Карнак и загадка Атлантиды

Глава I ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ ОДНОГО ИСКАТЕЛЯ

Карнак — одно из мест, которые мне были знакомы еще до того, как я реально в них попал. Такого не объяснить, такое бормочешь, никогда не умея найти внятных причин подобного сродства. Может быть, все дело в том, что по вечерам в детстве, когда медлительная тяжесть города поднималась от земли и я ждал, что вот-вот гроза разорвет небо, мне в лицо всегда хлестал западный ветер, приносивший водяную пыль с неведомого океана?

Карнак — это прежде всего имя. И это имя связано у меня с разрывом, с яростью, всплывающей из тьмы веков. Без сомнения, в первую очередь это слово, два его твердых слога и слышатся мне в тумане, сквозь который едва проглядывает солнце. Но это еще и неспешное напоминание о мире, погруженном в варварство, о мире, который из-за отсутствия точных сведений делается еще более скрытым, еще более загадочным и который захватывает воображение настолько, что становится главной точкой разрыва между тем, что есть, и тем, чего нет. В этом отношении Карнак особенно богат разными образами и видениями, которые могут пробудить в подсознании человека изумительные воспоминания об эпохе, когда люди были достаточно сильны, чтобы воздвигать среди ланд камни, символизирующие, что небо и земля — два полюса одной реальности.

Но для меня название «Карнак» связано еще и с землей моих предков. Я родом из семьи переселенцев и все детство искал родники, пробивающиеся в людской памяти, попавшей в западню бесконечной пошлости, какая присуща повседневной жизни города. Я знал, что Карнак находится в центре края, где бились за выживание мои предки. Я знал, что один из моих прадедов родился в Каморе, на ландах Ланво, и занимался кузнечным ремеслом. Я знал, что бабушка, вырастившая меня, родилась в Плювинье, на тех же ландах Ланво — которые тогда представлялись мне пустыней, населенной странными камнями, — и когда-то жила в Оре, в соломенном доме — буквальный перевод бретонского ti-plouz, «хижина»: давнее воспоминание, которого бабушка не любила, потому оно было связано с долгой историей бедности и страданий. Волей судеб семью разметало по всему свету, и от родового очага остался лишь едва брезжащий образ простого гранитного дома под соломенной крышей, окруженного садиком, где растут кусты клубники, а на заднем плане встают великие тени Сент-Анн-д’Оре и Карнака. Бабушка, как все бретонки, особо почитала мать Святой Девы и, конечно, прошла через поля менгиров Карнака, о чем у нее остались странные воспоминания, хотя она была убеждена, что в иные вечера где-то между Ле-Менеком и Кермарио бродит тень Дьявола. «Понимаешь, — говорила она мне, — было время, когда люди еще не были христианами; они поклонялись идолам, но винить их за это нельзя, потому что они не знали, каков истинный Бог». Конечно, бабушка знала, каков истинный Бог, ни на единое мгновение в жизни не усомнившись, что этот Бог справедлив и благ и что он воздает каждому по заслугам. Она не задавалась вопросами вроде того, носит этот Бог бороду или нет: Бог есть — и все тут, остальное не более чем пустословие. Несомненно, поэтому я и разыскиваю Бога повсюду, даже в местах, где его нет.

Но при таком представлении Карнак разросся до исключительных размеров. Я мог видеть много открыток, изображающих аллеи менгиров и некоторые так называемые мегалитические памятники, в том числе знаменитый Стол Торговцев в Локмариакере, который в начале века выглядел именно как «стол», потому что камни и землю, составлявшие холм, в который он был первоначально зарыт, скинули. Я видел классические — и совершенно идиотские — картинки, изображающие менгир и бретонца в шляпе с завязками, который рядом со стоячим камнем выглядел карликом, но вызывал слезу умиления у тогдашнего любителя живописных видов, очень уютно устроившегося в своей парижской квартире, греющегося около годеновской печи и мечтающего о чудесах, которые таит в себе мир, никогда при этом не выходя за порог дома. Серии открыток меня всегда восхищали: их занимательность можно сравнить только с их наивностью, чтобы не сказать — тупостью.

Таким образом, в детстве Карнак для меня был, с одной стороны, отдельными воспоминаниями бабушки, связанными с ее семьей, с другой — дурацкими открытками. И я не мог удержаться, чтобы не сравнить некоторые открытки, изображавшие группу девушек в костюмах и чепцах местности Оре у подножия менгиров, с фотографией моей бабушки в молодости, в таком же костюме и таком же чепце, который назывался «ласточка», хоть снимок слегка и пожелтел. Я говорил себе, что, когда стану большим, конечно, поброжу по этим полям, утыканным камнями, и сам увижу, какой они величины по-настоящему. Ведь я отчасти подозревал, что изображения, которые я вижу, — подделка. Увы… о том, чтобы отправиться туда немедленно, не было и речи. Родовой дом был уже продан. Семья рассеялась. Лето мы неизменно проводили в Броселиандском лесу, все в том же Морбиане, но в местах, называемых Страной Галло, где уже не говорили на бретонском языке наших предков. На это мне сетовать не приходится, потому что жизнь в Броселиандском лесу подтолкнула меня к тому непрестанному Поиску Грааля, который терзает меня и теперь. Но надо признать, что путь этого Поиска обязательно идет через поля менгиров Карнака. Любой из тех, кто выходит на поиски священного предмета, должен сначала узнать нечто, чего не выразить словами, прежде чем отправиться в рискованное плаванье к чудесным островам.

Познакомился я с Карнаком довольно поздно. А решилось все и началось в Броселианде, словно зачарованный лес Мерлина был центром некоего замкнутого мира, вокруг которого мне предстояло кружить, прежде чем я смогу объявить, что более не считаю видимую реальность единственной формой знания, которую должно признавать благонамеренным людям. Наконец во время путешествия, предпринятого вместе с отцом, я открыл Карнак. Притом, говоря «Карнак», под этим волшебным названием я подразумеваю всю местность, окружающую его, край той таинственной мегалитической цивилизации, о которой, надо признать, мы ничего не знаем, кроме того, что она была блистательной и существовала за несколько тысячелетий до прихода кельтов на крайний Запад Европы.

Ведь в соответствии с очень распространенным клише мегалитические памятники считают «друидическими» либо следами кельтской или галльской культуры. Но мегалиты воздвигнуты самое меньшее за две тысячи лет до прихода кельтов, нравится это или нет тем, кто по-прежнему верит, что дольмены были «жертвенными алтарями», на которых друиды перерезали горло своим жертвам. Впрочем, чтобы иметь практическую возможность совершать такие ритуалы, друидам следовало быть великанами. К тому же не стоит забывать, что все дольмены когда-то были скрыты искусственными холмами из камней, гальки и земли, то есть совершенно невидимы. Правда, образ Обеликса, галла — резчика менгиров, лишь воспроизводит гораздо более давнее клише: в самом деле, еще на заре XX века верили, что мегалитические памятники были делом рук галлов, об этом свидетельствуют старинные карты и старые туристические путеводители. Кто посмел бы усомниться в их авторитете?

Бесспорно, в народном сознании любые следы прошлого, если они не имеют точной исторической привязки, каким бы их значение ни было, превращаются в фантастические объекты: многие дольмены — если не «столы Цезаря», то «столы Гаргантюа», а «кольцами великанов» или «скалами фей» оказалось бесчисленное множество памятников. Нехватку информации восполняют сверхъестественные объяснения, надо учесть и то, что народ восхищают подобные перемещения камней неизвестными способами ради все еще загадочных целей, которые многие с удовольствием считают религиозными или магическими. В прошлом всегда есть что-то завораживающее, и из-за этого люди и события прошлого безмерно вырастают.

Таким был и мой первый контакт с Карнаком. Среди ланд, поросших хвойными деревьями, я внезапно увидел огромное поле стоячих камней, за которые еще цеплялись ветки утесников. Это было в Ле-Менеке, на самой, как я думаю, фантастической из аллей менгиров, потому что она на глазах медленно разворачивалась по складкам местности, напоминая морские волны. А потом последовало целое нашествие оборванных детей — что было, конечно, неслучайно и в те времена добавляло пейзажу живописности. Они накинулись на нас в надежде получить несколько мелких монеток в награду за объяснения. И какие объяснения… Один из двоих взял слово и отбарабанил урок, которому его научили родители или дед с бабкой. Впрочем, этот текст был не лишен обаяния: «Когда-то давно за святым Корнелием гнались римские солдаты. Он убегал на телеге, запряженной быками, но враги, которых было очень много, уже настигали его. Тогда святой Корнелий попросил Бога о чуде. Он прочел молитву и, оборотившись, сделал крестное знамение. Сразу же все вражеские солдаты застыли и превратились в камни. Вот почему сегодня вы видите на полях Карнака так много камней, и в память об этом чуде эти камни называются soudarded sant Korneli, то есть „солдаты святого Корнелия“. И они останутся такими навечно».

Дети получили манну, которую выпрашивали, и поспешили к другой группе, как раз приближавшейся. Тень гипотетического святого Корнелия парила над менгирами как большая птица, которая, прилетев с моря, натолкнулась на холодную скалу. В тот августовский день 1948 года я не мог себе представить, что произойдет на том же месте тридцать три года спустя, в январе 1981 года. Орды маленьких оборванцев к тому времени исчезли: это было уже невыгодно. Но я задумал короткий телевизионный фильм о Карнаке с двумя основными персонажами — хранительницей музея и двенадцатилетним мальчиком, которого мы разыскали в соответствии со всеми административными уставами, чтобы отразить поэзию этих мест в ее существе и наивности. Мальчик говорил на местном наречии, шмыгал среди камней и воспроизводил то, что ему рассказывали с самого раннего детства. Анна, хранительница музея, по-матерински добрая, но притом старавшаяся подправлять вымысел и добавлять к нему какие-то здравые рассуждения научного характера, возникала в кадре из-за менгира в тот самый момент, когда ребенок нес свою бездумную чушь. Собственно говоря, это были прекрасные эпизоды. И вот однажды январским днем 1981 года в Ле-Менеке, когда мальчик только что рассказал легенду о святом Корнелии и его телеге с быками, в поле нашего зрения появился крестьянин на телеге, которую тащили две черно-белые коровы. Это было скорее неожиданностью и редкостью во времена, когда с наших полей, увитых лентами тумана, трактор уже изгнал последних быков и волов. Мой старый соратник, постановщик Робер Морис успел среагировать: он велел cadreur’y (такое официальное и французское название дано теперь cameraman’y[1]) ловить момент — перед нами же был святой Корнелий, его не следовало упускать. Тот остался запечатленным на пленке, как запечатлен на ней и вклад Робера Мориса, моего старого соратника и искреннего друга, уже отбывшего к берегам Иного Мира, но которого я не могу вспоминать без грусти. Это было, видите ли, во время, когда еще верили в чудеса…

Но тем летом 1948 года я еще не мог бы вообразить себе столь отдаленного будущего. Я не имел ни малейшего понятия, что на самом деле представляют собой менгиры аллей Карнака. Я смутно знал, что они появились раньше галлов, вот и все, и был неспособен датировать их или включить в какой-то культурный контекст. Прежде всего это был край моих предков. Мне там было хорошо, но я был совершенно поражен массивностью камней и загадками, которые возникали в связи с ними. Еще юношей войдя в зрелый возраст, я прежде всего старался найти себя самого. Я писал стихи и печатал их в дешевом журнале, который основал и, кстати, полсотни номеров которого увидело свет при участии как неизвестных авторов, так и знаменитостей того времени: Шарля Лe Кентрека, Эрве Базена, Робера Сабатье и других, которых пыль пространства разметала по всему свету. Я любил Бретань. Карнак составлял часть Бретани. Я больше не задавался о ней вопросами и старался воспеть ее в лирике, иногда столь же неистовой, как гроза на Сене в виду острова. Благословенные годы, когда я иногда жертвовал своими — так называемыми серьезными — исследованиями ради страстной любви к поэзии и к Бретани, средоточию кельтского духа, который начинал неотвязно преследовать меня, дни будничных дел, ночи красновато-коричневых грез с золотистым отливом, проникавших под усталые веки…

Можно догадаться, что образ Карнака, пусть чисто эмоциональный, пусть пропитанный всеми предрассудками и клише, стал для меня эмоциональным шоком, последствий которого для эволюции моих собственных исканий я, конечно, не мог предвидеть. Мне тогда не было смысла задаваться вопросами о происхождении мегалитов, о их значении, о их религиозной или метафизической компоненте. Нужно было только смотреть, накапливать впечатления, осмыслять их, использовать их, двигаясь в направлении, которого я еще даже не мог найти. В те безумные годы Бретань казалась мне огромным полуостровом с хорошо знакомым лесом в центре — Броселиандой моего детства в окружении скалистых берегов, ведущих непрестанную борьбу с туманным океаном, ярость которого разжигала воображение. Между лесом и берегами, на которые обрушивались волны, был гранит. И этот гранит на продуваемых ландах выступал кристаллами менгиров и дольменов, словно свидетельствуя о древности этой земли и ее упорном желании вопрошать небо и вызывать бури. Почти карикатурная картина с менгиром и человеком в бретонском костюме, глуповатая, старомодная, как призрак, случайно попавший на фотопластинку, оставленную нерадивым фотографом. Были еще открытки, знаменитые старые открытки, которые я, разумеется, коллекционировал, с марками, штемпелями и аннотациями — настоящие святилища страны, которая уже умерла, но в исчезновение которой с карты мира я не хотел верить. Я был бретонцем и гордился этим, и если несущей конструкцией моего края оказались идиотские клише, тем хуже. В моем распоряжении других не было. И я ни о чем не жалею, пусть это сегодня и вызывает у меня улыбку. С тех пор я создал для себя идеальную Бретань, которой не существует, но которая совершенно реальна, взяв для нее элементы из всего, что мог найти в Ирландии, Уэльсе, Корнуолле, по ту сторону Ла-Манша и из той армориканской земли, которую я всегда узнаю, потому что она липнет к моей коже, как медицинская банка, готовая меня обескровить, высосав из моего существа невероятную энергию, доставшуюся мне от предков с гранитными головами, будь они с этого берега Ла-Манша или с того. Для меня это все едино, и океанские ворота во мне открыты для кельтского мира, где бы он ни находился, лишь бы я слышал в кустах яростный и хриплый клекот хищных птиц.

Традиция армориканской Бретани всегда описывает ifern yen, то есть «холодный ад», ледяной мир, где неуютно жить и где Дьявол посмеивается при мысли, как проповедники обманули верующих, обрисовав им жилища проклятых душ в виде серных и огненных пещер. Грешники, поджариваемые на вертелах или кипящие в добрых медных котлах? Шутка. Последняя шутка Дьявола, который всегда старается уверить в обратном по сравнению с тем, что есть на самом деле. В Плуинеке, недалеко от Карнака, в одном месте, где тоже есть аллеи менгиров, рассказывают, что под одним из менгиров Дьявол хранит сокровище. А ведь иными ночами менгиры снимаются с места и идут пить воду к реке; тогда-то и надо откапывать это сокровище. Но берегись: там бродит Дьявол. Горе тому, кто недостаточно проворен: он ощутит на затылке холод камня, и тот его придавит, втиснет в абсолютный холод, где противоречия стерты, потому что все сковано льдом, вечной неподвижностью. Холодный ад… Карнак и его внушительная масса непостижимых аллей менгиров — это тоже ifern yen. И красное проклятие тому, кто мне не верит…

Все это показывает, что первое знакомство с аллеями менгиров Карнака едва ли стало определяющим в исканиях самого себя, которые тогда я вел. Лишь намного позже, когда я погрузился в размышления, лишенные абсолютных опор, оказалось, что образ мегалита необходим, как наконечник копья, чтобы понять кельтскую цивилизацию и все ее составляющие. Сначала была совокупность понятий «менгир — дольмен — кромлех» и друидические церемонии. В то время я не мог представить себе друида иначе чем в тени огромного менгира или взгромоздившимся на стол дольмена, чтобы умертвить более или менее покорную жертву. Я прочел «Мучеников» Шатобриана, и эпизод с Велледой в туманной Арморике отпечатался у меня в памяти. Пусть даже я знаю, что весь этот текст — лишь порождение горячечного воображения виконта из Комбура, все равно меня волнует и захватывает — в магическом смысле слова — чтение этих романтических страниц за пределами времени и пространства, какие вскармливают и вспаивают искателей приключений. Коннотация была очевидной. Все, что было до римлян — кельтское. И я со страстью принялся за розыски друидических памятников. Моим проводником был г-н виконт де Шатобриан. Я чуть не заплутал на тропах, которые не вели никуда, кроме как в призрачный мир всех Люсиль, Атала, Веллед и прочих Полин де Бомон, в мир, который в конечном счете не был бы отталкивающим, но окончательно скрыл бы от меня самую суть того, что я смутно провидел, не умея выразить, в первый день своей встречи с аллеями менгиров Карнака. В то время я говорил о поэзии, и все было поэзией мгновения. Я мог бредить образом.

К счастью, вскоре я обрел другого проводника, человека, которого лично я никогда не знал, но работы и сочинения которого оказали невероятное влияние на мою жизнь: это был Захари Ле Рузик, бедный крестьянин из Карнака, начавший с должности «боя» при шотландском археологе Милне, неведомо как забредшем на поля менгиров Карнака. Ле Рузик втянулся в это дело. Он продолжил изыскания Милна. Он знал этот край, знал то, что иногда рассказывают о мегалитах по вечерам, во время посиделок. Он вышел на поприще совсем юным. Но из него вырос замечательный человек, который, хоть наука того времени еще не располагала удовлетворительными средствами, умел отличить правду от лжи, воображаемое от реального. После чтения его работ пейзаж Карнака выглядит совсем иным.

Это совершенно преобразило мой открыточный образ той немыслимой груды вожделеющих камней, тянущихся к небу в ожидании огненной руки, которая увенчает их туманами. В сентябре 1951 года я предпринял второй штурм, направленный, может быть, на изучение столь же придуманных реалий, но более глубокий, во время которого мир понемногу смещался.

В тот период я бродил по Бретани во всех направлениях, пешком, чтобы познакомиться с выдолбленными дорогами, которые, казалось мне, таят в себе нечто от старого времени, от открыток моего детства. Некоторые сохранились в моей памяти: гигант Эрдеван, огромный менгир, сфотографированный отдельно от всех остальных, но рядом с человеком в бретонской одежде, чтобы были видны масштабы: целительница из Пульдю, где на берегу источника, явно выбранного из-за живописности, старуха в чепце массирует запястье пациента, которому, похоже, нравится позировать. И главное, чудо из чудес, «бард Стерден Брейз-Изель (Звезда Нижней Бретани), набирающийся вдохновения на морском берегу». Изображался человек в самом расцвете лет, с усами, в шляпе с завязками, в жилете, от которого, наверное, отдавало нафталином, преклонивший колено и поставивший ногу на скалу, а на заднем плане — волны бушующего моря. К несчастью, внизу снимка явственно различалась линия, показывающая, что декорацией служил холст и что «бард» всего-навсего принял позу — а какой горделивый был у него вид… — в ателье фотографа. Было над чем усмехнуться и даже расхохотаться. Может быть, традиционная Бретань и вышла прямо из ателье фотографов и измышлений интеллектуалов XIX века, вроде Эрсара де Ла Виллемарке или Эмиля Сувестра? А папье-маше и расписной холст оказались прочнее и сильней, чем гранитные скалы, о которые в течение веков разбилось столько кораблей, благодаря чему процветал и промысел тех, кто искал обломки кораблекрушений, особенно в Стране Паган, то есть на берегах Северного Финистера, где ветер и море воистину объединились, чтобы лишить землю последних мысов? Боюсь, иногда и я верил этим фольклорным образам Бретани, Но теперь я знаю, что Бретань другая, что она, конечно, разочарует любителей живописности, но покажется намного прекрасней тому, кто примет ее в самое сердце — такой, какова она есть.

Итак, в то время я бродил по ландам и побережьям Бретани в обществе Клер, которая, не будучи бретонкой, не имела тех причин для поиска сути вещей, какие были у меня, но восхищенно смотрела во все глаза на то, что мы встречали. Посохом пилигрима служила нам молодость. Наш энтузиазм выражался в безумных, изнурительных переходах. Но мы были счастливы. Запах сидра, еще подававшегося в чашке, вкус соленого сливочного масла из маслобойки фермеров, едкий дым от сучьев утесника, горящих в очаге, узкоколейки, еще бороздившие этот край во всех направлениях, с осыпанными угольной пылью насыпями, вдоль которых мчались поезда, тряские автобусы на избитых дорогах, стойкий запах морских водорослей, высыхающих на песчаном берегу, — все это будило в нас желание погрузиться во тьму забытого прошлого. А наши сны берегла тень святой Анны.

Ведь святая Анна активно присутствовала при наших паломничествах по дорогам Бретани. Моя бабушка так рассказывала мне о той, что держала на руках Святую Деву, так описывала храм Керанна, то есть Сент-Анн-д’Оре, что этот таинственный персонаж обрел во мне плоть, став как бы мистическим двойником моей собственной бабушки. С тех пор я узнал, что под именем святой Анны скрывается образ Богини Начал, божества, порой бывающего грозным. С тех пор я узнал, что островное кельтское предание производит бретонцев от загадочной Аны, которую в валлийских текстах называют Дон, а в ирландских повествованиях — Дану, матерью богов древней Кельтии, Девой Дев, Virgo paritura старинных легенд, перенятых христианством. Я также узнал, что статуя, найденная в Керанне благочестивым Николазиком в XVII веке, в которой признали святую Анну, бабушку Иисуса, на самом деле была языческой статуей богини-матери и что по такому случаю ее тщательно переделали капуцины Оре, чтобы она стала приличной и достойной поклонения верующих. Я также узнал, что в те же времена на берегах реки Блаве, на склонах Кастеннека, в Бьези-лез-О, кельтском оппидуме, впоследствии романизованном, но не принявшем христианства, местное население отправляло любопытные сексуальные обряды под статуей, изображающей «Венеру» или «Исиду», в общем, языческую богиню, унаследовавшую странные литургии оплодотворения. Ну и что — святая Анна, которую бретонская агиография представляет уроженкой Арморики, вышедшей замуж за злого палестинского сеньора, составляла часть привычного мне мира, а оттого, что бабушка окружала ее совершенно особым культом, мой интерес к этой святой только возрастал. У меня было чувство, что я принадлежу к роду священников, продолжаю ритуал, который происходит из тьмы веков и делает меня хранителем тайн древнего кельтского христианства, не имеющего, кстати, абсолютно ничего общего с Римской церковью, Апостолической и Католической. Ересь держала меня в клещах уже в те времена страстного поиска моих корней, и я ощущал себя скорее учеником Пелагия, чем святого Августина, не умея, однако, сформулировать, что побуждает меня к такому выбору.

Итак, начав с Сент-Анн-д’Оре, мы добрались до полей менгиров Карнака, опять-таки до Ле-Менека. Мне тогда были неведомы ни Кермарио, ни Керлескан, которые не менее фантастичны и не менее интересны. Было очень жарко, очень душно. Солнце, сиявшее в начале дня, заволокла золотистая дымка, отчего тени сосен с соседних ланд вокруг нас расплывались. Из-за этого же кусты утесника сверкали всеми оттенками красного золота. От земли тяжелыми лентами поднимались испарения, словно солнце внезапно приоткрывалось и от этого вспыхивало пламя. Уже давно собиралась гроза. Она шла из глубины веков и пробудилась с нашим приходом, словно это широкое поле менгиров, в котором я уже видел святилище, ждало только нас, чтобы снова завибрировать — перед лицом неба, перед лицом земли, перед лицом моря, которое ощущалось невдалеке отсюда, за ширмой из деревьев и домов.

Вдоль аллей громыхнул долгий гром, и эхо его прокатилось от камня к камню, не спеша просочилось меж кустами утесника, проползло по дорожкам, раскалываясь, отдыхая, стихая, редея в тисках бесконечных туч. Гроза была не над нами. На самом деле, должно быть, она шла довольно далеко к югу, вероятно, на Кибероне, но она присутствовала здесь, как зверь, притаившийся в ожидании добычи. Кто был добычей, которую она подстерегала, — мы? Глухие раскаты, доносившиеся до нас, усиливали мою тревогу: в данных мне ощущениях я уже не мог отличать реалии повседневного мира от реалий Иного Мира, ворота которого разверзались под ногами.

