Карантин

Паша (торопливо): Да-да! Пожалуйста! Но сначала представьтесь, будьте добры.

4 голос: Борис Исаевич Геронимус. Преподаватель иностранной литературы нашего университета.

Паша (удивленно-радостно): Борис Исаич, здрасьте! Вот так встреча на ультракороткой волне!

Геронимус: Что такое?!

Паша: Так ведь и я ваш бывший студяра…

Геронимус: Хм… очень рад. Впрочем, не могу сказать, что в большом восторге от вашей передачи.

Паша: Вот за что я люблю вас, Борис Исаевич, так это за прямоту и честность оценок. Принципиальный вы наш. А что же тогда подвигло вас позвонить на мою передачу?

Геронимус: Я хочу выразить свое возмущение этой убогой профанацией великого классика, глумлением над его именем. Ваша низкопробная передача…

Паша: Прошу прощения, гражданин Геронимус. Я просто делаю свое дело. Вы нам мешаете…

Геронимус:…ваш отвратительный вкус…

Паша:…и данной мне властью, отключаю вас от эфира…

Геронимус:…и невероятная развязность…

Паша: Всегда мечтал, ругаясь по телефону, успеть первым сказать гадость и первым же бросить трубку. Назло оппоненту, готовому лопнуть от того, что не успел ответить.

Ну, что ж. Видимо, сегодняшний блин у нас вышел комом.

1 голос: А мне понравилось. Во всяком случае, эмоций в эфире было выше крыши. Все по Шекспиру. Я только не завидую этой Гертруде и Фоме-Гамлету. Вычислит же их Геронимус.

Паша: Да уж. Нашим хвостатым героям придется несладко. Но мы все же пожелаем им успешных экзаменов и зачетов.

Гамлет: Быть или не быть оценке в зачетке?

Королева: Вообще-то с памятью у него вроде не очень.

Паша: Итак, наше время в эфире подходит к концу. Всем желаю успеха. Жертвам гонений университетской профессуры особенно. Несмотря на происки ревнителей классики, мы продолжим нашу радиопостановку и доведем ее до конца. Жду вас завтра, в то же время, на той же волне. А в заключение песня школяра в исполнении Александра Иванова. (Звучит музыка).

Паша (уже вне эфира): Уф! Вот это эфир! Просто буря страстей!

Мурад (смеясь): Хорошо, что ты Паша уже давно не студент.

Паша: Не говори, Мурадик. Такой садюга этот Геронимус! Ладно, рулим в "Могилку", потом в "16 тонн".

Софа: Ой, Павел! А можно я здесь выйду. Мой дом — рядом.

Паша: Давай, Софочка! Останови, Мурад. Да, Софа. Впредь никогда и ни в коем случае не вылезай в эфир. Так нельзя, лапочка. Это грубое нарушение производственной дисциплины.

Софа: Ой, извините, я так растерялась! Павел, а какая оценка была у вас по Геронимусу?

Паша: Так, Софа, я тороплюсь. До свидания.

* * *

Однажды, когда главный чекист был в кабинете — они с Вершителем обсуждали некоторые текущие вопросы, хозяин кабинета мимоходом поинтересовался судьбой капитана Насимова и его роты. По тому, что вопрос был задан вскользь, чекист понял, что это тревожит Вершителя.

— Я хочу направить внутрь ущелья свой спецназ, чтобы эту проблему закрыть, — осторожно сказал чекист. Вершитель встал из своего кресла, подошел к окну и встал там, глядя на отлично ухоженный дворцовый парк. Чекист глядел на его затылок, прикрытый жиденькой старческой сединой, и думал: правильно ли он влез со своей инициативой?

— Ты вот что, — повернулся, наконец, к нему Вершитель, — со спецназом особенно не торопись, только в крайнем случае. Потери будут неизбежны. Министр обороны говорил же, что там хорошие бойцы. Нам спецназ еще пригодится.

— Есть еще одна мысль, — сказал осторожно чекист. — По тюрьмам и зонам у нас много всяких отморозков сидит… Есть и смертники…

— Вот-вот, собери их, пообещай всякого и отправь в ущелье.

— Ясно. Все сделаю, как надо.

— Молодец! Ладно, иди.

"Опять устно, без бумаг, — тоскливо думал чекист, закрывая резные двери за собой. — Если что, все на меня свалит, сука".

* * *

В момент, когда происходили трагические события в Астрабаде, Фаттох находился в горной резиденции Бури. Сам хозяин пребывал в столице, а на попечении Фаттоха был только пятилетний сын Бури — Назим. Собственно так было с тех, пор, как Бури перебрался на постоянное место жительства в столицу. Каждое лето он отправлял Назимчика в горы, в родовое поместье. Здесь мальчишка рос на чистом воздухе, на натуральных продуктах и в роли наследника, чудесно осмуглялся под горным солнцем и по осени приезжал домой, набравшись витаминов и солнца. Фаттох неотлучно находился при нем.

В то утро с ним по рации связался старший по охране усадьбы в Астрабаде Камиль. Он был не совсем в себе. Панические настроения подкреплялись собственно Камиля болезненным состоянием. Он путано и в сильной ажитации доложил Фаттоху, что в Астрабаде повальный мор. Много народу уже погибло, все в растерянности и страхе. Выслушав его, Фаттох попытался связаться с Бури. Связаться с боссом не получилось и он решил, что в настоящее время разумнее всего будет затвориться на даче, отрезав все возможные контакты, чтобы зараза не проникла за тяжелые металлические ворота. Потому что главной своей задачей он полагал спасение Назима.

Через некоторое время на связь опять вышел Камиль, но толком ничего сказать не успел. Он что-то кричал и сквозь его крики Фаттох явственно услышал несколько выстрелов. После этого он еще больше укрепился в мысли забаррикадироваться на даче. Здесь кроме него были еще две женщины, отвечавшие за порядок и приготовление пищи для наследника и пара охранников, которых Фаттох снял с поста у въезда на дорогу, которая вела к даче, для охраны усадьбы изнутри. Остаток дня и ночь прошли нервно, но без особых происшествий. Дача была достаточно автономна. Запаса пищи хватило бы на несколько недель. А что касается воды, то на территории дачи была в свое время пробурена скважина, бесперебойно снабжавшая водой обитателей. На следущий день Фаттох, наказав остающимся не высовываться и быть постоянно настороже, завел громадный черный "шевроле" и поехал в Астрабад. Естественно, верный автомат был при нем, кроме того, в поясной кобуре — пистолет. Дорога была пустынной. Маленькие клочки полей за обочинами тоже выглядели осиротевшими без согбенных фигур дехкан, обычно копошившихся на них. Фаттох ехал медленно и на въезде в Астрабад даже остановился. Кишлак казался вымершим. Странная, пугающая тишина повисла над селением. Фаттох медленно тронулся и покатил по центральной улице. Дворы были безлюдны. Наконец, в одном из них он увидел лежащего мужчину. Он явно был мертв, и судя по количеству мух, облепивших его, мертв уже давно. Фаттох ехал по улице, готовый к нападению. Одной рукой он правил, а в другой держал взведенный пистолет. Но нападать было некому. Он не встретил ни одного живого человека. Так же медленно он добрался до усадьбы Бури. Здесь картина была иной. Если другие дома выглядели брошенными, то усадьба даже снаружи выглядела разоренной. Ворота были распахнуты настежь, кое-где окна были разбиты и во дворе что-то горело. Фаттох поравнялся с воротами, но въезжать не стал. Сквозь открытые ворота он увидел несколько лежащих на земле тел. Он несколько раз посигналил, но в усадьбе никто не откликнулся. Двигатель он так и не заглушил. Он сидел в джипе и о чем-то мрачно размышлял. Машинально достал сигареты, закурил, опустил боковое стекло и вдруг услышал издалека стрекочущий звук. Стрекотание приближалось. Фаттох на всякий случай загасил сигарету и повернулся на звук. Со стороны нижнего выхода из Ущелья летели вертолеты. Они были еще далеко, но ясно было, что летят они к Астрабаду. Фаттох огляделся по сторонам, взял автомат, сунув пистолет назад в кобуру, и легко выскользнул из машины. Он намеренно оставил дверцу открытой. Еще раз огляделся и побежал под защиту деревьев, густо росших поодаль. Отсюда он наблюдал, за вертолетами.

Боевые машины разделились и стали утюжить воздух над Астрабадом, словно стремясь обнаружить хоть кого-нибудь из живых. Через некоторое время одна из машин вдруг спикировала на центральную площадь кишлака, а затем совершив боевой разворот, пошла на штурмовку. Пилота привлек в качестве тренировочной мишени памятник, возвышавшийся в центре площади — копия монумента Свободы. Первая же ракета угодила в основание шара. Шар не сорвало с основания. Зато взрывная волна ушла вверх и разворотила его — на центральной площади Астрабада неожиданно расцвел странный металлический цветок, обугленный изнутри. Через некоторое время вертолеты ушли назад.

Фаттох уже собирался вернуться к машине, когда услышал за спиной женский голос. С соседнего двора к нему медленно ползла молодая женщина. У нее не было сил кричать и она что-то негромко причитала. Фаттох молча повернулся и пошел к "шевроле".

Вернувшись на дачу он опять попытался связаться с Бури. Странно, но связаться удалось с первой попытки. Бури был уже в курсе событий. Он коротко описал ситуацию и наказал Фаттоху пока отсиживаться на даче, оберегая Назима.

— Я вас вытащу оттуда. Но за сына отвечаешь головой. Главное, никого не подпускай к даче близко. Если кто-то появится, стреляй. Но чтобы никто не смог войти.

После разговора с Бури Фаттох немного отмяк. Женщины из обслуги были на взводе. Охранники тоже выглядели испуганными. Фаттох коротко рассказал им, что знал и заключил, что сейчас, пожалуй, самым безопасным местом во всем Ущелье является именно дача и лучше не высовываться и переждать беду здесь. Только маленький Назим, совсем не понимая в чем дело, по-прежнему был увлечен своими играми

Жизнь на даче текла однообразно. По-прежнему ничего не происходило. Фаттох ждал, когда начнет действовать Бури. Весь его предыдущий опыт говорил, что его хозяин всемогущ, что для него нет ничего невозможного. Ни разу Бури не заставил его усомниться в этом, поэтому Фаттох был спокоен.

Через два дня Бури вышел на связь с ним. У Бури была информация, что внутри карантинной зоны оказалась рота разведчиков. Поэтому он хотел, чтобы Фаттох связался с ними, с тем, чтобы разведчики помогли вывести Назима с Фаттохом из зоны.

— Обещай любые деньги. Для начала отдай то, что есть в сейфе на даче и скажи, что, выведя вас двоих из Ущелья, они получат в пять раз больше… береги батареи. Рацией теперь пользуйся только в крайнем случае. Когда определишься, где будешь выходить из Ущелья, свяжись со мной. Попробую обеспечить ваш проход. Отбой.

Последняя фраза Бури зародила в душе Фаттоха малый росток сомнения. Хозяин сказал: "Попробую…" Подобные обороты были чужды Бури и представление последнего о мире должно было сильно изменится за эти несколько дней, чтобы рассуждать подобным образом. Но до поры Фаттох решил изолировать это сомнение в душе — отгородить этот слабенький росток и посмотреть, что будет дальше.

Фаттох предполагал, что найти разведчиков будет непросто, но он слишком хорошо знал Ущелье, чтобы рота могла остаться незамеченной им. Он просто стал прочесывать самые потайные уголки Ущелья. Сначала он сторожился и выезжал на свои поиски либо еще затемно поутру, либо за пару часов до сумерек и старался держаться под деревьями, опасаясь быть обнаруженным с воздуха. В самой долине ему было нечего бояться. Он знал, что население Ущелья не вымерло поголовно, но его никто не беспокоил. Ни на даче, ни в его выездах на поиски разведчиков. Лишь однажды некто молодой и неразумный — подросток лет пятнадцати — доведенный до ручки непонятной сумятицей вокруг, отчаянно пытаясь выбраться из под обломков своего малого мира, обрушившегося на него, — выскочил на дорогу, отчаянно размахивая руками и истошно вопя о помощи, о милосердии и об Аллахе. Фаттоху не до него было и он аккуратно прострелил безвестному юнцу голову из пистолета. После чего, объехав дергающееся еще тело, покатил по направлению сада старого Насыра.

Фаттох понимал, что сторожиться, пытаться подобраться к разведчикам незаметно, себе дороже выйдет. Поэтому он, не таясь (да и трудно было бы таиться на огромном "Субурбане") подъехал прямо к дому Насыра. По некоторым признакам он почувствовал чье-то невидимое присутствие вокруг. И не удивился, когда его машину вдруг окружили неведомо откуда появившиеся люди в камуфляже. Фаттох неторопливо открыл дверцу. Но ему строго крикнули:

— Сиди на месте! Оружие медленно выбрось из машины.

Фаттох беспрекословно подчинился.

— Теперь выходи из машины… медленно. Не дергайся.

Насимов сидел на краешке айвана, пристально глядя на незнакомца.

— Ты кто? И зачем приехал?

— Меня зовут Фаттох. Я — человек Бури.

— Кто такой Бури?

— Хозяин Ущелья.

— Так это его маковые плантации в горах?

— Да.

— Зачем приехал?

— Хозяин поручил. Есть одно дело к тебе. Могу я поговорить с тобой наедине?

— Я ничего от своих людей не скрываю. Говори при всех, или ничего не говори и уходи.

Фаттох неопределенно пожал плечами.

— Хорошо. Твое право. Здесь в Ущелье оказался сын Бури. Единственный сын. Он хочет спасти его. Я пришел просить вашей помощи в этом.

— Спасти кого-то, и тем более ребенка — благородное дело, но… вырваться отсюда почти невозможно.

— Можно что-нибудь придумать. А вместе, может быть, легче будет сделать это.

— Мне надо подумать. Это все, что ты хотел сказать?

— Нет. Не все. Могу я подойти к тебе. Я не заразный.

— Подойди.

Фаттох неторопливо приблизился.

— Пусть кто-нибудь из твоих людей возьмет сумку на переднем сиденье.

Насимов сделал знак прапорщику. Дядя Жора осторожно открыл дверцу джипа и так же осторожно вынул небольшую сумку и подошел к Насимову.

