Кембрийский период

Глава 6 ДЕНЬ НЕМЕТОНЫ

Август 1399 года ab Urbe condita

Анна шла в Кер-Мирддин в странно приподнятом настроении. Верный валлийский дождь, полосатый, как оса — то морось, то ливень — ничуть этому не мешал. Словно, и верно полтора десятка лет сбросила. Такой свободы она давно не испытывала. А то и никогда. Всегда кто-то стоял рядом — впереди, рядом, за спиной — родители, муж, дети… Но петух в священной роще правильно истек кровью, подтверждая — на три года не будет у Анны ни роду, ни племени. Только ушастая сида, ждущая в столице. И та — пока! — не имела над бывшей ведьмой никакой власти. Наоборот, сама несла обязательство выполнить уговор и принять великовозрастную ученицу. А впрочем, бывших ведьм не бывает. Чувство было пьянящее и, как любой дурман, не совсем приятное. Сладкое до гнильцы. Свежее до морозного ожога. Соленое до трещиноватой корки.

Впрочем, на большее, чем просто вдохнуть это чувство, распробовать, насладиться — и выпустить из себя — Анна не претендовала. Просто радовалась, что случился в жизни такой удивительный момент, и старалась не думать о цене. Может, поэтому и шла пешком — как бедная будущая ученица ведьмы. И как шла Неметона. Или Немайн, как сида предпочитала называть себя, зачем-то напоминая, что, как и король Гулидиен, ирландка. А впрочем, за невообразимо длинную жизнь сида накопила столько имен, что и правда впору цепляться за самое первое в надежде хоть как-то связать себя нынешнюю и себя минувшую.

Поля слева убраны, ежатся остатками срезанных стеблей, луга же белеют пятнышками овец. Ближе к городу по правую руку пошло мокроземье. Еще не болото, но и не добрая земля. При римлянах, Анна слышала, тут тоже колосилось и паслось. Но империя ушла, и болота понемногу возвращаются. Вместе с камышом и цаплями, что поселились на обвалившихся склонах старых римских канав. Зарастание и осыпание ирригаций — такой диагноз поставил Клирик, — но Анна пока об этом не знала. Впрочем, кустарниковые изгороди, разделявшие прежние поля, еще держались.

Вот из изгороди и раздавались мычащие крики цапель и карканье — чуть хриплое, чуть саркастическое. На секунду показалось — Немайн смеется. Но оказалось — ворона. Обычная, черная. Очень похожая на грача, только без белой оторочки вокруг клюва, а еще — не по грачиному хищная и нахальная. По крайней мере, достаточно наглая, чтобы схватиться с рыжей цаплей — птицей сильной и вдвое более тяжелой.

Кусты всколыхнулись, и Анна восхитилась черной злодейкой. Цапель было две. Ворона дралась в гордом одиночестве. На Анну птицы внимания не обращали: цапли явно махнули на нее крылом и спустили по категории "прочих опасностей", ворона либо слишком оголодала, либо справедливо сочла себя невкусной целью номер три. Учесть, что иногда среди людей встречаются романтики, способные помочь цаплям отстоять от нее гнездо, ворона никак не могла.

Вряд ли разбойница догадывалась, что присутствие в большом человеческом гнезде в римской миле от места схватки особы с вызывающими у птиц инстинктивную ненависть ушами лесного хищника делает ее положение совершенно безопасным. Ну не будет же ученица оборотня бить птиц, настолько похожих на птичью ипостась учителя? Получится что-то между невежливостью и оскорблением.

Ворона выглядела истинной представительницей тьмы — расчетливо махала иссиня-черными крыльями, громко и немелодично орала, показывая красный язык.

Анна скорее сочувствовала цаплям, защищающим птенцов, чем голодной вороне. Но храбростью — и ловкостью — не восхититься не могла. Пропусти ворона всего один удар длинного мощного клюва — и ей будет не до поисков пропитания. И если бы цапли разделились, чтобы атаковать с разных сторон… Вместо этого рыжие лезли в драку по очереди — и огребали тоже по-очереди.

Ворона двигалась в прибрежных кустах очень ловко, и цапли каждый раз оказывались в невыгодной позиции. Наконец вороне удалось точным клевком сбить одну из птиц в падение спиной вперед по тонким веткам, проскочить под носом у другой и метнуться к гнезду. Один точный удар — и в клюве у вороны бездыханное тельце… Цапли бросились в погоню. Но до кустов ворона добраться успела, и драка пошла по-прежнему. Если не считать изменившейся задачи — прежде вороне нужно было прорваться, теперь — смыться с добычей. Цапли от ярости совсем потеряли соображение. Их большие крылья очень мешали в кустах. А ворона скакала поверху, и, чтобы на нее напасть, цаплям приходилось подвзлетать. Обычно за этим следовал короткий встречный клевок в крыло, и потерявшая равновесие птица летела вниз. Продолжалось это довольно долго. Пока вороне не повезло. То ли удачный клевок, то ли, скорее, неудачное падение обернулось для одной из нападающих сломанным крылом…

Уцелевшая цапля заметалась вокруг искалеченной пары, а усталая, но предвкушающая пиршество ворона с добычей тяжело перелетела через дорогу. Склонила голову, серые бусинки глаз задорно блеснули. Птица поняла, что перед ней ведьма, и удостоила разговора. Басовито похвасталась: "Кра-а." Гордо поворочала головой, ухватила свое мясо и тяжело поднялась в воздух.

Если бы не разговорчивость птицы, Анна запомнила б занимательную сценку. Ненадолго. Потом или позабыла, или сделала из нее сказку для детишек. Но прямое обращение к человеку означало, что Анна имеет дело с оборотнем. Сиды ведь хоть и не лгут, но и прямо и понятно изъясняться не любят. Предпочитают намеки и загадки. Немайн с ее относительной понятностью — редкое исключение.

Но не по достоинству Немайн в ворону обращаться. Ее форма — ворон, птица и крупнее, и чернее и внушительнее. А норманны говорили, что она росомаха, и тому, что сида переросла и ворона, легко верилось. В легендах же предпочитала оставаться женщиной, меняя внешность и возраст. Что несколько раз и проделала уже в Кер-Мирддине.

Это полностью касалось и старшей сестры Немайн, огненной Морриган. Божественная воительница могла превратиться в кого и во что угодно, предпочитая для боя форму животных. Но ворона для нее тем более мелковата. Уж скорее Морриган превратилась бы в волчицу.

Оставались Бадб и Маха. Эти послабее, и ворона подходила обеим как нельзя лучше — как и Немайн в далекой ирландской молодости. Вот только Бадб с молодости на ножах с сестрой. Жениха увела из-под носа. Богиня мародерства — дурной выбор для бога войны. Но любовь зла, а Нит — красив, силен, да глуп. Тогда-то Немайн и превратилась в Неметону — уехала с горя из Ирландии в Камбрию. Свободное место в триаде воительниц Эрина, которое и поспешила занять Маха, став из простой сиды — сидой при должности.

Кто из них и что хотел сообщить, Анна так и не смогла понять. Пока не решила — послание, скорее всего, адресовано Неметоне. И вообще, не дело ученицы лезть поперед наставницы. Ее дело — пересказать все в точности. А расшифровывает послание пусть сида.

До города ей прекрасно удавалось держать в голове птичью историю. Но уже предместья гудели как раскопанная шмелиная нора. С ипподрома доносилось слабый гомон публики. Как будто проходили предварительные заезды пасхальных колесничных гонок. Или рыцари невесть с чего вдруг турнир устроили…

Анна улыбнулась концу недолгой свободы от всего и направилась к ипподрому. Где в городе происходит новое и непонятное, там и следует искать Немайн. В самой-самой середке!

Покрывать голову хорошей кельтской девушке неприлично. Но напялить при дожде капюшон, а перед битвой шлем — фривольность, допустимая для мирянки. Вроде глубокого декольте позднейших времен. Из-за странного сооружения из сосновых брусьев, колес и скрученных веревок виднелась голова, неприличная вдвойне: и в шишаке, и в капюшоне. А что поделать, если нужно защититься и от дождя, и от случайного удара?

Анна узнала сиду по голосу: уши и волосы скрылись под шлемом. Похожей на человека Немайн это не сделало, зато глаза-блюдца засверкали из тени зловеще и потустронне. Тем более что рядом помимо вороха любопытствующей детворы обретается и пара взрослых представителей человеческой породы. Вполне достойных — но едва ли не самых вонючих. Может, потому и ребятня держится на некотором расстоянии.

В баню-то викинги ходили. Не реже камбрийцев. А толку, если кожаную броню для сохранности нужно салом смазывать. Которое летом протухает мгновенно. Самих норманнов это не смущало. Издержки власти над северными морями. А богиня морщит нос. И корабельный плотник Эгиль в который раз заводит объяснение.

— Вот ты, Нэмхэйн, мятой пахнешь. Потому, что носишь лен, и травами его перекладываешь. Твоя сестра Гвен пахнет хлебом, ибо присматривает за пекарями. А от нас несет тухлым салом — потому, что без сала кожаную одежду в море съедает соль. И оружие. Кстати, твоя повозка тоже любит сало.

— И деготь. — Немайн провела тыльной стороной руки по лбу, за ней потянулась грязная полоска. — И паклю, и веревки. Которыми я сейчас и пахну. Ну еще дождем. И в этом правда: чем больше в вещи души, тем больше ей нужно ухода. Ну-ка поставьте мою красавицу на ноги…

Красавица, к удивлению Анны, была гоночной колесницей. Пока до нее не добралась сида. А вот чем стала теперь… Корпус, переплетенные ивовые прутья, покрыла толстая бычья кожа и схватили железные полосы. И длиннее стал раза в два. Колеса тоже сверкали не успевшей потускнеть железной обивкой. Но места внутри не прибавилось. Зато появились два сиденья — спиной к спине, перед задним деревянная рама с крюком.

Внутрь немедленно залез Тристан — колесница странно покачнулась одним корпусом, колеса стояли ровно. Мальчишка между тем по-очереди попрыгал на сиденьях, колесница при этом недовольно, как живая, поскрипывала.

— Тебя выдерживает, — подвела итог Немайн, — а если Харальда с Эгилем? Вдвоем? И похоже, мы пожалели смазки.

Викинги осторожно забрались в кузов, замерли, не дыша. Вокруг суетилась сида, выглядящая в рабочей рясе сущей замарашкой, теребила:

— Поелозьте. Бортики попинайте. Вы же не хотите, чтобы это вот развалилось подо мной в бою?

Не хотели. Совсем. И чтобы колесница развалилась здесь, сейчас и с ними внутри — тоже. Потому елозили очень осторожно. А осторожность в исполнении двухметроворостых верзил иной раз выглядит весьма забавно. Анна не устояла.

— Хотите, я вам венки из яблоневых веток совью? — предложила. — Или из веток сливы? Можно даже с плодами. Уже спелыми и красивыми. И сколько ж их уродилось в этом году! Как и должно быть, судя по всему…

Норманны не удивились. Ученица богини непременно должна быть чуток не в себе. А если не чуток, так и тем лучше: будет правильнее понимать богов. Те-то совсем непредсказуемые. Немайн еще ничего. Почти понятная. К примеру, повозка ей и правда нужна. Лезть со сломанной рукой в военное седло глупо. А пристраиваться в женской посадке — самоубийство. Кто ее вообще придумал? Колени чуть врозь, пятки под задницу — и балансируй на лошадином хребте, храбрая амазонка… Пешком идти — хорошо, но задержит конных. Повозка в самый раз. Но зачем неустойчивое сооружение на двух колесах?

Тем более изначально единственная ось колесницы была хорошо, прочно закреплена под кузовом, но сида заменила простое и надежное крепление на мешанину палок и веревок. А раз колесница при этом не развалилась, то и заклинаний. И вот теперь извольте-ка ее пинать и раскачивать!

— Веночки — трогательно, — согласился скальд Харальд. — Человек — это дерево, и мир — это дерево… Но почему именно из яблони и сливы? Листья дубов и кленов не менее красивы.

— Стоит ли портить деревья, приносящие пользу? — Корабельный плотник Эгиль был настроен практичнее.

— Подойдут любые — из ветвей плодовых деревьев. Только такие одевают на предназначенных в жертву Неметоне. Обычно это девственницы или быки. Кем вам быть приятнее, выбирайте сами… Для простого привлечения внимания подойдут ветви ольхи…

— Анна! Легка на помине, мы как раз о тебе говорили!

Ведьма стоически перенесла ласковый напор. Прабабушке повезло с учителем-любовником. А ей досталось ласковое недоразумение. И ведь в первую секунду кажется, что вот сейчас, на виду у пяти десятков зрителей, посреди ипподрома… А вместо этого сида просто прижимается, как дите к мамке, и мордочка становится такой сладкой и доверчивой, что на нее и сердиться ни за что невозможно. В том числе за перепачканную дегтем, салом и еще невесть чем одежду.

Клирик окончательно убедился — мозги и тело работают враздрай. На что срабатывает "слезодавительный механизм", пока не понял. Тем не менее установил, что и обниматься совершенно не обязательно. Достаточно прижаться к женскому телу. И извольте получить в кровь бочку гормонов общности.

— Не раздумала быть моей ученицей?

— Нет.

— Тогда будешь колесничей. Ходят слухи, несколько лет назад ты выиграла гонки. Это правда?

Очень вежливая правда. Не несколько, а, поди, все два десятка лет назад Анне последний раз довелось участвовать в гонках. Еще девчонкой. Выиграла… А все проигравшие заявили, что молоденькая ведьма сглазила соперников прямо на трассе! Чуть камнями не побили. И приза не дали, наоборот, клан отступное платил. Чтоб замять скандал.

— Правда. А зачем тебе колесничая? С тобой и состязаться никто не будет. Какой смысл?

— Так речь-то не о гонках. Мы на фэйри идем охотиться. Ученая сида есть, священник есть. Знахарка тоже нужна. Из меня лекарь, как из мэтра Амвросия — молотобоец. Целебный источник найти и вывести наружу — мой предел.

Анна вздохнула. Немайн, похоже, достигла в величии обыденности и не понимала уже истинной природы могущества. Неужели поставить припарку больному — сила большая, чем обеспечить панацеей тысячи — и на века?