Я не часто испытывал впечатления такого рода. В моей жизни они были редкими и краткими и всегда требовали присутствия женщины — посредницы между здешними и тамошними силами. Не могу удержаться и не вспомнить другую мегалитическую зону, очень небольшую, в Броселиандском лесу, которая называется «Сад Монахов» и находится вблизи обширных унылых ланд, выше Треорентека. В те времена, уже далекие от меня, я знал только, где она находится, и лишь отдельные куски камня поднимались в ней над землей, покрытой зарослями ежевики, дрока, вереска и утесника. Клер никогда ее не видела, не открывала, не скребла, не долбила, не углубляла. Лишь тридцать семь лет спустя я открыл эту зону в ее наготе, и тогда со мной была Мон. Каменные глыбы, странным образом выложенные тремя кольцами, загадывали нам загадки. Когда мы, Мон и я, впервые увидели это место, мы услышали глухой звук, который как будто предупреждал нас о чем-то. «Стучащие духи, — сказала Мон, — всегда приносят вести». Мы вернулись туда вечером 31 октября, то есть на великую ночь каждого года, ночь великого кельтского праздника Самайн, в час, когда холмы, укрывающие Богов и Мертвых, открываются и пропускают живых. Мы пробыли там долгий миг, словно навечно впав в прострацию. Я чувствовал себя растворенным в мире камней и пепла, чувствовал, что все мое существо размыто, уничтожено, опустошено, что я уже на другом берегу. Из оцепенения меня вывела Мон. Она испугалась. Она сказала мне, что мы погрузимся в землю и навсегда затеряемся в мире насилия и страха. «Это Атлантида, — сказала она мне, — это остатки цивилизации атлантов: вспомни, что они уничтожили себя своей гордыней и насилием». Я едва смог выйти из оцепенения. Влажный запах мертвых листьев парализовал меня. И я слышал в глубине ночи глухие раскаты — отзвуки былых катаклизмов.

Странный вечер. Мысль о насилии врезалась в мое сознание. Эти фаллические, агрессивные камни, дырявившие ночное небо, вибрировали как ужасные перфораторы. В какой бездне мы закончим головокружительный спуск в «преисподние», населенные чудовищами? Получается, в этих рядах менгиров следует видеть возвеличение силы, насилия? Или это просто капли энергии, зацепившиеся за поверхность земли и предоставленные в распоряжение людям, чтобы те могли пересечь сферу звезд?

Примерно такие чувства я испытывал в Карнаке, среди аллей менгиров Ле-Менека, в обществе Клер лет тридцать семь тому назад, в Бретани, пока едва показавшейся из туманов легенды. Эта отдаленная, но близкая гроза, эти удары грома, бесконечно отдающиеся среди огромных каменных глыб, — все это, разумеется, усиливало ощущение хаоса и первобытности, характерное для этого места. Откуда же поднялись эти каменные волны и, главное, какая весть, пришедшая извне, отзывалась в них раскатами? Я не мог ни разобрать звуков, доносившихся до меня, ни оценить их громкости. Все, что я могу утверждать: в тот день — ближе к вечеру, под серым небом, набухшим от испарений, — я понял, что под глыбами, презиравшими меня в своей шершавой ярости, притаилась загадка. Ле-Менек трясся, а вместе с ним и мир, готовый поколебаться в своих основах. Не сместится ли земная ось?

Вечер мы закончили на Кибероне. Мы долго бродили по тропам, по которым в то время только и можно было выйти на Дикий берег. Там тоже были менгиры, конечно, в гораздо меньшем количестве по сравнению с Карнаком, но, в конце концов, достаточно внушительные, чтобы их можно было считать вехами на дороге, ведущей в святилище. Главным было бы выяснить, для каких церемоний было предназначено это святилище. И кто отправлял в нем службы? Все эти вопросы остались бы без ответа. Напрашивалась только констатация, что тысячи лет тому назад люди, воодушевленные верой в неизвестное божество, сконцентрировали невероятную энергию, чтобы возвести этот гигантский храм на открытом воздухе, причем на сакральной земле, на границах населенного мира, напротив бурного океана, который мог быть только воротами в Иной Мир.

С тех пор я часто бывал в Карнаке и во всей этой области, в окрестностях Плуарнеля, Эрдевана, Локмариакера, а также на другом берегу реки Оре и в заливе Морбиан, в той удивительной зоне, где находятся прекраснейшие мегалитические памятники той самой Западной Европы, самая древняя традиция которой не давала мне покоя. Начав с помешательства на Бретани и артуровских легендах, я дошел до древних кельтов Галлии, Великобритании и Ирландии. Но за кельтами вырисовывались огромные тени мегалитов, и я почувствовал, что не смогу понять кельтов, не исследовав следы тех народов, которые предшествовали им на этой неблагодарной земле. Я прекрасно знал, что строители дольменов и менгиров принадлежали к совсем иной цивилизации, что они населяли Арморику более чем за две тысячи лет до прихода первых кельтов. Но у меня не хватало решимости признать существование разрывов между разными культурными слоями, один из которых сменяет другой, Я уже больше не мог воображать друида в длинном белом одеянии, приносящего человеческую жертву на столе дольмена в окружении орды свирепых воинов. Но я полагал, что в религии друидов должно было остаться что-то от верований строителей мегалитов.

Вот почему в такой восторг привели меня петроглифы, то есть резные изображения, которые иногда находят на опорах некоторых мегалитических памятников, дольменов и крытых аллей, реже на менгирах. Это было настоящим озарением: доисторические люди, не оставившие ни одного письменного следа своих мыслей, все-таки высекли на камне знаки, и даже если этим знакам грозило не скоро получить объяснения, я считал себя обязанным исходить из них, внимательно их рассмотреть и вернуть в философский и метафизический контекст западной Традиции. Итак, я был буквально околдован: люди самого неведомого прошлого оставили мне послание, и даже если я покажусь — и буду — человеком с избыточным самомнением, мой долг — попытаться расшифровать это послание.

В то время я часто посещал группу сюрреалистов, и у меня хватило энтузиазма и аргументов, чтобы заинтересовать своими поисками цивилизаций и, в частности, искусства, которое предшествовало «римскому миру», Андре Бретона и его друзей. Архаические области, неизвестные или вызывавшие подозрения в ереси, всегда страстно занимали Андре Бретона, этого великого поэта, который к тому же был любознательным человеком и неутомимым искателем «Золота Времени». Он увлекся моими первыми транскрипциями древних валлийских бардов и написал предисловие к первому их изданию, подготовленному мной. Он изводил антикваров и нумизматов поисками любых галльских монет, считая, что именно в монетах последних времен независимости кельтское искусство выразилось в самом чистом виде. Он устроил вместе с Ланселотом Лангьелем, заново открывшим галльское медальерное искусство, в парижском Педагогическом музее памятную выставку «Галльское искусство и его продолжения», куда, разумеется, входила сюрреалистическая живопись или та, которую так называют. Я не могу здесь равнодушно вспоминать свои встречи с тем, кого называли «папой сюрреализма» — на парижских улицах, перед витриной антиквара, музеем или Национальной библиотекой, а также долгие мгновения исступленного восторга, когда в своей мастерской на улице Бланш, окна которой, однако, выходили на бульвар, он мне чуть ли не с религиозным пиететом показывал последние из приобретенных произведений галльского искусства. Беседы с Андре Бретоном, его пламенное воздействие, его изумительная культура, его обостренное ощущение искусства, его интуитивное знание людей и вещей — все это было для меня существенно в те годы, которые я с удовольствием определяю как безумные и которые в той же мере сформировали мои взгляды, в какой развили во мне интерес к поиску и глубокое чувство подлинности.

Я проводил дни в Национальной библиотеке, расшифровывая старинные валлийские тексты, которые извлекал из журналов, где страницы даже не были разрезаны. Экскурсы в бардовскую поэзию я перемежал вылазками в бесконечный мир, который обнаружил в холмах. Я уже знал, что несколько вечеров в году эти холмы открываются для взора тех, кто способен разглядеть необычайный и золотистый черный свет, позволяющий смельчакам пройти через коридоры и лабиринты к чудесным и волшебным равнинам вечного Лета. Я поглощал книги. Я размышлял над начертанием знаков, зарытых в них и происходивших как из Ирландии и Великобритании, так и из Арморики моих предков. На острове Гавринис в заливе Морбиан, где внутри кургана, теперь восстановленного, находятся прекраснейшие из дольменических изображений, перекликающихся с рисунками таких памятников, как Нью-Грейндж, Сид-на-Бруг из ирландских легенд, спирали которого не давали мне покоя, или Брин-Целли-Дду на острове Мэн (Mon), то есть Англси, инициационный холм, внутри которого на камне вырезаны странные дороги. Тогда я не мог себе представить, что когда-нибудь у меня будет спутница по фамилии Мон (Mon). Мэн, Ynys Mon, остров друидов, очень далеко, у оконечности Гвинедда (точно так же называется край вокруг Ванна, Гвенед — Gwened), почти у самого Уэльса, откуда происходили некоторые из моих предков. Определенно, даже если мегалиты не были построены друидами, они неоспоримо воздействовали на верования кельтов и на их странные обряды на побережьях той неопределимой Бретани, у которой повсюду центр и нигде нет периферии.

Но я все еще обследовал глубинный Морбиан, порой даже места, которых невозможно найти. Помню, как спрашивал о дольменах, не существовавших уже самое меньшее лет сто, принимал за мегалиты обломки породы, восхищался круглыми углублениями в скалах, которые были всего лишь результатами эрозии. Однажды старушка, которая никак не могла взять в толк, что такое дольмен, наконец воскликнула: «А! Вы имеете в виду камни, которые принесла в подоле фея!» И вправду милая история, свидетельствующая о живучести мифов в среде сельского населения. Но из этих терпеливых объяснений вырисовывался один и тот же образ — Мегалитической богини, той, которую археологи называют идолом в форме щитка, которая властвует в памятниках Локмариакера, но изображение которой можно встретить почти повсюду, включая область Парижа, а именно Шанже-Сен-Пиа близ Шартра, в долине реки Эр, где мегалитическая цивилизация бесспорно послужила основой для друидического культа, о котором свидетельствуют исторические тексты. Этот образ Богини Холмов не давал мне покоя. Сопоставляя с результатами своих наблюдений то, что находил в самых архаичных кельтских легендах, а именно в рассказах языческой Ирландии, я устанавливал соответствия, по меньшей мере аналогии. В погребальной камере на острове Гавринис я обнаруживал очертания Грааля. Крытые аллеи я населял призраками, пришедшими прямо из «битвы при Маг Туиред», странной эпопеи, которая описывает перипетии борьбы между богами Tuatha De Danann (Племенами богини Дану, все той же святой Анны…) и великанами-фоморами, воплощением потусторонних зловещих сил, от которых отдает серой. Правду сказать, я очень надеялся, что в один из вечеров Самайна, то есть в ночь с 31 октября на 1 ноября, сумею обнаружить «тайный ход в закрытый дворец короля», что мне позволит побродить в свое удовольствие по чудесным равнинам и благоухающим садам Тир-на-ног, той «земли обетованной», которая представляет собой «соседний мир», параллельный видимому миру повседневности, где плоды круглый год спелые, где нет ни болезней, ни слабости, ни огорчений, ни смерти, а только вечное лето и в котором танцуют Моргана и ее сестры — последние явления Мегалитической богини.

Обо всем этом я написал статью, не такую уж плохую, и опубликовал ее в журнале «Сюрреализм — сам», которым тогда руководил Андре Бретон. Я озаглавил ее «Солнце холмов», пребывая в полном убеждении, что Свет, реальный свет духа, скрывается где-то внутри того, что англо-ирландцы называют fairies-mounds, а гэльские пуристы — sidhs, причем последнее слово означало «мир» [не война]. В конце концов, Прометей ради второго похищения огня, который он передал людям, отправился в подземный мир Гефеста, а не на туманный Олимп своего старого врага Зевса. И у меня уже возникло чувство, что так называемая «Богиня могильных курганов», будучи, конечно, покровительницей усопших, вместе с тем была также и прежде всего Богиней Света, Женщиной-Солнцем, которую я после этого увидел также в историзованных чертах Изольды Белокурой и ее ирландского прототипа — Гранине, чье имя происходит от слова grian, означающего просто-напросто «солнце». Да, в глубине холмов сияло солнце, настоящее солнце. И я страстно предавался поискам этого самого солнца. А в Локмариакере, в крытой аллее, которую называют Мане Люд (что значит «Холм Пепла»), внутренние опоры которой усеяны изображениями стилизованных лодок, волн и солнца, я охотно усматривал образ бога Луга, носителя Длинного Копья, Ремесленника, Искусного Во Многих Ремеслах, лик которого сияет всеми цветами радуги. Все-таки мечтать надо: к открытию глубинных реальностей ведет мечта.

Было еще и открытие Гавриниса. Для меня аллеи менгиров Карнака могли составлять только часть некоего еще более грандиозного целого, для которого оставалось лишь определить четкие контуры. Значит, я должен был исследовать все, даже самые незначительные холмы окрестностей Карнака, в убеждении, что вместе с аллеями менгиров они составляют некое огромное святилище, раскинувшееся по земле, которая с глубокой древности посвятила себя культу Иного Мира. Гавринис на островке в заливе Морбиан, дольмен, изображения великолепных резных опор которого я уже видел, казался мне важной точкой, чтобы не сказать — центром всей системы, созданной теологами третьего или четвертого тысячелетия до нашей эры, гениальными теологами, которые были также астрономами, астрологами и архитекторами и которым было точно известно, где расположены силовые линии, переполняющие землю, а также нервные узлы, где земля может сообщаться с небом. В конце концов неметон, «священная поляна» посреди леса, где отправляли свой культ друиды и название которой происходит от кельтского nem — небо, была придумана не галлами: друиды только расположились на более древних святилищах, как позже места неметонов заняли многочисленные часовни. На нашей непостоянной земле Сакральное — это то, что прочнее всего остается в памяти.

И вот чуть ненастным сентябрьским днем 1956 года мы, Клер и я, причалили к берегу Гавриниса, отплыв из Лармор-Бадена в лодке обычного рыбака, при надобности возившего по заливу отважных туристов, которые любили красивые пейзажи, но еще не привыкли к комфортабельным катерам, нарушающим в наши дни спокойствие Морбиана, этого «Маленького моря», которое щадят сильные ветра открытого океана и часто ласкают лучи такого солнца, от какого бы не отказались и жители Средиземноморья. Нас высадили на Гавринисе, но с противоположной стороны от кургана. Чтобы добраться до памятника, нам пришлось пересечь весь остров.

Это был странный переход. Мы шли по тропе меж двух изгородей. Слева на лугу паслись белые бараны. Справа, на другом лугу, были черные бараны. На память упорно приходил кельтский миф, и я не мог не вспомнить двух главных эпизодов из преданий, один из которых принадлежал к ирландскому тексту «Плавание Мэлдуина», а другой — к валлийской повести «Передур», архаическому рассказу о поиске Грааля, герой которого, эквивалент Персеваля, проводил время в поисках «Замка Чудес». Сюжет обоих эпизодов — один и тот же: когда белый баран переходит на территорию черных, он становится черным, а когда черный баран переходит на территорию белых, он становится белым. Этот сюжет много раз комментировали и пришли к выводу, что имеется в виду знаменитый «брод душ» из друидических верований: это символ взаимопроницаемости обоих миров, возможности перехода из одного в другой, но в обоих направлениях. Для кельтов, как сказал латинский поэт Лукан, повторив слова одного друида, «смерть — только средство продления жизни».

Не могу утверждать, чтобы в тот сентябрьский день 1956 года черные бараны становились белыми или белые — черными. Но элементы мифа там присутствовали. Конечно, для нас Гавринис мог быть лишь одной из тех странных пограничных территорий, чем-то вроде переходной зоны, где мирно встречаются, сближаются и иногда проникают друг в друга оба мира. Тем большую ценность получало наше странствие по острову, по этой тропинке, по двум аллеям вдоль холма, идущим сначала под буками, а потом под дубами. И наконец возник холм, смотрящий на закат и в то же время на море, потому что ясно различалась узкая бухта, отделяющая мыс Керпенир в Локмариакере от Пор-Навало на оконечности полуострова Рюис.

Мы вошли внутрь, как входят в храм, с благоговением, достойным самых торжественных служб. Мы почувствовали влажный воздух, но при свете свечей, которые одни только позволяли осознать великолепие этого места, нас охватил транс, та разновидность внутренней радости, которая освещает и самые темные коридоры земли. Да, это, конечно, был мир сида: перед нами открывались равнины, в океане бушевали волны, фруктовые сады протягивали нам спелые плоды, клумбы роз открывали для нас красновато-коричневые чаши с золотистым отливом, а в глубине стояли строения, пышные и простые, может быть, возведенные из чистого хрусталя, где ждала нас королева ночи в окружении служанок, камеристок, приближенных, чтобы указать на тайный огонь, укрытый внутри сосуда где-то в неведомой комнате Крепости Теней. Это было Чудо. И это было восхитительно. Это было вознаграждением за долгие переходы, за дождь, за грозу, за путь по тропинкам. Там были только роскошь, покой и наслаждение. Но все-таки это наслаждение было терпким. В конце концов крытая аллея Гавриниса с погребальной камерой в глубине не более чем могила. Там ощущался сырой запах смерти. Там ощущалось гниение, ощущалось, что камень медленно разрушается. Отовсюду сочилась вода. Гнилое место.

Но какое место! Я всегда был без ума от болот — мест, где смерть создает лучшее, что есть в жизни. Из разложения рождается победа деятельных сил; из мути и сырости высвобождается фантастическая энергия. Так и в Гавринисе. Эти резные изображения волн, хлебов, уж не знаю чего еще, а потом — топоров, змей, волос, контуры лиц, прячущиеся во тьме… Гробница? Но почему бы при этом и не святилище, в которое или на которое поколения жрецов, друидов или каких-то других приходили отправлять культ какой-то ночью при черной луне? Что мне в таком случае было за дело, в какой точно момент доисторической эпохи был возведен этот памятник. Я только смутно ощущал важность этого места в религиозной системе, некогда созданной людьми на земле этого края. Я представлял себе обряды, процессии. Я представлял себе голоса, доносившиеся с облаков и обращенные к толпе, речи, в которых звучали слова посвящения и обрывки пророчеств. Визит в холм Гавринис был моментом редкостным и, думаю, запечатлелся во мне на всю жизнь.

С тех пор мы непрестанно обшаривали холмы в поисках черного света, потому что я чувствовал, что он близко и готов пробиться совсем рядом. Все дольмены и крытые аллеи Локмариакера, берегов реки Оре, полуострова Рюис, Ла-Трините-сюр-Мер, Карнака, Плуарнеля и Эрдевана привлекли наше пристальное внимание. Но мы не ограничивались только этой зоной, особо богатой памятниками с резными изображениями: мы бродили по ландам Ланво, по горам Арре, по изрезанным берегам северной части полуострова. Мы получили возможность открыть для себя и восхитительный ансамбль Барненез в Плуэзохе, в устье реки Морле, — странный холм, включающий в себя несколько крытых аллей, где попадаются резные опоры, сравнимые с опорами Гавриниса или Нью-Грейнджа. А поскольку Бретани нам было мало, мы расширили сферу своей деятельности, включив в нее и другие края. Для нас более не составляли тайну дольмены парижского региона. Крытая аллея Три-Шато в департаменте Уазы заинтриговала нас входом в виде камня с отверстием, которое иногда называют «дырой души». Мы легко разглядели ожерелье и грудь на рельефном изображении Богини Холмов в крытой аллее Даммениль в департаменте Эр, выше той долины реки Эпт, в которой я ощущал границу меж двумя мирами и которая всегда влекла меня спокойным и старомодным видом. Мы искали дольмены также в оврагах Ардеша, на унылых плоскогорьях Авейрона и Тарна — двух департаментов Франции, где больше всего памятников такого рода. Однажды туманным и свежим утром мы добрались до обширного пространства Бугона и Пампру в департаменте Две Севры в Пуату, местности, которая нелегко выдает свои тайны, но холмы которой, порой гигантские, представляют собой явные свидетельства существования того черного света, который переполняет дух. Идея мегалитизма, наскальное искусство мегалитов, грубая и неодолимая сила дольменов — все это было замечательным ферментом для моей деятельности и позволяло мне в те безумные годы задерживать взгляд именно на неведомых или малоизвестных корнях нашей цивилизации. Я мечтал об устройстве выставок, где резные изображения мегалитов соперничали бы с самыми дерзкими экспериментами современной живописи и скульптуры. Я мечтал писать книги о вести, которая послана людьми мегалотической эпохи.

Но если столь чарующее воздействие оказывало на меня искусство резьбы, я все-таки не забывал и о великих архитектурных ансамблях, порожденных этой таинственной традицией. Мы регулярно обследовали все аллеи менгиров Карнака, а уже не только Ле-Менек: я предпочитал те, что находятся на самом востоке, аллеи Керлескана, затерянные в зелени, может быть, более удаленные и, во всяком случае, менее посещаемые.

Но не забывали мы и об аллеях Керзеро в Эрдеване, отчасти срезанных дорогой, где можно найти отдельные прекрасные образцы гигантизма. И то, что находится неподалеку и носит глупейшее название Камня Жертвоприношения, — на самом деле это огромный расколотый менгир, лежащий среди россыпи камней, которые пострадали от времени или перемен погоды, но окруженный дубами, придающими всей картине обманчивый облик сакрального огороженного места друидов.

Однако если больше всего аллей менгиров сосредоточено в Морбиане, не надо думать, что их нет в других местах. Карнак — просто наиболее показательный и, конечно, лучше всего сохранившийся образец храмов на открытом воздухе такого рода. Поэтому мы бродили и по аллеям менгиров Лагатжара, выше Камаре, в Финистере, невдалеке от трагической усадьбы поэта Сен-Поля Ру. Мы ходили извилистыми тропками Медреака на границе департаментов Иль-э-Вилен и Кот-дю-Нор, в краю бокажей и ланд. Мы углублялись в ланды Кожу, усеянные мегалитами, близ Сен-Жюста в департаменте Иль-э-Вилен, в долине реки Вилены. Неподалеку оттуда есть также маленькая аллея менгиров под названием «Лангонские Барышни». А в Лангоне, в маленькой часовне, посвященной святой Агафии, покровительнице кормилиц, причем это бывший галло-римский храм, освоенный первыми христианами, можно видеть примечательную фреску — обнаженную Венеру, выходящую из волн. Синтез религий? Преемственность культов? Конечно. Но ведь рядом с мегалитическими памятниками всегда возникает неотвязный образ Богини Начал. Разве название Локмариакера, прихода, на территории которого больше всего изображений мегалитической богини, не показательно? Loc — «место монахов», монастырь, Maria — Мария, ker — город: разве не получается «город монастыря Марии»? Не храм ли это, с незапамятных времен посвященный культу Девы-Матери, неважно, как ее называли — Анна, Дану, Дон или Мария? Кстати, недалеко от селения все в том же Локмариакере можно увидеть искусственный холм — не крытую аллею, а подземную погребальную камеру, — который носит название Мане-эр-Роэк, что на местном диалекте значит «Холм Колдуньи». Колдунья, или фея, очень часто была последним воплощением Богини Начал. И в этой погребальной камере Мане-эр-Роэк можно заметить столб — использованный повторно, потому что он древнее самого памятника, — со странной резьбой, изображающей знаменитого неолитического идола в форме щитка. Правда, все это осеняет святая Анна, бабушка Иисуса, которая находится чуть подальше, но со своей высокой статуи наблюдает за дорогами, ведущими в Карнак.

В последующие годы мегалиты вызывали у меня не более чем простое любопытство. Я счел, что, если никоим образом не могу претендовать на точное понимание их смысла и важности, я должен оставить их там, где они есть, то есть на месте их происхождения. В самом деле, у меня было чувство, что все прежнее совершалось исключительно ради прогулки. Впрочем, я не упускал случая показать аллеи менгиров Карнака своим друзьям. Я разработал свой кольцевой маршрут, особенно для тех, кто никогда их не видел или имел о них смутное представление. Начинал я с посещения Керлескана: тамошние менгиры достаточно массивны, и можно различить таинственный четырехугольник — вероятно, храм. Всякий раз раздавались восклицания с призывами на этом не заканчивать: это колоссально, невообразимо, замечательно, никогда не видано, вот это да. И мы шли в направлении с востока на запад, проходя через ланды, поросшие хвойными деревьями, которые скрывали все остальное. Ведь было и «остальное», и всякий раз слышались все более громкие крики: «А вот еще!» Так мы добирались до Лe-Манио, где на холме, который бесстыдно пересекают ряды стоячих камней, возвышается странный менгир, которому на две тысячи лет больше, чем всему ансамблю аллей. И шли дальше на запад. После разрушенной ветряной мельницы, явно построенной из камня менгиров, опять начиналось: «Но это не все!» И глазам изумленных посетителей являлся Кермарио с его огромными глыбами и его дольменом, который едва удалось обойти при строительстве дороги. «Это невероятно! Это чудесно!» И меня разбирал смех. Ведь после обязательной остановки в аллеях Кермарио (о котором я с удовольствием говорил, что это название означает «Город мертвых») я заставлял своих туристов идти дальше. И наконец, возникал ансамбль Ле-Менек. Тут больше не было ни реакции, ни возгласов: надо было помолчать и поразмышлять при виде такого количества камней, явно воздвигнутых рукой человека. Это внушало почтение. Магический трюк мне удавался: теперь я знал, что для тех, кого я водил сюда, экскурсия не пройдет бесследно, что им придется о чем-то задуматься, тем более что я показывал, как в отдельных случаях одна аллея на расстоянии более десятка километров продолжает другую, однако значительную часть камней использовали для строительства деревень — Карнака, Плуарнеля, Эрдевана.

