Казачий край

Глава 20 Царицын. Июнь 1918 года.

На отдыхе моя бригада простояла до вечера, и уже в сумерках я был вызван в штаб наших войск. Здесь находились Мамантов и полковник Дроздовский. Ходить вокруг да около, Константин Константинович не стал, а сразу же поставил передо мной боевую задачу. Взять под свое командование три тысячных дружины "исправленцев" и совместно со 2-м офицерским полком Дроздовского, завтра утром отбить у красных станцию Воропоново и разрушить как можно больше железнодорожных путей. Что касаемо Михаила Гордеевича, то ему с остальными нашими силами, двумя моими бронепоездами и еще тремя исправительными дружинами предстояло совершить такую же атаку в направлении на Качалино.

Приказ ясен, и резоны по атаке станций Воропоново и Качалино понятны. Главная суть всего нашего выхода к Волге, это отвлечение вооруженных сил большевиков от Дона и отсечение местами покрасневшего Северного Кавказа и Каспия от сообщения с центром. Как бы не хотелось товарищам Бронштейну, Ленину и иже с ними задавить Донскую республику уже этим летом, они будут вынуждены сосредоточиться на том, чтобы отбить Царицын. В общем, наша задача потянуть время и осложнить положение врага, а захват Воропоново, хотя бы на какое-то время, это возможность лучше подготовить город у Волги к обороне. Заодно, это шанс для "исправленцев" показать себя в бою и искупить часть своего прегрешения, то есть нежелание воевать или работать на оборону приютившей их земли, до начала основных и самых жарких боев.

На исходные позиции перед станцией Воропоново наши войска вышли, как и задумано, в шесть часов утра. Как раз к этому времени вернулась разведка, и доложила, что красных на станции битком набито, и у них всего несколько полевых орудий. Помимо пехоты в Воропоново, с его с противоположной стороны, стоят около тысячи красных конников, частью казаки, а частью не пойми кто, но напоминают драгун. Судя по докладу разведки, к бежавшим из города большевикам подходят части северо-восточной группировки Красной Гвардии, которая готовилась к наступлению на Усть-Медведицкий и Хоперский округа Донской республики.

Выслушав ходивших в разведку пластунов, я посовещался с командиром 2-го офицерского полка полковником Жебраком-Русакевичем, и решил выдвинуть вперед "Кавкай" и полевую артиллерию. Пехота позади, готовится к бою, а конные полки Зеленина и Шахова должны обойти станцию по левому флангу и разгромить вражескую кавалерию. Если все выйдет, как мы задумали, то получится полноценное окружение вражеских войск, и ни одна сволочь из него выйти не должна.

Звучат команды офицеров... Суета... Слева на рысях уходит в степь казачья конница, а вперед выдвигается бронепоезд и артиллерийские упряжки.

Практически сразу, без всяких пристрелок и прочих прелюдий, в выжженной солнцем степи перед нами завязалась артиллерийская дуэль, в которой наши артиллеристы действуют более умело, и стрельба их более точна. Нам с полковником Жебраком, с нашего наблюдательного пункта, поросшего густым бурьяном небольшого бугра, все видно просто отлично. Снаряды наших орудий накрывают станцию раз за разом, а у красных что-то не ладится, все мимо да мимо, да и сложно им своими несколькими пушками, дать полноценный ответ моим двадцати. Если так и дальше пойдет, то победа нам достанется исключительно благодаря снарядам и калибрам.

Впрочем, это только мечты, пусть у красных плохие артиллеристы и орудий немного, но зато командиры воевать уже научились, да и военруки из бывших царских генералов и полковников имеются. На станции происходит движение, и в бинокли мы видим, как начинается атака вражеских бойцов. Густые цепи серой, солдатской, черной, матросской, и зеленой, латышской пехоты, неровными шеренгами, как волны, идут прямо на нас, и на беглый взгляд, их не менее трех с половиной тысяч. Силища! Ветераны и элита Красной Гвардии.

Наши пушки начинают отход, и артиллерийскую пальбу по станции продолжает только бронепоезд. Я оглядываюсь на полковника Жебрака, который в пеших боях, в любом случае, понимает поболее моего, и спрашиваю:

- Не пора?

- Нет, - полковник помотал головой, - пусть ближе подойдут, а то увидят, сколько нас, и отступят.

- Эти так просто не отступят, - возразил я ему. - Эти будут драться до последнего патрона и в плен не сдадутся.

- Раз так, тогда начинаем.

Взмах рукой, и моя команда:

- Дружины в атаку!

Моему голосу, эхом вторят командиры "исправленцев", которые сидят на земле позади холма, и которым предстоит первыми схватиться с красной пехотой в жаркой и смертельной рукопашной схватке:

- Примкнуть штыки!

- Встать!