— Что значит ученая сида?

— Хм. Которая знает… — Клирик не успел перечислить обязательные для хорошей сиды дисциплины.

— Ты же рожденная!

— И хорошо.

— Как же ты можешь "знать"? Тебе в лучшем случае мать рассказывала.

— Именно поэтому и ученая, а не просто знающая. — Клирику это очень надоело: ляпнешь сакраментальность и не успеешь оглянуться, как под ногами вместо земли хрустит тонкий лед! И он поспешил оборвать непонятную и неприятную тему:

— Знакомься, Анна, это «Пантера». Знакомься, «Пантера», это Анна. Вылезайте, воины. Сейчас мы испытаем колесницу на ходу. А пока подготовят упряжку, я коротко опишу этот новейший образец.

А потом его понесло. Залился соловьем, словно сдавая объект заказчику:

— Сделать, конечно, нужно еще многое. Борта, например, будут укреплены четырьмя щитами-павезами каждый, а щиты еще не готовы. Но главное — вот. Рессоры. — Немайн похлопала по странной подвеске. — Двойные, торсионные! Есть и проблема — каждое утро их нужно натягивать заново. А ночью или ослаблять, или, на случай чего, менять на другие. Иначе потеряют упругость.

Из-за всей этой профилактики он и назвал колесницу «Пантерой». Про себя еще часто добавлял: модификация G. Поскольку у фашистов последней была модификация F. Немецкий танк отличался превосходной для своего времени гладкостью хода… пока держались узкие катки. У танков торсионы были стальные. У колесницы — из дерева и льняных веревок. Решение подсказал Вегеций. Если веревки и дерево прекрасно заменяли в баллистах стальной лук, то почему и в рессорах не заменить? А тип рессор, работающий на кручение, и есть торсион.

Клирик был весьма рад скромным успехам. Работал-то на собственную задницу. Ездить на том, что ему гордо выкатили из ипподромного гаража, оказалось невозможно. Даже пассажиром. Стало ясно — колесница вправду транспорт героев. Никак по-другому назвать человека, лезущего туда хотя бы во второй раз, нельзя! С появлением примитивной конницы колесницы исчезли с поля боя почти сразу. Движения лошади — регулярные, к ним приспособиться проще, чем к прыжкам колес на случайных неровностях дороги. Даже хорошей римской дороги. И сплетенное из кожаных ремней дно колесницы мало чем помогает. Смягчать толчки приходится собственными ногами, что означает — ехать всю дорогу на полусогнутых, держась за бортики повозки. В двадцать первом веке похожий номер на парадах приходилось проделывать министрам обороны — на Красной площади, на пневматических шинах и мягких рессорах. Все равно объезд давался очень тяжело, особенно штатским. Правда, им приходилось стоять смирно, это тоже трудно. Кстати, именно из-за тряски все изображения колесничных лучников, стреляющих с хода, — туфта и пропаганда. Даже с «Пантеры» стрелять из лука было бы тяжело, разве что на ипподроме. Стоять на полу колесницы — не сидеть в высоком военном седле. Не держась за бортики, непременно навернешься. Разумеется, лучнику можно сделать сиденье, да и пристегнуть. Чем Немайн и озаботилась. Вот только стрелять из лука она не могла. При сломанной руке.

Анна боевую колесницу в жизни не водила. И вообще отвыкла от гонок. И вот упряжка готова к старту. Сзади подпирает сиденье — в походе вещь, очевидно, нужная, но не в бою и не на испытаниях. Возле заднего сиденья — очередная мешанина из ремней и деревянных колес. Колесничное копье торчит по левую руку. Что колесницы не воюют на ходу и вообще воюют, только если прижмут, — ведьма знала. Когда бежать невозможно, колесница должна остановиться. А герой и возница — взяться за оружие. Герой — за обычное, пехотное. А возница — за колесничное копье. Длинное, шестиметровое, похожее на двузубую вилку, какими едят на официальных собраниях клана в «Голове». Только большую и с крюком. Таким копьем можно (и нужно) колоть через головы лошадей. А древние герои, бывало, и на ходу с ним управлялись. Для того и крюк — цеплять неприятельских солдат. Последние столетий шесть колесничное копье использовалось как древко вымпела с клановой расцветкой на гонках, и почетное оружие колесничих на дуэлях. Именно с таким копьем Анна собиралась выходить на поединок с Немайн.

На месте колесничей Анну охватил восторг, без всякой примеси ностальгической печали. Она вернулась! И пусть кто-нибудь теперь попробует сказать слово поперек! Если уж сиде можно… От сидовской колесницы она ожидала чего угодно — если б та и взлетела, не удивилась бы. Но та, приняв колесничую, легко качнулась, словно лодка.

Вот чего она не ожидала — что однорукая сида всерьез соберется воевать. Для этого рыцари есть. Но Немайн-Неметона страшна и однорукой. Сида вспрыгнула — колесница взбрыкнула, точно живая. Немайн плюхнулась на сиденье сзади, принялась поправлять рясу среди оказавшихся у нее в ногах ремней и барабанов. Наконец, перекинула через плечо ремень, закрепила привычным жестом, будто отточенным годами. А Эгиль водрузил на раму в корме корпуса еще одну рессору. По крайней мере, на рессору — хоть и вывернутую наизнанку — устройство было похоже. Брусья, веревки…

Немайн зацепила крюком от устройства в ногах одну из веревок. Сделала несколько быстрых движений ногами — и веревка — тетива! — отвела плечи «рессоры». На ложе легла длинная тяжелая стрела.

— Скорпиончик. — Немайн ласково погладила ложе. — Поменьше, чем у римлян. Зато, надеюсь, пошустрее. Эй, мишени на двести шагов готовы?

В натянутом виде «скорпиончик» и вправду напоминал насекомое. Плечи-клешни, ложе-хвост. И жало тяжеленной стрелы.

Сначала Клирик подумывал об арбалете. Но сталь, выходившая у Лорна, была не слишком упругой. Собственно, в другие эпохи ее и сталью бы назвать постыдились. А сила скрученных веревок годилась и для метательного оружия. Маленькая баллиста, поставленная Немайн на шкворень, отличалась от описанного Вегецием образца ровно настолько, насколько заставило физическое нездоровье. А именно — арбалетного типа спуском под одинокую правую руку, да ножным приводом ворота.

— Мишени готовы. Езжайте!

— Ездят рыцарь на лошади и жена на муже. Колесницы ходят, — сообщила Анна. — Немайн, ты готова? У какой мишени остановить?

— Ни у какой. С места я умею. Попробуем с ходу.

Для начала Анна пустила квадригу шагом. Колесница двинулась непривычно тяжело — да и была раза в три тяжелее гоночных. Но шла — ровно. Привычный мелкий дребезг так и не появился. Вдруг колесница чуть вздрогнула и дернулась вправо. Анна оглянулась — сида перекинула баллисту на правый борт и, хитро прищурившись, приникла к ложу. Хлопок тетивы. Колесницу ощутимо дергает влево. Обиженное:

— Мимо… Еще круг шагом, пожалуйста, хочу упреждение подобрать.

Еще круг — на здоровье. Неприятное поскрипывание на повороте. Верно, нужно смазать ось. Толчок.

— Вилка. Еще круг.

Хрустит песок под колесами. Неприятный скрип. Толчок. Торчащая из мишени стрела с красным — для приметности — бумажным оперением.

— Есть! Попробуем рысь? — Немайн довольна. Стреляющей игрушкой. А с колесницей что-то не так.

— Не нравится мне этот скрип. Что-то знакомое, но уловить не могу.

— Для того и испытания. Выяснить, где узкие места.

Анна кивнула — скорее себе самой, чем сиде. Начала перезабыла, могучая ведьма! Всякое заклинание имеет изъян. Небольшой. Именно, что узкий! Вход в сид. Тропка в Тайную страну. Ахиллесова пята. Гейсы героев Ирландии. Прозор в доспехе. Но, точно зная, где споткнешься, разве не подложишь туда кипу шерсти?

Медленная рысь. Три круга. Попадание. Быстрая рысь. Три круга. Промах. Слишком быстро. Но в упор попасть можно. И на отходе. Немайн перед выстрелом долго водила головой — но, как только глаза захватывали мишень, верхняя половина тела — руки с головой — становилась неподвижной. А ведь при всей гладкости хода колесница подрагивала… Но эти колебания не доходили доверху. Оставалось гадать — плод это долгих тренировок колесничного бойца или естественное свойство сидов?

Все шло хорошо. Но повторяющийся скрип не давал Анне покоя. На быстрых аллюрах приходилось притормаживать на поворотах, но скрип не уходил. Может, всего лишь дурная смазка? И колесничая подняла квадригу в галоп. Увы, она слишком привыкла в молодости к легким спортивно-триумфальным колесницам. Слишком мало сбросила скорость на повороте. Меньше, чем следовало, — колесницу почти не трясло, и скорость казалась ниже, чем на самом деле. И когда на повороте вслед за скрипом раздался хруст, сделать ничего не успела.

Их протащило метров сто. На боку. Песок располосовал кожу на бортах колесницы, косой штриховкой отполировал железные стяжки. Анна честно заработала несколько ссадин, а совершенно невредимая сида свисает бочком со своего сиденья, «скорпиончик» прижат к груди здоровой рукой. Как ребенок.

— Помоги отстегнуться, а? И посмотрим, что у нас не то…

Чуть-чуть не свернувшая шею сида выглядит на диво спокойной. Норманны возникают рядом мгновенно. Могучие руки принимают баллисту. Потом — сиду. Осторожно — такими лапищами — отстегнули ремни, а казалось, оторвут. Поставили на ноги. Осмотрев разрушения, ушастая от радости подпрыгнула:

— Торсионы целы! Это главное. Не выдержали колеса. Все правильно — мы только их и не поменяли, а вес возрос…

Анна — восторг возвращения в молодость все еще пересиливал нытье ушибов — тоже убедилась: со странной веревочной подвеской все в порядке. Не выдержали спицы. Что ж. Из всех доспехов Ахиллесу следует носить стальной сапог.

— Ободья целы, потому, что их оковали железом. Может, и спицы оковать?

— Неплохая мысль. Но можно сделать лучше. Смотри: спицы сломаны где?

— У самой оси.

— Верно. Значит, на ободья приходится куда меньшая нагрузка. А теперь посмотрим, как именно сломаны спицы. Половина внутрь, половина наружу. Как бы ты ломала колесо, чтобы получить такой эффект?

Анна показала: ухватиться руками за верх обода, ногами изо всех сил ударить вниз.

— Точно. Именно такая сила и возникает на повороте. Потому тебе и притормаживать всегда приходилось. А теперь представь себе, что нужно сделать с колесом, чтобы оно не сломалось при твоем ударе. Не усиливая спиц.

— Можно поставить подпорку снизу. Можно поставить колесо в ямку. Но на ходу это невозможно. Разве только проложить колею. Для гоночной колесницы это бы подошло. Но у нас же боевая. Ей не только по ипподрому ездить.

— Значит, нужно, чтобы колея оказывалась там, где идет колесница, сама по себе?

— Но этого нельзя сделать.

— Это сделать можно. Даже просто. Но для этого нам потребуется немного сидовского колдовства. Готова к первому уроку? Итак, в дальнейшем я буду называть суть своей силы — механикой, а применяемый метод — теорией решения изобретательских задач…

Любвеобильный сид, который обучал прабабку Анны, то ли не выдал и половины своих секретов, то ли попросту был оболтусом из младшеньких. Кинул набор из нескольких полезных заклинаний, рассказал о свойствах трав — и был таков. Немудрено, что принесенное в мир подобными учителями знание тает как снег, залетевший с долину. Немайн учила другому — составлению собственных заклинаний. Причем на уровне, который заставил бы Мерлина вырвать последние волосы от отчаяния — к смертным уходили настолько сокровенные тайны, что Анна боялась, как бы ее не разорвало изнутри от переливающейся в нее из Неметоны силы.

Та по мелочам не работала — и не умела! Ну не может богиня — или ангел — взывать о помощи к силам, меньшим, чем Творец Вселенной. Вот и наловчилась узнавать истинную суть вещи, выделяя идеальные образы из вещей реальных. Затем расщепляла идеальные образы на части — все более простые и понятные. Пока не доходила до Истинного Имени вещи, способной совершить требуемое. Обычно реальная вещь — отражение идеала — не существовала. Но ее оставалось всего лишь сделать. Простая ремесленная работа. Без которой метод Немайн не работал.

Вот взять колею… Анна сама установила, что от колеи нужен только внутренний упор. Состоящий из земли. И поняла, что для наклоненного колеса вся земля станет таким упором. Но сида потребовала разложить на сути и колесо: вышло, что раз слабое место — спицы, то и наклонять нужно только их. Анна была вынуждена согласиться — если обидеть недоверием честно отработавшие обод и ось, ничего хорошего из этого не выйдет. Что вещи, как живые, могут мстить за оскорбление их чести, узнала впервые — но поверила безоговорочно. По крайней мере, сложные, волшебные вещи, наделенные именами — корабли, колесницы, даже ручные баллисты вроде «скорпиончика» уж точно обидчивы. А часть всегда приобретает свойства целого.

Надеясь польстить «Пантере», Анна предложила оснастить новые колеса шипами и серпами. Немайн идея не понравилась.

— Я же добренькая, забыла? А быть добренькой иногда выгоднее. И много от нас бы осталось при падении, если бы из колес серпы торчали? Нет, Анна, вещь, способная убивать по собственному произволу, без направляющей ее руки — дурная штука… Лучше вот что. Запас ширины у нас ведь все равно есть, спереди-то аж четыре лошади…

Типичное для ирландки «аж». Не бывает у них квадриг. Биги-пароконки и те недавно появились. Века четыре назад. А при Немайн вообще и на одноконных упряжках ездили. Сена им не хватает, что ли?

— … так можно колеса на обе стороны укрепить. Два набора спиц вместо одного.

На изготовление колес с наклонными спицами, превращающих ровную землю в косогор, а косогор — в ровную землю, ушел целый день.