— То, что там — ваше. Если благополучно выведем сына Бури из Ущелья, он даст в пять раз больше.

Дядя Жора расстегнул сумку, заглянул внутрь и присвистнул:

— У меня аж в глазах позеленело, — с этими словами он вывалил на айван перед Насимовым с десяток банковских пачек. — Доллары, командир.

Разведчики сгрудились возле айвана. Насимов некоторое время смотрел на небольшую зеленую горку, потом поднял глаза и взглянул на бойцов. По-разному глядели они на деньги.

— Ну, что ж, теперь у нас есть приз тем, кто сможет выйти отсюда живым, — негромко сказал Насимов. — Что возьмемся за это дело?

— В любом случае, хотели ведь прорываться. А если прорвемся — деньги не помешают.

— Это решено.

— Тогда деньги ваши, — с внутренним облегчением сказал Фаттох. Он до сих пор не знал, как поведут себя военные.

— Хорошо. Теперь поговорим о том, как можно уйти отсюда, — Насимов оглядел разведчиков, плотно обступивших айван, и сказал, — Прапорщик, раздели деньги на всех. Меня считать не надо.

Дядя Жора, прихватив деньги, отвалил в сторону, где, составив список, начал выдавать деньги бойцам. Поднялся небольшой шум, и даже настроение у бойцов немного поднялось. Насимов тем временем обсуждал с Фаттохом возможности по прорыву. Фаттох хорошо изучил в пору своего пастушества западный гребень хребта, окаймлявший Ущелье. Здесь горы были особенно дики и неприступны, Именно здесь, по мнению Фаттоха, было больше шансов незаметно пройти.

— Я должен связаться с хозяином, и сообщить, в каком месте будем пересекать границу зоны. Он снаружи будет обеспечивать нам проход наружу.

— Богатый у тебя хозяин.

— Не бедный, — сдержанно сказал Фаттох.

Они обсудили еще некоторые вопросы, потом Фаттох попрощался и уехал. Насимов, задумавшись, сидел на айване, когда к нему подвалили Дядя Жора и Губайдуллин.

— Командир, — сказал прапорщик, — за деньги от всех бойцов спасибо. Но мы полагаем это нечестно будет, что вы ничего не поимеете.

— Жора, это принципиально?

— Да. Очень.

— Хорошо. Где моя доля?

Дядя Жора передал ему деньги.

— Все путем, — облегченно сказал прапорщик. — Что теперь будем делать?

— Смотри сюда, — Насимов развернул полевую карту. — Здесь на западной стороне Ущелья, как сказал этот Фаттох, легче всего пройти через периметр. Завтра с утра туда пойдет группа из пяти человек. Подбери ребят покрепче и пожилистей. Им там придется по скалам полазать. Надо досконально изучить этот участок. По дороге им надо будет прихватить с собой Фаттоха. Он пойдет с ними. Группу пусть возглавит Губайдуллин. Как там настроение?

— Хорошее. Насколько оно может быть хорошим в этом говне. На каждого пришлось около пяти тысяч зеленых. А если пройдем наружу, еще тысяч по двадцать. Неплохо. Нас наняли за неплохие деньги. А, командир? Мне что-то начинает нравиться быть наемником. Если выживу, постараюсь попасть в иностранный легион. Пропади она пропадом, эта родина.

— А ты здесь родился?

— Ага. Куча родни в столице. Ну, как мысль, командир?

— Какая мысль?

— Ну, насчет, иностранного легиона.

— Давай, попробуем выжить здесь, Жора, — вздохнул Насимов.

* * *

Бури изменил привычному распорядку. Такого с ним прежде не случалось. Но это было объяснимо. События вокруг него выбились из привычного ритма и перестали подчиняться его воле. Единственный сын, единственный наследник, единственный человечек, по отношению к которому он способен был на проявление каких-то чувств, единственный, кто мог вызвать на малоподвижном лице Бури подобие улыбки, беззащитный и слабый, вдруг оказался отрезанным от его опеки и заботы и более того, обречен на гибель.

Невидимые нити взаимных обязательств связывали Бури с очень многими, очень влиятельными людьми. И он, как паук в паутине, сейчас пытался нащупать ту нить, которая, которая могла помочь ему. Проверяя нити, он забирался все выше в чиновничьей иерархии столицы. Но все его усилия были тщетны. Он обращался даже к тем, к кому еще никогда не обращался за помощью, а только держал их в уме на крайний случай. Но и здесь он словно наталкивался на глухую непреодолимую стену. Изо дня в день он созванивался с кем-то, с кем-то встречался, просил, убеждал. Умолял. Бури стремительно терял лицо. Никогда его уста не осквернялись унизительными просьбами. Но все было напрасно. Бури стал терять надежду. Когда ее слабый лучик вдруг пробился сквозь глухую стену.

Военный министр, несмотря на свою относительную молодость и импульсивность, обладал хорошей интуицией. По каким-то неуловимым признакам он начал понимать, что положение его не столь прочно, как ему казалось до сих пор. Он вдруг стал понимать, что злосчастный карантин в далеком Ущелье Трех Кишлаков вполне может стать бесславным завершением его стремительной карьеры. Слишком неоднозначной была эта операция в горах. По трезвому рассуждению именно он был первым кандидатом, той фигурой на шахматной доске, которой можно было бы пожертвовать в первую очередь.

Делая свою карьеру, военный министр был достаточно осмотрителен и сам себе поклялся, когда только занял пост министра, что имя его не будет замешано ни в каких коррупционных скандалах. Военное министерство, не относясь к ведомствам, где крутятся огромные деньги, тем не менее, давало немало возможностей почти безнаказанно отщипывать хорошие кусочки в свою пользу. Но министр сознательно обходил их, имея в виду будущие более значимые посты.

Такая подчеркнутая аскетичность, практически святость на фоне остальных высших чиновников Оркистана, не могла не остаться незамеченной и не вызвать злобных усмешек. Более того, дала повод главному чекисту в присущей грубоватой форме отшутиться на приватный вопрос премьер-министра:

— Неужели совсем не ворует?! Он что девушка нецелованная? Ты же должен это знать.

— Целка — не мой профиль. Этим пусть министр здравоохранения занимается, — сказал чекист.

Но кроме злословия был и другой результат такого самоограничения. Военный министр вдруг словно проснулся и рассудил, что если ему суждено в скором времени уйти на покой, старость у него будет весьма и весьма малообеспеченной. Поэтому проблема Бури вызвала в нем живейший, хотя и сильно законспирированный отклик. В приватной беседе в стопроцентно надежном месте, а именно — на квартире своей юной и наивной любовницы, он намекнул Бури, что готов помочь в его беде. Когда они договорились о деталях и о сумме, Бури в одночасье стал обладателем статуса эксперта по Ущелью Трех Кишлаков, командируемым в распоряжение полковника Лунева для оказания помощи в более надежном блокировании Ущелья.

К слову сказать, военный министр был уверен, что квартира любовницы абсолютно надежна, по той простой причине, что юная особа, удостоенная его внимания, стала любовницей всего пару дней назад. И, надо сказать, его вывод был бы верен, если бы юная особа не была бы работником чекистского ведомства и не старалась бы целенаправленно лечь именно под него. По заданию руководства, конечно.

Поэтому, когда Бури, снабженный соответствующими бумагами и рекомендациями, только собирался отбыть в ставку Лунева, на стол чекиста легла расшифровка приватной беседы военного министра с лицом, давно находящимся в разработке.

* * *

"У меня часто по жизни выпадали периоды, когда было полно времени, чтобы подумать. В первый раз на нары я попал по дурости. Вдвоем с друганом Рашидом по пьяни трахнули в кружок малолетку. А когда прикоцал ее пахан, я его немного порезал. Поэтому срок мне в два раза больший намотали. Рашид — падла — в это время в отрубе валялся. Хотя ему потом хуже пришлось. Я пошел по статье за покушение на убийство, таким на зоне почет и уважение. Рашид сел за малолетку. А за это сами знаете, что бывает. Думаю, его в первый же день на зоне и опустили. Я же попал в колонию строгого режима аж на семь лет.

Говорите: армия — школа жизни для мужчины? Для честного фраера зона — школа жизни. Там ты по-другому начинаешь на жизнь смотреть. Особенно, если у тебя такие наставники, какие были у меня. Из семи лет я отсидел пять. Вышел по амнистии.

Когда вышел с последней отсидки, по наводке из зоны осел в одном городе. Прокрутил там пару дел. Обзавелся парой точек на рынке, других торгашей доил понемногу, крышевал им. Здесь меня нашел младший братишка Фуркат. Взял его в дело. Но братишка у меня вырос гниловатый. Пару раз пытался скрысить на бабках. Пришлось прижать немного. На самом деле немного, а говно как потекло! Но жесткий контроль ему нужен был. Дела мои шли неплохо. Потом началось. Наехал на меня местный гебэшник. Каких-то его родственников я прищемил. Он себя здесь хозяином чувствовал, а тут я. Да еще и обижаю кого-то. Но я парень разводной. Ты мне объясни, что к чему, я, может быть, и отползу. Нет же! Он сходу решил меня раздавить. Ну и ладно. Даже хорошо, что так. Честный фраер с ментом дела не имеет. Пришлось повоевать. Но сила-то за ним. Я уже собирался делать ноги отсюда, когда меня нашел авторитет местный — Марат — и предложил одно дело. Будь все нормально, я бы не согласился. Но меня прижали к стенке, выбора особого не было. А деньги Марат предложил такие, какие я в этом городишке и за десять лет бы не срубил.

Вот поэтому через два дня я с Фуркатом и еще одним пацаном двинулся в своем "жигуленке" в сторону Ущелья. Все сделал по уму. Но когда уже отвалил, на выезде из Ущелья меня попутал милицейский патруль. А Фурик, оказывается, втихую от меня пакет с наркотой где-то зацепил.

Надо было валить ментов и делать ноги, но, как назло, по дороге шла какая-то военная колонна. В общем, повязали нас. С наркотой, с валютой, найденной у меня дома. Был бы один — как-нибудь отмазался. Но Фурик — гнилушка — стал колоться на первом же допросе. В общем, влип по-черному. А когда нашли емкость из-под отравы, нас вообще в чека передали.

Допрашивал меня сам начальник чека области. Пришлось колоться. Мне, так или иначе, вышак ломился. Как ни крути. На какое-то время меня оставили в покое. Видимо, не знали, что дальше делать. Но потом, как водится, связались с начальством. Через пару недель, после того, как меня взяли, меня вынули из камеры и поволокли на допрос. Тот, кто меня допрашивал, даже не представился, но я сразу понял — важняк. Большая шишка. Он сразу взял быка за рога.

— Ты — парень битый. За твои геройства тебе полагается вышка. Без вариантов, сам знаешь.

Я это знал. Но было в голосе и в поведении важняка что-то такое, что давало надежду.

— Но всю эту историю вряд ли стоит обнародовать. Слишком дико. Проще всего было бы пристрелить тебя. При попытке к бегству.

Он опять замолчал. Хотел, чтобы я ему помог. Ну, что ж, я парень понятливый.

— Что нужно, начальник?

— Есть одно предложение…

— Начальник, я же знаю, что выхода у меня нет. Давай, излагай.

— Ущелье оцеплено. Благодаря тебе, мы решили, было, что началась какая-то эпидемия, поэтому срочно установили карантин. Народ начал волноваться, ломиться на волю.

— Много положили?

— Да, уж наворотили… О том, что там произошло, никто не должен знать. Там еще остались живые.

— Ну, у вас же есть авиация. Раздолбайте там все.

— Нет гарантий. Военных тоже по некоторым причинам пускать нельзя. В общем, предложение такое: ты и еще до сотни таких же идете в зону и… наводите там порядок.

— И оружие дадите?! — восхитился я.

— Все дадим. Сделаешь, отпущу на все четыре стороны и с деньгами, которые тебе дал Марат. И, вот еще что. Там случайно заблудилась одна рота. Военные — раздолбаи — ошиблись. Они вооружены…

— И, наверно, очень злые?!

— Ну, как, договорились?

— Нет, начальник. Давай сразу — при попытке к бегству.

— Почему?

— Нет гарантий.

— Но и выхода у тебя другого нет. Или веришь мне, или нет.

В общем, мы договорились".

* * *

Пожалуй, впервые за долгое время самоощущение полковника Лунева было вполне удовлетворительным. Он жил в походном лагере и был почти полновластным хозяином в расположении полка, без этих условных напластований, неизбежно возникавших в большом городе. И эта жизнь во временных, по сути, декорациях подходила ему больше всего. Здесь все было построено по правилам военного времени. Он получал приказы, в соответствии с которыми планировал мероприятия. Он командовал своим полком так, как это и должно было быть в условиях, приближенных к боевым. От него зависела жизнь сотен и тысяч людей, он был почти, что богом в расположении своей части и в пределах своей компетенции. Всевышний полкового масштаба. Каждым безоблачным утром, как всегда обещавшим зной и духоту, смягченные, впрочем, горным климатом, он просыпался и бодро начинал свой очередной день, готовый функционировать: отдавать приказы, решать возникшие проблемы и дышать, дышать бодрящим духом боевого распорядка, ранжира и уклада. Здесь положительно все нравилось Луневу — от умывания в горном ручье и пахнущего дымком завтрака из походной кухни, до лицезрения собственных солдат в боевых порядках — окопах и траншеях по периметру карантинной зоны. Собственно, само слово "периметр" настолько соответствовало его характеру, что даже произнесение его вслух дарило почти физическое удовольствие. По большому счету, ему было наплевать на то, что там, внутри этой зоны, очаг опасной эпидемии. Ему было хорошо в этой новой жизни и только мысль о том, что это рано или поздно должно закончиться, слегка портила настроение.

Если в условиях столичной гарнизонной службы, он сильно напоминал хорошо отлаженную бюрократическую машину, то здесь, в горах, полковник преобразился неузнаваемо. Он ожил. Он стал настоящим командиром, отец — солдатам, гроза — врагу. Жаль было только, что враг пока в лице беззащитных жителей Ущелья не представлял собой грозной силы, которая заставляла бы предельно концентрироваться и находиться в соответствующем моменту боевом тонусе. Впрочем, полковник теперь постоянно держал в уме Насимова. Лунев понимал, что уж в его-то лице он приобрел смертельного врага. Причем, врага, не скованного ныне боевым уставом, военной иерархией и моральными табу. Понимал он также, что для Насимова он — полковник Лунев — это главный враг, может быть, единственный объект для применения боевых навыков капитана, которые Лунев, при всей своей нелюбви к последнему, оценивал очень высоко.

