Катастрофа

В школе

Как только учительница сообщила, что Мари-Анн из-за болезни легких будет теперь учиться в санаторной школе, Эстер, сидевшая за первой партой, вскочила и спросила, можно ли ей перебраться к Инге. Эстер была очень плохой девочкой. На первой парте она сидела в наказание, потому что совсем не слушала, что говорят учителя, колола карандашом или булавкой соседа по парте и сидящих впереди и дралась на переменах. Инга же училась на одни пятерки и была самой тихой девочкой в классе. Поэтому учительница, основательно все взвесив, сказала:

— Ну ладно, может быть, Инга сумеет повлиять на тебя.

Эстер схватила под мышку свои вещи, чтобы помчаться к задней парте, где сидела Инга, но учительница остановила ее:

— Погоди, пусть лучше Инга пересядет на первую парту! А последнюю парту мы потом вынесем, и в классе станет просторнее!

Похоже было, что старая толстая и неповоротливая учительница не прочь всех детей посадить за первые парты — поближе к себе, однако парты, к сожалению, стояли в три ряда. Ну, по крайней мере, забияка Эстер и лопоухий лентяй Пауль, и маленький вредный Алари должны были находиться в радиусе ее досягаемости.

Инге ни капельки не понравилась перемена места. Конечно, она хотела бы сидеть на первой парте, но только без соседей: тогда бы класс остался у нее за спиной и она могла бы обо всех забыть, чувствовать себя совсем одной или разве что вдвоем с учительницей; никто бы не пихал ее локтем и не надоедал болтовней. Она не любила таких, как Эстер, кто стремились разделить с кем-нибудь свою парту — им скучно в обществе самих себя. Каждое утро по дороге в школу она про себя мечтала о том, чтобы Мари-Анн заболела, тогда она весь день будет полной хозяйкой своей парты. Теперь так и было бы — много-много дней подряд, если бы Эстер все не испортила. Она ненавидела Эстер! Ей стало жаль себя и даже Мари-Анн. Правда, Мари-Анн любила поболтать, но в общем была тихой девочкой. Инга могла повлиять на нее — та тотчас умолкала, стоило Инге сердито взглянуть в ее сторону. И та и другая терпеть не могли уроков физкультуры. Мари-Анн, долговязая и сутулая, казалась старше других, Инга же была самой маленькой в классе — обе они во время физкультуры держались в сторонке. Мари-Анн потирала руки, почесывала голые ляжки и смущенно улыбалась; Инга с отчаянием загнанного в угол зверька косилась на коня, козла, брусья и прочие чудовища и на не знавшую пощады учительницу физкультуры. Зато Эстер стрелой взлетала вверх по канату под самый потолок. И мяч ловила, как кошка, и насмехалась над недотепами. Смех у нее был особенный. В нем было что-то противное: будто по полу с шуршанием бежали серые мышки.

Инга исподлобья оглядела Эстер. Вид у Эстер был неопрятный. Рукава голубой форменной блузки стали серыми, ногти длинные, как у ястреба, и под ними траурная кайма, впрочем, два ногтя обгрызаны; черные как вороново крыло волосы забились за воротник — может, в них и белые букашки копошатся? Хотя вряд ли, совсем недавно врач проверяла, нет ли вшей. И все-таки при этой мысли у Инги мурашки пробежали по спине и она отодвинулась от Эстер подальше. Эстер сидела спокойно, только сопела, но именно это угнетало Ингу сильнее, чем тихая болтовня Мари-Анн. Это сопение заставляло Ингу все время быть настороже. И не зря — в конце занятий Эстер-таки неожиданно сообщила хриплым голосом:

— Училка велела, чтоб ты подтянула меня по математике!

— Ладно, — сказала Инга, потому что по школьным правилам слово учителя — закон.

— Приходи к нам! — сказала Эстер.

— А где ты живешь?

— Ха, в школе, конечно.

Верно, иначе и быть не могло, ведь мать Эстер работала в школе техничкой и где-то в этом доме у них была квартира, служебная квартира. Эстер казалась неотделимой от школы. Правда, в их классе она училась не все время. Она пришла к ним, оставшись на второй год, то ли в прошлом, то ли в позапрошлом году, Инга уже не помнила точно, да и никто в их классе не помнил, потому что все с самого начала привыкли к ней, как привыкли к дяде Рашпилю, к рыжей школьной кошке и прочему школьному инвентарю.

Инга думала, что Эстер живет где-нибудь в подвале, в гардеробе, в котельной или же на чердаке. К ее удивлению, Эстер распахнула совсем незаметную грязновато-белую дверь здесь же, на первом этаже; точно такую же, как двери классов, только одностворчатую.

— Входи! — толкнула Эстер Ингу в плечо.

И вдруг школы не стало, не стало этого длинного, похожего на пенал здания, к которому привыкла Инга. На нее навалились полумрак и тяжелый спертый воздух. Инга чуть не задохнулась. Сначала она не поняла, почему в этой комнате так темно, словно сумерки наступили, хотя на самом деле был разгар дня. Потом она заметила, что на окнах висят плотные гардины. Эстер не стала их полностью отдергивать, а лишь настолько, чтобы на край стола упала полоска света. Туда она и усадила Ингу.

Вся эта комната казалась какой-то не такой. Не то чтобы необычной, этого Инга не сказала бы, потому что комната была как комната и вещи в ней как во всякой комнате, но и вещи были какие-то не такие. Они наводили на странные мысли: в углу распластался похожий на дорожный каток диван; посреди комнаты, одним краем у окна, другим доходя почти до дверей, стоял огромный круглый стол; окно и дверь были очень узкие, непривычно высокие и узкие. Как внесли сюда этот стол и этот диван? Одно из двух: либо эти вещи были сделаны в этой комнате, либо они были поставлены здесь еще когда не было комнаты, а потом вокруг возвели стены — замуровали их. Оба варианта казались нелепыми. И эта сероватая занавеска с гномиками, единственное светлое пятно в комнате, она скрывала какой-то закуток, в котором исчезла Эстер. Что там? Еще одна комната или кухня? Или там дверь, через которую втащили стол и диван? Что-то было не так; то ли что-то напутано, то ли спрятано…

Эстер вынырнула из-за занавески.

— Как тебе у нас нравится?

Инга вздрогнула.

— Нравится, да, нравится, — испуганно пробормотала она.

— А что тебе нравится? — хитро спросила Эстер.

Инга еще раз окинула взглядом комнату.

— Занавеска, эта занавеска с гномиками, — сказала она и запнулась, поняв, что сказала не то. — Мне нравятся гномы, — попыталась она объяснить, но почувствовала, как еще больше запутывается.

— Ах эти! Фи, они злюки! — презрительно воскликнула Эстер. Прозвучало это так, будто гномики были какие-то ущербные. И Инга с испугом заметила, что гномики закивали головами. Они все так же горбились, выражение лиц у них не изменилось, с той же легкой ухмылкой висели они на занавеске, и только их головы покачивались туда-сюда и, как будто с усмешкой, они повторяли про себя: ты-смотри-ты-смотри-ты-смотри…

— А этот коврик? Тебе нравится этот коврик? — поинтересовалась Эстер, прыгая на диван, и взгляд Инги, вопреки желанию, последовал за ней: над диваном и впрямь висел коврик. Он был таким темным, что сливался с обстановкой и с коричневато-лиловым рисунком обоев, наверно, потому Инга его сразу и не заметила. Из темной глубины коврика выплывали три белых пятна — три лебедя.

