Карантин

— А пусть намекает. Наша позиция остается неизменной. Это операция в рамках борьбы с наркооборотом… Конечно, они что-то знают. Не паникуй… Ладно, иди. Мне обедать пора.

Обед у Вершителя был обычный: немного отварного мяса без соуса и гарнира, немного овощей, стакан свежевыжатого гранатового сока. Официантку, подававшую на стол, Вершитель спросил, как обычно:

— Что сегодня опять плов с шашлыком.

Вершителю втайне очень хотелось сочного пряного шашлыка и жирного рассыпчатого плова, давно и напрочь исключенных из его меню личным врачом.

После обеда Вершитель вздремнул в комнате отдыха в удобном старом кресле, хорошо поглощавшем звуки и запахи спонтанного старческого метеоризма. Час дремоты и легкое пробуждение под журчание струи горячего чая с настоем трав в пиале, поданной официанткой.

— Надо опять идти работать, — почти пожаловался он улыбчивой, но немногословной (как велит инструкция) немолодой женщине.

В кабинете его ждали обычные дела: бумаги, докладные записки. Крупный инвестор с Востока учтиво интересовался перспективой развития в республике тонкорунного овцеводства и почтительно предлагал свои немалые опыт и возможности в этом деле. Австралийцы желали участвовать в разведке и добыче золота в горах. Это было интересное предложение. Только кольнула мысль о нынешних событиях в горах. "Лишь бы не пронюхали об этом, — подумал Вершитель. — Ладно, бог не выдаст, свинья не съест."

Вечером президентский кортеж в мигании маячков и вое сирен стремительно рассек вечерние сумерки вперемешку с дымом от многочисленных мангалов и пылью рабочего дня, накрывшие город. Вершитель перемещался из центра, где красовался президентский дворец, к президентской же резиденции на зеленой респектабельной окраине столицы.

Здесь Вершитель пообщался со своим единственным внуком, неспешно прогуливаясь рядом с ним, пилотировавшим электромобильчик в форме джипа по асфальтированным дорожкам резиденции. Внук, забавляясь, иногда закладывал вираж, целясь бампером в костлявую ногу деда. Вершитель, погруженный в свои мысли, тем не менее, зорко следил за эволюциями потомка и наследника, и тому только раз и то вскользь удалось задеть его

Ужинали они вместе. И внук по уже сложившейся традиции состроил гримасу на диетическое меню деда.

Ложась спать, Вершитель мимолетно улыбнулся, вспомнив потешную гримасу внука.

* * *

— Есть у кого-нибудь горная подготовка? — Насимов оглядел бойцов, сидевших перед ним полукругом. После некоторой паузы из задних рядов не очень уверенно высунулась рука.

— Кто? Ты, Белько?

— Белка, да ты у нас альпинист?!

Белько попал в роту после соревнований по спортивному ориентированию, где занял призовое место. Вообще-то Белько фактически выиграл соревнования, но, как водится, первенство отдали не лучшему, а тому, чей командир имел больше веса у организаторов. Насимов тогда подошел к Белько, спокойно стоявшему в сторонке, и спросил:

— Не обидно?

— На кого обижаться? Я же знаю и они все знают, что я лучший.

— Пойдешь ко мне в разведроту?

— Вы же капитан Насимов? — спросил тогда Белько. Насимов был в походной форме без орденов и даже без орденских планок. — К вам пойду… если командир отпустит.

— Отпустит, не сомневайся.

Но в личном деле Белько ничего не говорилось об альпинистской подготовке.

— Командир, я не альпинист. Это скорей, горный туризм. Так есть кое-какие навыки.

— Ну, на безрыбье… по горам бегать умеешь, значит?

— Особенно сложные маршруты не ходил, а так навык есть.

— Хорошо. Завтра с утра пойдем с тобой на разведку. Будем выбирать направление для прохода. Будь готов. С собой возьми оружие, обычный боекомплект, прибор ночного видения и бинокль. Старшина, отдай ему на время свой.

— Ну, Белка, испортишь мне мой Карл Цейс, погоняю я тебя по вот этой орешине. Пока все орехи не соберешь — не слезешь.

— Старшина, и еще две банки тушенки, хлеба и что еще полагается на один день на троих. Со мной еще пойдет Атаев.

— Командир, разрешите вопрос?

— Давай, Саидов.

— Будем готовиться к прорыву?

— Да, мы же решили, что пока организация периметра еще в стадии организации, можно попробовать воспользоваться временной неразберихой. Но это не будет прорыв с боем. Шансов в этом случае у нас мало. Попробуем незаметно просочиться… ладно. Прапорщик остается за меня на время отсутствия. Старшина, я планирую вернуться завтра к ночи. А пока — отбой.

Следующим утром с рассветом Насимов с Белько и Атаевым пошел на север к близкому хребту, за которым совсем недалеко проходила граница с соседней степной республикой. По военным картам он примерно наметил место, где, возможно, оборона была не сплошной. В нужное место добрались после полудня. Проблема была в том, что ближе к границам зоны приходилось маскироваться, чтобы не быть замеченными. Подобравшись к нужному участку, насколько было возможно ближе, залегли в кустах. Насимов с Белько в бинокли старательно просматривали метр за метром, намечая тропу для прохода. Перед ними была почти отвесная стена высотой в несколько сот метров. За верхним ребром стены начинался более пологий участок, постепенно переходивший в гребень.

— Ну, как тебе стеночка. Можно пройти по ней?

— Страшновато она выглядит. Но я присмотрелся, вроде есть подходы. Надо попробовать ночью проложить маршрут… придется поползать.

— Пойдем вдвоем. Атаев подежурит здесь.

— Не надо, командир, я примерно наметил, как пойду. А вдвоем — двойной риск.

— Хорошо. Но идти придется с наступлением темноты и постарайся управиться до рассвета. Пока поешь и отдыхай.

Темнота, как водится в горах, наступила быстро, без долгой канители сумерек. Белько ушел к стене. Насимов некоторое время смотрел ему вслед в прибор ночного видения. Но очень скоро расстояние стало таким, что фигурка Белько растворилась в зеленоватом свечении в окулярах прибора и Насимов, отложив его в сторону, лег на спину. Звезды здесь в горах были неправдоподобно большими и близкими и очень холодными. Даже сполохи непонятного бледного света не мешали им колюче сиять ледяным блеском.

— Ближе к небу и звездам… и к Богу, — тихо сказал Насимов, потом повернул голову в сторону Атаева. — Атаев, ты в Бога веришь?

Атаев спал. Насимов усмехнулся про себя и опять уставился в черное небо. Он лежал и просто смотрел на звезды. Долго смотрел. Вдруг ему показалось, что одна из них — достаточно яркая — но находящаяся не в фокусе его взгляда, вдруг стронулась с места. Но мгновением позже ее свет перечеркнула яркая линия падающего метеорита. Насимов тоже уснул.

Насимов проснулся с рассветом, когда вдруг заголосили проснувшись птицы. Атаев по-прежнему спал. Белько еще не было. Насимов протер глаза и, повернувшись к стене, припал к биноклю. Становилось все светлей, но он никак не мог поймать в окуляры Белько. Проснулся Атаев. Некоторое время он непонимающе смотрел на Насимова.

— Просыпайся, сержант. Утро, — хмуро сказал Насимов. Он тревожился за ушедшего Белько. Атаев пришел в себя.

— Что Белько еще не вернулся?

— Нет еще.

В это время сзади хрустнула веточка. Насимов, вырвав пистолет из-за пояса, стремительно обернулся.

— Это я, командир! — Белько, хоронясь, на корточках подполз к ним.

— Партизан, — сказал Атаев недовольно. — Получил бы пулю в лоб.

— Почему отсюда появился? — спросил Насимов.

— Сверху лучше видно. К тропе лучше подходить левее.

— Ну, как, можно пройти?

— Есть маршрут. Трудно. Но пройти можно. Только…

— Что?!

— Есть одна проблема, командир.

— Ну, говори.

— У прапорщика могут быть проблемы. Габаритный уж слишком.

— Скажи об этом Дяде Жоре, — ухмыльнулся Атаев. Насимов тоже улыбнулся, — Не беспокойся, старшина только внешне неуклюжий и толстый.

— Я добрался до гребня стены. Там никого нет. Может быть, дозоры выше. Но туда я не дошел.

— Придется рискнуть. Но я думаю, здесь участок охраняется не столь тщательно.

— Командир, есть лист бумаги и карандаш?

— На, держи.

— Я нарисую примерный маршрут по стене.

Белько очень похоже изобразил стену и жирной чертой провел примерную тропу, обозначив все повороты, дистанции и углы. Были здесь и дополнительные стрелки, какие-то знаки и буквы. Потом он стал подробно и толково объяснять в деталях, как следует проходить эту тропу.

Насимов внимательно слушал его. Не менее внимательно слушал Атаев.

— Сколько нужно времени человеку — не альпинисту, чтобы пройти всю тропу?

— Я думаю, три-четыре часа. Но проблема в том, что идти надо будет по одному, на расстоянии десять-двадцать метров друг от друга.

— Хорошо. Я еще все это обмозгую. А ты поспи пока. В полдень тронемся назад.

Насимов вернулся на базу затемно. И сразу же, наскоро поужинав, завалился спать. Утром он назначил общий сбор. Белько успел скопировать в нескольких экземплярах свою схему. Он раздал их разведчикам после чего приступил к подробному инструктажу. Когда он закончил, Атаев одобрительно сказал:

— Здорово все придумал, Белка. Я, когда в первый раз глянул на эту стенку, подумал: "Ни за что не залезем наверх". А когда нарисовал этот план, я потом весь этот маршрут в бинокль изучил. Пройти можно. Правда, у Белки есть сомнения насчет одного из нас… — он покосился на Дядю Жору. Тот прищурился:

— Рядовой Белько!

— Я!

— Поделитесь вашими сомнениями. &;nbsp; — Никаких сомнений, старшина.

— Да?! А где мой бинокль?

— Вот он. В целости и сохранности.

— Ну-ка, ну-ка. А чего это вот здесь царапина образовалась и ремешок в чем-то испачкался.

— Старшина, но орехи еще не созрели. Они ж еще зеленые. Зато я вот вам яблочек диких собрал. Кисленькие, но ничего… — Белько вывалил перед Дядей Жорой горку небольших румяных крепеньких яблок.

— И когда только успел собрать? — засмеялся Атаев.

Решено было не откладывать. Уже следующим утром Насимов повел поредевшую роту к точке прорыва. Добрались благополучно, без инцидентов. Расположились в кустарнике, левее того места, где Насимов сидел раньше. Разведчики по очереди осматривали стену в бинокли под объяснения Белько. С наступлением темноты выдвинулись к стене. Первым пошел Белько и с ним Чиндеев и Пан. Они должны были, выйдя на ребро стены, разведать дальнейший маршрут. За ними с заранее оговоренным интервалом пошли остальные. Насимов должен был идти с Дядей Жорой в числе последних.

Было очень тихо. Ущербная луна, повисшая низко над горизонтом, еле-еле высвечивала камни. Дядя Жора уже зашнуровывал ботинки, готовясь идти вверх, когда произошла неприятность. Кто- то из разведчиков не справился с испытанием и сорвался со стены, находясь почти у самого верхнего ребра. Он летел и очень громко кричал. Ночное эхо многократно отразившись от скал, было услышано. Откуда-то сверху раздались очереди из автоматов, наугад, без вреда для разведчиков. Но Насимов, уже не таясь, выскочил к стене. Он видел фигурки своих людей, прилепившиеся к стене.

— Все назад! Все срочно назад! — истошно заорал он.

— Командир! Может, попробуем все же прорваться?! — спросил Дядя Жора, неведомо как оказавшийся рядом.

— Нельзя, Жора! Теперь ясно, что наверху, по гребню выставлены пикеты. Через пятнадцать-двадцать минут появятся вертолеты, а люди, как тараканы на стене.

Положение было трагическим и нелепым одновременно. Подниматься на стену было уже бессмысленно, поскольку разведчики обнаружили себя. А спуститься быстро у большинства уже не было возможности. Ближайшие к Насимову бойцы из числа последних, начавших подъем, поспешно спускались вниз и присоединялись к отставшим. Остальные тоже торопились, что было очень опасно. Вот еще один не удержался, поскользнулся и с криком полетел вниз.

— Жора, и остальные. Оружие на изготовку. Появятся вертолеты — из всех стволов по ним. Только стрелять не очередями.

Вертолеты не заставили себя ждать. Их рокот слышен был издалека. С гребня хребта в воздух взлетели две красные ракеты. Вертолеты, ориентируясь по ним, стали приближаться к стене. На них вспыхнули прожектора, выхватывая из темноты участки стены. Одновременно с этим разведчики, оставшиеся внизу открыли по ним огонь. Один из четырех вертолетов отделился от общей группы и стал обрабатывать кусты, откуда по ним велся огонь, прикрывая остальные машины. А те стали неторопливо и методично обстреливать скальную стену, на которой висели разведчики. Через некоторое время появились еще два вертолета. Они поднялись выше и тоже открыли огонь. Видимо, обнаружили группу Белько. Насимов слышал сквозь стрельбу тяжелые глухие удары тел о камни, означавшие, что еще один из разведчиков — раненый или убитый — совершил свой последний полет. Он понимал, что все, кто задержался там, на стене, обречены. Очень скоро все было закончено. Еще два вертолета поднялись выше, где еще раздавалась стрельба. Группа Белько имела возможность укрыться за камнями или в складках скал и их было трудней уничтожить. Два других вертолета занялись обработкой кустарника и скал, откуда по ним велся огонь. Было ясно, что воевать теперь с ними бессмысленно. На стене больше не было живых. Белько и его товарищам оставшиеся внизу уже ничем помочь не могли. Поэтому Насимов собрал оставшихся в живых и вывел их из-под огня вертолетов. Впрочем, отошли они недалеко, и финал трагедии наблюдали, почти, как в кинотеатре.