Его подчиненные тоже изменились. Не было прежнего всеобщего разгильдяйства и глупости, удручавших полковника в гарнизонном стоянии. Опасность, исходившая из котловины Ущелья, подтянула всех.

Хлопот в оцеплении хватало. С самого первого часа, как полк занял свои позиции, Лунев знал, что должен делать. Поэтому, когда перед его позициями появилось население кишлака Октерек, сомнений он не испытывал и позже муки совести не терзали его. Он знал, что должен поступить именно так. И то, что его внутреннее ощущение правоты, подтверждалось категоричными директивами вышестоящего командования, гарантировало полковнику Луневу спокойный, хотя и чуткий, сон короткими жаркими ночами. Такую же, если не большую убежденность в правоте, Лунев испытал, когда ему доложили, что по дороге от Октерека в сторону блокпоста движется группа вооруженных людей в военной форме. Еще не выйдя из штабной палатки, он уже знал, что это разведчики из роты Насимова. Понимал он также, что самого Насимова среди них нет. Он ошибся только в одном: он думал, что сдаваться ему на милость придет больше разведчиков.

Нельзя сказать, чтобы все военные, державшие периметр зоны, были столь же бестрепетно убеждены в том, что их действия правильны, верней, оправданы сложившейся обстановкой. В соседнем полку один из старших штабных офицеров однажды ночью застрелился из своего табельного оружия. Среди солдат были попытки дезертирства. Впрочем, это большого беспокойства не вызывало, поскольку все дезертиры были моментально отловлены. Это было несложно, особенно, если учитывать, что кольцо было трехслойным и последним кольцом, этаким заградотрядом, стояли части внутренних войск. А после того, как дезертиры по законам военного времени были мгновенно осуждены на большие сроки заключения, попытки дезертирства сошли на нет.

Постепенно среди высшего командования стало крепнуть понимание, что именно полковник Лунев лучше всех справляется со своими обязанностями. А, поскольку, там, наверху, было инстинктивное понимание, что от этой тайной операции в горах лучше держаться подальше, ибо не было уверенности, что тут пахнет лаврами, то и получилось, что, когда генерал, возглавлявший эту операцию, получил возможность слечь по болезни, он это и не преминул сделать. Поэтому не было ничего странного в том, что однажды Лунева срочно вызвали в столицу, где в обстановке, начисто лишенной всякой торжественности, обыденно и чуть ли не между делом, назначили командующим всей армейской составляющей этой операции. Само собой, ему повысили, и существенно повысили, должностной оклад и в конце, после почти гипнотического сеанса заклинаний о необходимости строжайшей дисциплины, высокой бдительности, Луневу туманно пообещали в недалеком будущем, в случае успешного завершения операции, генеральскую звезду и дубовые листья в петлицы. Полковник изобразил соответствующие случаю эмоции. Впрочем, сделал это весьма корректно и сдержанно, как и подобает суровому воину, а не паркетному шаркуну. После чего, выкатился из Генштаба.

Едучи из столицы в "уазике" назад в Ущелье, он немного удивил своего водителя. Лунев почти всю дорогу прикладывался к заветной фляжке, практически не закусывал, а, кроме того, периодически фыркал и посмеивался. И, чем больше надирался, тем смех его был громче и продолжительней. Заключительный взрыв смеха был завершен и подчеркнут несколько пренебрежительной фразой: "Ну, вот, облагодетельствовали. Это твой Тулон, полковник". После чего, полковник почти сразу вырубился и проспал остаток пути. Прибыв в расположение своего полка — а произошло это уже поздней ночью — полковник на автопилоте прошел в свою палатку и завалился спать.

Лунев в рамках своих расширившихся полномочий завел обыкновение постоянно инспектировать остальные подчиненные ему полки. Его родной полк по-прежнему был на его попечении. Более того, ставка (ведь позволительно местоположение старшего офицера, наделенного генеральскими полномочиями, называть ставкой?) по-прежнему была в расположении его полка.

В этот день Лунев полетел на вертолете в расположение полка, занимавшего позиции напротив, то есть вокруг насыпной плотины, подпиравшей водохранилище, нависавшее над Ущельем. Это направление его, как военного, беспокоило более всего. Водохранилище таило в себе стихию, которая была не подвластна воинским артикулам. Ведь, как ни странно, в мире грубой силы не было места другой силе — слепой и неистовой. Водохранилище было опасно прорывом — всесокрушающей лавиной воды, грязи и камней, которой нельзя приказать остановиться, или по-свойски, почти интимно, отправить на "губу". Оставалось только, как можно строже ее охранять.

С точки зрения вышестоящего начальства действия полковника Лунева были вполне логичны и последовательны, что добавляло очков полковнику и, возможно, сокращало время до замены звездочек на звезду генерала. "И лампасы будут шире и красней", — непременно добавил бы полковник Лунев в этом месте, знай он ход нашего повествования. Но то, что сделали однажды ночью саперы в тайне от всех, в том числе от командира полка, в чью зону ответственности входила плотина, породило бы вопросы у того же командования.

В самые уязвимые точки плотины были заложены заряды взрывчатки и тщательно замаскированы. Вопрос был в том, зачем это было нужно Луневу. И на этот вопрос он сам вряд ли смог бы дать вразумительный ответ. Тем более, что это никак не соответствовало внутренней логике всей операции.

* * *

Дядя Жора проснулся на рассвете. Как-то очень быстро вышел из сна. Быстро и легко. Выбрался из дома. На воздухе было по-утреннему свежо. Возле айвана стояло ведро с водой. Он подошел к нему, зачерпнул пригоршню воды, бросил ее себе в лицо и растер ладонью. Постоял у плетня, бездумно глядя на светлеющее небо на востоке. Потом, будто что-то решив для себя, двинулся к лощинке над садом. Из кустов его окликнул Губайдуллин:

— Далеко собрался, Дядя Жора?

— Пройдусь немного… Все спокойно?

— Тихо, как в могиле.

— Ладно. Бди и не бзди.

Когда дядя Жора дошел до лощины, стало уже заметно светлей. Прапорщик продрался сквозь кустарник и вышел на маленькую полянку. Подошел к гладкому моренному камню и сел на него. Посидел молча. Пару раз глянул зачем-то вверх. Что-то его мучило. Распирало.

— Ебена вошь!.. Не умею молиться. А ты вообще-то есть? Если есть — слушай. Мне сейчас — тридцать три. Как и тебе. Прожил — не на что жаловаться. Пил, гулял, блядовал. Старушек из огня не выносил. Хотя и подлостей никому не делал. И о том, есть ты или нет, особенно не задумывался. Это честно. А вот сейчас… Не думай, не от страха. Ну, страшно, конечно. Но клянусь, поговорить с тобой решил не от страха. Что-то во мне не так. Вдруг задумался: а для чего я Жора Кобоясов родился на свет? Ради чего мама моя рожала в муках? Чтобы пил, гулял и блядовал? Для чего я живу, Господи?!

Немного помолчал.

— Я думаю, что тебя нет. Будда, Иисус, Аллах. Кто вас разберет. Каждый человечек выбирает себе Бога по своему разумению, по своему укладу. По душе. Поэтому, если ты даже и был, то тебя уже давно растащили на миллиарды кусочков, и каждый приладил свой кусочек к своей душе. Навроде, как заплатку. Там, где в душе дырка, там и приладил. Так что кому-то ты заменяешь совесть, кому-то ум. Но ведь кому-то и злость, и ненависть. И я так смотрю: злобы и ненависти-то в мире поболее будет. Каким же ты был?! Сейчас здесь, в горах плохое дело творится. Ты посмотри, посмотри! Сколько безвинного народа погибло и гибнет. А ведь почти каждый здесь, в этой долине, верит в тебя. В каждом умирает кусочек тебя!

Я давеча спросил муллу: "Куда, мол, Аллах-то смотрит?" Знаешь, что он ответил? "Так угодно Богу". Но если тебе угодно такое, то на кой хер ты нужен?! Что проку в тебе. Или ты бессилен? Говоришь, там, на том свете, будет лучше?! А на кой же ты этот свет создавал? Муки, говоришь, во искупление. Херня это все. Ну, ладно, я грешен. Во многом грешен. Ну, а детишки в кишлаках? Они-то перед тобой, чем провинились?! Они жизни и не нюхали. Да и жизнь у них была ведь не сахар. Они же тут в нищете и темноте живут. Та еще гольтепа. Их-то за что наказываешь? Или ты, как Советская власть, всех под одну гребенку? Ну и кто ты есть, Господи?!

Прапорщик еще посидел на камне. Потом поднялся и сказал:

— Вот и поговорили… — и пошел в сторону сада.

* * *

Насимов хотел осмотреть окрестности Ущелья возле плотины, запиравшей его сверху. Фаттох приезжал еще раз. Но, приехав, попросил Насимова пока повременить с попыткой выйти из зоны. Бури вел в столице, какую-то тайную, но очень целеустремленную деятельность. Он искал возможность вытащить сына из Ущелья. Видимо, у него были какие-то свои соображения и планы, потому что он приказал Фаттоху безвылазно сидеть на даче, пока он не обеспечит им проход из зоны. Насимов томился от вынужденного безделья. Надо было предусмотреть возможность и какого-то иного решения. Возможно, оно крылось здесь, в плотине.

Разведчики последнее время потеряли бдительность. Все складывалось так, что пока они не делали попыток выйти из зоны и вообще никак себя не проявляли, их не трогали. Уже с неделю в Ущелье не появлялись вертолеты. Поэтому Дядя Жора предложил добраться до верхнего конца Ущелья с комфортом — в брошенном около Октерека "уазике". Бак был почти полон, машина на ходу.

— Неохота ноги об камни обдирать. По дороге до плотины будет километров тридцать. Пешком туда-обратно до вечера не обернешься. А на "уазике" милое дело. За полчаса в один конец.

— Ты-то чего суетишься, — спросил его Насимов. — Ты остаешься в лагере за старшего. Со мной пойдут Демин, Губайдуллин и Хисамов — за руль.

— Надоело, командир, сидеть на одном месте. Хочу размяться немного.

— Нет, оставайся. Я пойду.

Выехали через час после рассвета, по прохладе. Когда миновали окраину Астрабада, из-за скал вынырнули два вертолета, которые без паузы, сразу зашли на штурмовку.

— Стой, Хисамов! Все из машины! — закричал Насимов. Разведчики кубарем покатились в разные стороны. Место, где их застигли вертолеты, как назло, было открытое. Несколько валунов по обочинам, длинный, пологий голый склон, ведущий к реке. С другой стороны — рваная скала, в которой когда-то взрывами пробивали трассу строители. Разведчики попрятались за крупные камни по обочинам. Из вертолетов немедленно открыли огонь из пулеметов. Потом один из них стал подниматься выше, одновременно разворачиваясь в лоб разведчикам. "Накроет ракетами" — подумал Насимов и крикнул:

— Губа! Стреляй по первой вертушке. Я — по второй. Демин, Хисамов! Бегом под деревья. Оттуда будете прикрывать нас.

В это время на лонжеронах первого вертолета вспыхнуло и две ракеты, оставляя дымный трассирующий след, пошли в сторону разведчиков. Первая попала в "уазик", превратив его в кучу исковерканного горящего хлама. Вторая, к счастью попала в кювет с противоположной стороны дороги. Насимов переключил автомат на одиночную стрельбу и стал сажать пулю за пулей, стараясь попасть в пулеметчика. Второй вертолет тоже стал подниматься вверх, одновременно отклоняясь в сторону. Демин с Хисамовым открыто рванули прямо по дороге в сторону Астрабада. Там, метрах в двухстах, вдоль дороги густо росли деревья. Губайдуллин короткими очередями стрелял в другой вертолет, из которого открыли огонь по бегущим. Насимов глянул в их сторону. В это время в скалу за его спиной попала очередная ракета. Насимов почувствовал, как какая-то сила приподняла его в воздух и с чудовищной силой швырнула о дорогу. Он потерял сознание.

…гул в ушах. Над головой многотонная толща воды. Грудь распирает от нехватки воздуха. Какие-то тени и блики. Сумрачный далекий свет. Немота… неподвижность… холод. Потом свет, и без того слабый и далекий, стал меркнуть. Липкая, вязкая темнота. Потом короткие сполохи белого света. Никаких теней и цвета. Белых вспышек все больше, все чаще и ярче. Дрожь, пульсация, нарастающий рев и грохот. Ощущение, что весь окружающий мир, рассыпавшись на миллионы белых и черных осколков, превратился в ревущую гигантскую воронку, стенки которой вращаются все быстрей и все пронзительней свистит воздух в острых изломанных, бритвенно острых гранях всех этих осколков. Усиливающийся свист, вой, нарастающий громоподобный грохот. Потом стенки чудовищного водоворота, грозившего сомкнуться, смять, уничтожить, вдруг стали истончаться и отдаляться, одновременно замедляясь. Затем финальный грохот. Окружающее синхронно закачалось, приобретая характер движения предметов в огромной картонной коробке, выпавшей из несущегося автомобиля. Вот коробка ударилась о землю и по инерции продолжает катиться и кувыркаться, постепенно замедляя свое бешеное хаотичное движение. Качение и кувыркание все медленней, инерция сходит на нет. И коробка, совершив последний кувырок, встает на одно из ребер и медленно наклоняется вперед, но инерции уже не хватает и, достигнув шаткого, мгновенного равновесия, коробка начинает клониться назад. Сначала очень медленно, потом быстрей, падает на грань и, успокаиваясь в своих колебаниях, наконец, намертво ложится на бок.

Окружающий мир с громом и стоном оседает вокруг и, приобретя свое обычное равновесие и покой, замирает в неподвижности.