Самое смешное, что новые колеса для всех оставались странной, даже уродливой, вещью. Вроде детского волчка, поставленного на ребро. Или сложенных вместе донышками наружу тарелок. А если припомнить ось, так воронок, через которые ведьма вливает настои в горло лошадям. Только не сплошные — а кто-то еще ездит на сплошных? — а из спиц. Но уже на быстрой рыси спицы сливаются… Их силу и красоту видела только Анна. Помимо сиды, конечно. Анна на секунду представила себе, что видит Немайн своими глазищами — все вещи в совсем ином свете и образе. На мгновение почти поняла — как это. Потом понимание ушло, оставив ощущение достижимости. Оно не собиралось даваться ни ученице, ни — скорее всего — подмастерью. Но истинно великой ведьме обещало явиться. Впереди замаячила гора работы. Любимой работы.

Клирик тоже был доволен. Во-первых, сделанная на колокольне глупость обернулась несказанной выгодой. Анна неожиданно легко приняла предложенные методики и включилась в работу с редким воодушевлением… И это была умная, взрослая, практичная помощница! У нее даже характер чуточку смягчился. Во-вторых, неплохо уел короля. Кто призывает на войну девочку-инвалидку с незажившим переломом, пусть не ожидает, что поставить ее в строй получится быстро и дешево! Глэдис, помнится, собиралась высказать королю свое мнение по этому поводу да напомнить закон, в котором четко указано — призывать человека можно, только если он здоров. Но ключевым словом этой статьи закона оказалось слово — «человек». Как сказал королевский филид, сида стоит армии. Сида со сломанной рукой — половины армии.

С колесницей возились до темноты. Сида бы охотно продолжила и дальше, но без факелов было темно для всех остальных, а с факелами — ярко для нее.

— Не стоит портить глаза, — подвела итог. — Все равно сэр Эдгар никуда не двинется, пока не напомнит ополчению, как службу нести. Дня три-четыре у нас еще есть.

После чего отправилась в церковь — отбывать наказание. Кланяться. Святым. У которых, вместе взятых, силы, как в левом мизинце Немайн. Вот этого Анна понять не могла.

— Ну — сообщила сида, — это ведь наказание за гордыню. Я заявила, что справилась с делом, которое никто не ожидал возможным исполнить без помощи Господней. И врать не стала. А это хоть и не грех, все мы имеем право на свершения, но я еще и забыла призвать Его помощь в трудный час. Правда трудный. Вот и получилось, что стоит мне напомнить про святых. Для пользы дела. Может, помоги мне кто из них, руку бы не сломала! А больше устану лучше запомню.

За тем, как Немайн отбывает епитимью, пришел понаблюдать сам епископ. В суматошные дни подготовки похода это была его единственная возможность поговорить с самой интересной особой в епархии. Вот только разговор получался односторонним. Епископ говорил, кающаяся молча пыхтела. Боялась сбить дыхание.

Простых поклонов Августине-Ираклии оказалось мало. В том, что перед ним именно она, епископ Дионисий сомневаться не мог. Клирик просчитал епископа в последнюю минуту. И совершил правильную ошибку. Да, признавать императорское происхождение было ошибкой. Но к другому выводу относительно сущности Немайн епископ прийти попросту не мог. Был он грек, и был он греческий аристократ. Даже римлян — латинских римлян, не греков — считал слегка варварами. А уж о холмовых сидах и говорить нечего. Ну не мог, не мог образованный грек поверить в существование чужой культуры, более высокой, чем греческая. В том числе в технике. Особенно в технике.

Тем более Клирик перед этим сослался на эллинские труды. Труды, копии которых в самые лучшие времена можно было пересчитать по пальцам. Труды, копии которых в самые лучшие времена можно было пересчитать по пальцам. Труды, которых — в полном комплекте — не имела ни одна публичная библиотека, ни одна высшая школа Константинополя. Ну и к какому выводу должен был прийти сицилиец? Такой же сицилиец, как Архимед, только христианин? Высшая аристократка. Выросшая в доме с лучшей в империи библиотекой. Добавить несомненное уродство…

Вывод был один, и его стоило подтвердить. Самому. Раньше, чем прелат придет к нему сам. Тем самым продемонстрировать доверие, дружественность, и готовность сотрудничать. Не во всем.

— Не стоит так усердствовать, дочь моя. Епитимия была тебе дана в смирение гордыни. И дабы ты лучше понимала простого человека.

— Стоит. Я не как все. И нет смысла притворяться, что я как все. Это ведь даже не других обманывать — себя. Знаешь, у меня было большое искушение — не признаваться тебе. Это ведь страшно. Сам знаешь почему. Но рано или поздно ты бы понял. И сообщил в Рим. Так лучше рано, чем поздно. Иначе Святой престол узнает вместо правды слухи, распространяемые тем, кто не хочет видеть меня ни на воле, ни среди живых.

— И все-таки… Ты разве не хочешь вернуться?

— В Константинополь? В империю? Совершенно. Там я выродок — здесь я сида. Немного не от мира сего, да и только. Так что есть, то есть! Гораздо лучше, чем "кровосмесительное отродье", а? Но я еще окончательно не решила, как жить. Вот теперь пытаюсь разобраться, думаю. Между делом.

— Но зачем эта ужасная рама? Тебе ведь так труднее класть поклоны. Выползаешь же чуть живая.

Тренажер — пусть и примитивный, деревянный, конечно, сооружение еще то. Особенно в церкви. Но Клирику хотелось совместить необходимое с полезным. И докачать физическую силу хотя бы до среднечеловеческой. А лучше — до среднекельтской. Как писал Цезарь — галл и сам по себе страшен, а если к нему на помощь придет жена, то римляне, хоть всей центурией, кабацкую драку слили. И прибавлял, что война, по счастью, не беспорядочная драка… Обоснование же странности придумано заранее.

— Труднее, да. Ну и что? Что делаешь — делай хорошо. С пользой. Я потом еще и вериги надену.

— Зачем?

— Тело привыкает к труду, и к благочестивому — тоже. Поначалу я как кряхтела? Еле добиралась домой. Да и теперь сотня поклонов для меня немалый труд. Но уже привычный. А дальше? Но ты ведь не учитывал привыкания, когда назначал лекарство моей душе? Значит, его разумнее скомпенсировать.

Три дня Анна могла сойти за гостя — людей из кланов Дэхэйбарта Дэффид был обязан кормить и обеспечивать комнатой три дня в году. Бесплатно. На четвертый возникла проблема. Как ученице, ей было положено жить внизу, на хозяйской половине. Но не с семьей хозяина, а с отбывающими работную обязанность перед кланом людьми. Не все могут — и хотят — выходить на строительство и ремонт дорог да укреплений. И не все при этом хотят терять статус. Вот и пристраиваются. Иные за других работают, за деньги. А кое-кто — за жалованье. Как незаменимый повар. Или пивовар. Числятся, кстати, как личной дружиной Дэффида. Но таких немного, не больше десятка. А самый текучий элемент — вышибалы. Никаких особых навыков не нужно, была б силушка. А уж кого вышвыривать да как — хозяйские дочки разберутся.

Семейные специалисты располагали собственными домами в предместье. Явившиеся помочь жили по четверо в отведенных для того комнатах. Которые были все заняты. Точнее, два места было — но в комнате уже жило двое мужчин. Куда девать дочерину ученицу, Дэффид так и не придумал. Анна, и без того человек нелегкий, начала брать пример с Немайн — на компромиссы не шла. А вот у Глэдис все быстро встало по местам.

— Ученица твоя? Твоя. Загодя не подумала — страдай сама. Сегодня отдашь ей свою постель, поспишь в кресле, в столовой. Завтра пробежишься по предместью и снимешь комнату.

— Нет смысла. Мы в поход уходим. Вернемся — сниму, — рассудительно заметила сида. А в кресле мне спать не впервой.

В столовой семейство Дэффида обычно не обедало. Главной, самой плотной трапезой был завтрак. Обед настигал членов семьи в самых разных местах. А ужин в Камбрии бывал скорее символическим. Не столько поесть, сколько посидеть вместе. Послушать арфу… Раньше играла — весьма изредка — Глэдис. Да при этом еще и попрекала дочерей безрукостью. Но после того, как Клирик свозил арфу к плотнику, а потом долго настраивал чудище с педалями и крючками — без камертона, на одном слухе, ставший проще в обращении, да еще и расширивший звуковой ряд, инструмент освоила Эйра.

Теперь удивленная арфа рассыпалась переливами, напоминающими позднего Вагнера. Остальные сестры, которых исполнившаяся новой надежды мать со всем старанием загоняла за инструмент, продолжали терзать струны и нервы сиды. Никакие уговоры не остановили вялотекущих мучений. Нелегка жизнь с шестью блондинками. Особенно, когда ты рыжая! Глэдис, хотя и подкрасилась луковой шелухой, твердо знала, что благородной даме положено музицировать. Пять девушек, каждая играет по часу. Талант есть у одной. От музыки остальных любой нормальный кавалер в окно сиганет, никакой Немайн не понадобится. О том, что пение Немайн применимо только в бою, ибо приводит к массовой панике, смертям от ужаса и междоусобной резне, Клирик к тому времени уже знал. Как показал расспрос сестер, в прошлый раз их мучили года три. Но тогда перед глазами Глэдис не стоял пример успеха — Эйра. Пришлось прибегнуть к шантажу.

Эйлет как раз наигрывала что-то неблагозвучно-воинственное — очень искореженную походную песню. Немайн, зная первый куплет — слышала пение стражников на стене, принялась подтягивать. Неслышно, тоненько. Звук вышел легкий и хрустальный, как горный ручеек. Потом она взяла чуть громче… И Глэдис сиде заткнула рот ладонью и уши надрать пообещала.

— Но я просто не могу удержаться, — пожаловался Клирик. — Эйра играет красиво, аж дух захватывает. Придумывает мелодии. Забываешь обо всем на свете. А остальные играют знакомые мотивчики. Очень хочется подпеть. Я же хорошо пою, правда…

Никто не взялся утверждать, что плохо.

Анна на сии посиделки допущена не была. Скучала в комнате сиды и пыталась разобраться, что тут от нее, а что от ее сестры. Потом явилась Эйлет.

— Кровать Майни — эта.

Так вот. Кому Неметона, а кому и Майни. Анна задумалась: а хотелось бы ей этак фамильярничать с сидой? Перед тем, как заснуть, припомнила ворону и цапель — но решила, что до утра потерпит. А с самого утра…

— Вот. Разбирайся. Сестра сказала, нужно определить, что из травного дела ты уже знаешь. А сама пока новые штуковины закажет. Которые для подтягивания других штуковин. А, вспомнила! Ворота для торсионов. Или вороты?

Ну вот, только успокоилась и примирилась — новый позор. Перед какой-то малявкой… Разобрав знакомые травы, ведьма оказалась перед неизвестными. Сидела над ними, размышляла — не сбегать ли, пока время есть, за консультацией к мэтру Амвросию. Который в отличие от ведьмы обильно пользовался привозными компонентами зелий…

Появившаяся к полудню Немайн все расставила по местам.

— Я знала меньше, — сообщила, приняв экзамен, — а мэтра навестим вместе… Все равно других важных дел пока нет. Колесница-то вроде в порядке.

Второе испытание сидовской колесницы удалось провести уже через два дня после первого. На этот раз на трибуне ипподрома сидел почти весь отряд, собирающийся выступать в поход на разбойных фэйри. В том числе донельзя довольный сэр Эдгар, решивший лично посмотреть на сиду в деле. Пока Немайн ему нравилась. Не столько тем, что сумела приспособить для боя колесницу, сколько тем, как собирала машину — не в поход, на испытательные круги. Кузов был заполнен умно подобранным походным скарбом, вдоль бортов разместились футляры с сотней стрел — каждая по полтора фунта весом. Но главное не это, а то, что сида готовила колесницу в первую очередь к походу. И осталась довольной, лишь когда в кузове перестало дребезжать и звякать, а укладка — путаться под ногами. А ведь сэр Эдгар встречал и иную манеру. Даже у опытных воинов. Оттого и боялся, что Немайн окажется певуньей и драчуньей, переваливающей все походные заботы на окружающих. Будь она обычной воительницей — не беда. Но как наперед угадать, что понадобится сиде? А значит, и за надежность колесницы беспокоиться не приходилось. Наверняка для каждой из рессор предусмотрено по два запасных мотка веревки. И натянуть или ослабить их столько раз, сколько нужно, сида не забудет. А если Немайн в состоянии обиходить колесницу, сумеет и об остальном позаботиться.

Наблюдая маневры квадриги, комендант все больше понимал военную мощь сидов. Главное — полное использование всякой возможности. Взять Немайн. Героиня: на голову ниже среднего воина, рука сломана — бить из лука не может. Колесничным копьем пользоваться — тоже. Так придумала себе оружие, с которым можно управиться одной рукой и ногами. И теперь вбивает стрелы в мишени — с короткой остановки, и то удивительно. Сам сэр Эдгар с дозволения сиды испробовал «скорпиончика». Многие рыцари тоже полюбопытствовали, но нашли очень уж тяжелым. С коня не постреляешь. А вот прицельная рамка понравилась всем. Жаль, такую нельзя приспособить к луку. Пристрелянную на разные дистанции и аллюры. Но если с дистанциями — при стрельбе с места — все оказалось в порядке, то с хода попадать в мишень удавалось немногим и изредка.

Немайн хорошо стреляла с шага и медленной рыси — уже чудо. С быстрой рыси, а тем более таранного галопа, как при атаке наездом, — чудо безусловное. Это, конечно, не в яблочко, но и не в молоко. Теперь сида стреляла с препятствий. В прыжке через яму. С косогора. Переваливаясь на искусственных кочках… Попадала редко. Но уж если попадала… Спасения от длинных тяжелых стрел не нашлось никакого. Щиты? Прочные, с оковкой, из дерева и одного слоя кожи, стрелы проходили насквозь на трехстах шагах. Там, куда рыцарский лук вообще не добивал. На двух сотнях шагов стрелы пробивали железные умбоны и семь слоев толстой бычьей кожи. Кольчуга, плетеная с захватом одним кольцом четырех других, разорвана. Железный наконечник пришлось вырубать. Ушел в дерево едва не на локоть. Кольчуга с плетением восемь к одному — выдержала. Но стрела вмяла ее в дерево. Эдгар представил себе, какой ушиб получил бы человек. Жить, может, и остался б. А при везении — и воевать смог. В другой раз, в другом месте.

