Кэрри в дни войны

6

— Видели мою сестру? — спросил мистер Эванс. — Дом как, в порядке? Чаем, я надеюсь, вас угостили?

Как только они вошли в кухню, он закидал их вопросами. На лице у него было написано нетерпение и неприязнь, а потому Кэрри ответила осторожно:

— Она была в спальне. А дом и чай неплохие.

— Кэрри, что ты говоришь? — удивился Ник. — Дом чудесный. И Хепзеба угостила нас замечательным чаем. — И глаза его засияли при воспоминании.

Мистер Эванс шумно вздохнул и нахмурился.

— Лучше, чем в нашем доме, значит? Что ж, когда сам не платишь за угощение… Эта мисс Грин! Уж ее-то скупой не назовешь, но это — щедрость за чужой счет. Ей самой не приходится трудиться до седьмого пота, выколачивая каждую копейку!

— Хепзеба превосходно ведет хозяйство, Сэмюэл. — Тетя Лу посмотрела на брата, и на шее у нее выступили розовые пятна. Облизнув губы, она добавила примирительным тоном: — И она жалеет Дилис.

— А почему бы и нет? — фыркнул мистер Эванс. — Место у нее отличное. Хозяйка слишком больна, чтобы следить за расходами, а потому можно недурно набить себе карман, коли пожелаешь.

Кэрри почувствовала, что лицо у нее отвердело от гнева, но она промолчала. Есть вещи, которые понимаешь без слов, и она поняла, что мистер Эванс завидует Хепзебе. Завидует потому, что у Ника сияют глаза. Никогда нельзя давать мистеру Эвансу понять, что тебе кто-нибудь или что-нибудь нравится. Ему совершенно все равно, хорошо им с Ником или нет, но если он поймет, что в Долине друидов им лучше, чем дома, то запретит там бывать.

— Мне Хепзеба Грин показалась очень славной, — осторожно сказала она. — Но дом ужасно старый и темный и чересчур большой. И мы немного боялись мистера Джонни.

Она поймала себя на том, что притворяется глупой маленькой девочкой и нарочно сюсюкает, но мистер Эванс этого, по-видимому, не заметил, как не заметил и недоумения Ника.

— Значит, вы видели этого идиота? — только и спросил он.

— Мистер Джонни вовсе не идиот, — возмущенно заверещал Ник. — Он… По-моему, вы просто…

Он замолчал, и Кэрри увидела, что губы его дрожат, пока он ищет слова, чтобы сказать мистеру Эвансу, какой он гадкий и подлый! Но, по всей вероятности, так и не сумел их отыскать, потому что зарыдал, громко всхлипывая, а из его широко открытых глаз хлынули слезы.

— Он устал, просто устал, — поспешно сказала Кэрри. — Мы очень долго шли, ему это не под силу. Пойдем ложиться, Ник…

Она обняла его за плечи и подтолкнула вон из комнаты, наверх, прежде чем он успел опомниться. Но когда он пришел в себя, уже в спальне, где нечего было бояться, ибо дверь была плотно прикрыта, а свеча горела, он обрушился на нее:

— Я считаю, Кэрри Уиллоу, что ты самое подлое существо на свете. Подлая, толстая корова! Сказать, что Хепзеба очень славная, да еще таким слащавым голоском!

— Я вовсе не собиралась… — начала было Кэрри, но ее остановил его ледяной взгляд.

— Я знаю, что ты собиралась. Предательница, вот кто ты! Подлая, низкая предательница, ты еще хуже, чем он! Он говорит плохое обо всех людях, ты же, чтобы подлизаться к нему, говоришь плохое даже про тех, кто тебе нравится. Ненавижу его и тебя вместе с ним и не хочу ничего слушать! — И, закрыв уши руками, он бросился на кровать.

— Неправда! — возразила Кэрри. — Ты несправедлив ко мне.

Но, учитывая то настроение, в каком он пребывал, было бесполезно что-либо объяснять. Он остался лежать, а она, вспомнив, что не сказала спокойной ночи, пошла вниз, ступая, как им велел мистер Эванс, по краю лестницы, чтобы не портить ковер. Она была уже почти внизу, как вдруг услышала его голос:

— Девочка, между прочим, неплохо соображает. Мисс Грин не удалось заморочить ей голову своим обхождением да елейными речами. Говорю тебе, Лу, было бы очень полезно почаще посылать ее туда смотреть, что да как. Мне и без этого известно, чем там занимается мисс Грин, но хотелось бы иметь доказательства.