Через некоторое время все вертолеты повисли у верхней границы стены, ярко осветив прожекторами участок скалы, где видимо закрепились Белько, Чиндеев и Пан. Стрельба стала стихать. Потом на кромке стены появилась фигура человека, ярко освещенная прожекторами. Насимов поднял бинокль. Это был Белько. Голова у него была в крови. Видимо, его товарищи были мертвы и свой боезапас он уже расстрелял до конца. Из вертолетов по нему не стреляли. Может, понимали, что разведчик обречен. Белько некоторое время стоял на самом краю обрыва. Потом согнул ноги, резко оттолкнулся и, взмахнув руками, как ныряльщик, прыгнул вниз головой в пропасть. Насимов отвел бинокль от лица и опустил голову. Разведчики вокруг подавленно молчали.

— Ладно. Надо уходить отсюда, — Насимов тяжело поднялся. — Надо затемно добраться до реки.

Разведчики гуськом, в полном молчании шли вниз по склону. Вертолеты через некоторое время ушли назад, откуда появились. Но очень скоро — не прошло и часа — они появились вновь. Но пока было темно, они не могли обнаружить людей Насимова. А рассвет был уже недалеко. И когда стало светать, вертолеты изменили тактику. Они рассредоточились и поодиночке стали прочесывать местность, отслеживая возможные тропы, по которым разведчики могли отступать. Через некоторое время после рассвета все вертолеты ушли назад. И второй раз за эти сутки разведчики дали себя обнаружить. Это случилось на окраине Октерека. Одиноко барражирующий вертолет завис над ними. Разведчики кинулись врассыпную. Вертолет кружил над ними, и, не жалея патронов, стал расстреливать огороды и дворы, где они укрылись. Разведчики почти не отвечали, чтобы не обнаружить себя, и жалея боезапас. Повезло им только в одном. Вертолет израсходовал горючее и экипаж вынужден был вернуться назад, чтобы не садиться в зоне. Впрочем, он передал координаты другим, прилетевшим к окраине Октерека с разрывом в несколько минут. За это время Насимов успел собрать бойцов и вывести их на большой виноградник за околицей кишлака. Здесь, на винограднике оставшиеся в живых разведчики и прятались от вертолетов, непрерывно, сменяя друг друга, круживших над Октереком. Иногда из вертолетов вслепую начинали палить из пулеметов. Ближе к вечеру со свистом и громом над Октереком пронеслись штурмовики. Со второго захода они разбомбили ту часть кишлака, где по данным с вертолетов должны были прятаться разведчики. И только с наступлением коротких сумерек, разведчиков оставили в покое.

Насимов опять собрал людей и повел их — двадцать два оставшихся в живых — в сторону Астрабада.

* * *

Лунев был еще не старый — крепко сбитый, выглядящий моложе своих сорока восьми — мужчина. Сероглазый, энергичный, очень уверенный в себе. Во всяком случае, производил такое впечатление. Может быть, хотел производить. Если так, то это ему неплохо удавалось. В нем чувствовался мужчина. Это понятие не интеллектуального ряда, как, впрочем, и не анкетного. Это — как талант. Либо он есть, либо его нет. Независимо от того, что ты пишешь в графе "пол". Особенно хорошо это чувствуют женщины. Потому что это явление, скорее, биологическое. Трудно сказать, из чего складывается это. Можно сказать, что в нем присутствует даже такая вещь, как запах. Но с таким же успехом можно это отрицать.

В общем, женщины его за версту чуяли. И он это воспринимал, как должное. Может быть, одной из составляющих мужчины является эта уверенность в собственной мужественности? Впрочем, как большинство кадровых военных он женился очень рано. Хотя нельзя сказать, что это было ему сильно в тягость. Жена — женщина мирная и отходчивая, если и ловила случайно какие-то подозрительные знаки в его поведении, особых разборок не устраивала. Потому что, родив ребенка — черноглазого смышленного мальчика Сашу — всю жизнь стала вкладывать в него. А полковник, тогда еще зеленый старлей, исправно приносил зарплату, положенное время возился с сыном, которого, конечно же, очень любил. Без шуток. И это выражалось не только во внимании, которое он уделял сыну. Когда наступило время, полковник взялся за его воспитание.

Сказать, что он воспитывал Сашу в истинно спартанском духе, было бы неправдой. Саша рос нормальным пацаном, со своими проблемами и заботами. Впрочем, военрук в школе сразу выделил его из общей массы. И всегда, когда выдавался повод его отличить, отличал. И дело было не только в том, что Сашин отец был военным Просто, было за что. То есть было, за что выделять именно военруку. Ну, еще, может быть, преподавателю физкультуры. Саша с рождения отличался здоровьем, силой и ловкостью. Хорошо координированный, подтянутый, влюбленный в технику, в том числе, конечно же, в военную, легко подчиняющийся приказу и в то же время дерзкий, в папу — энергичный, он охотно принимал условия игры, предложенной военруком. Вероятно, потому, что в такую же игру с ним играл и отец. Право же, не с куклами ведь возиться парню?!

Сын радовал полковника. Всем вышеописанным, а еще твердым намерением после школы податься в военное училище. По стопам отца. И хотя поступать он хотел в воздушно-десантное, тогда как полковник был общевойсковиком, отец его не осуждал. Потому что буква корпоративной солидарности была соблюдена. В подростках, да и в юношах подобная целеустремленность в наше время событие редкое, поэтому полковник был рад и горд за сына вдвойне.

Однако случился прокол. Саша влюбился. Само по себе это не таило большой неприятности. Потому что "любви все возрасты покорны". А и потом это было как бы подтверждением тому, что растет человек с горячей кровью, а не амеба. Но объект Сашиной любви не очень-то желал видеть в Саше единственного и неповторимого. У объекта — сестры Сашиного приятеля Ирины — были свои ярковыраженные интересы, и жертвовать ими под перспективу офицерской жены, она никак не хотела. После нескольких неудачных попыток убедить Иру в неправоте, в узости взглядов на жизнь, Саша поскучнел. Его еще совсем короткая жизнь рушилась. Точней, рушились планы. Но Саше казалось, что рушится именно жизнь

Полковник не успел вовремя вмешаться. Потому что не сразу уловил некую перемену в настроениях. Но, когда он обнаружил, что Саша бросил заниматься боксом, вещь, в общем, сильно нужную будущему десантнику, он встревожился и потребовал от сына объяснений. Совершенно неожиданно Саша заявил, что не хочет быть военным. Через час острой, не без крика, беседы с глазу на глаз, полковник уяснил, что некая пигалица из компании презренных шпаков-пацифистов, сбивает родного дитятю с панталыка.

— Сын! — уяснив себе это, сказал полковник. — Это не по-мужски. В угоду женщине круто менять свои планы. Это бабский удел. Если она любит, у нее не должно быть своей жизни, потому что главный в семье — мужчина. И потом меня оскорбляет, что девушка, которую ты любишь, презирает "профессию Родину защищать".

— Папа! — ответил ему Саша. — Зачем ты передергиваешь?! Я же не говорил тебе, что она презирает военных. Просто ее не устраивает жизнь жены военного.

— Ты мужик, или девка?! Почему ты должен подстраиваться под ее планы, а не наоборот?! Где твоя гордость?! Ведешь себя, как тряпка!

Последнее было, пожалуй, слишком сильно сказано. Можно сказать, в запале. На этом полковник и прокололся. Нельзя сыну — самолюбивому и сильному говорить такое, особенно в момент первой влюбленности. Саша вспыхнул, потом замкнулся, потом ушел в себя и больше не проявлял желания беседовать с отцом. Полковник ушел в свою комнату в некотором недоумении и расстройстве. И, вполне естественно, поделился своими печалями с женой.

— Ну что ты так переживаешь? — мягко сказала жена. — Ну, не будет военным. Это же не значит, что он будет плохим человеком. Нет ведь?!

— Да что ты понимаешь?! — с досадой сказал полковник. — Я всю жизнь мечтал, чтобы Сашка вырос сильным, решительным. Настоящим мужчиной.

— А если он не станет военным, то ему заказано быть таким?! — с мягкой иронией спросила супруга.

— Вот только твоих издевок мне не хватало!

— Что страшного в том, что наш сын не станет военным?! Что мир перевернется?

— Но ты пойми, Вика! Сашка должен быть военным. Я его так воспитал! Защищать Родину… — в общем, полковника понесло. Он много и штампованно красиво говорил о благородстве своей профессии. О том, что она — профессия — делает людей твердыми, волевыми, не знающими сомнений. В общем, настоящими людьми. И много еще чего.

Жена, выслушав его оду профессии, тем не менее, осталась при своем мнении:

— Так или иначе, решать все же Саше.

Как оказалось, решение Саши было однозначным и твердым. Парень ради своей пигалицы пожертвовал блестящим будущим и наотрез отказался поступать в военное училище. Более того, по примеру Иры он решил учиться на археолога.

Ира успешно поступила. Саша пролетел по его собственному выражению, "как фанера над Парижем". Когда полковник узнал, куда собирался поступать сын, он долго душевно плевался. И доплевался до того, что неудачу сына воспринял с тайным злорадством. "Ничего. Весной пойдешь в армию по призыву. Отслужишь два года солдатиком, поймешь, кто был прав", — думал полковник, не выдавая, впрочем, ничем своих тайных мыслей. Вслух, он даже посочувствовал Саше.

Новый, 1984 год Саша с Ирой решили встречать вместе с большой компанией друзей где-то на горном курорте. Загодя достали путевки. Заранее поздравили родителей с наступающим Новым годом. И утром тридцать первого декабря отбыли в сторону туманных, заваленных снегом гор.

Когда через двое суток Саша вернулся домой, полковник почувствовал какую-то тень в настроении сына. Раньше он бы, вероятно, не обратил внимания, посчитав это интеллигентскими соплями, которые недостойны быть у настоящего вояки. Но теперь он почему-то стал присматриваться и прислушиваться к сыну. Через жену он выяснил, что Саша повздорил с Ирой. Какое-то отчуждение пролегло между ними. Полковнику это давало, как он считал шанс. Конечно, при условии, что сын не помирится с Ирой. Но размолвка была, видимо, достаточно серьезной. Потому что Ира надолго исчезла из поля зрения Сашиных родителей. И только, когда припозднившейся весенней ласточкой прилетела повестка из военкомата, Саша набрал номер ее телефона и, не поздоровавшись, громко сказал:

— Это я. Пришла повестка из военкомата, — и положил трубку.

Через час Ира была уже в Сашиной комнате. О чем они там говорили, полковник так никогда и не узнал. Но вышли они из Сашиной комнаты к чаю притихшие и подавленные. Сашина мама усадила всех за стол, налила чаю, пододвинула вазочки со всякими вареньями. Помолчали некоторое время за компанию с молодежью. Потом полковник спросил:

— Ну, как настроение, служивый?

— Ничего, папа, — глядя в сторону сказал Саша. И покосился на Иру.

— Отслужить в армии необходимо каждому мужчине. Школа жизни, — сказал полковник. — Чтобы закалить характер. А вообще-то мужику нелишне понюхать пороху. А слабо, Сашок, попроситься в Афган?

Тут Сашу заело. Чего и добивался полковник.

— Попрошусь именно туда, — тихо сказал Саша и твердо посмотрел в глаза отцу.

Сашина мама тихо ойкнула, взялась за сердце.

— Отец, ты что говоришь?!

— А что?! Мужчина должен быть мужчиной, а не подкаблучником. Предназначение мужчины — работать и драться. А женщина должна помогать и ждать, — уверенно отчеканил полковник. Ира коротко, с отвращением, посмотрела на него и опустила голову.

— Я так и сделаю, — опять тихо сказал Саша.

— Отец! Саша! Одумайтесь! — простонала мама.

— Ничего. Он оттуда только крепче вернется, — улыбнулся полковник.

И тут мать кинулась в атаку:

— Нет, отец! Так не будет. И я тебя прошу, чтобы ты завтра пошел в военкомат вместе с Сашей и попросил военкома, чтобы Саша не попал туда. Ты ведь говорил, что военком тебя знает.

Это все сказано было громко, в крик. Полковник опять улыбнулся, но уже жестче.

— Именно потому, что военком меня знает, я завтра пойду к нему, чтобы он не вздумал по своей инициативе спрятать Сашку за своей спиной. Я считаю, что служба там, в действующей армии, пойдет Саше на пользу. Да он и сам этого хочет. Правда, Саня?!

— Решено ведь, что попрошусь в Афганистан, — ответил сын. — Нечего обсуждать.

Отцовские принципы, а более всего, фанаберия сделали свое дело. Саша из военкомата вернулся уже остриженный под ноль. Полковник по-свойски хлопнул его по плечу, а мама только заплакала, не сразу признав сына. Через три дня он ушел с небольшим пластиковым пакетом. Куда его отправляют, мама так и не выяснила. Да и сам Саша этого не знал. Он строго-настрого запретил матери провожать его. Но мама есть мама. Быстро собравшись после Сашиного ухода, она на такси поехала к облвоенкомату, чтобы там, затерявшись в толпе провожающих, высмотреть своего Сашу. До шести часов вечера она пыталась найти его, кружа вокруг старого одноэтажного здания, обнесенного чугунной оградой, куда ее не пускали. Саша, видимо, был уже там, за оградой. Но она его так и не увидела.

Здесь в повествовании следует пауза на полгода, покуда Саша обучался военному искусству в Ашхабаде, в артиллерийском учебном полку. По истечении же шести месяцев Саша — свежеиспеченный сержант, командир расчета новейшего миномета с нежным названием "василек" — был отправлен согласно собственному пожеланию в Афганистан, где сороковая армия Советов, тяжело ворочаясь гусеницами танков и колесами БТРов, уродовала чужую, незнакомую жизнь. Армия — ее дислокация на карте — была похожа на гигантского спрута, распустившего свои чудовищные щупальца по нищей горной стране. Спрут требовал жертв, душил кольцами щупальцев города и кишлаки. Но и спруту тоже доставалось. Время от времени, он отдергивал одну из своих лап, когда становилось слишком горячо. Но затем стремительно швырял ее назад, сея смерть и разрушение. В один из таких моментов, когда спрут выдернул щупальце, неосторожно сунутое в одно из горных ущелий на юге, Саша со своим расчетом не успел уйти из него.

От славного, веселого, красивого парня осталось страшное кровавое месиво. И это месиво в уже заранее запаянном цинковом гробу почти тайно было доставлено в распоряжение родителей.

