Карнак и загадка Атлантиды

Глава I ТАИНСТВЕННАЯ АТЛАНТИДА

У проблемы Атлантиды есть одна абсолютная исходная точка — то, что о ней рассказывает философ Платон якобы на основе египетских преданий. Исходя из этого рассказа, целые поколения искали следы этого таинственного континента. Но вопрос щекотливый, поскольку нет уверенности, что Платон не придумал эту сказку из практических соображений: ему нужен был конкретный пример для развития своих идей о рождении, жизни и смерти цивилизаций, и, возможно, он не нашел ничего лучшего, чем сочинить миф.

Однако миф никогда не возникает на пустом месте. Миф всегда показателен. Если у нас нет никаких реальных доказательств существования этой Атлантиды, то у нас нет и никаких доказательств «подлога» со стороны Платона. Во всяком случае, со времен античности было выдвинуто множество гипотез о том, где находится этот континент, исчезнувший в ходе катаклизма. Поскольку текст Платона блистает географическими неточностями, искателям приходилось блуждать, выбирая противоположные направления и даже противореча себе самим.

О расположении Атлантиды существует четыре цикла гипотез. Самый древний, начавшийся почти сразу после появления рассказа Платона, помещает исчезнувший континент в зону, огибаемую Гольфстримом, от Западной Африки до Карибского моря. Вторая система, с необходимостью следующая из первой, обычно помещала Атлантиду в разные районы Северной Африки или Испании. Третья, интересующая нас, кстати, больше всего, располагает Атлантиду на северо-западе Европы, который древние называли Гипербореей, что возвращает нас к Стоунхенджу и к преданиям, рассказанным Диодором Сицилийским и Плинием Старшим. Четвертая предпочла бы разместить Атлантиду на Востоке — либо в Эгейском море, либо в Черном, сделав ее центром Крым, где витают тени легендарных киммерийцев, которых иногда смешивают с кимврами, а иногда с гипербореями. Один немецкий ученый периода нацизма даже безапелляционно утверждал, что остров Атлантис был колыбелью арийской расы, единственными потомками которой остались, естественно, его соотечественники. Это говорит о том, какие страсти обуревают всех, когда речь заходит о доказательстве существования континента, вызывающего столько любопытства из-за нехватки информации о нем.

Любопытно, что именно геологи, минералоги, ботаники, зоологи и антропологи менее всех сомневаются в существовании Атлантиды. Они воздерживаются от каких-либо суждений о цивилизации атлантов, но полагают, что платоновский миф соответствует реальности, которую можно найти, если систематически исследовать регионы Атлантики.

Действительно, в Атлантике, походов в которую упорно избегали мореплаватели древности, острова, находящиеся на предполагаемом месте этого континента, имеют вулканический характер, что придает правдоподобие вере в оседание окружающей почвы. Проблема в том, чтобы научно доказать, что такое оседание произошло, и уточнить когда. Так вот, в конце прошлого века при прокладке подводного кабеля, когда вели промер глубины в сотне километров к северу от Азорских островов, с океанского дна подняли остроконечные и угловатые куски базальтовой породы. Тогда ученые заявили, что этот камень не мог в такой форме затвердеть под водой и что это затвердение неизбежно должно было происходить на воздухе. С другой стороны, шероховатость, явные изломы фрагментов показывали, что они не подвергались длительному воздействию ни атмосферной, ни морской эрозии. Значит, на этом месте, где теперь глубина три тысячи метров, найдено доказательство провала почвы, который произошел очень быстро и очень недавно. Была ли это Атлантида?

В другой научной отрасли всегда отмечали, что между фауной Азорских островов, Мадейры, Канарских островов, островов Зеленого Мыса, Антильских островов и Центральной Америки есть аналогии, которые можно объяснить только континентальным единством этих разных территорий в не столь уж давнюю эпоху. Надо отметить, что, если эти территории до относительно недавнего времени были соединены с Америкой, они гораздо раньше отделились от Африки, хотя она совсем рядом. Поэтому полагают, что в так называемый миоценовый период эта ныне исчезнувшая земля существовала, соединяясь на севере с Испанией, на юге с Мавританией и продолжаясь к западу до Бермудских и Антильских островов.

К тому же, судя по тексту Платона, в Атлантиде были слоны. А ведь известно, что слоны возникли в Америке в форме пиротериевых, тогда как на старом континенте не было ничего подобного. Чтобы они могли добраться до этого континента и дать в Африке потомство своего семейства, была необходима соединяющая их земля. Такое же наблюдение сделано в отношении лошадей, вся эволюция которых происходила в Новом Свете, после чего они перешли в другое полушарие и в конечном счете полностью исчезли на земле своего происхождения, пока их последних потомков не привез сюда человек.

Ботаники приводят свои доказательства, среди которых самый поразительный пример — это банан. Существование этого довольно парадоксального растения можно объяснить только с помощью гипотезы об Атлантиде. В самом деле, это трава, а не дерево, нечто вроде чудовищной лилии, состоящее целиком из листьев, без ствола, и на нем растут гроздья плодов весом по двадцать пять-тридцать килограмм, что противоречит законам природы и предполагает человеческое вмешательство в форме селекции. С другой стороны, если на Дальнем Востоке встречается дикорастущий банан, то при попытках его разводить он не приносит плодов, а ведь известно, что растения становятся бесплодными в результате долгой селекции, проводимой с целью интенсивной эксплуатации. В общем, преувеличенные черты внешнего облика банана по сравнению с его основой — доказательство человеческого вмешательства. И в этой культурной форме банан существовал в Америке к моменту появления европейцев, тогда как в диком состоянии он в той же Америке нигде не встречается. Значит, он был ввезен. И тогда можно обратиться к гипотезе об Атлантиде: архипелаги Атлантиды, на которых растут культурные бананы, — не что иное, как оставшиеся над водой вершины гор исчезнувшего континента.

Есть что сказать и океанографам. Если рассмотреть атлантические течения на одних и тех же широтах, замечаешь, что они описывают контур подводного гребня, который заканчивается в Саргассовом море — море, заполненном водорослями, о котором упоминало столько мореплавателей древности и для которого, кстати, напрашивается сопоставление с неподвижным морем, описанным некоторыми авторами классической античности, даже если они, похоже, располагают его на северо-западе Европы. Кстати, показателен пример угрей: угри современной Европы совершают долгое и опасное путешествие в Саргассово море, чтобы отложить там икру. Как объяснить подобную удаленность рек, где они обычно живут остальное время и куда возвращаются их личинки после утомительного дрейфа, продолжающегося несколько лет? Ответ ясен: эти рыбы происходят от тех, что населяли реки и эстуарии северо-западного побережья исчезнувшей Атлантиды, в частности районы, где сейчас находятся Бермудские острова. Когда Атлантида с западной части начала уходить под воду, угри продолжали посещать прежние места нереста, двигаясь, как делают все мигрирующие виды, по руслу рек, в наше время отчасти оказавшемуся на морском дне. Когда Атлантида исчезла полностью, угри в течение веков откочевали обратно на континент. Но повадки угрей можно объяснить только с учетом этого факта.

Некоторые антропологи доказывают существование Атлантиды даже на основе изучения народа гуанчей, еще жившего на Канарских островах в момент их открытия европейцами и очень скоро истребленного в соответствии с добрыми принципами подданных его католического величества. Судя по тому, что известно, гуанчи были людьми высокого роста, с белой кожей, белокурыми волосами и светлыми глазами, то есть типа, ни в чем не походившего на людей африканских племен, живущих на тех же широтах. Так вот, если изучить их останки, можно заметить, что они очень похожи на останки людей кроманьонского типа — с удлиненным черепом, высоким лбом, коротким и треугольным лицом. Говорили даже, что они пересекли Сахару и достигли Юго-Западной Франции. В самом деле, при раскопках в некоторых местах Хоггара обнаружились любопытные подтверждения этой гипотезы, прежде всего в месте захоронения таинственной царицы Тин-Хинан, еще почитаемой туарегами в наше время: в частности, рядом с одним женским скелетом среди многочисленных драгоценностей, золотых ожерелий и браслетов нашли статуэтку в чисто ориньякском стиле. Это не может оставить нас равнодушными. Во всяком случае, Пьер Бенуа серьезно изучил документы, прежде чем написать свой знаменитый роман об Атлантиде.

Некоторые лингвисты, опираясь на этимологию, пошли еще дальше. Они задались вопросом об истоках и смысле слова «Атлантида», происходящего от имени Атланта, хорошо известного мифологического персонажа. Похоже, что корень atl, необъяснимый с помощью индоевропейских языков, означает «вода» не только у древних ацтеков, но также и у многочисленных индейских племен Юты, Невады и Колорадо, а также Гватемалы и Никарагуа, — кстати, все эти народы приписывают себе общую страну происхождения, мифическое место под названием Ацтлан. Понятно, что такое совпадение только усугубляет таинственность. Исходя из этого, многие авторы ударились в фантастические вымыслы, доказывая происхождение из Атлантиды некоторых французских слов и многих топонимов, таких как Секвана, Сена, в отношении которой, впрочем, доказано, что это не индоевропейское слово. Правда, с тех пор задачу прояснить тайну Атлантиды взяли на себя философы, прежде всего герметисты и эзотерики, даже ясновидцы и медиумы, а также серьезные радиоэкстрасенсы. Их выводы, которые они всегда преподносят как евангельские истины, а не в форме гипотез, как следовало бы, оставляют желать много лучшего. Но, в конце концов, разве не надо желать лучшего?

Вернемся к теориям, выдвинутым об острове Атлантида в прошлом. Еще в конце XVII века магистерскую диссертацию по проблеме атлантов опубликовал серьезный профессор Упсальского университета в Швеции Олав Рюдбек (1630–1702). Эта диссертация изображала Швецию его времени и только Швецию первоначальной колыбелью культа богов и цивилизации древних народов. Рюдбек дошел до утверждения, что Атлантидой была просто-напросто Швеция, а столица Атлантиды, упоминаемая Платоном, находилась прямо в окрестностях Упсалы. Его дело продолжил его сын, который пошел еще дальше, заявив, что Иафет и его родственники были первобытными жителями Скандинавии, а лапландцы — их потомки.

Намного позже, в 1888 году, доктор Верно в статье для журнала «Ревю сьентифик» выдвинул предположение о связи между атлантами и кроманьонцами. По его мнению, все острова Атлантики имеют вулканическое происхождение — что неточно, судя по последним исследованиям, — и Канарские острова в третичный период находились под водой, а поднялись в результате вулканических процессов только в постплиоценовую эпоху. С другой стороны, он утверждает, что доисторическое племя так называемых кроманьонцев, когда-то населявшее долины Везера и Дордони, имело очень много сходства со знаменитыми гуанчами Канарских островов. Так вот, останки представителей этого племени кроманьонцев были найдены также в Испании и Северной Африке, когда производились раскопки в многочисленных дольменах Рокнии. Племя кроманьонцев переселилось с севера на юг в неизвестные времена, пройдя через Испанию в Северную Африку. Возможно, их потомками являются некоторые кабилы, поскольку их предания утверждают, что неолитический некрополь Рокния, насчитывающий три тысячи могил, построен их предками. С другой стороны, некоторые из этих кабилов якобы имеют те же черты, что и гуанчи, то есть облик древних обитателей Дордони.

Впоследствии доктор Верно внес изменения в этот тезис, отвергнув отождествление Канарских островов с остатками исчезнувшего континента, и стал искать место для последнего в северо-западных регионах, в легендарной Гиперборее древних. Его аргументация проста: если существование больших подводных плато, находящихся на незначительной глубине, можно рассматривать как доказательство, что Старый и Новый Свет когда-то были соединены, то следы этой связи должно быть нетрудно найти на Севере. В самом деле, от пространства между Великобританией и Скандинавией начинается обширное плато, которое без разрывов тянется до Гренландии и Лабрадора. Если Атлантида существует, она, согласно доктору Верно, может находиться только в Северной Атлантике.

Датский ученый Фредерик Клее в своей книге «Потоп», вышедшей в 1842 году и переведенной на французский в 1847 году, выдвигает гипотезу, что Атлантида Платона — просто-напросто современная Европа, а ее обитатели, погибшие во время потопа, — это атланты, или титаны, греческой мифологии. И Клее защищает свою гипотезу, утверждая, что она дает ключ ко многим проблемам не только греческой мифологии, но и скандинавской. В самом деле, скандинавские мифы «имеют намного более прочную основу и обличают намного более тонкое понимание природы, намного более глубокое знание о легендарных временах, чем видит в них поверхностный взгляд и чем расположены считать скептичные историки нового времени». Катастрофа Атлантиды имела характер наводнения, но цунами было вызвано в равной мере и вулканической деятельностью. Эту катастрофу предопределило смещение земной оси, и память о ней сохранили не только греческие или американские легенды, но также скандинавские и кельтские.

В самом деле, согласно тому же Клее, друидские предания (которые он знал по кельтоманским изданиям, мало заслуживающим доверия) говорят, что потоп поглотил цветущие города и небольшому количеству людей и животных, спасшихся от потопа, убежищем послужили горы. Тогда разразился огромный лесной пожар, довершивший бедствие. Он распространился от Пиренеев, где зародился (название «Пиренеи» содержит греческое слово пирос — «огонь»), с одной стороны, на Иберию, с другой — на Кельтику и от Севенн к Альпам до самых берегов Эридана. И здесь Клее ссылается на миф о Фаэтоне.

Что касается скандинавских преданий, они рассказывают, что катастрофическое наводнение сопровождалось бурными извержениями вулканов и обширным волнением на море, когда под воду ушли многие земли, чтобы подняться снова. Тут Клее ссылается на одну песнь из «Эдды»: «Видит она [вельва]: вздымается снова из моря земля, зеленея, как прежде».[46] Развивая свою аргументацию. Клее упоминает, что египтяне верили: эклиптика, сначала параллельная экватору (что предполагает вечную весну и вечный Эдем), наклонилась в результате прохождения кометы, отчего смешались дни и ночи и перепутались времена года. Очевидно, что тем самым подтверждаются различные мифы об Эдемском саде.

Кроме того, северные мифологии нам показывают, что люди, выжившие в этой катастрофе, не веря, что земля может изменить свое место во вселенной, объясняли в своих рассказах эти перемены потрясениями Солнца и звезд. И он еще раз упоминает миф о Фаэтоне: «Если вдуматься, насколько маловероятно, чтобы подобный миф, противоречащий правильному порядку вещей, мог возникнуть и существовать без особой причины». Следовательно, можно предположить, что империя атлантов включала Великобританию, Ирландию и соседние острова, а также Скандинавию, Нидерланды, Бельгию, Северную и Западную Францию, часть Германии и Швейцарии. И в заключение Клее говорит, что исчезнувшая Атлантида была чем-то вроде допотопной Британской империи.

Тезис, выдвинутый Клее, далеко не абсурден. В самом деле, он опирается на многочисленные мифологические свидетельства, которые, о чем не всегда известно, очень часто хранят точные сведения о самых отдаленных во времени событиях в символической форме, которая, однако, поддается расшифровке. Чем строить гипотезы на основе очень невнятных слухов или мнимых «откровений», лучше отыскать самые древние источники информации и сопоставить их с результатами научных исследований. Только при такой постановке вопроса можно получить представление, чем в действительности была Атлантида.

Именно это попытался сделать один немецкий археолог, пастор Юрген Шпанут, соединив результаты своих исследований на местности со свидетельствами греческих и египетских текстов. Таким образом он определил, что столица Атлантиды не могла находиться в другом месте, кроме Гельголандской бухты, того острова в Северном море, название которого означает «священная земля». К тому же на этом острове возвышается скала с красными, черными и белыми полосами, как описал Платон. И местное предание, равно как старинные морские карты, помещает в районе Гельголанда очень древний храм, поглощенный морем и посвященный Поситу, то есть морскому божеству, аналогичному Посейдону, дорийская форма имени которого — Посит. Аргументация Юргена Шпанута не лишена весомости, и очень возможно, что его предположение — лучшее на нынешний день, если учитывать одновременно археологические и геологические данности и великие мифы, которые сохранила для нас традиция. Во всяком случае, это предположение ничуть не противоречит гипотезе, которая видит один из пережитков цивилизации атлантов в мегалитической цивилизации.

Пропустим другие теории, прогремевшие в свое время: Атлантида в Сахаре, Северной Африке, Азии, Эгейском море (остров Санторин), на равнинах юга России, Северном Ледовитом океане. Каспийском море. Балтийском море (которое возникло в результате недавнего затопления). Мимоходом отметим гипотезу, выдвинутую в конце прошлого века, согласно которой спасшимися жителями Атлантиды, которая находилась посреди океана, оказываются баски, «в высшей степени таинственное племя», и другую, часто повторяемую, пересматриваемую и подправляемую, в соответствии с которой исчезнувшая Атлантида — это Луна: в результате столкновения Земли с кометой отломился кусок земной коры и улетел в небо, где стал спутником нашей планеты. Эти мнения не более несуразны, чем другие. Но, может быть, пора обратиться к самому источнику «мифа» об Атлантиде, то есть к тексту самого Платона.

Этот текст состоит из двух частей. Одну можно найти в «Тимее», а другую — в «Критии». Речь идет о сведениях, рассказанных Критием Сократу о его предке Солоне, якобы узнавшем многочисленные тайны во время пребывания в Египте благодаря любезности жрецов Саиса.

Начнем с извлечений из «Тимея». Согласно этому рассказу. Солон — мудрец, человек с благими намерениями, но египетский жрец ему доказывает, что тот многого не знает о событиях прошлого и прежде всего не умеет толковать мифы. В самом деле, вот что он сказал:

«Все вы юны умом… ибо умы ваши не сохраняют в себе никакого предания, искони переходившего из рода в род, и никакого учения, поседевшего от времени. Причина же тому вот какая. Уже были и еще будут многократные и различные случаи погибели людей, и притом самые страшные — из-за огня и воды, а другие, менее значительные, — из-за тысяч других бедствий. Отсюда и распространенное у вас сказание о Фаэтоне, сыне Гелиоса, который будто бы некогда запряг отцовскую колесницу, но не смог направить ее по отцовскому пути, а потому спалил все на Земле и сам погиб, испепеленный молнией. Положим, у этого сказания облик мифа, но в нем содержится и правда: в самом деле, тела, вращающиеся по небосводу вокруг Земли, отклоняются от своих путей, и потому через известные промежутки времени все на Земле гибнет от великого пожара.

В такие времена обитатели гор и возвышенных либо сухих мест подвержены более полному истреблению, нежели те, кто живет возле рек или моря; а потому постоянный наш благодетель Нил избавляет нас и от этой беды, разливаясь. Когда же боги, творя над Землей очищение, затопляют ее водами, уцелеть могут волопасы и скотоводы в горах, между тем как обитатели ваших городов оказываются унесены потоками в море, но в нашей стране вода ни в такое время, ни в какое-либо иное не падает на поля сверху, а, напротив, по природе своей поднимается снизу. По этой причине сохраняющиеся у нас предания древнее всех… между тем у вас и прочих народов всякий раз, как успеет выработаться письменность и все прочее, что необходимо для городской жизни, вновь и вновь в урочное время с небес низвергаются потоки, словно мор, оставляя из всех вас лишь неграмотных и неученых. И вы снова начинаете все сначала, словно только что родились, ничего не зная о том, что совершалось в древние времена в нашей стране или у вас самих».[47]

Здесь из уст саисского жреца звучат два упрека мудрому Солону, хотя тот — представитель особо утонченной цивилизации. Сказано, что египетские храмы, защищенные от катаклизмов, сохранили больше документов о прошлом, чем все остальные храмы во всем мире, потому что следуют этой традиции несколько тысяч лет. Но другой упрек как нельзя более красноречив для того, кто хочет попытаться понять загадку Атлантиды. Не случайно саисский жрец — или сам Платон, как знать? — приводит этот упрек, прежде чем приступить к настоящему рассказу. В самом деле, что он говорит? Взяв в качестве примера сказание о Фаэтоне, он заявляет, что за мифами скрываются исторические реалии. Словом, он утверждает, что Миф связан с Историей и что очень часто, когда у нас нет исторических документов, необходимо обращаться к мифологии, то есть к ее расшифровке, которая настоятельно необходима, если хочешь вникнуть в традиционную схему.[48] Этот упрек справедлив во всяком случае, но особо для случая Атлантиды, о которой Платон в самом деле представит скорее мифологический рассказ, нежели исторический документ.

Платон очень хорошо знал, о чем шла речь. Традиция греческих философов допускает миф и вместе с тем воплощает его в повседневную реальность. В эллинистический период Плутарх, который был дельфийским жрецом, вот что сказал на эту тему: «Божество по природе своей не терпит ущерба и вечно, но под действием судьбы и некоего неотвратимого закона испытывает некоторые превращения. То, воспламенившись, оно преобразует свою природу в огонь и уподобляет все вещества друг другу. То принимает всевозможные формы разного качества и состояния, как в настоящем случае, и тогда оно образует то, что мы называем вселенной… Когда превращения бога приводят к упорядочению мира, об изменении, которое претерпел бог, мудрецы говорят обиняками, как об исторжении и расчленении, и рассказывают о неких смертях и исчезновениях божества, а потом о возрождениях и восстановлениях — это мифологические рассказы, изобилующие темными намеками на изменения, о которых я говорил» (О «Е» в Дельфах, 9).

Вот мы и предупреждены. Нам не следует забывать о том, что на самом деле кроется за мифологическими схемами повествования. При такой постановке вопроса Платон в самом деле может, якобы устами саисского жреца, сказать нам об Атлантиде: «Ведь по свидетельству наших записей, государство ваше [Афинское] положило предел дерзости несметных воинских сил, отправлявшихся на завоевание всей Европы и Азии, а путь державших от Атлантического моря. Через море это в те времена возможно было переправиться…»[49]

Текст восхитительно ясен. Записные апологеты Атлантиды, претендующие в наши дни на звание хранителей мудрости атлантов (как они говорят) и обычно аттестующие себя как сторонники ненасилия, поглощенные единственно наукой и философией, хорошо бы сделали, если бы почаще заглядывали в этот текст: атланты здесь выглядят народом откровенно агрессивным, желающим утвердить свое господство над средиземноморским миром. В общем их можно было бы сравнить с викингами раннего средневековья. Но, как и викинги, они должны были представлять какую-то цивилизацию, что не значит — обладать мудростью.

Притом наиболее важная деталь в этом отрывке — сообщение, что в то время можно было переправиться через Атлантический океан. Это доказывает, что к западу от Геркулесовых столпов лежала земля, не обязательно континент, занимавший всю Атлантику, — греки и египтяне не знали ее размеров, и им было неизвестно, что за ней есть еще континент, — но один или несколько островов, которые, во всяком случае, располагались не в Средиземном море. Эпоху Платон уточняет: за девять тысяч лет до времен Солона, то есть 9500-10000 год до н. э. Тем, кто верит (и старается всеми средствами всех в этом убедить), что Атлантида — это знаменитый (и туманный) континент Му, якобы находившийся в Атлантике в доисторические времена и соединявший Африку с Америкой, тоже было бы хорошо заглянуть в текст Платона. Событие отнесено для Востока к началу неолита, а для Запада к концу мезолита. Это утверждение, которое игнорировать не следует.