— Тебе хотелось бы полетать на них? Ночью? — произнесла Эстер неожиданно мягким, мечтательным голосом. И когда она это спрашивала, она была совсем как Мари-Анн, словно бы Мари-Анн вдруг вернулась и улыбается, робко, смущенно, и глаза у нее такие же темные, как мягкий коврик за ее спиной. Рука Эстер скользнула по коврику, по лебединой шее. Шея изогнулась, как будто лебедь боялся щекотки. Инга видела это совершенно ясно.

Что же это? — недоумевала Инга.

Вначале, по дороге домой, начиная приходить в себя от испуга, она была возбуждена: теперь она знала нечто такое, о чем другие и не подозревают. Школа стала для нее чем-то бо́льшим. Но тут она мотнула головой — она уже не маленькая, чтобы обманывать себя. Такого не бывает, слишком уж все это похоже на сказку, а сказка оттого и сказка, что в ней бывает то, чего на самом деле не бывает. Значит, на самом деле ничего такого нет. Но она же видела? А что она, собственно, видела? Может, ей все причудилось? Разве не могла занавеска колыхнуться от сквозняка, а ковер шевельнуться оттого, что к нему прикоснулась Эстер? Просто создалось такое впечатление?.. Она широко раскрыла глаза, чтобы отчетливее вспомнить все происшедшее, и снова перед ее взором возникли кивающие гномики, и снова ей стало не по себе.

Это надо проверить, обязательно проверить, решила она, чтобы избавиться от страха.

Вечером она была готова тут же обо всем порасспросить Эстер. Однако утром, по дороге в школу, все представилось ей не то чтобы сном, а просто комната Эстер со всеми своими чудесами отдалилась куда-то, так что было бы смешно спрашивать, кивают ли гномики и почему… Эстер еще высмеет ее. Инга решила, что можно ведь снова пойти туда и еще раз во всем убедиться, но когда Эстер в конце занятий спросила, придет ли она сегодня заниматься с ней, у Инги как будто само собой слетело с губ:

— А не лучше ли сегодня ко мне? Давай будем по очереди — один день у нас, другой у вас!

— Ладно, — согласилась Эстер.

В коридоре, у лесенки, которая вела из раздевалки во двор, около двери котельной стояла техничка и разговаривала с истопником. Техничка, или Эстерина мама, или Элла-звонариха, как ее прозвали, потому что она давала звонки на урок и с урока, что-то раздраженно доказывала дяде Рашпилю, смотревшему под ноги и почесывавшему затылок. На нянечке был застиранный синий халат, из-под которого виднелся подол красного цветастого шелкового платья. Ноги у нее были тоненькие, как спички, и неуклюжие мальчишечьи ботинки казались на них копытами. Великан-истопник был в высоких резиновых сапогах, на голове — восьмиугольная шоферская фуражка. На заросшем щетиной лице поблескивал единственный маленький глаз, второй глаз был закрыт, и из него сочился гной.

Эстер бросилась вниз по лестнице навстречу Инге и крикнула:

— Пошли!

— Ну-ну, куда это! — рассердилась мать Эстер, неожиданно повернувшись к девочкам.

Инга заметила, что у нее яркие красные губы и большие, как тарелки, глаза, светившиеся на худощавом лице.

— Я пойду к Инге заниматься, — объяснила Эстер. — Это та самая умная девочка, что будет подтягивать меня по математике.

— Ясно, — произнесла мать Эстер, и глаза ее потухли.

Дети группами возвращались домой. Некоторые шли вниз по аллее, другие вверх, шли впереди и позади Инги и Эстер. От компании мальчишек отделился Алари, побежал за девочками и начал дразниться:

— Элла-звонариха, старая кудлариха, дринь-дринь!

Эстер резко обернулась, зашипела, как кошка, и замахнулась портфелем, но Алари оказался проворнее. Большими козлиными прыжками он вернулся под защиту компании мальчишек. Эстер и не пыталась его преследовать. Она спокойно ступала рядом с Ингой и даже усмехалась про себя. Инга была ошарашена: Эстер, задира и забияка, так спокойно отнеслась к тому, что дразнят ее мать! Если бы Алари просто крикнул: Элла-звонариха! А ведь он сказал куда хуже. И Эстер… Будто так и должно быть.

Инга жила на втором этаже большого каменного дома. У них были просторные комнаты и светлый паркет. Из кухни приковыляла бабушка — в одной руке у нее была палка, другой она опиралась о косяк, — выглянула в прихожую и позвала: «Иди обедать!»

— Я не могу, — возразила Инга. — Сперва я должна позаниматься с Эстер.

Инга разозлилась: вечно бабушка пристает со своей едой в самое неподходящее время.

Комната Инги была прямо-таки создана для занятий: у правой стены стояла доходившая до самого потолка книжная полка, письменный стол под окном был покрыт зеленой бумагой — говорят, это полезно для глаз… Эстер уселась за стол, раскрыла тетрадку по математике, погрызла шариковую ручку и неожиданно спросила:

— Это твоя бабушка?

— Да, бабушка, — ответила Инга.

— Она с вами живет?

— Конечно, с нами.

— А на кухне у нее сушатся травы?

— Какие травы? — не поняла Инга. Ей показалось, что Эстер, вместо того чтобы учить уроки, решила подразнить ее.

— Ну, разные травы, которые она собирает, — хитро усмехнулась Эстер.

— Моя бабушка никаких трав не собирает! — отрезала Инга.

— Ха-ха, — засмеялась Эстер. — Кого ты дурачишь?

— Не собирает!

— Ты хочешь сказать, что она не сушит тра́вы у вас на кухне и не варит из них всякие зелья? — прищурившись, спросила Эстер.

— Не варит!

— Значит, она варит их где-то в другом месте. Просто ты не знаешь. У моей бабки в деревне вся кухня забита травами, они свисают с потолка и растут прямо на полу, мне то и дело приходится полоть пол, а когда бабка начинает их варить, она выгоняет меня из кухни и сама все время что-то бормочет. Ты понаблюдай как-нибудь за своей бабушкой, — Эстер перешла на шепот. — Когда она ночью встанет с постели. Старухи — они хитрые. Она будет ждать, пока ты заснешь, а ты не засыпай, выглядывай из-под одеяла и, как только она вылезет в окно, выскочи из постели и посмотри, в какую сторону она пошла!

— Моя бабушка не лазает по ночам в окна! — громко ответила Инга. Эстер еще что-то советует ей, будто знает ее бабушку лучше, чем сама Инга!

— Тсс! — поднесла Эстер палец к губам и захихикала: — Откуда тебе знать, что она не лазает, видела, что ли?

— Что?

— Ну, что она вылезает в окно.

— Нет, не видела!

— Так откуда же ты знаешь, если не видела? — с издевкой произнесла Эстер и расхохоталась.

Инга разозлилась, но постаралась ответить так же насмешливо и так же холодно, как Эстер:

— Ты что, дурой меня считаешь? Я не маленькая, чтобы верить в такие вещи!

— Чему же ты не веришь? — спросила Эстер, снова хитро прищурившись.

— Вот ничему не верю! А ты просто сумасшедшая, если говоришь такую ерунду и сама в нее веришь!

