Кэрри в дни войны

2

Его вырвало прямо на колени мисс Фазакерли. Плохо ему стало, как только они, сделав пересадку, сели в местный поезд, состоявший из небольших вагонов, которые почему-то немилосердно трясло. Но внезапный гудок паровоза прикончил его.

Такой шум — будто небо разверзлось.

— И мертвый-то напугается, — заметила мисс Фазакерли, промокая носовым платком свою юбку и лоб Ника. Он откинулся на спинку сиденья, позволяя ей ухаживать за ним, а сам, как всегда, и пальцем не пошевелил.

— Бедняжечка!

— Сам виноват, — рассердилась Кэрри. — С тех пор как мы выехали из Лондона, он, не переставая, жует. Жадный поросенок! Помойка!

Он съел не только свой собственный завтрак — сэндвичи с холодными сосисками и бананы, — но и почти весь ее. Кэрри сама отдала ему свою порцию, чтобы хоть немного его утешить; она понимала, что ему еще труднее, чем ей, расстаться с домом и с мамой. Или делал вид, что труднее. Ей вдруг пришло в голову, что он просто притворялся, хотел, чтобы его пожалели. Пожалели и дали шоколадку! Он съел весь шоколад!

— Я так и знала, что его вырвет, — убежденно заключила она.

— Нужно было предупредить меня, — сказала мисс Фазакерли.

В ее словах не было и тени упрека — она была самой доброй из школьных учителей, но Кэрри вдруг захотелось плакать. Будь она на месте Ника, она обязательно бы заплакала или, по крайней мере, притворилась бы обиженной. Но раз уж она была Кэрри, а не Ник, то просто отвернулась к окну и не сводила глаз с большой горы на противоположной стороне долины. Вершина горы была фиолетово-коричневой, а склоны зеленые в серебряную полоску (вода) с белыми крапинками (овцы).

Овцы и горы. «Чудесно! — восторгалась мама, прощаясь с ними на вокзале. — Будете жить на свежем воздухе, а не в пыльном городе. Вам понравится, вот увидите». Словно Гитлер начал войну специально для них, чтобы их, Кэрри и Ника, с противогазами через плечо и болтающимися на груди карточками «Кэролайн Уэнди Уиллоу» и «Николае Питер Уиллоу» — как на посылках, только адрес забыли указать — увезли на поезде неведомо куда. «Ах, как интересно!» — воскликнула мама, и не только потому, что ей хотелось их развеселить. Просто она была оптимисткой по натуре. Очутись она в аду, пришло Кэрри в голову, она бы воскликнула; «Зато здесь нам будет тепло!»

Вспомнив про маму, умевшую во всем видеть только хорошее (или притворявшуюся, потому что, когда поезд тронулся, улыбка сразу сползла с ее лица), Кэрри чуть не заплакала. В горле у нее появился комок, словно там застряла таблетка лекарства. Она глотнула и скривилась.

Поезд замедлил ход.

— Вот и приехали, — сказала мисс Фазакерли. — Берите свои вещи, постарайтесь ничего не забыть. Кэрри, присмотри за Ником.

Кэрри насупилась. Она любила Ника, очень любила, но терпеть не могла, когда ей поручали что-нибудь такое, что и так полагалось выполнить. И Ник ей уже порядком надоел. С видом умирающего лебедя он потянулся за чемоданом.

— Пусти меня, дурачок, — сказала она, вскакивая на скамью.

Сверху полетела пыль, он наморщил нос.

— Из-за тебя и чихаю, — пожаловался он. — Не прыгай так, Кэрри.

Странное дело, вещей у них стало больше, чем при отъезде, и раньше чемоданы казались легкими, а теперь были словно камнями набитые. А когда они вышли на маленькой станции и по усыпанной шлаком крутой дороге двинулись вниз, стали еще тяжелее. Кэрри тащила не только свой, но и чемодан Ника, а из-под руки у нее то и дело вырывался рюкзак, у которого оторвалась лямка. Да еще противогаз бил по коленям.

— Кто-нибудь помогите, пожалуйста, Кэролайн! — воскликнула мисс Фазакерли, бегая взад и вперед вдоль растянувшихся цепочкой детей, словно пастушья собака. Кэрри вдруг почувствовала, как у нее забрали рюкзак, а потом и один из чемоданов.