- Кто отступит, тому пуля! Не хотели за Святую Русь добровольно воевать, теперь под принуждением будете!

- Растянуть шеренги! Не толпиться!

- В атаку!

- Вперед!

Кроме клацанья металла об металл, сопенья и кряхтенья, ворчанья и чьего-то скулежа, доносятся характерные звуки ударов кулаков по телу и хлесткие звуки пощечин. Видимо, дюжие урядники, таким образом, взбадривают свой особо трусливый личный состав и направляют его в бой.

И вот, дружинная пехота выползает из-за холма навстречу вражеским пехотинцам. Наши "исправленцы" идут медленно. Враги тоже не торопятся. Все понимают, что сейчас будет, и я знаю, какие чувства испытывают люди, которым предстоит рукопашный бой.

Тишина. Несколько неровная и покрытая пожухлой растительностью степь. Замолкли орудия, и только топот тысяч ног доносится ко мне, да и тот, удаляется от холма. Две массы людей, они все ближе и ближе и, вот, захлестали винтовочные выстрелы, забилось в лихорадке несколько ручных пулеметов, взрывы ручных гранат перекрывают стрельбу и в какой-то момент, наши и вражеские пехотинцы сталкиваются. Рев множества, пока еще живых существ, разносится над степью. Бойцы исправительных дружин издают яростные крики и кидаются на врага.

- Долго не выстоят, - не отрываясь от бинокля, совершенно спокойно замечает Жебрак.

- Необходимо ваших офицеров и моих пластунов поднимать, пока красноармейцы дружинников не опрокинули.

- Согласен.

Новая команда и позади холма готовятся вступить в бой дроздовцы и мои казаки. Всего минута понадобилась им выступить на поле боя. Скорый шаг наших батальонов. Штыки блестят на солнце, а лица спокойны. До свалки, в которой, вне всякого сомнения, побеждают красные, остается метров пятьдесят. Офицеры и пластуны переходят на бег и вламываются во вражеские ряды. Шум усиливается, и я вижу то, чего раньше видеть не доводилось. Всегда твердые в сражении латыши, отступают первыми, и не с боем, а бегут.

- Все, - полковник опускает бинокль, - дальше дело техники. Мои дроздовцы на их плечах теперь на станцию ворвутся.

- Последуем за ними следом? - предложил я.

- Да, пожалуй, что пора.

Мы спускаемся с холма, садимся на лошадей и, в сопровождении конной полусотни, выезжаем на покрытое сотнями трупов и огромным количеством раненых, чистое поле. Дроздовцы, как и говорил Жебрак, показывают настолько высокий профессионализм, что подобного я даже на учебных полигонах никогда не видел. Они гонят красных без остановки и, не давая им опомниться. Немногие уцелевшие матросы, латыши и революционные солдаты, откатываются на станцию, а дроздовцы спешат за ними вслед. Мои пластуны чутка запаздывают, но не намного. Следом, к Воропоново подходят и исправительные дружины, которые потеряли в своем первом бою, никак не менее трети личного состава. Зато тех, кто уцелел и не побежал, можно уже завтра вполне спокойно ставить в строй регулярных полков.

Жебрак и я въезжаем на станцию, рядом пыхтит бронепаровоз "Кавкая", а справа от него, отчаянно нахлестывая коней, уносится в степь около сотни красных конников. За ними, мчатся мои казаки. Они догоняют приотставших врагов, короткая стычка и сверкают клинки. Наземь падает несколько тел и преследование продолжается.

С противоположного края станции в направлении на Кривомузгинскую уходит один из красных эшелонов. Наш бронепоезд бьет ему вслед, но положительных результатов нет, и часть красногвардейцев успевает скрыться. Не получилось всех красногадов вчистую уничтожить, но не беда, еще встретимся с товарищами коммунарами и посмотрим, кто кого.

Тем временем, на станции бой практически окончен, и только кое-где слышны хлопки гранат, да сухие винтовочные щелчки. Мы с командиром дроздовцев останавливаемся возле большого и просторного двора, в котором жил начальник станции. Что здесь творится, непонятно, но явно, что-то необычное и из ряда вон выходящее.

Возле высокого и крепкого забора, под охраной нескольких рядовых солдат, жидкой цепочкой стоят пленные, пять человек. Их лица сильно разбиты, и кровь капает на их одинаковую униформу, новенькие английские френчи и желтые армейские полуботинки. Вдоль строя красных неспешно прохаживается крепкий блондинистый дроздовец с погонами штабс-капитана. Обращаю внимание, что костяшки его больших кулаков разбиты, а рукава гимнастерки закатаны по локоть. Он останавливается и, резко схватив одного из пленников двумя руками за голову, толкает его на забор. Тело избитого человека подается назад, отталкивается от дубовых досок, и штабс-капитан, хорошо поставленным боксерским ударом бьет его в солнечное сплетение. Пленник падает в пыль, отхаркивается кровью, пытается подняться, но дроздовец, сделать ему этого не дает, и без всяких гневных возгласов, с тяжелыми хрипами топчет его ногами.

