Карусели над городом

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ. Мелкое разоблачение.

Наступило утро четвертого дня с тех пор, как был установлен контакт.

На судьбе нашей маленькой планетки это никак не отразилось.

Не изменилась жизнь и в Кулеминске, который неторопливо вращался вокруг земной оси, подставляя бока восходящему солнцу. Взрослые кулеминцы уже шли на работу. Еще ворочались в постелях школьники, которым теперь все чаще снились каникулы. Вернулась с ночного дежурства вполне выспавшаяся Анна Максимовна. На кухне, брезгливо морщась, намыливала шею Татьяна — ей сегодня предстояло сдавать зачет. Алексей Палыч по случаю свободного дня жарил на плите яичницу.

— Саша опять не ночевал? — спросила Анна Максимовна, когда сели за стол.

— У него рано утром полеты, — сказала Татьяна.

Анна Максимовна временно промолчала. Но Татьяна прекрасно понимала, в чей огород полетел камень. Некоторое время, сдерживая себя, она яростно кромсала вилкой яичницу. Из двух глазков она сделала четыре, потом — восемь, и на этом ее терпение истощилось.

— Ты, мама напрасно так беспокоишься. Меня мой муж вполне устраивает.

— Устраивает?

— Абсолютно!

— Ну, ну, — сказала Анна Максимовна. — Тебе виднее.

В голосе Анны Максимовны было столько тихого, но упорного сопротивления, что Татьяна вышла из себя окончательно.

— И я раз навсегда прошу, — сказала она звенящим голосом, — не будем больше обсуждать эту тему.

— Можно и не обсуждать, — согласилась Анна Максимовна. — И верно: поздно уже обсуждать.

Тут бы самое время было Алексею Палычу стукнуть кулаком по столу, чтобы подпрыгнули на нем ложки-тарелки. Но тогда это был бы не Алексей Палыч. Нет, так он не мог поступить. Ему, в его положении, вообще не надо было бы никак поступать. Но он мирно сказал:

— Аня, давайте не будем ссориться. Всем ведь нелегко: и тебе, и Танюшке. Тем более, что у нее сегодня зачет.

Тут очень хотелось бы написать, что Татьяна посмотрела на отца с благодарностью. Но это было бы неправдой. Правдой было только то, что она посмотрела. А точнее — метнула копье из-под длинных ресниц, которые так нравились летчику Саше. Отец-то уж совсем не имел права вмешиваться в дела взрослой дочери!

— Можно и не ссориться, — сказала Анна Максимовна. — Это ты верно заметил: женщинам всегда нелегко. Вот мужчинам полегче. У них времени много, они могут лялякать у пивного ларька, а могут продавщиц пугать. Вот, вроде тебя.

— Я — у ларька? — искренне изумился Алексей Палыч. — Да когда же я?..

— Я говорю: продавщиц пугать.

— Каких продавщиц?

— А Клавдию из овощного. Я у нее вчера была. Она мне селедки баночной оставила… «Прибежал, — говорит, — взлохмаченный весь, не то красный, не то зеленый… Кричит: „Чем ребенка кормить, чем ребенка кормить?!“ Я, — говорит, — испугалась: уж не с внуком ли вашим что случилось? А он весь стал бледный, затрясся и кричит: „Имени нет… имени нет три месяца!“ Я уж подумала, что у вас пожар или другое что… Вроде как не в себе человек».

С любопытством поглядев на отца, Татьяна отметила, что тот «весь стал бледный».

— Почему же — взлохмаченный? — растерянно спросил Алексей Палыч.

— Да уж не знаю почему.

— И когда я кричал на кого-нибудь?

— Ну, Клавдия и соврет — не дорого возьмет. Но ведь не все же она наврала?

— Мама, — скромно сказала Татьяна, — мне кажется, что папа не может быть красным, взлохмаченным и зеленым. Кричать он тоже не умеет…

— Умею, — с тихой угрозой сказал Алексей Палыч, начиная понимать, куда клонит настырное чадо.

— Не умеешь. Но ты, мама, обрати внимание на одну вещь: он интересовался, чем кормить ребенка.

— Ну и что? — спросила Анна Максимовна, еще не успевшая связать все факты в единый узел.

— А то, что продукты у нас пропали…

— Не пойму я, что ты одно к другому лепишь. Продукты Андрюшины. Разве отец не знает, чем мы его кормим?