Это был какой-то мальчик, высокий, но на вид не намного старше ее, в шапочке, которую носили ученики младших классов.

— Большое спасибо, — глядя в сторону и покраснев, поблагодарила она взрослым, маминым голосом.

Он застенчиво улыбнулся в ответ. На глазах очки в металлической оправе, подбородок — в прыщах.

— По-видимому, это и есть наше так называемое место назначения. Не очень-то привлекательное, а? — заметил он.

Усыпанная шлаком дорога кончилась, и они зашагали по горбатой улице, где стояли какие-то темные, небольшие дома без палисадников. Над горой еще висело солнце, но городок уже лежал в тени. В холодившем щеки воздухе пахло угольной пылью.

— Грязно, потому что здесь шахта, — сказала Кэрри.

— Я не это имел в виду. Город маленький, значит, нет хорошей публичной библиотеки.

Забавно, что в такой момент можно об этом беспокоиться.

— Первое место, там, где мы делали пересадку, было куда больше, — сказала Кэрри. Прищурившись, она прочла, как его зовут: Альберт Сэндвич. — Если бы твоя фамилия начиналась с буквы из первой половины алфавита, ты сумел бы остаться там. Тебе чуть-чуть не повезло: нас разделили как раз на букве «р». Тебя как звали дома: Алем или Бертом?

— Мне нравится, когда меня называют полным именем, — сухо ответил он. — И не нравится, когда, слыша мою фамилию, вспоминают про бутерброд.

Он говорил твердо, и Кэрри почувствовала, что не следовало задавать подобных вопросов.

— А мне твоя фамилия напомнила только город Сэндвич в Кенте, где живет моя бабушка, — сказала она. — Правда, папа говорит, что ей нужно оттуда уехать: вдруг немцы выбросят десант на побережье? — Она представила себе, как немцы высаживаются на берег, а бабушка бежит, таща за собой тачку с вещами, как на какой-то фотографии в газете, и, глупо загоготав, добавила: — Если они высадятся, бабушка задаст им как следует. Она никого не боится, она даже Гитлера самого не испугается. Залезет на крышу и обольет его кипящим маслом.

— Думаю, что это мало чем поможет, — хмуро ответил Альберт, посмотрев на нее. — От стариков во время войны нет толку. Как, впрочем, и от детей. Лучше не болтаться под ногами.

От его серьезного тона Кэрри стало не по себе. Ей хотелось объяснить ему, что, сказав про кипящее масло, она всего лишь пошутила, но они уже дошли до здания с высоким крыльцом, где им велели построиться гуськом, чтобы у входа их можно было проверить поименно. Ник стоял у двери, держа мисс Фазакерли за руку.

— Успокойся, мой милый, — говорила мисс Фазакерли. — А вот и она. Что я тебе сказала? — И, обратившись к Кэрри, добавила: — Пожалуйста, не теряй его. — Она отметила их троих в списке, сказав вслух: — Двое Уиллоу, один Сэндвич.

Ник держался за рукав пальто Кэрри, когда они очутились в длинной, сумрачной комнате с остроконечными окнами, где было шумно и многолюдно.

— Хотите чаю с пирогом? — обратилась к Кэрри какая-то энергичная полная особа с певучим по-валлийски голосом.

Кэрри замотала головой: ей казалось, что пирог не полезет ей в глотку.

— Тогда встаньте в сторонку, — сказала женщина. — Вон там у стенки, рядом с другими, кто-нибудь вас выберет.

Кэрри огляделась в недоумении и увидела Альберта Сэдвича.

— Что происходит? — шепотом спросила она.

— Нечто вроде ярмарки скота, — ответил он.

На лице его было написано отвращение, но держался он с полной невозмутимостью. Он отдал Кэрри ее чемодан, отошел в самый конец комнаты, сел на свой чемодан и вытащил из кармана книгу.

«Хорошо бы и мне так, — подумала Кэрри. — Сесть и читать, будто мне на все наплевать». Но ее уже начало мутить от страха: вдруг ее никто не выберет? Так бывало всегда, когда в школе составляли команду для игры. А вдруг ее не возьмут? Она потащила Ника к стоявшим у стены детям и, опустив глаза, не осмеливаясь вздохнуть, застыла в ожидании. Когда кто-то выкрикнул: «А теперь славную маленькую девочку для миссис Дейвис!», она почувствовала, что задыхается. Она подняла глаза, но не могла сосредоточиться: вместо лиц перед ней плавали какие-то пятна.