Изложив таким образом мотивы, Платон, по-прежнему устами саисского жреца, принимается описывать остров Атлантиду: «…еще существовал остров, лежавший перед тем проливом, который называется на вашем языке Геракловыми столпами. Этот остров превышал своими размерами Ливию и Азию, вместе взятые,[50] и с него тогдашним путешественникам легко было перебраться на другие острова, а с островов — на весь противолежащий материк, который охватывал то море, что и впрямь заслуживает такого названия (ведь море по эту сторону упомянутого пролива является всего лишь заливом с узким проходом в него, тогда как море по ту сторону пролива есть море в собственном смысле слова, равно как и окружающая его земля воистину и вполне справедливо может быть названа материком)».[51]

Сторонники Атлантиды, находящейся где угодно, кроме Атлантики, тоже прекрасно бы поступили, обратившись к этому рассказу Платона. Местоположение указано, может быть, не очень точно, но находится этот таинственный остров однозначно в Атлантическом океане. На этот счет не может быть никакой дискуссии.

Платон продолжает; «На этом-то острове, именовавшемся Атлантидой, возникло удивительное по величине и могуществу царство, чья власть простиралась на весь остров, на многие другие острова и на часть материка, а сверх того, по эту сторону пролива они овладели Ливией вплоть до Египта и Европой вплоть до Тиррении».[52] Жаль, что Платон не привел других подробностей о владениях атлантов на европейском континенте, но очень похоже, что эти владения соответствовали зоне распространения мегалитов — от Тирренского моря до Ирландии. Из этого параграфа, во всяком случае, следует, что остров Атлантида был сильным и могущественным государством, при нужде — агрессивным.

В самом деле, атланты ринулись на завоевание остального Средиземноморья. «И вот вся эта сплоченная мощь была брошена на то, чтобы одним ударом ввергнуть в рабство и ваши и наши земли и все вообще страны по эту сторону пролива. Именно тогда, Солон, государство ваше явило всему миру блистательное доказательство своей доблести и силы: всех превосходя твердостью духа и опытностью в военном деле, оно сначала встало во главе эллинов, но из-за измены союзников оказалось предоставленным самому себе, в одиночестве встретилось с крайними опасностями и все же одолело завоевателей и воздвигло победные трофеи. Тех, кто еще не был порабощен, оно спасло от угрозы рабства; всех же остальных, сколько ни обитало нас по эту сторону Геракловых столпов, оно великодушно сделало свободными».[53]

Во всем этом есть одна вопиющая несообразность: за десять тысяч лет до нашей эры Афин не существовало, и эллины еще не покинули колыбель первых индоевропейцев. Либо Платон все путает, либо намеренно сбивает с толку. Может быть, он смешал Афины с народом, который в свое время организовал борьбу против захватчиков. Или же эпоху этой войны следует отнести к концу бронзового века, то есть к 900–700 годам до н. э., когда первые эллины, которых называют ахейцами, поселились на Греческом полуострове. Преимуществом последнего варианта было бы то, что он придавал бы Атлантиде почти историческое измерение; но если бы это было так, нет никаких сомнений, что у греков, ахейцев или дорийцев, все-таки осталась бы какая-то память об этом. Тем не менее остается фактом, что атланты вошли в историю актом откровенной агрессии против народов Восточного Средиземноморья.

Далее следует очень сжатый рассказ о катаклизме, уничтожившем Атлантиду: «Но позднее, когда пришел срок для невиданных землетрясений и наводнений, за одни ужасные сутки вся ваша воинская сила была поглощена разверзнувшейся землей; равным образом и Атлантида исчезла, погрузившись в пучину.

После этого море в тех местах стало вплоть до сего дня несудоходным и недоступным по причине обмеления, вызванного огромным количеством ила, который оставил после себя осевший остров».[54]

Очевидно, что на основе географических объяснений Платона остров Атлантиду вполне можно локализовать и напротив Гибралтарского пролива, и гораздо севернее — в районе Ирландии, или вообще в Северном море, у Гельголанда. Но из этого текста следует, что катаклизм — описанный очень хорошо, с землетрясениями и цунами — захватил и Грецию, поскольку, по словам саисского жреца, все афинские воины погибли. Разве что речь идет об афинских войсках — то есть войсках города, предшествовавшего Афинам, — которые бросились в погоню за атлантами и поэтому могли оказаться на атлантическом побережье Европы. С другой стороны, катаклизм был страшным и внезапным: за одни ужасные сутки. Понятно, что исчезновение острова Атлантиды повлекло за собой серьезные потрясения и что толчки ощутили даже в Восточном Средиземноморье.

При этом в тексте Платона есть одно любопытное указание — на море, ставшее несудоходным из-за ила, собравшегося в результате исчезновения острова Атлантиды. Платон вернется к этому вопросу в «Критии»: «[Остров] превратился в непроходимый ил, заграждающий путь мореходам, которые попытались бы плыть от нас в открытое море, и делающий плавание немыслимым».[55] Очевидно, это наталкивает на мысль о Саргассовом море. Но упоминания об этом непроходимом море мы встретим еще, и не только в средиземноморских преданиях. «Кудрун», скандинавская поэма, в двенадцатой песни описывает гору у пределов Запада, стоящую посреди неподвижного моря: имеется ли в виду замерзшее море в окрестностях таинственной Туле, или это память о непроходимом море Атлантиды?

Есть и еще кое-что. Латинский историк Тацит, который благодаря своему тестю Агриколе прекрасно знал предания Великобритании и Северной Европы, приводит такие любопытные сведения: «Утверждают, что море там [в районе Шотландии] неподвижное и очень плотное, вследствие чего трудно грести; да и ветры не поднимают на нем волнения, полагаю, из-за того, что равнины и горы, в которых причина и происхождение бурь, здесь очень редки; к тому же и громада глубокого и безграничного моря медленно и с трудом раскачивается и приходит в движение» (Жизнеописание Юлия Агриколы, 10).[56] Описание достаточно яркое и согласуется с текстом Платона, и это неподвижное море запросто можно поместить в Северное море, между Шотландией и Данией, а значит, недалеко от Гельголанда. Однако в «Германии» Тацит предпринимает еще одну попытку описать море, которое он располагает на севере, за землей свионов, германского племени: «За свионами еще одно море — спокойное и почти недвижное, которым, как считают, опоясывается и замыкается земной круг, и достоверность этого подтверждается тем, что последнее сияние заходящего солнца не гаснет вплоть до его восхода и яркость его такова, что им затмеваются звезды, да и воображение добавляет к этому, будто при всплытии солнца слышится шум расступающейся пред ним пучины и видны очертания коней и лучезарная голова» (О происхождении германцев и месторасположении Германии, 45).[57] Речь идет о том же море, но здесь интересно упоминание бога, поднимающегося из волн. Соблазнительно видеть в этом память ознаменитом храме, посвященном богу морей и находившемся в море близ Гельголанда. Кстати, этот «морской» бог, которым мог быть Посейдон, — еще и светозарный бог. В «Критии» Платон скажет, что основал Атлантиду сам Посейдон, но предупредит, что греческими именами он передает имена чужеземные. Следовало бы выяснить, кто скрывается под именем «Посейдон».

Здесь можно было бы вспомнить гиперборейского Аполлона, нисходящего раз в девятнадцать лет в Стоунхендж.

Во всяком случае, это неподвижное море возбудило любопытство античных хронистов. Грек Полибий, в основном автор осторожный и серьезный, в связи с этим обрушивается с нападками на фокейского мореплавателя Пифея, остающегося самым известным среди тех, кто поставлял сведения этим хронистам. Вот что он пишет: «Сей последний [Пифей] обманул многих. <…> К этому он присоединяет известия о Туле и соседних с нею странах, где будто бы не было ни земли в отдельном существовании, не было ни моря, ни воздуха, но была какая-то смесь из всего этого, похожая на морское легкое: по его словам, в этой смеси земля, море и вся совокупность предметов находились в висячем положении, эта смесь есть как бы связь всего мира, не переходимая ни посуху, ни по воде»[58] (Полибий, XXXIV, 5). Даже если Полибий в это не верит, это очень любопытная подробность. О чем речь идет на самом деле? Трудно сказать. Не преминул затронуть эту тему и Плиний Старший. В самом деле, он пишет об «острове, где весной волны выбрасывают на берег янтарь. В северном океане, который Гекатей называет Амальхейским морем там, где этот океан омывает Скифию, это название на языке местных народов означает „застывший“. Филемон утверждает, что кимвры называют это море marimaruse, то есть „мертвое море“» (Естественная история, IV, 27). Упоминание о янтаре могло бы навести на мысль, что это «мертвое море» находится в Балтийском море, но это крайне маловероятно. В самом деле, слово «Скифия» вносит путаницу в греко-латинскую терминологию, потому что иногда означает Ирландию (Скотия, страна скоттов, слово, каким позже будут называть уже Шотландию). То же относится к слову «кимвры»: некоторые античные авторы так называют кельтов. Кстати, слово marimaruse — бесспорно кельтское и действительно означает «мертвое море».

Из всего этого следует, что где-то недалеко от Британских островов, либо в районе Ирландии, либо между Шотландией и Ютландией, произошла природная катастрофа, вызвавшая, может быть — на ограниченное время, образование моря, заполненного илом и несудоходного. О нем упоминают греческие и латинские авторы. Память о нем, как мы увидим, сохранили и кельты, оно вновь появится в их легендах — в истории города Ис и других сказаниях того же типа, возникших в Ирландии и Великобритании. На самом ли деле речь здесь идет об Атлантиде?

Вернемся к Платону — самому полному и самому древнему нашему источнику. В «Критии» он с готовностью распространяется обо всем, что касается Атлантиды. К сожалению, рукопись, где содержится «Критий», неполна, она не имеет окончания, и поэтому то, что Критий рассказывает Сократу со слов Солона, прерывается. Итак, Критий начинает: «Прежде всего вкратце припомним, что, согласно преданию, девять тысяч лет тому назад была война между теми народами, которые обитали по ту сторону Геракловых столпов, и всеми теми, кто жил по сю сторону. <…> Сообщается, что во главе последних вело войну, доведя ее до самого конца, наше государство [Афины], а во главе первых — цари острова Атлантиды…»[59]

Это подтверждение сведений из «Тимея». Но, если мы правильно понимаем, атланты эту войну вели не одни, коль скоро они стояли «во главе» других народов. Возможно, они привели с собой народы, которые уже покорили. Подобная практика часто наблюдалась веками. Далее Критий подтверждает и другие данные: «Как мы уже упоминали, это некогда был остров, превышавший величиной Ливию и Азию, ныне же он провалился вследствие землетрясений и превратился в непроходимый ил, заграждающий путь мореходам, которые попытались бы плыть от нас в открытое море, и делающий плавание немыслимым».[60] Следуют рассуждения о положении в Афинах в то время и мифологическое повествование о том, как великие боги делили землю: «Сделали они это без распрей: ведь неправильно было бы вообразить, будто боги не знают, что подобает каждому из них».[61] Пропустим рассказ о мифическом основании города Афины и сразу перейдем к описанию Атлантиды.

Прежде всего Критий делает замечание первостепенной важности: «Но рассказу моему нужно предпослать еще одно краткое пояснение, чтобы вам не пришлось удивляться, часто слыша эллинские имена в приложении к варварам. Причина этому такова. Как только Солону явилась мысль воспользоваться этим рассказом для своей поэмы, он полюбопытствовал о значении имен и услыхал в ответ, что египтяне, записывая имена родоначальников этого народа, переводили их на свой язык, потому и сам Солон, выясняя значение имени, записывал его уже на нашем языке. Записи эти находились у моего деда и до сей поры находятся у меня, и я прилежно прочитал их еще ребенком. А потому, когда вы услышите от меня имена, похожие на наши, пусть для вас не будет в этом ничего странного — вы знаете, в чем дело».[62] Надо запомнить это утверждение о преобразовании варварских имен в греческие: Критий очень на этом настаивает, не только чтобы заранее оправдаться от обвинения, которое могли ему предъявить, но и потому, что описание, которое он намерен привести, рискует оказаться искаженным, пройдя через два языка — египетский и греческий. Незачем говорить, что такой подход в античности был распространенным: Цезарь, перечисляя галльских богов, одаривает их латинскими именами. Таким образом, Критий — не простачок, попавшийся на обман: он использует греческие имена действующих лиц просто ради удобства, а также потому, что он — равно как и Солон — не знал их подлинных атлантских имен. Это еще и предостережение, поскольку описание, которое будет предложено грекам, сделано в греческом духе, точно так же как Солон услышал его в египетском толковании. Значит, нельзя ничего воспринимать буквально и при необходимости следует корректировать услышанное, зная, что все кажущееся греческим — не более чем преобразование. Это предварительное замечание Крития следует отметить особо, потому что и до сих пор Атлантиду изображают страной с чрезвычайно изысканной архитектурой, которую создала цивилизация, очень похожая на греческую. Не будем забывать, что этот рассказ был написан так, чтобы его могли понять афиняне IV века до н. э., и что эти люди не имели ни малейшего понятия об аутентичном воссоздании элементов отдаленной истории.

Итак, Критий принимается за долгое и обстоятельное описание Атлантиды: «Сообразно со сказанным раньше, боги по жребию разделили всю землю на владения — одни побольше, другие поменьше — и учреждали для себя святилища и жертвоприношения. Так и Посейдон, получив в удел остров Атлантиду, населил ее своими детьми, зачатыми от смертной женщины…»[63]

Заметно, что привычки богов не меняются тысячелетиями: все они начинают с того, что велят строить себе святилища и учреждать жертвоприношения. Так, немало современных городов было основано Девой Марией или каким-нибудь святым, который во время своего предполагаемого появления потребовал, чтобы в его честь возвели храм: так было в Лурде, так было в Лизье, так было в Паре-ле-Монналь, так было в Сент-Анн-д’Оре и, конечно, в Фатиме. Переложим это прозой: при основании государства или административной структуры на какой-то территории класс духовенства немедленно дает о себе знать и обеспечивает себе значительные доходы. При всем том Посейдон, которому досталась Атлантида, остается фигурой очень загадочной. Если египтяне, а потом греки изобразили его Посейдоном, значит, он имел какое-то отношение к морю и мореплаванию. В самом деле, мы увидим, что атланты — смелые мореплаватели. Но это не значит, что упомянутый бог атлантов обладал всеми чертами Посейдона. Атланты, насколько можно судить, не были индоевропейцами. Что делать хорошо известному богу индоевропейской традиции у народа, который мало того, что не был индоевропейским, да еще и якобы жил на берегах Атлантики почти за девять тысяч лет до прихода индоевропейцев? Значит, этого Посейдона атлантов надо оценивать крайне осторожно, хоть и признавая за ним функцию, связанную с мореплаванием — и бурями (греческий Посейдон, не забудем, был также богом бурь и гроз, богоравному Одиссею об этом кое-что известно!).

Продолжим рассказ Крития: «От моря и до середины острова простиралась равнина… красивее всех прочих равнин и весьма плодородная, а опять-таки в середине этой равнины, примерно в пятидесяти стадиях от моря, стояла гора, со всех сторон невысокая. На этой горе жил один из мужей, в самом начале произведенных там на свет землею, по имени Евенор, и с ним жена Левкиппа; их единственная дочь звалась Клейто. Когда девушка уже достигла брачного возраста, а мать и отец ее скончались, Посейдон, воспылав вожделением, соединяется с ней…»[64]

Очень интересно вот что. Евенор и Левкиппа — дети, произведенные на свет землей. Значит, это теллурические божества, связанные с почвой, которой они управляют и которую занимают. Появляется чужак, Посейдон, который не принадлежит к тому же племени, потому что он — уранид, небесный бог. Значит, чтобы обеспечить легитимность своей власти над Атлантидой, он обязательно должен вступить в брак с представительницей прежней теллурической власти. В таком случае их дети будут законными наследниками. Можно отметить, что перед нами миф об основании страны, явно идентичный мифу об основании Галлии Гераклом-Гаргантюа, который женился на юной Галатее, дочери царя Алезии, и имел от нее сына по имени Галат, ставшего родоначальником галлов. А если рассмотреть все в более символическом плане, имеется в виду особый союз Неба и Земли, создание общества, обладающего как светской, так и духовной организацией, со своими производящими классами и своими классами интеллектуалов и духовенства. Мифы, оформляясь в виде исторического рассказа, всегда отражают состояние общества в зависимости от конкретной эпохи.

«Тот холм, на котором она обитала, он укрепляет, по окружности отделяя его от острова и огораживая попеременно водными и земляными кольцами (земляных было два, а водных — три) все большего диаметра, проведенными словно циркулем из середины острова и на равном расстоянии друг от друга. Это заграждение было для людей непреодолимым, ибо судов и судоходства тогда еще не существовало. А островок в середине Посейдон без труда, как то и подобает богу, привел в благоустроенный вид, источил из земли два родника — один теплый, а другой холодный — и заставил землю давать разнообразное и достаточное для жизни пропитание. Произведя на свет пять раз по чете близнецов мужского пола, Посейдон взрастил их…»[65]

Что здесь поражает, так это спешка, с какой Посейдон укрыл юную Клейто в центре острова в неприступной крепости с тремя кольцами ограды. Описанная таким образом крепость немного напоминает большие мегалитические святилища, какие встречаются в Бретани (Гавринис, Диссиньяк и Барненез) и в Ирландии (Нью-Грейндж). Во всяком случае, эта крепость была построена не по греческому и не по египетскому образцу. Конечно, факт изоляции Клейто во дворце с четкими пределами отражает определенное стремление к элитарности: правящие и подданные не должны смешиваться. Но это может также означать, что Посейдон, узурпировав власть, вызвал к себе враждебное отношение со стороны населения. Укрыв Клейто в крепости, он укрылся туда и сам. И главное, он сделал из Клейто символическую владычицу, мать сообщества, которое он создавал. Это представления, которые позже будут встречаться и у других народов, в частности у кельтов. Что касается деяния Посейдона, источившего из земли два родника, это хорошо известный фольклорный и агиографический сюжет: в бретонских легендах очень редкий святой основатель, явившись на новую землю, не источил бы из нее родник, ударив посохом. Схема истории, рассказываемой Критием, соответствует всем канонам жанра.

Однако надо задуматься о союзе Посейдона и Клейто. Не ученый ли это дублет союза Посейдона и Амфитриты? Известно, что этот бог влюбился в нереиду Амфитриту, но та, желая остаться девственной, постоянно убегала от него. В разных версиях легенды в действие вступает либо дельфин, либо человек по имени Дельфин, отправляющийся на «розыски» Амфитриты. Во всяком случае, дельфин или Дельфин доставляет Амфитриту Посейдону, дав тому возможность жениться на ней. У них рождается сын по имени Тритон. Эта легенда вызывает любопытство постольку, поскольку толком не ясно, какое божественное существо скрывается в облике дельфина. Известно, что дельфин — один из спутников Аполлона. Известно также, что в Дельфах, пока Аполлон не убил змея Пифона, отправляли культ как Матери-Земли, так и Посейдона. А еще известно, что название «Дельфы» происходит от слова «дельфин». В таком случае не был ли Дельфином сам Аполлон? Во всяком случае, между Аполлоном и Посейдоном существует связь, почти сообщничество, которую можно соотнести с загадочным Аполлоном, спускающимся раз в девятнадцать лет в солярное святилище Стоунхендж.

После своего поселения на острове Атлантиде и после того как Клейто родила близнецов, Посейдон «поделил весь остров Атлантиду на десять частей, причем тому из старшей четы, кто родился первым, он отдал дом матери и окрестные владения как наибольшую и наилучшую долю и поставил его царем над остальными, а этих остальных — архонтами, каждому из которых он дал власть над многолюдным народом и обширной страной. Имена же им всем он нарек вот какие: старшему и царю — то имя, по которому названы и остров, и море, что именуется Атлантическим, ибо имя того, кто первым получил тогда царство, было Атлант. Близнецу, родившемуся сразу после него и получившему в удел крайние земли острова со стороны Геракловых столпов вплоть до нынешней страны гадиритов, называемой по тому уделу, было дано имя, которое можно было бы передать по-эллински как Евмел, а на туземном наречии — как Гадир».[66]

Все это требует размышления. Прежде всего имя Атлант, данное старшему сыну, очень удобно для объяснения названия острова. Но надо вспомнить, что в греческом мифологическом сказании Амфитрита, скрываясь от Посейдона — и дельфина, — нашла убежище в горах Атланта; там-то гонец — и сообщник — Дельфин нашел ее и наконец уговорил согласиться на брак с богом. Далее, примечательно, что первая чета в лице Посейдона и Клейто производит на свет близнецов. Нельзя не вспомнить о Диоскурах, то есть о Касторе и Поллуксе, которые в Индии (под именем Ашвинов) представляют скорее третью функцию, в кельтских странах — вторую, у греков и латинян — это покровители мореходов. Так вот, любопытно отметить, что после римского завоевания культ Диоскуров был неизвестен романизованным галлам, кроме жителей атлантического побережья Арморики, иначе говоря, венетов, которые очень их почитали и утверждали, что они прибыли сюда по морю (Диодор Сицилийский, IV, 56).