- Штабс-капитан Иванов, - кричит полковник Жебрак, - немедленно прекратить!

Офицер останавливается, оглядывается на нас и, узнав своего командира, гасит в себе готовые сорваться с языка резкие слова. Затем, он еще раз бьет пленника ногой в живот и подходит к нам. Дроздовец молчит, и полковник сам спрашивает его:

- Потрудитесь объяснить, что здесь происходит?

- Господин полковник, - голос штабс-капитана подрагивал от сдерживаемой ярости, - преследовали противника и наступали вдоль домов. Возле этого подворья наскочили на два вражеских пулемета и чрезвычайно меткий винтовочный огонь. Моя рота потеряла семнадцать человек убитыми и тринадцать ранеными. Обошли дом с тыла и закидали пулеметы гранатами. Спеленали этих субчиков, - Иванов со злостью оглянулся на пленных, и сплюнул на дорогу, - а они бывшими офицерами оказались, и двоих я даже знаю, по службе сталкивался.

Жебрак вплотную подъехал к строю избитых людей и, недобро прищурив глаза, обратился к тому пленнику, которого избивал Иванов:

- Кто таков?

- Поручик Новоселов, 8-й гусарский Лубенский полк.

- Что же вы, господин бывший поручик, к красным служить пошли?

- Меня запугали, а потом кровью повязали, и назад хода не стало.

- Значит, испугались?

- Так точно.

- А в своих бывших сослуживцев стрелять, значит, не страшно было?

Молчание, а от забора в пыль падает один из пленников и, стоя на коленях, молодым голосом взахлеб лепечет:

- Простите нас, господин полковник... Бес попутал... Христом Богом прошу, простите...

- Заткнись сопляк, - прошипел ему Новоселов, - все в крови замазались.

Посмотрел на них командир дроздовцев, брезгливо поморщился и бросил только два слова:

- Расстрелять сволочей!

Поворачиваем своих коней и движемся дальше по улице. Позади нас всхлипы, и выстрелы из пистолета. Наверняка, штабс-капитан лично занимается расстрелом предателей, которые воевали против нас на стороне большевиков.

- Константин Георгиевич, - ко мне подлетает комполка-1 есаул Зеленин, - вражескую конницу разбили в пух и прах, и почти никто не ушел. Потерь немного, а на западной окраине станции захватили вражеский лазарет из тех, кто от нашего артиллерийского огня пострадал.

- Кто-то важный имеется?

- Да, - Зеленин передал мне лист бумаги, - там какой-то кавказец лежит с разбитой правой ноги и сильной контузией. При нем обнаружили вот это.

Разворачиваю лист и читаю:

Мандат.

"Член Совета народных комиссаров, народный комиссар Иосиф Виссарионович Сталин, назначается Советом народных комиссаров общим руководителем продовольственного дела на юге России, облеченным чрезвычайными правами.

Местные и областные совнаркомы, совдепы, ревкомы, штабы и начальники отрядов, железнодорожные организации и начальники станций, организации торгового флота, речного и морского, почтово-телеграфные и продовольственные организации, все комиссары обязываются исполнять распоряжения товарища Сталина.

Председатель Совета народных комиссаров

В. Ульянов (Ленин)".

- Да, пленник хорош, и кое-что может знать. Как его состояние?

- Сильная кровопотеря и он без сознания, однако, врач говорит, что через сутки-другие оклемается.

- Это хорошо, что оклемается. Погрузите его на бронепоезд и приставьте врача с охраной.

- А с остальным вражеским лазаретом что делать?

- Оставьте, как есть, пусть своими ранеными красные сами занимаются. Все равно мы вскоре отходим, а лишнюю кровь на себя брать, я не хочу.

Зеленин умчался к своему полку, а мы с Жебраком-Русакевичем, как это уже вошло в практику, организовали свой штаб в здании вокзала. От пленных узнали, что сегодня нам противостояли передовые части северо-восточной группировки красных войск, а основные силы, включая три бронепоезда и тяжелую артиллерию, на подходе и будут у Воропоново уже к вечеру.

Времени терять не стали, и началось то, ради чего собственно, станция и атаковалась, уничтожение всей местной инфраструктуры и поджог складских помещений с имуществом железной дороги. Саперы из пластунов и дроздовцев закладывают под стрелки и полотно пироксилиновые шашки, и следует подрыв. Затем, когда запас пироксилина иссяк, в ход пошли фугасы из гаубичных снарядов "Кавкая". Эффект потрясающий и до вечера, было разворочено и уничтожено около семи верст железнодорожных путей. Могли бы и больше сделать, казаки и офицеры только во вкус входить стали, но появились вражеские бронепоезда и эшелоны с пехотой, которая, несмотря на вечернее время, начала выгрузку и сильными колоннами, с артиллерией и пулеметами, приступила к обходу Воропоново.