Бело вокруг. Бело вверху и внизу. Ни тени, ни блика — ровный яркий белый свет, в котором осознаешь себя сгустком тьмы. А кругом — безграничность без очертаний и объемов. Ничто. Только ровный белый свет. И в этом белом свете появляется, наконец, размытый серый контур. Как облако. И голос, который привык звучать один в абсолютной тишине. Без обертонов, интонаций и изъянов. Как страница текста на белой бумаге, когда значение букв и знаков совершенно непонятно. Голос звучал холодно и медленно. Как вода из неплотно прикрученного крана размеренно и механически ударяется в раковину…

Пока Насимов слушал далекий голос, один из вертолетов полетел в направлении деревьев, где укрылись Демин и Хисамов. Второй — завис над дорогой. Из него было видно, что один из засевших за камнями, лежит на спине в луже крови, в то время, как на месте другого присутствуют только забрызганные красным камни и ошметки плоти, разбросанные вокруг — в Губайдуллина почти в упор попала одна из ракет.

Только к вечеру Демин с Хисамовым принесли находившегося без сознания Насимова на базу. Насимов потерял много крови и был сильно контужен. Фаттох немедленно узнал об этом. Впрочем, эта новость его почти обрадовала. Накануне с ним опять связался Бури. У него был готов вчерне план, по которому по некоторым соображениям выход группы Насимова был невозможен. Собственно, такое условие Бури предварительно выставил один из высокопоставленных военных, отвечавших за операцию в горах от армии. Теперь, когда Бури удалось договориться с военными, достаточно было одного Фаттоха. И, конечно, разведчики об этом не должны были знать. Ранение и контузия Насимова значительно облегчала задачу. Во всяком случае, пока Насимов был прикован к постели, можно было умерить активность.

* * *

Когда по указанию командования к карантинной зоне доставили большую группу уголовников, Лунев в самых общих чертах знал о целях этого отряда. Он только получил инструкцию: пропустить отряд через расположение полка, а после взаимодействовать с ним, оказывать помощь провиантом, боеприпасами и авиаподдержкой по требованию Азиза. И ни в коем случае не выпускать никого из бандитов из зоны до особого распоряжения.

Впрочем, задачи, поставленные перед отрядом, а также логика действий тех, кто его сколотил из самых отпетых урок, собранных по всем тюрьмам и зонам, большой тайны для Лунева не составляли. Он их сразу про себя определил, как карателей. Впрочем, их наличие внутри карантинной зоны не противоречили пониманию Луневым целей операции. Да и особых проблем не создавали, а более того, избавляли его самого от карательных функций.

Луневу даже доставляло удовольствие помогать Азизу планировать и руководить маленькой войной в Ущелье. Потому что, если честно стояние в оцеплении было, по большей части, достаточно нудным и скучным. Он руками Азиза воевал с опытным и сильным, неординарным противником в лице Насимова. Жизнь Лунева стала более насыщенной и острой, наполнилась внутренним содержанием. Насимов был нужен ему, ибо война — это противостояние двух сторон. В этом живая суть войны, которая мертва, если есть только одна сторона. Война заканчивается победой одной из сторон. Другая гибнет. Но полковник пока не задумывался, что произойдет с ним, когда Насимов будет побежден. А может быть, где-то там, в подсознании он готовился к этому. А зачем иначе была заминирована плотина?

* * *

— Командир, там какая-то банда вошла в Астрабад. Все в камуфляже, с оружием. Человек сорок. Была стрельба, но недолго.

— Кто такие? Солдаты?

— По-моему нет. Хоть и в форме.

Вечером из того же секрета пришла очередная смена. И доложила, что банда мародерствует в Астрабаде. Не солдаты. Потому что не выставили дозоров. В Астрабад вошли без предварительной разведки. Ближе к вечеру появились два вертолета, сели на центральной площади кишлака, быстро разгрузили что-то и тут же ушли назад. Получалось, что эту группу опекали с большой земли. Значит, они должны были знать, что в зоне действует насимовская рота. Однако, никаких предосторожностей, действуют нагло. Непонятно.

Ночью остатки насимовской роты скрытно проникли в Астрабад. Дядя Жора с семью бойцами остался в дозоре, оседлав единственную дорогу в кишлак. Остальные под командой Насимова в темноте шли к нескольким домам в центре кишлака, где расположилась непонятная группа.

А был это передовой отряд, отправленный Азизом в Астрабад в качестве приманки для Насимова. Они вошли в Астрабад парадно, нагло. В этом был определенный расчет. Пока разведчики терялись в догадках, основной отряд Азиза в количестве около пятидесяти стволов тихо проник в кишлак и без особого шума занял позиции вокруг большой богатой усадьбы, где шумно бражничал авангард Азиза.

Когда Насимов со своими людьми подобрался к усадьбе, со всех сторон вдруг началась шквальная стрельба из автоматов. Разведчики кубарем откатились назад и, открыв ответный огонь, прорвались к соседнему дому, сходу одолели невысокий дувал. Здесь, за глинобитной стеной, таилось с десяток азизовских головорезов. Их быстро перестреляли. Насимовцы отделались на редкость легко. Двое были убиты на площади. Двое погибли в короткой суматошной и беспорядочной схватке во дворе дома, где закрепились остатки роты. Выручило то, что бандиты были совсем не обучены и, нарвавшись на встречный огонь, попрятались за дувалами. Впрочем, несколько гранат, брошенных разведчиками во дворы, где хоронились уголовники, покрошили там немало народу. И Азиз потерял в этом бою втрое больше людей, чем Насимов.

Насимов понимал, что бандиты сейчас попытаются окружить дом. Поэтому он быстро развел людей по позициям, а Шилова, коротко проинструктировав, отправил к Дяде Жоре.

Бандиты Азиза трудно, в муках, постигали искусство войны. Азиз приказал группе гранатометчиков рассеяться по периметру вокруг осажденного дома и без приказа открывать огонь из гранатометов. Эта акция поначалу принесла больше вреда, чем пользы. Кто-то в пылу боя, забыв об инструкциях, полученных впопыхах, пытался вставить снаряд в трубу с тыльной части, кто-то, запомнивший инструкции лучше, успешно запулил гранату в направлении дома, совершенно впрочем, не озаботившись тем, не стоит ли кто-то из соратников сзади. В общем, было немало казусов и неприятностей. Маскировались бандиты неумело и разведчики, спокойно и хладнокровно, как в тире, расстреливали их из-за дувала. Разведчики хорошо взаимодействовали друг с другом, и в их рядах было гораздо меньше неразберихи и суеты. После нескольких минут суматошной беспорядочной стрельбы бой стал затихать.

Азиз по рации связался с Луневым и получил подробные инструкции. Его люди стали спешно сооружать из подручных средств большие стрелы, указывающие направление атаки. С рассветом должны были появиться вертолеты.

Именно это и предполагал Насимов. К нему на корточках подобрался его заместитель:

— Командир, надо прорываться отсюда. Через час рассвет, если до этого не уберемся — хана.

— Знаю, — Насимов посмотрел на часы. — Через семь минут Жора со своей группой должен ударить со стороны дороги. Тогда и пойдем. Предупреди всех.

Но бой на дороге начался на пару минут раньше. Группа Дяди Жоры в темноте не заметила нескольких уголовников, засевших в огороде, метрах в двухстах от осажденного дома. Бандиты открыли шквальный огонь, в первые же секунды уничтожив половину группы. Дядя Жора с простреленными ногами рухнул в неглубокий сухой арык. Оставшиеся в живых разведчики расползлись в поисках укрытия, открыв ответный огонь. Дядя Жора, матерясь сквозь зубы, выполз на локтях к краю арыка и стал стрелять из подствольника по автоматным вспышкам. Внезапно кто-то обрушился ему на спину. Прапорщик почувствовал острую пронизывающую боль. Уголовник, прыгнувший на него с другой стороны арыка, успел нанести три удара ножом в его широкую спину, пока, наконец, Дядя Жора через голову не перехватил его. Он рывком стащил бандита со спины и подмял его под себя. Бандит продолжал наносить беспорядочные удары ножом. Дяде Жоре было неудобно бороться — он не чувствовал своих ног и действовал только руками. Неожиданно пальцы его левой руки попали в широко раскрытый рот уголовника. Дядя Жора покрепче ухватил его за нижнюю челюсть и резко рванул вниз. Бандит под ним несколько раз дернулся и затих. Прапорщик оторвал ему челюсть и теперь никак не мог разжать пальцы.

Насимов со своими людьми пошел на прорыв, когда началась стрельба на дороге, уже понимая, что Дядя Жора не смог внезапно атаковать бандитов с тыла. Разведчики неслись по узенькой улочке, а из-за дувалов их почти в упор расстреливали автоматчики Азиза. Из пяти бойцов, вырвавшихся с Насимовым из огненной мясорубки, все были ранены. Их никто не преследовал. Пятеро ушли на свою горную базу. Зализывать раны.

* * *

Дядю Жору обнаружили не сразу. А, обнаружив, поволокли к Азизу. Комната, где расположился Азиз, была освещена двумя чадящими керосиновыми лампами. Прапорщика на скорую руку перевязали, потом посадили на пол, привалив спиной к выбеленной стене.

— Говорить можешь? — Азиз немного брезгливо рассматривал его.

Дядя Жора закрыл глаза и прислонился головой к стене.

— Хочешь жить? Тогда говори, где ваша база.

— Отсоси, мудила, — прапорщик старался говорить внятно. Получалось это у него не очень. Но Азиз понял.

Дядю Жору убивали медленно и мучительно. Сначала молотком размозжили пальцы рук. Затем отрубили топором кисти. И только, когда Азиз понял, что ничего от него не добьется, он выстрелил прапорщику в сердце. Разведчик дернулся и уронил голову на грудь. Потом вдруг поднял лицо с широко раскрытыми глазами, улыбнулся, отчетливо сказал: "Ну, здравствуй, Господи…" — и умер.

* * *

Разведчики добрались до горного сада только к полудню. Старый Насыр ахнул, увидев их. И тут же засуетился, обихаживая раненых. Промывал раны, перевязывал. Прямо на раны клал лоскуты белой ткани, пропитанные каким-то коричневым составом.

— Это мумие. Раны быстрей заживут, нарывать не будут.

Шилову, у которого из плеча Насимов выковыривал шомполом и ножом застрявший осколок, старик налил стакан водки. Потом обнес водкой и остальных. Турсунов и Демин выглядели совсем плохо. В Турсунова попали три пули. Одна из них попала ему в бок и пробила живот. Он потерял много крови и был в бреду. Демину перебило руку в локте так, что из раны была видна сломанная кость и порванное сухожилие.

— Пиздец мне, командир, — хрипло сказал он Насимову.

— Выпей водки, — Насимов подал ему стакан. Демин здоровой рукой отвел стакан в сторону.

— Дед, найди мне немного опия. И ему дайте, — Демин кивнул в сторону Турсунова.

— Откуда у деда опий. У меня все есть. Сейчас вам уколы сделаю, — сказал вдруг Атаев.

— Что случилось. Где остальные — Жора и другие… — Насыр сидел напротив Насимова, оттирая руки от крови старым пожелтевшим полотенцем.

— Нарвались на засаду, — Насимов потрогал повязку на голени левой ноги. — Все, кто выжил — здесь.

— У тебя рукав в крови…

— Это не моя. Турсунова нес… Уходить нам надо. Они нас будут искать. И тебе, Насыр, лучше уйти в горы. Эти шакалы никого не жалеют. У них приказ: убивать всех. Нам надо где-нибудь отсидеться.

— Куда вы сейчас пойдете? Этих двоих — на руках. Далеко не уйдете.

— Как-нибудь. Здесь оставаться нельзя.

— Ладно. Я знаю, где вы можете отсидеться. Там выше в горах есть одна пещера. О ней кроме меня и моего сына никто не знает. Место укромное и вход в нее найти очень трудно. Ты только скажи, когда надо идти.

— Сейчас. У тебя ведь есть два осла. Погрузим на них раненых.

Уже через полчаса маленький караван, покинув сад, стал карабкаться вверх, где громоздились дикие скалы.

Пещера оказалась, что надо. Снаружи вход в нее казался просто каменной складкой. Для того, чтобы увидеть вход, надо было подобраться вплотную. И даже вблизи это не выглядело, как вход в пещеру. Надо было практически вползти в узкую щель, проползти пару метров свернуть в сторону и только тогда становилось понятно, что это пещера. Внутри же она была просторной и глубокой.

Разведчики остались в пещере, а Насыр отправился назад, чтобы второй ходкой привезти на ослах провизию. Вернулся он часа через четыре. Пока более менее здоровые разведчики разгружали ишаков, Насимов подошел к старику.

— Насыр, оставайся с нами. Если они придут, тебя не пощадят. Будут из тебя выбивать, куда мы ушли.

— Ты боишься, что я им расскажу?

— Там зверье, отец. Уголовники, которые сидели в тюрьмах, в том числе за убийства. А ты уверен, что стерпишь любую боль?

— Старый я от смерти бегать. Я думаю, до меня они нескоро доберутся. Ущелье большое. Да и я вам нужнее там, в саду.

Насыр ушел, ведя в поводу своих осликов.

Ночью умер Турсунов. Умер тихо и незаметно. Наркотик избавил его от боли. Поэтому лицо его было спокойно. Демин продолжал мучиться еще двое суток.

* * *

сцена четвертая

Здравствуйте, мои дорогие радиослушатели. Вот и снова пришло время вашей любимой — во всяком случае, очень на это надеюсь — передачи. У нас сегодня очень приятная новость. Но для начала обязательная сводка новостей со всего мира.

Италия в трауре. Нет-нет! Никто не умер. Кроме легенды. Просто рухнула знаменитая Пизанская башня. Сколько веков она падала. И, наконец, упала. Жители Пизы в оцепенении. Только, казалось бы, были проведены грандиозные работы по укреплению фундамента, и появилась уверенность, что башня будет стоять вечно. Но сегодня на рассвете город был разбужен грохотом, как от мощного взрыва. Башня пала. Туристам больше незачем ехать в Пизу. Наши соболезнования.

Самый богатый человек планеты — Билл Гейтс арестован по требованию антимонопольного комитета США. Многолетняя война между правительством Штатов и корпорацией "Майкрософт" закончилась победой первого. Гейтсу грозит тюремное заключение минимум на десять лет. Акции "Майкрософта" катастрофически падают, что в свою очередь вызвало крах рынка акций высоких технологий.