Ник еще крепче вцепился ей в руку. Она посмотрела на его белое лицо со следами рвоты вокруг губ, и ей захотелось встряхнуть его. Кто возьмет к себе в дом такого болезненного на вид и бледного мальчика? Он обязательно заболеет, решат они, и будет только помехой.

— Сейчас же выпрямись и улыбнись! — прошипела она, но когда он, такой маленький и беззащитный, лишь удивленно заморгал, сердце ее смягчилось. — Не бойся, — сказала она. — Я не злюсь и никуда от тебя не денусь.

Минуты превратились в часы. Детей становилось все меньше и меньше, их потихоньку разбирали. Остались лишь никому не нужные, решила Кэрри: они с Ником, несколько хулиганского вида мальчишек и противная косоглазая девочка с двумя младшими сестренками. Да еще Альберт Сэндвич, который по-прежнему спокойно восседал на своем чемодане, читая книгу и ни на кого не глядя. Ему было наплевать! Кэрри вскинула голову и что-то замурлыкала себе под нос, делая вид, что ей тоже все безразлично.

Перед ней остановились, и кто-то спросил:

— Вы, конечно, сумеете взять двоих, мисс Эванс?

— Двух девочек, да. Но не мальчика с девочкой… Знаете, у нас только одна комната, а мой брат на этот счет очень строг.

«Строг насчет чего?» — подумала Кэрри. Но мисс Эванс была симпатичной, чуть-чуть похожей на выглядывавшую из-за дерева рыжую белочку, которую Кэрри как-то видела в парке. Рыжевато-каштановые волосы, ясные, круглые, как пуговицы, глаза и робкий, испуганный взгляд.

— Дома Ник спал в моей комнате, потому что ему часто снятся кошмары. Я всегда за ним присматриваю, и он никому не причиняет хлопот.

Мисс Эванс никак не могла решиться.

— Не знаю, что скажет брат. Может, рискнуть, а? — Она улыбнулась Кэрри. — У тебя такие красивые глаза, девочка! Как зеленые стеклышки!

Кэрри улыбнулась в ответ! Ее не часто замечали, когда рядом был Ник. У него были синие глаза, как у мамы.

— Самый красивый у нас Ник, — сказала она.

Мисс Эванс шагала быстро. Она была невысокой, чуть повыше Кэрри, но сильной, как вокзальный носильщик, потому что, когда несла их чемоданы, казалось, будто они ничего не весят. Они шли по улице, пока не остановились перед продуктовой лавкой, над которой было написано имя ее владельца: «Сэмюэл Айзик Эванс». Мисс Эванс вынула из сумки ключ и сказала:

— Обычно вы будете входить в дом через заднюю дверь, но сегодня, поскольку моего брата нет дома, мы пройдем через лавку.

В лавке было темно и приятно пахло чем-то лежалым. «Свечи, щепа для растопки и специи», — потянув носом, решила Кэрри. Дверь в глубине помещения вела в маленькую комнату с таким огромным письменным столом, что больше ничего нельзя было поставить.

— Контора моего брата, — понизив голос, объяснила мисс Эванс и поспешно провела их в узкий темный холл, куда выходило несколько дверей и откуда начиналась лестница наверх. Здесь было еще темнее, чем в лавке, и сильнее пахло воском.

Натертый линолеум сверкал, как море из стекла, а брошенные тут и там коврики напоминали острова. Нигде ни пылинки. Мисс Эванс посмотрела на их ноги.

— Перед тем как подняться в спальню, наденьте тапочки.

— У нас нет тапочек, — ответила Кэрри.

Она хотела объяснить, сказать, что в чемодане не было места для тапочек, но не успела она открыть рот, как мисс Эванс, сделавшись пунцовой, затараторила:

— Ох, извините, я и не подумала! Да это и не имеет значения, если вы будете ходить только по дорожке.

По самой середине покрытой ковром лестницы шла белая дорожка. По ней они и зашагали наверх. Оглянувшись, Кэрри увидела следы, которые оставляли резиновые подошвы их башмаков, и почувствовала себя виноватой, хотя ее вины в этом не было.