— Андрюшу — знает… — многозначительно сказала Татьяна.

— Татьяна! — повысил голос Алексей Палыч. — У тебя во сколько зачет?

Татьяна поднялась из-за стола, повесила на плечо сумку и пошла к двери.

— Интересно, — сказала она, оборачиваясь, — как только я заговариваю о продуктах, ты сразу вспоминаешь о моей электричке.

Татьяна закрыла за собой дверь, но тут же приоткрыла ее снова.

— Интересно! — сказала она. — И даже — странно!

Дверь за Татьяной закрылась. В эту минуту Алексей Палыч не возражал бы, чтобы она закрылась навсегда.

— Алексей, — тихо сказала Анна Максимовна, — это ты взял продукты?

— Ну, я, — ответил Алексей Палыч.

— Зачем?

— Взял, — сказал Алексей Палыч. — Взял — принес. Хотел купить — спросил… купил… забыл спросить… забыл купить… забыл принести… забыл отнести… Зеленым я не был. Бледным не был. Желтым не был. Не кричал. Не трясся.

— Зачем? — настойчиво повторила Анна Максимовна.

— Не скажу! — строптиво заявил Алексей Палыч.

Анна Максимовна оперлась локтями о стол, уперлась подбородком в ладони. Алексей Палыч увидел, что из глаз ее катятся слезы.

— Алексей, — проговорила она, — у тебя есть твой ребенок.

Алексей Палыч, присев к жене, обнял ее за плечи и поцеловал в ухо.

— Аннушка, — сказал он, — у меня нет моего ребенка. Клянусь тебе в этом чем ты только хочешь. Во всей Вселенной у меня нет детей, кроме Татьяны, чтоб ей зачет сегодня не сдать. И не плачь, пожалуйста, попусту, иначе я тоже начну реветь. Ты посмотри, там же все на месте, кроме одной банки.

— Правда? — воскликнула Анна Максимовна, и вопрос этот относился вовсе не к банкам.

— Честное слово, — сказал Алексей Палыч, и ответ относился не к банкам тоже.

— Ладно, — сказала Анна Максимовна, — пора Андрюшку будить. Бог с ней, с этой проклятой банкой.

Когда Алексей Палыч вышел из дома, земля слегка покачивалась под ним. И было это вовсе не оттого, что ось земная, как выяснили давно астрономы, немного пошатывается.

За четыре дня чувство опасности несколько притупилось. У входа в подвал Алексей Палыч уже не озирался по сторонам, но, войдя, дверь все же запер.

— Палыч, привет, — сказал мальчик, и в тоне его явно слышалось удовольствие. — Я слышал, как ты идешь. А вчера здесь был не ты.

— А кто же? — встревожился Алексей Палыч.

— Не знаю. Я слышал, как он уходил. Ты, Палыч, не бойся. Я ничего не трогал, не шумел и не включал свет. Я только посмотрел в эту дырочку, — мальчик показал на окно, завешенное газетой.

— Как же он выглядел?

— Не так как ты.

— Это ясно. Не сможешь ли ты его нарисовать?

Алексей Палыч подал мальчику листок бумаги и карандаш. К его удивлению, мальчик очень легко, несколькими штрихами изобразил женскую фигуру. Рисунок оказался настолько верным, что ошибиться было невозможно.

— Это не он, а она, — вздохнул Алексей Палыч. — Это женщина. Ее зовут Ефросинья Дмитриевна. Что она делала?

— Ничего. Сказала: «Есть кто там?». Потом сказала: «Господи, господи». Потом ушла.

— «Господи, господи…» — пробормотал Алексей Палыч. — Этого еще не хватало. Впрочем, все равно пора тебя выводить отсюда. Ты уже не младенец.

Да, теперь уже нельзя было сказать, что перед Алексеем Палычем стоял младенец. За ночь мальчик подрос еще и теперь стал ростом примерно с Бориса. Алексей Палыч подвел его к стенке, к черте, проведенной карандашом. Все было точно до миллиметра.

— Значит, у вас слышат, о чем мы говорим? — спросил Алексей Палыч.

— У нас? — переспросил мальчик, и на лице его было искреннее недоумение.

— Ладно, — сказал Алексей Палыч, — это неважно. Лучше скажи: ты еще будешь расти?

— Теперь я знаю, почему Боря вчера говорил громко. Я не должен расти?