Сразу после похорон Сашина мама, раздавленная несчастьем, уехала навсегда к своим родителям-пенсионерам в Свердловск. Лунев, однажды придя домой, уже не обнаружил благоверной дома. В распахнутых шкафах сиротливо висели плечики. Кроме одежды жена ничего не взяла и даже портрет сына в деревянной резной рамочке по-прежнему висел на стене. Но в каком-то странном приступе ярости и гнева Виктория сокрушила все зеркала в квартире. И теперь полковник видел собственное отражение, расколотое на десятки отдельных кусков.

* * *

Старый Насыр третьего дня ждал младшего сына. Тот должен был приехать на своем стареньком "уазике" за яблоками и грушами, чтобы отвезти их в областной город на базар. Тамошние перекупщики охотно забирали фрукты, выращенные Насыром в старом большом горном саду, посаженном еще отцом Насыра. Фрукты были на загляденье, крупные, красивые, чистые — один к одному. И вкусом отличались отменным.

Большой фруктовый сад так и перешел в наследство Насыру. Он здесь прожил жизнь, знал каждое дерево, большую часть их сам и посадил. Насыр никогда надолго отсюда не уезжал. Несколько раз ездил в областной центр. Но город ему не понравился: шумно, суетно и грязно. Когда женился на девушке из ближайшего кишлака, свадьбу по настоянию отца сыграли прямо здесь в саду. Жена подарила ему трех дочерей и сына.

Насыр жил спокойно, в ладу с собой и окружающим миром. Дочери вырастали. Он выдал их замуж. Женился и сын. Но он вопреки ожиданиям отца не остался с ним, перебравшись в Астрабад. Дом сразу опустел после того, как сын ушел в дом к молодой жене.

Насыр с женой незаметно состарились. Потом жена умерла. Тоже незаметно, как жила. Из детей его теперь регулярно навещал только младший сын, благо Астрабад был всего в нескольких километрах. Сын помогал, сколько мог по хозяйству, работал в саду, сбывал фрукты, выручая за них неплохие деньги. На первую же выручку он закупал в городе несколько мешков муки, сахар, чай, соль, прочую бакалею. В общем, все, что нужно было отцу в его нехитром хозяйстве. Остальные деньги Насыр распределял между детьми. Поэтому в начале осени все дети со своими семьями приезжали на день-два, погостить у отца. Тогда Насыр резал барана и в большом котле, вмазанном в глиняную печь, сооруженную во дворе под навесом, готовили праздничную еду. Орава внуков — общим числом четырнадцать человек — носилась по саду и его окрестностям дотемна, вызывая почти панику у старого мрачноватого алабая. Собака почти всегда вносилась в сценарии детских игр, и ее тормошили постоянно. В задачу старого пса входили опека над небольшим — в двенадцать- пятнадцать голов — стадом овец и охрана дома и сада. Поэтому все остальное было лишним, тем более не хотелось ему быть объектом внимания детей, пытавшихся разнообразно использовать собаку. Любого незнакомца за подобные шуточки алабай, легко рвавший глотки волкам, быстро укоротил бы, но дети были табу. Поэтому, когда приезжали гости, пес старался убраться куда-нибудь с глаз, что для алабая, обладающего чувством собственного достоинства, было необычно.

Пока дети унижали достоинство собаки, взрослые степенно сидели на обширном помосте под старой раскидистой урючиной, беседовали, пили горячий зеленый чай. На свет тусклой старой керосиновой лампы собиралась вся окрестная, немногочисленная, впрочем, в горах мошкара.

Разъезжались гости довольные, отягощенные обильной едой и дарами горного сада, которыми набивались багажники машин под самую крышу. Насыр возвращался к своей обычной жизни, размеренной и неторопливой. Втайне довольный, что гости уехали и больше не надо хлопотать и суетиться, что в сад опять вернулись тишина и покой. Дети не раз предлагали ему перебраться к ним. Впрочем, они знали, что отец не променяет свой сад на праздную, но серую жизнь подле них. А здоровья у Насыра было столько, что мог поделиться с другими. Насыр привык жить один и полагаться только на свои силы. Он не понимал вопросов об одиночестве, как он может жить вот так: без общения, без разговоров. Одиночество было для него естественным, нормальным состоянием.

И вот теперь Насыр ждал своего младшего и уже начал сердиться. Фрукты, особенно, груши, теряли свежесть, даже будучи переложенными зелеными листьями. Вишня, черешня, абрикос в этом году удались. Виноградник тоже дал хороший урожай. Сын отвозил все в город и у него отрывали все буквально с руками. За очень хорошие деньги. Пару недель назад он уже привез отцу муку про запас. Потом приезжал за очередным сбором яблок и винограда. Но теперь его не было, что было необычно.

Утром Насыр как всегда занялся хозяйством, покормил кур, выгнал овец из загона на вольное пастбище. Заглянул в пристройку, где стояли корзины и коробки с собранными фруктами. Они уже заметно теряли вид. Снаружи заворчал алабай. Ворчание было злым. На незнакомца. Насыр вышел из пристройки, закрыл дощатую дверцу и проследив за взглядом собаки, увидел военного в камуфляже, неторопливо шагавшего к дому. Насыр прикрикнул на пса и тот послушно замолчал. Человек подошел ближе и поздоровался. Выглядел он не празднично: форма была уже достаточно заношенной, кроссовки тоже были в пыли. Щетина на щеках и подбородке уже переходила в состоянии бороды. На шее висел короткий автомат, на котором лежали руки военного. Впрочем, не угрожающе, просто положил руки на автомат для удобства.

Насыр пригласил его на айван, застеленный цветастыми одеялами, стал хлопотать, собирая угощение. Но пришелец остановил его. Он боком сел на край айвана и стал рассказывать такое, от чего Насыр поник головой и сгорбился. Он почему-то сразу поверил во все рассказанное.

— А я сына уже третий день жду. Никогда такого не было, чтобы он пообещал и не сделал… Значит, вот что случилось, — Насыр поднял голову. — Значит, он уже не приедет? Как вы думаете?

— Не хочу вас огорчать, но думаю, что не приедет.

Насыр некоторое время сидел молча, повесив голову, потом поднял глаза на военного:

— Ты ко мне пришел не просто так?

— Нет, отец. Я и мои люди тоже оказались в беде. У нас нет продуктов, воды, ночлега. Понимаю, что ничего кроме проблем мы вас не принесем, но… так случилось. Плохие события. На нас охотятся.

— Зови своих людей. Живите сколько надо. Еда есть, спать, где тоже есть. Живите.

— Спасибо, отец. И извините за все. Мне даже заплатить вам нечем.

— Какие деньги, — Насыр махнул рукой. — Такие страшные дела творятся. Как ты думаешь, они там все умерли?

— Мои люди были в Астрабаде… живых там нет.

Насыр не помнил уже, когда в последний раз плакал, наверно, когда жену хоронил. А тут не выдержал: слезы сами поползли по щекам. Он опустил лицо:

— Извини, сынок… — потом через некоторое время взял себя в руки, вытер лицо рукавом. — Зови своих.

Обосновавшись в саду, разведчики заметно ободрились. А когда на айване появились большие блюда с дымящейся едой, вообще повеселели. Поев, большинство тут же расположились поспать. Но Дядя Жора не дал расслабиться.

— Так, воины! Вы что тут ноги раскинули, как в гинекологии?! Грачев, Аминов, в дозор. Будете контролировать дорогу. Шевченко, Саидов, вы в пикет вон на ту скалу. Кстати, посмотрите сверху, как мы тут не просматриваемся? Остальные слушайте сюда. Соблюдать правила маскировки, помните, нас ищут. Дозорных меняем через восемь часов. Отделение Губайдулина — будете нашими фуражирами. По дороге мы прошли несколько полей, в том числе с картошкой, кукурузой, всякой зеленью. Возьмите у деда мешков побольше и за добычей. А вот теперь можно — ноги врозь.

* * *

Бури огромен и неподвижен, как удав. Тусклый свет желтых глаз только подчеркивает его сходство с рептилией. И кажется, что его широкое тело напрочь лишено сочленений. Толстые пальцы, как бы без суставов плавно перетекают в широкую, как лопата, ладонь, которая, в свою очередь, перетекает в руку. В сущности он похож на большую мягкую куклу, У нее пластиковая голова с нарисованным лицом. Все остальное — выкроено и сшито в форме человеческого тела и набито то ли ватой, то ли губкой. Были такие куклы в эпоху развитого социализма. У сестер Бури были такие. Он любил их рвать пополам, вытряхивая на свет божий их неприглядную начинку. Сестры, будучи старше, могли бы намять ему шею. Но в семье не положено было обижать единственного наследника мужского рода. Да и неподвижный немигающий взгляд Бури уже с детства пугал не только сестер.

При этом Бури не лишен своеобразной грации. Движения его неторопливы и плавны. Но грация этих движений такова, что наблюдающий их впадает в состояние прострации, его члены сковывает какая-то слабость.

Мало кому приходило в голову посмеяться над несуразностью внешнего облика Бури. В детстве потому, что с рождения он был на особом положении в семье. А в школе смеяться над Бури было просто опасно. Все знали, что он единственный сын председателя кишлачного совета и самого богатого человека в Ущелье. А, повзрослев, Бури принял свою особость, как что-то само собой разумеющееся.

При этом неверно было бы считать Бури жестоким, бессердечным человеком. Ведь нельзя же полагать хищного зверя изувером за то, что он задрал пушистую нежную овечку. Ему природой положено рвать горло овцы. Бури не испытывал эмоций, отдавая распоряжение убрать того или иного человека. Этот человек просто мешал реализации природой заложенного плана. Бури от рождения было предначертано быть хищником. А чего можно еще ждать от хищника?!

* * *

картина вторая

Паша:

Здравствуйте-здравствуйте! Дорогие друзья, счастлив опять оказаться с вами. Вчера мы, помнится, не без успеха разделались с первой сценой первого акта трагедии Вильяма Шекспира "Гамлет, принц датский". Сегодня продолжим. Но для начала обзор событий в мире.

У берегов Канады потерпел крушение либерийский танкер "Виктория". Жители прибрежных районов с ужасом ждут, когда гигантское нефтяное пятно накроет побережье. Это же надо столько добра пропадает. И это при цене сентябрьских фьючерсов более тридцати баксов за баррель. А в Японии навернулся "Джамбо Джет" авиакомпании "ДЖАЛ". Погибло более двухсот пассажиров. Ну, ладно, перейдем к более оптимистичным новостям. Финская "Нокия" обещает выпустить модель сотового телефона со встроенной видеокамерой. Обалдеть! Так мы скоро сможем устраивать в эфире видеоконференции, а там глядишь и видеопостановку "Гамлета" сможем осилить. И сильно мною уважаемого кинорежиссера Козинцева потеснить, типа, извини, Жорик, у нас покруче будет. В горах Непала немецкая ученая, член научной экспедиции Моника Шитц, наконец, отловила снежного человека. Тайна йети раскрыта! Впрочем, ей не очень верят, потому что она говорит, что после непродолжительного контакта, отпустила снежного человека из соображений гуманности, а также в целях охраны природы. Ага! Как же! А общалась она с йети исключительно по-немецки: "Шпрехен зи дойч, герр Йети?" А тот ей отвечал: " Я! Я! Майн либер фрау!" Видимо, следующим пунктом для фрау Шитц станет озеро Лох-Несс с целью проинтервьюировать тамошнего монстра для лохов, которые ей поверят. Ну, ее! Эту доцентку. И последняя информация: Житель Аргентины утверждает, что зачал в свое время со своим надувным резиновым муляжом женщины куклу Барби и теперь требует, чтобы ему заплатили отступного, за использование созданного им образа. Этой новостью я завершаю обзор международной информации.

Что же касается нашего города, хочу сказать, что программа развлечений в клубе "Могилка" значительно обновилась. Теперь здесь вам предложат новые развлечения. Какие? Не уполномочен говорить об этом. Придите и увидите. Впрочем, то, что вам могут предложить в других клубах, таких, как "Сегмент удовольствий" и "Нега", не может не воодушевить вас. Поэтому милости просим. Вас ждет такое море кайфа, что я даже немного вам завидую. Но не завидую я тем автолюбителям, которые нынешним вечером решатся на развлечения с превышением скорости на участке улицы Азимова, что напротив французского посольства, а также на плавном повороте у музея народов Востока. Засады их ждут также на улице Строительной и Низами. И вот еще что. Как меня только что проинформировал наш водитель Мурад-ака, у светофора на Сельмашской повесили новый знак "Поворот запрещен". Там также залегли в окопах бойцы с жезлами и свистками. Успеха вам.

А теперь мы возвращаемся к нашей радиопостановке. Вчера мы оставили действующих лиц пьесы после контакта с призраком отца Гамлета. У нас на очереди сцена вторая. Королевские покои. Король с королевой, челядь, Гамлет. Пока вы настраиваетесь и набираете номер нашего телефона послушайте Николая Трубача с его хитом "Голубая луна".

(Звучит фонограмма).

Паша (вне эфира — Сардору): Сардорчик! Когда пойдут звонки, сразу выводи позвонивших в эфир. Если звонков будет много, Софа поможет тебе отбирать, кого выпускать. Софочка, ты проштудировала дома "Гамлета"?

Софа: Ой, Паша! Всю ночь читала. Оказывается, так интересно.

Паша: Молоток. Мурад, нам надо попасть на перекресток Державина и Строительной. Там у меня дело.

Мурад: Шеф! Бензин на нуле.

Паша: Ну, тогда сначала на заправку.

(Фонограмма песни заканчивается)

Паша: Итак. Королевские покои. Клавдий, купается во власти, отдает распоряжения, напутствует Лаэрта. И утешает Гамлета…

1 голос в эфире: А ты, мой Гамлет, мой племянник милый.

2 голос: Ни фига себе — милый.

1 голос: ты все еще смурной.

3 голос: Гамлет, детка, не журись.

2 голос: Все это лажа. Смурь в душе и репа занята другим — скорблю я по папане.

1 голос: Ты молодец, чувак, что батьку помнишь. Но меланхолия непродуктивна. И в Виттенберг тебе не надо.

3 голос: О да, малыш. На кой тебе Дойчланд. Там сейчас наводнение.