— Она считает нас бедными, — зашептал Ник, — такими бедными, что у нас даже нет тапочек. — И он хихикнул.

Вполне возможно, решила Кэрри. Ник умеет отгадывать чужие мысли. Но смешно ей не было. Кругом царила такая чистота, что ее взяло отчаяние. В этом доме, решила она, и дотронуться-то до чего-нибудь страшно — обязательно останутся следы. Дышать и то боязно: выдохнешь и чего-нибудь испачкаешь!

— Что ты сказал, милый? — спросила мисс Эванс у Ника, но, не дождавшись ответа, продолжала: — А вот ванная. — И с гордостью добавила: — У нас горячая и холодная вода и самая настоящая канализация. А ваша комната рядом.

Это было крохотное помещение с двумя узкими кроватями, разделенными ручной работы ковриком на полу. Шкаф, плетеный садовый стул и в большой рамке на стене изречение «Око божье все видит» составляли все его убранство.

Мисс Эванс заметила, что Кэрри смотрит на изречение.

— Мой брат очень набожный человек, — объяснила она. — Поэтому по воскресным дням вы должны себя вести примерно. Никаких игр, никакого чтения. Кроме Библии, разумеется.

Дети смотрели на нее во все глаза.

— Вам, наверное, это кажется странным, но лучше сразу во всем разобраться, правда? — застенчиво улыбнулась она. — Мистер Эванс человек добрый, но он очень строг в отношении поведения, чистоты и аккуратности. Грязь и неаккуратность, говорит он, оскорбительны для господа бога. Но вы будете вести себя примерно, правда? По-моему, вы хорошие дети.

Она почти просила их быть послушными, чтобы самой не попасть в беду. Кэрри стало ее жаль и в то же время как-то совестно. Они с Ником не отличались особой аккуратностью. Дома, в их теплой квартире, где царил вечный беспорядок, никто не требовал от них аккуратности. Милли, их прислуга, всегда подбирала за ними игрушки, стелила им постели и вешала в шкаф их вещи.

— Мы постараемся вести себя примерно, мисс Эванс, — сказала Кэрри.

— Зовите меня тетей Луизой, — предложила мисс Эванс. — Или тетей Лу, если так легче. А моего брата лучше называть «мистер Эванс». Он ведь член муниципального совета. — Она помолчала и с той же гордостью, с какой демонстрировала им ванную, добавила: — Мистер Эванс — очень важная персона. Сейчас он на заседании муниципального совета. Наверное, нам лучше поужинать до его прихода, правда?

Они сытно поужинали яйцами и молоком со свежим хлебом на кухне, которая выглядела такой же чистой, как и остальной дом, но более веселой, благодаря большой плите, раскаленной, словно горнило доменной печи. Мисс Эванс не ела вместе с ними, а стояла у стола, словно официантка в ресторане, убирая тарелки в раковину, как только они пустели, и подметая крошки с пола еще до того, как было допито молоко. Она ни разу не сказала: «Пожалуйста, побыстрее» или «Побыстрее, пожалуйста!», но в этом и не было необходимости. Губы ее шевелились, будто она произносила эти слова про себя, глаза то и дело обращались к стоявшим на полке часам, а на щеках проступили от волнения красные пятна.

И дети тоже стали нервничать. Когда она предложила им пойти спать, они с радостью покинули кухню, куда с минуты на минуту должен был прибыть важный член муниципального совета мистер Эванс. Как только они поднялись наверх, мисс Эванс следом за ними скатала белую дорожку.

— Мистеру Эвансу не нравится эта дорожка, — объяснила она, поймав взгляд Кэрри. — Я кладу ее, когда его нет дома, чтобы ковер был чистым. Это новый ковер с красивым пушистым ворсом. Мистер Эванс боится, что он быстро затопчется.

— А как же тогда подниматься наверх? — спросил Ник. — Ходить по потолку или летать, как птица?

— Разумеется, разумеется… — чуть напряженно засмеялась мисс Эванс. — Конечно, вам иногда придется ходить по нему, но, надеюсь, не слишком часто. Мистер Эванс считает, что дважды в день достаточно. Видите ли, если мы четверо поднимемся и спустимся два раза в день, утром и вечером, то это составит шестнадцать раз, а по мнению мистера Эванса, этого вполне хватит. Поэтому, если вы постараетесь утром не забывать все нужные вам в течение дня вещи…

— Но уборная-то наверху, — возмутился Ник.