В России бум индийских фильмов. Кинотеатры ломятся от толп обезумевших зрителей. Голливуд в панике. Западные аналитики предсказывают, что уже через несколько лет и сама Америка будет отдавать предпочтение потомкам Раджа Капура в пику всяческим "Титаникам" и "Терминаторам". Меня лично эта перспектива не очень радует. Но все же в эфире сейчас прозвучит хит из последнего творения индийских кинематографистов.

(В эфире звучит индийская песня).

В нашем городе башни не падают, биржевых крахов не предвидится, а индийские фильмы здесь испокон века проходят на ура. Кстати, можно сходить в кино. Там сейчас хорошо. Темная прохладная комната, огромная белая простыня и полтора часа удовольствия. В новых кинотеатрах "Мир кино" и "Голливуд" все обстоит именно так. Хорошо развлечься можно также в клубах "Пуазон" и "Рикша". А вот в "Экзотик-баре" мне сегодня не понравилось. Как-то уныло и скучно там. Сидят какие-то люди с круговыми вмятинами в прическах. Так бывает, когда фуражку постоянно носишь. Кстати, о фуражках и форменных кепи. Что-то много их было, когда мы сегодня проезжали по Парковой. И на Чкаловской из кустов торчит что-то, напоминающее радар. Так, что будьте осторожней за рулем.

А теперь о печальном. У нас есть информация о том, что в ходе широкомасштабной операции против оборота наркотиков в горах погиб герой республики, один из лучших офицеров нашей армии капитан Виктор Насимов.

Память героя будет увековечена памятником на одной из площадей столицы. И сама эта площадь будет носить имя героя. Наша передача тоже хотела бы приобщиться к этому, чтобы имя капитана Насимова осталось в нашей памяти. Я объявляю конкурс, посвященный его памяти, на лучший рассказ или стихотворение, которые прозвучат в нашем эфире в авторском исполнении.

Кстати, известный европейский гуманитарный фонд наградил нашу передачу за недавнюю радиопостановку по мотивам шекспировского "Гамлета". Поэтому по итогам конкурса мы имеем возможность наградить лучших авторов ценными призами. А их произведения будут опубликованы в периодической печати. Объем литературных произведений, а также размеры премий мы определим в самое ближайшее время. Итак, дерзайте. А пока, до свидания. Жду вас завтра на той же волне. На прощание в память о погибшем капитане Насимове послушайте "Реквием" Моцарта. (В эфире звучит музыка.)

Паша (вне эфира): Гадство какое! Дирекция хочет зажать бабки от фонда. Хер им! Я уже в эфире объявил. (Раздается звонок на Пашином мобильнике). Алло! Да… хорошо, Бури-ака… обязательно. Буду, как штык. Спасибо за приглашение. Ну, что вы, ака. Вы же знаете, как я ценю наше знакомство… да-да! Обязательно буду. (Отключив телефон) Мурад, пулей к Бури. Помнишь, тот дом на Бахористанской?

Мурад: А, это тот дворец? Помню.

Паша: Софочка, срочное дело. Где тебя лучше высадить? Давай здесь. Хорошо?! Ничего, поезжай на такси.

* * *

В этот день Вершитель после завтрака не поехал в свою официальную резиденцию. До одиннадцати он проработал с бумагами на своей даче, в рабочем кабинете. Сделал пару звонков. Без пятнадцати одиннадцать он начал одеваться. Строгий официальный костюм, скромный галстук к белоснежной рубашке от Армани. Таким он чаще всего представал перед своим народом. Когда дело касалось прямых трансляций из парламента или других присутственных мест, всем было понятно, что в таком одеянии Вершитель чувствует себя вполне комфортно. Но, когда по телевизору показывали, как он в разгар немилосердного азиатского лета ведет беседу с каким-нибудь дехканином на опаленном солнцем поле, все задавались вопросом, как удается ему сохранять пристойное выражение лица, сухость подмышек и заинтересованность в урожайности данного сорта? Конечно, в вопросах этих, если их задавали вслух, было больше риторики, чем искренней заинтересованности.

Вершитель оглядел себя в зеркале и остался доволен собой. Он знал, что зеркало это не вполне корректно — оно чуть удлиняло отражение по вертикали, несколько, так сказать, стройнило. Что ж, любое отражение — это ведь иллюзия. Можно позволить ей — иллюзии — быть слегка приукрашенной. Это не вредно, если знаешь об этом. Даже наоборот, это полезно. Для самочувствия и настроения. Вот и сегодня отражение ему понравилось — из зеркала глядел на него пожилой, но еще крепкий человек с властным лицом, облагороженным сединой. Хорошее, сильное лицо, с четкими, чисто промытыми морщинами — печатью высоких забот. Решительная линия подбородка, конечно, слегка оплыла под напором возраста, но давала представление о том, какой она была раньше. Жесткий взгляд. Что ж, можно отправляться на важную встречу.

Он вышел из личных покоев. В большом холле его уже ждал помощник. Молодец, минут пятнадцать уже ждет, а по всему видно — даже не присел. Почтительно поздоровался, почтительно пристроился в кильватере. Не слишком далеко, но и не вплотную. Толковый парень.

На выходе Вершитель увидел внука. Он стоял с нянькой в прихожей, чтобы попрощаться с дедом. Вершитель, наклонившись, с удовольствием потрепал пацану тугую щечку, ласково попрощался и вышел из дверей резиденции, чтобы через десяток шагов войти в другую — дверь просторного салона черного лимузина с непроницаемыми для взгляда и пули бронированными стеклами. Лимузинов было три. Совершенно одинаковых, как снаружи, так и внутри. Снаружи, чтобы смутить возможных снайперов или гранатометчиков. Изнутри, чтобы не вызвать ненужных эмоций у Вершителя.

Эскорт из семи машин выкатился из ворот резиденции. Ожидавшие за ними полицейские автомобили пришли в движение. Два из них стремительно унеслись вперед, еще несколько пристроились к кортежу. Вся кавалькада, быстро набирая ход, понеслась по опустевшей дороге в сторону столичного аэропорта. Поездки по городу всегда казались Вершителю скучноватыми. Совершенно пустые дороги. По всему маршруту следования шпалеры полицейских, стоящих спиной к дороге. Все для безопасности самой важной персоны государства. И так около получаса — время до аэропорта, где кортеж, подъехав к самолету, остановился точно напротив ковровой дорожки, вдоль которой навытяжку стоят провожающие. Первым — премьер. Апатичное лицо, на котором доминируют густые черные брови. Ему можно чуть-чуть улыбнуться. Пусть думает, что у него все в порядке… не поверил. Умная сволочь. Следующий — главный мент. Пухлая теплая рука. Смотрит преданно. Цепной пес, пока я у власти. Заместитель премьера, он же главный финансист. Совсем юнец. Все думают, что я намеренно продвигаю его вверх. Будущий преемник. Он сам в это верит. Но тоже не дурак. Не подобострастничает, как мент. Рукопожатие крепкое, надежное, будто что-то обещает. Наверно, трудно ему в окружении старых опытных шакалов. Ничего. Вырастет, будет тот еще волчара.

Теперь по трапу в самолет. Хорошая, надежная машина, сделанная в Сиэтле. По возвращении надо будет распорядится, чтобы премировали экипаж и обязательно бригаду иностранных авиатехников, обслуживающих борт N1. Немцы. Пунктуальные, точные, ответственные. Хорошо руководить немцами. Какие работники… стюардесса. Как ее зовут? Марина, кажется. Красавица. Спортсменка. Здравствуй-здравствуй, красавица. Рука нежная, прохладная. Ухоженная кожа. Хе! Какая кошечка. Рукопожатие у нее, как интимное прикосновение. Эх, милая. Был бы я помоложе. Теперь только рукопожатия и остались. Впрочем, старайся, старайся! Голосочком поработай… вот так. Какие модуляции! Будто сразу отдается. Умничка. Молодец. Тут же опустила глазки, скромненько так потупилась, дескать, мы знаем дистанцию.

Ладно. Теперь летим. Государственный визит. Встреча с лидером соседнего государства, где живет дружественный братский народ, говорящий на близкородственном языке. Впрочем, переговоры будут нелегкими. Накопилось некоторое напряжение. Есть и спорные моменты. Его коллега, будет помоложе Вершителя и у него свои амбиции. Претендует на лидерство в регионе. Хотя понимает, что есть еще и Вершитель, с которым невозможно не считаться. Но коллега в самом начале своего президентства допустил несколько очевидных ошибок. Вершитель в свое время попенял ему на это, пользуясь правом старшинства. Тот намеки понял, но не принял. Сказано же, свои амбиции. Впрочем, у соседей своя специфика, свои проблемы. Но все равно можно было бы обойтись без этих игр в демократию. Зачем, распускать людей, порождать беспочвенные надежды? Это дает потом повод всяким отщепенцам для истерик и выкриков о попрании принципов и забвении вековых традиций, невыполнении предвыборных обещаний. Поэтому у соседа на севере страны — сепаратисты, на западе, в промышленном регионе, — забастовки, на юге — бандитский беспредел. И это при том, что доходы у населения, намного выше, чем у нас. Вот же незадача! Население там живет лучше, а недовольство сильней.

Ладно… что там, в иллюминаторе? На всем видимом пространстве ни облачка. Пик лета. Только легкая голубая дымка. Под крылом — уже чужая территория. До чего же не ухожена здесь земля. Что поделаешь — кочевники. Да, Мариночка, минеральную, без газа. Как дела, милая? Нет проблем? Ну, это видно. Цветешь. Надо бы тебя замуж выдать. Или ты уже замужем? Нет еще? А пора. Может, подберем тебе хорошего мужа, а? Подумаешь? Ну, думай-думай. Только не тяни.

Куколка. Красивые ножки, грудь. Но попка лучше всего. Вай, как ходит. Интересно, командир экипажа ее имеет, или кто-нибудь повыше… Кто-то обязательно ее поебывает. Иначе не пролезла бы в элитный отряд… хорошо, тепло. Даже на сон пробивает. Можно и подремать…

Ровно через сорок минут стюардесса негромко его разбудила и даже ладонь слегка возложила на плечо. Подлетаем. Вершитель глянул в иллюминатор. Самолет накренился, забирая вправо, и в иллюминаторе появился город — четкие линии дорог и улиц. Хорошо распланированный, компактный такой городишко. Поменьше, конечно, и пожиже нашей столицы. Но ничего. Красивый. Самолет уже пошел на посадку.

У трапа его ждал коллега. Немного близоруко щурясь, глядит, как Вершитель спускается по ступенькам. Здравствуйте. Да, я тоже очень рад увидеться еще раз. Спасибо за встречу. Очень торжественно и пышно. Право, можно было бы и поскромней. Вы ведь знаете, что я люблю ездить скромно. Да, понимаю. Этикет. Да-да, с удовольствием с вами пообедаю. Хорошо. Хотя врачи меня теперь во всем ограничивают. Возраст, знаете ли…

Во время официального обеда — национальные блюда, хранящие еще, казалось, запах кочевого костра, на английском фарфоре, с английским же столовым серебром — коллега ел мало и вяло. В основном, попивал "Эвиан", строго зыркал глазами по обслуге. И в глазах его Вершитель чувствовал какой-то затаенный вопрос, который так и рвался наружу. Так оно и оказалось. Едва обед закончился, коллега подхватил Вершителя под локоть и ушел с ним вперед по аллеям резиденции, оторвавшись от обеих свит.

— Что происходит у нас на севере? А что такое? Что вызывает такое беспокойство у высокочтимого коллеги?

— Есть некие, наводящие на размышления, но очень отрывочные сведения, данные космической разведки — это большой северный сосед поделился — да и визуальные наблюдения — не забывайте, наша граница совсем недалеко от интересующего нас района — позволяют сделать вывод, что происходящее в Ущелье Трех Кишлаков, мало напоминает операцию против наркодельцов. Так, что же все таки происходит, дорогой коллега?

— Я тебе все расскажу. Но прежде ты ответь на вопрос: на что это похоже? Что говорят твои аналитики?

— Это все было бы похоже на большие войсковые учения, если бы не некоторые детали, выпадающие из контекста. Иногда ведется интенсивный огонь в местах проживания гражданского населения. Такое ощущение, что войска блокируют в горах крупную вооруженную банду оппозиции.

— Э-э, дорогой. Оппозиции уже давно не существует. Ей не на что существовать, тем более воевать. А войсковых учений на этот год мы не планировали. Просто, есть опасения, что в Ущелье очаг очень неприятной болезни. Но ты можешь не бояться. Эпидемии не будет. Но на всякий случай следует пойти на усиление участка вашей границы, может быть, даже ввести в приграничных районах особый режим. Официально закрой границу — для этого мы инсценируем обострение отношений.

— Хорошо, уважаемый. А свой долг вам по углю мы сегодня же закроем. Перевод на те же счета, что и раньше?

— Да, дорогой. И повлияй, пожалуйста, на своего английского друга — текстильщика. Пусть примет и наше волокно по той же цене, что берет у вас.

— И этот вопрос решим.

— А, скажи, северный сосед не будет слишком активничать по поводу ситуации в Ущелье?

— Таксыр, может быть, вам следует неофициально известить его в режиме строжайшей конфиденциальности, чтобы снять вопросы.

— А у них опять все в прессу уйдет?

— Нет-нет. Это же можно обговорить. Если хотите, пока вы здесь, я созвонюсь с северным соседом. Подготовлю почву. А то его космическая разведка может действительно активизироваться.

— А у тебя пресса тоже что-то отвязалась.

— Ну, это издержки. Без этого и некоторых других вещей мне же никто не захочет оказывать финансовую помощь. У нас ведь нет нефти и золота, как у вас.

— Ну, ладно, давай так. В три у нас начало переговоров, до шести пусть люди пообщаются, потом подпишем документы, протоколы. А часиков в семь вечера позвоним северянину. Он в это время уже ведь должен быть в хорошем настроении?

— Он сейчас все чаще уже с утра в хорошем настроении. Эх, не контролирует он свои эмоции. Надо же беречь свое здоровье. Сильно он на вас давит?

