КГБ в смокинге-2: Женщина из отеля «Мэриотт» Книга 1

20. МОСКВА. ШТАБ-КВАРТИРА ГЛАВНОГО РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНОГО УПРАВЛЕНИЯ МИНИСТЕРСТВА ОБОРОНЫ СССР

Март 1978 года

Генерал-лейтенант Степан Федорович Никифоров, шеф управления внешней разведки ГРУ, получил шифровку из Лондона после обеда. У Никифорова, работавшего в ГРУ больше двадцати лет, было железное правило, которое он не нарушал никогда: при любых обстоятельствах этот костистый, широкозадый, деревенского вида мужчина лет пятидесятивосьми — шестидесяти, с обритой наголо головой, широченными плечами, бычьей шеей, лихо перечеркнутой тремя глубокими складками, и выправкой воспитанника Суворовского училища обедал дома. Формальным объяснение его ежедневных отлучек на полтора часа — с 12.30 до 14.00 — была застарелая язва, требовавшая не просто домашней кухни, но еще и абсолютно спокойной атмосферы в момент принятия пищи. Главный гастролог закрытого военного госпиталя, обслуживавшего только аппарат ГРУ, подтвердил это предписание, и высокое начальство, которое, как и все военные, свято верило во врачебные диагнозы, покорно приняло систематическое полуторачасовое отсутствие на работе шефа внешней разведки.

На самом же деле Никифоров, вообще предпочитавший голод сытому желудку, нуждался не столько в диетических обедах своей супруги Таисии Ивановны, которые он поглощал с безразличием истинного военного, которому, по большому счету, абсолютно все равно, какое количество калорий, углеводов и белков он поглощает, сколько в ежедневном сорокапятиминутном дневном сне. Подремав на сытый желудок дома, Никифоров, вот уже много лет поднимавшийся с петухами, сразу же чувствовал себя полноценным человеком и мог засиживаться на работе до поздней ночи, не теряя удивительной работоспособности, которая приводила в искреннее восхищение даже тех его подчиненных и немногочисленных начальников, которые в душе недолюбливали придирчивого, педантичного и приставучего, как репей, шефа внешней разведки.

Шифровку, подписанную лондонским резидентом ГРУ Станиславом Волковым, ему принесли сразу же, едва только он вернулся на службу и, аккуратно развесив на плечиках серо-малиновую генеральскую шинель, опустился в кресло. Отдохнувшему и пребывавшему в этой связи в бодром рабочем состоянии Никифорову даже не понадобилось напрягать голову и сосредотачивать внимание — невзирая на беспрецедентное содержание шифро-телеграммы, переправленной в Центр по каналам специально разработанной системы, исключавшей даже теоретическую возможность обнаружения первоисточника, Никифоров тут же сообразил, ЧТО стоит за предельно сжатым и профессионально исчерпывающим текстом, стоило ему только окинуть цепким взглядом четыре ряда расшифрованных цифровых колонок. По-настоящему он задумался потом, когда отложил перфорированный по краям лист бумаги в сторону и откинулся в неудобном жестком кресле.

Никифоров, начавший войну молоденьким лейтенантом-связистом, выпускником военного училища и ставший к весне 1945 года полковником, командиром особого полка связи, обеспечивавшего, кстати, установку телефонных линий и приспособлений против тайного прослушивания в посольстве СССР на Тегеранской конференции сорок третьего года, был ярко выраженным сталинистом. Типичный представитель фронтового поколения, он даже слушать не хотел о том, что его суровый и немногословный кумир сгоняет в сибирские концлагеря и ставит к стенке сотни тысяч, миллионы честных коммунистов, как и он, достойно прошедших войну и ничем не запятнавших себя перед партией. Не случайно сразу же после смерти Сталина тридцатипятилетний полковник Никифоров решил, несмотря на реально маячившие в недалеком будущем генеральские звезды, демобилизоваться из армии, неожиданно для своих сослуживцев экстерном закончил Московское высшее техническое училище имени Баумана, защитил кандидатскую диссертацию и занялся преподавательской работой на одной из кафедр МВТУ.