Тетя Лу ответила что-то, но так тихо, что Кэрри не расслышала, и мистер Эванс рассмеялся. Говорил он громче обычного, в его голосе более явственно проступал валлийский акцент.

— Шпионить? Это что еще за слово, сестра? Разве я такой человек, что пошлет ребенка шпионить? Смотреть, что да как, — вот что я сказал, и никому от этого вреда не будет. Я забочусь только о Дилис, да и тебе не мешало бы о ней хоть изредка подумать. Чего бы она ни натворила, она остается нам родной сестрой.

— Я впервые слышу это от тебя, Сэмюэл, — заметила тетя Лу тоже громче и менее робко, чем всегда. — За много-много лет.

— Нет, я ее не прощаю, не думай, — сказал мистер Эванс. — Но одно — когда она была гордой и сильной и совсем другое — когда она лишена этих качеств. Мне больно думать о: том, как она лежит там беспомощная во власти этой женщины.

Во власти Хепзебы? Он что, хочет сказать, что Хепзеба колдунья? И Альберт это сказал. Кэрри стояла в холодном холле, дрожала и думала про Хепзебу, вспоминая, как она завораживающим голосом рассказывала им историю старого черепа. И вдруг почувствовала, что она на самом деле виновата во всем том, в чем обвинил ее Ник. Предательница, грязная, подлая предательница, стоит, подслушивает и позволяет мистеру Эвансу думать, что ей и вправду не понравилась Хепзеба. Что ей не заморочили голову, как он выразился! Она сию же минуту расставит все по своим местам. Войдет и скажет им прямо в лицо! Глубоко вздохнув, она вбежала в кухню, и они обернулись к ней: тетя Лу — с виноватым видом, а мистер Эванс — наливаясь кровью от гнева.

— В чем дело, девочка? Ты ведь пошла спать, так? Вверх и вниз, вверх и вниз по ковру!

— Я ступала по полу, — возразила Кэрри, но его лицо уже стало совсем багровым, а на лбу проступили вены, когда он приподнялся со стула.

— Вверх и вниз, вверх и вниз — я этого не потерплю, понятно? Ну-ка марш в постель! — И, пока Кэрри бежала по лестнице, сзади гремело: — Вверх и вниз, туда и сюда, взад и вперед — только бы суетиться и плутовать…

…Наступило и прошло рождество. В сочельник мистер Эванс пребывал в сравнительно веселом расположении духа, за обедом шутил и раздавал подарки. Нику нож, а Кэрри Библию. Нож этот оказался довольно тупым перочинным ножом, но это было лучше, чем ничего, а Кэрри изо всех сил старалась выглядеть довольной, потому что Ник лукаво на нее посматривал. Следующий же день получился неудачным: накануне мистер Эванс переел, настроение у него было дурное, а тетя Лу, боясь ухудшения его состояния, ходила на цыпочках, тем самым еще больше его раздражая.

— Что ты все время скребешься, как мышь? — заорал он на нее.

Кэрри с Ником с удовольствием ушли бы из дома, если бы на улице не был такой холод и снег. Снег шел трое суток подряд, с покрытого облаками неба падали, вихрем крутясь, огромные, похожие на кусочки ваты снежинки, которые так слепили глаза, что мистер Эванс даже позволил детям не ходить в дощатое сооружение в конце двора, а пользоваться для своих нужд и в дневное время уборной в доме.

На четвертый день, когда они проснулись, светило солнце, а укрытая белым покровом земля сверкала в его лучах.

— Прекрасный день для прогулки, — подчеркнул мистер Эванс. — Вот что я вам скажу: сбегайте-ка в Долину друидов, отнесите мисс Грин коробку вафель. Небольшой подарок, так сказать, в благодарность за гуся.

Кэрри пристально посмотрела на него, но, по-видимому, он просто был в непривычно хорошем расположении духа. Нет никаких причин для угрызений совести, что так ее мучили…

— Что это он вдруг решил сделать Хепзебе подарок? — спросила она у Ника, когда они брели по глубокому снегу вдоль железнодорожного полотна. Но Ник не видел в этом поступке ничего дурного.

— Вафли, наверное, уже заплесневели, — с готовностью ответил он, — и мистер Эванс решил от них избавиться. А кстати, и от нас тоже. Кроме того, она, быть может, нас покормит, чем сэкономит ему деньги. Как ты думаешь, покормит, а, Кэрри?

— Просить не смей, — предупредила его Кэрри, но он только высунул в ответ язык и побежал вниз по тропинке. Днем в лесу было не страшно.

