Карлотта Кортес

7

В девять вечера того же дня Карлотта Кортес-Дункан одевалась к обеду. Несмотря на три года, проведенные в эмиграции, Генерал настаивал на соблюдении испанского обычая. Карлотта не возражала против поздней трапезы. Скорее солидаризировалась с ним в соблюдении ископон веков заведенного порядка.

Хустино наблюдал в спальне за ее одеванием. Генерал, как обычно в приличном подпитии, рассматривал в собственном кабинете военные карты, схему, расчеты, витая в винных парах и грезах. Профессор Хуан Перес пребывал в нервном расстройстве, по каковому поводу давно закрылся в своей мансардной комнате. В доме было тихо. На улицы Нью-Йорка ложились легкие снежинки и, едва достигнув асфальта, таявли, отчего на тротуарах и мостовых было слякотно.

— Ты же знаешь, Хустино, — в голосе Карлотты звучало благоразумие, тебе не следует быть здесь в этом время.

— А что такое? Кто узнает?

— Генералу не понравится…

— Я так спешил, чтобы повидать тебя и рассказать о нашем первом успехе.

Карлотта видела в зеркале смуглое лицо помрачневшего Хустино.

— И ты называешь это успехом?

— Да!

— Но кое-что не удалось…

— Это легко поправить.

Он положил руки на ее обнаженные плечи. Фаланги пальцев заросли черными волосиками, а из-под манжет выбивались густые, жесткие завитки. Одним словом, грубыми, даже варварскими выглядели эти руки на матовой белизне ее кожи.

— Не сейчас, Хустино, — бесстрастно сказала она. — Мне пора одеваться.

— Ну, я хоть посмотрю.

— Дикарь и дурак!

— Пусть это глупо, но я люблю тебя, дорогая.

— Да уж — тебя не переделаешь, — заметила Карлотта.

Он засмеялся. Карлотте показалось, будто зеркальное стекло не выдерживает его самодовольного присутствия и постепенно мутнеет. Из глубин памяти выплыл давым-давно виденный портрет средневекового венецианского купца с черными волосами, вьющимися крытыми барашками и глазами заговорщика — свидетелями сардонической мудрости и человеческой слабости. Она немного побаивалась Хустино в связи с его прошлым. Глава тайной полиции при Генерале, когда тот был у власти на родине, Хустино чего натворил, не гнушался изуверских методов и испытывал при этом чисто физическое наслаждение. Но она в себе уверена — сумеет с ним справиться, хотя, вероятно, не так быстро, как с Джонни. Придет время и Хустино подчинится, будет с благоволением целовать следы ее ног, будет с радостью ползать на брюхе, как паршивый пес, лишь бы его не гнали.

Впрочем, внешне Карлотта оставалась вполне спокойной и ничем не выдавала заветые мысли. Наклонившись к зеркалу, придирчиво осмотрела себя. Изысканная кастилькая утонченность в очертаниях щек, рта, подбородка. Густо-рыжие, как бы придымленные волосы, словно отблески далекого костра в ночную пору. И глаза — прекрасные, темно-серы, проницательные и вместе с тем отрешенные. Она накрасила губы и прикоснулась пуховкой к щекам.

Обнаженная до пояса, Карлотта сидела перед зеркалом в стиле барокко, как будто не замечая цепкого взгляда Хустино. Затем надела чулки, золотистые туфли, на левом запястье застегнула массивный браслет с неограненными натуральными камнями и выбрала длинные золотые серьги в духе индейцев майа. Еще раз глянув в зеркало и не найдя никаких изъянов, встала и пошла в другой конец комнаты за вечерним платьем. Движения были полны той грации, от которой — нет никаких сомнений! — у Хустино пересыхало во рту и вздувалась штанина.

Так что его короткий и язвительный смешок не был неожиданным.

— Любимая, и задам же я тебе ночью жару!

Она повернулась к нему и оправила узкое платье из золотой ткани на крутых бедрах.

— Разве ты не все исчерпал из своего арсенала?

— Нет!

Она подняла бровь:

— Придумал что-нибудь новенькое?

— А как же!

— Но не сегодня.

— Посмотрим.

— Сегодня предстоит кое-что обсудить. В частности, Джонни.

Хустино пожал плечами. Его темные глаза сверкнули в широком зеркале, декорировавшем одну из стен спальни.

— Ну подумаешь — удрал от меня. В любом деле случается неожиданное, непредвиденное.

— Разве неожиданное и непредвиденное обязательно?

— Однако бывает. Закон природы.

— И поэтому ты упустил его!

— Он не совершит ничего опрометчивого.

— Но ты должен его найти! — резко сказала Карлотта. — Немедленно!

— А потом?

— Сам знаешь, что делать.

— Что же?

— Перестань…

— Ну скажи!

— Убить его. Он должен погибнуть.

Хустино вздохнул с явным облегчением, наслаждаясь своей победой.

— Нет причин для беспокойства. Этот глупый идеалист не понял, что мы собирались убить его в горах, как только удостоверимся в наличии груза. Не в состоянии логически домыслить очевидное — он нам отныне не нужен, более того — представляет опасность, как грубая помарка в нашем гроссбухе.