На работу в ГРУ его пригласили уже после XX съезда партии, в пятьдесят девятом году. Хрущев, вошедший к тому времени во вкус безраздельного властвования и спонтанного реформирования, которым он то шокировал, то приводил в неописуемый восторг, а то и откровенно пугал Запад, взялся за сокращение действительно чудовищной по числу людей Советской Армии и комплексных программ вооружений, особенно на военно-морском флоте. Буквально во всех гарнизонах, от Калининграда до Находки, гудел ропот массового недовольства — боевые офицеры, орденоносцы, прошедшие уникальную школу Отечественной войны и еще способные послужить Родине, десятками тысяч увольнялись в запас и оказывались, по сути, выброшенными на улицу. Без жилья, гражданской специальности, перспектив…

Все это Никифоров, в свойственной ему открытой манере, сразу же выложил в беседе с тогдашним начальником ГРУ — подозрительно молодым для погон генерал-полковника крепышом с украинской фамилией и открытым русским лицом, который пригласил его на конфиденциальную беседу в главное здание Министерства обороны.

Внимательно, не перебивая выслушав полковника в отставке, шеф Главного разведывательного управления Генерального штаба Советской Армии внимательно, изучающе посмотрел на Никифорова, после чего сухо, по-деловому процедил:

— Что-то я вас не пойму, уважаемый Степан Федорович. Что вас, собственно, возмущает? Какой именно аспект сокращения нашей армии? Профессиональный или морально-психологический?

— Я кадровый военный, товарищ генерал-полковник, — заявил Никифоров. — И армия для меня — понятие комплексное, многоаспектное. А потому меня волнует и то и другое, поскольку вещи эти, на мой взгляд, глубоко и прочно взаимосвязаны.

— Вы же никогда не были политруком, не правда ли, Степан Федорович?

— Что? — переспросил Никифоров ошарашенно.

— И занимались вы и на фронте, и после войны сугубо конкретным делом — связью, — продолжал шеф ГРУ, никак не реагируя на реакцию Никифорова. — Возможно, в своем возмущении вы и правы, но меня это, вы уж извините, мало интересует. Я ведь организовал эту встречу только для того, чтобы предложить вам ВЕРНУТЬСЯ в армию, а не рассуждать о причинах ее массового сокращения. Впрочем, если вас интересует мое мнение, то в принципе я согласен с теми военными реформами, которые проводят сейчас партия и правительство. Перед нами стоит перспектива принципиально иной войны, уважаемый Степан Федорович, в которой не просто не нужны, а мешать будут, под ногами путаться, почти шесть миллионов военнослужащих. Вы никогда не задавали себе вопрос, а что, собственно, будет делать эта орава средних офицеров, тактически и морально устаревшая и по инерции живущая фланговыми атаками Отечественной войны? Пришла пора, Степан Федорович, переходить к созданию мобильной, хорошо обученной и технически коренным образом перевооруженной армии. Вы же на гражданке не больше шести лет, ведь так?

— Пять с половиной.

— Ну вот. Почти ничего. А изменения, происшедшие в области вооружений за эти годы — колоссальны! Новая бронетехника, реактивная артиллерия, стратегическая авиация… Я уже не говорю о ракетных вооружениях — это новое направление, которое постоянно совершенствуется и за которым будущее. Прокормить самую большую по численности в мире армию и одновременно оснастить ее военной техникой, не уступающей американской, — задача для страны непосильная. Тот самый случай, когда принято говорить: «Не было счастья, да несчастье помогло». Пришло время пожертвовать численностью армии ради повышения ее боеспособности. В конце концов, Суворов был прав, утверждая, что побеждать надо умением, а не числом… А что касается Хрущева и его взглядов на военные реформы, то не думайте вы об этом, Степан Федорович. Мы с вами — люди военные. Политики приходят и уходят, они говорят умные вещи и делают страшные глупости, только вот углубляться в эти дебри не стоит — нам Родину защищать нужно.

— Я с уважением отношусь к вашей точке зрения, — дипломатично ответил Никифоров, несколько сбитый с толку логичными аргументами шефа ГРУ, — однако по ряду моментов мог бы и поспорить.

— Еще поспорим, — неожиданно улыбнулся суровый генерал-полковник. — Но только после того, как станем работать вместе. Я предлагаю вам вернуться на военную службу. Ваши знания, боевой опыт и высокая гражданская квалификация могут быть эффективно использованы у нас, в Главном разведывательном управлении. Предлагаю вам место в Управлении внешней разведки. Будете начальником научно-технического отдела. Работа на редкость увлекательная, перспективная, должность генерал- майорская, зарплата ощутимо выше оклада кандидата технических наук, плюс госдача, ну и всякое такое прочее. Пойдете?