Покинули ипподром. Стража с интересом следит, как Немайн целится в каменный бруствер… Искры! Крепостная стена — не без щербин — сдержала даже выстрел в упор. Зато ворота удалось пробить насквозь. Хотя самим створкам это не слишком повредило, защитникам города пролетающие сквозь ворота стрелы явно не должны доставлять радость.

А с колесничным копьем управлялась Анна. И здесь обретенная плавность хода сыграла роль. Неприятельский всадник, догнав колесницу — что обычно невозможно, оказывался не перед небоеспособным пехотинцем-десантником, обеими руками вцепившимся в бортики, а перед жалом наведенного на него копья. Либо, на худой конец, перед посохом Немайн.

А откладывать поход стало нельзя. Король получил несколько жалоб на похищение девиц. Терпение кланов истощалось, но и подкрепления королевскому отряду с холмов спустились достойные — под два десятка серьезных воинов, хороших и в конном, и в пешем бою. Пусть и не ученых сарматским лучным хитростям. Но дротики да копья тоже хорошее оружие. Чего еще ждать? Сэр Эдгар отдал приказ — и собранная загодя армия ушла из столицы тихо и буднично, опасаясь сглазить победу. Что некоторых очень разочаровало еще с вечера.

Тристан, например, ожидал увидеть на голове Немайн чего-нибудь с крылышками или рогами — как у норманнского вождя или древних героев. На худой конец, примирился бы с римским продольным гребнем или валлийским плюмажем из крашеного в красный цвет конского волоса. И очень разочаровался, увидев на Немайн обыкновенный рыцарский шлем. Тот же, что на испытаниях. Типовой. И даже купленный в оружейной лавке, а не заказанный у Лорна. Полоски железа накрест, оголовье, сверху кожа. И это все?

— Хоть бы личину сделала, — заметил он, — и красиво, и защита. Большая, чем нащечники.

— Заведу парадный шлем — сделаю с личиной, — согласилась Немайн, — а для боя, чем неприметнее, тем лучше. Воины не будут путать простую ополченку с командирами.

На словах "простая ополченка" Тристан громко и возмущенно фыркнул. Боевая колесница, два дружинника-варвара. Вполне достойно для благородной воительницы. Даже для младшей дочери хозяина заезжего дома — хотя такие-то в походы обычно и не ходят. Их дело — трактир оборонять. Обычный же рыцарь довольствуется учеником-оруженосцем или парой легких всадников, наполовину слуг, наполовину товарищей. И пусть норманны — всадники номинальные, драться будут пеше, но уж легкими-то их не назовешь.

— Почему ты не хочешь взять меня в поход? Братья становились оруженосцами в четырнадцать лет — и тогда были меньше и слабее рыцарей настолько же, насколько я мельче и слабее тебя.

Вот и обучай таких вычислению пропорций.

— Моим оруженосцем может быть только девочка.

— Почему это?

— Ну подумай… Могу даже притчу в стихах рассказать. — Клирик мысленно извинился перед Киплингом.

Тристан засмеялся. Немайн улыбнулась в ответ.

— Ты хочешь сказать, она тебя в это время щитом прикрывать будет?

— А я ее. От стрел, пуль и нескромных взглядов. А заодно спать в одной палатке, трястись весь день бок о бок…

— Но норманнов ты берешь.

— Они воины. Хорошие воины. А тебе нужно еще многому учиться. Не волнуйся. На твой век битв хватит. Успеют надоесть.

— Братьям не надоели.

— А ты у кого постарше спроси. У Лорна. У Дэффида. У сэра Эдгара даже.

— И особенно у сэра Олдингара!

Да, этому лубок еще не скоро снимут. Нога не рука, срастается дольше.

— Особенно… Я тоже, видишь, не избежала. Ну свидимся.

Хоть с мальчишкой можно без обнимок! Сестры чуть не задушили. Ну приятно. Но захотелось остаться. И спать. А почему нет? Колесница идет медленно, римская дорога ровная, а рессоры перетягивать еще не скоро… Немайн поерзала-поерзала, да и засопела. Тихонько и очень заразительно…

Клирик хорошо знал эту ложу. Почему не партер? Уходить не так удобно. И потому, что партер дороговато выкупать целиком.

Против обыкновения, Клирик был один. Хотя как раз переживал высший миг романа с очаровательной блондинкой, ради которой собирался вновь окунуться в подзабытый со студенческих времен мир сетевых ролевых игр. Но иногда мужчине требуется рядом не заботливый щебет женской ласки и даже не молчаливая надежность друга, а всего-навсего — пустые кресла по всей ложе и предвкушение знакомого чуда.

Знакомого, да. Клирик слушал эту оперу не в первый раз, и не в десятый. В пятидесятый было б вернее, а если добавить записи, которые ему присылали знакомые изо всех уголков земного шара, выходило, что и в тысячный. Впрочем, вся опера, знакомая наизусть, волновала его слабо. Он ждал любимых арий как откровения.

Увы, иногда самые невинные капризы, причем оплаченные едва ли не месяцем любимого, восхитительного, но все-таки утомительного и нервного труда, оказываются испорчены грубостью окружающего мира. На секунду Клирик остро пожалел, что не отдал еще двух недель за присутствие у дверей ложи хорошо проплаченного охранника. А лучше нескольких. Потому что через одного эта харя могла и пройти… Затем сообразил, что на разговор у него не менее десяти минут, и успокоился. Пока пели неинтересное.

— Я, кажется, просил и предупреждал, чтобы меня не беспокоили. И именно поэтому снял ложу, — бросил, не повернув головы. — Потому предупреждаю: у вас минута. В чем дело?

Слушал ровно минуту. Не потому, что обладал точным чувством времени. Просто давно определял по музыке хронометраж спектакля. Тогда — в реальности — Клирик позволил себя уговорить, и самолет потащил его в Канберру. Спасать Тасманийский туннель. Но во сне…

— Я вас предупреждал. Предупреждал, что этот день у меня занят, — сообщил он наконец. — Упущенную выгоду, если желаете, отнесите на мой опцион.

Вошедший позеленел. Лицо приняло цвет пиджака. Что ж, приличные люди в зеленых пиджаках — тем более в клетку — в оперу не ходят. И это — замгенерального… Увы, поветрие пятницы как дня неофициальной одежды, захлестнуло даже самые высокие скалы. То, что было задумано как облегчение дресс-кода, привело к формированию дополнительного делового костюма — пятничного. Соблюдение корпоративного правила пытались навязать и Клирику. Тот, разумеется, явился в спецовке, нарочито перепачканной мелом. Причем сначала хотел вымазаться в масле, но вовремя вспомнил, что для многих сотрудников стоимость пятничного костюма ощутима.

— Но…

— Если вследствие нашего разговора генеральный вас уволит, отлично. Я рекомендовал бы ему не заполнять вакансию. Большое количество заместителей часто принимают за свидетельство некомпетентности.

— Хм. Хотел бы я знать, почему мне сейчас смешно? Хотя я должен чувствовать раздражение?

— Это оттого, что я кругом не прав, — объяснил Клирик, — но сейчас я склонен наслаждаться прекрасным. И поступать склонен не правильно, а красиво.

— Там же люди…

— Вешать мне лапшу не надо! Людей в туннеле мало, и для их спасения совсем не необходим я. Говорим люди, подразумеваем оборудование, а? В первую очередь щиты… Кстати, время выходит.

— Генеральный вас весьма ценит, но с моей колокольни — так нам нужны исполнители, а не капризные примадонны!

— Хлестко сказано. Но учитесь ладить с хорошими специалистами. Подумаешь, примадонна. В хороших театрах укрощают или терпят. А вы чем лучше? Укрощать меня не вам, так извольте терпеть… И учтите, если вы будете присутствовать в ложе через минуту, я не продлю контракт. И так работаю на концерн из патриотизма, который подобные вам именуют квасным, в то время как разумные корпорации давно предлагают мне неограниченные опционы. Так и передайте генеральному. Слово в слово. А не ссылкой на очередное сумасбродство примадонны. А теперь вон отсюда.

Замгенерального стушевался. Увы, покой был недолгим. Нет, право, в следующий раз без четверки плечистых молодцов при белых галстуках в оперу ни ногой. Даже во сне. Теперь выпроваживай новое явление. И совершенно незнакомое. Этот-то что забыл? Выглядит приличным человеком. Очень пожилым и очень старомодным. Который в оперу изволит хаживать во фраке с белым галстуком.

— Браво! Впервые за долгое время встречаю хотя б кого-то не просто похожего на "старого русского", но и способного укоротить «нового». Как я вас понимаю!

Немецкий со знакомым торопливым, подчас глотающим звуки акцентом. Южная Франция? Балканы? Тироль?

— В таком случае вы немедленно уйдете.

— О, да. Но непременно вернусь…

Что ж, главное Клирику не испортили. Даже оставили последние минуты на ожидание чуда — которое никогда не наступает до конца. Знакомая ария оставила Клирика восторженным и немного пустым. Это было правильно. Это было почти самое то. Почти. Впрочем, взлелеять смутное удовольствие критикана не удалось. За спиной деликатно прокашлялись.

— Снова вы?

— О, да. Видите ли, я заподозрил в вас родственную душу. Вы часто занимаете эту ложу, всегда в полном одиночестве. Предпочитаете именно этот спектакль. Причем наслаждение вам доставляет одна единственная партия. Это ведь так?

— Так.

— Что ж, в таком случае вы прямо сейчас не откажетесь немного побеседовать? Видите ли, я хочу знать ваше мнение о только что услышанном.

— Легкое разочарование. Я понимаю, это дебют. Но с возрастом верхи у сопрано часто слабеют, а низы у нее и вовсе тусклые. Не самое лучшее исполнение, что мне приходилось слышать. Хотя и в самых блестящих мне что-то говорит: можно и лучше. Как будто я слышу эталон.

— А, так и вы попали в эту ловушку! Мне вот тоже всегда кажется, что можно спеть это лучше. А все как раз из-за того, что композитор решил насолить переборчивой певице. Первый вариант партии ей, видите ли, показался слишком простым.

— Но она справилась.

— О, да. По крайней мере, так ей показалось. И публике. Но… Поставьте-ка себя на место сердитого автора. Нельзя же загубить премьеру собственной оперы! И публика ушла в восторге. Но сам он слышал, как надо… А несовершенство разобрали многие. Музыкальные одержимые вроде меня и Вас… Небольшое, мимолетное отклоненьице от идеала. Шутка в том, что идеала быть не может. Технически.

— Как раз технически бывают исполнения совершенно безупречные.

— Именно! Безупречные колоратурные изыски, заставляющие техникой разрывать чувство. И шутка тут вовсе не в том, что они приходятся на «фа» третьей октавы… Когда я слышу это стаккато внутри головы, я слышу в нем чувство. Вероятно, то самое, которое испытывал автор, когда переписывал и без того безупречную музыку… А там, — кивок в сторону сцены, — никакого чувства. Одна техника. А как должно быть, слышу только я. И ни одна певица!

— Не преувеличивайте. Как должно быть, слышат многие. Ну вот, например, я.

— Вам только кажется. Вы чувствуете, но не слышите. Большая разница.

— Нет, слышу! — Клирик ощутил странную дрожащую ярость. Аж дыханье сперло.

— Докажите.

— Как?

— Спойте эту арию. Так, как надо.

— Издеваетесь?

— Ничуть. Поверьте, я еще ни разу не ошибся, определяя по разговорному голосу певческий. И прекрасно слышу, насколько сильно вы форсируете его вниз. Октавы на две, что совершенно изумительно! Но очень вредно. Да сами же отлично слышите, какие из горла вырываются кошмарные хрипы. Так же можно и связки повредить. Голос потерять. Как Карузо, как Каллас… Разговаривать — так не черт ли с нею, с болтовней — петь ведь не сможете! Немедленно расслабьте связки, я вас не выдам. Нашли кого бояться — старого мертвого венецианца.

— Как — мертвого? И скрывать мне нечего!

От изумления Клирик сбился на серебристый писк. И тут же заметил на руке — полупрозрачной эльфийской ручке — золотое кольцо с рубиновой печатью. И ощутил, как недовольно топорщатся на голове треугольные уши.

— Кто ж еще будет шататься по чужим снам, а? Ну призрак я, призрак. Вполне к вам благоволящий, поверьте. А угадать, чего вы боитесь… Я не слышал всего разговора, да и не понимаю я русского. Но слова "капризная примадонна" вполне доступны итальянцу, прожившему жизнь в Австрии. Как вы высекли этого агента… Он словно лимоны ел! И прячете голос… Соперниц изучаете, а?

Анна вела колесницу, приноравливаясь к скорости верховой колонны, когда сзади раздался тоненький звук, вроде синичьего свиста. Оглянулась. Сида сквозь сон тоненько простонала несколько раз, издавая все более высокие звуки. Потом шевельнулись губы… Анна не на шутку испугалась. Немайн, кажется, собиралась петь. Ей, конечно, снится кошмар. А что будет с остальными? Придется будить… Анна щелкнула хлыстом над ухом сиды.

— Что? — сида схватилась пальцами не зажившей до конца руки за баллисту, второй за посох. — Где стреляли?!

Ну точно. Принять щелчок хлыста за свист стрелы можно только с очень страшного сна. В котором луки или пращи стреляют с громким щелканьем.

— Нигде. Я тебя разбудила. Спи дальше. Только во сне не пой, пожалуйста…

И только когда Немайн снова задышала по-сонному ровно, вспомнила историю с вороной. Ну и ладно — ждала неделю, и еще часок-другой подождет.