Раскрасневшаяся Хепзеба повернулась к ним от плиты, на которой что-то кипело и булькало, и, улыбаясь, словно в появлении Кэрри и Ника именно в эту минуту не было ничего удивительного, первым делом сказала:

— А я как раз накрываю на стол. Ничего особенного у нас нет, только жареная свинина и яблочный пирог, но вы, наверное, порядком проголодались в такой холодный день. Альберт, поставь еще два прибора.

От необыкновенно вкусного запаха жареной свинины у Кэрри потекли слюнки, но она попыталась отказаться:

— Нет, нет, что вы! Вы ведь не рассчитывали на нас, правда?

— Откуда ты знаешь, что не рассчитывали? — возразил Альберт. — Я же сказал тебе, что она колдунья. Кроме того, она любит кормить других и считает, что люди только для этого и существуют. Порой мне кажется, что она видит перед собой не лица, а только пустые желудки, которые нужно наполнить.

— Не обращайте на него внимания, — посоветовала Хепзеба. — Какой мистер Умник-Разумник! Снимайте ваши пальтишки, не то на обратном пути замерзнете.

Подарку она обрадовалась.

— Передайте мистеру Эвансу спасибо. Мистер Джонни любит лимонные вафли больше других. Посмотрите, мистер Джонни, что вам принесли ребятишки.

Он прятался в углу кухни, прикрыв лицо руками и поглядывая на них сквозь растопыренные пальцы.

— Это все вам, мистер Джонни, — ласково сказал Ник.

И тот медленно двинулся вперед, улыбаясь своей односторонней улыбкой и тихо кулдыкая от удовольствия.

— Я ведь обещал, что мы снова придем, — добавил Ник.

Обед был чудесный. Кэрри съела по две порции каждого блюда, а Ник — даже по три. Наконец они отвалились от стола, разгоряченные, как вынутые из печи пироги, с тугими, как барабаны, животами.

— Пойду-ка я проведаю миссис Готобед, — сказала Хепзеба. — А вы, мистер Джонни, поухаживайте за нашими гостями.

— Кулдык-кулдык. — Он слез со стула и с надеждой посмотрел на Ника.

— Вы хотите сказать, что приглашаете нас помочь вам доить корову? — спросил Ник.

Мистер Джонни засмеялся и захлопал в ладоши.

Они вышли во двор. Было холодно.

— Температура, по-видимому, упала ниже нуля, — заметил Альберт, когда они бежали через двор к сараю и конюшне.

В сарае уже усаживались на ночлег, взъерошив перья, чтобы им было теплее, куры; старая лошадь и тучная, с ласковыми глазами корова херефордской породы содержались в конюшне.

— Раньше у Готобедов было первоклассное стадо, — сказал Альберт. — Их быки славились на весь мир. Но в тридцатые годы Готобеды обеднели, разорились, играя в азартные игры, давая балы и путешествуя за границей, как рассказывала Хепзеба, и в конце концов им пришлось продать большую часть земельных угодий и шахту. Теперь у них осталось всего два луга и одна корова. И нет денег даже на ремонт старого генератора, поэтому мы и сидим при керосиновых лампах. А городской сетью пользоваться не можем — живем слишком далеко.

— Кулдык-кулдык, — возбужденно закулдыкал мистер Джонни.

— Мистер Джонни хочет показать свою корову, — объяснил Ник. — Это ваша корова, мистер Джонни?

— Кулдык-кулдык.

Мистер Джонни уселся на скамеечку, прижавшись щекой к толстому, лоснящемуся коровьему боку, и принялся за дойку. Корова чуть помахивала хвостом и переступала с ноги на ногу. Мистер Джонни что-то прокулдыкал, и она, повернув к нему свою красивую голову, тихонько замычала.

— В следующем месяце у нее будет теленочек, — объявил Альберт. — Вы когда-нибудь видели, как рождается теленок?

Покончив с дойкой, они начали собирать яйца, еще теплые, в гнездах, которые были и в сарае, и на конюшне, и, аккуратно укрытые, под изгородью. Мистер Джонни знал каждое гнездо и с гордостью показывал, где искать.

— Он даже знает, в какое время дня несется каждая курица. Это просто поразительно. Куры для него что люди. Хепзеба говорит, что, если показать ему перо, он скажет, у какой курицы оно выпало.

Мистер Джонни взял яйца и ведро с пенящимся молоком и пошел в дом. Темно-красное солнце проглядывало сквозь вершины деревьев, а их голоса эхом разносились по долине, когда они остались кататься по льду на пруду, который прежде служил для купания и водопоя лошадей. Кэрри сначала боялась, что Альберт станет смеяться над тем, что они так по-детски развлекаются, но ему, по-видимому, разбегаться и скользить по льду доставляло не меньше удовольствия, чем Нику. Он хохотал, спотыкаясь и падая, и никак не хотел уходить, даже когда она сказала, что им пора домой.