— Ну и пусть. А ты зато дура, — хладнокровно возразила Эстер.

— Почему дура? — спросила ошарашенная Инга.

— Потому, что тот, кто не сумасшедший, тот просто дурак!

Инга потрясла головой. Слова Эстер привели ее в замешательство.

Эстер тихо, как кошка, придвинулась к Инге и зашептала прямо в ухо:

— А ты веришь, что в котельной стоят котлы и под ними горит огонь, и что у дядьки Рашпиля на голове рог, веришь? Ну что? Или хочешь сама убедиться?

Инга сумела взять себя в руки.

— Ничего я не хочу! — крикнула она. — И вообще, убирайся отсюда, я не хочу тебя видеть, сейчас же уходи.

Эстер была такая противная, грязная, и вообще, — что все это значит! Вместо того чтобы учиться, Эстер изводит ее идиотскими сказками — и она им верит! Она должна заниматься с Эстер, а не слушать ее! Именно теперь, когда Эстер, высокомерно пожав плечами, выплыла за дверь, до Инги дошло: ведь Эстер должна учиться. Что бы там ни было, но она должна решить задачу по математике и выучить стихотворение на русском языке. И она, Инга, обязана проследить, чтобы Эстер приготовила уроки, значит, все же Эстер должна подчиняться ей, а не наоборот!

Мне надо пойти и проверить, занимается ли она. Это мой долг, хотя, возможно, мне это и неприятно! — так рассуждала Инга вслух. И где-то в глубине души у нее поднималось скрытое торжество.

Инга поспешила к школе и постучалась в узкую белую дверь на первом этаже. Ей никто не открыл. Она подергала ручку — дверь оказалась запертой. У второй смены как раз была перемена. Инга решила подняться на третий этаж, где был звонок, наверняка мама Эстер там. Она, надо думать, знает, где Эстер.

На лестнице Ингу обогнали старшеклассники. Когда-нибудь и она будет такой же умной, как они, даже умнее, чем они сейчас. С каждым годом она будет становиться все умнее, так как выучит все, что написано в книгах. На стене между вторым и третьим этажами висел плакат, гласивший, что сияющих вершин науки достигнет только тот, кто бесстрашно преодолеет крутые тропы. Сам плакат был голубым, а белые буквы на нем сияли и впрямь как снежные пики. Этот плакат всякий раз вселял в Ингу бодрость. Она станет ученым, человеком, который знает все!

Как только Инга занесла ногу на последнюю ступеньку, зазвенел звонок — на кнопку нажимала Эстер, рядом стояла ее мать.

— Нам задали на завтра по русскому длинное стихотворение, я пришла проверить, выучила ли Эстер, — объяснила Инга.

— Как же, она да выучила! — воскликнула мать Эстер. — А ну, марш учиться!

Эстер скакала впереди Инги вниз по лестнице, вид у нее был далеко не обиженный. Похоже, она вовсе не сердилась на Ингу. Она, как и в прошлый раз, усадила Ингу за круглый стол, сама села напротив и сказала:

— Ты читай мне по одной строчке, а я буду повторять, так я лучше запомню.

На самом же деле Эстер просто не хотела читать, поскольку плохо разбиралась в русских буквах. Инга это знала, но решила не спорить и начала читать:

— За морями, за горами…

— Ой, погоди, — сказала Эстер, — так я ничего не запомню. Я лучше прилягу на эту улиткину софу, а ты читай. Так я в момент запомню!

— Это не улиткина софа, — поправила ее Инга, — это вовсе диван-улитка.

— Ну, тогда улиткин диван, — ответила Эстер, сладко зевая и потягиваясь, так, что хрустнули все ее косточки и даже спинка дивана.

— Не улиткин диван, а диван-улитка, — снова поправила ее Инга, — потому что он не улиткин, а просто такой диван.

— Нет, именно улиткин, — с жаром возразила Эстер.

— Нет! — крикнула Инга. Эстер не понимает самых простых вещей!

— Улиткин! — завизжала Эстер, вскакивая с дивана. — Улиткин, потому что улитка приползает сюда и ложится, когда ей вздумается!

Инга на мгновение оцепенела.

— К-какая улитка? — заикаясь, произнесла она наконец.

— Улитка, — повторила Эстер, уставившись на Ингу. Рот у нее был раскрыт, будто она была поражена, что Инга еще нуждается в каких-то пояснениях, и тут она словно бы и сама испугалась. — Большая улитка, огромная, как куча компоста, — добавила она уже шепотом.

Инга быстро оглянулась. Там ничего не было, и все же ей показалось, будто по ее спине ползет что-то холодное и скользкое.

— Она появляется не оттуда, — успокоила ее Эстер, — она вползает через дверь.

Инга вздрогнула и посмотрела на дверь.

— Нет, не отсюда, — сказала Эстер.

— А откуда?

— Откуда? — повторила Эстер и, жутко вращая вытаращенными глазами, затараторила: — Из маленькой двери, маленькой коричневой двери… Ты ищешь, где эта дверь? — зашипела она.

— Нет, — поспешно возразила Инга, — нет-нет. Мне некогда, я заглянула лишь на минутку напомнить тебе, чтобы ты выучила уроки. Меня дома ждут!

Она попятилась к двери, прежде взглянув, белая ли она. Для одного дня было более чем достаточно!

Господи, зачем все это? — в отчаянии восклицала она, спеша домой и то и дело оглядываясь назад. Ей все время казалось, что по аллее вслед за нею ползет что-то огромное и бесформенное. В конце концов она не выдержала, повернулась и остановилась, плотно прижавшись спиной к дереву. Она не могла просто так обратиться в бегство, если чего-то очень боялась, она должна была смотреть прямо в глаза опасности. Если бы она сумела схватить страх! Если бы она была большой-большой и широкой, как тонкий лист бумаги, если бы она смогла схватить страх и обернуться вокруг него! Нет, так ничего не выйдет, с одной стороны она завернет его в себя, а с другой все-таки останется открытой… Если бы можно было разделиться на два листа и свернуться сразу в обе стороны… то незащищенный тыл оказался бы между двумя листами. Она должна бы стать круглой! Шар, и со всех сторон глаза — тогда бы она видела страх так далеко, насколько хватает глаз. И если бы она стала шаром, она могла бы двигаться во все стороны, потому что движение в одном направлении значило бы, что она отступила от других направлений… Мимо прошел мужчина с большим черным портфелем, затем невысокая женщина с маленькой сумочкой и зеленой авоськой, из которой выглядывали кочан капусты и пакеты с молоком. Прошагали мимо старшеклассники, те самые, что чуть не сбили ее с ног в школе, когда она поднималась по лестнице. Все они так спокойны. Неужели они ни о чем не догадываются или просто не придают этому значения? Не может быть, чтобы они не знали, кто-то все же знает — ведь они не слепые. И почему Алари обозвал Эстерину мать? Но учителя-то должны знать! А если они не верят? Ведь и она не верит, вернее, не хочет верить, но не может оставаться спокойной… Неужели она не в состоянии идти, как идут другие, и не подавать вида, не озираться по сторонам, не мчаться в комнату Эстер и не думать — главное, не думать о таких вещах!

На следующее утро Эстер явилась в класс одной из первых.

— Я уж решила, что ты проспишь! — крикнула она Инге. — Иди быстрее, помоги мне! У меня гениальная идея!