— Да, милый, я помню, — виновато отозвалась она. — Видите ли, в конце двора есть еще одна уборная. Мистер Эванс, разумеется, ею не пользуется, человек в его положении не может позволить себе, чтобы люди видели, как он туда идет, да еще когда всем нашим соседям известно, что у нас в доме есть уборная, но я пользуюсь ею, потому что хотя это просто выгребная яма, тем не менее она удобная и чистая.

У Ника был такой вид, будто он не верит собственным ушам.

— Как интересно, правда, Ник? — легонько подтолкнула его локтем Кэрри. — Прямо как на ферме, где мы жили прошлым летом.

— А пауки? — При этом воспоминании глаза Ника округлились от ужаса. — Там были пауки.

— Божьи твари, — заметила мисс Эванс, — как и ты, мой дорогой.

— Нет, не как я! Вовсе не как я! — закричал Ник, задыхаясь от возмущения. — Я не ползаю, медленно перебирая сотнями ног, не ем на обед мух и не вытягиваю из своего живота нить, чтобы ткать паутину. Пауки гадкие, противные, отвратительные…

— Пошли в ванную, — сказала Кэрри, силой вталкивая его туда. — Если ты сейчас же не замолчишь, я налью тебе за шиворот холодной воды.

Она закрыла дверь. Ник мгновенно замолчал. Холодной воды он боялся не меньше, чем пауков. Мисс Эванс робко прошептала из-за двери:

— Пожалуйста, мои милые, побыстрее, время идет…

Но они не могли управиться быстро, потому что на втором этаже не было электричества, и Кэрри пришлось держать в руках свечу. В тусклом свете свечи она никак не могла разыскать полотенце Ника, а ее полотенцем он ни за что не стал бы пользоваться. Зубную же пасту мама завинтила так туго, что крышка никак не отвинчивалась.

— Придется на этот раз лечь, не почистив зубы, — сказала Кэрри.

— Не лягу. У меня во рту противно и гадко. Грязно, гадко и отврати…

Внизу хлопнула дверь, и он замолчал на полуслове. Глаза его превратились в черные ямы.

— Ой! — прошептал он. — Кэрри…

Ее сердце тоже прыгало в груди, как теннисный мяч.

— Пойдем, — сказала она и вывела его из ванной.

Мисс Эванс стояла возле двери.

— Ложитесь, — прошептала она, подталкивая их перед собой. А потом принялась метаться взад и вперед, как напуганная мышь, подбирая вещи, которые они уронили: одежду в спальне, зубную пасту в ванной. — О господи! — бормотала она, — о господи!..

— Лу! — раздался мужской голос. — Лу, куда ты запропастилась?

— Иду, Сэмюэл, — отозвалась мисс Эванс с площадки. — Одну минутку.

— Что ты там делаешь? Так я и знал: как только меня нет дома, ты бегаешь вверх и вниз, топчешь ковер на лестнице…

Кэрри благополучно улеглась и задула свечу. Мисс Эванс закрыла дверь.

— Суетишься и что-то прячешь, — продолжал громкий и грозный голос. — Вверх и вниз, взад и вперед, туда и сюда, суетишься и что-то прячешь…

В комнате было черным-черно, даже сквозь окна не проникал свет, потому что они были наглухо зашторены. Дети неподвижно лежали во тьме, прислушиваясь к реву мистера Эванса и тоненькому писку его сестры. «Будто мышь разговаривает со львом», — подумала Кэрри. Потом раздались тяжелые шаги по коридору. Хлопнула еще одна дверь, и наконец все стихло.

Несколько минут они не решались произнести ни слова. Затем Ник сказал:

— Я хочу к маме.

Кэрри вылезла из постели и, ощупью добравшись до его кровати, легла к нему. Он прижался к ней, обхватив ее руками, как осьминог, и уперевшись холодными коленями ей в живот.

— Хочу домой, — захныкал он. — Мне здесь не нравится. Не хочу жить в безопасности. Хочу к маме, к Милли и к папе.

— У тебя есть я, — Кэрри обняла его. Так было менее страшно. — А утром все будет хорошо.

Он дрожал от страха и холода.

— Он, наверное, людоед, Кэрри, — прошептал он ей на ухо. — Настоящий людоед, страшный и гадкий.