Однако «от Атланта произошел особо многочисленный и почитаемый род, в котором старейший всегда был царем и передавал царский сан старейшему из своих сыновей, из поколения в поколение сохраняя власть в роду, и они скопили такие богатства, каких никогда не было ни у одной царской династии в прошлом и едва ли будут когда-нибудь еще, ибо в их распоряжении было все необходимое, приготовляемое как в городе, так и по всей стране. Многое ввозилось к ним из подвластных стран, но большую часть потребного для жизни давал сам остров, прежде всего любые виды ископаемых твердых и плавких металлов, и в их числе то, что ныне известно лишь по названию, а тогда существовало на деле: самородный орихалк, извлекавшийся из недр земли в различных местах острова и по ценности своей уступавший тогда только золоту. Лес в изобилии доставлял все, что нужно для работы строителям, а равно и для прокормления домашних и диких животных. Даже слонов на острове водилось великое множество, ибо корму хватало не только для всех прочих живых существ, населяющих болота, озера и реки, горы или равнины, но и для этого зверя, из всех зверей самого большого и прожорливого. Далее, все благовония, которые ныне питает земля, будь то в корнях, в травах, в древесине, в сочащихся смолах, в цветах или в плодах, — все это она рождала там и отлично взращивала. Притом же и всякий нежный плод и злак, который мы употребляем в пищу или из которого готовим хлеб, и разного рода овощи, а равно и всякое дерево, приносящее яства, напитки или умащения, например, непригодный для хранения и служащий для забавы и лакомства древесный плод, а также тот, что мы предлагаем на закуску пресытившемуся обедом, — все это тогда под воздействием солнца священный остров порождал прекрасным, изумительным и изобильным».[67]

Вот это уже полная чепуха. Очевидно, что все это описание взято из мифологических рассказов о «Счастливых островах», чтобы не сказать — о мифическом острове Авалоне или Эмайн Аблах, одной из составных частей Иного Мира у кельтов. Атлантида имеет совершенно райский облик, и это, несомненно, потому, что Платон хочет подчеркнуть, как легко здесь было жить и что жители не всегда пользовались этим себе во благо: из-за мифолога уже выглядывает моралист. Но если это идиллическое описание можно рассматривать как пересказ всего, что было написано о Счастливых островах, то намного интересней продолжение, где речь идет о деятельности обитателей Атлантиды и о странных занятиях, которым они предавались:

«Прежде всего они перебросили мосты через водные кольца, окружавшие древнюю метрополию, построив путь из столицы и обратно в нее. Дворец они с самого начала выстроили там, где стояло обиталище бога и их предков, и затем, принимая его в наследство, один за другим все более его украшали, всякий раз силясь превзойти предшественника, пока в конце концов не создали поразительное по величине и красоте сооружение».[68]

Это значит, что династию, основанную Посейдоном, теперь признали: между царским жилищем и остальной страной возникла связь, и более не было изолированной крепости в центре острова, где бог ревниво охранял законную наследницу царской власти. Теперь власть царя не оспаривается, и он может править народом, деятельность которого, похоже, была направлена на море.

«От моря они провели канал в три плетра шириной и сто футов глубиной, а в длину на пятьдесят стадиев вплоть до крайнего из водных колец: так они создали доступ с моря в это кольцо, словно в гавань, приготовив достаточный проход даже для самых больших судов. Что касается земляных колец, разделявших водные, то вблизи мостов они прорыли каналы такой ширины, чтобы от одного водного кольца к другому могла пройти одна триера; сверху же они настлали перекрытия, под которыми должно было совершаться плавание: высота земляных колец над поверхностью моря была для этого достаточной. Самое большое по окружности водное кольцо, с которым непосредственно соединялось море, имело в ширину три стадия, и следовавшее за ним земляное кольцо было равно ему по ширине; из двух следующих колец водное было в два стадия шириной и земляное опять-таки было равно водному; наконец, водное кольцо, опоясывавшее находившийся в середине остров, было в стадий шириной. Остров, на котором стоял дворец, имел пять стадиев в диаметре…».[69]

Достоинство этого описания в том, что оно показывает: остров Атлантида был достаточно мал, и о континенте речь идти не могла ни в коем случае. Здесь удивляет явно выраженное желание укрепить остров концентрическими стенами и также укрыть корабли — как от открытого моря, так и от солнца. По каким таинственным причинам? Правду сказать, не очень понятно, к какой цели здесь стремились, кроме создания крайне сложных оборонительных сооружений. Надо отметить, что подобные укрепленные острова встречаются в ирландских преданиях, например, в рассказе «Плавание Мэлдуина», где герой и его спутники причаливают к острову, разделенному на четыре части четырьмя стенами: золотой, серебряной, бронзовой и хрустальной. Там их принимает таинственная женщина — фея или богиня — и преподносит им чудесный напиток, от которого они забывают обо всем.

Но это не все: «Этот остров, а также земляные кольца и мост шириной в плетр цари обвели круговыми каменными стенами и на мостах у проходов к морю всюду поставили башни и ворота. Камень белого, черного и красного цвета они добывали в недрах срединного острова и в недрах внешнего и внутреннего земляных колец, а в каменоломнях, где с двух сторон оставались углубления, перекрытые сверху тем же камнем, они устраивали стоянки для кораблей. Если некоторые свои постройки они делали простыми, то в других они забавы ради искусно сочетали камни разного цвета, сообщая им естественную прелесть; также и стены вокруг наружного земляного кольца они по всей окружности обделали в медь, стену внутреннего вала покрыли литьем из олова, а стену самого акрополя — орихалком, испускавшим огнистое блистание».[70]

Если воспринимать этот рассказ буквально, то это набор нелепостей. Прежде всего в предполагаемую эпоху, то есть более чем за девять тысяч лет до Солона, был еще каменный век и металлов, тем более меди, не знали. К тому же невозможно поверить в реальность столь исполинских работ: речь идет, конечно, о сакральной архитектуре, о месте, которое было в то же время и святилищем, одновременно земным и морским, поскольку отмечается, что проникнуть с моря на земли невозможно. Разве что это в образной и вычурной форме рассказывается о землях, отвоеванных людьми у моря, освоенных наподобие польдеров и дренированных при помощи соответствующих каналов. Об этом надо будет вспомнить, рассматривая бретонскую легенду о городе Ис, который также, похоже, занимал сложное положение между землей и морем. Надо также вспомнить, что постоянно путали два народа: венетов Морбиана и венецианцев Венеции. Так вот, эти два народа действительно назывались одинаково и были непревзойденными мореплавателями. Это не может не вызывать вопросов.

Однако этот остров со столь странной архитектурой сам по себе не является храмом: «В самом средоточии стоял недоступный святой храм Клейто и Посейдона, обнесенный золотой стеной, и это было то самое место, где они некогда зачали и породили поколение десяти царевичей; в честь этого ежегодно каждому из них изо всех десяти уделов доставляли сюда жертвенные начатки. Был и храм, посвященный одному Посейдону, который имел стадий в длину, три плетра в ширину и соответственную этому высоту; в облике же постройки было нечто варварское. Всю внешнюю поверхность храма, кроме акротериев, они выложили серебром, акротерии же — золотом; внутри взгляду являлся потолок из слоновой кости, весь изукрашенный золотом, серебром и орихалком, а стены, столпы и полы сплошь были выложены орихалком. Поставили там и золотые изваяния: сам бог на колеснице, правящий шестью крылатыми конями и головой достающий до потолка, вокруг него — сто Нереид на дельфинах (ибо люди в те времена представляли себе их число таким), а также и много статуй, пожертвованных частными лицами».[71]

Тут очевидное противоречие: такое богатство и такое количество украшений не соответствуют варварскому облику храма. Похоже, саисские жрецы, первоисточники информации, и сам Критий, пересказавший ее в греческом духе, дополнили кое-что от себя. Весьма распространено мнение, что все греки — лжецы или, скорей, фантазеры. Очень хорошо известно, что о знаменитом «отступлении [Анабасисе] десяти тысяч» Ксенофонт рассказал с большими преувеличениями: тропами, какие описал философ-хронист, провести десять тысяч человек невозможно. Известно также, что Павсаний, рассказывая о так называемом взятии Дельф галлами Бренна, лишь перелагает рассказ о штурме этого святилища персами. Впрочем, прежде чем живописать историю Атлантиды, Критий не забыл сказать, что будет излагать ее в греческой манере.

При такой постановке вопроса достаточно удалить прикрасы, чтобы выявить основную схему. Речь идет об укрепленном острове, по которому можно было двигаться при помощи каналов. Таким образом, жил на нем народ мореплавателей. В центре находится храм, что совершенно нормально. Во французских деревнях центр поселения всегда составляет церковь. Но этот храм, особенно в предполагаемую эпоху истории атлантов, мог быть только варварским. Тогда напрашивается лишь один образ: святилище наподобие Стоунхенджа или Карнака. Если убрать золото, серебро и весь металл, если убрать завитушки, остается главное: гигантская статуя бога в центре и вокруг бесчисленные статуи, в том числе и пожертвованные частными лицами. Не были ли эти статуи, если опять-таки удалить прикрасы, просто-напросто столбами, более или менее обтесанными (мы ведь даже не в неолите), более напоминающими менгиры, чем шедевры греческого классического искусства? Все это описание, если его избавить от излишеств, неоспоримо напоминает большие мегалитические ансамбли Ирландии, Великобритании и Франции, особенно Стоунхендж и Карнак. Главное — уточнить: мы не хотим сказать, что храм Атлантиды был построен по образцу Стоунхенджа и Карнака, — мы предполагаем, что Стоунхендж и Карнак могли в какой-то мере быть возведены по образцу, который когда-то существовал на исчезнувшем острове Атлантиде.

Все остальное восторженное описание Крития сделано в той же манере. В священных рощах — холодный и горячий источники, от которых отведены каналы и которые дают воду для всех нужд города, питают царские купальни, купальни горожан, в других местах — купальни для женщин, а еще в других — для лошадей. Эти струящиеся воды становятся настоящими реками, впадающими в гавани тройного порта, которые наполнены готовыми к отплытию триерами, лодками и торговыми судами, пришедшими со всех концов света и защищенными от моря широкой стеной. Опять-таки нельзя не вспомнить о городе Ис, который был защищен от моря монументальной дамбой. Не была ли легенда об Исе воспоминанием об Атлантиде?

Роскошь Атлантиды, описанная таким образом Платоном на основе предания, изложенного Солоном, вызвала к жизни немало комментариев и столь же много вздора. Философ Рудольф Штейнер, у которого все-таки бывали удивительные догадки и который очень часто выказывал немалую мудрость, даже написал в 1918 году, что во времена Атлантиды «растения выращивались не только затем, чтобы служить пищей, но и затем, чтобы дремлющую в них энергию можно было использовать на транспорте и в промышленности. Так, у атлантов были установки, позволявшие преобразовывать ядерную энергию, заключенную в семенах растений, в энергию, допускающую техническое применение. Таким образом приводились в движение летательные экипажи атлантов, двигавшиеся на небольшой высоте». В конце концов, почему у атлантов не могло быть собственной энергии? Беда в том, что ничего этого нет в тексте Платона, которому часто приписывают все измышления эзотериков новых времен. Оценить эти вымыслы по достоинству можно просто при помощи здравого смысла: если в трех гаванях острова Атлантиды действительно стояли суда со всего света, особые технические изобретения атлантов были бы если не переняты другими народами, то по меньшей мере известны им и о них неизбежно сохранилась бы память. Одно из двух: либо Атлантиды никогда не существовало, а Платон — мифотворец, либо Атлантида была страной, как другие, может быть, немного богаче благодаря мореплаванию, которым активно занимались ее жители, и существовавшей в последнюю стадию мезолита. Что до «мудрости атлантов», она выглядит весьма заурядной: будь атланты мудрецами, философами и учеными всякого рода, зачем бы они так заботились о постройке циклопических укреплений и защите кораблей настоящими тоннелями?

Однако Критий, ненасытный до подробностей, продолжает описание острова: «Было сказано, что весь этот край лежал очень высоко и круто обрывался к морю, но вся равнина, окружавшая город и сама окруженная горами, которые тянулись до самого моря, являла собой ровную гладь…»[72] Эта равнина в изобилии производила все, что пожелаешь. Урожай с нее даже снимали дважды в год, «зимой получая орошение от Зевса, а летом отводя из каналов воды, источаемые землей»:[73] имеются в виду каналы, которые атланты прокопали для ирригации своих земель. Все это опять-таки напоминает описания Чудесного Острова или Маг-Мелл, Долину Фей из ирландских преданий, однако с рационалистическим оттенком, коль скоро речь заходит об ирригации.

Разумеется, согласно тексту Платона, политическая и общественная жизнь организована по образцу окружающих стран: «Каждый из десяти царей в своей области и в своем государстве имел власть над людьми и над большей частью законов, так что мог карать и казнить любого, кого пожелает: но их отношения друг к другу в деле правления устроялись сообразно с Посейдоновыми предписаниями, как велел закон, записанный первыми царями на орихалковой стеле, которая стояла в средоточии острова — внутри храма Посейдона. В этом храме они собирались то на пятый, то на шестой год, попеременно отмеривая то четное, то нечетное число, чтобы совещаться об общих заботах, разбирать, не допустил ли кто-нибудь из них какого-либо нарушения, и творить суд».[74]

Конечно, это теократическая система: верховный бог-основатель правит через посредство своих потомков и является высшим гарантом закона. Впрочем, прежде чем выносить решения, десять царей совершали сложные ритуалы, в состав которых входили принесение в жертву быков, коллективные молитвы и торжественные клятвы; «когда… наступала темнота и жертвенный огонь остывал, все облачались в прекраснейшие иссиня-черные столы, усаживались на землю при клятвенном огневище и ночью, погасив в храме все огни, творили суд и подвергались суду, если кто-либо из них нарушил закон; окончив суд, они с наступлением дня записывали приговоры на золотой скрижали и вместе со столами посвящали богу как памятное приношение».[75]

Здесь на первый взгляд — вопиющее противоречие: с одной стороны — утонченная цивилизация, невероятные богатства, технология строительства, которая кажется фантастической для того времени, и, согласно некоторым толкователям, неведомые энергии, с другой — цари сидят на земле, рядом с жертвенными кострами, совершая ритуалы, которые выглядят скорей примитивными. В самом деле, культ у атлантов — варварский культ, мало сообразующийся с греческой утонченностью, сквозящей в остальном рассказе. Этот культ, похоже, намного ближе к тому, что мы знаем о доисторических обрядах, таких как обряды мегалитических народов, чем к сложным священнодействиям греков.

Но Платон точно знает, к чему ведет: «Столь великую и необычайную мощь, пребывавшую некогда в тех странах, бог устроил там и направил против наших земель, согласно преданию, по следующей причине. В продолжение многих поколений, покуда не истощилась унаследованная от бога природа, правители Атлантиды повиновались законам и жили в дружбе со сродным им божественным началом: они блюли истинный и во всем великий строй мыслей, относились к неизбежным определениям судьбы и друг к другу с разумной терпеливостью, презирая все, кроме добродетели, ни во что не ставили богатство и с легкостью почитали чуть ли не за досадное бремя груды золота и прочих сокровищ».[76]

Да, есть над чем посмеяться. Те, у кого в изобилии золота, всяческих богатств, яств и напитков, лучше всех говорят о добродетели и о презрении к благам мира сего. Как получается, что моралистами всегда оказываются те, кому не надо думать о выживании? Притом как бы мог народ атлантов, о котором говорится, что они жили в чудесной стране, где урожай собирают дважды в год, куда приходят суда со всего света, жить в таком презрении к богатствам, почитая их за бремя? Либо Платон над всеми издевается, либо рассказывает что-то несуразное. Но ведь на этом вздоре серьезные комментаторы построили теорию о «мудрости атлантов», которой нам прожужжали все уши.

Хуже того. «Пока они так рассуждали, а божественная природа сохраняла в них свою силу, все их достояние, нами описанное, возрастало. Но когда унаследованная от бога доля ослабела, многократно растворяясь в смертной примеси, и возобладал человеческий нрав, тогда они оказались не в состоянии долее выносить свое богатство и утратили благопристойность. Для того, кто умеет видеть, они являли собой постыдное зрелище, ибо промотали самую прекрасную из своих ценностей; но неспособным усмотреть, в чем состоит истинно счастливая жизнь, они казались прекраснее и счастливее всего как раз тогда, когда в них кипела безудержная жадность и сила».[77]

Полная несообразность. Безудержная жадность и сила закипели в атлантах уже давно, потому что без этого они не дали бы себе труда завоевать страны атлантической Европы, которые, согласно тексту самого Платона, они подчинили еще в начале своей истории. Что значит этот внезапный приступ принципиальности? Из мифолога Платон становится моралистом, а это не та роль, которая удается ему лучше всего.

Тем не менее цель остается вполне ясной. Между моралистом и палачом мало разницы. Между теократией и инквизицией существует преемственность. «Книга Бытия» приводит нам известные примеры этого в эпизодах Содома и Гоморры, а также потопа. Может быть, аристократический класс и властвует над обществом за счет вооруженной силы, которую он представляет, но он ни на что не способен без согласия и поддержки класса духовенства: тот во всех обществах оставляет за собой последнее слово. Это ясно и четко видно в христианском средневековье. Это очень ясно видно в кельтском обществе, где царь не может говорить на собрании раньше друида. Это еще в большей мере приобрело характер догмата в индийской мифологии, которая воспроизводит в этом глубинную ментальную структуру индоевропейцев: Митра и Варуна составляют нераздельную и необходимую пару. В силу самой своей функции поддержания связи между Небом и Землей — по крайней мере ссылаясь на это в оправдание своих действий, — класс духовенства берет на себя право судить виновных и призывать на них, хотя бы на тех, кого оно считает таковыми, самые суровые кары божества, от имени которого выступает.

Это и произошло в отношении Атлантиды. «И вот Зевс, бог богов, блюдущий законы, хорошо умея усматривать то, о чем мы говорили, помыслил о славном роде, впавшем в столь жалкую развращенность, и решил наложить на него кару, дабы он, отрезвев от беды, научился благообразию. Поэтому он созвал всех богов в славнейшую из их обителей, утвержденную в средоточии мира, из которой можно лицезреть все причастное рождению, и обратился к собравшимся с такими словами…»[78]

Поскольку рукопись «Крития» здесь обрывается, мы никогда не узнаем содержания речи Зевса перед олимпийцами. Но об этом нетрудно догадаться: «Караем сих дерзких атлантов, которые возомнили себя господами мира и решили презреть богов…» Речи такого рода хорошо известны и тысячелетиями повторяются без изменений. Тогда понятно, почему «за одни ужасные сутки… Атлантида исчезла». Землетрясения, цунами, поражающие людей без разбору, не могут быть не чем иным, кроме как выражением божьей кары. На жителей Атлантиды обрушились бичи божии, потому что те решили завоевать мир. В конце концов, строители Вавилонской башни были наказаны смешением языков за то, что решили завоевать небо, и то же произошло с охотником Нимродом, чье трагическое вознесение так великолепно описал в «Конце Сатаны» Виктор Гюго. Очень хорошо известно, что замыслы Бога глубоки и таинственны; беда в том, что целый класс духовенства претендует на роль толкователей божьей воли и на то, чтобы подменять Бога, наказывая строптивых. Инквизиция сжигала еретиков или тех, кого она так называла. Класс духовенства во все времена использовал природные катаклизмы, чтобы укрепить свою власть над массами.

Тем не менее даже из рядов этого духовенства раздавались голоса, призывавшие прекратить узурпацию полномочий и не объяснять эти природные катаклизмы высшим божьим планом, в который включены и люди, хотят они этого или нет. Разве не это говорил Плутарх, дельфийский жрец, рассуждая о пожарах и потопах, которые отображают метаморфозы божества? А уже в XVII веке отец Кристоф де Вега излагал все это в терминах одновременно философских и мистических: «В начале сотворил Бог небо и землю (Иоакима и Анну). Земля же была безвидна и пуста (Анна была бесплодна), и тьма (печаль и смущение) над бездной (на лице Анны); и Дух Божий носился над водою (над слезами Анны, чтобы ее утешить). И сказал Бог: да будет свет (да будет Мария). <…> а собрание вод назвал maria, „морями“ (или Марией)». Курьезный текст, очень хорошо иллюстрирующий это намерение.

На самом ли деле существовала Атлантида? Не придумал ли ее Платон целиком, чтобы выступить в качестве моралиста? Конечно, нет. Он использовал более или менее путаные обрывки преданий, чтобы лучше изобразить образцовую страну. Проблема в том, что неизвестно, где лежит граница между реальностью и вымыслом. Однако эта кара, которой Зевс подверг обитателей Атлантиды, виновных в забвении добродетели, заставляет вспомнить другую легенду — о городе Ис, также исчезнувшем под водой, потому что его жители забыли христианскую религию, впав в языческие заблуждения. Есть мифы, которые живут долго.

Глава II АТЛАНТИДА И ГОРОД ИС

Из всех легенд армориканской Бретани история о городе Ис, его короле Градлоне и его принцессе Дауд или Аэс наиболее широко известна, но поскольку это произошло благодаря романтическому переложению Эмиля Сувестра, перенасыщенному модными литературными приемами, то эта история и менее всего понятна. Одним словом, это история города, поглощенного приливной волной по воле Бога, который пожелал покарать его обитателей за грехи. Но с учетом того, что эта легенда излагалась в христианской среде, такого подхода и следовало ожидать, и достаточно выявить христианские элементы и удалить их, чтобы, можно сказать, на поверхности вновь появились архаические сюжеты. Кстати, в Бретани распространено верование, что этот город только уснул под волнами и однажды он может пробудиться. Тогда, добавляет легенда, поглощен будет Париж, потому что Париж представляет собой антитезу Ису: название «Париж» (Paris), опять-таки по бытующим в народе мнениям, значит «par-Is», то есть подобный Ису, равный Ису.

Оставим игры словами и народные этимологии. Конечно, можно было бы толковать миф об Исе как миф о гинекократическом обществе — городом управляет принцесса Дауд, — противопоставленном обществу андрократическому, очевидный символ которого — Париж. Не будем поминать и египетскую Исиду, на которую то и дело ссылаются, когда разговор заходит об Исе или о Париже. Слово «is» на бретонском — производное от старинного слова, от которого произошло прилагательное izel, «низкий». Город Ис, Ker-Is, — это «Низкий Город». И некоторые тексты, описывающие этот город, изображают его построенным в низине и огражденным от ярости моря высокой дамбой. Это положение могло бы показаться странным, но тексты объясняют его наличием большого порта, разделенного на несколько гаваней, вероятно, с каналами, которые соединяют эти гавани с океаном. Там и находят укрытие корабли со всего света. Можно понять, что речь идет о городе, который построен вокруг своего порта и экономическая деятельность которого целиком основана на морской торговле.

Легенда, все-таки очень популярная, дошла до нас в отрывках, каждый эпизод которых иногда рассматривали как самостоятельный сюжет, в устных сказаниях, фольклорных песнях, некоторых агиографических текстах, хрониках, как хроника Пьера Ле Бо, историографа Анны Бретонской, а также в виде драмы XVI века на бретонском языке, имеющей дидактический характер, — «Мистерии святого Гвеноле», дошедшей до нас в двух версиях. При помощи всех этих элементов можно реконструировать нечто вроде саги, довольно странной и несколько «варварской», центральная фигура которой — король Градлон, вероятно, король Корнуэйля в IV или V веке. Этот Градлон-Мер, или Градлон Великий, имеет дочь по имени Дауд, которая как будто находится в конфликте с отцом по религиозным причинам: легенда ее изображает колдуньей, то есть ревнительницей старой религии, вероятно — друидизма, тогда как Градлон — христианин и старается вместе со своим племянником Гвеноле из Ландевеннека и своим другом Корантеном, епископом Кемперским, всюду проповедовать Евангелие. Имя «Дауд» происходит от галльского Dagosoitis, что значит «добрая колдунья». Иногда ее называют Аэс, смешивая с одним мифологическим персонажем из центра полуострова, на самом деле великаном по имени Оэс Бородатый Старик, известным по любопытной героической песни под названием «Песнь об Аквине». Имя Аэс можно встретить в традиционном названии римских дорог в Бретани — an hent Ahes, «дорога Аэс», как на севере Франции есть «дороги Брунгильды», а на окситанском Юге — «дороги Брюниссан». Во всяком случае, если Градлон олицетворяет победоносное христианство, Дауд-Аэс — бесспорно символ языческого сопротивления. А в легенде Дауд — бесспорная правительница города Ис.[79]

«Король Градлон насовсем покинул город Кемпер, который он оставил Корантену, и перенес свой двор в большой город, расположенный на берегу моря, между мысом Фонтене (коса Лe-Раз) и косой Крозон (мыс Ла-Шевр), где сейчас находится залив и бухта Дуарненез. И назывался этот город — Ис.