— Ничего. Всегда же можно найти консенсус, как говорил его предшественник. Ну, что, пойдем. Люди заждались.

Вечером Вершитель поговорил по спецсвязи с северным соседом. Все решилось благополучно. Северянин, впрочем, позволил себе пожурить Вершителя за скрытность. Но все это, не выходя за рамки протокола. А в конце разговора запросто пригласил Вершителя на бархатный сезон на свой морской курорт — пообщаться, вспомнить прошлое.

Остаток вечера Вершитель провел в общении с коллегой. Это была неформальная беседа. Без протокола, так сказать. Его опять удивило сочетание в коллеге хорошего практицизма, понимания первопричин, с безудержным прожектерством в некоторых вопросах, что дало западной прессе повод назвать его степным романтиком. Его прожекты во внешней политике, как правило, оканчивались ничем, но, что удивительно, это только добавляло очков его имиджу. Несколько его внутренних проектов выгрызли в бюджете огромные дыры, грозя разорением. Но всякий раз спасали западные инвесторы, чему опять же способствовал ореол романтика степей.

Впрочем, Вершитель этим общением остался доволен. Коллега был на удивление уступчив и толерантен.

Они обговорили свое дальнейшее взаимодействие по проблеме Ущелья. Потом коллега пожелал Вершителю спокойной ночи.

Вершитель не очень любил отлучаться из своей столицы. Во-первых, его всегда беспокоило, что там, дома, могут отколоть его верные, на первый взгляд, царедворцы. Никто ведь не знает, что у этих сволочей на уме. А, во-вторых, он очень не любил спать не в своей постели. Сон вдали от собственной опочивальни всегда был беспокоен и мучителен. Вот и в этот раз Вершитель забылся коротким тревожным сном только далеко за полночь. А, проснувшись на рассвете, почувствовал себя разбитым и усталым.

С утра состоялось еще несколько сугубо протокольных мероприятий. Которыми, собственно говоря, программа визита и исчерпывалась. Самолет уже ждал Вершителя в аэропорту. Коллега, как и было условленно, провожать Вершителя не поехал, что должно было намекнуть на некое охлаждение в отношениях. Кое-кто в делегации Вершителя пребывал из-за этого в недоумении. Люди поопытней соображали что-то про себя.

Сегодня стюардесса Марина была не столь обжигающе свежа. Чуть припухли глаза, чуть-чуть набрякли натруженные губы, взор слегка туманился. Хотя она по-прежнему была улыбчива и предупредительна и демонстрировала безграничную готовность угодить. Вершитель, несмотря на раздражение от недосыпа и общую разбитость, подумал: может, перевести ее в личную обслугу в резиденции. По крайней мере, ей не придется отрабатывать свое положение, быть обязанной какому-нибудь шакалу из его окружения. По крайней мере, не какому-то ничтожеству. Да, так и сделаем. Надо будет сказать управделами. Пусть все устроит.

По возвращении из поездки Вершитель, не заезжая во дворец, отбыл в свою загородную резиденцию и остаток дня отдыхал. А стюардессочка Марина на одной из правительственных дач стояла на коленях перед сидящим дородным управделами и, проклиная про себя свою судьбу, утруждала губы внеплановой работой. Так было всякий раз, когда в ее карьере происходил такой вот качественный скачок.

Еще одним результатом этого визита Вершителя стало то, что в демократической прессе степной республики началась бурная компания против авторитарного режима южного соседа. Намеки на резко возросшие объемы нелегальных поставок наркотиков, идущих с его территории, что, конечно же, приведет к вовлечению в страшный порочный круг все большего числа молодежи, к падению нравов, истощению генофонда, эпидемии СПИДа, подрыву устоев и прочая. Эта компания нашла некоторый отклик и в прессе северного соседа. Хотя буквально через день на стол главного чекиста лег большой пакет с результатами космического сканирования местности в районе Ущелья, доставленный специальным курьером фельдъегерской службы. Большой практической пользы от этого не было. Но важен был факт сотрудничества, после некоторого периода охлаждения.

Стюардессочка Марина вечер и этого дня провела на той же даче. Правда, в кардинально другой позе, что сути не меняло — ее досконально проверяли на предмет физического и морального соответствия новому ответственному назначению. Впрочем, Марина знала, как себя вести, чтобы выдержать экзамен. А управделами Вершителя всех представительниц слабой половины человечества, поступающих в услужение власти, проверял именно так. Не все успешно проходили проверку. Зато те, кто выдерживал экзамен, составили золотой фонд, элиту женщин республики. Что, Марина. Ее потолок — горничная в резиденции номер один. Среди проэкзаменованных управделами были девушки и молодые женщины ныне очень высокого полета. Например, посол в Испании. А одна из заместителей премьера?! А жена личного представителя главы республики в Европе и по совместительству пресс-секретарь того же представительства?! Кадры решают все.

— Ну, ладно, Мариночка. А напоследок еще один сеанс феллацио. Это у тебя получается лучше всего. Потом можешь быть свободна. Завтра тебя доставят в резиденцию. Работа не пыльная. Нуждаться ни в чем не будешь. А губы у тебя хороши. Рабочие губки…

* * *

Насимов стал молчаливым и суровым. Он будто отключил все эмоции. И даже свою главную цель — уничтожить банду и, в первую очередь, Азиза — он определил не эмоционально. То есть, не для того, чтобы выжить. Не потому, что хотел отомстить. Тем более, не из отвлеченного желания уничтожить Зло. От этого он был особенно далек. И если бы его спросили, зачем ему это, он вряд ли смог бы, да и, наверно, не захотел бы отвечать. В нем было какое-то механическое стремление выполнить задачу. Он стал наконечником стрелы в полете. Он нес с собой смерть.

В первую свою вылазку из пещеры, Насимов обнаружил в саду Насыра, повешенного на старой урючине. Он висел неподвижно, облепленный мухами. Почти под его ногами лежала застреленная собака. Насимов отметил для себя, что Насыр умер давно, несколько дней. Тогда же, может быть, или чуть позже бандиты убили и Умиду. Предварительно скопом изнасиловав и поглумившись над дурочкой. Еще разведчик подумал, что Насыр не выдал его. А Умида толком и не знала о тайной пещере.

Насимов не стал хоронить их. Это была бы потеря сил и, кроме того, могло бы выдать его. Он только настороженно огляделся и бесшумно и споро пошел вглубь сада, чтобы выйти по короткой тропе к дороге. Он не думал, правильно ли он движется. Он действовал скорее на подсознании. Сейчас он, даже окажись в незнакомой местности, вряд ли осознавал бы, что ориентировался и двигался бы там, как дикий зверь, бессознательно принимая во внимание, положение солнца, запахи и звуки.

И если бы Насимов стал сознательно планировать свои действия, пытаясь логически понять действия противника, вряд ли смог бы быть точней и правильней. Он просто чуял, где враг и что-то звериное вело его именно туда, где действительно был враг. Все его чувства были обострены. И еще до того, как он почуял их запах, он услышал их голоса и шаги, а еще за некоторое время до этого, по полету беркута, безостановочно барражировавшего впереди на небольшой высоте, он уже знал, где они.

Беркут, неслышно и плавно паривший в небе, казалось бы, был занят своим повседневным делом: выискивал своими сверхзоркими глазами змей, лягушек, мышей и прочую животную мелочь. И по его эволюциям в полете даже очень хороший охотник не смог бы сказать, что тот увидел троих вооруженных людей, движущихся в сторону Астрабада. Но Насимов это знал. И именно в этой последовательности его органы чувств среагировали на бандитскую троицу — сначала он их увидел глазами птицы, потом услышал далекие голоса, затем ощутил в воздухе запах давно немытых тел. Последним включилось осязание: через рукоять ножа, стремительно черкнувшего по горлу невысокого здоровячка, плетущегося последним, затем нож с хрустом пробил грудину повернувшегося на неясный звук за спиной среднего в группе — жилистого, длинного уголовника. Осязание отметило и струю крови, ударившую из разрезанного горла и попавшую на лицо. Человек, шедший первым, в своем гражданском прошлом был неплохим боксером, став потом телохранителем у крупного уголовного авторитета. Он умел двигаться и не паниковать. Но он не привык к автомату. Он слишком долго и неуклюже пытался привести его в нужное положение. Насимов успел ухватить его за руку, потом рывком слегка развернул боксера боком, в прыжке намертво захватил его голову ногами и, падая, резко повернул свое тело вокруг оси и легко сломал бандиту шею. Потом встал, снял с мертвого автомат и собрал запасные рожки. У первого он вынул из-за пояса пистолет, убедившись, что обойма полная. Затем он рывком вытащил свой нож из еще дышавшего второго, вытер клинок об его же гимнастерку и, не оборачиваясь, пошел дальше по дороге. В общей сложности Насимов уничтожил за эти сутки одиннадцать бандитов: две разведгруппы и три поста на ближних подступах к Астрабаду. Одного из них, захваченного на посту, он только оглушил и связал руки. После этого, забив ему в рот кляп и приведя в чувство, отвел от окраины кишлака подальше, на кукурузное поле, где подробно и не церемонясь, допросил. Бандит оказался толковым, старался спасти свою жизнь и рассказал все, что знал.

По дороге назад, к своему логову в пещере, Насимов заставил его еще и поработать. И к пещере Наиль — так звали "языка" пришел навьюченный картошкой и овощами, которые ему пришлось набить в штаны и гимнастерку, превращенные в большие авоськи. Насимов отвел его повыше в горы и задушил. Потом вернулся в пещеру и, молча поев, лег спать.

Через двое суток Насимов опять пошел к Астрабаду уже вдвоем с оклемавшимся Атаевым. Голдин еще не мог ходить. Впрочем, от него было бы мало толку в той войне, которую затеял Насимов. Немногословный, всегда мрачный Атаев был матерым разведчиком. Сухой, жилистый, невысокий — он словно излучал опасность. Собственно говоря, Насимов в свое время спас его от военной тюрьмы, куда тот непременно загремел бы за то, что до полусмерти избил трех пьяных "дедов" в танковой части, пытавшихся опустить его. Он бы и убил их, если бы не прибежавшие на шум сослуживцы.

Насимов не звал его с собой, полагая, что Атаев еще не вполне здоров. Но тот, увидев его приготовления, сам сказал:

— Я с тобой, командир.

Надел рюкзак, подхватил стоявший у стены автомат и пошел к выходу.

— Пошли, если не будешь обузой, — сказал Насимов.

— Не буду, — коротко ответил Атаев.

— Что в рюкзаке?

— Гранаты, взрывчатка, прибор ночного видения, глушитель к автомату.

— На пистолет глушителя нет?

— Мне по штату не полагалось.

— Ладно, идем. Но ты… правда, в порядке?

— Да, командир. Не беспокойся.

В ту же ночь в Астрабаде мощным взрывом разнесло дом Бури, где располагалась основная часть бандитов. Численность азизовской банды сразу сократилась на тринадцать человек. По пути разведчики уничтожили два поста. Еще нескольких расстреляли после взрыва, когда те повыскакивали из охваченного пламенем помещения. Бандиты, метавшиеся на фоне пламени, представляли собой хорошие мишени.

Сам Азиз спасся тем, что спал во флигеле, который занял единолично. Осколками стекла, вылетевшего от взрыва, ему только немного посекло лицо.

Когда все закончилось, Азиз по рации связался с Луневым и потребовал всю возможную помощь. Он полагал, что разведчиков все еще достаточно много. Он и предположить не мог, что их осталось только трое. Лунев внимательно фиксировал количество потерь среди разведчиков по донесениям Азиза и знал, что их не могло остаться более пяти-шести человек. Его только немного беспокоило, что среди убитых разведчиков люди Азиза не обнаружили тела Насимова.

Через несколько дней погиб Атаев. У него не было насимовского чутья и он попал в засаду, когда огородами пробирался к центру Астрабада, чтобы подорвать остатки усадьбы Бури. Его подстрелили из-за дувала, открыв ураганный огонь из четырех автоматов. Раненный трижды, Атаев завалился за какую-то полуразрушенную стену. Но долго не прожил. Удачно брошенная граната, подкатилась почти к его голове. Бандиты обнаружили только обезглавленное тело. Не было и солдатской пластинки с обозначением имени и всех данных об убитом. Насимов давно снял свою и забрал такую же у Атаева и Голдина и закопал их у стены в пещере.

— имена и фамилии нам больше не нужны, — просто сказал Насимов бойцам. Те не возражали.

Насимов, пробиравшийся к бандитскому логову с другой стороны, атаевской ошибки допустить не мог. Он обнаружил засаду на своем пути и лежал за большим деревом, когда послышалась стрельба. Бандиты, засевшие на его пути, всполошились:

— Это там, слева!..

— Ни хера себе, долбежка!..

— А что Азиз сказал? Нам туда бежать?!

— Лежи, мудила! Целее будешь.

— Азиз же поймет, что мы тут отлеживались…

— Козел! Я тут командую. Азиз сказал, чтобы свою засаду держали. Может, там просто стрельбой внимание отвлекают. А другие тем временем тут пройдут.

— Да, ладно, не хрипи. И что ты тут козлами разбрасываешься.

— Щегол! Ты что-то против имеешь?!

— Да, нет, братка. Все ровно. Только "козел" — это слишком.

— Все, хорош базарить. Прислушивайся лучше.

Слушать было бесполезно. Насимов был уже за их спинами. Он стоял за деревом и четко видел в нескольких шагах трех бандитов, лежавших за большим старым бревном. Насимов обрушился на их спины неожиданно и стремительно. На лежащего посередине он прыгнул коленями, дробя ему ребра. Одновременно с этим правая рука ножом пробила горло лежащему справа. И только тот, что лежал слева заорал от неожиданности, переворачиваясь на спину. Но через мгновение крик перерос в еле слышный хрип и сипение, и булькание крови из располосованного горла.

Через несколько минут Насимов был в условленном месте. Он там некоторое время ждал Атаева. Но тот не появился и Насимов понял, что Атаев погиб.