— Нам, вообще-то, не жалко, — пояснил Алексей Палыч. — Но ведь не можешь ты все время ходить в одеяле. А мы не можем менять тебе одежду так часто.

— Теперь я знаю, — сказал мальчик. — Я не буду расти.

— Есть хочешь?

Мальчик засмеялся.

— Вчера — есть, сегодня — есть. Разве всегда нужно есть?

— Мы едим каждый день, — осторожно сказал Алексей Палыч.

— А я не хочу. Но, если ты хочешь, давай, буду есть.

Алексей Палыч смутился и зачем-то похлопал себя по карманам.

— А у меня как раз нет еды. Я сейчас принесу.

— Не нужно, — сказал мальчик. — Я никогда не хочу.

— Слушай… — Алексей Палыч вдруг запнулся. Безликое это обращение давно уже ему не нравилось. — Как тебя зовут?

— Не знаю.

— Как тебя зовут у вас, дома?

— У нас? — снова удивился мальчик. — Я тебя не понимаю.

— У каждого человека есть имя. Меня зовут Алексей Палыч…

— Тебя зовут Палыч, — поправил мальчик.

— Ну, пускай, так. Борю зовут Борей. Тебя тоже надо как-то называть. Выбирай.

— Называй меня Палыч. Мне так нравится.

— Двух Палычей будет многовато. Лучше как-то по-другому назовем тебя.

— Тогда — Боря.

— Боря у нас уже есть. Еще думай.

— Сенька-зараза, — сказал мальчик.

— Что?! — переспросил Алексей Палыч.

Мальчик кивнул в сторону окна.

— Там они все время кричат: «Сенька-зараза, отдай мне! Сенька-зараза, не твой аут!» Наверное, Сенька-зараза хорошее имя, раз они все время кричат.

— Не совсем хорошее, — сказал Алексей Палыч, решив не пускаться в объяснения. — Давай я попробую.

Алексей Палыч задумался. Может быть, инопланетное происхождение мальчика было тому виной, что в голове учителя всплывали любые имена, кроме русских.

— Феликс! — воскликнул Алексей Палыч. — На нашем языке это означает «солнечный».[22]

— Тогда и зови на нашем языке, — сказал мальчик. — Сенька-зараза мне нравится больше, но пускай будет Солнечный.

— Нет, — возразил Алексей Палыч, у которого тоже имелись свои слабости. — Феликс звучит гораздо лучше. У нас в Кулеминске еще нет ни одного Феликса. Ты будешь первым. Согласен?

Мальчик согласился без особой охоты. Наверное, правду говорят, что первая любовь — самая сильная. Первой любовью Феликса продолжал оставаться Сенька-зараза.

— А теперь, Феликс, — сказал Алексей Палыч с некоторой торжественностью, — я иду за одеждой. А ты посиди тут тихо. Ладно?

— Посижу, — согласился Феликс.

Алексей Палыч направился к двери. Феликс его окликнул:

— Палыч…

— Да, Феликс?

— Они там бегают, кричат… — Феликс показал на окно. — А что они еще делают?

— Они? Ну, еще они учатся, спят, едят, смотрят телевизор, ездят на велосипедах, ходят в кино, просто бездельничают.

— Я тоже хочу бегать, кричать и учиться.

— Послезавтра каникулы, — сказал Алексей Палыч. — Учиться они перестанут.

— Я тоже хочу смотреть, ездить и просто бездельничать, — настойчиво повторил Феликс. — Ведь я такой же, как они. Это ты не такой.

— Ты прав, — подтвердил Алексей Палыч. — Ты такой, а я не такой. Но я был таким и поэтому тебя хорошо понимаю. Я тебе обещаю: ты будешь бегать, смотреть и все остальное.

— Правда?

— Правда.

— И я увижу Сеньку-заразу?

— Обязательно.

— Когда.

— Скоро, — неопределенно пообещал Алексей Палыч. — Ты меня жди. Я вернусь часа через два.

Алексей Палыч ушел. Точнее говоря, сбежал. Сбежал от вопросов, на которые ему все равно придется ответить…

Электричка привезла Алексея Палыча почти к самому магазину, который находился рядом со станцией. Надеясь, что уж здесь-то он знакомых не встретит, Алексей Палыч поднялся во второй этаж. В отделе верхней одежды не было ни одного покупателя.