Бывая в церквах, соборах и музеях, я слышал бесчисленные глупости, лживые и абсурдные утверждения. Но, думаю, никогда не слышал их столько, как в те летние дни, когда сопровождал друзей по аллеям менгиров Карнака и крытым аллеям окружающей местности. Это был абсолютный рекорд. Я хорошо знаю, что мою позицию запросто можно воспринять как проявление высокомерия. Но если кто-то так подумал, пусть успокоится: я знаю не больше, чем те, кто рассказывает что угодно о великанах, о фантастических технических приемах, о несуществующих скульптурах, видных только в определенные часы дня, прежде всего вечером, о подлинном смысле этих каменных глыб. Поразительней всего, что у большинства этих болтунов, когда они позволяют себе давать исчерпывающие объяснения по поводу Карнака, имеется под рукой печатный путеводитель или номер журнала. Литературы на эту тему множество. И воображение ее авторов работает вовсю. Легенда о святом Корнелии, превращающем своих преследователей в каменные глыбы, — не более чем простая констатация, сделанная местными жителями на основе подлинного и искреннего культа святого Корнелия, покровителя рогатого скота; святой всегда изображался в виде папы (потому что его в большей или меньшей степени отождествляли с загадочным папой Корнелием), и его сопровождал бык, гордо щеголяющий парой рогов. В самом деле, разве неизвестно, что когда-то в районе Карнака во времена кельтов почитали индоевропейское божество третьей функции по имени Кернунн — рогатого персонажа, в которого кельты, вероятно, превратили древнее автохтонное божество эпохи великих охотников на оленевых? И здесь налицо преемственность культов, преемственность верований и прежде всего преемственность духовной идеи изображения богов — или, скорее. Бога — в виде, соответствующем их социальной функции.

Но это ничуть не мешало мне бродить по аллеям менгиров Карнака, когда там не было никого, в основном осенью или зимой. Тогда я снова переживал впечатления, которые испытал в свое время, к концу того сентябрьского дня, когда мы с Клер слышали, как гром прокатывается по камням. Я искренне верил в магнетизм этого места. Теллурическую силу, выходившую на поверхность почвы, я вполне ощущал ладонями. Случалось мне и прижаться к гранитному обломку в попытке пропитаться невероятной энергией, которая, как я знал, бурлит под поверхностью земли и готова подняться к небу, как бесконечный призыв к вечности. В этих аллеях я проводил прекрасные часы — часы молчания. Ведь вместо того, чтобы громоздить теории, сколь угодно блестящие и убедительные, я довольствовался тем, что ощущал. Я не испытывал ни разочарования, ни чувства, что оскверняю место, которое люблю и считаю вполне достойным уважения. Красное солнце, умиравшее, растворяясь в вечернем тумане, вызывало во мне радость познания смерти, которая была не смертью, а, напротив, метаморфозой, по окончании которой мне предстояло причалить к иным берегам. Опять-таки Шатобриан: «Поднимитесь, желанные грозы, чтобы унести Рене к пространствам иной жизни!» Грозы были мне хорошо знакомы. Как и ветер с открытого моря: он доносил до меня крик чаек, парализованных светом. Только на ландах Керлескана, Кермарио или Ле-Менека я никогда не чувствовал разочарования: я всегда ощущал там, чтобы взять с собой, могучее дыхание некой жизни, которая, конечно, мучила меня, но и безнаказанно уносила на крыльях перелетных птиц. Кто это утверждал, что аквилон — ледяной ветер из далекой Гипербореи? По-моему, в аквилоне нет ничего агрессивного: он — мой друг и приносит мне глубинный и тайный огонь, от которого пробуждаются мертвые и солнце рассыпается на тысячи и тысячи золотых частичек, к великой радости существ и веществ.

Так постепенно по ходу моей жизни Карнак и все мегалитические памятники, окружающие его, исподволь преобразили мой взгляд на мир: из ошеломленного ребенка, каким я был, когда этот образ предстал передо мной впервые, я превратился в служителя некоего храма, пределов которого я не знал и ритуалы которого были мне абсолютно неизвестны. Это опасная должность, и она вовсе не обязательно помогает понять тот способ существования, какой, как можно предположить, вели строители мегалитов. Я никогда не намеревался быть друидом, очень хорошо зная, что в нашем современном обществе сама функция друида беспредметна. Я никогда не намеревался быть жрецом этой мегалитической религии, которая, как я подозреваю, была лишь великой попыткой человеческого духа постичь божественное начало. Итак, я бродил по аллеям менгиров Карнака, как паломник, который ищет пути света.

Я стал думать, что мегалитической цивилизации не существовало, что ее никогда не было, как, впрочем, и кельтской. Слишком большие расстояния как во времени, так и в пространстве отделяют менгиры друг от друга. Менгир Ле-Манио со змеями, вырезанными у его основания, на две тысячи лет старше аллей, проходящих по бокам от него. Сколько всего случилось за две тысячи лет! Кто мог бы утверждать, что цивилизация Галлии в эпоху Цезаря и Верцингеторига была той же, что и пять веков тому назад или когда она была идентична цивилизации дохристианской Ирландии: когда Галлия уже постепенно дозрела до социальной системы римского типа (чем объясняется легкость ее романизации), Ирландия — на чью землю никогда не ступал ни один римский легионер — оставалась архаическим пастушеским обществом («архаический» не означает «примитивный» в уничижительном смысле слова), каким, впрочем, была и в первые века христианизации, чем объясняется специфический характер так называемого кельтского христианства. Поэтому приходится признать, что как во времени, так и в пространстве существовал ряд мегалитических культур, которые можно так назвать, коль скоро они строили эти знаменитые памятники, но, вероятно, различных в разных местах и в разные эпохи, укладывающиеся в период между четвертым тысячелетием и началом бронзового века, то есть 1600 годом до н. э., для крайнего Запада. Это не очевидно, уверенность в этом опирается не на исторические документы, которых совсем нет, а на средства исследования, которые создала и использовала современная археология. И еще не следовало бы забывать, что мегалитические монументы повторно использовал каждый новый завоеватель крайнего Запада, в частности кельты; тогда становится ясно, что проблема «цивилизации» строителей мегалитов далеко не проста и что ее можно объяснить лишь с точным учетом всех обстоятельств, времени и места, разновидности памятника, его размещения, различных влияний, которые могли на нем сказаться, приемов и техники, которые были основными при его возведении.

В таком вот состоянии духа я продолжал свои исследования мегалитического мира. В Ирландии я блуждал под холмом Нью-Грейндж, который так прославили многочисленные мифологические легенды, связанные с ним: это дворец Богов и Героев, это Иной Мир в самом тайном и волнующем своем проявлении. Тогда я заметил, что в центральной камере Нью-Грейнджа, столь странно отделанной колоннами, на которых блестят удивительные спирали, все соединено так, что ни капли воды, ни следа влаги не просачивается с нависающего свода — настолько совершенно пригнаны камни. Зато я мог обнаружить, что в день зимнего солнцестояния первый луч восходящего солнца проникает сквозь извилистый и узкий коридор и падает точно на камень в центре святилища, посреди так называемой погребальной камеры. Это не может быть случайным совпадением. Спирали Нью-Грейнджа, который я упорно называю сидом Бруг-на-Бойн, жилищем бога Энгуса, и где произошло столько удивительных мифологических приключений, долго не давали мне покоя, так же как и изображения волос на опорах Гавриниса.

Ирландия особенно помогла мне шире взглянуть на «мегалитическую цивилизацию». Нигде, ни в какой другой стране, каждый новый захватчик повторно не использовал крытые аллеи и дольмены с такой непреложностью. Кельты превратили их в жилища своих богов, и первые христиане тоже не стали их разрушать: когда они не могли стереть в народе память о них, им приходилось христианизировать эти строения, возводя на их месте скиты или представляя их жилищами нечистой силы, входами в чистилище или даже в ад. Правда, древние языческие божества очень часто становились либо «святыми» кельтской агиографии, островной или континентальной, либо бесами, а то и просто стражами христианского Иного Мира, стерегущими Брод душ и больше не позволяющими людям с того берега возвращаться в человеческий мир. Только с началом поисков Грааля сообщение вновь восстановилось: тогда герои смогли безнаказанно проходить через врата Ада и возвращаться, унося немного света, который всегда столь ярко сияет там.

Я видел также вычурные резные изображения Ноута, Доута и Лох-Крю — других холмов, которые еще не открыли всех своих тайн. Я видел дольмены, которые трудно отличить от земли, из которой они появились, — это было в удивительном Баррене, обширной известковой пустыне с трещинами, богатыми экзотической растительностью, недалеко от порта Галуэй, где собираются сотни лебедей, которые, как в Ирландии знает каждый, — вестники Иного Мира, по меньшей мере женщины-феи, летящие от холма к холму, увлекая с собой по дороге смельчаков, влюбившихся в их незапятнанное оперение. Я видел отдельные менгиры в горах Керри, близ странных кельтских крестов — очевидно, позднейших форм стоячих камней — полуострова Дингл, недалеко от сложенных сухой кладкой скитов, которые традиция приписывает первым святым, таким, как «святой» Брендан, Бран мак Фебал языческого предания, отправившийся в море в поисках Земли Женщин, Эмайн Аблах легенд, иначе говоря, Авалона, Острова Яблонь, или же в призрачной Коннемаре, где за стены сухой кладки цепляется туман, или на торфяниках центральной области, где Шаннон лижет стены монастыря Клонмакнойз, башни которого напоминают Великий менгир Локмариакера. Я чувствовал себя там как в родной стране, где, может быть, далекий предок воздвиг столп в память о событии, о котором уже не осталось иных свидетельств, кроме этого камня, презирающего ветер и грозу, словно око Божье перед треволнениями мира.

Я побывал и среди мегалитов Великобритании, на том острове Британия, откуда моих пращуров изгнали Saozhon Ruzh, «красные саксы», проклятые захватчики, которых призвал король-изменник Вортигерн и которых некоторое время сумел сдерживать сказочный Артур. Я видел надгробный столп Тристана, «сына Куноморуса», то есть Марка-Кономора, стоящий неподалеку от Тинтагеля, хищный силуэт которого грезился мне с отроческих лет. Я проник в холмы острова Мэн, Insula Mona, который англичане упорно называют Англси, хотя это земля в высшей степени кельтская. Я размышлял в погребальной камере Брин-Целли-Дду, чье название означает «Холм Черного Леса», и искал там знаки, которые бы позволили мне понять, в чем состояла великая мечта этих мегалитических миссионеров, рассеявшихся по всему крайнему Западу, распространяя свое призывное послание, оставляя на каждом этапе памятник, который напоминал бы о существовании Богини Начал. И эта Богиня Начал, ирландская Маха, армориканская Моргана, носила имя Керидвен в Уэльсе, близ озера Бала, иначе говоря, Ллин Тегид, где стоял ее сказочный дворец и где бард Талиесин получил посвящение. Один дольмен недалеко оттуда как раз считается «могилой Талиесина», и отчаянный человек, который согласится провести там ночь, рискует проснуться либо безумцем, либо поэтом. А я знал, что в Броселиандском лесу, в моей Арморике, один разрушенный дольмен называется «могилой Мерлина». Мерлин, Талиесин — мои всегдашние спутники на дороге, ведущей через синеватые ночи Иного Мира… И на ум мне пришло несколько обрывков из поэмы, приписываемой Талиесину: «Я был водой, я был пеной, я был деревом в таинственном лесу…» Когда погружаешься в мир мегалитических холмов, времени больше не существует.

Как раз в этом состоянии духа я в январе 1981 года начал снимать для телевидения документальный фильм о Карнаке в обществе моего верного постановщика Робера Мориса. Сколько часов мы провели в аллеях менгиров Карнака, во сколько холмов забрались, чтобы отыскать нужные места и решить, что можно снимать! Потом с нашей технической группой и мальчуганом из Карнака, которого выделили нам администрация и министерство национального образования, в течение недели съемок мы получили большое удовольствие и неизгладимые впечатления. Какой уж фильм получился, такой получился. Его не раз показывали. Но я не могу не воспринимать его как частицу своей души и души Робера Мориса. Это последний фильм, который я снимал вместе с ним. А на одном из великих менгиров Кермарио, «Города мертвых», красное солнце сверкает как молния, отразившись от камня, прежде чем исчезнуть в море тумана, который иглы сосен колют, но так и не могут разметать по сторонам. Карнак… название, которое в гуле ветра слышится словно удар грома, донесшийся из другого мира…

Я часто брожу по огромным полям Карнака. Иногда по вечерам, когда ветер приносит знак, понятный мне одному, я сажусь в машину и еду на юго-запад. От моего дома до Карнака недалеко. Мне должно бродить там в поисках тропинок, которые ведут к свету. Мон, которая тоже ищет свет и рисует поиски Грааля, никогда не заканчивающиеся, очень хорошо знает, что в аллеях менгиров что-то спрятано. Иногда она пугается этого и оставляет странствовать меня одного. Иногда она составляет мне компанию; и когда облака и скалы таинственно сливаются, из-под земли доносится глухой гул.

Карнак — это область камней. Но камни умеют говорить. Они сохранили память о былом, которого уже невозможно даже вообразить.

Глава II КАМНИ, ПОДНЯВШИЕСЯ ИЗ ПРОШЛОГО

Есть два Карнака. Один тянется вдоль побережья в глубине бухты Киберон, защищенный от ветров с моря и всех волн, идущих откуда-либо. Под солнцем, которое здесь светит чаще, чем в каком-либо другом районе Морбиана, простирается обширный, ласковый, приветливый песчаный пляж. Это то, что называется микроклиматом. С мая по сентябрь температура постоянна, и к полудню воздух обязательно не холоднее 18°. За ухоженными и закрепленными дюнами среди сосен рассыпались спокойные домики с белой облицовкой и голубовато-серыми шиферными крышами. Деревья высокие, густые, и пейзаж в целом выглядит средиземноморским, недостает лишь фиолетового цвета неподвижного неба. Ведь иногда в это пространство вторгается туман, словно над побережьем тяготеет память о былом, от которой ничто не может оградить эту местность. Улицы носят характерные названия. Здесь повсюду «проспект Друидов», «супермаркет Друидов», «агентство Друидов». Но за гранитными фасадами, не бросаясь в глаза, скрывается бетон. Любопытное место. Все здесь искусственное. Все здесь новое, кроме нескольких обломков довоенной постройки. Это Карнак-Пляж, курортное место, слегка снобистское, слегка чопорное, но наделенное скромным обаянием буржуазии. В конце концов, почему бы не использовать мягкость климата и милосердие океана, забывшего, что надо быть свирепым? Почему бы не использовать природу, умеющую проявлять щедрость и принимать в свое лоно медлительное дыхание погоды, приносящей расслабление и удовольствие? Все тут гармонично, спокойно; даже забываешь, что во всех остальных местах море продолжает свою подрывную работу против европейского материка.

Но Карнак-Пляж — не Карнак-Город. Два этих пространства разделены нетронутыми зонами, на которые постепенно вторгаются второразрядные жилые дома. Бывшие соленые болота теперь пересохли, и эти места либо застроили, либо оставили полезными no man’s lands.[2] Некоторые из них даже стали пресноводными прудами. А за ними — старый городок Карнак с его приходской церковью, посвященной святому Корнелию, и его старым музеем доисторической эпохи имени Милна и Ле Рузика, теперь переведенным в бывший дом священника. Над порталом церкви возвышается святой Корнелий в обществе своего быка с роскошными рогами, а северный портал — курьезное барочное строение, увенчанное внушительным козырьком. Это придает окрестностям храма совершенно особую атмосферу. Если учесть, что этот портал датируется 1792 годом, можно задуматься, оставила ли в этом краю свой след Французская революция. Во всяком случае, это триумф того, что иногда называют стилем рококо. И однако культ святого Корнелия восходит, похоже, к очень отдаленным временам, когда в храмах изображали только главное, безо всяких финтифлюшек, которые загромождают иные из прекраснейших памятников Бретани. Может быть, дело дошло до этого из-за болезненного воображения кельтов? Есть сильное искушение сделать такой вывод: в век Просвещения кельтский дух, похоже, еще не умер. Впрочем, им бредила еще эпоха Шатобриана, когда валлийский эрудит Йоло Морганнук воссоздал — многое выдумав — неодруидский ритуал для новых язычников.

И однако в городке Карнак царит великий покой, словно бы его жители решили оградить себя от бесспорно возбужденной ауры, тяготеющей над его окрестностями: Карнак — столица Камня, но этот Камень вовсе не неподвижен, он живет, он выставляет себя напоказ, он движется по прихоти верований и ритуалов, он рассыпается и напоминает о себе адскими хороводами. Камень. Да, Карнак — воистину столица доисторического Камня.

Карнак — название не бретонское. Возможно, это разочарует любителей фольклора и мечтателей о вечной и вездесущей Бретани. Карнак — и не европейская транскрипция названия местности Карнак в долине Нила, да не посетуют на это любители синкретизма и лжеученые, всегда готовые из малейшего созвучия слов сделать неколебимые выводы. Фактически название Карнак — галльское или, вернее, галло-римское: в нем легко различить хорошо известный суффикс — aco, столь распространенный в римской топонимии, на основе которого создано столько географических названий в форме на — ac в Окситании и бретонизованной Арморике или в формах на — e или — y в Лангдойле. Что касается первой части, carn, некоторые хотели в ней видеть индоевропейское слово, от которого произошло английское cairn, что значит «могильный холм»: в таком случае Карнак — «Место Холмов», что выглядит правдоподобно. Но предлагали также галльское слово carn или kern, означающее «рог», что ассоциировалось бы с древним богом Кернунном и, разумеется, с именем нынешнего покровителя Карнака, таинственного святого Корнелия. Утверждать что бы то ни было очень трудно, но по-бретонски Карнак называется «Керрег», то есть «город рядов камней» — название совершенно оправданное и не вызывающее никаких споров.

Ведь именно ансамбль аллей менгиров вызывает в Карнаке наибольший интерес. Впрочем, это уникальное место в мире: нигде больше нет скопления менгиров, расставленных по определенному — хотя загадочному и очень спорному — плану и бесспорно в религиозных целях. Пусть местные легенды ссылаются на чудесное превращение солдат в каменные глыбы, это ничуть не отменяет того факта, что в самом Карнаке и в ближайших окрестностях есть совершенно исключительные и не имеющие себе равных аллеи менгиров. Это принесло Карнаку титул «столицы доисторических времен». Будем сдержанней и лучше скажем: «столица мегалитизма». Это уже признание своеобразия этого места и многочисленных загадок, которые оно ставит, сколько бы до сего дня ни было попыток дать ответ и сколько бы ни предлагалось объяснений.

Сразу же напрашивается констатация: аллеи как будто ориентированы по солнцу, потому что они идут приблизительно по линии восток-запад и в каждой из отдельных аллей самые маленькие менгиры расположены на востоке, а крупные глыбы, образующие ограду, — на западе. Это реальность, а не умозрительное построение, но выводы из этого можно делать какие угодно. К тому же, прежде чем предпринимать любое описание аллей Карнака и любую попытку объяснения, необходимо учесть одну вещь: эти памятники построены несколько тысяч лет назад и, надо сказать, представляли собой очень удобные каменоломни для поколений местных жителей, особенно в средние века и в новые времена. Очень хорошо известно, что многие окрестные жилища построены из стоячих камней, часто из тех, которые нашли упавшими на землю. Тот же способ повторного использования отмечен уже в самих мегалитических постройках, и чрезмерно удивляться этому не приходится. К тому же через поля менгиров были проложены дороги — некоторые менгиры пришлось удалять или в крайнем случае передвигать. Это должно бы насторожить авторов теорий в духе мегалитического эзотеризма, которые, ссылаясь на карты и графики, изобретательно пытаются доказать, что тот или иной памятник, та или иная аллея, тот или иной холм соответствуют некой сакральной географии, которую знали, разумеется, только строители мегалитов — и сегодняшние их восторженные почитатели. Подобные гипотезы вполне могут быть высказаны и поняты, но найти хоть малейшее серьезное доказательство измышлений такого рода нет никакой возможности. На самом деле надо признать: то, что мы видим в Карнаке, если говорить об аллеях менгиров, составляет лишь часть, притом ничтожную часть, того, что существовало в свое время. То, что осталось, смотрится, конечно, очень внушительно, но ни в коем случае не может дать представления, как выглядел этот обширный ансамбль где-нибудь шесть тысяч лет тому назад.

Итак, на самом восточном конце расположены аллеи менгиров Керлескана, по соседству с одноименной деревней. Ассоциация здесь странная: «Керлескан» значит «сгоревший город». Конечно, ланды, особенно с тех пор, как они поросли хвойными деревьями, в период засухи горят часто — в Бретани это более распространенное явление, чем думают, — но надо сказать, что эти массивные каменные глыбы, вырастающие из зелени, словно руины мертвого города, много веков назад поглощенного бесплодной землей, порождают немало грез, немало фантазий.

Однако, если приводить научные данные, в Керлескане еще стоят 240 менгиров, самые маленькие — на востоке, самые внушительные — на западе, выстроенные в тринадцать параллельных рядов. Пусть с точки зрения нумерологии делают из этого какие угодно выводы, но можно констатировать, что ансамбль каменных глыб размещается на площади размером 880 на 139 метров. Что касается направления аллей, оно не столь отчетливо, как думают: на самом деле, если посмотреть немного со стороны, можно заметить, что ряды идут по кривой, изгибающейся от северо-северо-востока на запад через юго-запад-запад, как бы полумесяцем, обращенным вогнутой частью на северо-запад. На западном конце аллей находится явственно различимый четырехугольник, тридцать девять глыб которого еще стоят. Было ли здесь огороженное священное место, внутри которого отправляли культ мегалитические жрецы, или место, куда стекались паломники и благочестивые люди? Нельзя сказать.

Немного дальше, очень в стороне от аллей, находится один менгир, самый высокий во всем секторе: он достигает шести метров в высоту. Этот менгир явно отдельный и выполнял другую функцию, чем те, которые сгруппированы в аллеи. Может быть, впрочем, его возвели раньше аллей. Менгир-указатель, как очень часто называют стоячие камни, расположенные невдалеке от кургана? Или просто веха на священном пути? Ответить на эти вопросы невозможно.

Аллеи менгиров Кермарио намного более эффектны. Они занимают площадь размерами 1250 метров в длину на 100 метров в ширину и включают 982 стоячих камня, поставленных в десять рядов. Некоторые из этих камней были поставлены на место и реставрированы после 1874 года, потому что в то время насчитывалось не более 200 стоячих менгиров на 650 лежачих; с тех пор камни, затерявшиеся в растительности, находили и ставили на первоначальное место. Некоторые из них выглядят крайне примечательно, и вполне понятно, что в разные эпохи они могли разжигать воображение наблюдателей. Если дать волю воображению, очень легко увидеть в этих глыбах, на самом деле сильно выветрившихся, статуи с антропоморфными контурами. Разумеется, это чистой воды иллюзия, но она объяснима, поскольку ансамбль выглядит странно. Просто надо знать, что искусство, называемое мегалитическим, абсолютно не фигуративно и тем более не антропоморфно: напротив, похоже, архитекторы и художники эпохи мегалитов стремились к абстрактной схематизации, чтобы не сказать — к символам. Но коль скоро любой язык символов предполагает определенные кодовые формы, надо решиться и признать: этот код нам абсолютно незнаком, и есть немалый риск, что он навсегда останется загадкой. Тем не менее блуждание по аллеям менгиров Кермарио не может оставить равнодушным даже самого скептического туриста: там есть нечто грандиозное, волнующее, сверхчеловеческое, для чего даже не надо поминать великанов или существ из Иного Мира, якобы задумавших и построивших эти аллеи, достаточно заметить, сколь сильно здесь выражено сакральное начало. Наконец, нельзя забывать, что слово «Кермарио» означает «Город мертвых»: названия часто живут долго и обязательно свидетельствуют о какой-то реалии прошлого. Здесь возникает впечатление большого некрополя. Однако менгиры аллей не надгробные памятники: у их подножия никогда не находили ни могил, ни человеческих останков, и нет никаких оснований делать из них надгробные камни, какие во множестве стоят на кладбищах Британских островов вокруг церквей или соборов.

Именно в Кермарио можно увидеть самые красивые образцы стоячих камней. Один из них, теперь упавший, составляет в высоту 6,42 метра, а рядом с ним возвышается трехметровый камень. На основание этого менгира нанесена резьба, где можно разглядеть змей. Здесь аллеи тоже идут с востока на запад, но есть нюансы: как и в Керлескане, отмечается искривление полумесяцем с северо-северо-востока на юго-юго-запад. Поскольку это искривление не связано с особенностями местности, напрашивается вывод, что у него была определенная причина, но какая? Астрономических теорий по этому поводу было выдвинуто без числа, но все чисто гадательные, и удовлетворительного ответа получить не удалось.