2 голос: Йес. Базара нет. Я вам во всем послушен.

Паша: Все кроме Гамлета линяют.

2 голос: Чума! О, если б эта гнида накрылась медным тазом. А муттер! скачет по постелям, как блоха. О, если б было чем ширнуться. Все смурь и суета во всем.

Паша: входят Горацио и офицеры стражи.

4 голос: Привет, братан.

2 голос: Земеля, здравствуй. Ты откуда?

4 голос: Услышал я, что батя твой откинулся. И я скорей сюда.

2 голос: Спешил на похороны ты. А вот попал на свадьбу. Моя мамаша замуж за козла уж вышла.

4 голос: Да. Как-то слишком быстро.

2 голос: Ара, слушай! Не пропадать же холодцу и винегрету с тех поминок?!

4 голос: Но не о том, базар. Тут ночью мне нарисовалась барабашка. Ну, вылитый пахан твой.

2 голос: Иди ты!

4 голос: Век воли не видать! Вот и братки, соврать мне не дадут.

2 голос: чума!

Паша: Дух Гамлета в доспехе! дело плохо.

Здесь что-то кроется. Скорей бы ночь!

Терпи, душа! Зло встанет все равно,

Хоть в недрах мира будь погребено.

(Пауза). Блеск! Отлично. "Таганка" рядом не валялась! Всем спасибо! Желаю вам ночной прохлады. До завтра в то же время. С вами был Паша Ицков.

Паша (вне эфира, судорожно набирает номер телефона на своей мобиле): Ну, курва! Какая херовая связь у этого Си-Ти-Эс. Козлы бабки рвут, как падлы, и хер куда дозвонишься. Ну же, бля… А здорово, пенек! Где Саня? Как уехал! Куда?!.. А я его здесь у поликлиники жду. Не, ну так нельзя! Я что ему говно на палочке?!.. Передай ему, что я очень сердит и вообще пошел он в жопу… Да-да-да! Так и передай!

* * *

Вершитель по многолетней привычке проснулся рано, на рассвете. Сделал легкую зарядку, принял душ, позавтракал. Потом понежился на скамеечке под нежаркими еще лучами утреннего солнца. Был выходной. И сегодня государственных дел не намечалось. Вот только ближе к полудню его должен был навестить шеф службы национальной безопасности с докладом о ситуации в горах.

В докладе не было ничего нового и неожиданного. Ситуация была под контролем и события протекали по заранее намеченному плану. Были разрозненные попытки нарушить границы карантинной зоны. Естественно, неудачные. Потерь среди солдат не было. О потерях среди жителей Ущелья по молчаливому уговору не сообщалось. Утром в МИД звонил американский посол с запросом об Ущелье. Он получил соответствующее разъяснение.

Чекист по приглашению Вершителя остался на обед. Впрочем, Вершитель не отпустил его и после обеда. Они вместе отдохнули, потом поплавали в бассейне, потом нежились в плетеных креслах, завернутые в белоснежные махровые мягчайшие простыни с личным вензелем Вершителя. И только ближе к вечеру шеф самой могущественной из спецслужб покинул резиденцию.

Вечером Вершитель опять общался с внуком. Им было хорошо вдвоем — старику и ребенку. Вершитель с удовольствием посмотрел роскошный полнометражный диснеевский мультик, объясняя своему пятилетнему визави непонятные места.

Родители внука вторую неделю жарились на пляже Лидо. Сам Вершитель бывал в Венеции, но она ему не понравилась. Он вообще не одобрял пристрастия сына к Европе и Америке. Тот месяцами не вылезал оттуда, и Вершителю даже пришлось выдумать для своего европеизировавшегося отпрыска пост своего личного представителя с местоположением в Париже. Сын работой себя особенно не утруждал, прожигал деньги и время в непонятных Вершителю развлечениях. Впрочем, и особых хлопот отцу он тоже не доставлял и в своих увлечениях за пределы установленного отцом бюджета выходил не часто.

С постоянным отсутствием сына Вершитель скрепя сердце смирился. Но основным условием поставил требование, чтобы внук постоянно находился при нем. Сын с невесткой неожиданно легко приняли это условие.

Поэтому, когда вечером, достаточно неожиданно, раздался звонок от сына, он внутренне сжался. Сын звонил неспроста. И ладно бы дело касалось денег. Сын сообщал, что в Швеции, где почему-то традиционно оседала в эмиграции оппозиция из республики, опять зашевелились оппоненты Вершителя. Сюда просочились слухи о якобы проводящейся тотальной спецоперации против внутренней оппозиции. На проведенной накануне пресс-конференции лидеры эмиграции сообщили, что в республике вспыхнуло вооруженное восстание, которое теперь буквально захлебывается в собственной крови.

Вершитель лег спать в плохом настроении. Завтра сын должен был организовать в Париже контракцию — собрать собственную пресс-конференцию, на которой следовало обнародовать информацию об истинном положении дел, то есть о проводящейся операции против наркомафии. Словом, отпор будет достойный. Но сука-Европа всегда почему-то больше верит всяким отщепенцам… Мда!.. не очень-то приятно оправдываться в том, чего и близко-то нет. Скрывая при этом истинное положение дел. Можно предположить, что в понедельник с утра в МИД посыплются просьбы мировых СМИ об аккредитации своих журналистов в республике, а также о выезде оных в предполагаемый район событий.

"Может, рассказать им все, как есть?! Чтобы отстали. Глядишь, кто-нибудь выделит деньги на ликвидацию очага эпидемии… Нет! Нельзя!.. — с сожалением подумал Вершитель. — Слишком много последствий повлечет за собой этот шаг. Ладно. Утро вечера мудренее. Что-нибудь придумаем, — и уснул.

* * *

Утро понедельника началось неожиданно бурно и весело. Около семи часов несколько радиолюбителей в разных странах зафиксировали в эфире ранее неизвестного корреспондента. Он был краток и вышел в эфир только раз. В дальнейшем радиолюбители обнаруживали в этом диапазоне радиочастот только характерные шумы, которые легко идентифицировались любителями постарше, как работа специальной "глушилки". Но первое радиообращение было принято. Вот что оно гласило: "Мы обращаемся ко всем, кто может нас услышать. В Ущелье Карадаг на севере Республики Оркистан началась эпидемия неизвестной смертельной болезни. Власти установили вокруг Ущелья карантин. Любой пожелавший покинуть Ущелье и пересечь линию карантина уничтожается. В то же время нам никто не стремится помочь. Нас обрекли на смерть".

В МИД посыпались запросы, а также просьбы о предоставлении аккредитации. На все запросы были даны исчерпывающие разъяснения. Аккредитация всем желающим была предоставлена. Но представителей иностранных СМИ в район Ущелья однозначно не пустили, объявив его закрытой зоной.

— Да. Там проводится широкомасштабная полицейская операция против оборота наркотиков, в ходе которой возможны различные инциденты. А по итогам операции будет проведена пресс-конференция, Однако, МИД пока затрудняется назвать точные сроки окончания спецоперации.

— Да. О неком радиообращении мы знаем из сообщений иностранных средств массовой информации. Считаем, что имеет место очень неуклюжая провокация со стороны производителей и распространителей наркотиков, против которых сейчас в республике развернулась активная бескомпромиссная борьба.

* * *

На очередном совещании с силовиками Вершитель высказал пожелание, чтобы район эпидемии был более надежно изолирован, и в случае необходимости были приняты более активные меры по подавлению эпидемии.

Его слова нашли отклик. К вечеру была обнародована нота МИДа по поводу радиообращения. В ней сообщалось, что неизвестный радиохулиган выявлен, задержан и уже дал признательные показания и более того уже раскаялся в содеяном. Впрочем, не исключено, что радиообращение было инициировано и профинансировано наркомафией, стремящейся в условиях проводящейся операции против нее, создать в Ущелье обстановку хаоса и неразберихи. Эта выходка смыкается с попытками некоторых отщепенцев, находящихся ныне в эмиграции, и пытающихся выставить события, происходящие в Ущелье, как вооруженное восстание населения, недовольного политикой властей республики. Это великолепно характеризует некоторых деятелей оппозиции, как преступных элементов, находящихся на содержании у наркомафии."

* * *

Геройство во славу Отечества имели для Насимова и другие приятные последствия. Вершитель на волне умиления распорядился, чтобы одного из первых национальных героев и символ доблести поощрили двухнедельным отдыхом в экзотической стране. Подчиненные — в первую очередь помощник Вершителя по кадрам — приняли пожелание хозяина с несколько большим энтузиазмом, чем, возможно, было нужно. Насимова пригласили в президентский дворец, обласкали, напоили горячим ароматным чаем, вручили конверт с двумя авиабилетами в Бангкок, еще один конверт — поменьше, но более пухлый — с пятью тысячами долларов.

— Нехорошо, что ты еще не женат. Но, наверно, все равно есть с кем поехать? А то можно и спутницу тебе подобрать, — пошутил на прощание помощник. — Подобрать?!

— Никак нет, — по-военному отрубил Насимов. — Есть подходящая кандидатура. Соседка, тетя Шура. Я бы, конечно с мамой поехал. Но мама не любит летать самолетом. Так что придется с тетей Шурой, — Насимов был серьезен и доброжелателен.

— Сколько лет тете Шуре? — хихикнул помощник.

— Я думаю, лет под шестьдесят. Очень хочется ей мир посмотреть.

— А шутишь, — немного разочаровался помощник, — ну, ладно. В Бангкоке тебя встретят наши, посольские. А что, капитан, ты все еще с родителями живешь?

— Так точно. Как развелся, так вернулся под родительскую крышу.

— Ну, ничего, ничего. Приедешь из отпуска, позвони. Что-нибудь придумаем.

Из президентского дворца Насимов выкатился несколько обалдевший от изобилия, пролившегося на его стриженую голову. Он влез в свою видавшую виды "шестерку" и некоторое время сидел, дурацки улыбаясь в пространство. Доулыбался, пока к нему не подвалил постовой, дежуривший на автостоянке у ограды дворца.

— Какие-то проблемы? — спросил он, постучав жезлом в боковое стекло.

— Все в порядке, командир, — очнулся Насимов и завел машину.

От дворца он поехал по центральному проспекту, направляясь домой. Но где-то на полпути передумал и двинулся совсем в другую сторону. Туда, где теперь жила Нелька.

Нелька тоже побывала замужем. Выдержала она ровно полгода. После чего быстренько развелась. Квартиру ей купили родители. Однажды, руля домой, Насимов встретил ее на родном квартале — Нелька навещала своих родителей. Очень дружелюбно пообщались. Насимов даже довез ее до подъезда. Нелька была почти ласкова с ним, но в гости не позвала. Только пообещала позвонить. Не позвонила. Насимов тоже держал характер и встречи не искал. Впрочем, и прежнего чувства вроде уже не было. Да и новые увлечения перекрывали романтический Нелькин образ.

Но теперь Насимов ехал именно к Нельке. Все сложилось очень удачно. Она оказалась дома. Когда Насимов нарисовался на пороге, она некоторое время придерживала дверь, недоверчиво разглядывая его, потом сказала:

— Заходи. Извини, я сейчас, — и убежала в комнату. Пока Насимов входил, она успела выпрыгнуть из домашнего халатика в джинсы и майку.

— Как же ты все же решился придти? — она по привычке стала куражиться.

— Да, вот, решился, — сказал Насимов. — Как вообще у тебя дела? Замуж опять не выскочила?

— Нет. Замужество — это не мое. Теперь точно знаю. Чаю хочешь?

— Не хочу. А вроде опыта у тебя маловато будет.

— Одного раза вполне достаточно. А ты что жениться ко мне пришел? Если так, не надейся.

— Я еще и сказать-то ничего не успел.

— Насимов, я польщена. Но, думаю, я тебя недостойна. Ты — герой республики, блестящий вояка…

— Ладно тебе. Не собираюсь я тебе предложение делать.

— Хорош гусь! Это почему?! Не ровня вам, господин капитан? Чего же вам надо от бедной всеми брошенной женщины?

— А чего мы все время друг с другом ерничаем, прикалываемся?

— Не могу знать, товарищ командир. Видимо, привычка.

— Нель, поедем со мной в Таиланд, а?

— Так. Стало быть, все же жениться пришел.

— Меня за подвиги премировали поездкой.

— А тебе что, ехать больше не с кем? Подожди, ты что все это серьезно?!

— Вот билеты.

— Погоди. Но мы же… да и работа у меня. Мама приболела.

— Поедем, Нель?

— Насимов, совсем ты голову девушке заморочил. Как это мы поедем?! И жить будем в одном номере?! Да ты же и приставать начнешь с глупостями. Фу, какая гадость!

— Ты от растерянности фигню несешь?

— В общем, да… смутил ты меня, Насимов. Мы же с тобой все про себя уже решили.

— В общем, так. Есть возможность съездить в экзотическую страну с не самым противным парнем. Мир посмотреть. На солнышке погреться. Насиловать не буду. В королевстве Таиланд с этим, говорят, строго. Решай. До отлета два дня, а еще бумаги всякие оформлять.

— В загс, что ли идти?

— Ну, это ты торопишь события. Я о другом — визы всякие.

— Сволочь ты, Насимов. Мог бы хоть из вежливости предложение сделать. Я бы, конечно, отказала…

— Ну, стало быть, нечего и пытаться.

— Слушай, а я что в качестве любовницы поеду? Впрочем, я еще не решила поеду или нет.

— Родная! Если тебя это смущает, то можно снять два номера.

— Вот еще! Это же сумасшедшие деньги. И потом ты же станешь таскать к себе в номер всяких тайских девушек.

— Значит, поедем?

— Стоять, военный! Я еще не решила. Девушка должна принять решение в результате долгих и серьезных раздумий. Или хотя бы сделать вид, что думает. Слушай, чаю хочешь?

— Ты долго думать будешь?

— Долго, Насимов, — Нелька посмотрела в окно и сказала, — Ну все. Я подумала. Я согласна.

— Какая тугодумка.

— Насимов, я сейчас особенно ранима.

— А чего я такого сказал?!

— Мужчины такие нечуткие. Особенно те, кто огрубел и зачерствел в казарме.

— Ладно, Нель. Ты тогда зализывай раны, потом собирайся…

— Господин офицер, вы куда?