— Будьте любезны… — обратился Алексей Палыч к девушке-продавщице, которая стояла за прилавком спиной к нему.

— Все на стеллажах, — сказала девушка, не оборачиваясь.

— Я бы хотел спросить… — замялся Алексей Палыч. — Может быть, вы посоветуете? Я, видите ли, полный профан в этих вопросах. — И Алексей Палыч даже слегка хихикнул, как бы показывая, сколь ничтожен он сам и его попытка обеспокоить…

— Я же сказала: все на стеллажах, — повторила девушка, не меняя позиции.

Тут следует сразу оговориться. Перед Алексеем Палычем стояла не бездельница и не грубиянка продавщица — из тех, которые видят в покупателях своих личных врагов. И не бездушная это была девушка, и не какая-нибудь уродина со скверным характером. Если разобраться, то виноват был сам Алексей Палыч. Просто зашел он не вовремя, Девушка была занята важным делом: в маленькое зеркальце она рассматривала прыщик, вскочивший у нее на левой брови. Одновременно она решала важный вопрос: сковырнуть или оставить? Поэтому каждому должно быть понятно, что Алексей Палыч со своими делами был ей ни к чему.

Однако и Алексея Палыча можно понять. Деваться ему было некуда.

— Простите, но я хотел бы…

— О господи! — сказал продавщица, оборачиваясь. — Никакой совести у людей нет! Вам же русским языком ска… — И вдруг лицо девушки из скучного и недовольного мгновенно превратилось в приветливое и улыбающееся. — Алексей Палыч, здравствуйте! — сказала она. — Что бы вы хотели, Алексей Палыч?

Алексей Палыч напрягся, вспоминая, как зовут его бывшую ученицу.

— Здравствуй, Клава, — осторожно сказал Алексей Палыч и понял, что угадал. — Мне бы комплект одежды для мальчика.

— На какой возраст?

— Примерно на такой, — Алексей Палыч отметил рукой высоту на уровне своего плеча.

— Сорок второй, — определила Клава. Она огляделась и добавила шепотом, хотя в отделе по-прежнему никого не было: — Есть джинсовый костюм…

— А это хорошо? — спросил Алексей Палыч, тоже невольно понижая голос.

— Да вы что, Алексей Палыч! — изумилась Клава. — Я последний оставила, для себя.

— Тогда, может, не надо, если последний?

— Да ладно уж, берите, — вздохнула Клава. — У меня еще есть. Сорок один рубль.

— Еще бы рубашку… Нет, две рубашки. И двое трусов. И две майки.

Клава выложила на прилавок несколько стопок белья.

— Выбирайте, пожалуйста.

Не успел Алексей Палыч отложить в сторону нужные вещи, как за спиной его послышался голос:

— Добрый день, Алексей Палыч. Тоже прогуливаете?

Алексей Палыч обернулся. Рядом с ним стояла учительница английского, та самая, которую он недавно чуть не сбил с лестницы.

— Здравствуйте, Елена Сергеевна. «Вас-то какого лешего сюда принесло?» — последнюю фразу Алексей Палыч произнес мысленно.

Елена Сергеевна опытным женским глазом впилась в незавернутый еще костюм.

— Ой, и мне нужен точно такой же! Вот повезло!

— Последний, — сухо сказала Клава, которая у Елены Сергеевны не училась.

У Алексея Палыча не было ни малейшего желания, чтобы эта встреча осталась в памяти Елены Сергеевны.

Он умоляюще посмотрел на Клаву и даже чуть шевельнул веком, как бы вроде подмигнул.

— Последний… остался, — сказала Клава, доставая из-под прилавка точно такой же костюм.

— Спасибо вам, девушка, — растроганно произнесла Елена Сергеевна и приветливо посмотрела на Алексея Палыча. — А вы, Алексей Палыч, оказывается, не такой уж и нерасторопный. И как это вы пронюхали? Я уже полгода ищу.

— Ничего не пронюхал, — сказал Алексей Палыч. — И вообще, я тут случайно. И вообще, это я не для себя. Не для себя и вообще…

Взяв первое попавшееся белье и костюм, Алексей Палыч вылетел из магазина. А чего было вылетать? Нечего было вылетать, потому что в памяти Елены Сергеевны прочно осели и джинсовый костюм, и белье, которое нервно пошвырял в портфель Алексей Палыч.