Ферму Алана ап Милля злые фэйри не обошли стороной. За шесть десятков лет длинной по средневековым меркам жизни такой напасти еще не случалось — но ведь бывают и редкие события, которые не всякое поколение видит. И лучше бы нашествию нечисти в красном подождать, пока у Милля правнуки заматереют — но судьбе не прикажешь. Фэйри словно взбеленились. Пока, по счастью, никого не убили и не покалечили, скот не портили — зато воровали… Собственно, это поначалу они таились. Теперь, не скрываясь, рылись в амбарах. Спокойно выбирали — и забирали — глянувшуюся скотину все больше свиней. Воевать с ними смысла не было — от стрел негодяи наверняка заговорены, а добрая сталь, которая убьет кого хочешь, редко остается безымянной. За нечистью же явно стояла серьезная сила. Оставалось дать знать королю о творящемся непотребстве — что клан немедленно и сделал — и ждать помощи. Ожидание длилось больше двух недель, и кряжистые плечи Алана начали сгибаться под безнадежной тяжестью. И дело не в короле, на короля всегда была управа — но Гулидиен хороший король, и если он ничего не может придумать, дело действительно скверно.

К концу первой недели набегов Алан дошел до того, что купил у проезжего охранную грамоту от фэйри. Подписанную якобы самой Немайн. Не спасла. То ли не испугались фэйри богини, то ли читать не умели. Как сам хуторянин. А может, грамота была поддельная, и ловкий малый, взявший за нее аж две серебряные монеты, врал, что отпечаток пальца сиды подделать нельзя. Наверняка врал. Когда он обратился к знакомому мудрому человеку, тот важно пожевал губами, хотя по молодости и не должен бы, и заявил, что писана грамотка латинскими буквами по-камбрийски. А Немайн все-таки ирландка и скорее использовала бы огамические письмена. Да и не божеское это дело — закорючки рисовать. С нашествием фэйри тоже помочь отказался. Сказал — не по силе. Не друид же, и не провидец, всего лишь сказитель-филид. Ну лучший в клане. Но лучший филид все равно не друид. Человек, который знает — но не смеет. А грамотку выпрашивал для изучения. Алан не отдал — с филида ради заполучить диковинку и наврать с три короба станется. А вдруг грамотка настоящая? Для верности же решил принести в удачно близкий день почитания Неметоны жертву. По хорошему нужен был бык. А то и человек, если злые силы настроились забрать жизнь кого-то из семьи. Они злые, но подслеповатые, и хороший друид умел сделать так, чтобы они поверили — тот, кто им досадил, умер. Для этого требовалась другая смерть, а представить одного человека другим проще, чем выдать за человека быка. Или тем более овцу. На это нужен великий маг. Как любой воин, Алан имел право на приношение по-воински. Это было и плохо — жреческое сильнее, — и хорошо. Если барана в жертву закопать, мясо пропадет. А если зарезать и слить в воду кровь, только кровь и потеряется. Не так уж много за надежду. Ну и, конечно, на праздничной трапезе поставить перед Неметоной корзину яблок. Или слив? А лучше всего вперемешку…

Алан заглянул на южную половину дома. На него дружно зашипели. У женщин были сложности. Жданные и в тихие времена почти приятные. Женщины помогали двухлетней Майрит наряжать Неметону. Так уж заведено — должна одеть самая младшая девочка в семье. Когда серьезная уже — хорошо. Когда совсем младенец — тоже неплохо. Можно дать подержать в руках каждую тряпочку — да и сделать все как надо. А вот так… От этого, может, жизнь семьи зависит, а несмышленыш обрадовалась своей важности, и вот хочет сделать из ольхового поленца сущее чучело. Ну как Неметона обидится? А заставлять нельзя… А уговоров наглое дите не понимает. Оставалось махнуть рукой да прикрыть дверь поплотнее. Да пойти самому яблок для Неметоны нарвать. Может, оценит? Барана-то уже выбрал. Осталось дождаться послезавтрашней ночи.

Когда на дороге показался раздутый от быстрого аллюра дракон королевского разъезда, захотелось презрительно сплюнуть. Королевские рыцари всегда готовы помочь против разбойников-людей, охотно затравят любого зверя, от волка до виверны, но с фэйри тягаться не брались. Только руками разводили: мол, пользы от нас тут нет. Репутация их осыпалась вниз, как листья кленов по осени…

Но на этот раз вместо плевка вышел свист. Пониже дракона — матерчатой трубы, горизонтально привязанной к копью — вился длинный красно-зеленый вымпел. Да и всадник держался в седле необычайно прочно и ровно. И ноги держал высоко. Не по-людски. Алан споро зашел в дом.

— Поднимай, мать, семью, — сказал жене. — Глазам не верю, но сюда едет светлый сид, да еще и под королевским знаменем. В седле сидит как-то не по-нашему. В ногах валяться будем — а помощь вымолим…

В ногах валяться не пришлось — а вот от кубка вишневой настойки ни командир разъезда, ни его подчиненные не отказались. Причем оказались никакими не сидами, а самым что ни на есть передовым охранением королевского войска. Возглавлял разведку старый знакомец — сэр Кэррадок, многие годы ходящий в дозор вдоль юго-западного тракта. Этого рыцаря Алан пока уважал — при нем подобных безобразий не творилось. Больше того — ходили слухи, что он единственный выступил против негодных тварей. И даже поразил одного стрелой. Выслушав описание бед, Кэррадок хмыкнул. Не поленился — вышел за ворота, где ветер лениво шевелил листок пергамента. Лично вручать охранную грамоту "красным курткам" хозяин побаивался. Принялся читать — быстро, ловко, даже и губами не шевеля, точно священник. Потом весело захохотал.

— Меня надул этот чертов городской? — поник хозяин.

— Тот тип, что тебя надул, он скорее холмовой. — Кэррадок продолжал посмеиваться. — А если не сид, так похож на них. Ни слова не соврал, а обманул! Грамотка настоящая, да и пальчик приложен самый тот. Одна беда — выписана не на тебя. А на Робина Доброго Малого.

Вот тогда Алан все-таки плюнул. Робин Добрый Малый, конечно, не "красные куртки" — зато, пожалуй, самый известный мошенник своего времени. Получеловек-полуфэйри, не пристал ни к тем, ни к этим, любит веселый розыгрыш да злую шутку. И, говорят, добрых да бедных не обижает. Фермер задумался — то ли он за последнее время разбогател, то ли освинел. Первое — хорошо, да вряд ли.

— В другое время я бы тебе посоветовал спуститься в город и пожаловаться сиде Немайн лично, — заметил рыцарь весело. — И барана прихватить с собой живьем. А лучше не одного, а десяток. Она ж теперь хозяину заезжего дома дочка. А он богатый, что ему один баран. Но есть способ лучше… Твоя третья невестка ж озерная?

— Озерная, и что? Веру нашу приняла, с мужем венчана, — на всякий случай добавил хозяин.

Сэр Кэррадок вскинул бровь, но комментировать сомнительное утверждение не стал. Ну выгораживает дед родню, так что тут такого? Крестить-то озерную — для порядка, чтоб была как все, — забыли вряд ли. Венчание же больно дорогая процедура. Горожане не все себе позволяют. Многие просто оглашают, по какому уговору вступают в брак. Несколько видоков от разных кланов — если люди хоть сколько важные. А так — объявят перед соседями, и дело с концом.

— И хорошо. Тут с ней поговорить хотят.

— Кто?

— А чья у вас охранная грамота на воротах, та и хочет.

Подкрутил ус кверху, сунул ногу в странное треугольное приспособление, плавным движением даже не вскочил — поднялся в седло. Поймал недоумевающий взгляд.

— Сидовская езда, — сообщил. — Ну про Немайн ты же знаешь. Так чего удивляешься? Говорят же — с кем поведешься… Жди гостей!

Оруженосец сэра Кэррадока теребил в руках тубус с посланием, как девица платочек. По-лошадиному косил глазами.

— Ну озерная так озерная, — протянула сида. — Нам все равно мимо этого хутора двигаться, так?

Сэр Эдгар кивнул.

— Скорость у колесницы выше, чем у всадников. Если ты разрешишь мне задержаться для разговора, я быстро тебя нагоню. А еще могу вырваться вперед — и тогда просто подожду тебя немного.

— Нет. Если ты настаиваешь на этом разговоре, мы подождем всем отрядом.

— Я не могу настаивать. Я рядовая ополченка, — устало напомнила Немайн. — Командуешь войском ты.

— В любом случае ты сида. Мы не можем двигаться без тебя. Уж прости, но в способность священника управиться с несколькими десятками фэйри я не особенно верю. У епископа Теодора и с десятком-то получалось не всегда. А этот еще не прижился.

— А ты командующий. И я намерена выполнять приказы.

— Тогда — прежний порядок следования.

А порядок как у лорда Китченера Хартумского: ученых и ослов в середину каре. Кавалерийского в данном случае. Немайн чувствовала себя сложным вооружением. Осадным орудием. Которое везут, обслуживают, прикрывают. Уж наверняка позволят самой выбрать себе позицию. Одна загвоздка — не выйдет ли пшика, когда сероглазую гаубицу попросят сделать решающий выстрел.

— Самоходная сида, — бормотала Немайн под нос по-русски, — на базе колесницы «Пантера» Ausf G. Основной калибр: черт его знает, что. Вспомогательный калибр: баллиста малая, модель III/VII. То есть третий век, модернизированный в седьмом. Кривыми ручками из двадцать первого. У мехводихи еще есть алебарда дамская четырехручная.

Как Анна ухитряется оперировать этой оглоблей, он только диву давался. Когда — перед самым отъездом — епископ Теодор приметил над колесницей Немайн шестиметровую штуковину с листовидным наконечником, да острым крюком на конце, слегка позеленел и припомнил, что вот этим-то и дуэлировали те дамочки, чей поединок он судил последним.

— Без колесниц, что ли?

— Конечно, без! Твоя будет первой боевой за долгие столетия. Со времен Боадикки, пожалуй.

Клирик тогда только хмыкнул. А теперь время от времени, перехватив поводья, наблюдал, как колесничая упражняется с длинным копьем. Рыцари — и даже норманны — на это время отодвигались на почтительное расстояние, чтобы не попасть под внезапный выпад кружащегося и пляшущего копья. Широкий мечевидный наконечник оказался оружием преимущественно рубящим. Длина же копья объяснялась соображениями баланса — держала оружие Анна почти за середину. Даже ближе к наконечнику, чем к подтоку. И все равно длины хватало на то, чтобы отогнутый под прямым углом от главного лезвия шип время от времени проносился перед носом у лошадей. Которые не обращали на опасное представление особого внимания. Приучены…

Анна училась колесничному бою. Знала — пригодится. На празднике покрасоваться. Голову сорвать на дуэли сопернице. Оказалось, не только. Колесница неторопливо — и на том спасибо — катилась по римской дороге. Рыжие лошадки — две коренные в хомутах, две пристяжные в ременных постромках — искренне недоумевали, с чего это представление происходит не на ипподроме? Никогда же так не бывало!

Сначала, для разминки, повторила основные приемы. Первый и главный — рубка вдоль бортов. Потом — разрезание, прием все больше против конных и колесниц. Укол острием, удар крюком — главное во фронтальном и ретирадном бою. Затем настал черед блоков и работы крюком: поднимание, вспарывание… Очень мешали щиты — но в бою они нужны… Руки будут заняты поводьями или копьем. Немайн с интересом следила за тренировкой. Срастись у наставницы толком сломанная рука, Анна бы попросила показать сидовский стиль. Наверняка ведь отличается.

Вот с чем Клирик никогда бы не сравнил отрывисто-размеренные движения Анны, так это с танцем. Скорей ее упражнения напоминали молотьбу — с той разницей, что молотят сверху вниз, а тяжелое копье может прилететь с любой стороны. Выглядело впечатляюще. Движение листовидного клинка не прерывалось ни на мгновение. При этом крутилась эта махина в одной руке. Придерживалась одной кистью. Сила для сокрушительного удара накапливалась понемногу — а потом обрушивалась в вихре с фурией инерции. Встретив пустоту, переходила в полет связки. Затем следовал новый удар. Двумя руками древко Анна прихватывала, только отрабатывая блоки, — но и тогда грозное движение не останавливалось.

Закончив очередную тренировку, Анна укрепила копье вертикально. Сердито плюхнулась на свое сиденье.

— Плохо, да? — спросила, но ответа ждать не стала, начала оправдываться. — Так я ж не героиня… Была просто гонщица. Раньше, говорят, с детства колесничному копью учили.

— Для поединка великолепно, — Клирик не скрывал восторга. — И для боя против нескольких противников, наседающих с разных сторон. Средняя дистанция твоя. А вдали и вблизи — моя работа. Баллистой и клевцом. Хорошо бы пришлось только баллистой. Чует сердце, что рано или поздно твое умение нам понадобится, и скорее рано… Хотя если на римской дороге мы стреляем и деремся убедительно, то что будет, когда отойдем немного в сторону на бездорожье? А уж в холмах… Кстати о холмах — откуда здесь взялась озерная?

И откуда может появиться озерная вообще?

— Затесалась, — пожала плечами Анна. — От тропок в Аннон, конечно, далековато, но тут народ побогаче, чем горцы. А озерные ох и переборчивы. Так что и у равнинных девок, бывает, женихов отбирают…

От тренировок была и еще одна польза — хоть ненамного, да оставлял в покое викарий. Епископ Дионисий послал в поход против нечистой силы собственного заместителя. А тот норовил не просто держаться поближе к колеснице — он трепал языком, не переставая. Неужели так прикормился Альмиными пирожками?

Клирик прекрасно понимал: человек в чужой — пока — стране инстинктивно жмется к тому, с кем в состоянии объясниться. Латынь — язык для сицилийца почти иностранный, канцелярский. А по-гречески можно поговорить только с Немайн. Против умной беседы — желательно не на церковные темы — Клирик бы не отказался. С удовольствием послушал, например, о морском путешествии на дромоне, о жизни в византийских городах Сицилии, узнал, что из себя сейчас представляет Рим, как живется италийцам под лангобардами…

Увы. Викарий жался к колеснице, как охотничий пес к стремени, а говорил даже меньше. Собаки хотя бы лают. Клирик догадывался, что мешает разговору, и про себя поругивал епископа Дионисия за раззванивание доверенной ему тайны. Мол, неужели нельзя тихонько, с оказией, отправить весточку в Рим? Нет, ему нужно обсудить новость со всей миссией! Обижался Клирик зря. Викарий до всего дошел сам и теперь страдал от неуверенности. Даже привычные священские обращения "дочь моя", "раба Божия", "сестра во Христе" не желали лезть с языка. А еще в голове крутились видения… И все на одну тему: как появилась на свет августа Августина.