Оттуда он часто наезжал в Ландевеннек повидаться с Гвеноле, которому отдал свой замок Тевенок[80] в приходе Арголь со всеми угодьями и соседним лесом. В этом городе на морском берегу, который еще сохранял название Ис при короле Градлоне, втором бретонском короле Арморики, было известно искусство мореплавания через приливную волну. Купцы, ехавшие на ярмарки, в большом количестве выгружали здесь товары. Поэтому в городе бывало столько гостей и жило столько народу, поэтому он был столь велик и имел такую славу, что если галльские историки утверждали, что Парижу его название дано в честь Париса, сына троянского царя Приама, или в честь богини Исиды, которую там некогда почитали, то кори-сопиты[81] хвалились, что данное ему название Париж означает „подобный Ису“».

Конечно, хотя дана точная географическая ссылка и указано время действия, налицо разительные аналогии между описанием города Ис и тем, что Платон рассказывает об Атлантиде, при сохранении всех соотношений и с учетом цивилизационного контекста. В последующих событиях сходство, связанное гораздо больше с духом, чем с буквой, становится еще более явным. В самом деле, город Ис якобы отвергает христианство, воодушевленный примером своей принцессы, и, главное, его жители не хотят следовать стезей добродетели, предпочитая удовольствия, которые приносит богатство. Поэтому «Гвеноле часто навещал короля Градлона в надменном городе Ис и весьма громогласно обличал мерзости, творившиеся в этом великом городе, который весь погряз в роскошестве, разврате и суетности. Но жители закоснели в своих грехах».

Эта их репутация развратников со временем только укреплялась. Иногда путники спрашивали: «Что нового в городе Ис, в то время как молодежь его так безумна, в то время как над гулом волн слышится звук гобоя и волынки?» И получали ответ: «Нет ничего нового в городе Ис: такие игры идут там каждый день. Нет ничего необыкновенного в городе Ис: такие игры идут там каждую ночь. Перед запертыми воротами церквей выросли кусты ежевики, а на плачущих бедняков натравливают собак. Дауд, дочь короля Градлона, с адским огнем в сердце, первая стремится к хаосу и увлекает за собой к погибели весь город». Тон задан. Если верить «Мистерии о святом Гвеноле», бесчинства все множились. Следует описание нескольких проклятых персонажей: юной испорченной служанки Мархарид, горожан Дурвы и Пике, священника-ренегата Мантара. Гвеноле, когда является проповедовать, едва избегает их ярости.

«Однажды, когда Гвеноле навестил короля, тот привел его на большую площадь города Ис. И Градлон обратился к толпе: „Дети мои, прошу вас хранить молчание! Мой племянник Гвеноле будет говорить перед вами“. И Пзеноле стал посреди враждебных групп и заговорил: „О народ, покинутый Творцом Небесным! Я пришел обратить вас, услышьте мои слова: просите прощения за ваши грехи, покайтесь от всего сердца! Не кичитесь изобилием богатств, ибо в них причина ваших преступлений! С вашим добром и всей вашей суетностью вы отреклись от Бога по причине ваших пороков, вашей похотливости, вы готовите себе место в адских колодцах!.. Увы! Если вас однажды приговорят к адским мукам, вам придется страдать от кар в проклятом огне. Вашим напитком станет сера и расплавленный свинец, вашими спутниками будут все бесы.[82] Вам надо изменить свою жизнь, вы еще можете это сделать, хоть времени осталось совсем немного. Попросите от всего сердца прощения у Бога и скажите Ему, что отрекаетесь от своей предосудительной жизни“».

Подобная речь пришлась не по вкусу обитателям Иса. «Гляньте-ка на этого человека, который портит нам веселье, — вскричал Пике, — а я вот заявляю, что мы не изменим своей жизни, и, наоборот, во всеуслышанье клянусь, что и дальше буду насиловать, буду красть и резать ближнего!» Юная Мархарид пошла еще дальше: «К чему думать о раскаянии? Сегодня мы живы; завтра, может быть, будем мертвы. Мы видим, что жители Иса умирают каждый день, и когда они больны, жить им остается недолго!» Что до священника Мантара, то он обрушился на Гвеноле: «А те, кто умирает, отправляются во Дворец Общества.[83] И мы после смерти пойдем туда же. Значит, надо утешаться и получать удовольствие, ибо наше веселье в Ином Мире не будет иметь границ!» Гвеноле кинул реплику: «Как пастырь, присягнувший Богу, мог телом и душой предаться дьяволу?» Мантар расхохотался: «Как, бедный дурень, ты все еще веришь, что мы дети, готовые тебя слушаться? Я, так же как и ты, уверен, что нет чертей, чтобы мучить людей после смерти! Те, кого называют чертями, живут в этом мире: это те, кто дурно обращается с рабами, вынужденными зарабатывать себе на хлеб!»[84]

Жители продолжают поносить Гвеноле: «Возвращайся-ка проповедовать на свой амвон, аббат. Ты поднимаешь слишком много шума. Граждане Иса едва ли тебя уважают. Твои слова оскорбительны, и говоришь ты чересчур много!» Другой сказал: «Ты затем и пришел, чтобы ломать перед нами эту комедию? А мы любим девушек, ты нас не интересуешь. Мне незачем знать твои молитвы на ваннском наречии.[85] Позор тому, кто тебя послушается!» Одна женщина сказала: «Я не хочу ни смиряться, ни стыдиться того, что обнимаю любовника. Каким бы ты желчным и суровым ни был, я буду пускать его к себе в гнездо, чтобы всякий раз, когда он приходит ко мне под бок, он находил это гнездо и крепко и нещадно бил, моя нежная любовь, ласковая и учтивая. Что до тебя, Гвеноле, то поди и повесься!» А другая женщина добавила: «Я пришла красиво, изящно одетой. Меня многие высоко оценят. Я лягу с какой угодно птицей, я буду резвиться с сыном его отца, я не откажу в добром обществе никакому мужчине и удовлетворю его желание, покорившись ему». Что касается Дурвы, он выразился предельно ясно: «Несмотря на твои слова, мерзкая язва, мы будем развлекаться и жить в удовольствии. Я буду танцевать, пить, бросать кости, ласкать девушек и тасовать карты». Жители хотят расправиться с Гвеноле, и Градлону с величайшим трудом удается спасти его от ярости толпы.

Оставшись наедине с королем, Гвеноле ему сказал: «Видишь, дядя, ни мужчины, ни женщины не придают значения моим словам. И поскольку я не могу их обратить, я покидаю тебя и оставляю здесь, с ними. Но, дядя, ты останешься с ними всего на трое суток: ибо на третью ночь все, что будет находиться здесь, в городе Ис, поглотит пучина. Бог свершит правосудие. И прежде чем покинуть тебя, дядя, хочу тебя предупредить: хорошенько прислушивайся, когда запоет петух. Он запоет в десять, и ты начинай готовиться. В одиннадцать будет вторая песня, и торопись покинуть город. На третьей песне тебе надо гнать коня галопом по горам и долам, не оглядываясь назад. А если тебе что-то помешает, я приду, чтобы пособить тебе при крайней нужде».

Итак, проклятие городу произнесено, почти как Атлантиде на собрании богов под председательством Зевса. На третий вечер священник Мантар, Пике и Дурва сидят в обществе Мархарид в таверне и пируют.

«Но снаружи пошел дождь и задул ветер. Мархарид сказала: „Что означает этот шум, от которого трясется весь дом? Сердце прыгает у меня в груди, я чувствую, что моя кровь кипит!“ — „Это ничего, — сказал Пике, — это ночной ветер, который принялся за старое. А я не боюсь ничего, когда в руке у меня бокал!“ — „Продолжим игру, — сказал Мантар. — Слышать шум ветра, гром, видеть молнии — что в этом необычного!“ — „В самом деле, — сказал Дурва, — гроза так часто гремит у нас над головами!“ И они вновь принялись за игру.

Этим вечером Дауд в обществе своих поклонников давала бал у себя во дворце. В золоте и жемчугах Дауд сияла точно солнце. „Радости вам в этом дворце, ласковые девы и галантные юноши! Радости вам и веселой ночи!“ — сказал, входя, некий принц. На принце было красное одеяние. Бороду он носил черную и длинную. Руки и ноги его были крепкими, а оба глаза — горящими.

„Добро пожаловать, чужестранец, — сказала Дауд с похотливым выражением, — да, добро пожаловать, если ты более всего искушен во зле!“ — „Тогда я встречу хороший прием, — ответил неизвестный, — потому что я так же искушен во зле, как и тот, кто его создал!“»

В христианском контексте этой легенды очевидно, что миссия покарать проклятый город могла быть возложена только на Дьявола или на одного из его верных слуг. Все происходит так, словно Бог, решив наказать жителей Иса, передает их «мирской руке», как говорили в свое время, когда инквизиция не хотела пачкать рук в крови осужденных. Оставленный Богом, город Ис отныне переходит под власть Дьявола, которому, впрочем, он отдал себя и ранее, творя зло.

Одна из версий легенды даже заходит намного дальше в описании настоящего шабаша, произошедшего тогда. Потанцевав с Дауд, красный принц сказал: «„Вы ничего не знаете, люди города Ис! Принесите мне священные сосуды из церкви, принесите мне крест Распятия, принесите мне освященную облатку, и вы увидите!“ Дауд ответила: „Это найдут в церкви моего отца, ибо мой отец верит в обманщика из Назарета!“ Туда сразу поспешили три человека. Они перевернули алтарь и взяли священные предметы в свои проклятые руки. Красный принц, увидев их, рассмеялся про себя и сказал: „Радости вам в этом жилище!“ Сначала он растоптал, разбив на тысячу кусков, сосуды, потом попрал ногами Распятие и плюнул на облатку. Далее, запев „Проклятие Кресту!“, он стал вращать всех остальных в танце на семь разных манеров — в танцах семи смертных грехов. И дворец затрясся, и грянул гром, и взгляды их исказились, ибо их поразил бледный огонь молний».

Вот прекрасный образец черной мессы. Эта версия текста относится к XIX веку, но имеет народное происхождение, то есть содержит архаические структуры, воспроизведенные во вкусе Бремени. Поскольку легенда неизбежно изложена в христианском контексте, кощунство в ней совершенно на своем месте: черная, а значит, проклятая месса знаменует окончательный разрыв с Богом. Таким образом Дьявол берет во владение принцессу и город, в котором она абсолютная владычица, а в конечном счете принцесса лишается власти в пользу сатанинских сил. Ничего другого не имеет в виду и Платон в своем рассказе, обращая внимание на то, что атланты отреклись от богов, забыли их или отвергли божественные заповеди, когда-то составлявшие их силу. Впрочем, во всех версиях легенды сохранилась интересная подробность:

«Когда святотатство было завершено, посланник злых духов остался один во дворце. Он приблизился к Дауд: „Моя милая ласковая крошка, — сказал он, — дочь Градлона, лучшая возлюбленная моего сердца, — не мог бы я как-нибудь взглянуть на ключ от шлюзов города Ис?“ — „Золотой ключ, — ответила она, — носит на шее мой отец, повесив на цепочку. Отец теперь спит, и я не могу получить ключ“. Тогда он бросился к ее ногам, поцеловал ее прекрасную белую ручку и очаровал ее взорами, полными огня и слез».

Легенды все-таки всегда считаются с некоторыми реалиями. Конечно, можно было бы задействовать бурю и природный катаклизм. Но это, вероятно, уменьшило бы суровость наказания. Захват ключа, открывающего шлюзы, которые защищают город от океана, — знаменательный жест: игру действительно ведут дьявольские силы, не позволяющие городу, как обычно, отгородиться дамбой. И потом, тем самым подчеркивается хрупкий характер безопасности Иса: находясь ниже уровня моря, город некоторым образом отобран у моря покровительствующими ему силами и оказывается во власти стихии, как только эти силы перестают ему покровительствовать. К тому же значение символики ключа очевидно. Как пишет агиограф XVII века Альберт Великий, «эта история убеждает, что она [принцесса] взяла у отца ключ, который он носил на шее, как символ королевской власти». Ибо «королевская власть» значит «покровительство»: Градлон, храня этот ключ при себе, даже во сне, выступает в качестве Покровителя города, для которого является легитимным сувереном. А поскольку он представляет христианское общество, то последнему и вверен ключ. Но Дауд, представительница языческого — или так называемого языческого — общества, только что потерявшая верховную власть, доставшуюся «посланнику адских сил», стремится, таким образом, похитить символ, на который не имеет права.

«Не зная, что происходит, недалеко оттуда старый король уснул ночью в своем дворце. В голой комнате Градлона не было ничего, кроме распятия, принесенного очень дорогим другом — Корантеном, епископом Кемперским, ничего, кроме Евангелия, другого подарка святого человека — подарка Гвеноле, сделанного в знак приязни. Во сне старик был красив как ангел. Король Бретани спал, и седые волосы лежали у него на лбу, как корона. Тогда Дауд, злая принцесса, словно ослепнув от помутнения разума, вошла в комнату, не боясь Бога, чтобы украсть ключ. Она прошла на цыпочках, молча, подошла к отцу и тихо, улыбаясь, сняла у него с шеи цепочку».

Что произошло дальше? Этого не говорит ни одна из версий легенды. Но вполне можно предположить, что Дауд передала ключ красному принцу, и тот поспешил открыть шлюзы города, которые согласно, по правде сказать, несколько сомнительному варианту, могли быть открыты, «если город попадет в руки врагов, чтобы впустить море и чтобы победители и побежденные погибли одной смертью». Нельзя удержаться от того, чтобы не сопоставить эти данности со сложной структурой Атлантиды, насквозь изрезанной каналами и защищенной от океана подобием огромной дамбы, которую следовало открывать, только чтобы пропускать корабли.

Жребий теперь брошен, и судьба наносит удар. «К десяти часам в первый раз запел петух. Король Градлон проснулся и позвал священника, который остался ему верен и которого звали Исменео. „Увы! — сказал он. — Я слышу, поет десятичасовой петух. Пора нам готовиться, Исменео, поспешим“. — „Государь король, я сделал все свои приготовления!“. Время шло очень быстро, и Исменео сказал: „Слушайте, я слышу — бьет одиннадцать!“ И снова запел петух.

„Это вторая песня, — сказал Градлон, — момент близок. Сядем на коней и побыстрей покинем город, чтобы бушующее море нас не захлестнуло. Нам надо спешить, пока время еще есть!“ А время шло очень быстро. Петух запел в третий раз. Исменео сказал: „Во имя Бога, покинем прекрасный город Ис, ибо близится полночь и час расплаты!“ Среди ужасного грохота бури пробило полночь».

И тогда город тонет: «Кто-то подъехал верхом на черном иноходце, который в галопе высекал искры из камня мостовой. Это был вестник Божий, посланный в Ис к королю, это был апостол веры, Гвеноле, которого любили бретонцы. Он приблизился с аббатским посохом в левой руке, с золотой епитрахилью на шее, с огненным диском на голове. Он подъехал к воротам дворца, где находился отец принцессы Дауд, и, не слезая с коня, святой человек воззвал в ночи громким голосом: „Градлон! Градлон! Вставай! Скорей! Вставай, чтобы последовать за Гвеноле! Вставай, чтобы бежать от моря! Шлюзы города Ис открыты!“

Старый король, потрясенный, поспешил из комнаты. „Ко мне, ко мне, мой быстрый конь! — кричал он. — Увы, этот город обречен!“ И тотчас, на коне, он бросился вслед за своим очень дорогим другом. Они слышали, как позади них с ревом катится волна. Священник Исменео вскричал: „О! Я слышу за собой тревожные крики! Я должен увидеть, что вызвало весь этот ужас!“ Он оглянулся, но тотчас застыл и превратился в статую. Все, кто присутствовал при этом, не могли пошевелиться, скованные ужасом. Тогда проклятая принцесса, метавшаяся взад и вперед по городу Ис в поисках исчезнувшего любовника и бегавшая с разметавшимися волосами, услышала цокот копыт двух коней, которые галопом спасались от моря. В свете молний она со страхом узнала отца и святого человека. „Отец, отец! Если ты меня любишь, забери меня на своем легком коне!“ И, ничего не ответив, нежный отец посадил дочь на круп коня. Но море тогда стало страшным. „Увы! — простонал Градлон. — Мне должно здесь погибнуть! Море настигает меня, а мой конь уже устал. За четверть часа Ис ушел под воду! Земля и дома, люди и животные — все поглощено, и вокруг меня простирается великое море. О Боже, мой создатель, я здесь погибну! На сей раз я низвергнут в середину большого канала!..“ Тогда Гвеноле, трепеща, воскликнул: „Градлон, во имя Бога, поспеши отринуть эту змею!“ Но отец, исполненный тревоги, обнимал грешницу. И святой человек свершил крестное знамение, коснувшись ее своим посохом. Любовница злого духа тотчас скатилась в яростные волны и погибла в той пучине, в которой едва не погубила короля — в том месте, которое сохранило название Туль-Дауд,[86] или Туль-Альхуэз,[87] то есть „Пролив Дауд“, или „Пролив Ключа“. И старый король услышал невдалеке громкий смех в ночи… К восходу солнца святой человек и Градлон поднялись на вершину Мене-Ома, той горы, подножие которой погружено в песок, а вершина вздымается к Дуарненезу. Отсюда король Бретани бросил взгляд назад; но там, где находился Ис с его десятью портами, он не увидел ничего, кроме моря. „У меня был город из числа самых прекрасных, — сказал он, — но теперь от него ничего не осталось!“ Сердце его разбилось, и глаза наполнились слезами».

Однако город Ис не был уничтожен, если верить народным преданиям. «Говорили, что его остатки еще заметны в море, которое по старинному названию этого города и до сей поры (XVII век) называется Ис». Есть очень много историй о людях, сумевших тем или иным образом проникнуть в затопленный город; они видели там жителей, занятых своими делами, словно ничего не случилось, но те требовали от незваного пришельца монету или предлагали купить какую-то вещь. Если бы он что-то купил, город Ис поднялся бы из волн, такой же прекрасный и богатый, как некогда. Это рассказывали еще в прошлом веке по вечерам в конюшнях, где собирались на посиделки. В наши дни разве что некоторые искатели, археологи или водолазы находят вблизи косы Ван затопленные проезжие дороги, ведущие к руинам на дне моря. Может быть, город Ис здесь, и до него подать рукой? Некоторым хотелось бы в это верить, тем более что римские дороги, ведущие к косе Корнуэйль, в окрестностях бухты Усопших внезапно обрываются. Конечно, в этом месте было что-то, что потом исчезло.

Прибрежная полоса армориканской Бретани в течение веков претерпела изменения, это очевидно. Известно, что залив Морбиан, например, во время венетской войны, в 56 году до н. э., был не более чем обширной трясиной, в которой прятались, едва поднимаясь над островками, крепости галлов. Почва во всем приморском Морбиане медленно оседает — на несколько сантиметров за век. Но и были и катастрофы, внезапные провалы земли, исчезновение больших территорий, как, например, произошло с лесом Сисси, на месте которого теперь бухта Мон-Сен-Мишель.

Из документов, рассказывающих об основании аббатства Мон-Сен-Мишель около 708 года, можно понять: на месте, где сегодня находится этот большой залив с песчаным дном, когда-то рос обширный лес, который море сначала постепенно подмывало, а потом уничтожило совсем. Резкого катаклизма, конечно, не было, ни цунами, ни исчезновения, подобного исчезновению Атлантиды «за одни ужасные сутки», — земля постоянно оседала, и это место заливали воды моря. Как разнообразные тексты, так и наличие бывших римских дорог доказывает, что во времена завоевания Галлии суша простиралась до острова Джерси, тогда как вокруг плато Рыбников находились болота, лагуны и «гавани», аналогичные тем, какие существуют сегодня на севере Гранвиля. Еще в VI веке, если верить документам епископства Кутаисского, жители одного селения, ныне затопленного, должны были поддерживать в хорошем состоянии, чтобы мог проезжать епископ, перекрытие, служащее мостом через морскую протоку, которая лишь одна отделяла Джерси от материка. Известно также, что в начале XV века остров Ориньи был соединен с Джерси перешейком длиной двадцать километров.

Из этого видно, как Армориканский полуостров изменил очертания с доисторических времен. А поскольку в легенде о городе Ис только сконцентрированы разные события, происходившие в течение тысячелетий доисторической эпохи, и встроены в историю, вполне можно представить, какое невероятное количество различных городов Ис по всему бретонскому побережью поглотила пучина. И народное предание о них не забывает. В Плугерно (Финистер) исчез древний город Толент недалеко от песчаного побережья Лилиа; правда, обстоятельства его исчезновения остаются загадочными, потому что неизвестно, был ли этот город сожжен норманнами или ушел под воду из-за оседания почвы после сильной приливной волны. В Сен-Мишель-ан-Грев, на границе департаментов Кот-дю-Нор и Финистер, есть город, поглощенный не морем, а песчаными дюнами, и с ним связана любопытная история о драконе, жившем в пещере, с которым знаменитый король Артур не мог справиться без поддержки местного святого — святого Эффлама. Но над этим краем и в самом деле реет тень святого Михаила. На юге Бретани, по ту сторону Луары, есть город Эрбож, поглощенный водами озера Гранлье. В долине реки Вилены, севернее Редона, есть город, утонувший в болоте, которое называют «Мюренским морем». В Эрки, в департаменте Кот-дю-Нор, под водой залива Сен-Брие в открытом море лежит древний город Насадо. Неясные предания сообщают, что некий великолепный город когда-то находился в окрестностях Карнака, а именно в направлении мыса Сен-Коломбан. Но там как раз песок имеет тенденцию наступать на море — ведь Киберон когда-то был островом, отделенным от материка. И если о городе на дне залива Морбиан не говорят, есть реальное и видимое доказательство его существования — затопление знаменитого кромлеха Эр-Ланник, говорящее о том, что почва действительно опускается.