Она сунула Инге под нос большой лист ватмана и потребовала:

— Напиши-ка здесь это стихотворение, только крупными буквами и четко, и пиши эстонскими буквами!

— Зачем? — спросила Инга и недоверчиво поглядела на Эстер — она была уже по горло сыта этими «гениальными» идеями Эстер.

— Давай быстрее! Ведь толстуха сказала, что ты должна помогать мне, сказала же!

Инге пришлось подчиниться. Эстер велела ей еще нарисовать рядом со стихотворением несколько зайчат и прикрепила лист к стенгазете, что висела справа, рядом со столом учителя.

— Читай как по книге! — радовалась она, репетируя у доски.

Восхищенные мальчишки топтались возле газеты, а Лийна, мягкая и круглая, как пышка, пискливым дрожащим голосом заявила:

— Я все скажу учительнице!

Эстер схватила Лийну за руку и сжала ее своими тонкими пальцами как клещами, так что та потешно пискнула.

— Только попробуй! — сказала Эстер и оттолкнула Лийну в сторону.

— Все равно учительница заметит, — вслух подумала Инга, — случайно посмотрит и заметит.

— Эта дубина! — воскликнула Эстер. — Да ей и голову не повернуть, все следит, как бы кто не подсказал!

Русский язык, если не считать физкультуры, был единственным предметом, который вела не их классная руководительница, а другая, веснушчатая долговязая учительница. У нее дрожали руки, лицо то и дело покрывалось красными пятнами. Возможно, она плохо слышала, во всяком случае, она никого не спрашивала с места, а вызывала к доске, сама же во время ответа неотрывно следила за классом: не шевелит ли кто-нибудь губами как при подсказке.

Давно уже прозвенел второй звонок, но учительницы все не было. Мальчишки толпились в дверях класса. По коридору, задрав хвост, прогуливалась рыжая школьная кошка. Лопоухий Пауль лениво подошел к ней, проворно схватил за шкирку и притащил в класс, на учительский стол.

Тут только все заметили, что в дверях стоит маленький сутулый старичок.

Класс замер, затем раздался шум, и все в один прыжок оказались на своих местах. Только кошка, удобно устроившись на столе, с наслаждением покусывала свою ляжку.

Этот учитель обычно давал уроки в старших классах. Он был очень маленького роста, сухощавый, но почему-то все боялись его — стоило ему во время перемены появиться в коридоре, как тут же устанавливалась гробовая тишина. Сейчас он прошел по гулкому от тишины классу, спихнул со стола кошку, но за дверь ее не выгнал, а наоборот, ухмыльнулся, как будто был с кошкой в тайном сговоре, и, не пускаясь ни в какие объяснения, уселся за стол.

— Эстер, почему у твоей фамилии стоит галочка? — спросил он, листая журнал.

— Н-не знаю, — запинаясь пробормотала Эстер.

— Так-так, — протянул учитель и снова едва заметно усмехнулся, — я думаю, что учительница хотела тебя сегодня вызвать и, чтобы не забыть об этом, поставила галочку. Не так ли? — Он как будто читал мысли Эстер.

— Может быть, — промямлила Эстер.

— Гм, — хмыкнул учитель, — ну что ж, или, читай стихотворение.

Эстер поплелась к доске. Она побледнела до синевы, но все-таки принялась храбро декламировать. Маленький учитель следил за ней, усмехался и кивал головой. Он сидел сгорбившись. Его голова медленно, как маятник часов, покачивалась взад-вперед, и Инге показалось, что он повторяет про себя: ты-смотри-ты-смотри… Вдруг учитель оказался рядом с Эстер, схватил ее за ухо и, подмигнув, сказал:

— Выдумки у тебя хватает, но для этого фокуса нужно прежде всего научиться читать!

Довольно посмеиваясь, маленький сгорбленный учитель сорвал листок со стенгазеты, сложил его пополам и сунул во внутренний карман пиджака.

— Все они сговорились! — со злостью кричала Эстер.

В чем дело? — пыталась понять Инга. В том ли, что маленький сгорбленный учитель показал в учительской стихотворение, или в том, что классная руководительница подняла из-за этого шум и нажаловалась матери Эстер, и та выпорола ее… Но Инге не хотелось больше думать, потому что на чердаке было холодно. Свет проникал сюда только через крохотные оконца. Прямые солнечные лучи падали тонкими полосками, оставляя в тени закоулки огромного помещения. Инга, съежившись, дрожала в углу от холода. Зачем она сюда пришла? Из-за того, что Эстер сказала, будто Инга ее единственная подруга, только Инге она доверяет и никого другого никогда не приведет на чердак, в свое тайное убежище? Но она и не подумала спросить, хочет ли Инга стать ее подругой, словно это подразумевалось само собой.

Инга ковыряла носком туфли каменную крошку, толстым слоем покрывавшую пол.

Мари-Анн точно так же пыталась навязать ей свою дружбу. На каждой перемене она цеплялась за локоть Инги, сама раскачиваясь из стороны в сторону, так что Инге стоило немалого труда удерживать равновесие. Но попробуй их оттолкнуть — тут же обидятся. Будто у нее нет права выбора. Лично она и не желает никого выбирать. Ей никакие подруги не нужны. Лучше всего быть самой по себе…

— Как они смеют бить меня! — снова закричала Эстер.

Инга вздрогнула, нить ее мыслей прервалась. Она съежилась еще больше — Эстер так противно кричит. Сама она всегда умела сдерживаться.

— Эта чертова толстуха! Сама бить не смеет, так мамке жалуется! Из-за всякого пустяка! Просто им нравится изливать на меня свою злость! Только я сыта этим по горло! Я им еще покажу…

Она шагала взад-вперед, грызя кулаки, и бормотала:

— Если бы я была, если бы я была… — Она подскочила к Инге. Глаза ее дико горели… — тигром! — прошипела она.

— Тигр-р-р-а-у-у… — перешел ее голос в жуткое рычание, и мимо Инги промелькнул огромный черный зверь, пасть разинута, язык как пламя, левое ухо обгрызано… И вот она уже мчится по чердаку, а по пятам за ней — дикое мяуканье, словно паровозный свисток… Она споткнулась, упала и осталась лежать на какой-то куче мусора.

— Чего ты испугалась, дура!

Это был голос Эстер. Инга украдкой глянула через плечо. Там действительно не было никого, кроме Эстер.

— Ну что, здорово?! — воскликнула Эстер. — Я могу, я могу! — Она визжала и хлопала в ладоши: — Теперь я никого не боюсь! Всех загрызу!

— Ой, — прошептала Инга.

— Да-да, всех уничтожу, а потом возьму тебя на спину, и мы сбежим в Африку!

— О-ой, — снова прошептала Инга.

— Ты что, не хочешь! — угрожающе крикнула Эстер и тут же начала извиваться, вращать глазами и уговаривать: — Разве ты не хочешь красивого полосатого тигра?

То была уже явная насмешка.

— Если бы это был тигр! — чуть не плача воскликнула Инга.

— Так ты не веришь? Ты что, ничего не видела? Хочешь еще раз посмотреть?

— Нет-нет, — испугалась Инга. — Я только подумала, мне кажется… Все равно ты не сможешь их всех загрызть! С учительницей, может, и справишься, а потом тебя поймают, пожарники погонятся за тобой, и тебя запихают в клетку, в зоопарке! До Африки далеко, по пути тебя все равно схватят!