Когда Алексей Палыч вернулся в лабораторию, он увидел такую картину: Борис и Феликс сидели за столом, между ними стояли шахматная доска с фигурами. Они спорили. В том, что шахматисты спорят, нет ничего удивительного — в шахматном кружке кулеминского Дворца культуры бывали даже и драки. Но вот о чем они спорили, Алексей Палыч понял не сразу.

— Разве я неправильно сходил? — спрашивал Феликс. — Ты же сам показывал, что конь ходит так.

— Правильно, но плохо, — отвечал Борис. — Я его бесплатно возьму.

— Бери, пожалуйста.

— Так не играют.

— Почему? — удивился Феликс. — Ты ведь объяснил: нужно взять как можно больше фигур противника. Я — противник. Вот и бери. Тебе ведь хочется взять?

— Мало ли, что хочется… Мне, может, хочется десять фигур взять!

Феликс аккуратно отсчитал десять своих фигур, сгреб их с доски и протянул Борису:

— Бери десять, пожалуйста.

— Ну, и с чем ты остался?

— У меня осталось шесть штук, — дружелюбно ответил Феликс. — Дать тебе еще?

Борис снова поставил фигуры на прежнее место.

— Так не играют, — сказал он. — Ты пойми, я должен стараться взять у тебя, а ты у меня.

— Я стараюсь. Но ведь ты не даешь. Ты дай, тогда я тоже возьму.

— Я же тебе объяснил! — повысил голос Борис. — Игра в том и заключается, чтобы не отдавать ничего!

— Ты опять говоришь громко, — сказал Феликс. — Я не понимаю. Хочешь взять — не берешь. Нужно взять больше — нужно не давать ничего. Я хочу взять — нельзя. Ты хочешь взять — нельзя. Никто никому ничего не дает, а взять нужно…

— Не взять — просто взять, а взять — слопать.

— Слопать?

— Ну, съесть.

— Съесть? Разве это тоже едят?

— Выиграть, — простонал Борис. — Это называется выиграть фигуру. Вот, смотри. — Борис снял с доски коня, а на его место подвинул свою пешку. — А теперь ты постарайся у меня что-нибудь выиграть.

— Понимаю, — сказал Феликс. Он убрал с доски белого короля, а на его место переставил свою пешку, которую от короля отделяло пять клеток.

Борис смахнул с доски фигуры на стол.

— Вот и поговори с ним, — сказал он, обращаясь к Алексею Палычу.

Феликс не обиделся. Похоже даже было, что он обрадовался.

— Теперь ты взял все, — сказал он. — Теперь ты доволен?

— Все?! — заорал Борис. — Все у меня и дома были. Незачем было их приносить.

— Если незачем, то зачем принес? — спросил Феликс.

— Да, с тобой не соскучишься! — сказал Борис.

— Тебе со мной весело?

— Еще и как… — вздохнул Борис.

Алексей Палыч решил, что наступило время вмешаться. За Феликса он не опасался: кажется, у того был спокойный характер. Алексей Палыч решил пощадить нервы Бориса. Нервы эти, как понимал учитель, скоро потребуются все до единого.

— Боря, — примирительно сказал Алексей Палыч, — ты представь, что попал в незнакомую страну. И вот тебя учат играть в круглики…

— Какие круглики?

— Ну, допустим, у них такая игра.

— Буду делать, как они, и научусь.

— Вот как раз в шахматы так нельзя. Если ты будешь повторять ходы противника, то обязательно проиграешь. Уметь играть и уметь обучать игре — это совершенно разные умения. И давай договоримся — не нервничать. Думаю, что умение обучать нам понадобится в ближайшее время больше всего. В особенности тебе. Но об этом мы поговорим позже. А теперь давай займемся примеркой.

Когда Феликса переодели, вид у него оказался приличный. Даже слишком приличный, словно его только что вынули из витрины.

— Ну, как? — спросил Алексей Палыч.

— Ничего, — ответил Борис. — Если бы ему немного штаны запачкать… курточку чуток порвать… ботинки грязью потереть…

— А вот это он сделает уже с твоей помощью, — сказал Алексей Палыч. — Боря, мне кажется, что мы больше не имеем права его здесь держать. Иначе все это не имеет смысла. И еще я тебе вот что хочу сказать: он сейчас примерно твой ровесник, и ты ему нужен больше, чем я.