Небезынтересна тема змей, обнаруженных на менгире в Кермарио. В основном на менгирах никакой резьбы не бывает: символической резьбой, сравнимой с иероглифами, довольно часто украшены опоры, то есть подпорные столбы, дольменов и крытых аллей, а менгиров, на которых вырезаны какие-либо знаки, очень мало. Такие есть на одном менгире близ Мустуарака, на ландах Ланво. На одном менгире в Стоунхендже, в Великобритании. Стало быть, и на одном в Кермарио, где изображены змеи. Так вот, между Кермарио и Керлесканом есть определенная преемственность: аллеи менгиров не прерываются, проходя сквозь современные сосняки, даже если эти ряды состоят из маленьких камней, почти незаметных среди растительности. И эти непрерывные аллеи проходят поверх древнейшего холма, Ле-Манио, увенчанного менгиром, на основании которого тоже есть змеевидные знаки, благодаря успешной реставрации и благоустройству теперь хорошо видные. Так вот, согласно проделанным научным исследованиям, холм — и менгир — Ле-Манио появились на две тысячи лет раньше самих аллей. Это вызывает проблемы.

В самом деле, уж очень похоже, что население, веками и тысячелетиями жившее на территории Карнака, не обязательно всегда имело одни и те же метафизические или религиозные представления, одни и те же ритуальные обычаи. Если строители аллей откровенно прошли по священной территории и провели по ней аллеи, напрашивается вывод, что они не признавали, если не презирали, прежние святилища. Тогда опять-таки следует поставить принципиальный вопрос: существовала одна или несколько мегалитических цивилизаций? Смахивает на то, что несколько, и это едва ли упрощает понимание феномена как такового.

С другой стороны, змеевидные знаки, найденные на отдельных менгирах, должны иметь если не точное значение, то по меньшей мере определенный смысл. В кургане Гавриниса, более древнем, чем аллеи, и, вероятно, современнике холма Лe-Манио, тоже обнаружили змей, вырезанных на опорах, где они соседствуют с изображениями топоров без топорищ, увенчанных очень абстрактными рисунками, напоминающими волны, волосы и растительность. Что же означают эти змеи?

На этот счет выдвинули много гипотез. Змея — символ, хорошо известный с самых отдаленных доисторических времен: она — образ того, кто ведает, потому что проскользнет повсюду. К этой категории принадлежит змей из Книги Бытия, даже если впоследствии на него возложили все грехи мира. Змея означает «отверстие во внутренний мир», проникновение в этот внутренний мир, то есть инициацию. И, даже если не придавать слишком большого значения этому слову, употребляемому к месту и не к месту, все-таки надо признать, что змеевидные знаки, найденные на менгирах Кермарио и Ле-Манио, свидетельствуют о возможности входа в мир внешне запретный, внешне скрытый за повседневной реальностью, будь то Мир Мертвых (к слову «Кермарио» нельзя отнестись равнодушно) или Мир Богов. В конце концов, если люди мегалитических времен приложили столько труда, чтобы задумать и выстроить столь монументальные ансамбли, значит, у них были на то причины духовного характера и они верили в иную жизнь в ином мире.

Предположили также, что проводились змеиные церемонии: как не вообразить медленно, словно змеи, ползущие по аллеям процессии, которые поют хвалы Божеству? Надо сказать, что подобный образ больше подходит для кинематографического блокбастера, чем для научного утверждения, от которого требуется больше строгости. Конечно, аллеи менгиров могли служить для прохождения змеевидных процессий: территория для этого подходит превосходно. Но это лишь фантастические домыслы, не опирающиеся ни на какие реальные доказательства. Тем не менее известно, что во многих традициях существуют «танцы змеи» и что они имеют свое значение для некоторых культур, которые мы характеризуем как «природные», не находя более подходящего определения. Во всяком случае, великие ансамбли Карнака находятся на открытом воздухе, и их можно рассматривать только как место природных культов, равно как и позднейший галльский неметон, расположенный в лесу. Современный обычай — дошедший до нас от античного Средиземноморья — использовать выстроенные храмы, тайные места, предназначенные для того, чтобы удаляться от мира, и сами в некотором роде удаленные от него, вытеснил из нашей памяти времена, когда человеку приходилось непосредственно сталкиваться с невидимыми силами, которые его окружали и либо внушали доверие, либо пугали, но он всегда прислушивался к глубинным голосам природы, чтобы понять их волю и начертать божественный план, без которого не может найти себе оправдания ни одно общество.

Притом недалеко от еще существующих аллей Кермарио, несколько южней, рядом с «Малой Мызой», можно обнаружить три менгира, которые не относятся к ансамблю Кермарио и представляют собой последние остатки древней аллеи, шедшей в направлении север-юг. Одно это уже доказывает: то, что мы видим на территории Карнака теперь, — лишь ничтожная часть того, что должно было существовать здесь в доисторические времена. И очень похоже, что видимый дольмен Кермарио, который обогнула — не затронув — дорога районного значения, принадлежит к этому другому ансамблю. Впрочем, это особая разновидность дольмена, так называемый «дольмен с коридором», который в свое время, как все памятники этого рода, был покрыт землей или щебнем, образующими искусственный холм. Полагают, что этот тип дольмена, который часто встречается на побережье армориканской Бретани, датируется довольно отдаленной эпохой, возможно, шестым-пятым тысячелетиями до нашей эры; в таком случае это первые пробы мегалитических строений, потому что основной период мегалитизма как такового относят к четвертому-третьему тысячелетиям. Конечно, не надо воспринимать эту датировку — даже если она сделана посредством научных методов, например с помощью углерода-14, — как истину в последней инстанции. Допуски могут меняться и иногда бывают очень широкими, но надо признать, что этот дольмен, представляющий собой сопряжение между аллеями Кермарио и ныне исчезнувшей аллеей, которая находилась на юге, явно старше построек самих аллей. И можно утверждать, что этот дольмен — надгробный памятник, даже если в последующие времена он мог служить святилищем для людей, чьи религиозные обычаи не обязательно совпадали с обычаями его строителей. Никогда не надо забывать, что в христианские храмы были превращены многочисленные языческие храмы — а также светские «базилики» — и что именно на их основе возник первоначальный план того строения, которое неправильно именуют церковью, потому что слово ecclesia означает просто «собрание».

Однако западнее Кермарио, за густым кустарником и соснами, можно заметить и другие каменные глыбы, очень маленькие. На самом деле аллеи продолжаются, даже если это незаметно. Они становятся значительными только в месте, называемом Ле-Менек, что означает просто «каменистый». Разместившись на площади, имеющей 1165 метров в длину на 100 метров в ширину, они в настоящее время насчитывают 1099 менгиров, поставленных в одиннадцать линий. Самые маленькие находятся на востоке, самые высокие (около 4 метров) — на западе; в самом деле, линии идут с северо-северо-востока на юго-запад-запад. Ансамбль грандиозный, его протяженность и расположение глыб впечатляют. Некоторые из этих глыб имеют странную форму, и нашлись люди, которые сочли возможным — передернув факты, порой даже поскребя камень, прежде чем сделать «неопровержимые» снимки, — увидеть на них человеческие лица. Здесь все возбуждает воображение. Чувствуется, что место сакральное, что оно всегда было таковым, что эта земля непременно чем-то связана с небесным миром. И со всего мира сюда едут полюбоваться камнями, поднявшимися из Прошлого, поразмышлять здесь, помечтать или просто-напросто попытаться понять, что могла представлять собой цивилизация неведомых людей третьего тысячелетия до нашей эры.

Западную оконечность аллей менгиров Ле-Менека составляет кромлех из 70 еще стоячих камней, расположенных полукругом, но, к сожалению, в него «вторглись» дома деревни, стены которых явно построены из исчезнувших менгиров. Здесь, и никаких сомнений в том нет, перед нами гигантский храм на открытом воздухе, предназначенный, вероятно, для отправления солярного культа. Это все, что можно сказать. Церемонии, которые должны были здесь происходить, каждый волен воображать сам. Но более, чем где-либо, как и в сердце памятника Стоунхендж в Великобритании, здесь испытываешь впечатление, что находишься «посреди», в «центре», где сходятся все энергии мира, все силы вселенной. Это только впечатление, но оно настолько отчетливо и настолько общее для паломников-посетителей любого послушания, что трудно отрицать: кромлех Ле-Менека — это настоящий неметон, идеальная проекция Неба на Землю, место встречи выразимого и невыразимого, видимого и невидимого. Жизни и Смерти.

Но аллеи менгиров здесь не прекращаются. Невероятное скопление мегалитических памятников продолжается на запад, и среди них попадаются одиночные менгиры — видимо, остатки более значительных ансамблей, дольмены и холмы. Фактически контуры территории, которую можно определить как «сакральную», простираются от реки Краш на востоке до реки Этель на западе, и она доходит до места, которое ныне называется полуостровом Киберон, а в конце неолита и начале века металлов было настоящим островом.[3] В современных коммунах Киберон и Сен-Пьер-Киберон находят много отдельных менгиров или групп по два-три камня, явные остатки более значительных аллей: на этой земле, бедной и исхлестанной морскими ветрами, камень, оказавшийся на поверхности почвы, был заманчивой и легкой добычей, и вполне можно допустить, что древние ряды менгиров могли послужить каменоломнями для строительства домов.

Однако западней, на территории Эрдевана, встречаются другие аллеи менгиров, еще хорошо сохранившиеся, которые срезала дорога районного значения Локмариакер — Пон-Лоруа.

В месте, называемом Керзеро, поле менгиров простирается на 2105 метров с северо-востока на юго-запад и включает 1129 камней, два из которых превышают в высоту 6 метров. Немного в стороне, в некоем подобии загона, окруженном дубами, находится группа менгиров, отдельные из которых теперь упали и в которых эрозия проделала так называемые чаши (bassins), из-за чего возникло дурацкое название, которое еще встречается в объявлениях, — «Стол Жертвоприношения». Конечно, и оттуда многие глыбы исчезли, послужив для постройки окрестных домов, но невозможно оставаться равнодушным при виде этой причудливой группы менгиров на месте, неотвратимо напоминающем неметон галлов, то есть священную поляну среди леса.

Внешне зона аллей менгиров заканчивается в Керзеро. Река Этель, представляющая собой настоящее внутреннее море с глубокими и меланхоличными бухточками, нечто вроде залива Морбиан в миниатюре, — рубеж, как будто ограничивающий сакральную землю. Но с другой стороны реки Этель тоже заметны многочисленные следы от групп менгиров, указывающие, что раньше здесь были аллеи, несомненно, не столь значительные, но вполне различимые. Прежде всего это относится к территории Плуинека, где можно наблюдать кое-какие остатки упорядоченных рядов. Из-за форсированной застройки этой зоны многие памятники исчезли, но память о них очень живуча, хотя бы в виде местных устных преданий: в самом деле, рассказывают, что иными вечерами камни Плуинека «идут пить воду к реке Этель». Очевидно, это подходящий момент для поиска сокровищ, спрятанных под их основаниями, что небезопасно для смельчака, теряющего время на подсчет найденных богатств, вместо того чтобы поскорей их унести.[4] В народной памяти, переданной от предков, мегалитические камни всегда связаны со спрятанными сокровищами, которые находятся под охраной сверхъестественных сил.

Опять-таки в месте под названием Гельдро-Ильо сохранилось несколько экземпляров менгиров, когда-то, должно быть, покрывавших значительно большее пространство. Надо отметить, что недалеко оттуда можно увидеть каменистый склон, соответствующий бывшему побережью. Так вот, это место называется Магуэро, что очень показательно: в самом деле, это бретонское слово множественного числа означает «крепостные стены» (латинское marceria), а в топонимии армориканской Бретани так называются руины крепостей или храмов, восходящие к отдаленным эпохам, во всяком случае ко временам до прихода бретонцев на полуостров. Было ли на территории Плуинека («прихода святого Итинука») большое святилище, аналогичное тому, какое мы видим в Карнаке? Стойкое предание, связанное с камнями Плуинека, как будто наводит на такую мысль.

Ряд аллей менгиров как таковых закончен. Чтобы найти еще столь же значительную цепь менгиров, надо отправиться намного дальше на север, на гребень ланд Ланво, а именно в лес Флоранж. Это всего один ряд, и большая часть глыб в наше время лежит. Но, похоже, эта аллея параллельна пути, который в этом краю называют Хент Корневек, то есть «Корнуэйльской дорогой»: это бывшая римская дорога, которая шла из Анже, пересекала реку Вилену в Рье, далее шла через Кастеннек в Бьези-лез-О, по реке Блаве до старинного города Карекс и заканчивалась в Абер-Враше, недалеко от исчезнувшего античного города Толента, о котором народная традиция сохранила диковинные воспоминания. А ведь известно, что римляне при строительстве путей использовали галльские дороги (при этом расширяли и мостили их), а галлы в свою очередь прокладывали их по старым доисторическим дорогам. Римская дорога, идущая из того же Анже через Рье, разветвляясь на Ванн и Кемпер (Civitas Aquilonia), проходит через Сент-Анн-д’Оре к северу от зоны Карнака, тогда как другая ветвь ведет из Ванна в Локмариакер (настоящую столицу независимых венетоз[5]) через брод Венсен. Очень похоже, что мегалитические памятники всегда находятся в непосредственной близости от римских дорог, однако в стороне, словно сакральную зону не следовало затрагивать и в то же время очень удаляться от нее. По античным дорогам можно достичь любой точки Карнака, но он достаточно отдален от них, чтобы они не проходили непосредственно через него.

Но не только аллеи менгиров в Карнаке и в этой местности, похоже, в мегалитические времена на самом деле были чем-то вроде сакральной территории. При любом целостном изучении феномена мегалитов надо учитывать и другие памятники, которые не обязательно по времени возникновения совпадают с этими аллеями. Есть также менгиры одиночные или в маленьких группах, в кромлехах,[6] дольмены и крытые аллеи разных типов, погребальные камеры под курганами.[7] А область Карнака, область реки Этель, область Локмариакера, оба берега реки Оре, а также полуостров Рюис и некоторые острова залива Морбиан особенно богаты памятниками такого рода, среди которых можно отметить некоторые петроглифы,[8] необыкновенно интересные как для изучения доисторического искусства, так и в плане выдвижения гипотез о религии строителей мегалитов.

В Карнаке прежде всего обращает на себя внимание курган Сен-Мишель, находящийся очень недалеко от городка; с вершины этого кургана открывается очень красивый вид на весь ансамбль аллей менгиров. Этот памятник впечатляет своими размерами: его высота — 12 метров, длина — 125, ширина — 60. Он увенчан современной часовней, посвященной святому Михаилу, чему не приходится удивляться: в народной вере великий Архангел Света часто занимал место древних солярных божеств,[9] и нет сомнения, что в незапамятные времена курган Сен-Мишель был особым местом для отправления культа Света, разумеется, вечного света, того, который сияет в глазах Богини Начал, столь часто изображавшейся на петроглифах Морбиана. Этот курган — явно одна из «гор святого Михаила», какие существуют в Западной Европе почти повсюду и представляют собой нечто вроде духовных маяков на путях паломников.

Это составной памятник. На самом деле, перед нами галгал, то есть искусственный холм, насыпанный из камней и щебня. Центральный, наиболее впечатляющий галгал был раскопан в 1864 году, благодаря чему обнаружили две погребальные камеры. Эти камеры содержали 14 ларей с человеческими останками, а также 39 вотивных топоров из редкого камня, жадеита или фибролита, — культовых предметов, с которыми души умерших должны были отправиться в странствие в Иной Мир. Эти вотивные топоры никогда не служили для чего-то иного, и известно, что в районе Карнака существовало много мастерских для их производства, сравнимого с тем, какое можно наблюдать в наши дни в окрестностях великих святилищ и мест паломничества христиан. В этих двух камерах обнаружили также приблизительно 136 разных подвесок и бусин от ожерелий, в том числе бусинки из слоновой кости, и, кроме того, черепки керамической посуды. А на восточной стороне кургана Сен-Мишель опознали дольмен, датируемый ранним неолитом, и это доказывает, что данный холм использовали в разные эпохи, строительство же памятника в целом относят к четвертому тысячелетию до нашей эры при всех оговорках насчет точности этого способа датировки.

На территории Карнака есть еще два холма такого же типа, как Сен-Мишель. Один находится в Мустуаре и намного меньше: высота его — 13 метров, длина — 85 и ширина — 36, увенчан же он, что бывает очень редко, менгиром с резьбой. Во время раскопок, предпринятых в 1922 году, здесь нашли три скелета, много керамических осколков, вотивные топоры, а также галло-римскую статуэтку, изображающую Венеру: это с неоспоримой очевидностью доказывает, что такой тип мегалитических памятников неоднократно использовался в течение веков людьми, принадлежавшими к очень разным культурам. Но, в конце концов, разве образ Венеры в галло-римскую эпоху, перед самым появлением христианской Девы Марии, не был логической репликой Богини Начал?

В деревне Керкадо также есть курган тех же размеров и того же исполнения, скрывающий в себе дольмен; на одной из опор последнего вырезан рисунок, имеющий неясные антропоморфные очертания, а на потолке заметно изображение топора-плуга. Немного севернее, по обеим сторонам дороги из Оре на Киберон, можно обнаружить много следов прошлого: на кургане в Крюкюни тоже стоит менгир, а полуразрушенные дольмены Кериаваля — это древний холм, ныне развороченный. Но наибольший интерес вызывает Мане-Керионед. Это три дольмена, ныне восстановленные, которые раньше составляли один удлиненный курган, обнесенный оградой в форме четырехугольника. Два из этих дольменов находятся на открытом воздухе; на третьем, оставшемся под землей, вырезаны довольно странные знаки. Мане-Керионед — это «холм керионов», иначе говоря, «корриганов», тех низкорослых существ, которые, согласно народным верованиям, — а также древнейшим мифологическим текстам, — часто посещают подземные обиталища Иного Мира.

Далее к западу, на территории Плуарнеля, у основания полуострова Киберон, расположены интересные памятники. Прежде всего это дольмен Рондоссек, содержащий три подземных галереи, но наиболее примечателен дольмен Крюкюно в одной деревне, расположенной в трех километрах от городка. Основной стол этого мегалита имеет размеры 5,2 на 3,8 метра. Этот стол и второй, поменьше, лежат на одиннадцати опорах, тем самым образуя очень просторную камеру. Немного дальше, к северу от деревни, на опушке леса находится дольмен Мане Кроах, фактически крытая аллея, выводящая к двум камерам. Похоже, район Крюкюно был чем-то вроде огороженного священного места, потому что к востоку от деревни тоже заметен четырехугольник, еще включающий 22 менгира, который, возможно, был храмом на открытом воздухе. Этот довольно странный четырехугольник, составляющий около 40 метров на 25, возведен по легко различимому плану: каждый угол соответствует одной из стран света, диагонали направлены на восход солнца в дни солнцестояния. Это место называется Парк-эр-Венглас, что можно перевести как «Поле Голубых Камней». А намного дальше, в направлении Эрдевана, — дольмены Мане Бра («Великий Холм») и Мане Гро («Холм Феи»), сооружения, каждое из которых содержит четырехугольную камеру, продолженную четырьмя боковыми отсеками. На одной из опор в коридоре Мане Бра можно заметить резное изображение щитка.

Однако памятники, наиболее показательные в плане того, что можно назвать дольменическим искусством, находятся к востоку от Карнака: в самом деле, холмами, содержащими петроглифы, особенно богаты район Локмариакера и устье реки Оре. Правду сказать, кроме некоторых местностей Ирландии, таких как долина реки Бойн, нигде в Европе не сосредоточено столько мегалитических резных изображений в одном месте. И хотя эти изображения остаются, по меньшей мере, загадочными и, конечно, не поддаются полному объяснению, однако они представляют собой важное свидетельство культуры народов — строителей мегалитов от конца неолита до начала века металлов.

На территории Краша, в парке Гюран, один дольмен, где не раз проводили раскопки без особого результата, содержит вогнутое скульптурное изображение, в котором можно увидеть корабль на морских волнах. А в лесу Люфанг, в крытой аллее, покрывающего стола которой уже давно не существует, обнаружили опору высотой полтора метра со странной резьбой. Эту стелу, перевезенную в музей Карнака, часто называют «спрут из Люфанга», и она вызывает немало комментариев. На ней изображено нечто, что трудно счесть человеком и что больше напоминает головоногое. И в результате возникает проблема: в самом деле, похоже, есть какая-то связь между этим петроглифом и изображениями в древних культурах Эгейского моря. Было ли в районе Карнака нечто вроде культа спрута или, вернее, «символизировал» ли он что-нибудь, как на островах Эгейского моря? В разрушенном дольмене Пенап на острове Монахов (залив Морбиан) тоже нашли петроглиф, похожий на головоногое. Надо ли считать, что у мегалитического искусства атлантических берегов и у эгейского искусства был некий общий исток? В каком направлении происходило влияние? «Спрут из Люфанга», неизменно околдовывающий и загадочный, оба глаза которого навсегда устремлены в бесконечность, остается одним из объектов, существование которых сильнее всего раздражает, потому что ставит проблемы, связанные с дольменическим искусством района Карнака, а также метафизическими и религиозными мотивациями здешних народов, которые бесспорно пришли с моря.

Ведь здесь мы находимся на территории морских народов. Теперь определенно установлено, что Локмариакер занимает важнейшее место в мегалитической системе, созданной в доисторические времена. Если территория Карнака, похоже, предназначалась для строительства аллей менгиров, то на территории Локмариакера — в которую когда-то входили не только нынешний полуостров, ставший коммуной, но и ближайшие его окрестности и даже другой берег реки Оре, — по всей очевидности, должны были возводиться курганы, просто ли в качестве могильных холмов или еще и как святилища. Обилие петроглифов, во всяком случае, демонстрирует в высшей степени сакральный характер этого места, причем присущий ему за четыре тысячи лет до нашей эры, то есть в эпоху, когда на европейском континенте не было ни одного кельта и, вероятно, ни одного индоевропейца (ни по культуре, ни по расе). Ведь в так называемых первобытных обществах, которые на самом деле являются просто архаической стадией нашего, представление о святилище обязательно предполагает центр, «столицу», даже если она оказывается скорей теоретической и символической, чем по-настоящему политической.

Так вот, Локмариакер бесспорно и во всех смыслах слова был «столицей», центром, каким могли быть Тара в Ирландии или Дельфы для греческих народов. На заре истории, то есть в 56 году до н. э., это был главный порт венетов в войне с Цезарем, откуда выходил флот, чтобы пройти горло Морбиана между Пор-Навало и мысом Керпенир и встретить римский флот. После поражения венетов и романизации этого края Локмариакер, получив, несомненно, название Дариоригум или Дариоритум, стал заполняться римскими постройками, отдельные фрагменты которых сохранились, — появились, в частности, портовые сооружения и амфитеатр. Но центр тяжести постепенно переместился в Ванн, в глубину побережья залива, и Ванн стал новой галло-римской, а потом галло-франкской столицей, прежде чем в VII веке н. э. попасть в руки бретонцев. Локмариакер — это стратегически важное место на оконечности полуострова и на реке Оре, глубина которой позволяет проходить по ней крупнотоннажным судам. Вполне понятно, как венеты — и их предшественники — могли использовать преимущества его положения: на месте нынешнего порта, находящегося, надо сказать, в большом запустении, у них была глубоководная якорная стоянка, хорошо укрытая от ветров с моря и от сильного прибоя и при этом очень близкая к морю во время прилива. Кстати, гораздо позже, в 1665 году, в Керпенире собирались строить верфи для строительства судов Компании Индий. Известно, что предпочтение было отдано Лорьяну. Но в XIX веке, по мнению инженера Фердинанда де Лессепса, на входе в залив Морбиан, то есть на месте Локмариакера, можно было бы построить «лучший порт в мире». Наконец, в конце Второй мировой войны американцы зарезервировали его как место возможной высадки в дополнение к операциям в Нормандии.

Все это показывает, несколько важно это место. Конечно, селение Локмариакер маленькое, очень скромное, пусть даже на два летних месяца его население удваивается. Локмариакер остается деревней, жители которой ловят рыбу и разводят устриц, а также возделывают землю, богатую, хорошо удобряемую водорослями. Но здесь присутствует прошлое, и поток туристов только подтверждает его реальность.

Стоит ступить на полуостров, двигаясь из Краша или Сен-Филибера, как взору наблюдателя открываются многочисленные остатки мегалитов, но по-настоящему все начинается только на входе в селение. Конечно, надо знать, что в поле слева от дороги, в направлении залива, находится дольмен Кервересс, полностью скрытый зарослями, некоторые опоры которого покрыты довольно грубой резьбой. Несомненно, выгодней идти направо от дороги, где легко можно обнаружить Мане-Люд, памятник, очень хорошо отреставрированный и приведенный в порядок.