Конечно, можно было бы вспомнить очень давние геологические события. Во время одной из крупнейших подвижек при всплытии европейского континента, в плиоценовую эпоху, то есть в относительно недавние времена, когда появились туры, слоны и лошади, Франция и Голландия были соединены с Великобританией и с Ирландией: все эти земли составляли обширный западный полуостров, по которому текли на север такие реки, как Рейн, принимавший в себя воды Эльбы, Темзы, Твида и Тея, прежде чем впасть в Северное море напротив Шотландии, и Сена, огромный поток, в который впадали Орн, реки Северной Бретани, в том числе Илль и Ране, и все реки Южной Англии, прежде чем Сена впадала в Атлантику в виде широкого эстуария, протянувшегося от берегов Северного Финистера до берегов Корнуолла. Эти геологические реалии отчасти объясняют несчетные легенды об исчезнувших островах или городах — пусть даже для региона, до конца средних веков исторически никогда не знавшего настоящего градостроительства, слово город следует понимать в очень условном смысле.

Легенда о городе Ис отнюдь не уникальна. Она встречается не только на берегах Армориканского полуострова, но также в Великобритании и Ирландии. Похоже, кельтские легенды очень склонны запоминать природные катастрофы такого типа, часто объясняя их местью божества или сверхъестественного существа.

Так, в Уэльсе, в заливе Кардиган, есть местная легенда, идентичная легенде о городе Ис, — легенда о Гвиддно Гаранхире. Она пересказывается в одной поэме на валлийском языке, сохранившейся в «Черной книге Кармартена», а также в загадочных «Триадах острова Британии», состоящих из трех частей и содержащих впечатляющее количество преданий Уэльса и тех народов, которых называют бриттами, то есть бретонцев, корнуэльцев и валлийцев. В самом деле, в «Триадах» можно прочесть следующее краткое изложение: «Трое пьяниц в душе Острова Британия. Третьим был Сейтхинин Веддв (Сейтхинин Пьяница), сын Сейтхина Сайди, короля Диведа (юго-запад Уэльса), который в своем опьянении выпустил море на Кантре’р Гаэлод (Низинный край): все земли и дома, что были там, погибли. Ранее там было шестнадцать крепких городов, самых значительных в Кимру (Уэльсе), не считая Каэрллиона на Висге (бывший римский лагерь, ставший одной из резиденций знаменитого короля Артура). Этот Кантре’р Гаэлод входил в состав владений Гвиддно Гаранхира, короля Каэрэдигиавна (Кардигана)». Это произошло при Эмрисе Влетиге (Аврелии Амброзии, первом покровителе Мерлина и дяде Артура, то есть около 480 года н. э.). Люди, избежавшие гибели в волнах, поселились в Ардудви, в краю Арфон, в горах Эрири (Сноудон) и других местах, ранее необитаемых.

Эта курьезная история может быть объяснена только при помощи поэмы, сохранившейся в составе «Черной книги Кармартена». Речь идет об источнике, который охраняет дева. Очевидно, возникает вопрос, почему источник охраняют, но можно понять, что он испускает воду в изобилии и его необходимо перекрывать, чтобы вода не переливалась через край. Таким образом, именно эта задача и возложена на деву. Так вот, однажды пьяный король Сейтхинин, проходя мимо источника, возжелал хранительницу и изнасиловал ее. Не сказано, получила ли дева от этого какое-либо удовольствие, но тем временем источник переполнился и вся местность оказалась под водой, а этот водоем соединился с морем в том месте, где сейчас находится залив Кардиган. И поэма подчеркивает, что было совершено кощунство:

В целом, у девы — хранительницы источника много общего с Дауд из легенды о городе Ис. Обязанностью Дауд — или, по крайней мере, ее отца Градлона — было хранить ключ, открывавший и закрывавший большие шлюзы города Ис. Дева из валлийской поэмы, даже если была изнасилована королем, пренебрегла своей задачей, и катастрофа не заставила себя ждать. Удивительное сходство: катаклизм, который можно было бы счесть природным, вызвала женщина, пренебрегшая своими обязанностями. Вот почему в армориканской легенде ее отправляют к дьяволу, а в валлийской открыто проклинают. Нельзя забывать и текст «Разъяснения» из артуровской эпопеи, служащий вступлением ко всему циклу о Граале, где пьяный король Амангон насилует одну из хранительниц Грааля, которые раздают путникам чудесные напитки. Но, что примечательно, в валлийской легенде страну заливает море, — кстати, название низкие земли (значение слова Кантре’р Гаэлод) соотносится с Кер-Ис, «низким городом», — как только источник, за которым женщина больше не следит, переполняется.

Совершенно идентичный сюжет можно найти в ирландской легенде «Появление озера Лох-Ней».

Эта история представляется нам не очень сложной. У одного короля Мунстера было два сына, Риб и Экка. Экка резко демонстрировал независимость по отношению к отцу и в один прекрасный день, «направляемый своей мачехой Эблиу, нанес тяжелую обиду отцу и бежал из Мунстера со всеми своими людьми. Его брат Риб и его мачеха Эблиу пошли вместе с ним». Конечно, нетрудно догадаться, какого рода «обиду» Экка заставил отца испытать. Тот факт, что его мачеха «направляла» его и сопровождала его в побеге, не оставляет никаких сомнений, отношения какого рода могла иметь Эблиу с пасынком. Эблиу была Федрой, не побоявшейся идти до конца.

Короче говоря, беглецы направились на север, и друиды им сказали: нежелательно, чтобы оба брата селились в одном месте. Несомненно, они опасались, что отношения между мачехой и пасынком скажутся на его брате Рибе. Итак, братья разошлись. Риб и его люди встали лагерем на равнине Арбтенн, «и там воды источника хлынули перед ними из земли и затопили их всех». Но то, что произошло с Эккой, выглядит более сложным и более странным. В самом деле, Экка и его люди достигли Бруга-на-Бойне, то есть Нью-Грейнджа — холма, где царствовал Энгус, Мак Ок, сын Дагды. Они там остановились отдохнуть. Энгус вышел к ним и велел незамедлительно покинуть это место. Но они предельно устали и поэтому не послушались его, установив свои шатры перед холмом Бруг. Энгус в ярости сделал так, что за одну ночь все их лошади пали, но на следующее утро, приняв упреки Экки и выразив сострадание, дал им лошадь в полной сбруе, чтобы они могли увезти свою поклажу. Однако Энгус дал Экке очень важный совет: «Следите, чтобы этот большой конь постоянно находился в движении, и не давайте ему ни мгновения отдыха, ибо иначе он станет причиной некой смерти».

Слова Энгуса довольно загадочны. По всей очевидности, данный конь был животным из Иного Мира, наделенным определенными способностями, которых не дано понять человеческим существам. Экка и его отряд выступили вместе с конем и достигли равнины, где решили остановиться. Но когда каждый старался снять с коня свое добро, они забыли, что коня надо погонять. «И в тот момент, когда он остановился, из-под ног его забил магический источник». Экка был очень встревожен этим явлением[88] и, вспомнив предостережение Энгуса, велел построить вокруг источника дом и возвел рядом собственную крепость, чтобы иметь возможность лучше следить за ним. «И он выбрал женщину, чтобы заботилась об источнике, велев ей строго следить, чтобы двери были заперты, кроме как если за водой придут люди из крепости».

Впоследствии Экка получил верховную власть над половиной Ольстера. Вокруг крепости Экки заложили город. У него было две дочери, вероятно, от Эблиу, — Ариу и Либан. Ариу вышла за какого-то полусумасшедшего пророка — Кернана Простака. Этот Кернан повсюду ходил и расточал сетования, предсказывая, что однажды «из-за того, что есть источник, среди них появится озеро и надо срочно строить лодки». Он также предрекал смерть «всех живых существ на этой равнине, за исключением некоего Конанга, Либан и его самого». Он произносил пророческие тирады:

«Я вижу, как поднимается вода, широкий и глубокий поток, я вижу, как волна поглощает нашего вождя и всех его гостей, а также Ариу, мою возлюбленную — увы, я не могу ее спасти! Но Либан на восток и на запад будет долго плыть мимо океанских побережий, близ таинственных берегов и безвестных островков и приплывет в глубокий морской грот».

Разумеется, как Кассандра в Трое — и как святой Гвеноле в городе Ис, — Кернан не встречал сочувственного внимания к своим словам, как бывало со столькими злополучными пророками, и все смеялись ему в лицо. «Тогда женщина, которой был доверен источник, в одном случае забыла запереть дверь… Вода тут же устремилась на равнину и образовала большое озеро… Экка, вся его семья и все его люди утонули, за исключением его дочери Либан, Кернана Простака и Конанга».

Аналогия с легендами о Кардигане и городе Ис как нельзя более отчетлива. Та же схема, та же история, ту же роль играет женщина, которой поручено следить за угрозой, которую представляет вода — будь то море, сдерживаемое дамбами и шлюзами, или источник, который грозит переполниться. И, как в легенде о городе Ис, Либан — которая, несомненно, и есть та женщина, которой было поручено следить за источником, — не погибает, хоть воды и поглощают ее: «Она прожила целый год со своей собачкой в комнате под озером». Это известная тема подводного дворца, которая вновь возникнет в артуровских романах в связи с Вивианой, Дамой Озера. Через год Либан начинает скучать взаперти, что вполне естественно. Тогда она просит и молит Бога превратить ее в лосося, «чтобы она могла вместе с другими плавать в прозрачном и зеленом море. С этими словами она приняла облик лосося: только ее лицо и грудь не изменились». После этого она триста лет плавала, пока святой Конгалл не поймал ее, окрестив и дав ей имя Муирген («рожденная морем»). Будучи окрещена, она тотчас умерла.

Вполне очевидно, что эта Либан-Муирген — один из прототипов мари-морган, кельтских русалок, часто посещающих побережья и озера армориканской Бретани, по крайней мере в народных преданиях. Бретонские легенды изобилуют рассказами о встречах людей с принцессой Дауд в облике русалки, которая странствует меж двух вод в надежде, что город Ис вновь всплывет. Многое можно было бы сказать об имени Муирген (morigena), изначальном имени феи Морганы, древнего женского божества, жившего на чудесном острове (или в гроте) в качестве феи вод или богини-матери. Принцессу Дауд и Либан поражает одно и то же проклятие — они незаконнорожденные и даже плод кровосмешения; их магические способности делают их грозными и неуязвимыми, но у этих особенностей есть обратная сторона. Дауд — хранительница шлюзов города Ис. Либан — хранительница источника. В момент, когда они нарушают свой долг, они вызывают катаклизмы. Потому что как затопление города Ис, так и появление озера Лох-Ней, в точности как и исчезновение Атлантиды, могут происходить только в качестве наказания. Имел место проступок, и совершила его женщина. Жаль, что текст Платона не указывает такого проступка, совершенного жрицей или божеством атлантов. Но не приходится сомневаться, что в первоначальной схеме этого полуисторического, полулегендарного (одного без другого не бывает) рассказа обязательно было что-нибудь в этом роде.

Тем не менее распространенность сюжета об утонувшем городе в кельтских странах показывает, что для кельтов этот сюжет имел особое значение. И может быть, этот феномен небесполезно изучить в историческом, географическом и мифологическом контексте.

Латинский писатель Аммиан Марцеллин, цитируя утраченное произведение грека Тимагена, очень ясно заявляет: «Дразиды (друиды) рассказывают, что часть народа [галлов] действительно была коренным населением, но стеклись также пришельцы с отдаленных островов и из зарейнских областей, которые были изгнаны со своей родины частыми войнами и разливами бушующего моря»[89] (Аммиан Марцеллин, XV, 9). Вот два очень важных факта, которые, кстати, согласуются и с соображением греческого географа Страбона: «Ведь нельзя считать, — пишет он, — причиной превращения их [кимвров] в кочевников и разбойников то обстоятельство, что они были изгнаны из своих жилищ сильным наводнением. <…> В действительности они еще и теперь владеют той же страной, которую занимали раньше…»[90] (Страбон, VII, 2). О кимврах надо составить правильное представление: в эпоху Страбона кимвры действительно занимали территорию своего происхождения, южную часть Ютландии, и были германским народом, говорящим на кельтском языке (само слово кимвры имеет кельтское происхождение, сравни с названием Уэльса — Кимру, что значит «люди одной и той же страны»). Но до нашей эры и особенно во время, когда часть кимвров устремилась в Галлию и Provincia Romana, во времена Мария, неизвестно, что представлял собой этот причудливый народ: большинство авторов того времени отождествляло кимвров с кельтами. Следовательно, соображение Страбона означает, что в самом деле сложилось мнение: кельты пришли на крайний Запад, потому что из мест первоначального проживания их изгнали сокрушительные приливные волны.

В таком случае это придает вес гипотезе, что коренной миф кельтов, то есть миф о поглощении их земли морем, возник на основе исторической реальности — переселения кельтов вследствие катастроф на берегах территорий, где они проживали первоначально. Эти изначальные земли расположены в Центральной Европе, но некоторые кельты действительно на какое-то время осели в Ютландии и на балтийском побережье. А ведь доказано, что к концу бронзового века в Северной Европе происходили великие потрясения. Приблизительно в 1200 году до н. э. отмечается, судя по данным географии и геологии, понижение уровня всех озер, болот и лагун, что является признаком сухого и жаркого климата, установившегося вслед за сырым и холодным периодом. Вероятно, именно этой эпохой датируется постепенное высыхание тюркско-сибирского моря, от которого в наши дни остались только Каспийское и Аральское моря. В самом деле, все постройки, которые можно датировать этой эпохой, удалены от прежних береговых линий в направлении воды, присутствие которой всегда составляет необходимое условие проживания. Большие леса Центральной и Северной Европы поредели. В торфяниках Северной Германии и Швеции уровень сухой территории соответствует тому же периоду.

Похоже, это время расцвета так называемой культуры скандинавских проливов, совпадающей во времени с прибытием дорийцев в Грецию, с культурой полей погребальных урн в Западной и Центральной Европе и с армориканской культурой бронзового века, особенно богатой и примечательной.

А ведь после первого гальштаттского периода, то есть к 600 году до н. э., возможно — немного раньше, озерные поселения, как отмечено, были в спешке покинуты их жителями. В Северной Европе вновь быстро распространился влажный и холодный климат: в скандинавских торфяниках над сухим горизонтом находятся новые торфяные отложения. По всем побережьям Северного и Балтийского морей выходят из берегов болота, и вода заливает прибрежную полосу. Археологические данные показывают перемещение больших масс населения, бегущих из затопленных зон и стремящихся на юг. Именно к этой эпохе следует отнести первую и наиболее значительную миграцию бриттов в Великобританию, отголоски которой слышатся в поздних, но любопытных валлийских преданиях.

Прежде всего это легенда о Ху Гадарне, повествующая о чем-то вроде потопа, устроенного чудовищем под названием афанг, возможно — гигантским бобром, который, согласно одной из «Триад», разрушил плотину пруда Ллион («волны»). Ху Гадарн при помощи своих рогатых быков вытащил афанга из пруда на сушу, после чего плотину больше не разрушали.

Далее — легенда о людях Галедина: «Третьим вторжением (на остров Британию) было вторжение людей Галедина, прибывших на лодках без мачт, без снастей, на остров Гвейт (Vectis, то есть Уайт), когда их страну затопило. Они получили земли народа кимру (валлийцев, но это слово может означать и бриттов до прихода саксов). Они не имели никакого права на остров Британию, но им дали земли и оказали покровительство в следующих пределах: им выдвинули условие, что они не будут иметь права на привилегии истинных кимру первоначального племени до девятого колена». Это наводит на мысль, что, когда племена бриттов, предки бретонцев, прибыли на Британские острова, там уже существовало весьма значительное автохтонное население. Во всяком случае, бриттам пришлось искать прибежища на острове Британия вследствие катастроф, случившихся в местах, где они жили первоначально, а этими катастрофами бесспорно были оседания почвы на морском берегу вследствие землетрясений или больших приливных волн. Что касается автохтонного населения — должно быть, это были народы, жившие при бронзовом веке, и выжившие потомки народов мегалитов.

В любом случае при рассуждении об этих миграциях возникает вопрос, кого они затронули. Несомненно, кельтов. Но, возможно, не они одни испытали катаклизмы. Может быть, уцелевших жителей Атлантиды? Не совпадают даты. Вполне очевидно, что если бы катастрофа, погубившая Атлантиду, произошла только в 600–500 годах до н. э., Платон бы более ясно высказался на эту тему, да и другие греческие авторы написали бы об этом немало, а то и с точными данными. Но вполне возможно, что бриттские народы, бегущие из родных мест, поглощенных волнами, оказались у народов, которые тоже когда-то поселились здесь потому, что им пришлось бежать с первоначальной территории. Не забудем, что сказал Аммиан Марцеллин, ссылаясь на Тимагена: «пришельцы с отдаленных островов». Имеется в виду автохтонное население, которое кельты встретили, когда прибыли с востока и севера, чтобы поселиться в самых западных областях Европы. Но эти туземцы сами пришли из-за моря. Не были ли они потомками атлантов?

Этот вопрос заслуживает, чтобы его поставили. Во всяком случае, смешавшись с прибывшими кельтами-бриттами, туземцы образовали великие культурные сообщества с кельтской доминантой. Вот почему сборники кельтских легенд так изобилуют преданиями, говорящими о природных катастрофах на побережье и о море как невероятном ужасе.

Потому что кельты не моряки. Все они пришли с востока. Все они раньше или позже пересекли Рейн. Это жители сухопутья. И если они стали моряками, то намного позже, чтобы выжить, потому что их прибило к самой западной кромке Европы. Некоторые кельты еще открыто выражают страх перед всем морским. Из ужаса, испытываемого перед морем, вырос настоящий ритуал заклятия волн.

Более всего сведений — опять-таки у Страбона: «Не прав также и тот, — пишет он, — кто сообщает, что, упражняясь в бесстрашии, кимвры (=кельты) выступают с оружием против наводнения, а кельты терпеливо позволяют затоплять свои дома и затем снова отстраивают их и что у них, как сообщает Эфор, больше людей погибает от воды, чем из-за войны»[91] (Страбон, VII, 2). Страбон обнаруживает изрядный скептицизм. Он ошибается: существование водного ритуала подтверждают другие авторы, например, Аристотель. В самом деле, в «Никомаховой этике» (III, 7) тот заявляет: «Если человек не страшится ничего, даже землетрясения, [даже поднявшихся волн, ] как то рассказывают про кельтов…»[92] А в «Евдемовой этике» (III, 1) он добавляет: «Кельты брали оружие, чтобы идти против волн». Нет никакого сомнения, что речь идет о заклинании, направленном на море. И это также явный показатель, что кельты — в том числе автохтонные народы, которые были завоеваны и кельтизированы, — хорошо помнили о выходах океана из берегов. Ничего иного не сообщает и одна любопытная валлийская поэма, приписываемая барду Талиесину:

Тот же Талиесин (или тот, кто принял его имя) в загадочной поэме «Кад Годдеу» тоже намекает на катастрофическое наводнение:

В Ирландии отголосок того же события тоже слышится во многих рассказах, и упоминается оно как одно из главных в истории человечества. Но, поскольку вся эпическая или мифологическая традиция представляет собой имманентную актуализацию, воплощение мифа, абстрактного и неподвижного, то всякий раз, когда миф обретает выражение, его главным героем становится конкретный персонаж, известный тому обществу, к которому обращаются авторы, и этого персонажа помещают в исторические или псевдоисторические обстоятельства, которые считаются той средой, где воплощается это событие.

В самом деле, знаменитый рассказ «Пир Брикриу» в число испытаний, которые должен выдержать герой Кухулин, чтобы доказать, что он, а не его соратники Лоэгайре и Коналл Кернах, достоин «доли героя», включает ночь бодрствования в крепости Курой мак Дайре. Эта ночь бодрствования состоит из столкновения с морским чудовищем. Морское чудовище — хорошо известное воплощение ярости волн: тараска в нижней долине Роны, хорошо известная по тарасконскому фольклору, представляет собой не что иное, как олицетворение бурных разливов Роны, а смиряет ее святая Марфа, почитаемая в Авиньоне и в Арле. Итак, «этим вечером чудовище из озера, находящегося близ крепости, вознамерилось проглотить крепость со всем, что в ней находится, людьми и животными… Кухулин услышал, как воды озера вздымаются с великим грохотом, подобным гулу моря, взволнованного бурей. Сколь ни велика была его усталость, он пожелал узнать причину этого ужасного шума. Он увидел на озере чудовище, поднимавшееся над поверхностью озера на тридцать локтей. Чудовище бросилось, подскочило к крепости и раскрыло пасть, достаточно большую, чтобы проглотить все». Вполне очевидно, что это чудовище символизирует большую приливную волну. Надо также отметить, что волна эта поднимается не из моря, а из озера, под которым вовсе не обязательно надо понимать настоящее озеро: это может быть лагуна, болото или бухточка, вдающаяся в сушу, как ebyr (множественное число от aber) Уэльса или армориканской Бретани или же lochs Шотландии, с которыми связано столько легенд и суеверий. Здесь нельзя не вспомнить знаменитое чудовище из озера Лох-Несс. Однако, как Гвиддион и Амаэтон, соответственно боги наук и сельского хозяйства в валлийской поэме, приписываемой Талиесину, так и герой Кухулин, сын бога Луга, то есть бога без определенной функции, «искусного во многих ремеслах», находит способ предотвратить катастрофу. Он успешно убивает чудовище, спасает крепость и, очевидно, получает заслуженную благодарность за подвиг. Кстати, известно, что для подвигов такого рода обычно требуются друидские знания: возможно, друид способен вызывать бури, способен он и унимать их. Ведь нет ни хорошего, ни плохого, ни белого, ни черного, а есть существа, наделенные исключительными способностями, которые могут быть поставлены на службу тому или иному полюсу.

Кстати, тот же Кухулин от роли защитника против поглощения перейдет к роли поглотителя, что произойдет в другой ирландской эпопее, дошедшей до нас, к сожалению, в очень неполном и запутанном виде. На этот раз жертвой станет Курой мак Дайре, нечто вроде бога Иного Мира, который находится в неоднозначных отношениях с героем Кухулином, являясь в некотором роде его черным двойником, то есть зеркальным отражением.

У Курой есть жена — Блатнайт, которую он когда-то отобрал у Кухулина при довольно неясных обстоятельствах, во время похода, предпринятого, чтобы привезти с неизвестного острова котел, который мог быть одним из прототипов Грааля. Кухулин, не потерявший желания отомстить Курой, навещает Блатнайт в отсутствие мужа. Блатнайт благосклонно выслушивает предложения Кухулина, в которого она тайно влюблена, и соглашается предать Курой. В назначенный день, чтобы отвлечь внимание Курой, она моет ему голову в ручье и выливает в поток молоко, подавая условный знак Кухулину. С тех пор, поскольку топонимика всегда в своем праве, упомянутая река стала называться Финглайс, то есть «белое молоко». Однако Кухулин и его отряд вместе с королем Ольстера Конхобаром прибывают в окрестности этого места, и тут прозаический рассказ «Смерть Курой» прерывается четверостишием — несомненно фрагментом старинной поэмы, послужившей основой для самого рассказа:

Это, мягко говоря, не очень ясное четверостишие. Что за морское чудовище? Вероятно, то, которое раньше победил сам Кухулин в других обстоятельствах. Однако в прозаическом рассказе дается объяснение: «В тот момент, когда Курой хотел сразиться с Конхобаром, он увидел, что его крепость к северу от моря охвачена пламенем. Тогда он пошел к морю, чтобы ее спасти. Но вода была глубока, и он утонул». Тогда можно представить, что Курой и его крепость погубила просто-напросто большая приливная волна, нахлынувшая после пожара (крепость в пламени).