— Тогда я снова превращусь в саму себя, — хитро сказала Эстер. — Детей ведь не держат в клетках!

— Держат! — перебила ее Инга. — Тебя запрут в сумасшедший дом! Потому что ты не такая, как все. И на тебя наденут смирительную рубашку, потому что ты особо опасная сумасшедшая!

— Ха, тоже мне, — буркнула Эстер. Однако восторг ее, похоже, поостыл. Она больше не пыталась повторить свой трюк. Вместо этого Эстер подошла к окну и наполовину высунулась наружу.

— Глянь, училка! — крикнула она.

Инга подбежала и тоже по пояс перевесилась через подоконник. Под самым ее носом, шумно хлопая крыльями, пролетел голубь; ветер трепал челку Эстер, развевал красные галстуки; насколько доставал глаз, их окружала голубая синева, и где-то далеко внизу, на дне светлого сосуда, семенила их учительница. Она перекатывалась среди школьников, как большое яйцо между маленькими снующими муравьями. Все они казались удивительно маленькими, как из магазина игрушек. Однажды Инге приснилось, что она летела вниз с такой же высоты, как и сейчас, падала, парила и вдруг побежала по воздуху. Ей почудилось, что она и теперь смогла бы точно так же пробежать над городом.

— Ага, — с жаром воскликнула Эстер, — ну, сейчас она у меня получит! — И бросилась к куче хлама. — Ну хоть бы один-единственный стоящий камень! — пришла она в отчаяние, так как в куче мусора не было ничего, кроме мелкой силикатной крошки, каких-то дощечек и картонок — возможно, все это осталось здесь со времен строительства школы. — Ой, что это! — крикнула она: на ладони у нее сверкал маленький серебристый шарик. — Что это? — повторила она шепотом.

— Шарик. — сказала Инга.

— Дура! Я и сама вижу, что шарик! Но мне интересно, как он сюда попал?

— Наверно, кто-то потерял, — предположила Инга.

— Кто? Тут никого, кроме моей мамки, не бывает. Она сушит здесь белье, и я никогда не видела у нее никаких шариков! Хотя и у дядьки Рашпиля есть ключ! Ага, значит, это он тайком приходит сюда на чердак и теряет свои шарики! Вот у него-то и спросим!

Эстер опрометью кинулась вниз по лестнице, и Инга изо всех сил старалась не отстать — она боялась остаться одна на чердаке. Дверь котельной была открыта настежь. Здесь Эстер, словно испугавшись чего-то, остановилась. Она глубоко вздохнула. Инга из-за ее спины заглянула вовнутрь: это была еще никакая не котельная, дверь вела в длинный узкий коридор. Эстер снова перевела дух и затем осторожно, крадучись шагнула в коридор. Инга, колеблясь, последовала за ней — она уже жалела, что пришла сюда, могла бы и в раздевалку пойти… даже на чердаке, пожалуй, было бы не так страшно… На потолке сияли в ряд электрические лампочки, сияли подозрительно ярко, будто их специально повесили здесь, чтобы они слепили глаза. Покрытые зеленоватым налетом каменные стены дышали сыростью. В конце коридора была маленькая коричневая дверь. Но Эстер открыла вовсе другую дверь — массивную, с левой стороны. И вот она, котельная. Были ли там котлы? Этого Инга не заметила. У нее зарябило в глазах от переплетения труб и баков. Пламени она тоже не увидела, хотя здесь было жарко. От пара и пыли свет лампочек казался тусклым. Рядом с одним из баков, за маленькой партой, сидел дядя Рашпиль и что-то мастерил, колотил по чему-то звенящему. Его фуражка лежала на столе.

— Смотри же! — прошептала Эстер, и взгляд Инги непроизвольно упал на стриженый затылок дяди Рашпиля. Там, справа, чуть выше уха, действительно была видна какая-то шишка… Дядя Рашпиль обернулся.

— Но-но! — произнес он, поспешно натягивая на голову фуражку и направляясь в их сторону, мрачный и грозный, как большая черная туча. Инга окаменела — она хотела побежать, но не могла сдвинуться с места… Эстер быстро протянула вперед руку, в которой был шарик, и спросила:

— Послушай, дяденька Рашпиль, ты не знаешь, что это за шарик?

Истопник сморщил брови, наклонил голову, осторожно взял шарик двумя пальцами и стал разглядывать его на свет.

— Да-а, — пробурчал он про себя и сунул шарик в карман широкой брезентовой куртки.

У Эстер отвисла нижняя челюсть, но она тут же овладела собой, мотнула головой и капризно повторила:

— Скажи, что это за шарик!

— Какой шарик?! — рявкнул дядя Рашпиль. — Какой, к черту, шарик! А ну, брысь отсюда, и чтоб духу вашего здесь не было!

Наконец-то Инга смогла оторвать ноги от земли, но угнаться за Эстер было не так просто; даже в коридоре их еще преследовал голос дядьки Рашпиля: «Путаются тут под ногами…»

Инга опомниться не успела, как они оказались в комнате Эстер.

— Черт, отобрал! — не могла отдышаться Эстер. — Погоди, я пойду погляжу, может, удастся вернуть…

Она толкнула Ингу к дивану, а сама выбежала из комнаты.

Инга начала потихоньку приходить в себя. Вот она снова в комнате, в которой, как она поклялась, ноги ее больше не будет. Но сейчас она чувствовала себя здесь более уверенно, чем на чердаке или в котельной. Конечно, на самом деле ничего за всем этим могло и не быть, одни лишь дурацкие выдумки Эстер. Та штука на голове дяди Рашпиля — всего лишь опухоль, и ничего страшного, что изогнутая и заостренная на конце. А главное, одна, хотя рогов должно быть два! Это уже козырь!.. Но ведь и глаз у него только один? — зазвучал у нее в ушах издевательский шепот Эстер. Нет-нет! Она начинает рассуждать совсем как Эстер! Ничего нет! И на чердаке ей все просто приснилось — там было тепло, светило солнце, и она задремала… Да, но на чердаке было вовсе не тепло, она ведь дрожала от холода. И Эстер тоже все видела! Хуже того — ведь это была Эстер!.. Ну да, вот в чем загвоздка, как же она раньше не додумалась — Эстер сама поверила, что она такая, внушила это Инге, и Инга увидела. Бывают же такие люди, которые могут внушить другим то, во что сами верят. Папа рассказывал. Это телепаты. Эстер самая настоящая телепатка, а все остальное — чистое внушение!.. Эстер решила, что она тигр, а Инга увидела… Инга увидела просто кошку, кошку с обгрызанным левым ухом — школьную кошку! Ну да, школьную кошку с обкусанным ухом, только огромных размеров. Но ведь школьная кошка — рыжая? А если она просто изменилась, если это не было внушением, что ей стоит поменять цвет… Кому? Эстер или кошке? Какой кошке — рыжей или черной? Что останется, если одно превратится в другое, что изменится, что существует на самом деле? С неожиданной решимостью Инга посмотрела на занавеску — это сероватая занавеска с гномиками что-то скрывает! Все занавески для того и есть, чтобы что-то скрывать. Инга подкралась к занавеске и резко отдернула ее. Там были плита, примус на табуретке, гора кастрюль, блестящие эмалированные и старые с вмятинами алюминиевые кастрюли. Капал кран. Раковина, под ней ведро — может быть, оттуда и шел этот странный запах. Куча тряпок. Справа в углу… дверь! По спине Инги пробежали мурашки. Она стояла перед маленькой коричневой дверью, точно такая же дверь была в котельной, она хорошо помнила. Это та же самая дверь, улиткина дверь! Именно за нею разлеглась огромная улитка, напирает на дверь — разве не блестит там что-то в дверной щелке, что-то похожее на слизь улитки, просачивается сквозь дверь! Она отступила в комнату и оглянулась — напротив нее на стуле сидела Эстер, следила за ней и ухмылялась. И беззаботно перекидывала с одной ладони на другую шарик.