— Поеду. Мне еще столько надо успеть.

— Ну, что за пень! Ты даже не пытался меня соблазнить. Так оскорбить женщину.

— Нелька, ты стала красивей, чем была. Но домогательства я оставлю до Паттайи. Вот там-то, на белом пляжном песочке, в ресторанах после двух бокалов мартини, а особенно в общем номере…

— Говори, Насимов, говори…

— А утром я, может быть, сам подам тебе завтрак в постель.

— Ненавижу крошки в постели. И еще очередь в ванную.

— Крошки смету. В ванную ни ногой. Даже зубы чистить не буду. Ладно, Нель, я побежал. Завтра позвоню.

— Насимов, а ты стал такой коварный и внезапный. Я тебя боюсь. Не звони. Зайди.

Но до отъезда Насимов так и не успел зайти к ней. Заехал на такси, уже по пути в аэропорт. Все второпях. И только, когда самолет взлетел, Насимов сказал:

— Ну, все. Теперь без суеты.

— Гад ты, Насимов, — враждебно сказала Нелька.

— Это почему? — поразился Насимов.

— Ты мне на подготовку всего два дня дал. Целлюлит за это время не победишь. Хороша я буду на пляже.

— Кокетству нет предела…. Какой у тебя на фиг целлюлит?

— Как мужчины ненаблюдательны. Ладно, придется там питаться только фруктами.

— Точно! И еще каждый день активное плавание, загар. Через недельку будешь, как фотомодель из "Вог".

— Вот как? А пока я что, так плохо выгляжу? Настолько плохо, что ты меня даже собирался отселить в отдельный номер?

* * *

В Бангкоке их встретил атташе посольства по культуре. Самолет прилетел в Таиланд рано утром. Атташе угостил их завтраком в "Английском кафе", после чего на своем "Шевроле" повез в Паттайю. К полудню они подъехали к отелю "Гарден бич". Им вручили ключи от двухместного "люкса". Атташе вслух позавидовал Насимову, сказал не очень тонкий комплимент Нельке и отбыл восвояси.

В номере, пока занимались гардеробом, раскладыванием туалетных принадлежностей, росли напряженность и неловкость. Но Нелька не позволила неловкости перерасти в нечто большее.

— Насимов, — сказала она, сев на диван, — иди сюда и поцелуй меня, наконец.

Насимов подошел к ней, наклонился и легко прикоснулся губами к щеке.

— Дурак. В губы, — тихо сказала она. — И, пожалуйста, будь нежен…

…Насимов лежал, обняв Нельку. И думал, что она спит. Но она вдруг сказала:

— Не бойся, милый. Это тебя ни к чему не обязывает. У нас есть две недели. Мы не противны друг другу. Так, давай, проведем это время так, чтобы нам было хорошо. И никаких воспоминаний, никаких планов на будущее. Просто сделаем усилие и маленькое насилие над нашими непростыми натурами. И все это время будем нежными, чуткими и заботливыми.

— Я этого очень хочу, милая.

— Я так хочу сказки…

— У нас для этого есть почти все… Ты не голодна?

— Я бы съела кусок жареного мяса размером с твою парадную фуражку.

— Ну, так пойдем.

Когда они уже спускались в лифте в ресторан, Насимов сказал:

— Кстати, фуражка у меня не такая уж и большая. Ты бы видела, какая фура у моего прапора…

— Насимов! Милый! Ты что обиделся? Прости, я все еще по привычке… — Нелька, совершенно не стесняясь посторонних, тоже спускавшихся с ними, повисла на шее Насимова и поцеловала его. В ресторане почти никого не было. И их обслуживали сразу два официанта.

— Что ты будешь пить? — спросил Насимов, пытаясь хоть что-то понять в обширной карте вин. — Чего тут только нет.

— Даже дайкири есть? Вообще-то я сначала хочу бокал чего-нибудь холодного, достаточно крепкого и вкусного, а потом красного вина. А есть я буду, как и сказала, какое-нибудь острое мясо.

— Ты хочешь, чтобы я сделал заказ?

— Милый, я боюсь, что тебя они не поймут, — сказала Нелька и о чем-то защебетала с официантами на английском.

Ели молча, изредка перебрасываясь какими-то пустыми легкими словами. Когда подали счет, Насимов улыбнулся Нельке.

— Спроси, пожалуйста, у официанта, принимают ли они доллары. Я не успел поменять деньги.

Нелька о чем-то поговорила с официантом. Насимов рассеянно смотрел на нее и думал, что вечером обязательно надо погулять по городу.

— Нет проблем. Они внесут в счет за номер. А доллары здесь не принимают. Так что скажи им: "Спасибо" — и пошли. У меня что-то глаза слипаются.

В номере она сказала:

— Насимов, прости. Ничего, если я на полчаса отключусь и лишу на это время тебя своей заботы и ласки…

— Поспи. На фиг мне сонная баба с претензиями.

— Ты такой утонченный, Насимов. Просто сил нет. Ладно, я уже засыпаю. А ты что будешь делать?

— Не знаю. Может, пройдусь по окрестностям в целях рекогносцировки.

— Не смей, Насимов. Тут местные красотки живо тебя охомутают, во всяком случае, будут воображать себе всякие непристойности с твоим участием. А я так ревную… ну, ладно, иди…

Через некоторое время, пока Насимов одевался для променада, из спальни последовало сонное предложение:

— А лучше иди-ка ты ко мне. Давай поспим.

Насимов сел на край постели. Нелька, закрыв глаза, что-то еще бормотала, обхватив его руку. Насимова самого вдруг пробила зевота.

Проснулся он часа через полтора. Нелька спала, неслышно дыша. Насимов, стараясь не двигаться лишний раз, смотрел на нее. Долго смотрел.

— Ты во мне дырочку уже проглядел, — сказала вдруг Нелька, по-прежнему не открывая глаз.

— Не в тебе, а в майке.

— Ты лежал и вожделел меня?

— Еще как.

— Как это грязно. Тебе разрешается раздеть меня.

— Ты очень распущенная, — шепнул Насимов, раздевая ее.

— Ну и пусть, — так же шепотом ответила она.

Насимов взял ее залпом, как глоток воды во время мучительной острой жажды. Он пил ее и ему было свежо и сладостно. Когда он отпал от Нельки, она поползла следом.

— Насимов, не оставляй меня сейчас. Дай мне руку, — она вложила свое горящее лицо ему в ладонь и уже оттуда забормотала, — Миленький! Милый. Хороший… Ты чудо, Насимов… Прости меня за все… Я — такая гадина. Это я все испортила…

Насимов ладонью почувствовал ее слезы.

— Все хорошо, малыш. Нелька-неделька. Мы же вместе. Мы так близко друг к другу — ближе уже не бывает. Не плачь. Я на тебя не в обиде.

— А я не по тебе плачу. Мне себя — дуру — жалко.

— Ну, тогда поплачь. Себя жалеть надо всегда.

— Насимов! Ты какой-то такой слишком гибкий стал. Со всем соглашаешься.

— Я учусь быть чутким и нежным.

— Да-да. Тебе это идет… Хватит слез, — вдруг сказала она. — Глаза раскисли, опухнут теперь. Никуда нельзя будет сходить.

— Ну и ладно. Останемся в номере.

— А если проголодаемся?

— Закажем в номер.

— Хорошо. Но ты, Насимов, если хочешь, погуляй, сходи куда-нибудь. Часа два я без тебя смогу выдержать. Да… иди. Я даже хочу остаться одна. Посплю еще. Хорошо?

— Хорошо.

Насимов облачился в легкие белые брюки и пеструю "гавайку" и обулся в кожаные — три светло-коричневые полоски кожи на тоненькой пластиковой подошве — сандалии, оглядел себя в большом зеркале в прихожей и неуверенно хмыкнул: картинка получилась симпатичная, но непривычная. Он послушал через открытую дверь сонное Нелькино дыхание, потом, стараясь не шуметь, вышел из номера. Внизу в холле он поменял доллары на местную валюту — баты, уложил деньги в портмоне, которое небрежно засунул в задний карман брюк. Мимолетно улыбнулся миниатюрной симпатичной тайке за конторкой обменного пункта и пошел к выходу.

Впереди него шли две молодые женщины. Говорили они друг с другом по-русски. Насимов нагнал их, поздоровался, поинтересовался, где в Паттайе можно прогуляться. Дамы, как и положено, при общении с одиноким, молодым, спортивным и привлекательным мужчиной были общительны даже чуточку больше, чем того требовали обстоятельства. Подробно ему все рассказав, попутно изучив нового знакомого с головы до пят, в заключение предложили ему присоединиться к их компании. У входа в отель уже стояло интересное транспортное средство — от капота до боковой стойки кузова это была обычная легковая "тойота", далее она превращалась в длинный открытый кузов, более соответствующий микроавтобусу, над которым на металлических стойках крепилась металлическая крыша. Пассажиры набивались в кузов через вход с заднего торца. Здесь и была в полном составе компания, в которую предложили влиться Насимову.

Когда это местное такси выехало на главную улицу Паттайи, вьющуюся вдоль берега моря, Насимову показалось, что он оказался на каком-то никогда не кончающемся празднике. Насимов не без труда отбился от веселых хохотушек и дальше пошел пешком. Людей, движущихся в обоих направлениях, по мере приближения к центру становилось все больше. Пестрая космополитичная толпа, одетая как попало, неспешно текла по ярко освещенному тротуару, мимо бесчисленных кафе, баров, магазинов и ресторанов. Звуковой фон составляли музыка, разноязыкий говор, шум моторов, крики зазывал и звук прибоя.

Насимов облюбовал себе столик в открытом кафе, отделенном от тротуара невысоким каменным бордюром, на котором стояли красивые цветущие растения в горшках и вазонах. Почти сразу к нему подбежал официант. Через пару минут перед ним стоял высокий запотевший стакан с ананасовым соком и широкий пузатый бокал с лужицей бренди на дне. Насимов в блаженном полузабытьи сидел в плетеном кресле, курил, глазел, внимал и ни о чем не думал.

В отель он вернулся через пару часов. В номере было темно и тихо. Он прокрался в спальню. Нелька дышала ровно и тихо. Стараясь не стукнуть, осторожно поставил в ее изголовье смешную бронзовую фигурку, купленную во время променада в какой-то антикварной лавке. Это было изображение пузатого и веселого буддистского монаха. Потом он быстро разделся и лег со своей стороны поверх одеяла.

— Свинство оставлять женщину одну в номере, — неожиданно совершенно не сонным голосом сказала Нелька, потом тихо засмеялась.

— Притворялась?

Она включила ночник со своей стороны и взяла в руки бронзового монаха.

— Чего это ты притащил?

— Какой-то смешной человечек. Скучала?

— Вот еще… телевизор смотрела. Скучно. Нарвалась на эротический канал. Он в номере для новобрачных бесплатно.

— В каком номере?!

— Для новобрачных, дурында!

— Да? Где пульт от телевизора.

— Не раскатывай губу. Я пошутила насчет номера для новобрачных.

— Ладно, заплатим.

— Ну, уж фигушки, товарищ капитан. Нечего деньги транжирить. Вот тебе, — Нелька рывком отбросила одеяло, — эротика бесплатно. Иди ко мне, гуляка.

— Бережливая ты моя.

— Разговорчики в строю. По-пластунски, пулей ко мне…

…Прикосновения, междометия, поцелуи и, если не померещилось, даже стоны под неожиданные колебания водяного матраца…

Утром они проснулись под звуки вдруг включившегося ровно в восемь тридцать телевизора.

— Видимо, предыдущий постоялец запрограммировал, — прокомментировал Насимов. — Чтобы не проспать завтрак, включенный в стоимость номера. Сквалыга, должно быть.

— Ну и ладно. Я так хорошо выспалась. Пошли завтракать. Я тоже сквалыга. Насчет очереди в ванную?..

— Не смею претендовать. Я лучше подремлю еще… минут десять?

— Хм…

— Двадцать?!

— М-м-м…

- — Ладно. Тогда разбудишь.

После завтрака они спустились в холл, где располагалось несколько магазинчиков, чтобы прикупить купальные принадлежности.

— Ну вот! Все наружу, — Нелька выбирала купальник, недовольно бурча что-то себе под нос. — Ой, аж стыдно…

— Ну-ка дай гляну.

— Я тебе гляну. Сейчас кричать буду… а это что, купальник для монашек? Можно надевать в комплекте с паранджей. А это что? Хорошо, но цвет…

Продавщица, по мнению Насимова, поразительно похожая на вчерашнюю сотрудницу обменного пункта — он даже сбегал к обменнику, но та сидела за конторкой — переносила к кабинке, где была Нелька полтора десятка разных купальников, пока Нелька не успокоилась. Она вышла из-за ширмы в купальнике. Насимов потрясенно замычал.

— Военный! Подберите слюни, — надменно сказала Нелька, — и оплатите покупку.

Дурачась и прикалываясь, выбрались на пляж в нескольких шагах от отеля, где под сенью пальм рядами стояли шезлонги и пластиковые лежаки. Купались, загорали. Пообедали в шумном симпатичном морском ресторанчике, разбитом здесь же на песке. Нелька была чудо, как хороша. На нее откровенно глазели.

— Прикрылась бы полотенцем, — строго сказал Насимов. — Обгоришь.

— Мы же в тени, Насимов… Ты же просто ревнуешь, а?

— Еще чего… Но вообще-то чего они так пялятся?!

— Кто?! Где?!

— А вон те двое, и там, и там.

— Насимов, на меня даже бабы пялятся, — высокомерно сказала Нелька. — Вон там слева, видишь? Лесбиянки, наверно.

— Ну, эти-то меня как раз не беспокоят.