Это важная деталь в том смысле, что в большинстве мифологических рассказов сюжет о нахлынувших водах следует за событиями, где всегда реальную или символическую роль играет огонь. В случае смерти Курой это сочетание наглядно. Возможно, речь идет о чем-то вроде извержения вулкана, которое и вызвало волну. В истории города Ис это появление «красного принца», сатанического персонажа «с горящими глазами», который, обязав Дауд похитить ключ от шлюзов, вызвал затопление города. И так во всемирной традиции эти сюжеты постоянно сталкиваются, даже если, например, в древнееврейской Библии причинная связь между ними как будто исключена.

Речь идет о потопе. О нем говорят тексты всех преданий, описывают его и представляют божьей карой. Но сам по себе потоп невозможен без предшествующего засушливого периода. Это закон природы: за сухим периодом следует влажный и наоборот. Вода не появляется из ниоткуда, и всякое отступление моря означало просто конденсацию воды под воздействием зноя, то есть эта вода некоторым образом накапливалась, но всегда была готова выпасть обратно на землю. Словом, потоп логически объясним, если вспомнить миф о Фаэтоне, и, конечно, не случайно Платон в «Тимее» от имени саисского жреца ссылается на этот миф.

В самом деле, сказка о Фаэтоне учитывает некоторые потрясения, которые действительно происходили на нашей планете в эпоху, которую трудно датировать, но в которую должно было происходить смещение земной оси. Я вовсе не хочу утверждать, что во время безумного движения колесницы Солнца, плохо управляемой злосчастным Фаэтоном, обгорела вся Земля, — воздействию солнечного излучения подвергся ограниченный регион, но это был регион, совсем непривычный к такой жаре: отсюда внезапная засуха и, следовательно, превращение в пустыню.

Напротив, другие регионы, которые были сухими и холодными или обладали умеренным климатом, внезапно перенесли увлажнение и даже испытали сильный холод. Потом тоже был не всемирным и затронул лишь очень ограниченные территории. Кстати, едва ли можно утверждать, что он был единственным: история земли прекрасно знает многочисленные события такого рода, поскольку под воздействием некоторых комет ось Земли смещалась. Этим объясняются большие и малые оледенения. Этим объясняются некоторые аномалии, а именно тот факт, что в пустынях Гоби и Сахара когда-то были растительность и влага. Это могло бы дать аргументы тем, кто помещает Атлантиду в Сахару, но это ничего не доказывает.

История города Ис в том виде, в каком ее излагает кельтское предание, свидетельствует о реальных фактах, которые, должно быть, происходили в разные эпохи и были объединены в единый сюжет, наиболее показательный и также наиболее символичный, приобретя в конечном счете совершенно фантастическое содержание. В самом деле, если исследовать легенду об Исе методом психоанализа, можно обнаружить родовой миф, то есть катастрофу рождения и подсознательное желание вернуться в воды материнской утробы, то, что называется regressus ad uterum:[93] ведь город Ис не был разрушен, его только покрыли воды, и он готов в любой момент всплыть.

То же относится к Атлантиде. С момента, когда признали, что в тексте Платона содержится некая глубинная реальность, даже если добрая часть ее описания представляет собой миф и выдумку, эта глубинная реальность вошла в подсознание людей, разительное доказательство чего — многочисленность и разнообразие попыток найти, тем или иным способом, этот исчезнувший континент. Какая важность, где располагалась реальная Атлантида: она находится в нас, в нашем подсознании. Как легенда об Исе представляет собой основной миф кельтской традиции, точно так же и легенда об Атлантиде входит в состав человеческого бессознательного и, следовательно, всемирной традиции. События, поражающие воображение, проникают в сознание так глубоко, что последнее не может от них избавиться полностью и очень часто довольствуется тем, что вытесняет их в подсознание. Но, как известно, чем более событие вытесняется, тем более оно стремится дать о себе знать и в таком случае принимает символическую окраску и форму, не обязательно соответствующие пережитой реальности, тем более если это событие произошло во времена рождения, в illo tempore[94] не поддающееся определению, но наделенное элементами, делающими его сакральным.

Нет никаких оснований сомневаться в существовании Атлантиды, как нет никаких оснований сомневаться в существовании одного или нескольких городов Ис в Бретани. Возможно, было даже несколько Атлантид, черты которых очищены, профильтрованы, схематизированы в рассказе Платона. Тогда возникает проблема выяснения, что видимого и ощутимого могло остаться от этих исчезнувших континентов, островов или городов.

Потому что всякое событие оставляет следы. Потому что после всякой катастрофы остаются выжившие. Эти-то выжившие в принципе и рассказывают в качестве очевидцев о том, что произошло. Потому столь же интересно выяснить, выжили ли какие-то атланты при катаклизме и кем они стали, как и узнать точное расположение Атлантиды.

В сфере, где История и Миф так безнадежно перепутались, ничего не известно наверняка и никогда не будет известно с абсолютной достоверностью. Тем не менее не перестают выдвигаться всевозможные гипотезы, какие только можно вообразить. Говорили, что атланты, спасшиеся после катаклизма, бежали в Америку и что это они — предки американских индейцев. Правда, эти теории выдвигались, когда еще верили в существование красной расы. И существовала тенденция рассматривать атлантов со всей их тайной как представителей некой высшей расы, достигших высокого уровня цивилизации, но утративших контроль над своими науками — отсюда их падение, квазиисчезновение и определенная попытка возродиться через посредство цивилизаций Мексики и горной цепи Анд. Ацтеки, тольтеки, майя были потомками атлантов и пытались с помощью своих роскошных памятников, порой возведенных на впечатляющей высоте, восстановить империю Атлантис? Почему бы нет? К сожалению, американские индейцы были людьми желтой расы и выходцами из Азии. И никогда не существовало «красной расы», о которой еще до Второй мировой войны писали в школьных учебниках.

Утверждали, что потомками атлантов были кабилы, а дальними родственниками — древние египтяне, что они принадлежали к некому хамитскому племени, очень непохожему на семитов. Разве египетские храмы не были самыми наглядными свидетельствами архитектурных познаний, которые атланты — блистательные архитекторы, если верить Платону, — оставили в наследство потомкам? Соблазнительная гипотеза, позволявшая объяснить величие египетской цивилизации, тем более что наши знания об Атлантиде, согласно тому же Платону, прошли через предание саисских жрецов. Беда в том, что до пирамид долины Нила существовали мегалитические памятники Нью-Грейнджа, Барненеза и Гавриниса и что это, вероятно, их образы после многочисленных изменений и переработок вдохновили создателей знаменитых пирамид. Тогда, если атланты оставили потомков, их, возможно, надо искать на берегах Атлантики, среди строителей мегалитов.

Говорили, что после катастрофы Атлантиды выжившие рассеялись по всему миру, двинувшись по берегам Средиземного моря, дошли до Индии и вернулись обратно — якобы это и были индоевропейцы, которых кое-кто предпочитал называть арийцами (с явно расистским оттенком) и которые, иногда не слишком сознавая это, передали обрывки культуры атлантов грекам, италийцам, германцам и кельтам. Почему бы нет? Но тогда какой из индоевропейских народов лучше всех сохранил это наследие? Ответы варьируются в зависимости от национальности отвечающего, и здесь объективному исследованию часто мешает пристрастность. Так, можно было услышать, что расой атлантов в чистом виде была германская раса. Могли утверждать, что это друидизм был самым совершенным проявлением атлантской традиции, пришедшей через запад и с величайшим тщанием сохраняемой еще и в наши дни. Однако прежде чем делать такое категоричное заявление, следовало бы выяснить, что представлял собой друидизм.

Бесспорно то, что цивилизация атлантов — если принять постулат, что Атлантида была реальностью, — должна была оставить следы. Но какие следы? И кому она их оставила?

Все эти вопросы рискуют остаться без ответа, пока не будут обнаружены подлинные материальные следы.

Но можно, исходя из разных элементов, которые не всегда принимались в расчет, сформулировать гипотезы ограниченной применимости, исходя из того, что известно и что неизвестно, и стараясь не впадать в лирику и пророчества.

Эти два элемента вот какие: с одной стороны — мегалитические памятники, с другой — таинственный народ венетов. А поскольку самые грандиозные памятники мегалитической цивилизации находятся как раз на территории, где когда-то жил народ венетов, очень возможно, что между этими двумя элементами есть корреляция. В конце концов, то и другое в основном связано с берегами Атлантического океана, и, пока не будет получена более обширная информация, было бы более логичным искать потомков или наследников атлантов на побережье Атлантики, нежели на Урале.

Глава III ПРОБЛЕМА ВЕНЕТОВ

Большие мегалитические поля Карнака, большие холмы Локмариакера и окрестностей находятся в самом сердце приморского края, некогда населенного галльским народом, который называют венетами, и след этого названия еще в наши дни обнаруживается в названии города Ванн (по-бретонски — Гвенед). Венеты когда-то занимали территорию, охватывавшую всю приморскую часть современного департамента Морбиан, полуостров Геранд в департаменте Атлантическая Луара и часть Корнуэйля (Южный Финистер) до реки Оде. По крайней мере, такой была ситуация во время, когда они вступили в историю, — в 56 году до н. э.

Уже два года как Юлий Цезарь во главе своих легионов навязал римскую власть большей части Галлии, включая Армориканский полуостров, населенный тогда, помимо венетов, нантскими намнетами, реннскими редонами, куриосолитами Корсея и Динана, осисмиями Северного Финистера и корисопитами Южного Финистера. Римляне держали Армориканский полуостров под особым контролем, видя в нем стратегическую позицию первостепенной важности и нечто вроде узловой точки, позволяющей контролировать всю навигацию по океану между Испанией и Британскими островами. Вот почему Арморика подвергалась особо интенсивной романизации, была пронизана римскими дорогами, щетинилась военными постами и боевыми рубежами. Это особо тяжелое бремя римской оккупации и стало, несомненно, основной причиной восстания 56 года. Бесспорно, римское присутствие мешало основному народу Арморики — венетам, самым богатым и активным в этом регионе.

Когда Публий Красс, легат Цезаря, поставил седьмой легион на зимние квартиры у анжуйских андекавов, он разослал трибунов ко всем соседним народам за зерном. Эти «реквизиции» были не по вкусу галлам. И венеты, осознав общее недовольство, проявившееся в тот момент, воспользовались случаем. Их цель была ясна: организовать нечто вроде крестового похода против римских оккупантов и вернуть независимость, которая одна лишь, по их мнению, могла обеспечить им успех в делах. Венеты задержали как пленников двух римских трибунов, приехавших к ним за зерном, и заявили, что вернут их, только если получат назад своих заложников, которых они, как и все прочие галльские народы, были вынуждены отправить в Рим.

Это было сигналом. Соседние народы вмиг последовали примеру венетов, словно только и ждали этого акта, чтобы перейти в наступление. Между ними быстро возник союз, но, вероятно, согласованность их действий была плохой. Стали укреплять города, копить резервы. Весь флот сосредоточился у венетов, которые действительно выглядели и действовали как вожди этой морской конфедерации. Он вышел из Луары и дошел до Па-де-Кале, и в состав его входили корабли не только народов Армориканского полуострова, но и майеннских диаблинтов, лексовиев из земли Ож, менапиев и моринов с севера. Помощи и содействия попросили даже у народов островной Британии — братьев и клиентов для народов конфедерации.

Цезарь, которого Красс сразу предупредил, счел ситуацию очень опасной. Не теряя времени, он приказал строить на Луаре военные корабли. Чтобы белги, на верность которых рассчитывать особо не приходилось, не ударили ему в спину, он послал Лабиена контролировать часть Галлии, где они жили. Чтобы помешать аквитанам послать подкрепления армориканцам, на другой берег Луары он спешно отправил Красса, что кстати, позволило римлянам укрепить свои позиции в этом регионе, еще очень плохо покоренном. В центр Нормандии он направил Титурия Сабина и разместил гарнизоны у редонов, чтобы держать под наблюдением тылы конфедерации. Изолировав таким образом восставших посредством удивительно верных решений, он отправился сам воевать с теми, кто был главной пружиной восстания, то есть с венетами.

Трудностей хватало. Если венеты «превосходили всех остальных галлов знанием морского дела и опытностью в нем»[95] (Цезарь, III, 8), римляне не умели плавать по океану и страшились его, приливы и штормы пугали их и часто приводили в замешательство. Корабли венетов были более плоскодонными, чем римские, и более пригодными не только для того, чтобы плавать на мелководье, но и чтобы выдерживать напор волн. Их паруса делались из кожи, а корпуса — из дуба, столь прочного, что римские тараны против них были неэффективны.

Цезарь действовал осторожно. Он не слишком рассчитывал на морские силы, зная, что венеты чувствуют себя в море очень уверенно. Поэтому он попытался взять свое на суше, нацелившись на города венетов. Но и тут он столкнулся с проблемой: крепости венетов «обыкновенно были расположены на конце косы или на мысу, и к ним нельзя было подойти ни с суши, так как два раза в день, через каждые двенадцать часов, наступал морской прилив, ни с моря, так как при наступлении отлива корабли терпели большие повреждения на мели»[96] (Цезарь, III, 12). И Цезарь решил ждать подхода новых кораблей, которые распорядился спешно строить на Луаре. Когда эти корабли подошли, венетский флот численностью в [двести] двадцать единиц внезапно вышел из одного порта и в боевом строю встал против римлян.

О месте этого столкновения много спорили. Сначала предполагали Большую Бриеру, потом, поочередно, — устье Вилены, горло залива Морбиан между Пор-Навало и Керпениром в Локмариакере и даже вход в реку Оре внутри залива Морбиан.

Конечно, в I веке до н. э. Большая Бриера была еще узким морским заливом с многочисленными островами и мелями. В Сандене (Сандунуме) обнаружили развалины кельтской крепости, а неподалеку — настоящий порт, который местами похож на Корбилон и, как считается, был местом высадки Цезаря в Арморике. С другой стороны, территория венетов действительно простиралась до Луары, включая в себя полуостров Геранд, Ле-Круазик и Сен-Назер, о чем свидетельствуют прежние границы епископства Ваннского и сохранение бретонского языка на Герандском полуострове до самого конца прошлого века. Но более вероятно, что Корбилон был плацдармом Цезаря, а на Бриере, столь близкой к Луаре и в то время служившей ее непосредственным продолжением, строили римские корабли подкрепления.

Об устье Вилены, похоже, речи быть не может: венетский флот, однозначно сообщает Цезарь, с подходом римских кораблей вышел непосредственно из порта. На Вилене же ниже Ла-Рош-Бернара никогда не было порта, а тот находится слишком далеко, чтобы дать возможность непосредственного столкновения.

Все наводит на мысль, что морская битва с венетами произошла в самом сердце венетской земли, то есть на входе в залив Морбиан или в непосредственной близости от него. Устье реки Оре внутри самого залива, очевидно, было бы идеальным местом, если бы территория имела теперешнее состояние, но в эпоху Цезаря залив представлял собой в основном болото, и уровень воды не позволил бы флоту, будь то римский или венетский, свободно маневрировать вне пределов русла реки Оре. В стратегическом и геологическом отношении лучше всего было выбрать горло залива между Пор-Навало и Керпениром, а еще лучше — открытое море напротив скалистых берегов, тянущихся от входа в залив до оконечности Большой Горы, до Сен-Жильдас-де-Рюис. Это ничуть не мешало венетским кораблям выйти из порта Локмариакер — который был большим венетским портом — и оказаться прямо перед римскими кораблями, идущими с юга вдоль берега. В равной мере известно, что знаменитый курган Тюмиак в Арзоне, иногда называемый «Холмом Цезаря», вполне мог служить наблюдательным пунктом для проконсула, который бы следил оттуда за перипетиями морского боя. Видимо, Цезарь проложил себе наземную дорогу от Большой Бриеры через венетские низины до полуострова Рюис, который он должен был рассматривать как идеальное место для сосредоточения войск близ сердца края венетов, прежде всего близ Локмариакера, главного порта и столицы этого народа.

Римский флот шел, очевидно, от Большой Бриеры. Вероятно, он сначала спустился по Луаре, в которую впадали воды Бриеры, обогнул мыс Ле-Круазик, прошел вдоль берегов, избегая слишком приближаться к Уа и Оэдику, где должны были находиться наблюдательные посты венетов, и вышел к побережью Арзона. Венетскому флоту достаточно было покинуть свое укрытие в Локмариакере, чтобы через несколько минут выйти из горла залива в открытое море, получив возможность сразиться с противником.

Так, стоя друг против друга, флоты долго выжидали. Брут, приемный сын Цезаря, будущий участник заговора мартовских ид, который командовал римским флотом, не слишком знал, что ему делать. Он понимал, что его тараны не в состоянии разбить венетские корабли. Венеты, взобравшиеся на высокие кормы своих кораблей, имели более выгодную позицию: они сверху обрушили на римлян град стрел.

Тут-то и расходятся мнения историков и очевидцев. Цезарь (III, 14) сообщает, что он дал приказ римлянам готовить длинные шесты, снабженные серпами. Римляне использовали их, чтобы перерезать снасти, крепившие паруса венетских кораблей. Поэтому венеты утратили возможность передвигаться, так как они ходили только под парусами, в то время как римляне применяли весла. Как ни удивительно, Страбон (IV. 4), также рассказывающий о стратагеме с серпами на шестах, заявляет, что венеты обычно крепили свои паруса не веревками, а железными цепями. Непонятно, как серпы, сколь бы острыми они ни были, могли перерезать эти цепи. Страбон, похоже, путается в своих сведениях. Цезарь бесспорно лжет. Все проясняется благодаря Диону Кассию (XXXIX, 40–43), который пересказывает утраченное место из хроники Тита Ливия. В самом деле, Дион Кассий рассказывает, что венеты атаковали Брута, когда тот стоял на якоре, и спасением, а также конечной победой он был обязан совершеннейшей случайности: внезапно стих ветер, и вражеские корабли не смогли продолжить атаку, а после обратиться в бегство, в то время как римские корабли, снабженные веслами, ничуть не нуждались в ветре.

Как бы то ни было, для венетов это стало катастрофой. И поскольку на неподвижных кораблях находились вожди, скоро вся элита народа попала в плен. Цезарь отреагировал очень резко: сенаторов он обрек на смерть (III, 16), а остальных велел продать с торгов. В последующие годы о венетах больше не было слышно.

Вероятно, Цезарь знал, что делал, удаляя таким образом с исторической сцены народ венетов. Конечно, они осмелились бросить вызов его колонизаторской системе в Галлии и поставить ее под угрозу. Конечно, они были активны и опасны. Но проконсул также знал, что венеты представляют собой бесспорную экономическую силу. Торговая активность венетов, их богатство, подтверждаемое находками множества золотых монет, их постоянные связи с другими народами, для которых они в некотором роде были руководителями и духовными учителями, — все это, видимо, немало значило для римлянина, который был хорошим стратегом. Венеты, судя по тому, что писал он сам, полностью подчинили себе мореплавание и морскую торговлю не только на Атлантике, но и на Ла-Манше и в некотором роде монополизировали связи с островом Британией. Следовательно, они представляли собой значительную силу. И среди причин враждебности венетов к римлянам Страбон (IV, 4) упоминает яростное желание первых «помешать его [Цезаря] высадке в Бретаннии».[97] Они, несомненно, могли бы это сделать. Но это очевидный признак, что венеты были тесно связаны с народами острова Британии и что они занимали в галльском и бриттском обществе того времени особое место, подобно эдуям Бургундии или арвернам Центрального массива на материковой равнине.

Кем же были эти грозные венеты?

Первый ответ напрашивается: моряками.

Конечно, их расселение на южном побережье Армориканского полуострова упрощало им занятия мореплаванием. Но то же самое можно было бы сказать и о других народах северной части полуострова или берегов Нормандии. Странно, что венеты, чьи земли обращены к югу, то есть к Иберийскому полуострову, подчинили себе морскую торговлю на Ла-Манше, то есть с противоположной стороны Арморики, далекой от их баз и от их портов.

Объяснение простое: венеты были не кельтами, а автохтонным народом или пришельцами из другого места, которые кельтизировались, говорили на том же языке, что и другие кельты, имели ту же религию и ту же культуру, но не то же происхождение. Кстати, еще и в наше время жители ваннской области, в принципе — отдаленные потомки венетов, отличаются по внешнему виду от остальных бретонцев: в большинстве своем это люди атлантико-средиземноморского типа, тогда как другие в основном принадлежат к альпийскому типу. И кроме того, жители области Ванна говорят на диалекте, ощутимо отличающемся от языка других бретонцев.

Венеты были моряками, которыми кельты, вопреки расхожему мнению, обычно не были. Это становится очевидным, когда внимательно читаешь историю и мифы кельтов. Кельты пришли на крайний Запад по суше. Они были пастухами и земледельцами, ремесленниками, искусными в обработке металлов. Они были привычны к лесам, в которых устраивали свои храмы под открытым небом. И если они стали моряками, особенно начиная со средних веков, это потому, что им ничего другого не оставалось, поскольку их оттеснили к самым западным берегам Европы. В бретонском языке слово «море» (ar mor) имеет мужской род, и это показательно для состояния духа бретонцев: действительно, с морем сражаются, как с противником. Все остальное — романтические выдумки или фантазии горожан, проводящих отпуск на пляжах, которых чистокровные кельты даже не посещают.

Все это подтверждается кельтскими мифами. В них нет бога морей, как у греков или латинян. Если у ирландских гэлов есть некий Нехтан, который именем несколько напоминает Нептуна, то это бог-покровитель пресных вод, а не моря. Кстати, современные ирландцы почти не едят морской рыбы, кроме непременной камбалы, которую ловят неподалеку от берега. Им гораздо больше по вкусу лосось или форель — пресноводные рыбы. Было время, когда и в Бретани пойманную морскую рыбу тут же продавали парижанам. У истинных кельтов бесспорно ощутимо презрение к морю, но, впрочем, к этому презрению в немалой степени примешивается страх. Разве не океан виновен в гибели многих членов приморских бретонских семей? Морские прогулки хороши для туристов. Кельты, как пишет Аристотель, который, впрочем, совершенно не понимает сути дела, «грозят вздымающейся волне и отражают ее своим оружием». Имеется в виду ритуал проклятия, или заклятия, в целом очень далекий от знаменитого «благословения моря», которое в Бретани вошло в обычай только под влиянием христианства.