— Почему же ему удалось скрыться? — требовательным тоном спросила Карлотта.

— Виновата та девчонка в горах, которая помогла ему посадить самолет.

— Ты ее видел?

— Она не опасна. Невинное дитя природы.

— Ее убить тебе тоже не удалось.

— Не мне. Карлосу. Он был очень возбужден.

— Итак, и он и она разглуивают где-то в горах.

— Джонни ничего не сообщит властям. Не посмеет.

Хустино опять засмеялся. Смех походил на отрывистый собачий лай.

— Джонни любит тебя. Неужели он допустит, чтобы тебя арестовали, возможно, казнили? Никогда! По крайней мере не сунется к властям, пока не попытается поговорить с тобой.

— Поговорить со мной?

— Ты совсем не знаешь людей, подобных Джонни Дункану. Ему это свойственно, такой уж он тип. Захочется ообсудить случившееся. Извиниться за то, что причинит тебе горе, если вдруг осознает, что не сможет больше жить с таким бременем на душе. Или попытается все разложить по полочкам и найти себе оправдание. Обязательно вернется сюда, а мы его спокойно уберем.

— А ты самоуверен, Хустино.

— Любимая, такова моя работа.

— Но сделать это предстоит тебе, — быстро произнесла она. — Если ты действительно прав и все обстоит именно так.

— С удовольствием выполню твой приказ.

Наконец Карлотта привела себя в порядок.

— Ты убедил меня, хотя и не до конца. Не нравятся мне подобные промахи. Джона надо убрать. И горную козочку тоже. Ну а ты… ты уверен, что остальным удалось вывезти на машинах материал?

— Все в порядке. Я из Акрона вылетел самолетом. Торопился к тебе, Карлотта, чтобы ты не томилась в неведении.

Где-то в доме зазвенело разбитое стекло.

— Мне нужно переговорить с Генералом, — невозмутимо сказала Карлотта.

Дом, построенный в георгианском стиле, был обставлен массивной мебелью красного дерева в стиле барокко. Четырехэтажный, с мансардой под самой крышей и полуподвалом. Стены были такие толстыве, что никаких звуков не пропускали и соседей вокруг как бы не существовало.

Карлотта поднималась на третий этаж, когда снова задребезжало что-то стеклянное. Спальня и ванная Генерала находились дальше по коридору, она же повернула к кабинету и распахнула тяжелую половинку двустворчатой двери.

— Отец!

В викторианском камине, облицованном вермонтским мрамором, небольшим, но ярким пламенем горел высококачественный уголь. Кроме огромного простого стола и единственного стула с высокой прямой спинкой, обитой красной кожей, другой мебели в комнате не было. На стенах висели карты, аэрофотосъемки городов и индустриальных комплексов родной страны, находящейся далеко отсюда, там, где Кортесов когда-то почитали, а теперь ненавидели. На столе тоже лежали карты. Генерал стоял, пошатываясь и обратив невидящий взгляд на осколки двух винных стаканов в камине.

— Отец, — повторила Карлотта, осторожно прикрыв за собой дверь. Тебе плохо?

— Мне хорошо, Карлотта. Уходи!

— Сегодня пить нельзя. Вечером мы ждем посетителей, которые будут задавать вопросы.

— Я готов.

— Нет, не готов, — сказала она. — Ты пьян.

Он пристально посмотрел на дочь. Она и не пыталась скрыть свое презрение к пожилому человеку, своему отцу.

Генерал, достаточно высокий и все еще статный мужчина, отчасти сохарнил представительную внешность. Но признаки угасания неминуемо обозначились: волосы тронула седина, мускулы утратили прежнюю упругость, тело постепенно трязлело, щеки повисли, а двойной подбородок колыхался. Впрочем, врожденная властность и отколоски былого могущества не исчезли и порой давали себя знать. Вот и сейчас он подтянулся, задрал свою круглую бульдожью голову, стараясь единственно доступным, хотя и несколько жалким образом противостоять ее презрению.

Карлотта так и не простила отцу поражения и вынужденного изгнания. Ну как же — он предал ее, едва дочь и наследница вполне повзрослела, обрела вкус распоряжаться и вознамерилась взять бразды правления в собственные руки.

Тем не менее перед ней стоял не столько отец, сколько властелин Генерал Кортес. Имя и личность этого человека все еще многих впечатляли.

— Дорогая, все прошло хорошо? — спросил он.

— Довольно хорошо.

— А твой супруг… Мне следует выразить соболезнование?..

— Пока еще нет.

— Но Хустино сказал…

— План пришлось изменить. Джонни еще появится здесь, мы в этом уверены.

— Понятно.

Ему ничего не было понятно и к тому же на все наплевать. Но держаться надо, ибо расслабиться сейчас смерти подобно. Вся колония, все изгнанники в чужом, холодном городе обращали свои взоры на этот дом и на Генерала, ища защиты и поддержки, надеясь на возврат былых времен.

— Ты прекрасно выглядишь, Карлотта, — произнес он как бы между прочим.

— Отец, обещай мне, что больше не будешь пить.