* * *

Ущелье Карадаг на звание рая на земле ни в коем случае не тянул. Летом здесь, может быть и было прохладнее, чем ниже — на равнине, но все равно солнце сжигало кожу крестьян, коих здесь было более всего, почти дочерна. По осени в Ущелье свистали пронзительные ветра. А зимой его заваливало снегом. Впрочем, снег редко лежал подолгу. Беда Ущелья была в том, что здесь было мало пригодной для пахоты земли. Так небольшие клочки вдоль пронизывающей все Ущелье небольшой реки Оксу, ну, и повыше в горах — примитивные террасные поля. Оксу вытекала ныне из-под насыпной плотины, подпирающей расположенное выше большое водохранилище. Мимо плотины в Ущелье устремлялась не только река Оксу, но и неплохая асфальтированная дорога районного значения. Она не повторяла причудливых извивов реки. Все же люди более прямолинейны и нетерпеливы, нежели природа. Вода веками, а может быть, тысячелетиями, протачивала себе наиболее удобный путь, люди же, особенно в период, когда не пристало строителям светлого будущего ждать милостей от природы, с вышеупомянутой природой особо не считались — для прокладки ложа будущей дороги рвали тротилом скалы, вызывая обвалы и тревожа небеса оглушающим грохотом. И теперь дорога во многих местах напоминала пасть гигантского крокодила. Из разорванной взрывчаткой скалы торчали острые грани и ребра. Со временем скала, лишенная монолитности, начинала интенсивно подвергаться эрозии. Стихии быстро разрушали полуразрушенное человеком и дорогу часто перекрывали из-за неожиданных обвалов и осыпей. Нередко там, где дорога подрезала земляной холм, после дождей целые участки склона вдруг приходили в движение и гигантский оползень рыхлым брюхом ложился на тоненькую асфальтовую нить.

Здесь могло бы жить ограниченное количество людей. Жить нелегким трудом, простой жизнью, то есть жить достойно. Так оно и было когда-то, но потом хрупкое равновесие нарушилось. Количество людей стало превышать возможности Ущелья прокормить.

Кишлак Астрабад обозначался на картах областного масштаба самой маленькой точкой, под которой самым мелким шрифтом — торопливым курсивом — стояло название. Само Ущелье Трех Кишлаков было достаточно маленьким. Когда, в свое время, принималось решение о строительстве водохранилища, Ущелье не попало в разряд даже гипотетически рассматриваемых. Потому что, если глубина здесь и была достаточной, то площадь не позволяла говорить о миллиардах кубометров. А без этого сама идея строительства водохранилища теряла смысл. Поэтому под затопление попала не менее глубокая, но куда большая по площади долина выше. И плотина замкнула Ущелье Трех Кишлаков сверху. А вода искусственного горного озера скрыла около десятка кишлаков, располагавшихся там, вдоль русла Оксу, живших земледелием. Причем, пахотных земель здесь было достаточно, чтобы прокормить всех. Но кого это тогда интересовало? Население кишлаков переселили из горной долины на равнину, где по замыслу властей, благодаря новому водохранилищу, можно было осваивать новые земли. Таким образом, все эти горцы вынуждены были безнадежно ковыряться на землях, мало приспособленных для орошаемого земледелия. Структура почв здесь была такова, что земля, как губка, впитывала воду, которая вместо того, чтобы питать корни всяческих сельхозкультур, уходила вглубь. Урожаи были таковы, что только вывихи плановой социалистической экономики, позволяли бывшим горцам, более-менее выживать.

Население Ущелья Трех Кишлаков тоже пострадало от водохранилища. Вообще-то, изначально здесь был всего один кишлак — Астрабад. Два других, в том числе и Октерек, возникли после того, как несколько семей из числа новоявленных целинников, решили вернуться в горы. За ними, было, потянулись и другие. Но маленькое Ущелье не могло бы прокормить всех. Земли здесь было мало. Да и та была уже поделена между старожилами. Поэтому астрабадцы не любили, презирали население двух маленьких кишлаков, возникших здесь после постройки плотины.

Астрабад в советское время не относился к зажиточным. Люди еле сводили концы с концами. После того, как рухнула социмперия, рухнула и старая система контроля. Что позволило самым предприимчивым заняться другим — криминальным — цветоводством. Во-первых, вдоль русла Оксу всегда пышно зеленела конопля. А потом кто-то додумался культивировать здесь опийный мак. Новая культура хорошо принялась на новых землях. Впрочем, слово "хорошо" слабо передает то, как новое растение укоренилось в Ущелье. Никто не проводил специальных исследований на структуру и содержание почв в Ущелье, на климатические особенности, состав воды, шедшей на полив. Потому что, если у наркобаронов и есть свои лаборатории, то их деятельность не подразумевает научных исследований, сосредоточившись на производстве героина из сырья. А вот тут-то и кроется главная закавыка и причина бурного роста площадей маковых плантаций. Маки здесь вырастали невиданных размеров и урожайности. Маковые коробочки необычайно крупные и сочные давали такой выход опийного молочка, что какой-нибудь производитель из района "золотого треугольника" или перековавшийся афганский моджахед, ежедневно возносили бы хвалу Всевышнему за такую милость. Условия Ущелья позволяли с одинаковых площадей получать урожай зелья втрое больше, чем в других районах планеты, где культивируется опийный мак.

Впрочем, до поры до времени речь шла о нескольких грядках на огородах, где-нибудь повыше в горах. Понадобилась хватка, размах и ум Бури, чтобы поставить дело на поток.

Теперь лучшая, самая работоспособная часть населения Астрабада и двух маленьких селений в поте лица трудилась на все расширявшихся плантациях Бури. Ущелье Трех Кишлаков никогда не занимало в сельскохозяйственных планах властей сколько-нибудь значительного места. Что можно было требовать от них, когда они с трудом могли прокормить самих себя. Поэтому люди из Ущелья всегда, как бы ненароком, выпадали из поступательного движения к светлому будущему, всегда были предоставлены сами себе. Разумеется, в Ущелье присутствовали атрибуты власти: местная администрация, своя милиция, а позже, полиция и прочее. Впрочем, и во внешнем облике кишлака наступили заметные перемены. Например, на центральной площади Астрабада, вплотную примыкавшей к дороге, теперь высилась копия столичного монумента Свободы. Копия, конечно же, была уменьшенная и, выполненная местным скульптором из областного центра, была не столь тщательно проработана и изготовлена из более дешевых материалов. Постамент, сохранившийся с советских времен и подпиравший гипсового Ленина, даже в те, советские времена, был из бетона, выкрашенного тусклой темнокрасной масляной краской. На него в соответствии с новыми веяниями был водружен серебряный шар, который в отличие от оригинала, зато в соответствии с истиной был ощутимо сплюснут с полюсов, что, все же, нельзя отнести на счет стремления скульптора к исторической правде. Этот вывод мы можем сделать хотя бы из того, что на сплюснутых боках шара напрочь отсутствовала Новая Зеландия, а Гренландия в полном соответствии с теорией дрейфа континентов переместилась на Северный полюс.

Словом, разница здесь была такая же, как между незабвенной девушкой с веслом, украшавшей, например, ЦПКиО имени Горького в Москве, и ее гипсовой копией где-нибудь в захолустном Аткарске.

* * *

Когда те же действующие лица собрались на очередное совещание, первым слово взял министр обороны.

— Все мероприятия по блокаде ущелья закончены. Никто оттуда не сможет прорваться.

— Ты все таки формулируй попроще. А то говоришь: "блокада", я аж вздрагиваю, — перебил его Вершитель. Совещание немного подобострастно засмеялось.

— А что были попытки прорвать эту… блокаду?

— Было несколько попыток вооруженного прорыва. Так мелкие стычки, как у нас говорят, короткие боестолкновения. Но была одна… Там внутри оказалась одна наша рота. По ошибке. Разведчики. Хорошие бойцы. Но все равно остановили. Ни один не прошел. Часть уничтожили. Остальные ушли назад.

— Это разведрота под командованием нашего героя Насимова? — лениво поинтересовался шеф госбезопасности. — Грамотный офицер, умница. Как же это он так ошибся и залез внутрь периметра?

Министр обороны про себя досчитал до десяти.

— Любой может ошибиться. Сам виноват.

— Это тот, которого наградили за уничтожение бандгруппы на юге?

— Тот самый.

— Плохо. Кадры теряем… Хотя, если допустил такую ошибку, то не велика ему цена, — Вершитель поставил на Насимове жирный крест. А судьба полковника Лунева, повисшая было на ниточке, пошла по правильному руслу. — Ты выяснил, что это за болезнь? — вопрос был адресован главсанврачу.

— Нет еще. Нет общей картины, лабораторных исследований. Работаем по периметру… Зато, можно утверждать, что эпидемия локализована и за границы карантинной зоны не пошла. За пределами ущелья заболевших нет.

— А никакой эпидемии нет, — сказал вдруг шеф госбезопасности.

— Как нет?!

— Люди же мрут, как мухи!

— Ты что говоришь?!

Вопросы звучали, чуть ли не гневно. Только Вершитель сидел молча и немного даже рассеянно смотрел на чекиста. Тот заговорил, когда эмоции поулеглись.

— Мои люди взяли нескольких человек недалеко от ущелья. С грузом опия, когда ущелье еще не заблокировали. Чужаки оказались. Они на машине двигались к госгранице. Ну, вы знаете, она рядом. В общем, сопоставили некоторые факты, немного допросили. Один из них сразу колоться начал. И рассказал такую штуку… В общем, конкуренты оказались. В свое время вышли на Бури, это главный, там, в ущелье. Хотели, чтобы Бури потеснился. Гонцов Бури похоронил где-то в горах. Но перед этим выпытал у них, кто за их спиной стоит. Оказалось, Марат — авторитет из соседней области. Бури — парень серьезный. Самого Марата упустил, но вырезал всю семью. Марат сказал, что отомстит. Вот и отомстил. В общем, нанял людей, которые отравили там все колодцы. Сами затаились неподалеку. Когда там начались отравления и поднялась паника, ворвались к Бури — того самого дома не было — положили кучу народа, забрали весь опий, какой там был и отвалили… Вот и вся эпидемия.

Собрание молчало. Все ждали, что скажет Вершитель. Но тот тоже молчал, глядя на входную дверь. Его душил смех: "Надо же, как облажались! Вот было бы позору, если бы объявили о карантине. Анекдот!"

— Надо карантин срочно снимать, — наконец сказал главсанврач.

— Да. И войска надо назад в казармы вернуть.

— Как будем объяснять все? Там в ущелье одних трупов штук двести. Наверняка и живые остались. Рота опять же насимовская… — чекист насмешливо оглядел сидящих.

— В общем, так. Карантина у нас и не было. Идет спецоперация против наркомафии, — Вершитель уже принял решение. — Мы же так объявили. Пусть думают, что операция продолжается… До победного конца. Солдаты знают о карантине. Пусть так и думают. То, что они знают — не обязательно знать другим. После окончания операции взять со всех подписку о неразглашении, ну и провести разъяснительную работу. Демобилизующихся этой осенью под разными предлогами держать в частях до весны. А там можно и отпустить.

— Главное, чтобы свидетелей изнутри не было, — поддержал чекист.

— Мои люди вообще о карантине не знают. Стоят во втором кольце, — сказал главный полицейский.

— Ну и отлично. Сами же все понимаете. В общем, все остается, как было. Совещания по карантину прекращаются. Только в случае необходимости.

Расходились все почти довольные неожиданным поворотом событий. И только главсанврач вышел из кабинета понурый.

* * *

Фаттох прожил в Ущелье уже двадцать три года. С самого рождения. И сколько себя помнил, никогда не жил так хорошо, как последние три года. Отец его всю жизнь проработал простым чабаном. С весны он уходил с отарой в горы и до глубокой осени его дома видели редко. Детей в семье было мало — всего трое. По местным меркам. На третьем ребенке — Фаттохе — детородная способность матери семейства по каким-то женским причинам пресеклась. Что дало отцу семейства презирать ее еще и за некую ущербность. Две его старшие дочери выросли тихими, молчаливыми и покорными, как их мать. Фаттоха отец любил. Когда мальцу исполнилось пять лет, он в первый раз взял его с собой на горное пастбище. Там Фаттох и прожил с отцом до осени. И так было каждое лето. Воспитывал его отец своеобразно. Он мало внимания обращал на то, как сын учится. Ему нравилось, что Фаттох растет жестким, хулиганистым и дерзким. Он сам в тринадцать лет приучил парня к курению. Благодаря отцу Фаттох, будучи еще подростком, мог зарезать и освежевать барана.

Когда Фаттоху исполнилось шестнадцать, отец отвел его к Бури — самому весовому человеку во всем Астрабаде. Бури имел большое — на три дома — подворье в самом центре Астрабада, а, кроме того, и большую усадьбу выше, в горах. Семейство Бури было большим и зажиточным всегда. Но когда сам Бури стал самостоятельным взрослым человеком, его влияние в Ущелье стало просто огромным. Он первый в Ущелье мог позволить себе дорогую иномарку — роскошный навороченный "Шевроле-Субурбан", на котором ездил по Ущелью. Для поездок в областной центр и столицу в гараже у него стоял черный сверкающий "Мерседес".

Все знали, что состояние Бури сделал на опиуме. Там, в горах, вокруг его усадьбы было разбито несколько плантаций опийного мака. Саму усадьбу мало кто видел не только изнутри, но и снаружи. Бури сам построил асфальтовую дорогу в десять километров к своему имению и сразу же в самом ее начале поставил кирпичную будку и шлагбаум, где всегда дежурили по два охранника. Была охрана, разумеется, в самом поместье, как и в астрабадском жилище. Впрочем, по первому времени особой нужды в охране не было. Его и так боялись в Ущелье. А от пришлых недоброжелателей его могла защитить и местная милиция, купленная с потрохами. Но, как говорится, береженого Бог бережет. Да и своим оснащением, численностью и подготовкой его охрана настолько превосходила местную милицию, что за справедливостью и судом жители Ущелья шли к нему. Чем обрекли местные правоохранительные органы практически на безработицу.

Вот к нему-то и привел отец Фаттоха. Приема пришлось ждать несколько дней. Но дождались. Фаттох, более привычный к сизым порфировым скалам и убогому уюту горной мазанки, как зачарованный, брел за отцом по роскошному ухоженному двору, глазея на строения, отделанные мрамором. А когда оказался в огромном, обставленном дорогой мебелью, зале и вовсе буквально зашатался.