— Где ты его достала? — спросила Инга, приходя в себя.

— Ха, там, где он был, разумеется!

— Дядя Рашпиль отдал его тебе?

— Так просто ничего не отдают, — ответила Эстер тоном умудренного жизнью человека, как будто она сама была маленьким сгорбленным учителем, — ничего не отдают, но все берут!

— Как же ты его получила? — настойчиво допытывалась Инга. В ней пробудился безумный интерес к шарику, интерес ко всему, кроме маленькой коричневой двери.

— Ха! — воскликнула Эстер. — Ты думаешь, он что-нибудь замечает, если с ним немножко поворковать!

Эстер кружилась перед Ингой, пританцовывала, извивалась, растопырив пальцы — два пальца сжимали шарик, на мгновение ее губы показались Инге огненно-красными…

— Я знаю, что это за шарик! — зашипела Эстер, вытягивая шею. — Это шарик-превращалик!

— Что-что? — испугалась Инга.

— Шарик-превращалик! Если кинуть его кому-нибудь в рот, то человек тут же превращается в лужу! Я своими глазами видела, как дядька Рашпиль кидал их им в рот, и все они тут же растекались.

— Кто? — не понимала Инга. — Кто растекался?

— Все! Ну, теперь я от нее избавлюсь!

— От кого?

— Ха, от училки, конечно!

— Ой, ты бросишь ей в рот шарик? — спросила Инга.

— А ты как думала? Ведь и ты этого хотела!

Разве я вообще чего-нибудь хотела! — чуть не крикнула Инга, но вместо этого провела языком по губам и осторожно спросила:

— А не лучше ли сперва проверить, на всякий случай?

— Как бы не так! — презрительно воскликнула Эстер. — Шарик тоже превратится в лужу, а новый где возьмешь?

— Да нет, я хотела сказать — потренироваться, — попыталась Инга загладить свое явно глупое предложение, хотя толком и не понимала, чего же хочет Эстер. — Рот ведь маленький, надо сперва поупражняться, чтобы попасть в цель!

— Это идея! — обрадовалась Эстер. Она тут же нашла лист плотной бумаги, прорезала в нем небольшую круглую дырку, дала бумагу Инге, а сама отступила на несколько шагов в сторону. Инга судорожно сжимала рот, но в этом не было никакой надобности — все броски Эстер попадали в цель, шарик снова и снова пролетал сквозь отверстие в бумаге…

— Спать! — велела бабушка.

— Мне еще надо позаниматься! — возразила Инга, и уж если она так сказала, то это значило, что никакая сила не оторвет ее от стола.

Она сидела за столом над раскрытым учебником истории и пыталась собраться с мыслями. Какой ужас! Эстер собирается бросить учительнице в рот шарик, может быть, она и сейчас, поздно вечером, тренируется в своей комнате. От учительницы останется только лужа! Это уже не просто шалость. Это что-то чудовищное — если не самое жуткое, что может быть. И наказание за это, наверно, самое страшное — колония? Но сам проступок казался ужаснее наказания. И Инга — соучастница, ведь она должна влиять на Эстер, значит, она окажется виноватой больше Эстер, потому что Эстер глупая… А если пойти и рассказать сейчас же все учительнице? Но что рассказать? Что ей хотят бросить в рот шарик? Какой шарик? — закричит учительница, заорет так же, как дядя Рашпиль. Она решит, что Инга дурачит ее, или, что еще хуже, подумает, что Инга сошла с ума. Если уж быть откровенной до конца, то и сама Инга во всем этом сомневается. И вообще все так запутано… Прежде всего надо бы самой разобраться, понять, что к чему… Надо как следует все продумать! Отец всегда говорит, что все станет ясным, если подойти к делу трезво: совершенно спокойно, с самого начала! С комнаты Эстер! Нет, даже раньше, с классной руководительницы — ведь это она пересадила Ингу к Эстер… Или все началось с Мари-Анн? Если бы у Мари-Анн не образовалась в легком дырка, то она не ушла бы от них, и все было бы по-прежнему… Отчего вообще появляются дырки в легких — оттого, что там микробы, или для этого надо сперва простудиться, и только тогда микробы смогут взяться за работу? Мари-Анн вечно куталась и никогда не потела, и все-таки постоянно простужалась. Или она простужалась оттого, что в ней уже сидели микробы и потому она была слабой? Нет, так вконец можно запутаться и не найти никакого начала. Надо взяться с другого конца! Следует разобраться в том, что странно или кажется странным… Она нарисует на бумаге все, что кажется ей непонятным!

Инга вырвала из альбома для рисования лист бумаги, достала из ящика стола коробку с цветными карандашами и приступила к делу: сперва то, что кажется странным, но не пугает — белоснежные лебеди на коврике. Они были странными потому, что изгибали шеи и шевелили крыльями — вышитые и нарисованные лебеди не должны двигаться. По той же причине странными казались и гномики на сероватой занавеске. Инга нарисовала в ряд трех гномиков, они горбились, а их рты-черточки усмехались. И Инга отметила, что рядом с ними лебеди вовсе не кажутся странными, в гномиках было что-то такое, отчего становилось не по себе… Маленький сгорбленный учитель… Маленький сгорбленный учитель кивал головой: ты-смотри-ты-смотри… В голову Инги закралось страшное подозрение: этот учитель с в я з а н с ними! Его надо бы нарисовать рядом с гномиками! Но она отогнала эту мысль — учитель не может быть странным! К тому же гораздо проще нарисовать металлический шарик. Хотя тогда она должна бы нарисовать и дядю Рашпиля… или вовсе опухоль у него на голове? На самом деле ей следовало бы нарисовать всю котельную. Но комната Эстер еще более странная. Там коричневая дверь! И в конце коридора, что вел в котельную, тоже была коричневая дверь… Дверь сама по себе — вещь не странная, но то, что за дверью… И почему она решила, будто там что-то есть? Там может ничего не быть — она-то ничего не видела! Инга рассеянно набросала несколько коричневых дверей, и вдруг ее рука с карандашом замерла. На разрисованном цветными карандашами листе соседствовали черная и рыжая кошки, весьма неуклюжие лебеди, похожие больше на уток, сгорбленные человечки, двери… и каждый был сам по себе, как ягоды в желе, она не могла уловить между ними никакой связи, наоборот, то, что они находились рядом, еще более все запутывало. Чем дольше она смотрела на лист, тем бо́льшая путаница возникала в ее голове и все представлялось каким-то дурным сном. А если и в самом деле все это снится ей?! И надо лишь дождаться пробуждения! Но когда это будет? Этот сон кажется таким долгим, он длится по меньшей мере с тех пор, как учительница сообщила, что Мари-Анн будет учиться в санаторной школе… Впрочем, на самом деле Мари-Анн может и не быть в санаторной школе! Но ей-то нельзя ждать до бесконечности: вдруг она так и не проснется, и кто знает, сон ли это вовсе… Герои древних сказаний щипали себя, чтобы убедиться, что они не спят… Как-то странно щипать кого-то, хотя бы и саму себя. Но ведь можно уколоть себя иголкой! Если почувствуешь боль, то либо проснешься, либо уже не спишь!