— Охотно обещаю.

— Сюда в любой момент может нагрянуть полиция. Или представители властей. Будут расспрашивать о Джонни. Вероятно, придут военные с сообщением о катастрофе. Мы должны вести себя естественно, понимаешь?

— Ну да, естественно…

— На нас падет подозрение. Это неизбежно.

— Я доверяю Хустино, — промолвил Генерал.

— Мне доверяй, а не Хустино!

— Конечно, Карлотта.

Она какое-то время внимательно смотрела на него. Да, ничего не скажешь, за долгие годы кризиса отец еще не утратил способности брать себя в руки. Она увидела понимающий взгляд, и они обменялись улыбками. Генерал знал о ее амбициях, как и о том, чего дочь добилась благодаря ему, а также, что задумала сделать, используя его положение. Он не был против. Наоборот: разве помешает в близком будущем какой-нибудь дворец, на худой конец большой собственный дом, полный маленьких девочек, невинных и вожделенных. Карлотта тоже готова угодить его мужским прихотям — пускай себе повеселится на склоне лет. Он ведь так одинок. Лишь бы слушался и беспрекословно подчинялся ради желанной надежды, которую она подогревала в нем, как в избалованном ребенке, требующем новую игрушку.

Правда, иногда, как и сейчас, отец проницательно смотрел на нее, словно давая понять — знаю я твою неутолимую жажду власти, твои черные помыслы!.. От этого прозорливого взгляда ей становилось не по себе. Если бы не грядущие события сегодняшнего вечера, она бы распорядилась подать еще одну бутылку. И вызвать девицу, чтобы забылся.

Ладно, получит в свое время.

А сейчас Карлотта была в нем уверена.

— Как профессор? — спросила она.

— Я вечером Переса не видел, — ответил Генерал.

— Мне нужно сказать ему несколько слов…

Когда она постучала, Перес сразу же открыл, как будто специально стоял за дверью, с нетерпением поджидая ее.

— Что-то случилось? — резко спросил он.

— Пока нет.

— Но Хустино вернулся. И он сказал…

— Мы должны быть спокойны, Хуан, — мягко проговорила она.

— Спокойны, да. Спокойны. Нужно следить за нервами, за желудком, сердцем и печенью. Но разум не слушается. Мне нехорошо. Я не такой решительный, как ваш Хустино.

— Он не мой.

— Я знаю. Я знаю. Но как он пугает меня! Я помню, что он вытворял там, дома. Кажется, с тех пор прошла вечность! А знаете, я в какой-то степени был тогда рад уехать. Единственное, о чем сожалею, что толпа не взедрнула Хустино вверх ногами на фонарном столбе. Ведь из его команды многих поубивали.

— Они когда-нибудь пожалеют об этом.

— Да, когда-нибудь…

— И скоро, — добавила она.

— Уверенности вам не занимать, Карлотта. — Он улыбнулся. — Вы хорошая девушка. Преданная, волевая, готовая пожертвовать собой во имя отца. Генерал — великий, прекрасный человек. Он так много для меня сделал. — Перес, худой и неуклюжий, пристально взглянул на нее. — Вы ведь знаете, я не раздумывая отдал бы жизнь за Кортеса.

— Вы всегда были трогательно преданы отцу, — ласково заметила Карлотта.

Вся комната пропахла резким запахом страха, подумала она. Над головой по стеклам черного конусообразного фонаря стекали капли тающего снега. Какие бы роскошные апартаменты не предоставляли Пересу, он всегда умудрялся создать обстановку, напоминающую нищенское убожество крестьянского жилища, откуда Генерал когда-то вытащил этого редкого представителя истинных талантов, иногда рождающихся в народной гуще. Карлотте на мгновение захотелось, чтобы материальные ценности и для нее не имели значения, но она тут же усмехнулась: роскошь была ей необходима как воздух.

Профессор Перес переступал с ноги на ногу, производя при этом телодвижения, похожие на подпрыгивания кузнечика. Болезненного цвета лицо и особенно маленький подбородок мелко подрагивали.

— Садитесь, садитесь, Карлотта. Поговорите со мной.

— Времени мало. Скоро подадут обед. Вы спуститесь?

— Не хотелось бы.

— Лучше всем собраться за столом. Я уверена, кто-нибудь обязательно заявится.

— Полиция?

— Скорее всего не полиция. И мы должны вести себя естественно и обыкновенно, понимаете? Изобразить страшное волнение, если хотите, шок, когда нам сообщат о катастрофе. И мы, конечно, ничего не знаем о грузе. Хотя я сомневаюсь, что они предполжат, будто нам о нем известно.

— Я гожусь только для своей работы, — промямлил Перес. — Я не умею играть. И мне страшно.

— Вы должна превозмочь себя. Ради Генерала.

— Я понимаю. Да, конечно.

Она задержалась на пороге:

— Все остальное готово?

Он улыбнулся, пожевал губами, неловко задвигался так, будто длинные костлявые члены жили собственной жизнью.

— Когда материал доставят, я знаю, что с ним делать.

— Ну вот и прекрасно.

Далеко внизу раздался звонок в дверь. Они пришли.