Мане-Люд («Холм Пепла») — это продолговатый курган из камней, то есть галгал, покрытый на вершине морским илом. Его высота — 5,5 метра, длина — 80 метров и ширина — 50 метров. Он скрывает очень красивый дольмен с коридором, некоторые опоры которого были увенчаны лошадиными черепами, I как обнаружилось во время раскопок 1864 года. Центральная камера, довольно маленькая, была полностью закрыта, и ее наполнял пепел от сожженных костей. Там нашли немало предметов: фибролитовые и кремневые топоры, глиняные черепки, бирюзовые бусины, терракотовые подвески и fusaiole. В западной части галгала — довольно обширная камера, покрытая толстыми плитами и с галереей, вход в которую открывается с юга. На девяти опорах есть углубленные изображения.

Представленные здесь знаки интересны большим разнообразием: тут присутствуют почти все элементы словаря, ключа к которому, к сожалению, у нас больше нет. На самом деле, здесь ясно можно увидеть лодки с вертикальными черточками, которые в равной мере могут быть веслами или стилизованными человеческими фигурами, U-образные знаки, которые могут быть бараньими рогами, символом могущества, топоры с топорищами разного типа, топоры без топорищ, посохи, кресты, которые могут быть стилизованными человеческими фигурами, кривые линии, которые могут быть волнами, ожерелья, солнце с лугами, луну и знаменитый щиток, который, вероятно, не просто щит, а символическое изображение могильного божества, изображение, которое встречается во многих других холмах.

Очевидно, толковать эти фигуры можно как угодно. Однако самый первый вопрос — в том, на самом ли деле дольменические «художники» хотели передать этими знаками закодированное послание. Может, они просто украшали камни, окружающие покойных, как в наше время украшают могилу цветами? Сопоставление этих фигур с теми, какие можно найти в других местах, в других мегалитических зонах, не доказывает ничего: явственно обнаруживаются одни и те же мотивы, и это может означать, что в те далекие времена существовала определенная «мода». Однако, хоть все попытки расшифровать эти таинственные фигуры, даже если они были интересны, в конечном счете оказались совершенно гипотетическими, отвергнуть идею послания нельзя: Искусство — всегда носитель чего-то, совершенно беспричинного Искусства не бывает. И в данном случае перед нами Искусство дольменов.

Далее, по направлению к центру селения, за современным кладбищем есть еще один мегалитический ансамбль, который не просто привлекает внимание, но и вызывает разнообразные вопросы. Прежде всего это курган Эр Гра, в котором некоторые хотели бы видеть нечто вроде пупа земли, от которого якобы начала складываться сеть мегалитических памятников этой местности и всей Бретани. Но курган Эр Гра, находящийся несколько в стороне, вообще не таит никаких секретов. И наибольший интерес вызывает не он.

Более всего впечатляет Большой менгир, так называемый Мен-эр-Роэк («Камень Феи»), который лежит на земле, расколотый на четыре куска, самый длинный из которых составляет 12 метров. Когда этот камень стоял, он составлял 21 метр в высоту на 5 метров в диаметре и весил 347 тонн, то есть очень много: вероятно, это самый тяжелый камень, который когда-либо поднимали люди, и в окрестностях не найдено ни следа карьера, в котором его могли добыть. Это заставляет предположить, что его доставили очень издалека и при поразительных условиях: по всем расчетам, сделанным до сего дня, для транспортировки и перетаскивания этого камня по деревянным каткам (вероятная техника того времени) нужно было не менее 125 пар быков и 12 ООО человек. Утверждают, что этот камень невозможно было поставить вертикально, что неправда: есть многочисленные свидетельства, что он стоял, и к тому же, как доказывает находка монеты Римской империи под одной из глыб, надо признать, он возвышался еще во время римской оккупации и, вероятно, даже позже. Невозможно узнать, был ли он расколот молнией, как считают чаще всего, или разбит вследствие землетрясения, поскольку окрестности залива Морбиан подвержены таковым. А если верить отрывку из Диодора Сицилийского, столь ценного источника при изучении античной истории крайнего Запада, Мен-эр-Роэк мог быть знаменитой Северной колонной, расположенной на западе мира и служившей ориентиром мореплавателям, которые рисковали выбираться в Атлантику. Как раз можно задаться вопросом о цели возведения этого памятника: был ли это просто религиозный символ или настоящий маяк, который должен был указывать вход в порт Локмариакер? Но поскольку хорошо известно, что колокольни приморских церквей служили ориентирами при навигации, вполне можно допустить, что «Северная колонна», даже будучи просто священным столпом на берегу океана, служила маяком для народа, состоявшего прежде всего из моряков.

В равной мере можно сказать, что Мен-эр-Роэк мог быть менгиром-указателем для кургана, содержавшего знаменитый «Стол Торговцев» и находившегося совсем рядом. Это, может быть, самый известный из всех дольменов, потому что его давно очистили от земли, сделали полностью видимым, и его посещало множество любопытных еще во времена, когда мегалитической цивилизацией даже не интересовались. Сначала его называли «Столом Цезаря», потому что все древнее в большей или меньшей степени считалось римским и потому что Цезарь, хочешь не хочешь, оставил неизгладимый след в народной памяти, порой представая даже в виде «святого» Цезаря. Дольмену дали также название Dol-er-marh’ent, что в точном переводе значит «Стол Аллеи Лошади», но при сомнительном офранцуживании было неправильно переведено как «Стол Торговцев», после чего переведено обратно на бретонский как Taol-er-Varchanned или Taol-ar-Marc’hadourien. Топонимия иногда делает прихотливые зигзаги.

«Стол Торговцев» составляет часть круглого кургана 36 метров в диаметре. Это памятник из категории «дольменов с коридором», сооружение которого восходит приблизительно к 3000 году до нашей эры, во всяком случае, он младше Мане-Люда. Как во всех дольменах, вход очень низкий, но по мере того как продвигаешься вперед, высота потолка увеличивается. Коридор приводит в камеру, где нетрудно стоять, повернувшись лицом к опоре стрельчатой формы, на которой есть интересные выпуклые изображения и за которой находится нечто вроде закоулка. На обратной стороне опоры есть следы рисунков, причем некоторые из них — просто продолжение рисунков на лицевой стороне. На потолке камеры изображены топоры с топорищами. Но больше всего внимания привлекает сама стрельчатая опора.[10]

На самом деле, форма опоры в целом — это форма так называемого идола «в виде щитка» или, как говорят иные непочтительные археологи, «в виде кастрюли», потому что заметны ручки. Все окаймлено рамкой наподобие пояска, из которого выступают полукружия, которые можно рассматривать как волосы или, если угодно говорить так называемым «эзотерическим» языком, как обозначение ауры, излучаемой изображенным божеством. Во всяком случае, это бесспорно символическое изображение божества: такое мнение подтверждают бесчисленные примеры из мегалитической эпохи, и этого «идола в форме кастрюли» нетрудно сопоставить со статуями-менгирами Корсики (особенно в Филитозе) или Окситании, особенно со статуями в Авейроне,[11] которые не принадлежат к мегалитической цивилизации, но продолжают ее до протокельтской эпохи, то есть до периода между 800 и 500 годами до нашей эры.

Внутри этой рамки, в центре, можно заметить солнце с лучами, а вокруг, в четыре ряда, — что-то вроде посохов, одни из которых по отношению к центральной оси направлены влево, а другие вправо. Может быть, эти «посохи» — знаки начальствования или силы? Или они означают хлебные колосья? Или это изображения парусов? Любой ответ неубедителен, но присутствие солнца позволяет утверждать, что имеется в виду божество женского пола: на самом деле, у кельтов, германцев, а значит, и у всех народов, чью мифологию они унаследовали, солнце имеет женский пол, а луна — мужской, и это доказывают многочисленные мифы о первобытной солярной богине.[12]

Внизу этого «идола» — знаки, которые труднее разобрать: круглые углубления, «бараньи рога», кривые или змеевидные линии, круг и три лунарных символа. На обратной стороне опоры, за пределами «ручек», принадлежащих тому же идолу женского пола, можно различить начатое — или стершееся — изображение божества. Но совершенно неразборчивое. Тем не менее зрелище, которое видишь, когда проходишь внутрь памятника и попадаешь в центральную камеру, просто исключительное: красота этой стрельчатой опоры неоспорима, и по сути так ли уж важно знать, что означают эти «иероглифы» на камне, — запоминается ведь эстетическое потрясение.

Ближе к селению Локмариакер, но чуть в стороне, среди мирных огородов, — Мане-Ритуаль, не менее примечательный, чем описанные ранее памятники. Он лишен своего кургана и в результате имеет странный вид. Он состоит из стола 17 на 4,3 метра толщиной 60 сантиметров, увы, расколотого надвое. Опирается этот стол на четыре десятка камней. На большей части стола — рельефное изображение щитка, занимающее почти всю внутреннюю плоскость. На одной опоре галереи и одной — покрывающих столов тоже есть фигуры, но вогнутые. Это два посоха, расположенные так, что в них можно увидеть бараньи рога. На одной из плит изображен топор-плуг, особый тип объекта, вероятно, символический: у него одновременно есть топорище, нечто вроде скобы, лезвие как таковое и ниже топорища — рукоятка. Можно подумать, что это примитивный плуг, аналогичный сохе. Но, судя по другому изображению на опоре, эти рисунки носят символический характер: здесь топор как таковой — это бесспорно фаллос, а рукоятка, идущая от низа топорища, хоть и изображена выступающей, — женский половой орган с вагинальной складкой. В таком случае глубинный смысл топора-плуга становится очень ясным: это символ плодородия земли, и эту идею подчеркивает рельефное изображение на большой плите, щиток, означающий божество. Мы вправе утверждать, что это божество относится к категории Богинь-Матерей, столь почитаемых в доисторические эпохи, когда Женщина еще обладала таинственной аурой, потому что в ее власти было воспроизводить жизнь.

Эта Богиня-Мать представлена, вероятно, в погребальной камере Мане-эр-Роэк («Холма Феи»). Этот памятник, расположенный к югу от селения Локмариакер, в направлении мыса Керпенир, — галгал овальной формы. 100 метров длиной, 60 метров шириной и 12 метров высотой. Когда-то он был увенчан менгиром девятиметровой высоты, то есть очень значительным, и поэтому памятник был виден издалека. Кстати, местная легенда утверждает, что этот холм возвела фея, чтобы позволить бедной вдове заметить корабль своего сына, когда он вернется из дальних морей. Во всяком случае, это памятник намного более молодой, чем ранее описанные, — вероятно, второго тысячелетия до нашей эры. Фактически это не дольмен (хотя свод построен по той же технологии), а погребальная камера под курганом. Входного коридора здесь никогда не было, и во время раскопок в 1863 году пришлось долбить вход совершенно анахроничный и неподлинный по сравнению с памятником. В этой камере обнаружили большое количество предметов: уголь, кристаллы кварца, очень красивое нефритовое кольцо-диск, полсотни бирюзовых бусин и подвесок и 106 полированных каменных топоров. И главное, у нынешнего входа в камеру — великолепную резную опору, использованную вторично и датируемую более ранней эпохой, вероятно, опору из бывшего дольмена.

Резьба на этом столбе — бесспорно один из шедевров мегалитического искусства Морбиана. Здесь прежде всего различаешь идола в форме щитка, внутри которого — два змеевидных знака, топор, два посоха, пара бараньих рогов и несколько непонятных знаков. Наверху и внизу — разные типы топоров. Все в целом соотносится с тем, что находят в других холмах, и отличается очень гармоничным исполнением и лаконичностью. Можно задуматься, не выбрали ли этот камень строители Мен-эр-Роэка из-за его сакрального характера, чтобы спасти его от разрушения и добавить прочности новой постройке.

На той же территории Локмариакера, на мысе, которым заканчивается большой пляж Керпенира, находится крытая аллея Плоских Камней, о которой сообщает «менгир-указатель», стоящий на входе в эту аллею, с юга. Это крытая аллея в форме колена, имеющая одну камеру в глубине и другую слева, в месте изгиба. На тринадцати опорах нанесены интересные вогнутые изображения, которые все, похоже, воспроизводят женское божество холмов. Это опять-таки то, что называют идолом в форме щитка, но на сей раз вместо острия наверху углубление: фактически это можно было бы назвать «ризой» с богатой отделкой. На одном из камней внешний контур дважды повторен внутри, и своеобразие этому рисунку придает средняя линия с полукруглой дугой сверху. С обеих сторон средней линии — двойные полукружия и концентрические окружности. На другом камне форма очень похожая, но украшение состоит из кругов с точками; на остальных опорах это простые круглые углубления, отчего говорят об идоле «с пуговицами». Одно из изображений совершенно особое: с обеих сторон средней линии можно видеть косые черточки, напоминающие то ли ветви дерева, то ли позвоночник и ребра.

Такое количество изображений божества в крытой аллее Плоских Камней наводит на мысль, что это скорее нечто вроде святилища, посвященного Богине Начал, чем простая могила. К тому же раскопки, проведенные на Плоских Камнях, так и не дали никаких результатов. Это поставило проблему, для чего в реальности использовались памятники такого рода. Одно время считали, что дольмены были «алтарями для жертвоприношений» — это по преимуществу романтическое клише. Потом был рационалистический период, когда дольмены стали исключительно могилами, иногда индивидуальными, чаще всего коллективными. Теперь пришли к мнению, что они могли иметь двойное назначение: в конце концов, когда-то многих хоронили в церквах. А такой пример, как Плоские Камни, может позволить воспринимать дольмены и крытые аллеи — которые снабжены входом (иногда это отверстие в плите), имеют входной коридор, что предполагает путь, инициацию (в точном смысле слова), — как святилища, настоящие храмы, где совершались церемонии, не обязательно рассчитанные на многочисленных верующих. Может быть, в мегалитические эпохи были массовые ритуалы на сакральных площадках, как аллеи менгиров Карнака, и ритуалы для узкого круга, для отдельных посвященных, происходившие внутри более или менее секретных памятников, как дольмены или крытые аллеи.[13] Недавние наблюдения, проведенные в других регионах за пределами Морбиана, а именно в Великобритании и Ирландии, далеко не исключают эту гипотезу.

Полуостров Рюис, находящийся с другой стороны прохода, который отделяет залив Морбиан от моря, и образующий южный берег этого «Маленького моря», значительно менее богат мегалитическими памятниками. Однако многие их остатки и еще заметные следы показывают, что в этой местности, очень давно освоенной людьми и отличающейся особо благоприятным климатом, в конце неолита расцвела блистательная культура. Но облик этого пейзажа определила деятельность монахов аббатства Сен-Жильдас-де-Рюис: по мере распашки территорий землю постепенно избавляли от всего, что мешало, в том числе от каменных глыб, которые находили почти повсюду. Однако несколько примечательных экземпляров еще осталось.

Прежде всего в коммуне Арзон привлекает внимание прекрасная крытая аллея Граньоль. В ней есть несколько резных изображений, в том числе любопытный топор и идол «в форме кастрюли». В том же Арзоне определенное любопытство может вызвать то, что теперь называют холмом Тюмиак, а также холмом Цезаря. Это круглый курган 20 метров высотой и 260 метров в окружности. Этот холм, состоящий из трех разных материалов, не дольмен и не крытая аллея, это галгал, внутри которого находится погребальная камера, выложенная сухим илом и слоем щебня. На одном из выступающих каменных блоков внутри камеры (в которую, как и в Мане-эр-Роэк, можно проникнуть через искусственный вход), на одной из его плит различим рельеф, изображающий, вероятно, женскую грудь: в ней можно видеть символ покровительства, которое окажет усопшему на том свете великое женское божество холмов. С другой стороны, местная традиция упорно утверждает, что этот холм служил наблюдательным пунктом Юлию Цезарю во время морского сражения с венетами в 56 году до нашей эры. Отсюда название «холм Цезаря». Бесспорно, с вершины этого холма открывается прекрасный вид на окрестности, как на океан, так и на залив Морбиан. К тому же теперь почти наверняка известно, что эта знаменитая морская битва, во время которой венетский флот (корабли которого ходили под парусами) потерпел поражение от римского флота (корабли которого перемещались с помощью весел) из-за внезапного прекращения ветра, развернулась на траверзе Пор-Навало, на выходе из залива Морбиан.

Но курган Тюмиак, как и Мане-эр-Роэк в Локмариакере, относится к последнему периоду мегалитизма. Если хочешь увидеть странную и богатую отделку, созданную строителями дольменов, надо прежде всего изучить в той же коммуне Арзон курган Малая Гора (Пти-Мон) на мысу, выступающем в океан.[14] Это овальный галгал 60 метров длиной на 50 метров шириной, возвышающийся на 41 метр над уровнем моря. В его восточной части обнаруживается дольмен с галереей, вход в которую сделан с востока. Во время раскопок 1865 года здесь нашли глиняные черепки, топор-молоток, наконечники стрел и бирюзовые бусины. На всех опорах камеры и на первых опорах галереи есть вогнутые изображения.

Знаки, наблюдаемые здесь, по большей части очень трудно истолковать. Много кривых линий, зигзагов, круглых углублений, волнистых линий, напоминающих морские волны. На одной из опор есть U-образный знак, который считают «бараньими рогами», а также очень схематическое изображение божества холмов, сведенное к условному обозначению волос. Еще на двух опорах — колесо с лучами: символ солнца? В таком случае можно сделать вывод, что изображено женское солярное божество. Но самое странное в этом дольмене Малая гора — несомненно одна из опор[15] его камеры, для рисунков которой можно предложить различные толкования. В самом деле, там видны лодки, ряд ломаных или пересекающихся линий, нечто вроде посохов, змеевидные знаки, волны и, главное, две загадочные фигуры. Одна — это бесспорно лодка, на которой находится идол в форме щитка, изображенный крайне схематично: плавание солярного божества по океану? Другая — изображение, сделанное с предельно возможной реалистичностью, двух ступней в виде снизу, словно настоящий отпечаток. Такой реализм, очень нечастый в дольменическом искусстве, крайне удивителен: что означает эта резьба? Другой аналогичный образец находится в коммуне Киберон, не в дольмене, а в укрытии под скалой, в Рош Приоль. Но это никоим образом не помогает разрешить проблему.

Территория по другую сторону от залива Морбиан, вдоль реки Оре, в равной мере богата мегалитическими памятниками. В коммуне Боно, среди холмов, датируемых железным веком, находится очень красивая крытая аллея с коленом, накрытая своим курганом, — Мане-Вер. У галереи впечатляет ее длина — 19 метров, и на некоторых из ее опор замечены вогнутые резные знаки. Здесь разглядели изображение божества холмов — одновременно в форме волос, как в Арзоне, и в форме идола из Плоских Камней в Локмариакере. Такое же изображение, очень поврежденное, находится на одной из опор дольмена с галереей под курганом Куэдик, на территории Бадена.

На Острове Монахов (Ile-aux-Moines, Изенаш), где когда-то возвышалось приорство, зависимое от монастыря Сен-Совер-дю-Редон, также хватает мегалитических камней. Особо надо упомянуть дольмен с галереей Пенап, вход в который расположен на юго-юго-востоке. Три его опоры имеют вогнутую резьбу, причем одна украшена с двух сторон, что является редкостью. Здесь можно видеть изображение топора и, главное, такой же своеобразный рисунок спрута, как и в крытой аллее Люфанг, что дало повод для многочисленных комментариев по поводу символики головоногих на территории, центр которой, похоже, находится в Эгейском море.

На Длинном острове (II Longue) в море на траверзе Лармор-Бадена есть великолепный круглый галгал 25 метров в диаметре у основания и 4,5 метра высоты. Он образован тремя концентрическими оградами, сделанными посредством примитивной каменной кладки, промежутки между которыми завалены щебнем. Внутри него находится дольмен с галереей, камера которого имеет нависающий свод, в форме купола, как в Нью-Грейндже в Ирландии. Вход в галерею, слегка изогнутую, находится на юго-востоке. На двух опорах и двух столах галереи — вогнутая резьба. Заметны два изображения шпаги или длинного искривленного меча и, главное, изображение Богини Холмов. На одной из опор — простой идол в форме щитка. На другом рисунке — идол пирамидальной формы, окаймленный длинными волосами (или лучами света), на третьем столбе можно увидеть идола «в форме кастрюли» с двумя ручками (или двумя ушами), острие несомненно обозначает голову, а вокруг — волосы-пламя.

Пышность памятника на Длинном острове, не идущая ни в какое сравнение с отделкой памятника на острове Гавринис, во всяком случае доказывает, что малые острова Морбиана в конце неолитической эпохи часто посещались. Это можно легко понять по островку Эр Ланник («маленькая земля») между островом Гавринис и островом Кобылы (Эр Газек). Там находятся два кромлеха, один из которых в настоящее время погружен в воду, что позволяет предположить: за шесть тысячелетий почва залива Морбиан значительно опустилась. Есть в общей сложности 49 менгиров, из них некоторые упали. Но 33 во время больших приливов на шесть метров уходят под воду. Захари Ле Рузик, начавший их реставрировать, предположил, что изначально было 70 менгиров, объединенных опорной насыпью. Бесспорно то, что на этой насыпи находились ритуальные очаги: в самом деле, там нашли кости животных, гладила, глиняную посуду и большое количество вотивных топоров. Вероятно, на Эр Ланнике находились настоящие мастерские «по производству предметов сакрального искусства», поскольку малый размер топоров не вызывает сомнений в их символическом назначении: они были предназначены не для войны, а для отправления культа. Это значит, что Эр Ланник с его двумя кромлехами, в самом сердце залива Морбиан, надо, хочешь не хочешь, рассматривать как один из «сакральных» центров величайшей важности. И этот островок находится в точности напротив прекраснейшего дольмена не только в Морбиане, но и в Европе — на острове Гавринис (название которого означает «Остров Козы»).

Гавринис, в любом случае, — один из духовных центров доисторического периода. Его курган — по сути галгал — имеет 100 метров в окружности на 8 метров высоты, представляя собой высшую точку залива Морбиан. В нем находится дольмен, отличающийся исключительным богатством резьбы, которая датируется началом третьего тысячелетия до нашей эры. Вход открывается с юго-востока. Галерея составляет 14 метров в длину и полтора метра в ширину и ведет в погребальную камеру, стены которой образует девять очень внушительных каменных глыб, вероятно привезенных с материка и накрытых циклопической плитой размерами четыре на три метра. Одна из опор имеет углубления, проделанные намного позже строительства памятника, и местная легенда утверждает, что здесь приковывали узников. Другая версия легенды даже уверяет, что на Гавринисе было поселение тамплиеров — в историческом отношении это неправда — и что в дольмене они держали своих пленных. Надо сказать, что у «красных монахов», то есть тамплиеров, в Бретани была очень дурная репутация и народное предание, даже после их исчезновения, приписывало им самые гнусные и самые непристойные преступления. Притом все опоры камеры покрыты вогнутыми рисунками, как и камень, находящийся на входе в камеру и образующий нечто вроде порога. Что касается опор коридора, то двадцать три из двадцати девяти целиком покрыты резьбой, и на одном из камней кладки, сделанной между опорой и покрывающим столом, также есть резные вогнутые знаки. Все вместе, если только это осветить, выглядит как фантастический лабиринт, где дух, придя в восхищение от бесспорной красоты резьбы, может заблудиться в попытках вообразить глубокое значение этой вести, поднявшейся из глубокой тьмы веков.

Прежде всего бросается в глаза изображение богини холмов, столько раз встречавшееся в дольменах Морбиана. Здесь, на Гавринисе, оно имеет древовидную форму, если только это не волосы или не волнение на море. Как знать? Однако изначальная схема идола в форме щитка опознается. Есть также топоры без топорищ, змеевидные знаки, концентрические круги (но никогда не спирали, как в аналогичном памятнике Нью-Грейндж в Ирландии), дуги, стилизованные стебли растений, древовидные разветвления, которые могут означать папоротники, если только это не позвоночники с ребрами или не рыбьи скелеты. Толкований много, и одни стоят других. Можно даже разглядеть на плите пола камеры персонажа с большой головой и маленькими ножками, и более или менее официальные гиды утверждают, что это неолитическая богиня. Это толкование или, вернее, «видение» более чем сомнительно: мегалитическое искусство было абстрактным, геометрическим или схематическим, но, кроме отдельных конкретных элементов, никогда не было антропоморфным.

На самом деле, даже если пытаться объяснять эти загадочные рисунки опасно, можно их чувствовать, сознавая, чем они являются: это объекты, которые выступают посредниками между далеким прошлым, о котором мы почти не имеем исторических знаний, и нашей цивилизацией (с ее чувствительностью и духовностью). И, не впадая в истолковательский бред, который лишь сделал бы эти знаки более далекими, более недоступными, позволительно увидеть в них нечто иное по сравнению с тем, что дружно видят археологи и официальные специалисты по доисторическим временам, чья основная задача — классифицировать и сохранять.