Она отыскала в бабушкиной жестяной коробке для рукоделия иголку, кольнула себя и тут же отдернула руку — больно. Значит, это все-таки не сон. А разве нельзя чувствовать боль во сне и не просыпаться? Откуда ей знать, так это или не так, если до сих пор не случалось сталкиваться ни с чем похожим? Да нет, это же голос Эстер нашептывает ей такую чушь, чтобы вывести ее из себя! Нельзя же во всем сомневаться! И даже если это сон, то нет никакого смысла ждать просто так, потому что если выяснится, что это все-таки не сон, то это ожидание окажется потерянным временем… Она воткнула иголку в подушечку и начала рассеянно рыться в коробке. Чего тут только не было! Пестрота, как на ее рисунке — красные, синие, белые, зеленые, ярко-желтые, лиловые пуговицы, катушки с нитками, кнопки, мулине, обрывки шерстяных ниток, какие-то старинные монеты, защипы для занавесок, блестящие металлические шарики… Если их разложить по цветам: черные, лиловые… вплоть до желтых и белых — то они не будут совпадать по форме — нитки окажутся в одной куче с пуговицами… Что же в них общего? То, что они нужны бабушке, когда она шьет? А металлические шарики… Шарики! Такие же шарики, что и у Эстер! Инга вздрогнула, кинулась к своей постели, забилась в уголок и посмотрела на бабушку. Оказывается, Эстер знала ее бабушку лучше, чем она сама! И Инга, близорукая дурочка, не замечала того, что происходит в ее собственном доме!.. Однако бабушка спокойно лежала на спине, дышала открытым ртом, время от времени всхрапывала… Может быть, это все-таки не те шарики? Инга стала рассматривать их на ладони. Они были точно такие, как шарик Эстер… Нет, надо непременно все выяснить! Тут же! Но как? Что делать, с чего начать? Ведь все кругом полно непонятных вещей, те же коричневые двери могут быть в любом доме, и как узнать, какая из них просто дверь, а за какой притаилась огромная улитка? Или любая маленькая коричневая дверь — и есть та? Или надо отыскать самую маленькую дверь, потому что маленькая — по сравнению с другими, значит, по-настоящему маленькая — это самая маленькая… Нет, все перепуталось…

Инга пристально поглядела на луну. Перед глазами что-то замелькало — белые точки, они неслись все быстрее и быстрее, так забавно, словно зайчики танцуют… или гномики… смешные и сгорбленные… но как только она решила рассмотреть их получше, все они слились в одно белое пятно. Пятно стало приближаться, неслось на нее все быстрее, становилось все меньше и острее на фоне черного волнующегося пространства, затем потухло, а на его месте сразу же возникло новое, и опять перед глазами замелькали точки. Инга тряхнула головой, заморгала — все встало на свои места. На столе горела лампа. В двери четко вырисовывалась черная щель, и Инге стало страшно — дверь вот-вот откроется, может быть, она уже открывается, еле-еле, так что этого невозможно заметить, и оттуда медленно вваливается что-то огромное, туманное… Инга не отрывала взгляда от двери, и в какое-то мгновение до ее сознания дошло, что бабушка храпит. Инге стало легче. Комнату наполнял однообразный шум, казалось, от него дрожит даже Ингина кровать. Вдруг один за другим раздались два громких всхрапа. Инга вздрогнула — что-то словно оборвалось. В комнате наступила гробовая тишина. Дыхания бабушки не было слышно, сколько Инга ни напрягала слух. Неужели бабушка больше не дышит? Вдруг бабушкина кровать заскрипела, и Инга услышала жуткое бормотание — это не мог быть голос бабушки! Хотя он и доносился оттуда, где лежала бабушка, он был гулким, будто шел откуда-то из-под земли или из пустого тоннеля. Бормотание и скрип кровати смолкли, долгое время царила тишина, а затем снаружи послышалось тихое жалобное поскуливание — будто кто-то забыл на улице под фонарем ребенка, и, словно в ответ на этот условный сигнал, бабушка села на кровати. На ней была светлая ночная рубашка; ее волосы, днем серовато-седые, сейчас казались черными как смоль, ее лицо зеленовато светилось. Она медленно жевала губами… Инга хотела закричать, но что-то сдавило ей горло. Она лишь крепче сжала потную ладонь… Ну конечно, она сжимала шарики!

Только попробуй встать! У меня есть шарики, шарики! — стучало в ее голове… Бабушка снова легла.

Инга вздохнула и, вся дрожа, окинула комнату взглядом победителя. Нет, ничто не может ее напугать! Она извлечет на свет все непонятные вещи, выскребет все темные закоулки! Пусть только попытаются еще играть с ней в прятки — их козыри в ее руках! Она знает с чего начать: завтра она пойдет в школу и велит Эстер бросить шарик в рот учительнице! Это как раз то, что надо: учительница такая большая и сильная! Если бы в лужу превратился маленький Эрвин, то едва ли бы кто заметил это. А учительница — это доказательство. И тогда она заявит: вот видите, что вам грозит — если даже классная руководительница не смогла ничего поделать. Да, я принесла ее в жертву, но эта жертва была необходима, чтобы раскрыть ваши глаза, чтобы встряхнуть вас! Теперь вы больше не считаете меня сумасшедшей? Мы должны подчинить себе эти силы, под моим руководством, потому что мне они известны! Может, вы решили, что этот мерзкий шарик исчез вместе с учительницей? Но это ничего не значит, потому что за всем этим стоит улитка. Вот именно! Ведь слизь исходит от улитки! Как она раньше до этого не додумалась — это же так просто! Потому что шарики, кошки, гномики по отдельности будто ягоды в желе, — это и есть желе, слизь улитки, которая их соединяет. За всем этим кроется страшная улитка! Почему страшная? Что она делает? Просто так разлеглась за коричневой дверью или пытается проникнуть вовнутрь, чтобы все превратить в слизь? Она не обязательно плохая, но и хорошей она не может быть, так как про нее никто ничего не знает! И до тех пор она будет страшнее тигров и кошек ростом со стол! Завтра они все вместе, всей школой отправятся на штурм дверей, всех коричневых дверей в коридорах, в закоулках подвала… Не только школа, весь мир будет вовлечен в это, и она, маленькая школьница, пойдет впереди всех. А потом, когда люди смогут перевести дух, сядут, радостные и усталые, отложив в сторону пожарные насосы, гранаты, топоры, ломы и лопаты, когда вокруг снова станет тихо и чисто, она, Инга, выступит по радио, даст интервью…

Инга спешила в школу. Утро казалось чудесным. Светило солнце, воздух был легким-легким. Ей представлялось, что стоит ей захотеть, и она побежит по воздуху, все выше и быстрее… У нее было такое чувство, будто ей предстоит написать очень важную контрольную работу. Хотелось, чтобы все поскорее началось, чтобы уже просвистел шарик… Впереди маячила чья-то широкая спина. Очень знакомая спина. Учительница, классная руководительница! С каким достоинством она ступает! Так степенно, уверенно. Неужели с ней действительно случится что-то подобное? Все это весьма сомнительно. Был бы то Эрвин или хотя бы отличница Терье Трасс, но только не их грозная классная руководительница… Если бы попытка не удалась, если бы это был просто обыкновенный железный шарик, то все осталось бы так, как есть. Все, что до сих пор было настоящим, таковым бы и осталось. Можно было бы спокойно заучивать то, что написано в книгах, не надо было бы ломать голову. А Эстер можно было бы просто высмеять… Вжик — пролетела мимо легковая машина. Учительница замерла, вздрогнула и отскочила назад. У Инги свело живот — теперь она знала: это произойдет точно так же!