Нам скажут, что мифы и легенды кельтов полны морских эпизодов — в частности, знаменитые ирландские «плавания», герои которых смело выходят в океан на поиски рая или Острова Фей. Но, прежде всего, это символические плавания внутри самого человека. Далее, они имеют очень ясную цель: это мореплавания в Иной Мир, очень конкретные иллюстрации к теме Поиска, где мотив странствия усиливают темы безграничности и неведомых стран. Враги всегда появляются с моря, в частности фоморы — порождения тени и хаоса. Если райские острова Авалон или Эмайн Аблах находятся где-то в океане, так это потому, что они принадлежат к Иному Миру. Вот почему бог Мананнан, которого называют «сыном Лера», то есть «волн», хоть иногда и рассматривается как морское божество, прежде всего известен тем, что председательствует на пиру бессмертных. И если в легенде о городе Ис, так же как в ее валлийском и ирландском вариантах, чувствуется нечто очень знакомое и они по духу очень «кельтские», так это потому, что они отражают страх перед наводнением. Одна странная сказка из Верхней Бретани, записанная в Комбуре, утверждает, что на дне источника Маргатт лежит белый камень, не позволяющий этому источнику перелиться через край. Если бы неосторожный человек удалил этот камень, вся страна была бы затоплена.

Это может быть всего лишь памятью об отдаленных катастрофах, о которых, несомненно, говорит Аммиан Марцеллин, упоминая «пришельцев с отдаленных островов», приезд которых якобы способствовал заселению Галлии и Британских островов. Как примирить эту информацию — которую Аммиан Марцеллин излагает на основе свидетельства Тимагена — с тем фактом, что кельты бесспорно были пришельцами из Центральной Европы, в частности из области Гарца, то есть из большого Эрцинского леса, о котором они сохранили, конечно, куда более приятные воспоминания, чем воспоминание о бегстве от нахлынувшей воды?

Прежде всего надо констатировать, что кельты, пришедшие из Эрцинского леса, были очень малочисленными. Они составляли интеллектуальную и военную элиту, верховенство которой зиждилось прежде всего на вполне установившейся структуре общества и на их бесспорном техническом искусстве, сочетавшемся с интеллектуальной и духовной мощью. Это кельтское меньшинство, подчинившее себе крайний Запад, должно было вступить в соглашение с местными народностями, которые жили тут веками и даже тысячелетиями. Они смешались с этими народностями, образовав новое общество, новый этнос, который мы и называем кельтским и который стал результатом колоссального синтеза всего, что было унаследовано от прошлого. Но это слияние с автохтонными элементами не везде происходило одинаково: его итог зависел от доли кельтов в инородной массе. Были регионы, где этот инородный элемент оказывался сильней, чем кельтский.

Это относится и к краю венетов.

Так кем же были эти венеты, которых Цезарь так испугался, что решил их убрать?

Вот как этот народ описывает сам проконсул: «Это племя пользуется наибольшим влиянием по всему морскому побережью, так как венеты располагают самым большим числом кораблей, на которых они ходят в Британнию, а также превосходят всех остальных галлов знанием морского дела и опытностью в нем. При сильном и не встречающем себе преград морском прибое и при малом количестве гаваней, которые, вдобавок, находятся в руках именно венетов, они сделали своими данниками всех плавающих по этому морю»[98] (III, 8). Лучше не покажешь, что венеты имели некоторым образом морскую гегемонию над всей Галлией.

Итак, венеты — моряки.

Проблему усложняет тот факт, что венеты есть и в другом месте и что они тоже случайно оказываются умелыми мореплавателями, — это венецианцы, то есть венеты Адриатики, окоторых греческий историк Полибий пишет: «Очень древнее племя… в отношении нравов и одежды они мало отличаются от кельтов, но языком говорят особым»[99] (II, 17). Еще более определенно выражается Страбон: «Эти венеты, как я думаю, основали колонию на Адриатическом море»[100] (IV, 4). Любопытное соображение: Страбон, пересказывая предания, с которыми он познакомился в ходе своих изысканий, считается с реальностью. И для грека, проникнутого сознанием превосходства всего греческого и римского, утверждение, что люди с крайнего Запада основали колонию у ворот Востока, — достаточная редкость, чтобы это утверждение можно было отметить и обратить на него особое внимание. Разве не все и не всегда происходит из Восточного Средиземноморья?

Проблема языка, поставленная Полибием, порождает больше вопросов, чем кажется. Если венеты Адриатики — кельты, они должны были бы говорить на кельтском языке: по всей территории, занятой кельтами, до нашей эры отмечалось абсолютное единство языка, культуры и религии. Не было только политического единства, но это одна из черт кельтского общества. Тогда на каком же языке говорили венеты Адриатики? Этого сказать невозможно. Можно только отметить, что океанские венеты и по сей день говорят на другом бретонском диалекте, чем остальные бретонцы. Есть также гипотеза, что венеты Адриатики могли говорить на гэльском языке (как ирландцы), тогда как другие галльские народы говорили на бриттском языке: известно, что галльский — это действительно бритгский язык. Но такое присутствие гэльских элементов хоть в глубине Адриатики, хоть в заливе Морбиан совершенно необъяснимо. Может быть, стоит рассмотреть такой вариант решения: венеты Адриатики были колонией океанских венетов, но очень рано отделились. Первые усвоили кельтский язык, в данном случае галльский, вторые — неизвестный язык или сохранили собственный. Известно также, что в чисто итальянских пределах современные венецианцы, несмотря ни на что, с лингвистической точки зрения отличаются достаточно существенными особенностями диалекта.

Тем не менее любопытно отметить, что океанские венеты и венеты Адриатики вели сходный образ жизни. Это были моряки. Венецианцы вполне доказали это в течение средних веков и Возрождения. Они подчинили себе всю торговлю не только в Адриатике, но и во всем Средиземном море, а иногда и в других местах. Возможно, это и совпадение, но, надо признать, небезынтересное.

К тому же венеты Адриатики жили на воде, они поселились на болотах и воспользовались особыми свойствами местности, чтобы извлечь из нее максимум выгоды, одновременно дав своим кораблям укрытие в своих каналах и защитив самих себя от всех возможных нападений с материка. Но ведь так же поступали и океанские венеты, если верить Цезарю и античным авторам: их крепости были неприступны, потому что к ним нельзя было ни подойти пешком, ни подвести корабли. Океанские венеты, великие моряки и великие торговцы, поселились в болотистых районах, вблизи океана, защитившись как от возможных нападений с материка, так и от океанских штормов. Это, может быть, тоже совпадение, но чрезвычайно интересное.

Более того, эта очень активная морская торговля, эта практика использования каналов, это смешение земли и воды — разве здесь нет аналогии с Атлантидой в описании Платона? Разве венеты, хоть Адриатики, хоть океанские, не были «пришельцами с отдаленных островов», о каких писал Аммиан Марцеллин со слов Тимагена? Этот вопрос заслуживает постановки, потому что в таком случае можно сформулировать гипотезу: может быть, венеты были спасшимися атлантами или потомками атлантов, сумевших избежать известной катастрофы? И лишь за ней может последовать вторая гипотеза: возможно, мегалитические памятники в Карнаке и его окрестностях, на территории венетов, которая особенно богата монументами такого рода, — остатки сакральной архитектуры, унаследованной от атлантов?

Это не более чем гипотезы. Но достоинство этих гипотез в том, что они уточняют проблему.

Именно на их основе можно приступить к рассмотрению особого аспекта, какой получило само название «венеты». Слово Veneti (его латинская форма, самая древняя из известных) можно сопоставить только со словом Venedotia, как в римскую Атлантиды эпоху назывался северо-запад Уэльса, что превратилось в Gwynedd на валлийском языке. Бесспорна идентичность слов Gwened и Gwynedd (последнее слово надо произносить «гвенез»). Кстати, словно по случайному стечению обстоятельств, во время последних переселений в Бретань, в VI–VII веках, именно пришельцы из Гвинедда в большинстве своем заселили землю Гвенеда, то есть бывшую территорию венетов, образовав область Броварох, нынче называемую Ваннской областью. А ведь Гвинедд, активный центр друидизма до римского завоевания, в частности на острове Мэн (хорошо известно свидетельство Тацита о разрушении святилища и друидской коллегии на insula Mona), стал в раннем средневековье сильным королевством, но, похоже, судя по обычаям и мифологическим традициям, испытал сильное воздействие ирландских гэлов, что, впрочем, не исключает и встречного влияния. Но ведь по другую сторону Ирландского моря есть странный народ, полуисторический, полулегендарный, название которого похоже на название венетов и жителей Гвинедда.

Речь идет об ирландских фиана, которых некоторые предпочитают называть фениями и которые представляли собой очень маргинальную этническую группу, не имевшую определенного местожительства, жившую охотой, нанимавшейся на службу к разным королям Ирландии, прежде всего для сбора дани и податей, и так или иначе связанную с культом оленевых — наследием очень далекого культурного и исторического прошлого. Эту группу возглавлял легендарный король Финн (из которого Макферсон сделал Фингала), сын Кумала (бритто-галльского бога, известного под именем Камулос — эпитет Марса), чьего сына звали Ойсин (Оссиан), то есть «олененок», а внука — Оскар, «тот, кто любит оленей».

Фиана и их король Финн, венедоцианцы Гвинедда, венеты Ванна (Гвенеда), венецианцы Венеции связаны абсолютно общим родовым именем, которое можно опознать и в названии реки Вандеи (Vendee), и в имени богини Венеры. Это странная смесь, но любопытно выяснить корень этого слова и его значение.

Оно происходит от древнего кельтского слова vindo, первоначальный смысл которого — «белый» или «белокурый», а переносные значения — «красивый», потом «породистый», «хорошего рождения», «сакральный». Известно, что белый был жреческим цветом, который разрешалось носить лишь друидам как «сакральным» лицам. На средневековом бретонском слово gwen часто означало «святой». Таким образом, кельтское слово vindo — главный компонент названия «венеты»: буквально «венеты» — это «породистый» или «священный» народ. Можно даже добавить значение «красивый», поскольку между «породой» и «красотой» всегда ставят знак равенства. Можно было бы пойти и дальше, вспомнив народ гуанчей, имевший очень белую кожу и светлые волосы. Кстати, надо уточнить, что каноны красоты у кельтов включают белизну кожи и светлый цвет волос. И даже когда галлы не были светловолосыми, они обрабатывали свои волосы известью, чтобы их обесцветить, что породило известное клише: «наши предки были высокими блондинами с голубыми глазами». В самом деле, кельты по преимуществу брюнеты, и надо признать, что понятие белизны — не более чем нравственное определение, ставшее этническим. Самый характерный пример — ирландский герой Финн, король фиана: его настоящее имя — Демне, что значит «Лань». И только с момента инициации его прозвали Финном, иначе говоря, «красивым», «белым», «белокурым», «породистым», «священным».

Это кельтское слово должно было входить в индоевропейский лексикон, потому что оно опознается в некоторых очень древних латинских словах, в частности, в именах собственных, как имя Венеры — эквивалента греческой Афродиты. Венера буквально значит Красивая, Белокурая, Породистая, Белая, Священная. Не забудем, что Венера родилась из морской волны, во всей чистоте и красоте света, отраженного в водах. Конечно, не случайно в мифе об основании Атлантиды Посейдон женится на Клейто. Ведь Клейто — это «Великолепная», «Прекрасная». Смысл становится совершенно ясным: это священный брак между Красотой и глубинной силой, олицетворяемой Посейдоном. Ведь этот бог, из которого латиняне сделали Нептуна, первоначально не был морским богом: это бог ветра, бурь и землетрясений. Он одушевляет глубинную жизнь. И характерно, что Атлантида, основанная богом землетрясений, была разрушена именно катаклизмом, одной из составных частей которого стало землетрясение. Вероятно, Атлантида, в символическом и метафизическом плане, предала свою миссию, состоявшую в том, чтобы распространять Красоту, которую воплощала Клейто и ее потомки. Столь же характерно, что Карнак — это зона землетрясений: не являются ли аллеи менгиров неким подобием заслонов, установленных на земле, чтобы уменьшать или предотвращать землетрясения? Существует связь между Посейдоном и стоячими камнями, между Клейто, теллурической богиней Красоты, и большими мегалитическими холмами. Кстати, Посейдон построил для нее в самом центре острова Атлантида жилище, окруженное тремя рвами и напоминающее один из мегалитических холмов, которые позже кельты сделают обиталищами фей. В мифологических рассказах все увязано, все прозрачно. И они всегда соответствуют реальности, ставшей неощутимой, но сохранившей в самой основе свою силу и величие.

Итак, венеты — а значит, и венецианцы, и жители Гвинедда, и ирландские фиана — это народы, посвятившие себя красоте и сакральному. От своих предков они сохранили это самое представление о белизне, то есть о чистоте. Не впадая в расизм, который выглядел бы нелепо, скажем, что венеты считали себя хранителями вести, идущей из тьмы веков, из времен, когда их прекрасная богиня сочеталась браком с глубинной силой, воплощенной в Посейдоне. Возможно, небесполезно будет отметить, что длинные волосы, которые в то же время могут быть волнами моря, изображенные на петроглифах памятника на Гавринисе, порой напоминала конские гривы. А ведь известно, что Посейдон был также конским богом, укрощавшим земных скакунов, как и морских коней, которые, согласно ирландской поэме, «сверкают летом», то есть бесконечные изгибы океанских волн.

Венеты — это моряки, смелые мореплаватели, какими были атланты. Посейдон, бог глубинных сил, стал богом сил видимых, но тем не менее опасных, — сил моря. Это он управляет приливами, покровительствует мореплавателям в их изнурительном беге по гребням волн, из которых родится Венера, чьи волосы напоминают о храпящих скакунах на бесконечных побережьях. Храм Посейдона, находившийся, как сказано, в центре острова Атлантида, был, несомненно, поглощен океаном, как и город Ис. Но культ бога-покровителя морских народов, защищающего их от натиска моря, сохранился.

На эту тему есть информация, которую не очень часто обнародуют и которая тем не менее должна привлечь самое пристальное наше внимание. Диодор Сицилийский (IV, 56) сообщает со слов Тимея, жившего в V веке до н. э., что океанские кельты более всех богов почитали Диоскуров. И утверждает, что этот культ пришел с океана.

Диоскуры — это сыновья Леды и Зевса. Они защищают путешественников, в частности мореплавателей, помогая им не заблудиться на опасных морских дорогах. Это также боги, которые ведают конскими бегами. От Платона известно, что бега были составной частью культа богов на острове атлантов. А морские волны всегда метафорически изображаются в виде конских грив, как свидетельствует ирландская поэма из «Плавания Брана»:

Странно, что не сохранилось, так сказать, никакого следа культа Диоскуров в Галлии, кроме нескольких монет из Западной Арморики, района, где почитали deus Vintius Pollux.[101] Можно отметить, что имя «Винций» близко к названию «венеты»: они происходят от одного и того же корня — vindo. Это определение в принципе должно бы означать галльское божество лошадей. Та же равнозначность грив и волн. Та же отсылка к некоторым резным изображениям на мегалитах Морбиана, в частности Гавриниса. К тому же не забудем, что Поллукс — тот из Диоскуров, который смертен. Почему культ Поллукса, а не Кастора? Во всяком случае, культ Диоскуров, как и культ Посейдона, характерен для народа мореплавателей. Если принять во внимание, что доказано: культ Диоскуров, или двух близнечных божеств, аналогичных Кастору и Поллуксу, существовал у некоторых народов армориканского Запада в 300 году до н. э., почему бы не сделать вывод, что это был народ венетов? Почему бы эти люди, которых Цезарь оценил как лучших мореплавателей Атлантики, не могли питать особого почтения к морским божествам, покровителям мореплавания? Если явного доказательства этого у нас нет, то есть предположения, имеющие серьезные основания.

А культ Диоскуров пришел с океана. И часть галлов — пришельцы с отдаленных островов. Сколько совпадений…

В самом деле, невозможно не вспомнить миф об основании Атлантиды, как он изложен в «Критии», — Клейто, заключенную Посейдоном в центре острова внутри храма-крепости и родившую двух близнецов, которые стали первыми царями Атлантиды, организаторами атлантского общества, которые преобразовали остров по очень своеобразному архитектурному плану и содействовали появлению искусства навигации.

Оттуда, где могла находиться Атлантида — вероятно, на северо-западе Европы, может быть, даже близ Гельголанда, — атланты, спасшиеся от катаклизма, рассеялись по районам, которые казались им наиболее безопасными, в том числе и по ближайшим к месту их рождения. Зачем им было совершать кругосветное путешествие, если так просто было найти еще малонаселенные территории на побережье Атлантики, которая была их морем, и попытаться худо-бедно воссоздать утраченную родину? Предполагать, что выжившие атланты расселились едва ли не по всему миру, — значит либо предполагать, что они были крайне многочисленны, либо что катастрофа не была настолько серьезной и смертоносной, как о ней говорят. По здравой логике выжить должны были очень немногие. Бежав к соседним или близким народам, они просто-напросто ушли в страны, уже принадлежавшие им: судя по тексту Платона, они уже давно завоевали часть атлантической Европы. То, что эти атлантические берега ощутили на себе последствия той приливной волны, которая уничтожила Атлантиду, не вызывает сомнений: но после бурь ситуация вновь нормализовалась, и некоторые атланты вполне могли, объединившись с другими выжившими представителями завоеванных народов, образовать с ними новые государства. И, если учесть, что венеты не были кельтами (а следовательно, и жители Гвинедда, и ирландские фиана, а также венецианцы), можно вывести рабочую гипотезу: атланты, сохранив память о своей цивилизации, а также о своих прежних занятиях, попытались воссоздать их на землях, на которых отныне жили. Это объяснило бы, почему венеты были так искушены в навигации. Это также объяснило бы появление больших мегалитических ансамблей — не только Карнака, но и Великобритании, Ирландии и даже Испании как реминисценций сакральной архитектуры, которая, похоже, была в чести на острове Атлантида. Небезынтересно отметить разительное сходство плана города атлантов, описанного в тексте Платона, с планом мегалитического памятника Стоунхендж, прекрасно различимым в наши дни.

В самом деле, если буквально следовать описанию, сделанному Критием, надо провести три концентрические окружности, изображающие три окружные стены, а внутри этого тройного круга нарисовать крест, изображающий большие каналы, причем один из этих каналов надо вывести за пределы кругов и довести до моря. Любопытно, что получается настоящий кельтский крест. А сообразно восстановленному плану окончательного и завершенного памятника Стоунхендж (учитывающему три периода строительства) надо точно так же провести три концентрические окружности и внутри этих кругов наметить крест, одна из ветвей которого, сориентирована на северо-восток, в направлении восхода солнца в летнее солнцестояние, образует входную дорогу в святилище. Таким образом опять вырисовывается знаменитый кельтский крест, который, может быть, совсем и не кельтский, а наследие народов, пришедших из другого места, из-за моря. Если кресты, которые называют кельтскими и которые можно видеть в Ирландии и Великобритании (но не в армориканской Бретани), — памятники сравнительно новые, датируемые самое раннее VII веком н. э., и в полной мере христианские, это значит, что кельтские христианские народы, чтобы отличаться от других, использовали символ, который еще не забылся и которому они придали новое значение. Таким же может быть объяснение некоторых вписанных в круг крестов, которые появлялись в средние века в регионах, где расцветали так называемые ереси, например, в катарской Окситании. Речь ни в коем случае не идет о влиянии атлантов: это просто значит, что самые архаические символы рано или поздно вновь используются другими религиозными или культурными системами и в дополнение к первоначальному смыслу получают новые значения. В конце концов, хорошо известно, что христианский крест — не христианский: в музеях более чем достаточно золотых крестов, датируемых бронзовым веком, то есть появившихся за тысячу или две тысячи лет до Рождества Христова, это общий солярный символ с четырьмя равными ветвями. И исторического Христа распяли на кресте не такого типа, потому что хорошо известно, что римляне обычно казнили на кресте тау-образной формы. Это первые христиане вновь использовали древний символ креста с четырьмя ветвями, удлинив одну из ветвей (латинский крест), чтобы сделать из него эмблему Христа — кстати, учтя созвучие имени Христос (помазанник) и латинского слова crux.

Итак, хоть однозначно утверждать что бы то ни было нельзя, в больших мегалитических ансамблях можно увидеть пережиток сакральной архитектуры атлантов, во всяком случае атлантов из рассказа саисских жрецов Солону, несколько пересмотренного и исправленного Платоном.

Но мегалиты — это не кельты. Было выдвинуто несколько теорий, стремившихся отождествить кельтов с древними атлантами, а друидизм представить как сохранившуюся религию атлантов. Изрядный абсурд. Кельты пришли с востока; все они в тот или иной момент первого тысячелетия до нашей эры пересекли Рейн. Кельты — никоим образом не люди моря, но на территории, где они поселились, в свою очередь пришли люди с моря и смешались с ними. Эти люди с моря принесли с собой культ Диоскуров, которого кельты не знали или не отправляли. Это все отмечено в исторических документах, отрицать которых нельзя, разве что огулом отвергнув все, что писали — порой достаточно путано — греческие и латинские авторы о народах крайнего Запада, с которыми они поддерживали более или менее постоянные связи.

Что касается друидизма, то, чтобы увидеть в нем наследие «мудрости атлантов», нужно очень постараться. Прежде всего следует признать, что о друидизме нам известно мало, а о религии, которую исповедовали атланты, и того меньше. Такое отождествление — не более чем домысел. Кстати, из свойств друидизма неизбежно следует, что это была индоевропейская религия — с известной троичностью функций и организацией класса жрецов, — даже если верования и обычаи автохтонных народов, обращенных в друидизм, глубоко изменили его и придали ему откровенно инородные элементы шаманского типа.

Ко всей этой путанице ведет тот факт, что авторы греческой и римской древности, сообщая что-либо о кельтах, почти не понимали ни смысла, ни важности этих реалий, а с другой стороны, чисто кельтская традиция включает в себя архаические элементы, не кельтские, но отражающие память о далеком прошлом крайнего Запада и реминисценции из него. Показателен один пример — Финна и фиана, хоть рассказы об их приключениях — сравнительно поздние. В самом деле, цикл о Финне связан с традицией великих охотников на северных оленей доисторических времен: если имена персонажей кельтские, если некоторые сюжеты, как «Диармаид и Гранине», прототип истории о Тристане и Изольде, включают немало кельтских элементов, если содружество фиана в какой-то степени послужило прообразом для знаменитого Круглого стола короля Артура, то основные схемы этого цикла — архаические и докельтские. Откуда они происходят? Тут можно допустить, со всеми оговорками, традицию, унаследованную от Атлантиды. Но это только гипотеза.

Однако есть настораживающие факты. Откуда в кельтской традиции это навязчивое представление о разбушевавшихся волнах? Откуда этот ритуал заклятия моря, над которым слегка посмеивается Аристотель? Почему эти люди знали миф о городе Исе, то и дело упорно вспоминая его?