Не роды тела — а зарождение духа. Безусловно, греческого. Очень странного для кого угодно. Даже для базилиссы. Особенно для базилиссы. Но — греческого.

Царевне положено знать и уметь многое. Августина знала и умела куда больше, чем можно ожидать. Вот только направленность этих знаний и умений была немного неожиданной. Если забыть, что она дочь Ираклия. А значит, исключение изо всех правил.

Багрянородная появляется на свет не в порфировой палате — в походной палатке. И сорока дней не проходит, мать поднимает над головой хнычущий сверток. Чтобы видела. Игольчатый ветер горной зимы колется, но слез из серых льдинок не выбивает. В них, полных недоступной взрослым мудрости, пляшут огни горящего Тбилиси и сверкание хазарских клинков.

Этого мало — мелькают и другие картины. Годовалая базилисса — тряска походного фургона, то-то рессоры придумала, играет персидскими украшениями. Нет, не просто украшениями. Кольцами. Кольцами лучников аристократов. На многих следы крови. Плохо отмыли. Хорошо, хоть отрубленные большие пальцы из них вынули… Двухлетняя — на руках отца-триумфатора входит в Ксетифон. Видит унижение старинного врага, склоненные затылки заносчивого царя, несторианского патриарха-еретика, жрецов-солнцепоклонников, святыню Креста Господнего, похищенную некогда персами из разоренного Иерусалима… А вот ушастому кошмару шесть лет. Ну а что же она, как не кошмар, — для нянек да евнухов? Не играет, не молится, не вышивает. Возится с веревками и деревяшками. Вот около двери очередная конструкция… Вроде той, что потом появится в церкви Кер-Мирддина, только похлипче и повыше. Не для поклонов, для другого. Сидит карлицей, платье-то как у взрослой, до полу, стул высокий, чтобы за большим столом сидеть было удобно. Стол завален фолиантами, хотя попадаются книги поменьше, тетради, даже свитки. Иные сверкают каменьями с золота окладов, иные грызены мышами, иные ластятся переплетом из человеческой кожи. Девочка с трудом переворачивает огромную страницу. Воровато оглядывается. Становится на стул коленями. И, прижав непослушные листы локтями, всматривается в схемы боевых машин… Открывается дверь. Склоненный в поклоне евнух приглашает чудовище отзавтракать с родителями, недоумевая, как эта крохотулька затащила наверх бурдюк с водой. Из которого ему за шиворот льется струйка воды…

Викарий помотал головой, как кот, которому в ухо залетела пчела. Поход был временным облегчением, потому как о возникшем подозрении — а тут была прямая уверенность — следовало сообщить в Рим. Пока не закрылась навигация. Но Дионисий, умнейший человек, наверняка все понял — и ничего не предпринимал. Это почти наверняка означало новую серию дрязг папской курии. Которые догнали их даже на краю земли…

Командующего армией между тем начинали беспокоить подозрения, что конница скоро перестанет считаться родом войск, решающим сражение. Даже продемонстрированная сидой уловка — стремена — предощущения не отменила. От колесниц-то отказываться никак нельзя. Пусть каждая квадрига — это четыре боевых коня и всего два воина. Причем сражается только один. Но колесница быстрее, воины в ней защищены от стрел и вполне могут противостоять пехоте. И если «Пантера» стоит в содержании, как двадцать пехотинцев, то всего как четыре рыцаря. А если сиду попробуют задавить пешей массой, она сбежит или запоет…

Колесница легко уйдет и от конницы. Сэр Эдгар пару раз взвинчивал темп передвижения, чтобы дополнительно испытать колесницу, так рыцари как бы не отставали. Несмотря на стремена. Впрочем, не освоенные толком. Иные и вовсе в них ноги не вставили. Сыграла роль рыцарская самоуверенность. И если ополченке — пусть и богине — допустимо собираться в дорогу несколько дней, то рыцарь по слову короля прыгает в рогатое военное седло, и готов мчаться на битву. И переучиваться верховой езде ради трехдневного похода ему не стоит. И по старинке с ворогом управится. А уж после похода, с чувством, с толком, с расстановкой освоит новую штуковину. В том, что Немайн дурного не посоветует, воины были уверены. Но находили себя отменными бойцами и так.

Сида отчасти решила проблему, объявив стремена средством от фэйри. Припомнив, что сиды не врут, да лукавят, Немайн хитро прищурилась. И выдала секрет Полишинеля — фэйри любят пугать коней. А стремена помогают удержаться в седле. С первым поспорить никто не мог — это знали даже дети. Второе было чистой правдой. Отлить стремена хотя бы из бронзы не успели, и сейчас они выглядели как веревочные петли, укрепленные понизу металлическими пластинами.

И все равно, вместо того, чтоб просто всунуть ноги в эти петли, многие рыцари и благородные воины из полудесятка кланов, пожелавшие способствовать благому делу, продолжали ехать по-старинке, очевидно, собираясь воспользоваться стременами только при тревоге.

Сэр же Эдгар перешел на более практичные мысли. Зачем Неметоне нужна какая-то озерная, да уже и совсем не дева, было непонятно. Создавалось впечатление, будто она хочет сидовским непонятным обычаем намекнуть о чем-то командиру. Чтобы не подрывать авторитет. Указать на ошибку поделикатнее. Нет, чтобы прямо и доходчиво — но на ухо. Сида же громко говорит, да загадками. А он рыцарь, а не король. Ему мистические послания толковать не положено! Нет, ему нравится, что в армии есть сида. Спокойнее, когда точно знаешь: никакая волшба не поможет врагу, что все решат честная стрела и честный меч. Колесница — тоже хорошо, а стреломет сидовский — совсем замечательно.

Вот только с окрестных холмов на королевскую армию крестятся пастухи да земледельцы. Не благословляют, а открещиваются, как от нечисти. Иные свинопасы убегают. Кое-кто кланяется. В землю носом. Сиде, что ли? Или всем оптом? Неужели фэйри так заели? Как в старых песнях…

Ощущать себя персонажем легенды оказалось неприятно и неловко. Неловко, потому, что мальчишество это — ехать по родной земле как по удивительному и непонятному волшебному миру. А с каждой милей армия все глубже погружалась в сказку. Сэр Эдгар почувствовал себя Пуйлом, богом и древним королем Диведа, который однажды проснулся, обнаружив, что все люди в королевстве, кроме него с женой, исчезли, а страна превратилась в дикую, неухоженную и незнакомую.

Немного утешало то, что армия шла на юг. Юг, насколько сэр Эдгар помнил, числился домом Солнца, стороной добра. Это могло быть хорошим предзнаменованием. С другой стороны, шла она с севера, со стороны тьмы и зла. Это было плохо. Получалось, что разбойники-фэйри — добро, а он, Эктор Арборский, зло? Или это такая языческая шутка?

Сэр Эктор перекрестился и прочел молитву Богородице — по-ирландски и на латыни. На него оглянулись священник и сида. Ну этот ясно — латынь услышал. А на что Немайн намекает? Вот взбрело ей поговорить с озерной. С дружелюбным волшебным существом… Зачем? Что вообще мистического на носу? Такого, чтобы не друид догадаться мог? Лугнасад уже прошел. До Самайна далеко… Что между? Мабон? Тоже нескоро… Да как такое можно забыть! Послезавтра день Неметоны! День, когда покровительница священных вод Британии незримо присутствует в каждом доме — если позовут!

А лес с разбойными фэйри — завтра. Лучше всего атаковать, когда сила богини на подъеме? Наверное. Все-таки там десятки фэйри. А Немайн, пусть и сильнее их всех, одна. Решено. Пусть в свой день Неметона вместо призрачного путешествия повоюет немного. Так что, когда показался известный хуторок, сэр Эдгар попросту объявил дневку.

— Не дело уставшими в бой идти, — сообщил он, — а сэр Кэррадок за это время нам попытается пленного взять.

Вдруг, осененный, подошел к колеснице и спросил тихонько:

— Немайн, тебе озерная не в жертву нужна? Не то чтобы я против, но ее клан — это пятая часть королевского домена. Их даже больше, чем Вилис-Кэдманов. Учти это. Про Гвина не говорю — раз девка крестилась, для него отрезанный ломоть.

— Я христианка, — поспешил напомнить Клирик, — а ты нет?

— Забыл. Прошу меня простить.

— Извинения приняты. Но впредь постарайтесь, добрый сэр, не забывать исповедуемой веры. И того, что я тоже верую в Христа.

Сэр Эдгар слегка поклонился и отправился раздавать распоряжения.

Анна хихикнула.

— Что тут смешного?

— То, что в твоем присутствии, похоже, христианкой остаешься только ты. Остальные вспоминают старую веру.

— А ты?

— А я ведьма. Я и не забывала. Поэтому мне сида-христианка очень по душе. Не надо на половинки разрываться. Но посмотри на Христово воинство! Ни одной целой ольхи не оставили! Весь Дивед ободрали!

Клирик присмотрелся к эскорту. Воинство гляделось грозно. И удивительно современно — до камуфляжа не дошло, но на шлемах у рыцарей красовались венки из зеленых веток. Обрадованное, что палаток ставить не придется, войско шпорило коней, спеша наперегонки договориться с хозяином о занятии под квартиры всяких на то пригодных пристроек да о прибавке сена к овсу из тороков. Такой корм для лошадей куда полезнее. Скоро немало монет поменяют хозяина — разбой разбоем, служба службой, а ферма, пусть и зажиточная, не заезжий дом, чтобы кров, стол и уход за лошадьми воинов обеспечить бесплатно.

Анна могла всадников обойти на четыре корпуса, но не торопилась — для сиды-то с ученицей место в доме найдут. А для этой сиды да в эти дни все находят. Иначе не уродятся ни яблоки, ни груши, ни слива, ни вишня, ни смородина. И рыба ловиться не будет. Да и купаться в реке станет ой как небезопасно.

— Не понимаю, — признался Клирик. — До боя далеко, завянут. Ну это ладно — на марше тоже всякое случается. Так что ребята с холмов, кто в темном да в зеленом, кругом правы. Но вот рыцари все в белом и красном. В лесу — самое заметное сочетание, хуже только желтое с красным. Может быть. И чему тут помогут несколько веток на голове?

— Это чтобы тебе было легче своих отличить. Нас даже за Дикую Охоту принимают. За твою. Оттого и крестятся — по доброй твоей славе. Ну а как еще можно понять в эти дни поезд сиды со странной посадки всадниками?

— Так они правы! Мы и есть охотники королевской службы. Дикие. Но симпатичные. А что командует сэр Эдгар, им с холмов не разобрать.

Анна не ответила. Задумалась. Ненадолго.

— Наставница, взгляни. Озерную ведут.

Немайн развернулась к стреломету спиной, к хутору глазами. Каждый дом в Камбрии был чуть-чуть крепостью. Так что прикрытый постройками и частоколом двор был оснащен входом, по монументальности немного уступающим воротам Кер-Мирдина. Только за этими воротами не было вторых. Немудрено: они были самым крепким укреплением в усадьбе. Вот в эти распахнутые настежь створки и выводили навстречу судьбине очень несчастную молодую женщину. Словно на заклание. То есть все — с чувством исполняемого долга. Жертва — с недоумением, за что ее так жестоко… Вот именно по поведению Клирик озерную и определил. И по белому одеянию. Традиционному для дев Аннона — такое у озерных правильное название. Красителей у них, под водой, что ли, других нет, кроме солнышка? Отбеливать холст трудно, пачкается белая одежда легко, стирать… Что такое стирать в седьмом веке, Клирик уже повидал. Именно из-за этого процесса благородные девы и дамы время от времени приставали к мужьям, пытаясь вызнать, не прокормит ли хозяйство рабыню-другую? Вон у ирландцев рабыни и стирают, и тесто месят, и свиней пасут… Лепота. Да и в Камбрии при римлянах так было. Пока свободных да благородных не набилось невпрокорм. Тогда вдруг и выяснилось, что если хозяину нужно делить с рабом свой кусок да кусок жены и детей, рабский труд совсем неэффективен…

А озерная, несмотря на испуг, хороша. Золотистые, с уклоном в червонное золото, волосы. Белая — да и не слишком — кожа. Издали повиделась очень высокой. Оказалась — тонкая. Росточку маленького, хоть и повыше Немайн. Зато вся узенькая, вытянутая. Кисти рук почти как у сиды. Мальчишеские бедра, при этом ноги от ушей. Лицо овальное, острое. И ступни пусть узкие, но длинные. Даже слишком.

Получалось, общие черты есть, но перепутать с круглолицей сидой — действительно позор. Сэр Кэррадок оказался прав по всем статьям. Озерные в Диведе водятся. Клирику пришлось напомнить себе ктулху фтхагн, с которого началось камбрийское бытие. Нельзя верить первому взгляду! Зато озерную стоит хорошенько расспросить.

Клирик еще не решил фундаментальный вопрос бытия — "играть или жить". Но роль пытался соблюсти как можно точнее. А потому выпрямился, опершись здоровой рукой на сиденье, а зажатой в лубке — на щит. Больная рука ответила недовольным прострелом. Повернулся к хозяевам. Так удалось затушевать единственное, что в образе лунной эльфийки было не сидовского, — рост. Ну и выражение лица вышло неласковое.

Озерная увидела сиду, ноги подкосились… Но ничего, в обморок не хлопнулась. Да и остальные смотрят с почтением, трясутся, но в ножки, как придорожные свинопасы, не падают.

— Что вы ей про меня наговорили, что дева Аннона и на ногах не стоит? — набросилась на хуторян Немайн, пытаясь сообразить, не устроить ли очередные обнимки. — Мшелые байки про худший день в истории Коннахта? Так это было давно, далеко и неправда! Подойди сюда, девочка. Успокойся, я добрая. Сегодня по крайней мере. Вот так. Посмотри мне в глаза. — Клирик припомнил общее, с трудом сдерживаемое желание, возникающее при первом знакомстве, наклонился. — Пощупай уши. Да-да. Тебе разрешаю. Можешь даже чуть-чуть подергать… Заметь, такую фамильярность я позволила только сестрам — каждой по разу. Иначе какие они сестры, если меня за уши не таскали, спрашивается? Теперь покажи свои.