Господи, такая большая и могучая — и вдруг только лужа! А потом мама Эстер разотрет ее тряпкой! Как вообще можно замышлять подобное! Ведь это же кощунство!

Инга стремительно обогнала учительницу. Пусть она думает о ней все что угодно, только быстрее в школу, отнять у Эстер шарик, даже, если надо, силой! Не снимая пальто, она влетела в класс. Там было пусто. Зеленые парты выстроились, как солдаты, в три стройных ряда. Вторая смена привела класс в порядок, и ей оставалось только намочить тряпку… Но сейчас не это важно, хотя она и дежурная. Она спешила сюда совсем по другому делу. А собственно, по какому? Отобрать у Эстер шарик? Но в школу-то она торопилась совсем с иной целью?.. Инга выглянула в окно — ей хотелось увидеть учительницу и по ее внушительной фигуре что-то уяснить для себя, принять какое-то решение.

Улица была залита солнцем. Странное свечение — будто все плывет по воде. У небольшой площади напротив школы остановился автобус. Ожидающие на остановке гурьбой устремились к задним дверям, высыпавшие из передних дверей люди растекались по площади. Все они спешили, каждый в свою сторону, но сверху все казалось бессмысленной суетой. И вдруг в этом мельтешенье Инга увидела полосатого тигра, самого настоящего тигра, который, лениво помахивая хвостом, брел по площади. Люди не обращали на него никакого внимания. И это было вполне естественно — тигр ступал так мягко, пружиняще, так неприметно среди людей, шлепавших в своих резиновых сапогах по лужам или неуклюже перепрыгивавших через них; тигр и правда двигался так плавно, что его трудно было заметить. Но вот он скрылся за красным кирпичным зданием почты… Инга вздрогнула и мотнула головой. Нет, в этом надо разобраться! Сперва самой, а потом объяснить все другим. Но как? Сунуть шарик с е б е в рот? Это, пожалуй, было бы правильнее всего. Но если она превратился в лужу, она исчезнет, и никто никогда не узнает, почему ее не стало! Что может быть ужаснее! Если только… если только в этом и не состоит весь фокус — может, кое-кто и до нее побывал в комнате Эстер и видел все это, и по простоте душевной все они провели опыт на себе, и от того, что они узнали, осталась только лужа…

— Почему ты в пальто? И в ботах! А сама еще дежурная! — послышался чей-то тоненький дрожащий голосок.

Инга обернулась — в дверях класса стояла Лийна, круглая, как пышка, удивленная, возмущенная.

Скоро начнутся уроки, а она даже пальто не сняла — какой позор! Инга побежала вниз по лестнице, но по дороге подумала: может, Эстер еще у себя в комнате, спит, она запросто может проспать, даже если и дежурная. Или тренируется, кидает шарик.

Инга постучала в узкую дверь. Никто не открывал. Она дернула ручку — дверь была заперта. Где же Эстер, ведь и в классе ее нет? Или она не слышит? Инга собралась было заглянуть в замочную скважину — в столь запутанном положении такой проступок извинителен, — но почему-то обернулась: перед ней стояла мать Эстер.

— Э-эстер дома? — заикаясь произнесла Инга.

— А с чего бы ей быть дома? — вместо ответа спросила мать Эстер, как-то презрительно или обиженно скривив губы. Она стояла перед Ингой, как столб, затем оттолкнула Ингу и, прежде чем та успела закрыть рот, скользнула в комнату. Узкая дверь снова оказалась запертой. Переминаясь с ноги на ногу, Инга постояла у двери, а затем, оскорбленная и ничего не понимающая, спустилась в раздевалку.

Дверь в коридор, ведущий к котельной, была распахнута настежь. Откуда-то доносились голоса и звонкий смех. Инга прислушалась. Да это же голос Эстер! Немного поколебавшись, Инга решительно вздохнула и медленно пошла вперед. Шаги четко и гулко отдавались в пустом коридоре, казавшемся бесконечным. Инга кашлянула, эхо откликнулось так странно, хрипло, словно кто-то засмеялся рядом с ней. Инга не решалась ни побежать вперед, ни кинуться назад. Только так, шаг за шагом, могла она продвигаться дальше. Большая тяжелая дверь котельной была приоткрыта. Инга прошмыгнула в нее. Электрический свет казался здесь еще более тусклым, чем в прошлый раз. Дядя Рашпиль сидел за своей маленькой партой, на затылке смешно торчала восьмиугольная шоферская фуражка, как будто ее повесили на крючок. На краю стола сидела Эстер. Прислонившись спиной к массивной, как колонна, трубе, она болтала ногами. Над ее головой, как сверкающее облако, висели хлопья пыли. Эстер исподлобья уставилась на Ингу. Не зло и не презрительно, как обычно, а с каким-то угрюмым равнодушием, которое сковывало Ингу.

— Чего ей надо? — спросил дядя Рашпиль и зловеще сверкнул своим крошечным воспаленным глазом.

— Мне нужен шарик, — поспешно объяснила Инга и подвинулась к Эстер, — дай, я только посмотрю!

— На! — сказала Эстер и швырнула ей шарик.

Шарик упал и некоторое время катился по каменному полу, пока Инга не схватила его. Она достала из кармана бабушкины шарики. Они были точь-в-точь такие же. Инга покатала их на ладони, затем украдкой взглянула на Эстер и на дядю Рашпиля. Эстер спокойно улыбалась про себя, как некий загадочный цветок в чащобе. Дядя Рашпиль, как бы скучая, вытянул губы трубочкой. Они смотрели на нее, но так, словно е е они не видели. Будто им было не до нее. Но Инга почувствовала в этом равнодушии напряженность. Ее ладони вспотели, шарики жгли кожу, горло пересохло, а и х лица стали как застывшие фотографии: губы дяди Рашпиля вытянуты в трубочку как буква «о»… Инга подбежала и сунула шарики в рот дяде Рашпилю.

Истопник расхохотался.

Инга непонимающе посмотрела на него и выбежала вон. Вслед за ней по коридору несся дикий смех — громкие раскаты дяди Рашпиля и звонкое кудахтанье Эстер…

Только не в раздевалку — там, наверно, полно детей! Инга взбежала вверх по лестнице и проскользнула в дверь актового зала. Зал был пуст. Она постояла, опустив руки; затем медленно, усталым шагом подошла к окну; выглянула наружу — и на улице было пусто: только шли люди, ехали машины, стояли дома… И вдруг ее осенило: так ведь дядя Рашпиль сам из тех, кто кидает другим в рот шарики, — на него они и не могут подействовать!..