Странные недомолвки встречаются в одной валлийской поэме, приписываемой Талиесину. Ничего точно утверждать нельзя, текст, вероятно, неполон или искажен, но можно понять, что король-чародей Мат, сын Матонви, из Гвинедда, «отпустил стихии на волю» при помощи своей знаменитой волшебной палочки, которую другие тексты приписывают ему в качестве атрибута. Тогда «разразилась буря и длилась четыре ночи в самый разгар прекрасного времени года. Люди падали, деревья больше не давали укрытия от ветра с моря». Но волшебник Гвиддион, племянник Мата, обязанный ему своим знанием магии, также герой мифологической эпопеи Гвинедда, загадочный персонаж, олицетворяющий друидизм — или представление о нем, — с таким же правом, как и чародей Мерлин, обладая некоторыми его чертами, держит со своим братом Амаэтоном совет, как справиться с бедствием. Амаэтон, «земледелец», — сын Дон, как и его брат, а Дон — это сестра Мата и олицетворение богини-матери (ирландская Дану). Оба делают «кольцо, обладавшее таким могуществом, что море не могло поглотить их лучшие отряды».[102]

Этот текст очень насыщен. Тут есть все: власть друидов над стихиями, друидский ветер, защита друидическими методами, осуществленная Гвиддионом, потому что кольцо явно имеет символическое значение и означает ритуалы заклятия бури, антагонизм между дядей по матери (Матом) и его племянником — его наследником и преемником по кельтскому обычаю, — сама фигура Мата, имя которого означает «медведь» и который связан с королевской функцией, «знание» Гвиддиона, имя которого связано с деревом и который олицетворяет применение растительной энергии — которая, похоже, была известна друидам,[103] участие Амаэтона, «земледельца», представляющего «людей сухопутья» в отличие от «моряков». Все эти элементы остаются таинственными, но передают состояние духа. В кельтской традиции есть некоторые следы, которые порой трудно понять и трудно определить для них место, но которые принадлежат не к кельтской коллективной памяти. Однако нет сомнения, что друидизм с его шаманскими, если не магическими, компонентами не собирался бороться с бушующими стихиями в память о катастрофическом наводнении, столь глубоко врезавшемся в их традицию.

Есть и бесспорные факты. Венеты — конечно, не кельты, а «пришельцы с отдаленных островов», о которых говорит Тимаген. Это умелые мореплаватели и завоеватели, даже в эпоху Цезаря. Их название говорит о «красивом», «белом» и прежде всего «священном» племени. Они — несомненно, последние потомки народов, имевших очень развитые познания в мореплавании, особый культ богов-близнецов — покровителей этого мореплавания и верование, что они — наследники богини-моря и бога, воплощающего таинственные и глубинные силы, которые одушевляют вселенную. И, главное, на их территории, в окрестностях Карнака и Локмариакера, находятся величайшие из известных мегалитических ансамблей.

Глава IV КАРНАК — СВЯТИЛИЩЕ В ЦЕНТРЕ МИРА

Рассматривая гигантские аллеи менгиров в Карнаке, невозможно не воспринимать его как храм под открытым небом, рассчитанный на то, чтобы тысячи паломников проводили в нем большие церемонии, солярный характер которых не вызывает ни малейших сомнений. Конечно, Карнак не единственное место, где есть аллеи менгиров. Конечно, общая структура аллей менгиров не всегда выглядит здесь очень ясной и в ней присутствует некий разброс, какого не обнаруживается в других аналогичных памятниках, как Эйвбери или Стоунхендж, кругообразная форма которых дает больше возможности для концентрации энергии. Но надо знать, что Эйвбери и Стоунхендж построены позже, чем Карнак, и что, если другие аллеи менгиров, другие кромлехи, возможно, и гармонигней, то для большой территориальной протяженности Карнака, который тянется с востока на запад, должны были существовать весомые причины.

Есть и еще кое-что, не лишенное интереса: Карнак находится почти в центре территории, поднявшейся из-под воды. Ее абсолютный геодезический центр расположен на острове Дюме, на траверзе Ла-Тюрбаль, на полпути между мысом Пириак и южной частью Бель-Иля. Но это не очень далеко от Карнака, и строители Карнака в любом случае, несомненно, не имели возможности с необходимой точностью установить реальный центр мира. Они определили его приблизительно. Впрочем, на острове Дюме было бы и невозможно воплотить все, что сделано в Карнаке: для грандиозного святилища такого рода необходима достаточная площадь, и территория Карнака с бедной почвой, где проглядывают гранитные жилы, особенно подходила для таких масштабных работ.

Это выдвигает на первый план представление об омфаллосе, пупе земли. Правду сказать, все народы хотели иметь собственный идеальный центр, который бы одновременно был центром их царства и, что логично, всего мира. Делос и Дельфы в Греции были не только пупами этого пышного цветения греческих городов, объединенных общей культурой, но еще и жизненными центрами, где в магическом и символическом плане производилось соединение видимого и невидимого, где встречались дыхания разных частей мира. В Таре в Ирландии, на этом вдохновенном холме, который столько раз занимали и использовали разные цивилизации, сменявшие друг друга на земле Острова Святых и Героев, также был омфаллос, даже если он не точно соответствовал геометрическому центру острова. Известно, что в Таре, именно при кельтах, собирались большие собрания, походившие одновременно на заседания политического органа и на религиозные ритуалы, и что эти собрания в жизни гэльского общества приобрели особое значение; тогда можно представить, что среди мегалитов (которые кельтское общество, по крайней мере отчасти, унаследовало) равнозначные и аналогичные собрания происходили в Карнаке. Не признавать эту возможность, даже квазидостоверный факт, значит отрицать исключительные усилия, затраченные при возведении этих памятников, а также сакральный характер этого места.

Именно в эпоху, когда сакральное и профанное были теснейшим образом связаны, когда не делали принципиального различия между видимым и невидимым, между материальным и тонким, территория Карнака представлялась совершенно исключительно подходящей для такого рода святилищ и такого рода коллективных мероприятий.

В самом деле, не прибегая к мудреным расчетам для построения геометрических фигур, пятиугольников или пентаграмм, путем соединения сакральных мест в пределах определенного периметра, к методу, который имеет полный успех в некоторых кругах, но не выдерживает мало-мальски серьезного анализа,[104] все-таки надо признать специфический характер региона Карнака: зона слабых, но частых сейсмических толчков, то есть нестабилизированной земной коры, соседство центра территории, поднявшейся из-под воды, узел самых плотных и самых частых теллурических токов, невероятная сеть подземных водных потоков, присутствие очень сильной радиоактивности, близость Гольфстрима, особо мягкий микроклимат. Можно лишь констатировать невероятный набор совпадений, и, как превосходно сказал Янн Брекильен, «совершенно потрясает, что их ученые могли точно определить конфигурацию теллурических потоков и горизонты грунтовых вод, о существовании которых, по здравой рационалистической логике, они не должны были даже подозревать. И тем не менее они это сделали. Отдельный менгир, как правило, находится над местом, где подземный поток разветвляется на два-три рукава. В кромлехе центральный менгир находится в точке разветвления, а над каждым потоком — камень круговой ограды. Дольмены тоже возведены над точками расхождения подземных горизонтов: крытая аллея Плоских Камней в Локмариакере точно следует течению ручья, который незримо течет под землей».[105] И Янн Брекильен даже задает вопрос: «Как люди, жившие шесть тысяч лет назад, могли не только знать о существовании подземных вод, но точно определять их течение и даже течение магнитных теллурических потоков?»

Было бы по меньшей мере рискованно и самонадеянно считать, что можешь ответить на этот вопрос. Но факт остается фактом: в Карнаке мы сталкиваемся с принципиально важной реалией — существованием гигантского святилища, построенного в соответствии с точными данными о магнетизме, теллуризме, потоках подземных вод, сейсмической активности, в общем, обо всем, что имеет отношение к оптимальным условиям для установления контакта между видимыми и невидимыми силами, что является главной функцией какого угодно святилища.

Эти соображения относятся к земле. Но не следовало бы забывать, что аллеи менгиров в Карнаке имеют равное отношение и к небу, это можно доказать, рассмотрев поля стоячих камней. В маленькой книге, посвященной «Скрытому Монсегюру»,[106] Раймонда Резников цитирует одно место из священной книги мандеев, «Книги Адама», известной под названием Назарейского кодекса, где речь идет о «верховном царе света» и «возвышенном обиталище в том мире, что находится над Аквилоном», из коего обиталища исторгается витальное дыхание. «Весь мир окружен, как оболочкой, безмерным океаном, за исключением северной части, где находится живительная вода, источник которой — в том же обиталище света, у подножия Божьего престола». И, процитировав этот гностический текст VIII века н. э., Раймонда Резников дает надлежащий комментарий о научных опытах, проделанных при помощи искусственных спутников, и о результатах, какие дали эти опыты. Так, обнаружилось существование «поясов радиации… исходящих из космического пространства и захваченных силовыми линиями магнитного поля Земли. Эти частицы идут из всего космоса, но в основном с Солнца, откуда они непрерывно выделяются. Эта бомбардировка частицами была бы смертельной, если бы нас не защищало магнитное поле; однако существует проход, через который этим частицам, обладающим высокой энергией, удается проскальзывать, — близ полюсов».

Так вот, если мы правильно поняли, эти высокие энергии, опасные, если их не отфильтровать, улавливает теллурический магнетизм. И можно предположить, что некоторые святилища были построены специально для улавливания этих энергий. В отношении такого памятника, как Стоунхендж, это кажется очевидным: тот факт, что Аполлон нисходит туда раз в девятнадцать лет, доказывает, что это лунарный символ, действующее существо, которое перезаряжается в уловителе солнечной энергии. А если учесть протяженность и расположение аллей менгиров Карнака (совсем непохожих на Стоунхендж, но зрительно ориентированных с востока на запад по определенным схемам), можно не сомневаться, что и здесь то же самое. Со своими менгирами, направленными в небо, положение которых продумано и согласовано, аллеи Карнака, вероятно, служат элементами уловителя солнечной энергии, куда паломники приходят в определенные периоды года, чтобы зарядиться. Это более чем гипотеза, это достоверный факт, доказательных предположений хватает — хотя бы внешне бессмысленная величина ансамбля. Карнак, как и внутреннее пространство Нью-Грейнджа, Бруга-на-Бойн из легенды, утром дня зимнего солнцестояния тоже представляет собой солнечную комнату, где человеческое существо может регенерироваться.

Но это может происходить только благодаря особому союзу Неба и Земли, настоящему священному браку. Элементы предания, сохранившие память об этом браке, вполне можно выявить.

Вернемся к мифу об основании Карнака — разумеется, это легенда о святом Корнелии, превратившем римских солдат в каменные глыбы. Эта легенда очень христианизирована. Она выглядит совершенно безобидно. Весь вопрос в том, кто кроется за обликом «святого» Корнелия.

Мы уже признали, что за фигурой Корнелия мог скрываться кельтский — но доиндоевропейский — бог, известный под именем Кернунна, рогатого бога. Мы уже сказали, что из его первоначальных атрибутов христианский «святой» сохранил рога быка, рядом с которым он всегда изображается.

Рога очень важны для оценки значимости символа. Это знак силы, кстати, часто изображавшийся в петроглифах мегалитических холмов, и не без причины. Но это еще и знак связи с тем, что находится наверху. Не имея возможности дать рогов «святому» Корнелию, рядом с ним поместили быка. Но и это не без причины. Ведь местная легенда объясняет его присутствие прежде всего тем фактом, что, когда Корнелия преследовали враги, он находился в колеснице, влекомой двумя быками. Таким образом, изобразить рядом с ним представителя крупного рогатого скота — вполне нормально.

Однако пойдем дальше. Это благочестивое объяснение никого не убедит. Если есть бык, значит, бык что-то означает. И совершенно естественно вспомнить о культе Митры, солярного бога, который, по преданию, приносил в жертву быка и кропил его кровью своих приверженцев, чтобы возродить их. Следовательно, бык — солярное животное, символизирующее те высокие энергии, что истекают от солнца, которые можно с осторожностью улавливать — это способен делать только бог, как Митра, или любой жрец, который представляет его, — и впоследствии раздавать верующим. С этой точки зрения Корнелий — нечто вроде бога-жреца, аналогичного Митре, который концентрирует в себе энергии, идущие свыше, и использует их, чтобы остановить врагов, превращая их в камни. Раз он это делает, значит, он приобрел грозные способности. Значит, проезжая по земле Карнака, он сумел уловить высшие энергии. Если перевести это в христианские представления, это очевидно было следствием молитвы, которую святой обратил к Богу, и вмешательства Бога в форме чуда.

Но эта метаморфоза римских солдат в стоячие камни вместе с тем сакрализует означенные камни: это застывшие человеческие существа, но тем не менее они сохраняют первоначальное значение, оккультное, тайное. Корнелий использует энергии свыше, чтобы некоторым образом распылить врагов, обездвижить их, заставив замереть во сне, который будет длиться веками. Но уловленной таким образом энергией звезд он мог бы распорядиться совсем иначе. Об этом говорит нам изображение быка рядом с ним: святой Корнелий обладает способностью при помощи рогов быка улавливать эти невидимые силы и, следовательно, способен защищать или разрушать то, что хочет. В этом качестве он — Кернунн, бог, приносящий изобилие, потому что изобилие возможно только, если земля эффективно улавливает все энергии неба, только в случае сакрального брака между небом и землей. Вот почему верующие христиане просят святого Корнелия защитить их рогатый скот — главный источник их доходов. Все логично. В таком случае можно понять, что ни в народных верованиях, ни в религии, которой живет народ, никогда не бывает суеверий, а лишь глубинные реалии в виде образов, иногда наивных, но всегда показательных для того, кто пожелает заглянуть за внешнюю оболочку и мысленно вернуться в более отдаленное время.

Вернемся в более отдаленное время. Если в качестве исходного постулата предположить, что Карнак, находящийся в самом сердце бывшей земли венетов, которые могли быть потомками или наследниками атлантов, — это святилище, возведенное по образцу великого храма Атлантиды, описанного Платоном, значит, надо изучить миф об основании Атлантиды в сопоставлении с мифом об основании Карнака.

О чем идет речь? О некой принцессе по имени Клейто, что значит «великолепная», «примечательная», и которая, согласно изложенному в «Критии» мифу, является богиней-матерью, божеством бесспорно теллурическим, потому что она происходит из племени, порожденного самой Землей. Именно Клейто — законная наследница этого острова, который пока не Атлантида и, стало быть, еще бесформенный, хаотичный, он только что возник из мрака. В более историческом плане Клейто не имеет реальной власти, она бессильна. Она находится в ситуации ожидания, она девственница. Она устремляет свои взгляды к небу, что в более реалистичном и прямом смысле значит, что она подставляет небу свой половой орган, ожидая существа мужского пола, которое ее оплодотворит. Переведем это в более научный язык: Клейто олицетворяет теллурические силы, бессильные дать жизнь, пока они не вступили в контакт с космическими силами, особенно солярными, которые должны прийти с неба.

Тогда появляется Посейдон, или, во всяком случае, тот, кого Критий так называет. Так кто же этот Посейдон? Морской бог? Еще нет, он станет им позже, и особо оговаривается, что в то время искусства мореплавания еще не знали. Это прежде всего бог вибраций, и именно поэтому его делают повелителем ветров, бурь и землетрясений. Его делают также покровителем лошадей, и позже, как говорится в тексте «Крития», при отправлении его культа ему приносят в жертву быков. Вот и опять бык, так или иначе связанный с мифическим основателем святилища, бык, который, следовательно, олицетворяет сосредоточенные силы, пойманные энергии, впоследствии подлежащие распределению. Посейдон — это бог-жрец, который концентрирует космические энергии и оплодотворяет землю, то есть Клейто. Так рождаются два близнеца, Диоскуры. Так начинается история Атлантиды. И эта Атлантида сводится к построению странного креста, вписанного в три концентрические окружности, в центре которых на троне восседает богиня, уже соляризованная, отныне всемогущая женщина-солнце, как та, что будет изображена на петроглифах холмов, а позже появится в облике Граинне в ирландской легенде, в обликах Изольды Белокурой или королевы Геньевры — в артуровских рассказах, последних свидетельствах сохранения древних мифов.

Если эту схему основания Атлантиды переместить в Карнак, надо сделать некоторые замечания, не лишенные курьезности. В самом деле, всегда отмечается фаллический облик менгиров, и на этом аспекте мужской сексуальности стоячего камня, агрессивной по природе, очень настаивают. Но, если подумать, этот мужской характер выражен не совсем ясно: ведь менгиры направлены не вниз, а вверх. Значит, они поднимаются не к девственной земле, ждущей оплодотворения. Напротив, они вырастают из земли, то есть женственности, чтобы подняться к небу, которое в принципе представляет собой мужской компонент. Тут видимая нестыковка, если не вопиющее противоречие.

Да нет же. Нет ничего логичней. Ведь менгиры аллей — не мужские фаллосы, а, как выявляет имя Клейто, женские клиторы в ожидании прихода мужского начала, которое должно оплодотворить землю. Это рискует шокировать благонравных людей, но такова реальность. В самом деле, известно, что в некоторых традициях, в частности в африканской, а также у семитов, клитор считается мужским фаллосом женщины, которая рождается с двумя компонентами — женским и мужским. Отсюда необходимость его удаления, которое лишает женщину мужского органа и придает ей полностью женский пол. Точно так же в этих традициях крайняя плоть мужчины, также рождающегося с двумя компонентами, неизбежно обретает женский аспект. Отсюда необходимость обрезания, в результате которого мужчина лишается женского органа, в абсолютной мере приобретая мужской пол.

К тому же слово «клитор», прежде чем так назвали определенную часть женского полового органа, означало драгоценный камень. Сразу же замечаешь связь клитора с менгиром. Понятно, почему богиня-мать Атлантиды носила имя Клейто: клитор — это не что иное, как примечательный камень, великолепный камень, который, поднявшись в небо в очевидном сексуальном ожидании, готов воспринять семя звезд. Земля находится в позе женщины, раскрывшейся и дошедшей до предела сексуального возбуждения, чтобы лучше воспринять и удержать во чреве вибрационные энергии, которые бог-жрец исторгает из Солнца, чтобы вернее направить к ней и совершить извечную литургию, то есть осуществить сакральный брак Неба и Земли.

Итак, вот что такое Карнак: территория, несомненно наиболее пригодная для символического и материального выражения такого священного брака, благодаря которому на этой земле возможна жизнь. Притом Карнак можно назвать и астрономической обсерваторией. Тут нет противоречия, потому что весь этот ансамбль нацелен в небо, улавливая малейшие знаки с его стороны. Можно назвать его и гигантским символическим кладбище, где менгиры символизируют души тех, кто умер и ждет в Ином Мире момента воплощения в новую жизнь. Тут нет противоречия, потому что великое святилище Карнака — это место восстановления под действием солярных сил, место, где происходят возрождения, будь то духовные, психические или материальные.

Ибо доминирует здесь надо всем идея солнечной комнаты. Она здесь главная, и ее великолепно описали и прославили ирландские легенды о сиде Бруг-на-Бойн. Нью-Грейндж открывает дверь для понимания Карнака, где все выглядит менее ясным, может быть, менее четким, но где протяженность святилища позволяет развернуть эту солнечную комнату, сделав ее доступной для большого числа людей, собирающихся для единой и одинаковой церемонии. Эта солнечная комната, которую передала нам кельтская традиция и которую, что любопытно, каждым летним солнцестоянием можно обнаружить и в замке Монсегюр, в контексте катарской традиции, — несомненно самый необыкновенный символ, какой нашел человеческий дух для того, чтобы выразить возрождение благодаря силам, происходящим из космоса. Это поэтический образ великой красоты, которую Тристан в тексте «Безумие Тристана» с восторгом описывает Изольде, которая его не узнает, и Марку, который ничего не понимает. Но этот поэтический образ несет в себе больше силы, чем кажется: он настолько проникает в подсознание, что никто не может его забыть, и все неосознанно ищут его, не слишком зная, куда направиться.

Конечно, к центру мира, будь то реальный центр либо тот, что по воле тех или иных людей объявлен реальным. Именно там на самом деле находится солнечная комната, как в Стоунхендже, где луч солнца падает на алтарный камень в сердце памятника, когда ночь позволяет дню проникнуть в области, в обычное время запретные. В Карнаке этот феномен уловить труднее из-за большой протяженности святилища. Но по своему географическому и мифологическому положению Карнак действительно находится в этом самом центре мира, куда должен идти каждый, чтобы возродиться.

Венеты, как мы сказали, вероятно, были потомками или наследниками последних атлантов, знавших, как строить солнечную комнату. Это знание они передали всем народам, строившим мегалиты. Но хорошо известно, что первые по дате — мегалиты Морбиана. Все идет оттуда. Карнак — воистину первичный центр, где может происходить слияние и откуда идет излучение веры, лучи женщины-солнца, питающей своих детей, которые приходят утолить жажду из источника жизни.

Медленный путь через аллеи менгиров Керлескан, Ле-Манио, Кермарио, Ле-Менек и Керзеро — это дорога посвящения, путь на запад, нечто вроде паломничества вместе с солнцем, чтобы наполниться его жаром, чтобы зажить новой жизнью. При виде каждого менгира хочется воскликнуть, как Шатобриан: «Поднимитесь, желанные грозы!» Но гроза гремит из земли, и символически в этом выражается безумное желание земли быть оплодотворенной небом: нужно, чтобы энергия земли встретилась с энергией неба, чтобы вспыхнула молния, чтобы наконец произошло это слияние, которое сделает землю матерью всех существ.

И во всех холмах, Карнака, Локмариакера и многих других, всеми своими огнями, не обжигая, сверкает лицо женщины-солнца. Единожды оплодотворенная, земля питает всех своих детей и даже принимает их, когда их дыхание пресекается. Потому что она должна дать им новую жизнь. Богиня Начал, Богиня Холмов — это Фея из легенд, которая ждет паломника в конце его странствия через постоянно беременный мир. Несовершенство убивает людей, но каждый знает, что где-то, под земной сенью, Женщина, совершенное воплощение божества, ждет своих верных для священного брака, который может быть совершен только в солнечной комнате. Вот в чем парадокс: чтобы подняться над холмами, сначала надо склониться, проползти через тайное отверстие «закрытого дворца королевы», пройти, сгибаясь, по темным коридорам, где порой пахнет могильной сыростью. Темнота сбивает с толку. Рискуешь заблудиться.

Но в солнечной комнате ждет ослепление — то ослепление, которое позволяет видеть сквозь стены. Карнак — одно из тех сакральных мест, где совершались странные ритуалы. Карнак с его бесчисленными камнями нам остается. К несчастью, мы утратили литургии, которые были с ним связаны. И кто сможет вновь их открыть?

Бьези — Ланво

Монсегюр

1987