Бури — дородный холеный помещался в большом кожаном кресле, перед которым стояло угощение, большая часть которого была неизвестна ни Фаттоху, ни его отцу. Впрочем, так и осталась неизвестной. Потому что Бури таким посетителям не подносил и пиалы чая. Когда-то они с отцом Фаттоха учились в одном классе. Но уже тогда Бури ни с кем не дружил, презирая всю эту голытьбу. А теперь, когда он стал всесильным, он еще меньше церемонился с людьми, которые впрочем, воспринимали это, как, само собой разумеющееся.

— Ака, — робко сказал отец. — Не найдется ли у тебя работы для моего сына.

— Работы? — брезгливо поднял бровь Бури. — А что он умеет.

— Любую работу будет делать, ты только скажи. А чего не умеет — научится. Он парень сообразительный.

— Ты же чабан? Значит, он должен уметь обращаться со скотом?

— Умеет, умеет. Все будет делать, как ты ему скажешь. Он, как собака, злой и верный.

— Как собака, говоришь, — лениво засмеялся Бури. Потом он некоторое время помолчал, подумал, отпил чаю. И согласился.

— Ладно, посмотрим, на что он годится. Собирайся. Через час-полтора поедешь со мной. На дачу. Там кое-какая работа для тебя найдется. Иди во двор, — сказал он Фаттоху, — найди там Собира, скажи, что поедешь со мной. А ты иди, — сказал он отцу, — будет у твоего парня работа.

Грязную работу Фаттоху пришлось делать недолго. Очень скоро его определили в охрану. Выдали старый, затертый, но исправный "калаш". А через год Бури сделал его начальником охраны горной усадьбы. Постепенно он стал доверенным лицом Бури. Хозяин знал, что любое поручение Фаттох выполнит добросовестно и четко. Особенно восхитило Бури то, как однажды Фаттох уделал одного приезжего наркошу. Тот долго слонялся вокруг усадьбы, клянчил себе на дозу, не обращая внимания на побои, на которые не скупилась охрана.

Когда нарк в очередной раз попался на глаза Бури, проезжавшего в "Субурбане", он поморщился и сказал сидевшему на переднем сиденье Фаттоху:

— Я этого парня больше видеть не хочу.

Фаттох остановил машину и вышел, оставив оружие в машине. Он подошел к наркоману и, не говоря ни слова, развернул его спиной к себе, захватил его голову в сгиб руки и мгновенно, одним рывком, сломал ему шею. Потом он уложил труп в придорожную канаву, вернулся в машину:

— Извините, таксыр, за задержку.

Когда машина тронулась, Бури спросил:

— А с этим, что будешь делать?

— Сейчас вернусь с людьми, заберем его, отвезем подальше и закопаем. Не хочу, чтобы вы из-за меня ждали на дороге.

Понравилось Бури поведение Фаттоха и в другом случае, когда пришлось отправить Фаттоха в столицу с грузом героина. Собственно, система у Бури была отлажена, как часы. Но с людьми всякое происходит. Кто-то может заболеть, кто-то умереть. Так получилось, что не хватало напарника Собиру для поездки в столицу. А груз уже ждали в аэропорту. Поэтому Бури вызвал Фаттоха и после короткого инструктажа отправил с Собиром в город. Поехали они на "мерседесе", который знали гаишники по всей трассе и который им было запрещено останавливать под страхом позорного увольнения из органов. Все бы прошло нормально, если бы не Собир. Он был каким-то дальним родственником Бури, и это давало ему право несколько выбиваться из образа.

Въехав в город, Собир, сидевший за рулем, небрежно сказал Фаттоху:

— Сейчас заскочим в одно место, есть там у меня одно дело.

— Какое дело?

— Да так, пустяки. Толкну знакомому граммов сто лекарства. Он меня ждет. А в аэропорт успеем. Зато потом, оттянемся в каком-нибудь крутом кабаке.

Фаттох помолчал, потом вежливо предложил Собиру рулить в аэропорт. Собир удивленно покосился на него:

— Ты что, овцевод, мух не ловишь?! Сиди и молчи. Будет так, как я сказал.

Фаттох опять помолчал, потом вежливо попросил Собира остановить машину. Тот, все еще развлекаясь, тормознул громадный "мерс" прямо посреди дороги, не посчитав нужным, свернуть к обочине. Водители и пассажиры машин, которым с руганью пришлось объезжать вставшую сверкающую лайбу, были немало удивлены произошедшей далее сценой. Фаттох вышел из машины, обошел ее, открыл водительскую дверь и вынул обалдевшего Собира наружу, прижал его к сверкающему боку и пару раз ударил раскрытой ладонью по лицу. Потом сказал:

— Едем в аэропорт. Сделаем дело и сразу назад в Астрабад.

На обратном пути Собир, уже пришедший в себя, попробовал купить Фаттоха. Нарвавшись на отказ, стал отмазываться, что это, мол, была шутка и никакой "геры" у него с собой нет. Тогда Фаттох еще раз попросил его остановиться, опять выволок его из машины, но уже без мордобоя. Обыскав Собира, Фаттох обнаружил в его куртке увесистый пакет с наркотиком. В отчаянии Собир стал его шантажировать и пугать. Но Фаттох сел в машину и сказал:

— Хуй я положил на твои слова. Поехали, или я сам за руль сяду.

И всю дальнейшую дорогу он молчал. В конце дороги, когда уже подъезжали к Астрабаду, Собир, которому вовсе не улыбалось, чтобы Бури узнал правду о его делишках, стал плакать и умолять Фаттоха. Но тот молчал. Приехав к Бури, Собир первым кинулся к родственнику стучать на Фаттоха. Фаттох сидел во дворе и спокойно курил, когда его позвали к хозяину. Бури сидел в своем кресле, пристроившийся сбоку от него Собир разливал чай по пиалам. Выглядел он спокойным и почти счастливым.

— Собир мне тут много чего рассказал интересного. Что ты скажешь?

Фаттох спокойно в двух словах рассказал, что произошло.

Собир отреагировал мгновенно и бурно:

— Врет, амаке, ты посмотри на его рожу. Можно ему верить?!

Бури задумчиво отпил чаю, потом поднял глаза на Собира:

— Ты, я вижу, меня совсем за дурака держишь? — спокойно но, так, что у Собира волосы встали дыбом, спросил он родственника. — У этого, как ты говоришь, бараньего погонялы в столице ни одного знакомого нет, кому бы он там пихнул "геру"?!

— Ты вообще в столице бывал до этого? — спросил Фаттоха Бури.

— Нет, таксыр. Один раз только был в областном центре.

— Вот там и договорился, что продаст "дурь", — выпалил Собир.

— Он там был со мной, и все время провел рядом, — тихо сказал Бури. — И лучше сейчас признайся сколько "геры" ты у меня своровал. Честно. Не зли.

Но Собир был глупым парнем:

— Амаке, — сказал он, прижав ладонь к сердцу, — разве я могу украсть у вас?!

Бури налил себе полную пиалу обжигающего чая и выплеснул его в лицо Собиру, а потом воткнул ему в глаз двузубую позолоченную вилку, после чего бурно дыша, плюхнулся назад в свое кресло.

— Таксыр, зачем вам пачкаться. Сказали бы, я все бы сделал.

— Ладно. Убери эту падаль отсюда. Он мне кровью весь ковер испачкал.

— Совсем убрать?

— Нет. Не трогай. Отвези его домой. Пусть живет, но мне на глаза, чтобы больше не попадался. Да, и ковер выкинь.

Фаттох отвез Собира к его родителям. И через пару часов вернулся к Бури с новеньким большим ковром.

— Ты что его в химчистку сдавал?! — удивился Бури.

— Нет. Я сказал его отцу, что Собир испортил твой ковер и велел ему найти новый. Он же завмаг. Знает где, что лежит.

Бури долго смеялся своим особенным беззвучным смехом.

* * *

Однажды на пляже, пока Насимов в упоении гонял на водном мотоцикле, осваивая искусство скольжения по гребням волн, к Нельке подвалили трое парней.

— Скучаете, девушка?

— Грустно в одиночестве сторожить полотенца.

— Особенно, если девушка такая красивая.

— Ой, а чегой-то она такая молчаливая.

— Наверно, строгая.

— Девушка, а вы почему молчите все время?

Они окружили ее, один даже присел сбоку на корточки и интимно положил руку на изголовье лежака.

— Девушка, вы по-русски понимаете?

— Понимаю.

— И молчите?

— Наверно, опасаетесь, что ваш друг заревнует.

— Просто слушаю, прикидываю: насколько интересны вы, как собеседники. А насчет моего друга вы правы. Может разозлиться.

Насимов разглядел, наконец, скульптурную группу возле Нельки и повернул к берегу.

— Стас, ты слишком близко подполз к мисс. Сейчас тебе проведут коррекцию лица и фигуры.

— Но, Надирчик, вы же не бросите товарища в беде? — спросил, немного разыгрывая панику, Стас — парень не слабый, с хорошо развитой мускулатурой.

— Мы же — благородные люди, Стасик. Дуэль — это всегда один на один.

— Ну, хватит, ребята поприкалывались. Мой друг — человек воспитанный, но серьезный.

Насимов выволок скутер на песок и не спеша подошел к Нельке. Взял полотенце, стал вытирать лицо, грудь.

— Здравствуйте, — вежливо сказал Стас, по- прежнему не вставая и не убирая руки с изголовья.

— Вам чего, граждане? — спросил Насимов.

— Да, вот, хотели познакомиться.

— Может быть, мы пригласим вас вечером в какое-нибудь приличное место.

— Мужики, в это место, я даже готов назвать его, вам придется идти одним. Без нас.

— Фу, милый! По-моему ты имел в виду что-то совсем не парадное.

— Ага.

— Дай, попробую угадать. Ты хотел сказать: "Задница"?

— Эх, такая красотка. А разговариваешь, как шалава вокзальная, — Стас встал. Он был выше Насимова и килограммов на десять тяжелее. Но от сокрушительного удара в солнечное сплетение сначала согнулся пополам, потом молча упал на песок, хватая ртом воздух. Двое других молчали. Потом Надир сказал:

— Ну, зачем же так?.. очень необдуманно.

Второй добавил:

— Ты даже не знаешь, с кем связался.

— Ладно, пацаны. Забирайте своего друга — у него очень грязный язык — и валите.

— Ну, не так быстро, — сказал Надир и оглянулся на свою компанию. Оттуда уже шли двое накачанных парней. Пляж замер. Все с интересом ждали развития событий. Насимов спокойно смотрел на парней, вытирая полотенцем плечи. Потом сказал:

— По своей профессии, я умею защищаться. И обучен делать это максимально эффективно.

— А мы сейчас посмотрим. Стасик — парень большой, но неуклюжий.

— Ну, что ж, — вздохнул Насимов и бросил полотенце на свободный лежак. — Я вас предупредил.

Он не собирался устраивать красивое шоу, с бросками, подсечками, эффектными ударами. Но Надир что-то почувствовал в его тоне и остановил своих. Уходя, он все же счел нужным негромко сказать на прощание:

— Мои друзья не прощают обид.

Вечером в холле отеля Насимова с Нелькой отловила одна из двух хохотушек, с которыми Насимов познакомился в свой первый вечер. Она заметно нервничала.

— Виктор, — издали окликнула она Насимова.

— Что это за мочалка? — сквозь зубы осведомилась Нелька. — Тебя на минутку нельзя одного оставить.

— Виктор, я видела, что случилось на пляже. С этой компанией лучше не связываться.

— Ну, мне-то от них ничего и не надо.

— Этот Надир… вы же из Оркистана?

— Да. А что такое?

— Надир — это ведь сынок вашего, главного…

— Правда?

— Честное слово. Говна в нем выше головы. Могут быть большие неприятности.

— Как-нибудь переживем. В любом случае, спасибо.

— Ладно. Будьте здоровы. И ради бога, поосторожней с этой компанией. Там все — сынки. Ладно. До свидания.

Вечер был испорчен. И на следущий день Нелька решительно пресекла попытку Насимова отправиться на пляж. Пришлось прибиться к чужой, незнакомой тургруппе, отплывавшей на большом катере на коралловые острова. Впрочем, ни Насимов, ни Нелька поначалу ни секунды не пожалели, что попали на острова. Пляжи здесь были не в пример красивей, чем у отеля, а такой чистой воды Насимов не видел никогда. Казалось: волна совершенно прозрачного, чуть голубоватого в глубине, жидкого стекла лениво и плавно, в завораживающем ритме накатывала на берег.

Здесь тоже были скутера напрокат. А помимо этого, еще и акваланги для подводного плавания. Нелька побоялась надевать акваланг и плескалась на мелководье. Насимов же, чуть дальше, где дно было глубже, прилежно исследовал коралловые рифы. Время от времени он всплывал около Нельки с каким-нибудь экзотическим трофеем со дна. Всплывал он всякий раз неожиданно для Нельки. Та негромко визжала и ругалась прямо в маску, хваталась за дыхательную трубку с горячим намерением плюнуть в нее.

Насимов решил последний раз погрузиться на несколько минут под воду, чтобы потом позагорать рядом с Нелькой, которая уже подремывала в веселом ярком шезлонге на берегу. Он поднял со дна причудливо изогнутую и закрученную раковину и вынырнул метрах в тридцати от берега, нашел глазами Нелькину фигуру и медленно поплыл к ней. Он услышал чей-то крик и повернул голову — на него на бешеной скорости несся катер. Он только успел увидеть узкий обтекаемый нос и два пенных буруна. Он попытался нырнуть, чтобы пропустить катер над собой, но расстояние было слишком малым. Страшный удар отбросил его в сторону. Насимов очнулся на дне. Он увидел далекий серый перламутровый свет сквозь толщу воды. И свет стал медленно меркнуть.

Насимова вытащили из воды, произвели все положенные действия, перевязали разбитую голову. Позже, уже в госпитале Паттайи обнаружилось, что у него сломана левая рука.

Насимов достаточно быстро пришел в себя и через несколько дней вернулся к Нельке в отель. Она была мрачной и потухшей. Точно такой, какой он увидел ее там, дома. Даже красивый бронзовый загар куда-то пропал. И она хотела домой.