Поскольку изображение человека как такового в этих петроглифах, особенно на Гавринисе, отсутствует, достаточно поискать элементы, которым мегалитические художники могли здесь придать несколько смыслов. Прежде всего это волосы, явный знак могущества и знатности (прежде чем обвинять длинноволосых юнцов во всех грехах, вспомним Самсона и Далилу!). Но эти волосы — еще и волны моря, могут они быть и языками пламени, обозначая также солярное божество. То, что называется аналогией, — изобретение не нашего века, и метафора существует только как наложение образов и представлений. Волосы, которые, таким образом, являются самым наглядным признаком власти в так называемых примитивных цивилизациях, вполне могут ассоциироваться с огнем, символом могущества и жизни, а также с морем, тоже символом жизни и силы, порой неуправляемой. В Гавринисе большинство изображений исходит из образа волос или напоминает их, равно как бурю на море или пламя пожара, вспыхнувшего от молнии и пожирающего целые леса: не солнечное ли это божество, покоившееся в темных холмах во время своего долгого сна, наконец просыпается и сокрушает мир?

На этот мотив волос накладывается мотив ожерелья, перекликаясь с волосами и развивая этот образ в естественных рамках рисунка. В мегалитических памятниках обнаружено множество бусин от ожерелий, и это, несомненно, очень важный элемент парадного убранства: это знак могущества. Кельты, наследники мегалитической цивилизации, широко использовали это украшение и развили его символический смысл, прежде всего в своих знаменитых торквесах. Такой памятник, как Гавринис, целиком посвящен «могуществу и славе». У подобного обилия декоративных украшений должно быть объяснение. Конечно, наличие функции могилы несомненно, но позволительно задаться вопросом, не совершались ли здесь внутри, по случаю определенных праздников, ритуалы более или менее тайные и рассчитанные на элиту. Культурный аспект неотделим от погребального.

Комментарии напрашиваются и к другому мотиву — топоров: топор без топорища, во всей своей изначальной чистоте, есть символ силы, ставший образом божества-покровителя. Он часто соседствует со змеевидными знаками. Но во всех традициях змеи, как и драконы, с которыми их часто путают, были стражами сокровищ Иного Мира.

Ведь Гавринис, как и большинство холмов этого рода, — воистину Иной Мир, сфера иррационального и фантастического. Камень более не камень: полностью лишившись материальности, он стал самым ослепительным свидетельством триумфа созидательного духа над косной массой, триумфа жизни над смертью. И века этому не помеха. Под сенью холмов образ неведомой богини еще взирает на отдельных почитателей, которые отваживаются забираться в святилища, чтобы попытаться уловить ничтожную частицу бесконечности. К несчастью, от этого трансцендентального образа вселенной, созданного народами, чьи имена история забыла, нам остались только негативы, высеченные на камне памятника, который был тысячелетиями затерян на островке, исхлестанном волнами. Кто откроет истинный лик этого божества? Кто сможет когда-либо начертать истинные контуры этого безграничного святилища, соразмерного бесконечности, которую являют собой великие ансамбли Карнака и сопредельной области?

Глава III МЕГАЛИТИЧЕСКИЕ ПОЛЯ

К концу эпохи неолита мегалитическая цивилизация распространилась на большую часть европейского континента. Это значит, что «дольмены» и «менгиры» встречаются и во многих других местах, помимо Бретани. Однако приходится признать, что более всего насыщены этими памятниками регионы Атлантики, что как будто указывает на то, что мегалитизм по преимуществу характерен для крайнего Запада. На самом деле, почти все памятники той эпохи находятся во Франции, в Испании, Португалии, Великобритании, Ирландии и Скандинавии. Это наблюдение сделать очень просто: чем дальше в глубь континента, чем ближе к Средиземному морю, тем меньше мегалитических памятников. Кроме того, наибольшая плотность — на морском побережье или вблизи него и в областях, где протекают большие реки, впадающие в море или в другие реки. Может быть, строители мегалитов были мореходами? Есть сильное искушение так считать. Но тогда возникает вопрос: откуда они пришли, с востока или с запада?

Мегалитический период совпадает с переменой в обычаях и, вероятно, в интеллектуальных представлениях народов. Второй каменный век, то есть век полированного камня, или неолит, век, к которому по необходимости относится мегалитическая цивилизация, не следует воспринимать как нечто полностью застывшее и «монолитное». Прежде всего он растянулся на несколько тысячелетий, и вполне может оказаться, что он состоит из разных фаз, если заняться достаточно глубоким анализом его следов, которыми располагают исследователи. Далее, надо подчеркнуть фундаментально важный факт: неолит не начался повсюду одновременно и не прекратился внезапно. Это очевидно усложняет толкования, какие нужно дать некоторым явлениям. А в конце неолита, когда использование камня преобладало, начали использовать металлы: прежде всего золото, несомненно, поразившее людей красотой и редкостью, а также медь, которая могла служить неким эрзацем золота. Но поскольку золото, как мягкий металл, не годилось для изготовления оружия или предметов обихода, оно стало основным материалом для украшений и для демонстрации могущества. Известно, что для этого использовалась и медь, но в меньшей степени. В мегалитических памятниках обнаружили многочисленные медные предметы, что предполагает владение техникой добычи и очистки сырой руды. Мегалитический период часто называли халколитическим. Понемногу вошло в обычай смешивать медь с другим металлом, оловом, чтобы получать более прочный и более надежный сплав — бронзу. А ведь отмечено, что мегалитические центры находились вблизи оловянных и медных копей либо на морских или сухопутных путях перевозки и торговли этими металлами. Так, можно говорить об Оловянном пути, который, если упрощать, идет от Эгейского моря до Ирландии через Испанию, армориканскую Бретань и Корнуолл. Это зона, где отмечена наибольшая плотность размещения мегалитических памятников, и сопоставление двух этих фактов напрашивается. Но ведь бронза появляется только на последней стадии мегалитического периода; значит, надо сделать вывод, что не «обработчики бронзы» стояли у истоков мегалитической архитектуры и искусства, а напротив, это народы мегалитов изобрели выплавку меди, а потом бронзы.

Разрешить проблему Оловянного пути непросто. С одной стороны, был не один путь, а несколько. Главный проходит вдоль побережья Средиземного моря, пересекает Гибралтарский пролив, поднимается на север вдоль берегов Испании и Португалии, проходит через Бискайский залив, доходит до армориканской Бретани и далее разветвляется на несколько путей: в Ирландию, Великобританию (прежде всего на ее юг и запад) и Ла-Манш, в Северное море и Скандинавию. Но если это путь морской (и каботажный, как бывало в те дальние времена), существует и сухопутный, идущий через долину Роны, долину Соны и разветвляющийся в северном направлении, направляясь либо через долину Луары, либо через долину Сены, либо через долину Мааса. Вокруг этих силовых точек и размещались мегалиты, причем нельзя забывать и линию, идущую от западного Средиземноморья до Бискайского залива, между Пиренеями и Центральным массивом, вдоль того, что теперь называют «окситанским путем». Действительно, не следует игнорировать чрезвычайную плотность дольменов в этом регионе, в частности в департаментах Ле-Гар и Авейрон.

Надо отметить, что во всем этом Бретань занимает особое, но не уникальное положение. Армориканская Бретань представляется скорее неким посредником, в смысле не только материальном, экономическом, но также в магнетическом и теллурическом. Известно, что особая природа почвы и недр Армориканского полуострова вызывает завихрения в теллурических пучках, проходящих по поверхности земли. В гранитном грунте — и в сланцевом в центре полуострова — содержится большое количество урана, по большей части рассеянного в скалах: радиоактивность здесь очень велика, на пределе допустимого, что не может не сказываться на поведении и на здоровье населения. Структура теллурических линий здесь тоже совершенно особая: сеть их намного плотнее, чем где-либо (расстояние между ними в среднем 50 сантиметров, тогда как в других местах — 2,5 метра). Все эти констатации, сделанные на основе абсолютно научных критериев, даже если они не всегда признаны так называемой официальной наукой, не могут оставить человека равнодушным. Есть все основания задуматься, не существует ли самой тесной связи между теллурической и магнетической ситуацией в армориканской Бретани и наличием многочисленных аллей менгиров. Может быть, эти аллеи — настоящие зоны восстановления равновесия в теллурической сети, а каждый менгир подобен игле в точке акупунктуры. Очевидно, что это лишь гипотеза в числе прочих, но она не абсурдна. Беда в том, что в системе, созданной строителями мегалитов, все искажено, потому что в течение веков многие памятники были разрушены, а иногда и опрометчиво перемещены: если допустить, что менгиры могли играть некую целительную роль, надо признать, что их разрушение подрывало эту попытку восстановить равновесие. То же самое происходит, когда некоторые дольмены восстанавливают, отливая плиты из бетона, которые хоть и придают строению прочность, лишь вносят помехи в тонкую и сложную систему.

Как бы то ни было, изумление при виде внушительных остатков аллей в Карнаке порой заставляет забывать, что на Армориканском полуострове были и другие поля менгиров, пусть не настолько впечатляющие, как Карнак, но, вполне возможно, тоже грандиозные. Потребность в камнях для строительства жилищ, ненастья, всегдашнее старание земледельцев избавить свои земли от всего, что им мешает, прежде всего от камней, которые не имели для них большого значения, — все это привело к тому, что многие аллеи менгиров исчезли полностью, а от других остались лишь отдельные «обломки». Если аллеи менгиров Карнака остались столь эффектными, это потому, что они находятся на сравнительно скудной и бедной земле, где не могли мешать ее обработке.

Километрах в двадцати к северу от Карнака, в лесу Флоранж, вдоль бывшей римской дороги под названием Хент-Корневек, сохранился вполне различимый ряд менгиров, хотя большинство глыб сейчас лежит, и его наличие наводит на мысль, что неподалеку были и другие. В иных местах, от Камора до Сен-Граве, у места слияния рек Уст и Вилена, на длинном гранитном гребне в ландах Ланво, а также немного северней, на гребне, параллельном сырьевым территориям, тянущимся от Серанта до Ла-Гасийи, многочисленные разрозненные мегалиты явно представляют собой остатки аллей, которые веками использовали в качестве каменных карьеров. В коммуне Мустуарак, помимо отдельно стоящего в чистом поле менгира Кермаркер, на котором есть рельефные изображения посохов, обнаружили много мегалитов вокруг деревни Кереро. Все это оставляет впечатление упорядоченного, очень связного и довольно важного ансамбля.

На всем Армориканском полуострове насчитывают около сотни так называемых простых аллей менгиров, то есть состоящих из одного ряда. Их бывает трудно различить потому, что некоторые глыбы исчезли или упали на землю, а потом скрылись под растительностью и дерном. Надо также остерегаться всяких ложных истолкований. Два стоячих камня неминуемо находятся на одной прямой, но надо найти как минимум три менгира, образующих прямую линию, чтобы заключить, что это ряд. Во всяком случае, отмечено, что в настоящем ряду менгиры отстоят друг от друга не более чем на несколько метров, в отличие от мнимой системы, образованной отдельными менгирами, далекими друг от друга. Обнаружено также, что, если это настоящий ряд, горизонтальное сечение крупнейшей глыбы всегда ориентировано в направлении аллеи.

Все зарегистрированные аллеи менгиров перечислить невозможно. Но есть очень явные и крайне примечательные образцы. В Медреаке, в департаменте Кот-дю-Нор, но на границе Иль-э-Вилен, широко простирается ансамбль Лампуа — от менгира под названием Квадратный Камень, насчитывающего пять метров в высоту и стоящего близ деревни Шено, до менгира Длинная Скала, оказывающегося за границей департамента, на территории Гитте. Этот мегалитический ансамбль Большого и Малого Лампуа включает около 60 глыб, собранных в семь групп, где семь менгиров еще стоят. Ряды идут с северо-запада на юго-восток. В лесу Верхняя Сева, недалеко от Сент-Обен-дю-Кормье, все в том же департаменте Иль-э-Вилен, линия из четырех менгиров идет с северо-запада на юго-восток, и в ближайших окрестностях находятся еще два менгира. В лесу Фужер любопытное зрелище представляет так называемый Кордон Друидов. Это восемьдесят кварцевых глыб, стоящих в линию длиной 300 метров. Глыбы имеют высоту от одного до двух метров и тоже направлены с северо-запада на юго-восток. Но, может быть, это просто кварцевая жила, выступившая из земли без всякого вмешательства людей.

В департаменте Кот-дю-Нор, на территории Плебиана, в Пуль-ар-Варкезе, близ Пор-де-ла-Шен, есть ряд из трех стоячих менгиров, в который входят и лежащие глыбы. Этот ансамбль расположен на откосе, почти точно ориентированном с северо-востока-востока на юго-запад-запад. А в Плеслене насчитывают пять рядов, содержащих 65 менгиров. Но более всего богат остатками аллей менгиров департамент Финистер.

В Леоне (Северный Финистер) есть несколько рядов, видимо представляющих собой остатки более внушительных ансамблей: в Ланденвезе — в Тремазане и Пенфуле, а также в Порсподере — в Сент-Урзале и Троанигу. В Плугене сохранился лишь менгир Локмажан высотой шесть метров, единственный уцелевший из ряда глыб, который шел до Кастеллуру и пересекался с другим, шедшим до менгира Ланнулуарн, ныне исчезнувшего. Известно, что в Плугастель-Даула существовало несколько аллей, которые уничтожили: разведение клубники важней, чем уважение к памятникам. К востоку от горы Сен-Мишель в Браспарте, в самом сердце гор Арре, еще можно видеть группу под названием Ан Эред Вен («каменная свадьба»), к которой относится легенда о проклятых танцорах. В эту группу входит более двух десятков камней, стоящих в ряд с востока на запад. Ансамбли Лере и Рагенес на полуострове Крозон будто бы включали два перпендикулярных ряда менгиров, но они полностью разрушены. На том же полуострове, в Лостмархе («конский хвост»), находятся последние остатки группы из одиннадцати камней, еще стоящих в три параллельных ряда. Но в том же районе наибольший интерес представляют аллеи менгиров Лагатжар на территории Камаре, потому что в период между мировыми войнами они были реставрированы. В них входят приблизительно 65 менгиров, вытянутых в основной ряд, пересеченный двумя поперечными рядами. Перед аллеями находится дольмен, называемый «Камень Совета». В настоящее время ансамбль тянется на 200 метров, но явственно видно, что это лишь малая часть огромного ансамбля, который должен был занимать площадь вчетверо больше.

На полуострове Корнуэйль, называемом «полуостров Мыса» (по мысу Кап-Сизун), и в земле Бигуден остатки мегалитов тоже многочисленны, несмотря на сносы и на укрупнения хозяйств. В Керфланде, на территории Пломера, через три менгира проходит линия юго-юго-восток — северо-северо-запад. Высота их — от трех до четырех метров. На территории Панмарх, но недалеко от Пломера, между мельницей Ла-Мадлен и Лестригиу, в прошлом веке насчитывали 600 камней, выстроенных в четыре ряда. Так вот, к 1900 году их уже было не более 200. В наше время от них остались лишь обломки. Однако документы показывают, что этот ансамбль был значительным, и это характерный пример того, что происходит в течение веков: должно быть, когда-то на Армориканском полуострове аллей менгиров было немало.

В Черных горах, сегодня разделенных между департаментами Финистер и Морбиан, также есть кое-какие остатки мегалитов. На северном склоне, в Сен-Гоазеке, находится ряд менгиров под названием Три-Мен («три камня») и еще один ряд, Кроаз-ан-Терек, с тремя стоящими камнями и несколькими лежащими глыбами. В коммуне Спезе мало-помалу был разрушен целый ансамбль, включая менгиры с круглыми углублениями. Три менгира Гернагуэ в Рудуаллеке, на южном склоне Черных гор, не пережили укрупнения хозяйства.

В департаменте Атлантическая Луара, почву которого люди постоянно обрабатывали и мелиорировали, выдающихся образцов почти нет. У деревни Арбур близ Эрбиньяка еще в прошлом веке было 57 камней, выстроенных в семь рядов. То, что от них оставалось, уничтожили после последней войны. Известно, что в Верже, близ Гемене-Панфао, был значительный ансамбль менгиров, но они исчезли полностью.

Самое странное и, может быть, самое характерное место находится в районе Лангона (Иль-э-Вилен), в долине Вилены. Прежде всего это группа менгиров, называемая «Лангонскими Барышнями». Местная легенда видит в них группу девушек, которые окаменели оттого, что предпочли бал вечерней молитве. В настоящее время на ландах Ле-Мулен осталось только 37 камней, выстроенных в шесть параллельных рядов. Но самые красивые ансамбли находятся на территории Сен-Жюст — на ландах Кожу и Треаль. Это место, земля которого очень бедна, осталось достаточно диким и скрытым.

Объект состоит из очень разных частей: более чем на километр тянутся бахромой, как проспект, мелкие ряды менгиров («Лангонские Барышни») с поперечными рядами, группы больших менгиров («Источенные Скалы»), дуга кромлеха («Крест Святого Петра») в сочетании с могильными холмами, на одном из которых установлены другие менгиры. Этот холм, под названием Шато-Бю, действительно увенчан восемью стоячими камнями, расположенными по кругу. Местное предание утверждает, что здесь когда-то производили человеческие жертвоприношения. Близ «Креста Святого Петра» — другой холм, датируемый рубежом третьего-второго тысячелетий до нашей эры. Восточнее этого холма находится разрушенная крытая аллея под названием «Сарацинская Печь» (Фур Сарразен). В Треале — поваленный дольмен «Скала Фей», а на ландах Гремель, к югу от нового селения Сен-Жюст, есть ансамбль из пяти круглых холмов в форме буквы Y, открытой в направлении восхода солнца: на каждом из холмов — маленькие менгиры, очень глубоко врытые. Наконец, в месте под названием Северуэ обнаружили неолитическую мастерскую, где, вероятно, обрабатывались камни для ансамбля Кожу, а недалеко оттуда можно увидеть разрушенный дольмен Рош Матлен. Сложный характер этого памятника, протяженность его составных частей, количество камней, избежавших уничтожения, — все это наводит на мысль, что ансамбль Сен-Жюст был огромным мегалитическим святилищем, которое, хоть и не достигло исключительных размеров Карнака, было возведено по заповедям той же религии.

В лесу Пемпон, который считают остатками древнего Броселиандского леса, до нашего времени также дожило некоторое число мегалитов. На западной опушке этого леса, прямо на ландах, на территории Неан (Морбиан), недалеко от места под названием Холм-на-Могилах (где действительно стоит несколько могильных холмов), находится любопытный ансамбль, который называется «Сад Монахов». В окрестностях никогда не было монастыря или приорства, и название, вероятно, означает святилище кельтских времен: как известно, друиды обычно жили и священнодействовали на открытом воздухе, среди леса или в отдаленных местах. Но в данном случае «Сад Монахов» имеет облик мегалита. Это место, обнесенное тремя квадратными оградами, содержащими полсотни камней, которые поставлены как менгиры, но очень тесно. Может быть, тут когда-то лежала покрывающая плита и это был дольмен? Вероятно, нет. Скорее это наводит на мысль о месте отправления культа на открытом воздухе. На другом конце леса есть развалины дольмена из красного сланца, которые называют «Могилой Мерлина». Это название новое и связано с появлением в местности легенд о короле Артуре. Но тем не менее «Могила Мерлина» составляет часть сильно разрушенного мегалитического холма. То же относится к гранитной плите под названием «Крыльцо Мерлина», нависающей над таинственным источником Барантон, средоточием стольких легенд и преданий: это бесспорно заново использованный кусок мегалита. Может быть, здесь, рядом с источником, когда-то находился ритуальный холм? Место, во всяком случае, типичное для галльского неметона, а ведь известно, что друидическая религия многим обязана ритуалам и верованиям народов, которые жили на крайнем Западе до кельтов.[16]

Но помимо таких оград с многочисленными менгирами, оград, которых, похоже, было очень много почти во всей Европе, но особенно на Армориканском полуострове, существуют менгиры явно одиночные, явно предназначенные, чтобы стоять в конкретных точках, которые должны были совпадать со священными местами или ощущались как настоящие нервные узлы системы теллурических токов. Говорят о «менгирах-указателях»: это верно для некоторых случаев, когда стоячий камень указывает на присутствие поблизости могильного холма или простого дольмена. Утверждали, что это дорожные столбы, аналогичные тем, какие позже устанавливали римляне вдоль больших путей сообщения. Но этот утилитарный аспект никоим образом не противоречит сакральному, особенно для времен, когда систематического различения между сакральным и профанным не проводили. Как бы то ни было, эти одиночные менгиры существуют и часто являются объектами поклонения, даже суеверного почитания в народе, и совершаемые по отношению к ним обряды красноречиво говорят об их символике, явно фаллической. Во всей Бретани немало менгиров, к которым приходили бесплодные женщины — или те, которые хотели поскорее родить ребенка, — чтобы, по преимуществу безлунной ночью, потереть о них живот либо половые органы, несмотря на громовые проклятия христианского духовенства. Возникновение этих ритуалов плодородия уходит во тьму веков. Бесполезно было уничтожать некоторые камни, чтобы помешать верующим впадать в язычество: часто язычество проявлялось еще сильнее, и обычаи предков живы даже в индустриальном обществе, присягнувшем рационализму.

Менгир Керлоас, который называют также Кервеатус, в Плуарзеле (Финистер) — в настоящее время высочайший стоячий камень из тех, которые еще стоят. От его основания до вершины 9,5 метра, но он окружен выступающей круглой платформой, представляющей собой не что иное, как камни, заполняющие яму, в которую он был вставлен. Впрочем, известно, что в XVIII веке из-за удара молнии он лишился части вершины. Таким образом, полагают, что первоначально в нем было более десяти метров высоты. И стоит он на высоте 123 метра над уровнем моря, на Леонском плоскогорье, возвышаясь одновременно над морем и окрестностями. Он в той же мере мог быть навигационным знаком для каботажа, как и сакральным символом, предназначенным, так же как колокольни и дорожные кресты, для напоминания верующим о божестве.

Все в том же Финистере и на Леонском плоскогорье отмечено некоторое количество больших менгиров, особенность которых состоит в том, что они тщательно обтесаны и порой даже едва ли не отполированы, что контрастирует с выветрившейся поверхностью камней в аллеях Карнака. Можно отметить менгир Сен-Гонварх в Ланденвезе высотой шесть метров, менгир Кереннер (или Керуэзель) в Порсподере высотой 6,6 метра. На территории Плурен-Плудальмезо можно упомянуть стоячий менгир Кергадиу, насчитывающий 8,8 метра в высоту, а в восьмидесяти метров от него есть другая глыба, лежащая, длина которой составляет 10,5 метра. Тот камень, который стоит, «издалека выглядит менгиром самой совершенной формы, какая только бывает; впечатление будет различным в зависимости от того, смотреть на него спереди или сбоку, потому что его сечение отнюдь не похоже на круг и имеет две оси симметрии, что как будто свойственно всем менгирам. Лучше всего этот памятник смотрится сбоку с расстояния нескольких десятков метров, производя впечатление изящной иглы (весом около 40 тонн)».[17]

Немало других менгиров весьма примечательны как внешним видом, так и размерами. Самый характерный и, несомненно, лучше всех сохранившийся до нашего времени образец памятников такого рода — менгир Шан-Долан недалеко от Доля (Иль-э-Вилен). Он насчитывает в высоту 9,5 метра, и его форма очень правильная. Местная легенда рассказывает, что этот камень упал с неба, чтобы разделить двух враждующих братьев, которые собирались биться насмерть. Добавляют также, что этот менгир медленно уходит под землю: когда он исчезнет полностью, настанет конец света. Менгир Керампельван в горах Арре, близ Берриана (Финистер), обладает не столь выдающимися размерами, но его общий вид впечатляет. Название «Керампельван» в общем означает «Город Каменного Столба». Надо уточнить, что словом peulvan или peulven с начала XVII века часто называли «стоячие камни». Во втором издании своего знаменитого словаря, за 1752 год, дон Луи Лепеллетье, ученый знаток древностей армориканской Бретани и незаменимый очевидец кельтской традиции, которая еще была жива в его время, выражает свое мнение об этом предмете в форме вопроса: «Не устанавливали ли наши предки эти камни в качестве идолов как объекты какого-то культа или для проведения религиозных церемоний?» Можно только вспомнить фразу Юлия Цезаря в его «Записках о Галльской войне» насчет галло-римского бога Меркурия — на самом деле Луга ирландского предания, — которого в I веке до н. э. изображали многочисленные simulacra,[18] то есть не антропоморфные каменные или деревянные столбы.[19]

Полных сведений об этой сфере привести невозможно. Армориканский полуостров кишит менгирами. И, возможно, в десять раз больше камней, чем стоит сегодня, было свалено в течение веков — либо для дробления и повторного использования в строительстве домов, либо по указанию католического духовенства, обеспокоенного живучестью суеверий, от которых слишком отдавало серой, чтобы их можно было присвоить или просто терпеть.