Возвращение к пещере тоже ему бодрости не добавило. Уже подходя к насыровскому саду, Насимов почувствовал: что-то не так. Было уже светло. И он издали увидел у насыровского дома пыльный "уазик". Людей поблизости видно не было. Насимов осмотрел машину. Капот был холодным. Значит, "гости" были здесь уже давно. Насимов на всякий случай перерезал тормозные шланги. Он уже собирался двинуться в сторону пещеры, когда как раз оттуда послышались приближающиеся голоса. Четыре человека пинками гнали к машине Голдина. Лицо его было в крови. Он шел молча, сильно припадая на раненую ногу. Насимов стремительно метнулся от машины за сарай. Бандиты были настороже и оружие держали наготове и бросаться на них в открытую было глупо. Они швырнули Голдина в машину, забрались в нее сами, завели "уазик" и, развернувшись, стали спускаться с пригорка от сада к дороге. Машина, лишенная тормозов, сначала медленно, потом все быстрей покатилась вниз. С пригорка на машине надо было, очень медленно спускаясь, круто выворачивать вправо на дорогу. Этот крутой поворот ограничивал небольшой бордюр, насыпанный в свое время Насыром из не очень крупных камней и земли. За этим бордюром был пяти-шестиметровый обрыв в ручей.

Насимов видел, как тяжелый "уазик", практически неуправляемый, врезавшись в бордюр и разметав его, вместе с тучей пыли и щебня рухнул вниз. Насимов с автоматом наизготовку сбежал к краю обрыва и заглянул вниз: машина лежала на крыше, странно плоская из-за того, что собственным весом расплющила стойки, на которых крепилась брезентовый верх. Слышались чьи-то стоны. Хватаясь за траву и кустарник, Насимов быстро спустился к "уазику" и заглянул в нее. Главное, что он увидел: Голдин был мертв. Об этом говорило положение его головы, неестественно вывернутой в сторону. У него была сломана шея. Бандиты были живы. Кто-то был без сознания. Насимов не стал в этом разбираться. Он аккуратно прострелил каждому голову из пистолета. Собрал запасные обоймы, гранаты и ушел.

Со смертью Атаева Насимов лишился взрывчатки и гранат. К тому же, и остальные полезные вещи вроде глушителя и прибора ночного видения, тоже пропали. Насимову нужна была взрывчатка. Поэтому он направился к ближайшему участку периметра. Здесь ночью он без больших затруднений отрыл несколько противопехотных мин.

В течение следущих суток на одной из них подорвался "жигуленок", реквизированный бандитами у местных жителей, которые ничего на это не могли возразить, потому что были мертвы. Взрывом машину перевернуло. Все, находившиеся в ней бандиты, погибли.

* * *

Азиз все больше мрачнел. С каждым днем в нем нарастал страх. Враг был неуловим. Его же — Азиза — потери росли. Он истерически требовал от Лунева пополнения, на что неизменно получал ответ, что против него действует одиночка, усталый, возможно раненный. Однажды Азиз окончательно сорвался и стал орать, что с него хватит, он с остатками своего отряда завтра выходит из зоны. Ответ был лаконичным:

— Появитесь перед позициями — будете уничтожены.

— Мы же здесь почти всех вырезали. Полковник, ты же сам говорил, что остался только один. Что ты его боишься?

— Я все сказал. Из зоны выйдешь только с его головой в руках. Это будет твой пропуск. Конец связи.

В ту же ночь последние несколько человек из Азизовского отряда тайно от Азиза покинули Астрабад. Они пошли вверх по Ущелью, в сторону плотины, надеясь скрытно просочиться сквозь кордон.

Утром Азиза разбудил его верная "шестерка" — насильник несовершеннолетних и лагерная проститутка Адыль. Он был в панике оттого, что все сбежали. Азиз выскочил из дома на звуки отдаленной стрельбы. Через некоторое время на связь с ним вышел Лунев. Все беглецы полегли возле плотины, попав под плотный многослойный огонь.

— Их сколько — двенадцать должно было быть? — поинтересовался Лунев.

— Четырнадцать, — ответил Азиз.

— Там пока только двенадцать насчитали. За периметр ни один не прорвался. Так что ты даже не пытайся. Постарайся выжить. Для этого тебе надо убить Насимова. Больше на связь с тобой выходить не буду. Желаю успеха.

Азиз некоторое время отчаянно матерился. Но ему больше никто не ответил. Азиз в бешенстве поднял тяжелую армейскую рацию и швырнул ее об стену. Адыль, забившись в угол, безумными от страха глазами следил за своим боссом. Азиз еще некоторое время бушевал. Потом как-то сразу успокоился. Некоторое время сидел молча, размышлял. Потом сказал Адылю:

— Иди собери жратву. Я займусь оружием. Надо отсюда сваливать. Мы тут, как мишени в тире.

Автомобилем Азиз не решился воспользоваться, памятуя о взорванном "жигуленке". До наступления темноты они прятались в усадьбе. А когда на землю упала кромешная ночь, тайком выбрались огородами из Астрабада и по полям, без дороги ушли вниз по Ущелью.

Если Азиз только слышал, как расстреливают его подельников у плотины, то Насимов выдел это воочию. В ту ночь он лежал на крыше дома позади усадьбы Бури, наблюдая за тем, что там происходит. Когда беглецы, таясь, выбрались из усадьбы. Он двинулся за ними. Очень скоро он понял, что это беглецы. Он дошел за ними до плотины, где и стал свидетелем побоища. Несколько выживших — практически все они были ранены — вразнобой пытались выползти из-под огня. Здесь с ними бесшумно и быстро расправлялся Насимов. Живым никто не ушел.

Азиз тешил себя надеждой, что сумеет скрыться от Насимова. Но очень скоро почувствовал, что тот идет за ним. Все же Азиз был подобен зверю и обладал звериным же чутьем.

Сам Насимов в бою у плотины тоже получил ранение. Шальной пулей со стороны военных ему пробило предплечье. Рана была нестрашная, но очень неприятная. Пуля не задела кости, но прошла вдоль всего предплечья навылет. Насимов, как мог, перевязал себя, но потерял много крови. Поэтому преследовать Азиза с Адылем немедленно не мог. Он дополз до флигеля, где раньше жил Азиз и отключился на его постели. Азиз к своему несчастью не знал об этом. Он не мог и предположить, что Насимов займет его место.

Но Азиз тоже превратился в зверя. Чуткого, осторожного и опасного. Он даже не обратил внимания на то, что однажды ночью Адыль слинял от него. Опасность обострила все чувства Азиза. С ним, в какой-то мере, произошло то же, что и с Насимовым после памятного ночного боя, когда тот потерял там остатки своей роты. Азиз всегда был зверем. Кувыркаясь в темных коридорах своей жизни, куда более страшных и беспощадных, чем обычные, он давно привык доверяться своей интуиции. И может быть, благодаря именно ей, ему удалось до сих пор выжить.

Два смертельно опасных существа затаились в обезлюдевшем Ущелье Трех Кишлаков, превратившемся в огромную гладиаторскую арену. И они чувствовали присутствие друг друга и понимали неизбежность последней схватки. Они не могли не встретиться.

Когда Насимов пришел в себя от большой кровопотери, он еще раз навестил другой уже участок периметра и снял еще несколько мин. Он их спрятал на машинной станции на окраине Астрабада, за трактором "Беларусь" под бороной, валявшейся у стены ангара.

* * *

А в это время в Париже, в помещении представительства республики Оркистан шла заключительная пресс-конференция по поводу успешного завершения широкомасштабной операции против оборота наркотиков в районе Ущелья Карадаг. Его вела молодая обворожительная супруга личного представителя Вершителя в Европе. За несколько минут до начала пресс-конференции, она просматривала бумаги, пришедшие из Заргара, на основе которых она должна была изложить собравшимся журналистам официальную версию. Которая должна была отражать желание и видение власти. А поскольку власть решила, что герою республики, капитану Насимову лучше считаться погибшим, то в бумагах содержались сведения о героической гибели последнего в перестрелке с бандитами.

Некоторые представители масс-медиа отметили про себя, что всегда подтянутая, собранная красавица пресс-секретарь выглядела и вела себя не совсем обычно. Впрочем, никто этому особого значения не придал. Журналисты отбыли свой номер, получили причитающийся каждому пресс-релиз и покинули представительство, с неохотой и опаской выползая на улицу, которую заливал короткий стремительный ливень, после которого так хорошо и свободно дышится. Даже в загазованном, пыльном и душном Париже. Не все были с зонтами. А парковка была в некотором отдалении от входа в представительство, что дало повод для сожаления о подпорченном пиджаке или туфлях. А поскольку жертвы эти были принесены ради незначительного события, недостойного даже пары строчек самым мелким шрифтом, сожаление даже имело тенденцию перерасти в недовольство.

Тем временем красавица пресс-секретарь сидела на полу в ванной комнате представительства и, зажав рот рукой, беззвучно рыдала за запертой дверью. Может, и не надо бы отмечать этого, но Нелька держалась молодцом до конца. Она с улыбкой завершила пресс-конференцию, неторопливо собрала бумаги и, проводив репортера "Юманите", уходившего последним, нормальным шагом проследовала в ванную комнату, аккуратно заперла дверь и только после этого медленно сползла по сверкающей кафельной стенке на пол, размывая и размазывая тщательный макияж.

* * *

Насимов вдруг почувствовал, как он устал. Физически, но и морально. Полковник Лунев вряд ли сейчас сразу узнал бы в грязном, заросшем оборванце своего лихого, непокорного командира разведроты. Впрочем, Насимов и сам не осознавал, какие перемены произошли в его облике. Сейчас ему казалось, что так он существует очень давно. Целую жизнь. Ту, прошлую свою жизнь, сцены из которой в редкие минуты отдыха вдруг всплывали в его памяти. Они не казались реальными. Это была другая жизнь. А истинная реальность была здесь: в тупой непрекращающейся боли в разорванном пулей и гниющем заживо плече, в хромоте плохо зажившей ноги, в сбитых пальцах и сорванных ногтях, стертых в кровь ногах. В постоянном запахе пороховой гари и сырой крови, стоящей в ноздрях. В беспокойных полуснах-полубодрствованиях, когда боишься пропустить подозрительный шорох или треск сломанной веточки — в постоянном ощущении опасности.

Впрочем, в его нынешнем состоянии Насимов ощущал боль своего израненного тела, не как боль, а как некое неудобство, мешающее в достижении цели. Как беркут находится в постоянной готовности к атаке на свою жертву, что положено ему делать по своей природе, так Насимов ощущал в себе неистребимую потребность в преследовании и уничтожении Азиза. Но, если беркут охотился, чтобы утолить голод, то Насимов преследовал свою жертву по другим причинам. Он словно стал духом Ущелья, неким олицетворенным стремлением установить извечное равновесие, без которого нет и не будет здесь жизни. Азиз своим присутствием нарушал это равновесие. Ибо был чужд Ущелью. Он был здесь лишней единицей. Но с недавних пор Насимов стал ощущать, не понимать, а только ощущать, что и сам он тоже лишний в балансе сил и энергий внутри этого адова котла. Это было странное ощущение. Но оно его не покидало. Наоборот, росло и крепло.

Насимов лежал в своем логове и чувствовал, что силы уходят из него. Он понимал, что, чем дольше он проваляется здесь, в относительной безопасности, тем меньше у него шансов исполнить свой долг. Поэтому он встал и пошел туда, где, как он чувствовал, находится Азиз.

Азиз сам двигался навстречу Насимову. И они оба чувствовали это сближение. Одним двигал долг, другим — желание, во что бы ни стало выжить. Азиз первым увидел Насимова. Тот был у него, как на ладони — стоял у каменной осыпи и настороженно оглядывался вокруг. Азиз прицелился, стараясь унять дрожь в руках, потом нажал на курок. Он почувствовал, что попал. Но Насимов не упал, более того, стремительно рванулся к ближайшему кустарнику. Вторая очередь Азиза запоздала и только выбила фонтанчики щебня. Насимов прыгнул в кусты и, не разбирая дороги, побежал вглубь. Одна пуля попала в него вскользь, содрав кожу на спине. Еще одна пуля попала в автомат. Это Насимов ощутил по тому, как "калаш" чуть не вырвало ударом из рук. Уйдя подальше в кусты, Насимов завалился за большой валун. Здесь он осмотрел автомат. Пуля пробила металлический кожух, покорежив механизм. Теперь это был бесполезный груз. Насимов отбросил автомат и вынул из-за пояса пистолет — в обойме был всего один патрон и больше никакого оружия. Даже нож остался в груди одного из бандитов. Впрочем, Насимов уже знал, что поведет Азиза в сторону тракторной станции, где у стены, под бороной он оставил схрон с взрывчаткой. Насимов, тогда сильно ослабевший от раны и потери крови, решил не тащить на себе рюкзак с толом и четырьмя "противопехотками". Он все спрятал и взвел верхнюю мину. Любая попытка вскрыть схрон привела бы к взрыву.

Насимов слышал, как Азиз осторожно крадется по кустарнику. Поэтому, стараясь не шуметь, двинулся в сторону станции. Азиз было, потерял его след в кустах. Но через некоторое время обнаружил за валуном брошенный автомат и следы крови.

— Значит, все таки попал в него, — подумал он.

Насимов далеко обогнал его. Он чувствовал, как намокло хэбэ на спине. Это было кстати. Он намеренно старался наследить — оставить капли крови по дороге, чтобы Азиз не потерял его. Тот попался на уловку. Но шел он осторожно и поэтому-то поотстал.

На станции Насимов забрался в ангар с техникой и по металлической конструкции забрался на крышу. Здесь силы оставили его. Через некоторое время Азиз по кровавой дорожке дошел до ангара.

— Эй! Как тебя? Насимов, — хоронясь за металлической дверью, крикнул Азиз. — Может, поговорим?

— О чем нам говорить?!

— Ну, мало ли. Например, зачем мы охотимся друг на друга? Может, разойдемся, как в море корабли?

— Это вряд ли.

— А чего ты на меня такой злой?.. что молчишь?.. эй, ты вообще жив?

— Жив… не люблю беседовать, не видя глаз.

— Ну, давай. Глаза в глаза. Я стрелять не буду. Слово урки.

— А не боишься, что я выстрелю?

— Опасаюсь. Хотя, думаю, стрелять тебе не из чего.

— А что же ты тогда прячешься?

— Говорю же, опасаюсь. Кто тебя знает.

— Но поговорить все таки хочешь…

— Ага, — Азиз вышел из-за двери и встал на виду.