Мальчики остались во дворе, а она пошла попрощаться с Хепзебой. Хепзебы не было ни в кухне, ни в кладовой, где мистер Джонни обтирал яйца и укладывал их в корзинки. В доме было уже темно, и в холле горела керосиновая лампа. Кэрри заглянула в потонувшую во тьме библиотеку, но и там никаких следов Хепзебы не было. Она подождала минуту, а потом стала подниматься по тщательно натертой дубовой лестнице, но на полпути остановилась. Где-то наверху кто-то плакал. Плакал не от боли, а тихо и ровно, словно слезы эти были вызваны страшным и безнадежным отчаянием. Такой тоски Кэрри еще никогда не доводилось слышать. Она замерла в страхе, а когда на площадке появилась Хепзеба, ее охватил стыд; она не имела права подслушивать.

— А, это ты, Кэрри, — сказала Хепзеба.

Голос у нее был тихим и мягким. Завораживающий голос, вспомнила Кэрри и подняла глаза.

У Хепзебы в руках была свеча, и в ее свете глаза Хепзебы сияли, а медные волосы, разметавшись по плечам, отливали шелком. «Прекрасная колдунья», — подумала Кэрри, и сердце у нее так застучало, что Хепзеба неминуемо должна была услышать этот стук. А если услышит, то заглянет к Кэрри в душу своими колдовскими глазами и поймет, что Кэрри известно, кто плачет, и что она помнит слова мистера Эванса, который сказал: «Моя родная сестра, бедняжка, лежит там беспомощная, во власти этой женщины!»

Хепзеба спускалась по лестнице.

— Кэрри, милая, не бойся. Это всего лишь…

Но Кэрри не хотела слушать. Она сказала громко, стараясь заглушить стук собственного сердца:

— Я не боюсь, Хепзеба. Я поднялась только попрощаться и поблагодарить вас за чудесный день.

День этот и вправду был чудесным, и Ник всю дорогу домой распевал придуманные им самим глупые, немелодичные песни: «Мы были в Долине друидов, и видели мистера Джонни, и слышали, как он кулдыкает, а потом мы доили корову и ели на обед жареную свинину…»

Он пел, а Кэрри молчала. Тягостное чувство, которое было исчезло, снова завладело ею, свинцовой тяжестью тесня грудь. Ничего дурного она не совершила, но ей казалось, что совершила. Не обязательно нужно что-то натворить, гнет возникает даже тогда, когда знаешь о чем-то дурном. Она поняла, зачем мистер Эванс послал Хепзебе вафли, знала, что он хочет, чтобы она, Кэрри, стала шпионкой, чтобы смотрела во все глаза, и, по всей вероятности, помимо ее собственного желания так и получается. Она казалась себе подлой и низкой, и, кроме того, ее пугало, что, когда они придут, он спросит у нее про мисс Грин. Вдруг он скажет: «Я и так знаю, что там происходит, а ты выведала что-нибудь новое?» Ничего она, конечно, не выведала, а если бы и выведала, то скорей бы умерла, чем сказала ему, но вдруг он догадается, что ей кое-что известно? Вдруг подвергнет ее пыткам и заставит сказать?

Но когда они пришли домой, он почти с ними не разговаривал. Он был опять в плохом настроении, молчалив, и, когда Ник сказал, что Хепзеба благодарит за вафли, он только буркнул в ответ что-то неразборчивое. Кэрри решила, что он ждет, пока Ник ляжет спать. Вдруг, когда Ник уснет, он войдет в спальню, наклонится над ней и спросит; «Ну, девочка, как там моя сестра?»

Она лежала без сна до тех пор, пока он не поднялся наверх, но он прошел мимо их спальни, не останавливаясь, и она услышала, как закрылась за ним дверь и заскрипели пружины, когда он сел на кровать, чтобы снять башмаки. Может, он решил подождать до следующего раза, решила она, чего спешить…

Нет, по-видимому, ничего он не ждал. Не задавал никаких вопросов, не интересовался, чем они занимались в гостях и что видели. Ни в этот раз, ни в следующий и ни в какой другой…

Пока Кэрри наконец не стало ясно, что все это выдумано ею самой, плоды, так сказать, ее собственной фантазии, которые, по мере того как шли недели, все больше и больше представлялись ей сном. Страшным кошмаром, уже почти забытым…