Однако у некоторых менгиров есть особенности, а именно вогнутые или рельефные изображения. Это феномен очень редкий, но сделать из этого окончательные выводы трудно. В самом деле, менгиры, в отличие от опор дольменов, укрытых от воздуха и спрятанных внутри холмов, открыты всем ветрам, и невозможно точно узнать, были или не были на том или ином камне когда-либо вырезаны знаки или даже не имеет ли он смутной антропоморфной формы: свою роль сыграла эрозия, а дождь, мороз, жара и молнии тоже нанесли урон мегалитам, по меньшей мере внешнему виду последних.

Тем не менее некоторые памятники примечательны своей «отделкой», скорее представляющей собой нечто вроде «сакрализации». В самом Карнаке менгир на холме Лe-Манио имеет превосходно различимые змеевидные знаки. Менгир Кермаркер в Мустуараке (Морбиан), на гребне ланд Ланво, имеет рельефные рисунки в виде нескольких посохов, и на том же менгире отчетливо различимы следы другой резьбы, наполовину стершейся от атмосферных воздействий. Впрочем, надо отметить, что в иных случаях и христиане не упускали возможности использовать менгиры, вырезая на них символы новой религии: неопровержимое свидетельство этого — знаменитый менгир Сен-Дюзек в Племер-Боду (Кот-дю-Нор).

Но если вернуться к мегалитическому периоду как таковому, эта «сакрализация» представляет интерес. Она коснулась одних памятников и не коснулась других, что, видимо, указывало на особое назначение того или иного камня. К сожалению, у нас для этого нет ни объяснения, ни кода, и мы вынуждены довольствоваться гипотезами, сколь бы нелепыми они ни были. Что означают змеи, так хорошо заметные на менгире Ле-Манио? Что означают посохи на менгире Кермаркер? Что означают топоры на менгире Сен-Денек в Порсподере (Финистер), ныне лежащем, на котором тем не менее ясно видны эти рельефные фигуры? «Мотивы, изображенные на этих памятниках, встречаются на стенах дольменов с коридорами, в частности, посохи — на дольменах старого типа. Этот элемент превосходно помогает датировать менгиры, показывая, что эта категория памятников имеет почти тот же возраст, что и мегалитические захоронения».[20] Но, повторим, аллеи менгиров в Карнаке намного младше могильных холмов и одиночных менгиров и, видимо, отражают глубокие изменения мегалитической цивилизации.

В этом отношении очень показателен менгир Сен-Сансон-сюр-Ранс (Кот-дю-Нор). Этот камень возвышается над землей на семь метров, но в настоящее время наклонен. На боковых гранях можно различить мотивы посохов и топоров с топорищами, изображенные рельефно. Но если наблюдать его с других сторон ночью и при косом освещении, заметны другие хорошо известные фигуры: на нем вырезаны квадраты, прямоугольники, круглые углубления, непонятные знаки. Можно ли предположить, что все менгиры, по крайней мере одиночные, во время возведения подвергались тщательной обработке и «сакрализации»? На этот вопрос ответа нет. Однако можно пойти дальше: «Соблазнившись простой, если только не обманчивой этнографической параллелью — с тотемическими столбами, можно представить, что многие менгиры могли быть ярко раскрашены. Это может быть лишь гипотезой в числе прочих».[21] И не следовало бы забывать, что в средние века, особенно в романскую эпоху, внутренность храмов, которую сейчас упорно стараются воссоздавать по аналогии с наружными камнями, была полностью покрыта росписью. Это историческая реальность, которую относить к доисторическим временам трудно, но все-таки…

Но что более всего разжигает воображение, так это очевидно дольмены и крытые аллеи под курганами IV и III тысячелетий до н. э. Многие памятники были уничтожены или сохранились только в виде невзрачных руин, но есть и другие, архитектура и расположение которых особо примечательны.

В департаменте Кот-дю-Нор, недалеко от озера Герледан, на территории Кильо, есть довольно странный, окруженный лесом холм, на котором возведена сравнительно поздняя часовня, посвященная Лореттской Богоматери. Но на одном уровне с часовней на насыпной площадке можно увидеть несколько менгиров, поставленных в два ряда. Поразмыслив, поймешь, что это крытая аллея достаточно раннего исполнения, просто покровные плиты и курган исчезли. А если вспомнить, что в большинстве мегалитических холмов засвидетельствован культ Богини Начал, можно отметить лишь восхитительную преемственность между теми архаическими эпохами и новыми временами: Дева Мария христианской религии, как бы ее ни называть, не то же ли самое, что Богиня Начал? Разумеется, всем тем, кто узурпировал право говорить от имени божества и кто становится между тварью и творцом, не отдавая себе отчета, что тем самым предает весть, которую взялся хранить, есть причина содрогнуться от негодования.

Недалеко от этого холма, посвященного Лореттской Богоматери, все в том же Кот-дю-Нор, на территории Ланиската, можно обнаружить очень красивый холм Лискюис с тремя очень хорошо сохранившимися дольменами, представляющими собой образцовые экземпляры этого типа архитектуры. Второй из них очень своеобразен, потому что его пол покрыт сланцевыми плитами, лежащими в два ряда, а на входе есть плита, которая служила задвижкой для очень узкого входа в памятник. Эта крытая аллея, ведь памятник относится к этой категории, — одна из классических: ее длина пятнадцать метров, и выходит она на север. Она включает главную камеру более восьми метров длиной на два шириной. «Дольмен» Лискюис I имеет в длину всего тринадцать метров. Что касается Лискюиса III, это тоже крытая аллея классического, так называемого армориканского типа, но имеющая вход с востока. Здесь можно отметить короткое преддверие, главную камеру размером восемь на два метра и маленькую концевую ячейку. Ансамбль Лискюис входит в состав обширного некрополя — или обширного святилища, — которое включает холмы, нависающие над рекой Блаве, в самом центре полуострова, в месте довольно бесплодном и диком, однако отмеченном слиянием рек Блаве и Даула. В его ближайших окрестностях тоже обнаружено много мегалитических развалин. В Плелоффе, все в том же Кот-дю-Нор, недавно заново открыта одна крытая аллея — Керивелан, достаточно своеобычная. Она идет с востока на запад, не имеет концевой ячейки, но включает нечто вроде маленькой прихожей в форме трапеции. Камера внушительна: она имеет девять метров в длину на два в ширину и была полностью и очень тщательно вымощена мелкой плиткой из серого сланца, который в изобилии встречается в этом регионе.

Следует отметить позднюю дату создания этого памятника — приблизительно рубеж третьего и второго тысячелетий до нашей эры: это современник первых курганов армориканского бронзового века. Это показывает, кстати, что очень трудно отчетливо определять разрывы между разными цивилизациями, сменявшими одна другую до прихода кельтов.

Сами крытые аллеи не подвергались никакой искаженной классификации. Период, когда их строили, в конечном счете растянулся на два тысячелетия, что немало. Есть специфические типы крытых аллей, но располагать их следует по категориям, а не в зависимости от реального возраста. Так, крытую аллею Большой Остров в Племер-Боду (Кот-дю-Нор) надо рассматривать как «короткую крытую аллею». Длина ее камеры — 8,5 метра, а ширина — всего 160 сантиметров. Стены состоят из плоских гранитных плит. В глубине — одна-единственная плита, которой заканчивается памятник. Пройти в эту камеру можно через вестибюль очень небольшой длины — всего в одну боковую плиту. Вход находится с юго-востока, и вокруг всего ансамбля можно различить следы могильного холма. Памятник такого рода можно найти также в Керборе, департамент Финистер. И надо отметить, что неподалеку на островке Аваль есть дольмен — впрочем, это крытая аллея того же типа, которую местное предание (вероятно, клерикального происхождения) называет «Могилой Артура». Надо уточнить, что слово aval по-бретонски означает «яблоко» и что для некоторых «просвещенных» умов было очень соблазнительным увидеть в этом пустынном островке знаменитый остров Авалон, где, согласно легенде, спит король Артур под присмотром своей сестры феи Морганы, ожидая подходящего момента, чтобы восстановить Бретонское королевство. В Великобритании немало мегалитических памятников с идентичным названием, и это вполне нормально. Ведь герои не умирают, и их могилы — всего лишь наглядные символы.

На территории Плудальмезо (Финистер), в районе, богатом очень разнообразными народными преданиями, на острове Карн находится странный мегалит. Это могильный холм, каирн, как говорят англосаксы, чем в достаточной мере объясняется название острова. К тому же этот остров Карн связан с легендой о знаменитом Маркусе-Кономорусе, иначе говоря, Кономоре армориканской традиции, он же король Марк истории о Тристане и Изольде, «король, который имел лошадиные уши» и велел убивать каждого, кто узнавал его тайну.[22] В мегалитическом ансамбле острова Карн можно видеть некое подобие храма, где происходили обряды жертвоприношения лошадей. Во всяком случае, холм можно датировать рубежом V и IV тысячелетий до н. э. Таким образом, он достаточно древний. В него входят три камеры: две простые, а одна разделена надвое довольно толстой стенкой. Эти камеры построены методом сухой кладки, с нависающими сводами, как в Барненезе (Финистер) или в Нью-Грейндже в Ирландии. А входной коридор относительно короток.

На ландах Ланво, недалеко от знаменитого менгира Кермаркер, в коммуне Кольпо, в особо унылой гранитной местности расположено несколько мегалитических некрополей, из которых самый значительный — Ларкюст. Ныне этот памятник исчез, но исследования, сделанные в конце прошлого века, позволяют представить его масштабы. А недалеко оттуда расположены два могильных холма, один из которых включает два дольмена с камерой и коридором. Одна из камер выложена большими гранитными плитами. Другая имеет нависающий свод.

Южнее, в эстуарии Луары, памятники такого типа тоже встречались, даже если большая их часть не пережила индустриализации низовий Луары. Можно отметить дольмен Кербур на территории Сен-Лифара, недалеко от Большой Бриеры, и с другой стороны эстуария, в Сен-Бревене, дольмен, называемый «Аллеей Соловьев». Но самым примечательным памятником, который теперь полностью восстановлен, бесспорно остается Диссиньяк в Сен-Назере. Это комплексный ансамбль разных эпох, самая древняя из которых — 4500 год до н. э. Первоначально было два одновременно существовавших памятника, центральные камеры которых существенно различались по форме и величине. Восточная — большая и полукруглая, западная меньше и, видимо, делилась стеной на две части. Коридоры обеих камер имели длину по семь метров, а вход находился на юго-востоке; примечательно, что из коридора западного дольмена можно наблюдать восход солнца в период зимнего солнцестояния, как в холме Нью-Грейндж в Ирландии, с которым у памятника Диссиньяк есть определенные черты сходства. Видимо, на первой стадии строительства холм имел в диаметре 14 метров и включал в себя две стены: одна, сложенная сухой кладкой, окружала центральный холм, насыпанный вокруг камер, другая опоясывала основание из гранитных и кварцевых плит. Во второй период памятник увеличили. Входные коридоры были удлинены на четыре метра каждый и расширен весь ансамбль холма с постройкой двух дополнительных оград. На потолочной плите западной камеры видны примечательные петроглифы, в которых можно узнать классические мотивы морбианского наскального искусства, а именно посохи и топоры с топорищами, которые, вероятно, должны были символизировать Великую Богиню Холмов.

Крупнейший мегалитический памятник Бретани — без сомнения, знаменитая «Скала Фей» близ Эссе (Иль-э-Вилен), к юго-востоку от Ренна. Общая длина этой крытой аллеи, ныне извлеченной из-под земли и избавленной о своего могильного холма, составляет 19,5 метра. Ее ширина — 6 метров, высота — 4 метра. Это впечатляющий памятник. Камень, из которого он сделан, — красный кембрийский сланец, характерный для центра и востока Армориканского полуострова. «Скалу Фей» единодушно ставят в один ряд с большими дольменами Анжу и берегов Луары, для которых характерна тенденция к гигантизму. Прямоугольная камера очень обширна, имеет длину 14 метров, ширину в среднем 4 метра и высоту до свода 2 метра. Она делится на четыре отсека тремя опорами, перпендикулярными южной стене, и огромной устойчивой глыбой у западной оконечности; напротив находится очень низкий коридор длиной два метра. Памятник представляет собой вид мегалитов, несопоставимый с «классическими» крытыми аллеями Морбиана. То же самое можно сказать о крытой аллее Муго-Биан в Коммана (Финистер), на отрогах гор Арре. Это один из наиболее сохранившихся мегалитов во всей Бретани. Он имеет длину 14 метров и включает пять столов, поддержанных 28 опорами, причем на некоторых есть вогнутая резьба, изображающая копья и кинжалы — вероятно, атрибуты всемогущего божества холмов. С другой стороны гребня, на склоне, спускающемся к Йен-Эле, болоту, затерянному в сердце гор Арре, на территории Бреннилис, есть дольмен такой же длины — 14 метров, по большей части скрытый под своим могильным холмом. Он покрыт тремя огромными плитами, одна из которых весит 35 тонн. Название этого дольмена, ти-ар-Будикед («Дом Карликов»), ясно показывает, какому виду сверхъестественных существ народное предание приписывает сооружение мегалитов.

Однако самый впечатляющий памятник на всем Армориканском полуострове — курган Барненез в Плуэзохе (Финистер), на полуострове, возвышающемся над устьем реки Морле. Во всяком случае, это самый обширный по площади могильный холм в мире, спасенный в последний момент в 1954 году, когда из него сделали карьер, и с тех пор частично восстановленный. Начало строительства якобы восходит к 4500 году до н. э., но с тех пор памятник претерпел изменения и расширения.

Ансамбль включает могильный холм длиной 70 метров, что немало, из двух разных частей, смежных и возникших поочередно. Примечательно расположение памятника: он находится на вершине мыса и с него открывается очень широкая панорама. Первоначальная часть, так называемый первичный каирн, извне выглядит как каменный массив, идущий с востока на запад, имеющий длину 35 метров при ширине около 20 метров и высоте 8 метров и ограниченный двумя стенами, I которые сложены сухой кладкой и поднимаются уступами.

Этот первичный каирн содержит пять дольменов, входы в которые находятся с южной стороны, напротив реки. Самый короткий входной коридор насчитывает 7 метров, самый длинный — 11 метров. Эти коридоры узкие, потолки в них низкие; ведут они в центральные камеры. На одной из потолочных плит есть вогнутое изображение знаменитого неолитического идола, так называемого идола в форме щитка, какие можно видеть в петроглифах Морбиана.

Лет через двести после постройки первичного каирна на западной стороне добавили шесть больших дольменов под другим могильным холмом, который стал продолжением первого без видимого разрыва, но который пришлось укрепить насыпями со стороны склона. Его структура — почти такая же, с узкими коридорами и нависающими сводами, но пол выложен плитами. Несколько петроглифов — это U-образные знаки, как в дольменах Локмариакера. Замечено, что эти знаменитые U-образные знаки всегда находятся на тех местах, которые могли быть заняты изображениями Богини Холмов, идола в форме щитка. Может быть, они символизируют это божество?

Вопросы возникают в связи с центральным дольменом первичного каирна. По всей очевидности он не такой, как другие. Его коридор по всей длине окаймлен гранитными плитами, над ними — стенка из сухой кладки, на которую опирается кровля. В конце коридора выходишь в первую, почти круглую камеру, опирающуюся на толстые плиты и перекрытую нависающим сводом из сухой кладки высотой в три метра. Две опоры, на которых отчетливо заметны резные изображения трех треугольных топоров и одного лука, образуют узкий проход в концевую камеру, перекрытую единственной плитой, которая лежит на массивных каменных глыбах. Здесь заметна резьба, изображающая треугольники, U-образные знаки, крест или топор с топорищем и волнистые линии.

«Все указывает на то, что этот центральный памятник был чем-то вроде святилища, функции которого несомненно отличались от банальной функции коллективного захоронения, какую обычно приписывают дольменам с коридором… Может быть, этот дольмен был предназначен для ритуальных церемоний во время погребения в соседних дольменах? Или, скорее, это была резервная могила для особой общественной касты и ее вождей? За отсутствием доказательств можно только выдвигать гипотезы. Но никуда не денешься от главного факта — явной, бесспорной архитектурной дифференциации в недрах одного и того же ансамбля памятников, из которой логически следует дифференциация функциональная, к сожалению, точно не выясненная. Этот факт существенно влияет на представление, какое можно составить о других мегалитических ансамблях Арморики».[23] Во всяком случае, нередко мегалитические холмы уже рассматривают не только как могилы, но в равной мере и как места для церемоний. Глиняные черепки, найденные перед входами в дольмены Барненеза, — следы деятельности, которая, скорее всего, состояла в основном в отправлении культа. Эти места, должно быть, часто посещались долгие века, даже после смены цивилизаций, в бронзовом веке и в кельтский период железного века, как свидетельствуют ирландские верования и предания, относящиеся к миру сида, поскольку термином сид называется внутренность мегалитических холмов, населенных богами и героями древних времен.

За пределами армориканской Бретани большие мегалитические ансамбли встречаются и по всей Франции, но явно реже. Конечно, южная часть Центрального массива изобилует простыми дольменами, но они не имеют столь своеобразной отделки, как памятники Морбиана. Обнаружено также некоторое количество каменных стел, называемых «статуи-менгиры», антропоморфный характер которых бесспорен; но эти стелы принадлежат к более поздней эпохе, отмечая эволюцию мегалитизма в направлении кельтского искусства. Однако в них распознаются основные черты облика Богини Холмов, того таинственного божества, которое наши далекие предки почитали тысячелетиями. В Бретани обнаружено всего три антропоморфные стелы, явно изображающие женщину, в том числе стела Кермене в Гиделе (Морбиан): она была найдена разбитой на много кусков на одном неолитическом холме, но при ее воссоздании ни на миг нельзя усомниться в ее форме, потому что она имеет характерные грудь и ожерелье, как и стилизованную голову, очень похожую на голову идола в форме щитка из Локмариакера. Здесь заметна примечательная преемственность в изображении женского божества холмов. Изображение, по сути, того же божества нашли и в пещерах долины реки Пти-Морен в Шампани, в пещерах, вырубленных в толще известняка, а также во всех дольменах парижского региона. По всей Европе была одна мегалитическая цивилизация, с небольшими вариациями, связанными с эпохой и с территориальными различиями.

Это легко осознать, рассматривая памятники Британских островов, особенно многочисленные и интересные на юге Англии, в Корнуолле, Уэльсе, Шотландии и Ирландии. Тогда понятно, почему в романтическую эпоху мегалиты считались «камнями друидов»: самые красивые и самые характерные из мегалитов находятся в основных зонах расселения кельтов, и было естественным связать эти загадочные памятники с друидической религией, которая сама очень таинственна и малоизвестна.

Самый знаменитый из всех доисторических памятников Великобритании — это Стоунхендж, расположенный в южной части равнины Солсбери, приблизительно в двенадцати километрах от этого города и в трех километрах от Эймсбери. Для этого места характерна концентрация следов неолита и бронзового века: по всей видимости, это было огромное святилище, аналогичное святилищу в районе Карнака. Впечатляет и сам Стоунхендж.

На самом деле, как и христианские соборы, строительство которых растягивалось на годы и даже на века, мегалитический памятник Стоунхендж строился в течение нескольких Атлантиды периодов, самый давний из которых — возможно, середина третьего тысячелетия до нашей эры. Таким образом, он представляет архитектуру конца неолита. Впрочем, его изысканность показывает, что мегалитическое искусство эволюционировало: действительно, в его композиции немало удивительного для людей, привыкших к грубому и «варварскому» облику аллей менгиров Карнака. Стоунхендж не аллея менгиров. Это круг или, скорее, совокупность трех кругов, которую во Франции могли бы назвать кромлехом, но которая обладает чертами храма на открытом воздухе и окружена множеством могильных холмиков, для которых памятник бесспорно служит символическим центром. Здесь находишься посреди чего-то. И если для объяснения Стоунхенджа были выдвинуты бесчисленные гипотезы, то все шансы быть лучшей имеет одна — та, которая видит в нем святилище для отправления солярного культа. Судя и по самой его архитектуре, и по преданиям, неизменно связанным с этим памятником, Стоунхендж представляется средоточием культа, местом, где солнце, воспринимаемое как божество жизни, в определенные периоды года опускается на землю, чтобы возродить ее и дать основные направления для тонкого слияния видимого и невидимого, слияния, которое, чего нельзя отрицать, лежит в основе всех религиозных систем.

В течение первого периода, который называют Стоунхенджем I, строители для начала возвели кольцевой земляной вал диаметром 91 метр, окруженный рвом, который первоначально мог иметь глубину 180 сантиметров. На входе в него, на северо-востоке, находились две каменные глыбы, а вокруг них — круг из 56 маленьких менгиров. В этот самый момент воздвигли и знаменитый Хил Стоун[24] — названный так на основании легенды, согласно которой этот камень, брошенный чертом, поразил в пятку одного монаха, — вес которого составляет 35 тонн и для перемещения которого должно было понадобиться 250 человек.

Во второй период, который называют Стоунхенджем II, двумя концентрическими кругами было расставлено восемьдесят голубых камней. Необычно то, что эти камни происходят из Уэльса, а именно из гор Пресели, отделенных от Стоунхенджа двумя сотнями километров. Причина для такого перемещения камней несомненно была веской, а их выбор обуславливался религиозными и даже магическими соображениями. Народное предание, воспроизведенное в 1132 году Гальфридом Монмутским, который ввел артуровскую легенду в европейскую литературу, утверждает, что это чародей Мерлин своей магической силой перебросил камни Стоунхенджа даже не из Уэльса, а из Ирландии. В любом случае это предание упоминает перемещение камней, взятых очень издалека.

В течение третьего периода, который называют Стоунхенджем III, воздвигли знаменитые гигантские глыбы, положив на них плиты перекрытия, придающие памятнику столь своеобразный и, правду сказать, уникальный вид по сравнению с остальными мегалитическими памятниками. Было поставлено тридцать опор, причем некоторые лежат и в наше время, и весь ансамбль выглядит настоящим круглым храмом, внутри которого находится нечто вроде святилища, вероятно предназначенного для жрецов во время церемоний. Больше не известно почти ничего. Определенно можно сказать одно: утром летнего солнцестояния первый луч восходящего солнца проходит по «дороге» и падает на камень, находящийся в центре памятника и называемый Олтер Стоун («Алтарный Камень»), Из этого можно заключить, не слишком рискуя ошибиться, что в день летнего солнцестояния в Стоунхендже происходили масштабные церемонии. Но в самом ли деле это был солярный культ? Утверждать не вправе никто, хотя недавние научные наблюдения смогли показать, что план памятника был разработан на основе очень точных астрономических — а значит, в равной мере и астрологических — соображений. В этой связи говорили даже о настоящей обсерватории для наблюдения за звездами.

Бесспорно то, что Стоунхендж был завершен, обустроен и использовался на протяжении бронзового века, вполне вероятно, до рубежа X–IX веков до н. э. А ведь известно, что цивилизация бронзового века отдавала предпочтение солярному культу. Этим она отличалась от мегалитической цивилизации как таковой, которая, если верить обнаруженной в дольменах резьбе, предпочитала культ Богини Холмов. Но, в конце концов, если известно, что в кельтских и германских языках солнце имело женский род, а луна — мужской, можно утверждать, что это одно и то же верование в божество-покровителя. Богиню Начал, которой в символическом плане вполне могли первоначально поклоняться как черному солнцу, то есть «светилу Иного Мира», внутри мегалитических холмов, прежде чем она стала объектом более «реалистичного» культа, на сей раз отправляемого на открытом воздухе. Кстати, на одном из камней, называемых трилитами (две опоры и одно перекрытие), можно заметить вогнутую резьбу, напоминающую классического неолитического идола из Морбиана. Какие бы решения ни рассматривались, вероятно, Стоунхендж надолго сохранит свою тайну. Храм стоит у всех на глазах как неопровержимое свидетельство духовности строителей мегалитов, их искусства, их техники, их астрономических знаний. Но храм пуст, и в нем гуляет лишь ветер…

Тем не менее Стоунхендж — самый совершенный образец мегалитических каменных кругов, того, что во Франции называют кромлехами. В Великобритании можно указать 900 каменных кругов, но ни один из них не завершен и не продуман до такой степени, как Стоунхендж.

Нельзя обойти молчанием и находящиеся на той же равнине Солсбери, которая, похоже, была чем-то вроде доисторических «Елисейских полей», круги Эйвбери на севере Уилтшира, в восьми километрах к западу от Мальборо. Это самое обширное из известных мегалитических колец, за исключением, разумеется, аллей менгиров Карнака, которые не имеют формы круга. Площадь, занятая этим ансамблем, составляет десять гектаров, что очень много. Как и в Стоунхендже, это кольцо состоит из земляной насыпи, нависающей надо рвом, а внутри — круг из сотни камней. Периметр кольца составляет 1350 метров. Ров, видимо, имел первоначальную глубину метров девять. В большом круге помещаются два других круга, намного меньшие. Северный круг мог состоять из 27 камней при диаметре 97 метров. Южный должен был включать 29 камней при диаметре 100 метров. Еще видны проходы, ведущие в самый центр святилища, так как очевидно, что это, так же как Карнак и Стоунхендж, огромный храм на открытом воздухе. Но для каких церемоний он предназначался? Это постоянный вопрос, который возникает и на который мы рискуем никогда не получить ответа.