— Видишь, автомат оставил у стены. Может, теперь покажешься? Сам же хотел — глаза в глаза.

— Залезай сюда на чердак. Я спуститься уже не могу. Сил нет и кровью истек.

Азиз почему-то послушно полез на чердак. И в дальнем конце увидел Насимова. Тот полулежал, прислонившись спиной к балке. Дыр в шиферной крыше было достаточно и через них проникал солнечный свет. Они хорошо друг друга видели.

— Ты плохо выглядишь, — сказал Азиз, разглядывая собеседника.

— Давно не умывался.

— Слушай, военный. Мне твое лицо кажется знакомо. Хотя… может, просто кажется.

— Не кажется.

— Значит, знакомы. Но все равно не могу вспомнить.

— Я братишку твоего Фурика пару раз отлупил на квартале.

— Да! А я потом тебя в детском саду замесил.

— Было дело.

— Надо же… ну, и что теперь будем делать?

— Ты уже все, что можно сделать, сделал.

— Ну, я тоже не по своей воле здесь очутился.

— Я тебя уже не отпущу.

— Мне кажется, ты не в том положении, чтобы так разговаривать, — мягко проговорил Азиз. Но Насимов уловил в его глазах волчий блеск. Насимов поднял пистолет и прицелился в Азиза.

— Ну, это не по понятиям, парень, — Азиз был спокоен, но весь внутренне подобрался, собираясь прыгнуть: то ли на Насимова, то ли в люк, ведущий вниз. Насимов не стал дожидаться и аккуратно прострелил ему колено. Азиз вскрикнул и упал.

— Ах, ты ж сука! — морщась от боли, сказал он. — Если решил замочить, давай стреляй.

— Один патрон был всего, — вздохнул Насимов. Азиз вдруг стремительно бросился в слуховое окошко, ведущее на крышу. Насимов полулежал, прислушиваясь, как хрустит шифер под ногами Азиза. Он знал, что тот не рискнет с простреленным коленом спрыгнуть вниз с большой высоты. Поэтому не торопился. Через некоторое время он тоже вылез в слуховое окно.

* * *

Тем временем в ставке Лунева происходили другие события. Еще до рассвета, затемно, сюда доставили Бури. В руках Бури была черная дорожная матерчатая сумка, заметно кренившая его незыблемую, казалось, фигуру на сторону. Бури провели в палатку Лунева. Оставшись с глазу на глаз с полковником, Бури расстегнул молнию на сумке и поставил ее на раскладной столик в изголовье постели. Лунев не спеша поднялся и, разведя руками края сумки, заглянул внутрь. Она была набита аккуратно обандероленными пачками денег.

— Можешь не считать, командир. Как договорились — полмиллиона.

Лунев глянул на часы.

— Минут через двадцать летим на вертолете в сторону плотины, там заберем вашего человека и вашего сына. Деньги для вертолетчика?

— Там же в сумке, — сказал Бури. — Командир, никаких сюрпризов не будет?

Лунев спокойно выдержал немигающий взгляд тусклых желтых глаз, не спеша раскурил сигарету и негромко с уверенной усмешкой в свою очередь спросил:

— Деньги настоящие?

— Оружие оставить, или можно взять с собой?

— Возьми, — пожал плечами Лунев, — если карман не оттягивает. Хочешь минеральной?

Через некоторое время Лунев поднялся со стула и, оправляя на себе гимнастерку, сказал:

— Пора.

Он взял сумку и, не оборачиваясь пошел к выходу из палатки. В предрассветных сумерках они взобрались в вертолет, уже вяло раскручивающий гигантский винт. Когда машина взлетела, первый луч восходящего солнца внезапно прошиб фонарь вертолета насквозь. Лунев от неожиданности дернул головой и прикрыл рукой глаза и даже вертолетчик несмотря на надвинутое на глаза тонированное забрало летного шлема на секунду зажмурился и только желтые немигающие глаза Бури в спокойной угрюмости продолжали озирать окрестности.

Полет был непродолжительным. Когда вертолет завис над небольшой закрытой со всех сторон от любопытных глаз площадкой, пилот вопросительно посмотрел на Лунева, сидевшего рядом. Тот осматривал окрестности. Все было спокойно и Лунев, не поворачивая головы к пилоту, утвердительно кивнул. Вертолет мягко коснулся земли и прочно встал на колеса. Но винт с прежней интенсивностью размалывал рассветный воздух. Внезапно из-за деревьев показались две фигуры — большая и маленькая. Они быстро шли к вертолету. Лунев, уже находившийся вне вертолета, поднял ствол автомата. Он настороженно всматривался в идущих. Бури тоже достал пистолет. Впрочем, он уже узнал Фаттоха и Назимчика и, когда настороженный Лунев обернулся к нему, он успокоительно кивнул ему и крикнул, сквозь рокот работающей машины:

— Свои! Все в порядке!

Лунев откатил дверцу пассажирского отсека. Фаттох взял на руки Назима и передал его Бури. Мальчишка клещом вцепился в необъятную шею Бури. Лицо Бури оставалось непроницаемым, как и всегда и взгляд оставался таким же сумрачным и зловеще спокойным. Лунев закрыл дверцу и сам торопливо влез на свое место и прокричал пилоту:

— Давай наверх!

В том момент, когда Лунев с Бури только садились в вертолет, адъютант Лунева связался с неким неизвестным адресатом и коротко отрапортовал, что командир с неизвестным гражданским лицом отбыл на вертолете в неизвестном направлении. Через несколько минут с полевого аэродрома близ областного центра стартовала пара "Су-24" и легла на курс по направлению к Ущелью.

Вертолет тем временем направился к плотине. Здесь он завис на некотором расстоянии от верхнего края. Лунев достал из небольшого металлического футляра какое-то устройство, напоминающее электронную игровую приставку. Полковник поколдовал над устройством, нажимая в некой последовательности кнопки на верхней панели. Это было пусковое устройство, включившее таймер заряда, заложенного в плотину.

Лунев подарил еще час Ущелью. После чего стремительный вал из воды, грязи и камней должен был обрушиться на Ущелье Трех Кишлаков, сметая все на своем пути.

Лунев спрятал устройство назад в футляр и прокричал пилоту:

— Теперь летим домой.

Вертолет, набирая скорость, полетел в сторону выхода из Ущелья. В это время пара самолетов, уже обнаружив радарами одинокую цель, выходила на дистанцию атаки. У летчиков был приказ: найти и уничтожить одиночный вертолет внутри Ущелья. В вертолете никто не предполагал такого финала и, когда ракета класса "воздух-воздух", пробив обшивку, взорвалась внутри, это стало полнейшей неожиданностью. Взрыв уничтожил вертолет и всех людей на борту. Кроме того, было уничтожено и пусковое устройство и взрыв плотины стал неизбежен, потому что теперь его невозможно было остановить.

Наш старый знакомый беркут, барражировавший этим утром в районе плотины, наблюдал с безопасного расстояния своими сверхзоркими глазами, как вслед обломкам вертолета, кускам разорванных тел, вниз, порхая, полетела стая диковинных зеленоватых бабочек.

* * *

сцена пятая

Паша: Ну, вот! Мы опять вместе. Примите мои уверения в вечной приязни и горячей любви к вам, уважаемые радиослушатели. Время течет, и я сегодня с удивлением обнаружил, что наша передача уже в трехсотый раз выходит в эфир. Я думаю: это будет первая новость в нашей традиционной колонке новостей со всего мира. Ха-ха! Вообще-то лично я очень скромен и непритязателен.

Знаменитейший Карлос Сантана — маг акустической гитары и бог сальсы и вообще музыки стиля "латинос" — вынырнул из забытья и записал новый альбом "Супернейчурал", песни из которых сразу забили первые строчки всех мыслимых хит-парадов. Диск бьет рекорды по числу копий, проданных по всему миру.

Очередная гонка серии Формула Уан в итальянской Монце ознаменовалась грандиознейшей аварией на первом же вираже. Столкнулось сразу восемь болидов. Говорят, что у машин словно выросли крылья. "Феррари", "ягуары" и "макларены" парили над трассой, как ундины, в облаках пыли и обломков. Самое любопытное: никто из пилотов серьезно не пострадал. Жители Неаполя в состоянии, близком к панике — Везувий опять проснулся. Он пока только прокашливается, прочищает горло. Так образно описал ситуацию один известный вулканолог. Но в некоторых районах Неаполя пепел и сажа уже ухудшает видимость. А потоки лавы стекают к подножию вулкана. Это особенно хорошо видно по ночам, что в сочетании со страшным грохотом дарит жителям города все условия для кошмарных снов.

Этим сообщением я и завершу обзор новостей. А для хорошего настроения предлагаю вам послушать один из хитов Карлоса Сантаны. (В эфире звучит музыка).

Сегодня нам позвонили из "Экзотик-бара". Там прислушались к нашей критике, кардинально обновили свою развлекательную программу, снизили цены на входные билеты и вообще обещают состояние нирваны или, как выразился наш оператор и компьютерный бог Сардор — мозги (имеются в виду компьютерные) будут, как после апгрейда, когда башню сносит. Развлечься и забыться вам также помогут на дискотеке "Джамп-стрит" и клубе "Могилка". Приходите, ныряйте в омут кайфа, но не теряйте головы. А то кое-кто, наслушавшись музыки на верхнем пределе громкости, поневоле превышает скорость за рулем и их потом отлавливают гаишники и отнимают у бедолаг права. Именно такую печальную сцену наблюдали мы сегодня близ пересечения улиц на массиве Октябрь. А вот возле ресторана "Копакабана", в кустах затаилась бригада ГАИ из числа неудачников. Затаиться-то они затаились, но машину свою с мигалкой и прочими быстро узнаваемыми атрибутами оставили на виду на дороге. Ее видно за версту. Хочется сказать, непрофессионально это, дорогие работники жезла и свистка.

А теперь мы приступаем к нашему литературному конкурсу. Вчера нас осчастливила десятиклассница 115-й школы Манзура Иралиева своим лирическим стихотворением, которое всем очень понравилось. Кто сегодня?

А вот и первый звонок. Здравствуйте. Представьтесь, пожалуйста.

Голос в эфире: Меня зовут Феликс Макаров. Я программист. Мне двадцать пять лет. Я хочу прочитать небольшой рассказ-эссе. Он называется "Моя коррида".

Паша: Прошу вас, Феликс, смелей.

Феликс: Я хочу предварить рассказ посвящением: "Памяти моего соседа и старшего товарища Виктора Насимова посвящается."

Паша: Как?! Вы были соседями?! Это здорово! Я хочу сказать, это хорошо, что вы в нашем эфире. Очень-очень рад. Вам слово.

Феликс:

МОЯ КОРРИДА

Коррида — это красное и желтое. Желтый диск солнца и алое мельтешение мулеты. Или кровь на песке. Но коррида — это также вороненая чернота лоснящегося бычьего бока. А это уже несколько центнеров мускулистой, тупой, необузданной тьмы.

Он — бык — танк. Сбросивший жалкие ухищрения камуфляжа, представший во всем своем страшном великолепии. Могучие рога его круто выгнуты в моем направлении. Если их линии продолжить, то они пересекутся на моей груди. И я почти чувствую, как сердце мое учащенно бьется в незримом перекрестье смерти.

Бык пока неподвижен. Он еще спокоен и чуть ли не спит. Но в глазах уже тлеет злобный огонек и зрачки ловят красную мулету, которой я его дразню.

Красное и черное. Это цвета антагонизма. Кто-то сегодня умрет. То ли это будет бык. И алая кровь озарит место его упокоения. То ли я. И черное солнце навек вспыхнет в моей отлетающей памяти.

Я лишен права уйти без боя. Трибуны знают это и напряженно молчат. Кто-то ставит на красное, кто-то — на черное. Идет торг на смерти. Самый доходный и бессмысленный.

Бык медленно идет ко мне. Сонное выражение покинуло его глаза. Теперь он насторожен и собран. Сейчас он кинется на меня! А все мое оружие — тонкая полоска толедской стали. Правда, она остро отточена. Но все равно — безделушка. Главное мое оружие — мулета. Она, как флаг!

Сотни килограммов тренированных мышц летят на меня!.. и пронзают пустоту. Я успел увернуться.

Бык слегка обескуражен, точней, смущен. И это его злит. Поэтому, быстро развернувшись, он опять мчится ко мне, дробя стеклянные черепки тишины галопирующим громом.

Вот она — арена! Места много. Но бежать нельзя. Нельзя терять присутствия духа. Иначе приближающийся топот и храп в спину, и солнце, мелькнувшее в глаза и тяжелое падение на песок. А еще через мгновение он пригвоздит тебя рогами к земле.

…надо увернуться! В последнее мгновение бросить свое ослабевшее, ватное от ужаса тело мимо этого сгустка тьмы.

Пронесло!

Бык тормозит в нескольких шагах и, разворачиваясь, снова кидается на меня. Но непогашенная до конца инерция проносит его явно в стороне. Нет нужды уворачиваться.

Я атакую! И бандерилья глубоко вонзается в мощную холку зверя. Комариный укус для него. Но я чувствую себя после этого уверенней и сильней.

Как он несется! В этот раз не спастись! Я не знаю, куда мне кидаться. Влево? Или вправо?

Чет или нечет? Красное или черное? Когда на кону жизнь и нельзя ошибиться?

Это, как лобовая атака! Разум не успевает подсказать, но подсознание в последний крошечный миг сбрасывает меня с траектории рогов.

…я лежу на песке. Песок в глазах. А сбоку опять нарастающий топот. Как в тумане вижу черную блестящую молнию, пронзающую пространство.

Рывок!.. бросок!.. и рог касается только ноги.

Жалкое, слабое тело просит пощады и жизни.

— Выноси!

Несколько минут я беспорядочно мечусь в кругу арены, одержимый страхом. Но постепенно возвращается зрение. Хотя пот заливает глаза. Возвращается рассудок. Хотя бык с прежней яростью кидается на меня.

Делать нечего. Если не я — его, то он убьет меня. Предельно простая формула. И к чертям собачьим философию. Туда же эстетику. Я не умею убивать. Следовательно, не умею этого делать красиво, как профессиональный торреро. Я убью его так, как смогу.