Я дал приказ на отход, кавалерия осталась в прикрытии, а все остальные наши силы, дружинники, дроздовцы и пластуны, погрузив своих раненых и невеликие боевые трофеи на телеги обоза, по пыльной ночной дороге начали отступление к Царицыну. Наше дело сделано и проделано все неплохо. Дружинники, вчерашние артисты, чиновники, беглые офицеры, жулики и ростовские бандиты, прошли проверку боем, дорога разорена и порушена, и главное, разбит передовой отряд идущих к Волге красных, да не просто кто-то, а самые лучшие и обстрелянные части Саблина, Сиверса и Миронова.

К Царицыну возвращаюсь на бронепоезде. Только забрался в жилой броневагон, как стон и какие-то фразы на грузинском языке. Оглядываюсь, точно, это пленник, которого я приказал доставить нашим разведчикам. Раненый большевик лежит на носилках, а рядом с ним сидит хорунжий Семенов из полка Зеленина, тут же суетится врач из тех, кто в красном госпитале работал.

- Как он? - я обратился к врачу и кивнул на раненого.

- В себя пока не приходил, - ответил тот. - В беспамятстве крепком и все время на каком-то языке разговаривает, наверное, грузинский.

- Семенов, - обратился я к хорунжему.

- Да, господин полковник? - офицер привстал.

- Ты кого-нибудь знаешь, кто на родном языке этого коммунара разговаривает?

- У нас таких нет, а в Царицыне командир первой роты в "Православном батальоне", кажись из Тифлиса.

- Тогда так, только на вокзал прибудем, пленного вместе с доктором в штаб, а сам найди этого священника, про которого говорил и пригласи его как переводчика. Мало ли, вдруг пригодится и коммунар в беспамятстве что-то интересное расскажет.

- Будет сделано, - негромко ответил хорунжий и сел на место.

Бронепоезд громыхнул сцепками, что-то заскрежетало, и мы тронулись в путь. За узкими окнами броневагона темно, время есть, так что можно отдохнуть. Я перешел в другой угол, прилег на диванчик, стоящий в небольшом закутке, закинул руки за голову, задумался о том, каким будет завтрашний день, и быстро заснул.

Справка.

Иосиф Виссарионович Джугашвили - родился 6 декабря 1878 года в Гори, Тифлисская губерния, в семье сапожника и поденщицы. В 1888-м году поступает на учебу в Горийское православное духовное училище. В 1996-м году заканчивает его и отмечается как лучший ученик. В этом же году начинает обучение в Тифлисской духовной семинарии. В 1896-1899 годах в семинарии Джугашвили сходится с революционерами и руководит нелегальным марксистским кружком. В 1899-м за неявку на экзамены, исключен из семинарии. С этого времени по 1918-й год активный участник революционных движений. Летом 1918-го года в тяжелораненом состоянии попадает в плен казакам из корпуса генерала Мамантова. Отказывается от сотрудничества со следователями и приговаривается к расстрелу. Однако по ходатайству и под поручительство ротного командира из "Православного батальона" иеромонаха Антония (Чарквиани), отпущен на свободу и до мая 1919-го года находился в разных монастырях Донской епархии, где несколько раз встречался с архиепископом Донским и Новочеркасским Митрофаном. Летом этого же года отправляется на родину и постригается в монашество. Чем занимался Иосиф Джугашвили до 1925-го года точно не известно, но в этом году он посвящен в сан иеродиакона и исчезает в одном из отдаленных горных монастырей. В 1928-м посвящен в сан иеромонаха, а в 1930-м становится ректором Тифлисской духовной семинарии с возведением в сан архимандрита. В это же самое время назначен членом Грузино-Имеретинской Синодальной конторы и Председателем училищного епархиального совета. Являлся редактором "Духовного вестника Грузинского экзархата". В 1937-м году становится епископом Саратовским и Царицынским, и на этом посту прослужил до скончания своих дней. Отмечен современниками как одна из основных духовных фигур православия своего времени. В 1939-м году являлся организатором чисток в РПЦ, когда благодаря его усилиям в среде священнослужителей православной веры был раскрыт массоно-сектантский заговор. Прославился как великий теолог, ярый борец за чистоту православного христианства и гонитель еретиков. Скончался в 1957-м году и похоронен в Саратовском соборе, который был возведен при его непосредственном участии. Оставил после себя добрую память и два десятка книг посвященных не только духовному воспитанию православного человека, но и политике Российской империи в отношении национальных вопросов.