Единственное, что известно, — что постройка Эйвбери относится к последнему периоду неолита. В этом смысле Эйвбери — почти современник Стоунхенджа, то есть он датируется периодом с 2500 по 2000 годы до н. э. Но в строительстве Эйвбери не принимали участия те, кто поставил в Стоунхендже знаменитые опоры с перекрытиями. В целом он выглядит как классический кромлех, хотя размеры делают его уникальным в своем роде. Но это тоже только храм, со всеми загадками, которые с ним связаны. Это очевидно дает разгуляться нашему воображению: не можем же мы не попробовать найти объяснение или оправдание этим огромным трудам. А в практическом смысле, надо признать, такие памятники не годятся ни для чего. Значит, приходится предполагать, что были основания — если не религиозные или метафизические, то по крайней мере научные.

На полуострове, который образуют Девон и Корнуолл, в регионе, который очень долго испытывал кельтское влияние и где зародилась легенда о «короле» Артуре, можно обнаружить довольно значительное число мегалитических памятников. И не приходится удивляться, если некоторые из них носят названия, связанные с артуровской легендой, вроде «Могилы Артура», «Скалы Мерлина» и прочих «столпов Тристана». Во Франции в количестве названий такого рода рекорд принадлежит Гаргантюа.

Эти памятники на крайнем юго-западе Англии — очень разного типа. Встречаются каменные круги, как Боскейвен-Ан и Мерри Мэйденс в Сент-Бериане, круг Треджесил в Сент-Джасте или круг Боскенейнен в Мадроне на полуострове Пенуит (Корнуолл). Почти повсюду можно найти очень красивые одиночные менгиры, дольмены, как в Зенноре, Мадроне или Морвахе на том же полуострове Пенуит, а также крытые аллеи под могильными холмами, прежде всего в Зенноре. Но что, несомненно, выглядит наиболее странным, так это «дырявые камни» вроде того, что называется Мен-ан-Тол («Камень Стола») в Мадроне. Это камень круглой формы, довольно искусно обтесанный и с проделанной посредине дырой, занимающей около трети его объема. В настоящее время этот мадронский камень стоит между двух небольших менгиров, и, когда становишься спиной к одному из менгиров и видишь сквозь отверстие второй, зрелище выглядит странным. Местная легенда утверждает, что пролезание сквозь эту дыру исцеляет некоторые болезни. Но здесь все представляется сомнительным, поскольку вероятно, что этот Мен-ан-Тол (который англичане неправильно переводят как «holed stone», то есть «камень с дырой», из-за квазиомофонии бретонского taol — «стол» и корнийского toull — «дыра») стоит не на первоначальном месте. Вероятно, это входная плита какого-то дольмена или крытой аллеи, которую унесли после разрушения первоначального памятника. Этот дырявый камень в самом деле напоминает плиты, какие загораживают входной коридор некоторых континентальных дольменов, особенно в регионе Вексен во Франции, и которые любят называть «дыра души» или «проход души». Этот древний камень использовали заново. Тем не менее существование этого Мен-ан-Тола наводит на вопросы, которые остаются без ответов. Надо отметить, что камень такого рода, но с дырой намного меньшей, можно видеть в Шотландии, в местности Галлоуэй: там он стоит как одиночный менгир, а дыра выглядит явно искусственной.

В той же местности Галлоуэй, где долго жили те, кого называли «северными бретонцами» и которые до VII века н. э. верно хранили кельтскую цивилизацию, защищая ее от саксов и от северных пиктов, есть немало памятников типа дольменов или крытых аллей. Один из самых интересных среди этих памятников — могильный холм Кейрнхоули (название которого показательно — «Освященный Холм», плохой английский перевод древнего Карн Улайд, «Холм Уладов», улады же были гэлами, населявшими Ольстер, местность, название которой англичане неверно переводили как «Холм для сокровища»). Могильный холм Кейрнхоули содержит две крытые аллеи и характерным образом расположен на высоком мысе над морем. Эти мегалиты датируются концом неолита, но, как и многие другие памятники такого рода, были заняты и повторно использованы в бронзовом веке.

Все в той же Шотландии, в графстве Аргайл, в Килмартине, в двенадцати километрах к северу от Лохгилпхида, можно отметить ряд холмов, содержащих дольмены с погребальной камерой и довольно значительными галереями. Они входят в состав мегалитического ансамбля, который должен был иметь большое значение в конце неолита и, как многие каирны этого региона, был повторно использован народами бронзового века. Эти пять холмов дополняет каменный круг под названием Темпл Вуд, имеющий подобие центрального алтаря и, видимо, игравший роль храма на открытом воздухе. Это место, как достаточно ясно показывает его английское название, должно было служить для кельтов святилищем, неметоном, поскольку речь бесспорно идет о священной поляне среди леса, важнейшем атрибуте друидического культа. Но это не единственный пример преемственности, какую можно наблюдать между мегалитическими постройками и друидическим культом.

Уэльс изобилует дольменами и крытыми аллеями. Поскольку эта земля была очень бедной, особенно на севере княжества, памятники часто оставались нетронутыми, потому что земледельцы систематически не удаляли их, как это часто происходило в более богатых аграрных регионах. Один из самых интересных среди этих памятников — несомненно, холм Кейпел Гармон в двух километрах к юго-востоку от Бетвс-ай-Коэда, в Гвинедде. Это любопытный дольмен с коридором, имеющим вход со склона холма и ведущим к двум боковым погребальным камерам. Но есть и ложный вход, что не может не порождать вопросов об истинном предназначении холма. Дольмен Пентр-Айфен, теперь находящийся под открытым небом, в графстве Кардиган, в Дайфеде, километрах в десяти от Кардигана, — один из лучше всего сохранившихся образцов мегалитического искусства Уэльса. Это место известно также как Коэтан Артур, то есть «Могила Артура». В этом проявляется связь, которой народное предание соединяет доисторические памятники и этого одновременно корнийского и валлийского персонажа — Артура, вокруг которого в средние века кристаллизовались все древние мифы и все архаические схемы кельтской религии. А недалеко от озера Бала, в самом сердце уэльских гор, озера, которое называют также Ллинн Тегид и с которым связана легенда о барде Талиесине, еще показывают разрушенный дольмен, считающийся могилой Талиесина: местное предание утверждает, что тот, кто осмелится провести ночь на этом дольмене, непременно проснется поэтом или сумасшедшим.

Расположенный к северо-западу от Гвинедда остров Мэн (Insula Mona), который англосаксы назвали Англси, бесспорно, судя по тексту «Жизнеописания Агриколы» Тацита, был просто средоточием друидизма, по меньшей мере местом, где собирались настоящие друидские коллегии. Но остров Мэн усеян мегалитическими памятниками, дольменами и менгирами. Один из них особо примечателен — тот, что называется Брин Целли Дду, то есть «Холм Черного Леса». Это могильный холм со сложной структурой. Нынешний памятник был построен на более древнем холме, и элементы его архитектуры наводят скорее на мысль об инициационном святилище, где приносились жертвы, чем о простой мегалитической могиле. Одна из опор этой крытой аллеи, теперь перемещенная, покрыта вогнутыми резными знаками, возможно, символически изображающими путешествие души в Иной Мир. Заманчиво провести аналогии с шаманскими обрядами, с которыми друидизм в некоторых аспектах своего культа как будто сближался. Холм Брин Целли Дду, прекрасно сохранившийся и выигрышно расположенный, — один из самых характерных и красивых мегалитов острова Мэн. И с ним так же, как и с холмом Барненез в армориканской Бретани, связана проблема реального назначения крытых аллей под курганом: могилы или святилища? Этот вопрос следует обсудить, но при современном состоянии наших знаний на него трудно дать окончательный ответ. Решение проблемы должно учитывать преемственность культов и верований в разных культурных слоях, которые сменяли друг друга на одной и той же территории. Но в отсутствие документов мы в этой сфере обречены лишь выдвигать гипотезы, порой недолговечные.

В этом отношении пролить какой-то свет на эти проблемы должна бы Ирландия — по той очевидной причине, что там находятся бесчисленные мегалитические памятники, в том числе главнейшие, и что, с другой стороны, ирландские рукописи раннего средневековья сохранили многочисленные и полезные сведения о дохристианской традиции, которая была еще очень живой в период насаждения новой религии. Это особое положение Ирландии, которая никогда не была завоевана римлянами, которая никогда не входила в состав Римской империи и, однако, стала светочем христианства в Западной Европе, указывает направления для поиска. Ведь больше нигде мегалиты так не связаны с традицией, унаследованной от предков, которая сохранялась веками, вопреки всем превратностям истории.

Конечно, в Ирландии найдут еще много менгиров, одиночных дольменов, каменных кругов, могильных холмов. Одни из них пока спрятаны под растительностью. Другие медленно обретают очертания, выходя на свет в результате случайных открытий. Некоторые по справедливости известны во всем мире, потому что относятся к решающему этапу мегалитизма и сравнительно хорошо сохранились в стране, где почва бедна и где, в отличие прежде всего от Франции, ее не очищали от камней, загромождающих поля и пастбища.

Было бы совершенно излишним перечислять все мегалиты Ирландии, все «легендарные камни», время появления которых уходит очень далеко во тьму веков. Однако есть смысл назвать некоторые, представляющие интерес, порой непропорциональный их высоте, размерам или сохранности. Это относится к памятнику, который называют Портальным Дольменом и который находится в самом сердце Баррена — известковой и пустынной местности к югу от залива Голуэй, благодаря очень мягкому климату которой даже в мельчайших углублениях, заполненных землей, там может пышно расцветать почти экзотическая растительность.

Этот Портальный Дольмен, называемый также дольменом Пулнаброн, — памятник, примечательный по внешнему виду и своему положению в совершенно пустынном месте. Это явно мегалитическая могила, существующая с 2500–2000 года до н. э. Стол дольмена — огромная плита 365 на 213 сантиметров, весящая около сотни тонн. Высота камеры меняется от 1,9 метра в северной части до 2,05 метра в южной. Размеры самой камеры — 243 на 122 сантиметра. Памятник, теперь оказавшийся на открытом воздухе, когда-то находился в середине могильного холма, отдельные следы которого еще сохранились и который имел круглую форму и диаметр 9 метров. Название «Пулнаброн» — гэльское и может означать «башня печалей», на что указывает народное верование, согласно которому здесь приносились жертвы. Правда, в том же Баррене, в трех километрах от Каэрмора («Большой Крепости»), есть другой дольмен, тоже сравнительно хорошо сохранившийся, — Гленинсхин, иногда называемый «Алтарем Друидов». Народная традиция все время тесно связывает мегалиты с религией кельтов. А поскольку мегалиты появились здесь самое меньшее за две тысячи лет до кельтов, приходится допустить, что какая-то связь между мегалитической цивилизацией и цивилизацией кельтов-завоевателей, поселившихся на крайнем Западе Европы, существовала. Главное — выяснить, в каких условиях и на основе каких критериев произошла эта ассимиляция или идентификация.

Во всяком случае, если во Франции многие памятники обязаны своим именем Гаргантюа, фольклорному образу древнего гигантского галльского божества (аналогичного греческому Гераклу), если на западе Великобритании многие дольмены — это могилы Артура или Мерлина, то ирландские мегалиты чаще всего посвящались хорошо известным персонажам гэльской мифологии. Есть не одно «ложе Диармаида и Граинне» — отсылка к знаменитой легенде, ставшей прототипом истории о Тристане и Изольде, как и не одна «крепость Энгуса», Мак Ока, сына великого бога Дагды. Кстати, похоже, гэльская мифология Ирландии неотделима от мегалитов, усеявших землю Зеленого острова, который называют также Островом Святых. Но не представляют ли святые и герои языческой древности два аспекта одних и тех же персонажей?

Однако в Ирландии есть памятники, привлекающие особое внимание: это холмы долины реки Бойн и те, что находятся в ближайших окрестностях этой долины, носящей имя одной из самых могущественных богинь ирландского пантеона, Боанн, или Бо-Винды, «Белой Коровы», женского божества вод и плодородия, любопытным образом вновь появившегося в артуровской легенде в образе и под именем Вивианы, которая заточает Мерлина в невидимый воздушный замок посреди Броселиандского леса.

Прежде всего это Тара, мифологический и символический центр Ирландии. Тара была столицей языческой Ирландии или скорее резиденцией верховного короля, располагавшего, правду сказать, властью гораздо в большей мере моральной, нежели реальной. Но коль скоро власть этого короля имела сакральный характер, из важности этого места с очевидностью следует, что речь идет о сохранении традиций, восходящих к самым отдаленным доисторическим временам, вероятно возникших задолго до прихода строителей мегалитов. Тара сравнима с Дельфами: это нечто вроде пупа земли для этого острова, затерянного посреди Атлантики, которому с трудом удается интегрироваться в жизнь континента, хотя он и оказал на нее существенное влияние, особенно в раннем средневековье.

Здесь расположено графство Миде (по-английски Meath). Это теоретически «середина» (таков смысл гэльского слова midhe) Ирландии, а в центре его находится холм Тара, королевский акрополь, бывшее святилище богини-матери, той самой, вырезанные изображения которой обнаруживаются в холмах. Каждые три года гэльские народы собирались в Таре на пышные празднества, лишь воспроизводившие намного более древнюю традицию. Здесь избирали верховного короля, ард-ри, который обладал только номинальной властью, но тем не менее был священным главой всех народов острова. И ритуал, в соответствии с которым осуществлялось это избрание, имел столь же магическое, сколь и религиозное значение. В самом деле, в Таре находился священный камень, Камень Тары, который кричал, когда будущий король Ирландии садился на него. Этот ритуал восхождения на престол не раз сопоставляли с образом Опасного сиденья из христианизированной легенды о Святом Граале. Говорят, что этот камень, лиа Файл, и возвышается на холме Тара, точнее, на пригорке под названием Кормак Хауз. Этот камень — явно менгир.

Пейзаж Тары довольно уныл, и здесь не видно ничего, кроме мегалитических развалин. Рат на Риог («Королевская Крепость») — доисторическая круглая ограда, которую когда-то защищал земляной вал со рвом перед ним. К северу от этой ограды — Гора Заложников, датируемая 2000 годом до н. э.: это погребальная камера под курганом, повторно использовавшаяся в разные эпохи. Южнее возвышается холм, на котором, по рассказам, стоял дворец короля и который называется Рат Лаогайре, а на другом искусственном холме, Рат на Сеанед, якобы собирались ирландские народы, прибывая в Тару на большие праздники. Северней этого холма еще можно разглядеть длинный и узкий проход между двумя земляными валами, вероятно, вход в сам комплекс, но предание утверждает, что это был Банкетинг Холл, место, где пировали сотрапезники высокого ранга. Холм Тара бесспорно был создан как мегалит, но в течение веков после его создания на нем побывало столько народу и его столько раз перестраивали, что от первоначального мегалита почти ничего не осталось. Но все-таки надо принять во внимание ирландскую мифологическую традицию: похоже, она верно воспроизводит таинственную историю Тары, утверждая, что здесь стояло укрепление под названием Граиннес-Форт. В этом названии использовано имя ирландской героини Граинне, прототипа Изольды Белокурой. А ведь имя Граинне происходит от гэльского слова grian, что значит «солнце». Нет ли в этом указания на древний солярный культ? Вопрос по меньшей мере заслуживает того, чтобы его поставить.

Далее к северо-востоку, в самом высоком месте гор Лох-Крю, в том же графстве Мит, откуда идеально открывается широкая панорама всей Ирландии, гор Слайго на западе, гор Карлингфорд с восточной стороны, расположен один из самых странных мегалитических комплексов, какие только бывают, известный под названием Лох-Крю. Правду сказать, первоначально его должно было окружать от пятидесяти до ста могильных холмов. В наши дни их сохранилось семь, почти нетронутых, превосходно различимых и богатых различными украшениями.

В самом деле, именно в семи каирнах Лох-Крю наибольшая в мире концентрация петроглифов. На большей части опор дольменов внутри холмов нанесены таинственные знаки, среди которых явно можно узнать некоторые из символов, использованных в дольменах Морбиана. Но есть и другие, причем настолько разнообразные, что описать все нечего и пытаться.

Некоторые петроглифы складываются в удивительные ансамбли. Так, на камне 14 каирна видно нечто вроде кругов с солнечными колесами внутри, которые можно воспринимать как цветы. Этот мотив интригует, тем более что рядом с ним находятся бесспорные схематические изображения солнца, колеса с точками — возможно, лунные — и слегка овалоидные фигуры с позвоночными столбами или разветвленными стволами: означают ли последние всегдашнюю Богиню Начал? Хотелось бы в это верить, хотя из последних исследований сделаны другие выводы: якобы эти петроглифы из Лох-Крю — на самом деле небесные карты конца неолитической эпохи. Эта гипотеза не более абсурдна, чем любая другая в этой сфере. Ее достаточно упомянуть. Но на камне 11 каирна U есть два достаточно четких изображения этой Богини Холмов, имеющих тип идола в форме щитка, довольно близкие к тому, что высечено на Гавринисе, где главная характерная черта — волосы. И пусть в разных каирнах Лох-Крю в изобилии встречаются солярные изображения, все-таки надо сказать, что здесь мы обнаружим также немало топоров без топорищ, U-образных знаков, волнистых и змеевидных линий, ромбов, рогов, посохов и прочих атрибутов, обычных для памятников этого рода. Зато здесь есть то, что не встречается в дольменах Морбиана: спирали, либо одиночные, либо парные, образующие символ, хорошо известный как sol invictus,[25] означающий также инь и ян. Что касается камня 8 каирна U, на нем бесспорно нанесено стилизованное изображение Богини Холмов с характерными кривыми линиями и с двумя глазами, магический и вызывающий вид которых не укроется от любого внимательного наблюдателя.

Было бы рискованно пытаться дать подробное объяснение петроглифам Лох-Крю. Надо довольствоваться выявлением аналогий с другими петроглифами, открытыми в аналогичных холмах. Здесь есть, конечно, элементы некоего послания, которое мегалитические художники сочли нужным передать нам. Но опять-таки где код, который позволил бы понять их значение? И кстати, одно значение или несколько? Символы, особенно религиозные, обычно указывают путь посвящения крайне неоднозначно, поэтому лишь тот, кто упорен и может примириться с неоднозначностью, способен найти решение. И это решение, конечно же, не единственное: думать иначе значило бы забывать о разнообразии и множественности сущностей. Выдвинутые в последние годы блестящие теории, согласно которым разные холмы Лох-Крю представляют собой не более чем ориентиры для наблюдения за звездным небом, ничуть не противоречат другим гипотезам, авторы которых видят в петроглифах нечто вроде духовного послания мистического или религиозного содержания. Впрочем, в те далекие времена, когда работали мастера мегалитов, сакральное и профанное были абсолютно нераздельны. Тогда подобной проблемы не было, и любой символ, если его можно было понять двояко, для каждого конкретного случая приобретал соответствующее значение при непосредственной связи с космосом.

Каким бы ни было решение, которое предложат для проблемы холмов Лох-Крю, мудрым был бы следующий вывод: перед нами необыкновенное святилище — от которого остались только отдельные элементы, — изобличающее высочайший духовный уровень, каким обладали его строители за две тысячи лет до нашей эры. Из Лох-Крю виден холм Тара. Конечно же, это не случайно. Похоже, в Ирландии была создана настоящая мегалитическая цепь, где все памятники занимают сознательно выбранное место, образуя ансамбль, который мы не способны выявить, не рискуя впасть в самые безумные домыслы. В настоящее время в Ирландии существует двести холмов того же типа, что и Лох-Крю, рассеянных по всей территории. Среди них достаточно сильное впечатление производят группа из сорока холмов Кэрроукил (графство Слайго) и холмы Кэрроумор (то же графство Слайго). Но самыми примечательными из этих памятников по архитектуре и по отделке остаются три холма долины Бойна: Доут, Ноут и прежде всего Нью-Грейндж.

Нью-Грейндж, несомненно, вместе с Гавринисом самый красивый дольмен в мире. Это сакральное место по самой функции, но также по тому значению, которое оно приобрело в мифологической традиции кельтов: это знаменитый холм Бруг-на-Бойн, иначе говоря, «Дворец на реке Бойн» из древних мифологических эпопей, владение богов и героев, место действия многих необыкновенных приключений. Похоже, больше никакой мегалитический памятник не связан с таким скоплением преданий и верований.

Полагают, что начало строительства Нью-Грейнджа началось в 3200 году до н. э. Памятник расположен на холме, возвышающемся над долиной Бойна, в километре от реки и в четырнадцати километрах от ее устья, близ города Дрогеды, на восточном берегу. Холм Слане, где святой Патрик зажег символический пасхальный огонь в момент появления в Ирландии христианства, находится в восьми километрах оттуда. Языческий холм Тара — километрах в пятнадцати. Не подлежит сомнению, что эта местность считалась в древней Ирландии особо подходящей для установления тонких связей между божественным и человеческим мирами. И заметно, что холмы Доут и Ноут, отстоящие от Нью-Грейнджа едва на километр, образовали вместе с последним могильный и религиозный комплекс первостепенной важности.

Нью-Грейндж представляет собой огромный курган круглой формы, обнесенный каменным кругом. За пределами этого пространства можно увидеть большое кольцо менгиров, включающее 35 стоячих камней, имеющее диаметр 103 метра и занимающее площадь два акра. Сам холм диаметром 80–85 метров и высотой 50 метров окружен 97 камнями, кварцевыми или гранитными глыбами, расположенными в 50–60 сантиметров друг от друга и покрытыми резьбой. Внутри холма находится великолепный дольмен с коридором, свод которого — нависающий и сложен столь искусно, что внутрь не может просочиться ни капли воды и там замечательно сухо. Коридор имеет 20 метров длины и метр ширины, а высота изменяется от 1,5 до 2 метров. Высота камеры 5,2 метра у входа, 6,5 метра в глубине и 6 метров в центре. Она опирается на резные столбы и имеет каменные ямы, куда складывали останки тех, кого здесь хоронили. На входе в коридор снаружи лежит камень, покрытый великолепной резьбой в виде геометрических знаков, важнейшим элементом которой выглядит спираль. Расположение ансамбля — очень своеобразное: через четыре минуты после восхода солнца в день зимнего солнцестояния лучи света проходят через коридор и падают в погребальную яму в конце камеры. И самое удивительное, что свет проникает не сквозь основной выход коридора, а сквозь щели между камнями в потолке. Тут, по всей очевидности, проявилось намеренное желание с помощью изощренной системы подчеркнуть мысль, что свет солнца может проникать даже в центр земли: это триумф жизни над смертью в самые темные зимние месяцы. Это в любом случае нам очень ясно показывает: строители Нью-Грейнджа, как и их преемники друиды тысячи через три лет, считали, что «смерть — только средство продления жизни».

Этот мотив отражен и в резьбе, которую с восхищением обнаруживаешь на камнях. В изобилии встречаются концентрические окружности, так же как и спирали: замечаешь даже знаменитый трискель, то есть тройную спираль, в некотором роде эмблему кельтов. В этот момент понимаешь, до какой степени мегалитическая цивилизация могла повлиять на кельтов и наложить отпечаток на их верования и их религиозную практику. Попадаются также мотивы зигзагов, ромбов, круглых углублений и мотив ожерелья, видимо, характерный для древней Богини Холмов. Но в целом резьба Нью-Грейнджа выглядит намного более умелой, чем в других памятниках этого рода. Только дольмен Гавринис выдерживает сравнение, однако там отделка ощутимо иная. Что касается резьбы внутри холмов Доут и Ноут, она имеет ту же природу, но, может быть, ближе к резьбе в Лох-Крю.

Нью-Грейндж производит совершенно незабываемое впечатление. Памятник, безупречно реставрированный, выглядит храмом света на вершине холма, который воспринимаешь как вдохновенный холм.[26] Потом проскальзываешь в «святая святых», в одну из тех подземных ячеек, где можно осознать, что жизнь и смерть — просто две стороны одной и той же реальности. Равно как и другие большие мегалитические холмы, Нью-Грейндж нельзя рассматривать просто как гробницу. Конечно, это могила. Но прежде всего это удивительное святилище, посвященное свету, тому божественному свету, который исходит сверху и распространяется по жилам земли, чтобы придать ей новую жизнь. Так происходит тонкое слияние реального и воображаемого, видимого и невидимого, выразимого и невыразимого. Послание строителей мегалитов — здесь, у нас перед глазами. Наше дело — попытаться его расшифровать.

Безмерность аллей менгиров Карнака, странность больших дольменов Локмариакера, красота холма Гавринис, величие холма Барненез, восхитительный образ памятника Стоунхендж, глубокая таинственность Нью-Грейнджа — сколько маяков освещает мир, пребывающий в поиске той мегалитической цивилизации, которая всегда у нас перед глазами, но которую мы слишком уж воспринимаем как обломки прошлого, в то время как она, возможно, скрывает в себе тайну нашего образа жизни.