Клирик откинул соломенное золото назад. Не удивился, когда ушки оказались островаты. Вот если б оказались как у него, — звериные. А так… Обычные. Самую малость заострены в верхней части. Таких «полуэльфов» в двадцать первом веке он на улице встречал. Оставалось констатировать: озерная — человек, хотя немного странный. Не писаная красавица, как в сказках, но весьма симпатичная особа. Остаток какой-то старой расы, вроде пиктов, что ли? И о чем с ней говорить?

Живую озерную Клирик потребовал у сэра Кэррадока в качестве Луны с неба. Перед самым походом. Зашла речь о давешней истории с проверкой на счет. Рыцарь, зачастивший по вечерам в «Голову», очень потешался, насмехаясь над принявшим сиду за озерную деву недотепой. Настолько едко, что Клирик заступился за фермера, вживе не видевшего ни тех ни других. Специально, чтобы не раздражать неверием в мифологию, оспорил не существование озерных в принципе — а вот именно здесь. Заявил, что уж в Диведе озерных-то нет. Вот и не с чем сравнивать — сиды-то редки. Кэррадок на это пожал плечами и сообщил, что озерные есть, только очень Немайн боятся. Потому ни одной на эту ярмарку, и верно, не приезжало… Вот Клирик и попросил познакомить хоть с одной. И рыцарь на ясном глазу дал — и легко сдержал обещание.

Теперь нужно о чем-то с ней все-таки говорить. Немайн попыталась потянуть время…

— Считаешь до скольки? — вот с этого, традиционного уже, и начала.

— До пяти. — страх в глазах озерной вырос и плещется, выбрасывается на брови, щеки, губы…

— Врет. Она в дун на рынок ходит, — гуднул один из благородных воинов, сбив ольховый венок на ухо. — У моего дяди, пасечника, за мед торговалась. Хорошо считает. И даже обсчитывает, зараза!

— Но я же теперь крещеная! А в Анноне не умела. Ей-богу… Ой…

— А если вернуться придется? — Немайн скептически склонила голову набочок. По сказкам, возвращение озерной — обычное дело, если муж не понравился. Мычащее приданое, понятно, при этом исчезало вместе с озерной. И со всем приплодом. Что, в общем, вполне соответствовало кельтской традиции брака с равными правами мужа и жены.

— А не придется. Добрый у меня муж. Семья богатая, клан сильный. И на земле хорошо. А в Анноне всегда сыро. Вечно вода под ногами хлюпает, — озерная, словно для иллюстрации, хлюпнула носом, — и земля под ногами проседает.

Клирик начал что-то понимать. Образ проседающей земли был знаком и отзывался неприятной виноватой печалью. Ну не был он любителем ни рыбалки, ни охоты. А знание, что не слишком приятный, но в чем-то и притягательный ландшафт, через несколько дней будет полностью уничтожен, немного меняет его восприятие. Это называлось программой омоложения древних озер. Результат восхитительный. «Зеленые» рвут чубы друг другу, а концерн получает сорок рыбхозов в качестве подшефных хозяйств. Наверное, именно после этого за Клириком и укрепилась репутация специалиста по невозможному.

— А выходить из Аннона страшно было? — болотные тропы — штука подлая. Хотя как-то ведь и скот выводить ухитрялись. Гати, известные только нескольким посвященным? Иначе все бы про них уже знали. — Наверное, шаг в сторону от друида — смерть.

— А как ты узнала, что меня друид вел?

— А кто? Гвин, что ли?

— У нас и другие боги есть! Гвин — он король сидов, да. Но есть еще Амаэтон, Гверн, Мабон… Талиесин захаживает. Но редко. И ты! Тебе по два человека каждый год приносим. На день Неметоны и весной, чтобы ты страну не затопила. Но боги, конечно, невест не выводят. Иногда себе берут…

Наверное, в омут. В наступившей тишине отчетливо скрипнули зубы сиды. Одно хорошо — епископский викарий по-валлийски ни бельмеса.

— У кого это — у нас? — поинтересовалась Немайн вкрадчиво, точно епископ Дионисий на суде.

— У нас в Анноне…

— Ты же не хочешь туда возвращаться?

— Но там отец, мама… То есть и родная и три остальных. Тетки, сестры…

Кажется, с мужским полом у них дело швах. Не рождаются?

— Братья у тебя есть?

— Нет. Но это только нам не повезло. У соседей и по два мальчика случается. Зато у меня все мамы живые…

— И это фэйри обвиняют в подбрасывании подменышей… Дураки. Это не работает. Сколько ваших каждый год тонет в болотах?

— Тонут. — Озерная задумалась. — Я тогда так далеко считать не умела. Больше пяти… Может, семь?

— Как видишь, жертва не помогает. Так вот родне и передай при оказии…

Разговор понемногу прояснял картины подземной жизни — а на деле жизни на плотных растительных покровах да мелких островках среди торфяных болот. Успокоившаяся озерная, поняв, что от нее требуется и правда именно разговор, охотно вспоминала детство да девичество. Клирик уже почти и не слушал, только поощрял подробности, чтобы было потом что спокойно проанализировать. Не нравилось ему соседство с цивилизацией, приносящей человеческие жертвы. Пусть и обреченной. Память подсказала — подобная история произошла с инками. Осколок жестокой империи ухитрился пережить ее на полвека в недоступной горной долине. Потом испанцы вызнали нужные тропы. Здесь же сложилось равновесие — а все потому, что болотная община приобрела репутацию волшебных существ.

Праздник, как любой новый день, должен был начаться с вечера. Раз уж в день Немайн нельзя жечь огонь — кроме как для отправления кормящего мастера ремесла, — вечерний пир сразу после захода Солнца был единственной горячей трапезой суток.

Немайн отвели самое почетное место. Стол круглый, но южная, добрая, сторона считалась более почетной. Клирик понимал — происходит неладное. Но сэр Эдгар против подобного ущемления своего статуса не протестовал. По правую руку сел хозяин, по левую пристроили викария. Осторожно поднесли первое блюдо. Овсянка! И все дружно принялись коситься на сиду. Видимо, желая посмотреть, как она будет давиться этой гадостью.

Или что? Клирик припомнил — в патриархальных семьях едят после того, как даст отмашку глава семьи. Похоже, сейчас эта роль на нем. Взял ложку. И — вовремя — вспомнил.

— Святой отец, благословите трапезу, — громко попросила сида по-валлийски. И тут же тихо повторила по-гречески. Молитвенно сложила руки. И принялась повторять за греком молитву Господню. Громко. По-валлийски.

На первых словах только выпученные глаза хозяев и гостей. Но уже с третьего слова вступили воины Вилис-Кэдманов, за ними королевские рыцари. А там и все остальные. Только озерная сидела с открытым ртом. На ее глазах происходило странное, но только теперь, воспитанная в многобожии, она начала понимать — разница между людьми и божествами предков гораздо меньше, чем между ними обеими и Творцом вселенной. Раз уж сида не считает зазорным молиться его сыну. Который еще и человек…

А потом все равно была овсянка. И беспокойные взгляды хозяина. Алана ап Милля очень беспокоило поведение Неметоны. Жертвы он принести не успел. И теперь совсем не был уверен, как и какие требуется приносить в дальнейшем — раз богиня крестилась. Пытался помочь делу, подав излюбленную сидами пищу, — и вот угрюмо ковыряется в тарелке. Неужели старые былины врут? Не может такого быть! А там подробно описано, что сиды, у которых овес в холмах не родится, сидят на ячмене, и хлеб из него пекут. Овес ради праздников у людей выменивают. И сама светлая Дон, бывало, заглядывала к фермерам разодолжить тарелку-другую овсяной муки для маленьких дочерей…

От ненавистной каши Клирика спас разъезд. Картина была — заглядение. Особенно сэр Кэррадок впереди — ух хорош. Ухваченный одной фибулой — свежее поветрие по неторопливым меркам мод раннего Средневековья — плащ колышется в такт быстрым шагам. Венок на голове, от чего вид слегка вакхический, на щите вязь букв: "Иисус Христос, царь Иудейский". В руке, за волосы ухвачена рыжеволосая бородатая голова. Без тела, естественно. Сам при этом доволен, точно кот, принесший хозяйке мышь. Того и гляди, начнет лапкой усы умывать. Ох, ты… Ну не умывать, подкручивать, но начал!

— Это человек. — Рыцарь обращался к командующему, но косился на сиду. — Все тело я тащить не стал. На ушах у него было вот это.

Воск!

— И вот этих мы терпели почти месяц? — Алан грохнул кулаком по столу, развернулся к сэру Эдгару: — Утром у тебя будет половина моих родичей в качестве воинов…

— Много чести разбойной швали. Лучше дай мне проводника, чтоб эту рощицу хорошо знал. К утру разбойников в живых не будет! Выступаем немедля. А то обеспокоятся отсутствием этого, — кивнул на мертвую голову, — сторожкие будут. И до утра обойдемся без попа. Пусть посидит в безопасности.

Сэр Эдгар собирался сунуться в лес. Ночью. Против врага, превосходящего числом. На радостях, что враги — люди. Немайн поспешно сообщила викарию. Что разбойники люди, что возможна бессудная расправа. Тот резко кивнул. Потом запнулся — как всегда. И вдруг тихо и быстро выпалил:

— Тут же никто не понимает греческого… Святая и вечная! Ты переведешь мои слова к этим людям? Хозяевам?

— Да, говори скорее. И впредь обращайся ко мне попроще. Хотя бы на людях.

— Хорошо, сиятельная дева, — понизил викарий августу на пару рангов.

Скороговорка. Ответ хозяина. Перевод. Прощальные кивки. Колесница. И тут… Сэр Кэррадок спрыгивает с коня. Смотрит — весело и пакостно. Ну да, его ж обидели. Мертвую голову не оценили. Вместо того — трепались с викарием.

— Перед боем, ввиду грозящей мне смерти и выполнив твое желание, я прошу у тебя, благородная дева Немайн верх Дэффид, знак благосклонности.

Клирик знал — эта формула не означает сватовства. Но… Рабыню никто и не спросит. «Свободная» после такого должна вешаться рыцарю на шею и болтать ногами. И не особо их смыкать. «Благородная», кажется, действительно дарит вещичку. Типа платочка-шарфика, и рыцарь становится официальным ухажером. Предженихом, имеющим право отгонять от предмета привязанности соперников.

Что полагается делать богине, Клирик не знал. Но делать-то что-то было нужно, и срочно. Как бы поступила святая? Или… Оно! Кэррадок обнаглел? Пусть получает!

— Подойди ближе, мой верный.

И, едва Кэррадок подошел к колеснице, Немайн ухватила его голову руками, приблизила… Пауза получилась непроизвольно — у Немайн вдруг ослабли колени. Мир пошатнулся. Именно поэтому из задуманной милой шалости — материнского поцелуя в затылок — вышло то, что вышло. Все видели. Твердо и четко сида чуть наклонила голову своего прекрасного рыцаря — и поцеловала его в лоб. Как покойника.

— Теперь ступай и исполни долг, — объявила Немайн.

Перекрестить в спину как собиралась изначально — совершенно забыла. Не до того. Внутри клокотала злость. На Кэррадока. На себя. На тело. На…

— Анна, куда ты переложила рубашки? В бой идут в чистом.

— Так мы ж с утра и оделись…

— Давно это было.

— Ясно… — понятливо потянула Анна. Немайн захотелось ее пришибить. — Вот.

Сида схватила рубашку, метнулась к дому. Оттуда раздалось:

— Тазик с водой и комнату без мужчин! И быстро!

Сэр Эктор с недоумением поглядел на покинувшую боевые порядки сиду. Только что рвалась в бой… Что с ней?

— Догоните, — кинул Анне, — а лучше тут ждите. С людьми и без калек управимся.

Он был слишком обрадован прекращению мистики, чтобы думать дальше. Сил было достаточно. Надежда на внезапность хорошая. Чего еще желать? И отряд вышел за ворота быстрой рысью, оставив на месте колесницу — и двух викингов при ней.

Обратно выскочила сида скоро. Настолько, что запнулась. Настолько, что не успела закрыть лицо руками. Хорошо, ткнулась не в камушек и не коровью лепешку, а всего в клумбу. Поднялась, отряхнулась… Вытерла лицо платком. Во двор посыпались обитатели фермы.

— На щеке забыла… — Озерная смеется.

— Спасибо. Нельзя сиде замарашкой в бой идти…

— Только размазала.

— А так?

— А у тебя зеркальца нет?

— Пока нет. В городе заказала.

— Возьми мое. За факелом сбегать? А тебе этот рыцарь правда настолько нравится?

— Я его убью… И не надо света, я и так хорошо все вижу…

— Правда убьешь? — Лукавый взгляд.

— Еще слово — и тебя убью… Анна, гони.

А перевалиться через бортик — не успела. Возникло новое препятствие — девочка. В руках кукла. Очень грубая: полено из неошкуренной ольхи, замотанное в разноцветные тряпочки.

— Не уезжай.

— Почему?

— Праздник. Твой. А обычно у нас вместо тебя кукла сидит. Взрослые говорят, если есть кукла, то и ты есть. Как бы. Я не понимаю.

— А, это я? Не скажу, что похожа. Наряди ее в белое. Хочешь страшный секрет? Я и без куклы есть. Без всяких как бы. И на празднике буду. И вот что — если я не вернусь, продолжай наряжать деревянную куклу. Каждый год. И я буду.

— А рыцари говорят, громить разбойников очень легко и совсем не страшно.

— Они рыцари. Им не положено бояться. И мне тоже. И дай ухо, пошепчу. — Сида перешла на шепот. — А все равно страшно-то. Аж жуть. Говорю, потому что никто тебе не поверит. А для других — для других я уже кто-то. Богиня, учитель, царица, ангел, сида… Им нельзя бояться. А я пока для тебя — ольховое полено, которое нужно наряжать. А куску дерева не стыдно немножко трусить.