Произошедшее с Насимовым местные власти отнесли в графу несчастных случаев. Никто, кстати, толком и не разглядел людей в катере. Насимов и Нельку пытался убедить, что это просто случайность. Впрочем, оба понимали, что это не так. А еще Насимов почувствовал в Нельке какое-то напряжение и отчуждение, которое не мог объяснить. Нелька замкнулась в себе, почти не разговаривала. Когда, по возвращении они прощались у ее дома, она, глядя в сторону, вдруг сказала:

— Это была сказка. Но она быстро кончилась. Спасибо тебе… — потом неожиданно добавила, — Не звони мне. Очень прошу. И ни о чем не спрашивай.

— Я что-то сделал не так?

— Ты сам по себе не такой. Прости… — и ушла.

Через пару недель — гипс с руки уже сняли — Насимов, проезжая мимо ее дома, увидел Нельку. Она садилась в новенький навороченный "Ягуар". За тонированными стеклами Насимов увидел смутно знакомый силуэт. Это был Надир. Впрочем, Насимов не был в этом уверен. На следущий день Насимов позвонил ей. Трубку долго не снимали. Наконец, Нелька ответила. Он сказал:

— Здравствуй. Это я.

— Насимов… знаешь, не звони. Устраивай свою жизнь. Без меня. Прощай.

Через какое-то время Нелька исчезла с родного квартала. Чтобы через пару лет оказаться в роли замужней дамы в Париже. Жена важной особы, наделенной особыми полномочиями и правами. Впрочем, у Нельки тоже был отдельный статус — пресс-секретарь представительства далекой южной республики в Европе.

Она и вела ту пресс-конференцию, на которой журналистам были даны разъяснения по поводу событий в Ущелье Трех Кишлаков.

* * *

— Эй, Адам, хочешь, сделаю минет? — девка была страшна, немыта и беспечальна. Как первородный грех. Дядя Жора, кому адресовалось предложение, должен был соответствовать перед двумя бойцами, с интересом наблюдавшими за разворачивавшейся сценой.

Дядя Жора с Деминым и Вахабовым пробирались в Астрабад. Насимову не хватало информации о том, что же все таки происходит в Ущелье.

Разведгруппа расположилась на отдых недалеко от кишлака в кустах у реки Оксу. Наверно, разведчики слегка расслабились. Внутри Ущелья им никто, во всяком случае, пока, не угрожал. Существовали, впрочем, в Ущелье и вооруженные люди из числа тайных боевиков наркомафии. Но с ними пока никаких контактов не было. Поэтому бойцы, умывшись ледяной речной водой, от которой ломило кисти рук, беспечно валялись под раскидистой ивой, когда перед ними нарисовалось это странное существо. И первой фразой Дяди Жоры было:

— Ну, ты, бля, Ева! — а Демин удивленно спросил в пространство, — Откуда это чучело возникло?

— Теряем бдительность, бойцы, — досада явственно чувствовалась в голосе прапорщика. — Как-то она уж очень незаметно подползла.

— Не бойтесь, я хорошая. Умида меня зовут. Я из Астрабада иду.

— А куда идешь и зачем?

— В Астрабаде, те, кто еще живы, попрятались по своим норам. Боятся. А я не боюсь. Скучно мне. И кушать нечего.

Дядя Жора решил поплотнее побеседовать с Умидой. Она хоть и была не совсем в себе, что-то знала и могла оказаться полезной.

Умиду в Астрабаде знали как джаляб Умида, что по-простецки переводится, как прошмандовка Умида. Хотя жизненный путь Умиды начинался в иной ипостаси. Она хорошо отучилась в школе и уехала в столицу, чтобы поступать в институт. В общаге пединститута, наивную и добрую горянку быстро вовлекли в разухабистую студенческую жизнь. Соблазнов для девчонки, ничего еще в жизни не повидавшей, было выше крыши. Отчего крышу очень быстро снесло.

Умида красавицей в институте не считалась. Но приятное с мелкими, но правильными очертаниями, лицо было от природы ярким безо всякой косметики. Да и фигурка под просторным национальным платьем тоже угадывалась без очевидных изъянов. А когда по совету более искушенных сокурсниц, на первую стипендию были приобретены более современные шмотки, стала очевидной высокая грудь, рвущаяся из-под кофточки и стройные изящные ножки. В обновке Умида застеснялась и раскраснелась, придя на занятия. И еще больше похорошела. В таком состоянии ее и приметил один городской орел с третьего курса. Осмотрев Умиду с ног до головы, чем окончательно вогнал ее в краску, орел побился с двумя другими пернатыми, что птичку он сумеет очень быстро закогтить и с победительным клекотом стал нарезать круги, в центре которых была наивная девочка Умида из Ущелья Трех Кишлаков. Был ли орел убедителен в своем вранье или нет, сказать затрудняемся. Зато другое знаем достоверно: задурить голову Умиде ничего не стоило.

На исходе первого курса Умида родила ребенка в туалете общежития. Верней, ей показалось, что родила. На самом деле случился выкидыш на шестом месяце. Умида сидела на полу возле унитаза, где в крови и испражнениях плавал ее несбывшийся ребенок. Дальнейшее было, как в тумане: милиция, деканат, позорное исключение из института и не менее скандальное возвращение в родные палестины. Надо ли говорить, что нашкодивший орел испарился, точней, если придерживаться птичьего лексикона, воспарил в заоблачные выси, откуда опасливо следил за развитием событий.

Отец Умиды — Закир — суровый толстый заведующий продовольственным складом местного сельпо, первую неделю по возвращении Умиды домой лупил ее чем попало, как только девчонка попадала в поле зрения его налитых кровью, по-рачьи выпученных по случаю избыточного кровяного давления, глаз. Видимо, в этот момент и произошло окончательное превращение скромной хорошистки Умиды в позорное пятно славного кишлака Астрабад. Закир, в конце концов, доведенный до кипения соседскими пересудами и неадекватным поведением дочери, отказал последней в доме, и кривая Умидиной судьбы плавно перешла в штопор. Каждый вечер, извозившись в дешевой косметике до состояния первобытного воина в боевой раскраске, Умида прогуливалась по главной улице Астрабада в поисках пропитания и выпивки. Зачастую ее дикий макияж дополняли синяки и кровоподтеки от негалантных кавалеров.

Умида безропотно несла свой крест сквозь плевки сельчан и побои сожителей и уже не узнать было чистую и наивную девочку, грезившую о любви, семье и детях. Теперь ей изредка снился сон, в котором она сидела на грязном заплеванном полу в институтской уборной подле фаянсовой купели с бачком для смыва, где в нечистотах плавала ее мечта. Тогда она стонала и плакала во сне и в зависимости от чуткости сна того, кто в этот вечер спал с ней, ее либо будили затрещины, либо она просыпалась сама на мокрой от слез подушке.

— Что с "языком" делать будем? — спросил Демин Дядю Жору по окончании допроса.

— Дай ей хлеба и пусть катится, — сказал прапорщик. — Да, отрежь ей немного мяса.

— А водка есть? — хрипло спросила астрабадская куртизанка, наворачивая бутерброд с вареным мясом.

— Налей ей, — приказал Дядя Жора. — Да не жмись, наливай. Она заработала.

— А чем в случае чего раны обрабатывать, — спросил тороватый Демин.

— Тебя послушать — у тебя во фляге не спирт, а зеленка.

Умида хряпнула полкружки, как пиалу остывшего чая.

— Эта Ева и стакан "зеленки" засадит — не моргнет, — восхищенно поделился Вахабов.

— Ладно, Умидка, вали дальше по своим делам. А то ты мне тут бойцов разлагаешь.

— А что, я согласная, — сказала дева, — только водки еще налейте. А вообще возьмите меня с собой. Я вам готовить буду, там, стирать.

— Дядь Жора, возьмем ее. Пропадет же девка. У нее же не все дома.

— Взять бы можно, — почесал в затылке прапорщик. — Командир, конечно, жопу мне порвет…

— Да ну ее на хер. Грязная, страшная, — Демину не понравилась мысль иметь в собутыльниках немытую шалаву.

— Базара нет. Была бы покрасивей, я бы своей задницей пожертвовал без вопросов, — покосился на него прапор. — А где же, сержант Демин твой гуманизм и благородство? Ведь и правда, пропадет.

— И дед Насыр, спасибо не скажет, — упрямо стоял на своем Демин.

— С Насыром я договорюсь, — решился, наконец, Дядя Жора.

Так полоумная астрабадская оторва Умида прибилась к бывшему элитному подразделению славной армии республики. Старый Насыр, оказалось, ее знал, и кочевряжиться не стал: пусть живет. Комроты известие о том, что прапорщик притащил с собой "языка", тоже воспринял спокойно. А когда подробно поговорил с ней о делах в Астрабаде и вовсе не стал возражать против ее присутствия.

Почему-то придурошная девушка оказалась на удивление к месту. Она, как и обещала, обстирывала разведчиков, помогала Насыру с готовкой. А по вечерам, в подпитии, приставала с пьяными разговорами к Дяде Жоре, за которым вообще ходила, как собачка. Чем дала хороший повод разведчикам для зубоскальства. Впрочем, когда она отмылась и приоделась в чистую одежду, оставшуюся после жены деда Насыра, оказалась вполне симпатичной.

* * *

сцена третья

Паша Ицков (в эфире):

Салют-салют! Привет всем кто на нашей славной волне. Паша Ицков — ваш покорный слуга — снова в эфире. Идущий на смерть приветствует вас. Прошу прошения за напыщенность и невольную аллюзию. Все это навеяно нашей суперуспешной радиопостановкой. Гамлет завладел моей душой и не отпускает. Поэтому правило предварять пьесу новостями, происходящими в мире, я ныне рассматриваю, как досадную необходимость. Итак. Что же за прошедшие сутки случилось? В лондонском аэропорту Хитроу хитрые британские бандюги вскрыли банковский автомобиль на шесть миллионов баксов. Славно, славно поработали работники ножа и топора — романтики с большой дороги. В Испании, в Памплоне, прославленной пером великого папы Хэма, бык на корриде вздел на рога неудачливого торреро. В Таиланде слон на шоу для туристов растоптал греческого туриста. Что-то распоясались братья наши меньшие. Как будто люди и не венец природы. Элизабет Тейлор в очередной раз вышла замуж за строительного рабочего. А вот еще одна новость. Команда российской высшей футбольной лиги "Факел" из славного города Воронеж только собралась в спортивное турне по туманному Альбиону, по стопам, так сказать, московского "Динамо", надрать задницу всяким "Арсеналам" и "Челси". Но не тут-то было. Англичане потребовали, чтобы воронежцы срочно изменили название команды. Видите ли, на английском название воронежского клуба звучит не слишком пристойно, порождая ненужные аналогии. Ведь только представьте себе приезжают в Лондон одиннадцать "факелов" и начинают драть прославленные британские клубы. Н-да, нехорошо!

А в нашем городе народ живет насыщенной и интересной жизнью. А помогают ему в этом различные увеселительные заведения. Например, только что открывшаяся шикарная дискотека на улице Камалова. Любителей потусоваться сегодня ждут на парти в клубе "Феникс", а также на большой вечеринке в клубе университета в Вузгородке. Кстати, там вовсю работают радары дорожной полиции. Можно подумать, что эта вечеринка устроена в их честь. В связи с ремонтом — это также информация для автомобилистов — перекрыт участок Звездного проспекта. А на мосту возле Зеленого базара — пробка. Там столкнулись новенький "Ниссан-патруль" и маршрутный "Рафик". По всей дороге битое стекло и работники ГАИ, замеряющие расстояние от колеса до бордюра и от бордюра до ужина. Ха-ха. Это из области гаишного юмора. Завершит подборку городских новостей песенка Танюши Овсиенко "Дальнобойщик" (звучит музыка).

А теперь вернемся к нашей постановке.

Итак, третий акт, сцена первая. Комната в замке. Король, королева, Полоний, дщерь его Офелия и прочая придворная кодла. Народ пытается понять, что замыслил принц датский и по этой причине слегка интригует. Действующие лица, прошу в эфир.

1 голос (за Полония): Сейчас придет он. Будьте с ним построже. Скажите, что он слишком дерзко шутит. Типа, пусть фильтрует базар.

2 голос (за Гамлета): Маман.

3 голос (за королеву): Атас. Идет он. Все по норам.

Паша (за автора): Полоний прячется. Входит Гамлет.

Гамлет: В чем дело, мать?

Королева: Твой папа на тебя обижен.

Гамлет: Мой отец обижен вами.

Паша: Некоторое время идет препирательство. Оно становится все яростней.

Королева: Чего ты хочешь? Меня убить?! О, помогите!

Полоний: Эй, помогите!

Гамлет: А это что за крыса здесь прячется. Убью, подлюга!

Полоний: Вай! Меня убили…

Королева: Ты чего наворотил?!

Гамлет: Не знаю… а что, там кинг наш был?

Паша (Негромко): Кинг-Конг… (громче) Гамлет обнаруживает за ковром мертвого Полония.

Гамлет: Зараза! Это же не тот. А вам не след вот так орать. Я вам хочу, что думаю сказать.

Королева: А что я сделала такого?!

Гамлет: Ну, в общем, тут мамаша кругом виновата. Гадина и сволочь, короче.

Королева: Ты что несешь, парниша?!

Паша: Стоп! Мы что-то слишком далеко ушли от первоисточника.

Гамлет: Ты сама-то, коза, пьесу читала? Лажаешься, аж, уши вянут.

Софа: Паша, может, вырубить их из эфира?

1 голос (который за мертвого ныне Полония): А пусть базарят. Все равно по пьесе у них должна быть разборка.

Паша: Никого не отключать.

Королева: Ты, Гамлет хренов! Я по Шекспиру курсовую на "отлично" написала, а ты, наверно, только киношку и видел и то отрывки.

Паша (поспешно): За мат буду отключать от эфира.

Гамлет: Але! Зануда! Отличница недоделанная…

Королева: Сам ты, козел! Мало тебя родители за двойки пороли…

Гамлет: А я тебя, Зарипова, узнал! И за курсовую тебе Геронимус совсем даже не пятерку поставил.

Королева: Фоменко! Это ты?! Ну, ты даешь! А что это ты в знатоки Шекспира полез, Фома? Ты же ни фига не знаешь.

Гамлет: Ну, у тебя, положим, тоже вроде "хвост" по "иностранке".

4 голос (неожиданно прорвавшись в эфир): Павел, позвольте уж и мне вклиниться в вашу передачу.