Ведьма — не сида. Но слух у Анны хороший. Расслышала. Поняла — все не смешно, все плохо. Если сама Немайн немного боится. Если симпатичного ей рыцаря, вполне готового под каблук, в лобик чмокнула, оттолкнула. А сама не то что сохнет — мокнет… Значит, есть шанс умереть. Всем. Даже ей. С кем же это воевать придется? Как бы не с Гвином. И про ворон забыла рассказать…

От бездорожья не спасают и рессоры. Особенно на галопе.

— На Лжедмитрия совсем не похожа, — произнесла Немайн, разглядывая свое начисто протертое отражение. — И даже на Марину Мнишек… Ну за что мне такое?

По бортам колесницы скачут норманны. Этим на приказы сэра Эдгара наплевать. Старый феодальный принцип: вассал моего вассала. Богиня идет в бой отдельно от остальных? Отлично! Больше чести!

Сэр Кэррадок мчался в общем строю — да полно, можно ли назвать толпу строем? Первые секунды, когда пьянила ярость погони, когда не выветрился из памяти и крови мятный запах рук богини — был беспечен как все соратники, успел даже отвесить шутку-другую про разбойников, которые уж точно не ожидают, что на них навалится почти четверть королевской армии… То, что "красные куртки" оказались людьми, Кэррадока не разочаровало в Немайн. Напротив, это означало, что ее заступничество помогает и от злых людей. О чем он тоже поспешил всем сообщить. Потом же посвежевший к ночи ветер вымел восторг. Кэррадок начинал понимать, что только что натворил. До этого вечера он мог надеяться. Теперь надежды не было. Немайн еще утром вела себя как закадычный друг и свой парень в юбке. Он этого не только позволил себе не заметить. Обнаглел. Принял воинское братство за знак женского внимания. И устроил игру, как с деревенской девчонкой! И сида, само собой, четко показала ему место. Как заигравшемуся псу. А виноват, конечно, сам. Даже простая дочка хозяина заезжего дома имеет право на то, чтобы любая ее мелкая просьба не воспринималась как испытание жениха. А уж показать озерную — не служба, службишка.

Снедаемый черными мыслями рыцарь перестал подгонять коня и понемногу отстал от войска, впав в глубокую задумчивость. В угаре ночной скачки товарищи этого не заметили и уверяли потом, что в лес он примчался вместе со всеми. Что весьма и весьма отразилось на разбойничьих судьбах. Да и Немайн аукнулось.

Но самую злую шутку в День Неметоны сыграли "красные куртки" — и сами с собой. Уж в этот день нападения они никак не ожидали. Даже караулов не выставили. Чем и сделали свое положение безвыходным. Ну а кроме этого, у сэра Эдгара был козырь в рукаве, пусть он и отказался его учитывать. Потому как сида, оставленная без приказа, не есть сида, оставленная без дела. Дело она нашла себе — и двоим своим викингам — сама. Колесница с ленцой болталась вокруг леса, изображая весьма и весьма импровизированное оцепление. Немайн, конечно, видит ночью лучше, чем днем. Но лезть в лес колесницей и днем — не лучшая идея. Хорошо, Клирик был сердит и не поддался общему благодушию. Перечить командующему — не стал. Просто натянул на «скорпиончика» тетиву. Но поскольку был зол и торопился — забыл перетянуть торсионы. И не стал ждать, пока местный клан пришлет ополчение.

Из леса доносились звуки битвы. Ночной бой — штука непредсказуемая. А сопротивление оказалось яростно-отчаянным… И это можно было просчитать заранее. Разбойники, осмелившиеся нацепить личину фэйри, люди безусловно наглые и неверующие — иначе не решились бы выдать себя за потустороннюю и злую силу. Но у всякого неверия есть предел. Особенно после праздничного — а праздновать они начали заранее — возлияния хмельных напитков. Не богине в ручей, а в себя. И тут, когда веселье бьет волшебным родником из мехов и бочонков, — страшные всадники в венках из веток ольхи. Крики умирающих под мечами. В мужество камбрийцев разбойники не верили — и тем легче приняли рыцарей за Дикую Охоту. Те из "красных курток", кто не распознал в темноте листьев ольхи и вспомнил охоту Гвина, от которой не убежать, обратились в загнанных в угол крыс. Их хватило на обеспечение рыцарям — не то, чтобы совсем веселья, но нескучного занятия. Те, кто узнал листья и вспомнил, что Дикая Охота Немайн непобедима, опрометью бросились прочь из леса… Быстрее преследующих всадников. Поскольку бежали на одной панике, без соображения. Что интересно — почти не расшибались.

Анна медленно вела колесницу сквозь кромешную тьму, напоминая Клирику штурмана, ведущего подводную лодку по приборам. Прибор — это Немайн, которой пришлось споро ворочать головой между дорогой впереди и нацеленным на лес «скорпиончиком» и давать советы вроде держать прямо или взять чуть левее. То, что объезд по левой стороне, — акт символический и злобно-враждебный, Клирик, не знал. Угадал, можно сказать. С точки же зрения Анны, сам факт, что лес с фальшивыми фэйри по левой стороне объезжает сида, делал положение защитников разбойничьего логова совершенно безнадежным. Безотносительно к успехам королевской конницы.

По бортам так же осторожно перемещались два всадника. Страшная сила. Два первых на Британских островах норманнских рыцаря, как ни крути. И уж на этих никаких веточек! Ноги вдеты в стремена. Чего стоит гнилая похвальба вроде крылышек на шлеме, они уяснили на собственных шкурах. Длинные мечи северного типа — дизайн норвежский, сталь Лорна — наголо. За эти мечи викинги были обязаны Немайн едва не больше, чем за выкуп из плена. По деньгам, конечно, вышло дешевле. Но ради заезжего иноземца кузнец не достал бы из тайной закладки железо двадцатилетней выдержки.

Эта винная классификация качества металла объяснялась кельтским поверьем — если дать слитку полежать в земле, то в окалину обратятся самые нестойкие части. Обычно железо закладывали в землю — так, чтобы дождь доставал, но и воздух проникал. Для простой работы годилась закладка на год. «Марочные» трех- да пятилетней выдержки слитки шли на оружие. Десятилетний слиток означал тонкую работу под дорогой заказ. Двадцатилетний — работу, выполняемую для близкого или важного человека. Пятидесятилетний — шедевр, завершающий карьеру мастера. Такое оружие в старые времена мастер закалял в собственном теле, передавая ему всю не истраченную на предыдущие изделия часть души…

Выскочив из леса, строй можно сбить довольно быстро. Но не мгновенно. Да и то, что происходило, ничего знакомого не напоминало. От валлийцев в оцеплении толку оказалось никакого: ночь, темно, лучшие бойцы ушли в лес вместе с командиром… Против одиночек они бы управились, как на ночной рыбалке с острогой (плотная тень, неспособная укрыться от пламени факела, превращается в фигурку напуганного человечка — ненадолго, до удара сверху вниз — копьем или мечом). Да и собирать толпу было особо некому.

Тогда на них и обрушилась колесница… Стремян в Ирландии еще не знали. Мало того, колесница была не просто призраком прошлого — квадриг видеть им не доводилось. Не водилось таких в небогатой лошадьми стране! Даже на мирных праздниках у бриттов: на четверках гоняли только в равнинном Диведе, да и не похожа была ночная «Пантера» на спортивные квадриги, разве упряжкой — узкая и длинная, закрытая овалами щитов. Инстинктивной реакции пристойно обученной и вооруженной пехоты на атаку тяжелой кавалерии — сбить плотный копейный строй — не произошло. А осмысленно отреагировать "красные куртки" не успели. Похоже, вообще не поняли, что за чудовище возникло перед ними. И возопило тоненьким девичьим голоском:

— Бросить оружие, встать на колени!

Увы, у баллисты ночью тот же недостаток, что у пистолета с глушителем, — не бабахает. Предупредительный выстрел не то, чтобы никого не испугал — остался не замечен. Клирик не сразу вспомнил: ясный сумрак, как от обложных дождевых туч, — это для него. Для остальных — безлунная темень и тени закрытых колесницей звезд. Этакая туманность, заметная лишь по дрожанию земли под копытами. Которая ужас вызывает, когда вокруг начинают орать благим матом и биться в агонии насаженные по двое на один вертел люди… Ирония — на Немайн набросились беглецы от гнева ее Дикой Охоты! Успели увидеть страшную тень, успели испугаться, замешкались было — но сзади неслось злобное ржание, хэканье рубящих ударов, предсмертные вопли, впереди же поджидало всего лишь чудовище. Возможно, виверна. Или дракон. Да какая разница? То, что сзади, не одолеть. Так что отдуваться тому, что спереди… И это был уже не бездумный эффект крысы. Два страха уравновесили друг друга. Самые храбрые из "красных курток" бросились на плюющееся смертью чудовище — осознанно. Две стрелы их не остановили — а третья ушла мимо.

Клирик замешкался с командой, а у Анны оказались крепкие нервы. Вместо того, чтобы отвернуть и отрываться, что можно было уже и не успеть, она подняла лошадей в галоп — и впервые за сотни лет боевая колесница выполнила атаку наездом. Большую часть работы выполнили лошади. Ужасных серпов на колесах «Пантеры» не было, но ирландцам хватило копыт и крюка. Анна шарила копьем во тьме на рефлексах. Чтобы защитить лошадок. О себе она доверила позаботиться Немайн. У которой — зрячей среди слепых — были на то все шансы.

Сида била обухом геологического молотка. Сказался рефлекс от встроенного умения работы булавой. Точнее, ее разновидностью — брусом. Оно и верно — клевец нужен для пробития доспеха, а кольчуг на ее противниках не было. Впрочем, пара ударов — и завязшую в людях и кустах колесницу догнали викинги. Меч в умелой руке — это не неподвижно закрепленный ножик серпоносной колесницы. Анна пытается развернуть упряжку. Получилось! Прощальный шарящий выпад — уже сбоку от лошадиный морд.

Зацепленный воин не был вождем или героем — но храбрецом. А еще молодым неумехой. Вот и подвернулся под крюк колесничного копья. Колесница повлекла его за собой, орущего благим матом — но уже вполне мертвого, поскольку зацепило его за живот. Клирик страшное не наблюдал — пришлось сесть на пол, заткнув уши. Наконец, кожа не выдержала… Крюк напоследок разорвал внутренности и отпустил затихшую добычу.

Ирландцы оказались шокированы. Все-таки это были не фении. Ну и зверство атаки сказалось. В легендах крюком все больше цепляли за шею, красиво отрывая голову. Знатоки находили в этом некоторую эстетику. Да и не видели они в четырехголовом монстре колесницы. Скорее, порождение хаоса ночи. Их состояние не осталось незамеченным.

— Сложить оружие!

И еще одна стрела — для верности. В молоко! «Пантера» развернулась и была готова к новым подвигам. Почти. Тряска стала почти невыносимой. Стрела ткнулась в край щита, высунула острое жало, самую чуть не проскочив к рукам Немайн. У разбойников оружие — луки да ножи. У кого-то сорвалась рука? Кто-то выстрелил, чтобы не ослаблять тетиву напрасно? Послал стрелу наудачу, в черное молоко ночи? Или в белую известь щита? Для них-то ни зги, ни звезды. С неба валится холодная морось. Это Камбрия, и это война в Камбрии как она есть в этот век — тьма, неизвестность, остатки храбрости в сердце, как в кулаке… И наружное спокойствие, только голос почему-то выше, чем всегда.

— Разбегаются! Потом ловить… Гони по кругу, пусть снова собьются в кучу!

Куда гнать? Темный массив впереди — лес?

— Я скажу, будешь править вслепую. Я и вижу и помню.

— Так нельзя! Правь ты!

— А стрелять будет кто? И целиться, не видя!

— А я их копьем…

Тряску терпеть почти нельзя. Анна слоном продирается назад. Какая она большая! Отваливается щит, хорошо не по левой стороне… Над ухом свист. Иногда и маленькой быть хорошо! Сбоку! Стрелы роем впиваются в щит. По-ирландски ругается Анна. Визжит раненая лошадь. Кроты! Дневные совы!

— Свои! Камбрия навсегда!

Рыцари еще не знают этого девиза, но поняли. Теперь можно и в атаку. Рыцари… Нет, воины кланов, клетчатые пледы, не алые плащи. Пристраиваются рядом с норманнами, достают мечи.

— Именем короля! Оружие на землю! — орет "красным курткам" от леса сэр Эктор.

Те, кто сдался, — откуда среди них женщины, дети? — жмутся друг к другу жалкой кучкой, но большинство бегут. Бегут без памяти, без смысла. А навстречу им уже выскакивают всадники местных кланов. Клетка — косой зеленый, широкий коричневый, узкий черный. Всех сразу не поймают — будет им забава на несколько дней. Ох и не поздоровится тем, кого они поймают! Страха перед «фэйри» больше нет, а злости понакопилось…

Клирик поморщился и отдал приказ, Эйнар полез за огнивом, Харальд потащил из-за луки седла факел… Тогда Немайн и поднялась — в рост, ступни на бортиках колесницы. Не держась ни за что. Клирик в жизни б не представил, что способен на подобную акробатику, — однако получилось. У тела эльфийки оказались припасены и приятные сюрпризы. Сзади — наконец — показался спешащий к полю боя с парой проводников-охранников из местных фермеров епископский викарий:

— Анна, посох!

Отдала не понимая, но быстро. Когда Немайн перехватила за середину и подняла навершие, хихикнула нервно:

— Ну да. Ты же христианка.

В здоровой руке — посох с крестом, в пальцах сломанной — кирка-клевец. Широкий рукав закрывает повязку, совсем и незаметно, что грозная сида — подранок. За спиной, наконец, разожгли факел, подсветили фигуру сзади. Риск, да. Но люди с восковыми ушами и картонным бы поверили… А страшно, луки-то у красных курток есть… Не забыть дать воздуху течь через связки свободно… Высокий голос вспарывает тишину:

— Я — Немайн. Стоять! На колени!

Валятся на землю луки, кинжалы, ножи, редкие копья и плетеные из ивы щиты… Бой окончен. Пора считать раны. И товарищам — сводить счеты друг с другом…