И Никифоров, казалось бы, давно уже абсорбировавшийся в академической среде, занимавшийся преподавательской работой и живший глубоко гражданской, размеренной жизнью, неожиданно для себя сказал:

— Пойду!

Начав службу в ГРУ в сорок лет, Никифоров дослужился до погон генерал-лейтенанта и возглавил управление внешней разведки, пройдя поэтапно реальные испытания Кубой, Вьетнамом, Анголой, Чехословакией, Лаосом, Чили… Звезд с неба этот человек не хватал, иностранными языками не владел, никуда дальше Барвихи не выезжал, однако имел два неоспоримых достоинства, которых, учитывая специфику работы ГРУ — военной разведки и контрразведки мирового уровня — вполне хватало, чтобы оставаться в этой боевой обойме далеко не последним патроном. Во-первых, Никифоров был непревзойденным докой по всем вопросам, имеющим даже касательное отношение к связи, технике передачи информации и шифрам. А во-вторых, обладал цепким и изворотливым умом. Остальные пробелы в непростом деле военной разведки с лихвой компенсировал внушительный штат управления и несколько личных помощников Никифорова.

…Пододвинув к себе шифровку Волкова, шеф Управления внешней разведки ГРУ рассеянно пробежался по колонкам цифр и расшифровке. Он не читал — содержание шифровки уже прочно осело в его памяти. Никифоров просто хотел еще раз удостовериться, что сам факт ее существования — реальность. Поскольку никогда за годы своей работы в ГРУ Никифоров не сталкивался с подобными документами. Шифровка Волкова не подходила ни под одну категорию. То есть не была ни оперативным документом, ни аналитической запиской, ни выкраденной документацией.

Никифоров поморщился, налил себе из графина полный стакан воды и осторожно, глоточками, выпил тепловатую жидкость.

«Что все это значит, черт побери? — думал он, мысленно перескакивая с предположения на предположение. — Провокация?.. Волков один из лучших резидентов, на него это совсем непохоже. Случайность? Я в такие случайности не верю. Вы же понимаете: случайно встретил в Лондоне… Это что, деревня какая-нибудь, где шестнадцать изб и все друг друга знают?! Может быть, чья- то игра? Кто-то решил осуществить некую комбинацию с жертвой и использовать в качестве тарана мощь и влияние ГРУ? Ага! И начинает ее почему-то через одного из самых проверенных наших людей, опытного резидента… Чушь какая-то! А если все-таки игра? Надо что-то предпринимать, не могу же я положить этот документ под сукно. Что делать? Не сообщать ничего Цвигуну? С чего это я должен помогать борову с Лубянки?! Попробовать порыться самому? Но зачем? И, главное, как? Где взять документы об этой таинственной операции в Латинской Америке? По нашей линии такой информации не поступало — все чисто. Кто такой Мишин? Действительно подрасстрельный или международный авантюрист, завербованный какой-нибудь западной спецслужбой? С кем разговаривать, с чего начать? Нет, в одиночку, пожалуй, не получится. С другой стороны, с докладом к шефу тоже торопиться не след. Пойдут вопросы — почему шифровка направлена именно тебе? А кому же еще, товарищ генерал армии, как не к руководителю военной разведки? А почему твой резидент так уверен, что ты передашь это полусообщение, полукроссворд беглого офицера КГБ непосредственно на Лубянку, Цвигуну? У тебя с ним какие- то внеслужебные отношения? А Волков вовсе в этом не уверен, товарищ генерал армии. Он наш резидент в Лондоне, и точка! И его святая обязанность — немедленно и точно информировать Центр обо всем, что заслуживает внимания. А что, это сообщение действительно заслуживает внимания? А что, не заслуживает? Шутка ли, какой- то подполковник, да еще находящийся в бегах, катит телегу на самого Андропова! Это вам, товарищи генералы, не хухры-мухры! Это вам, товарищи маршалы, возможность дать крепкий поджопник нашему главному конкуренту!.. В том случае, конечно, если постоянные пересуды о противостоянии армии и КГБ — не просто чесание языками. А и в самом деле: почему Стас направил эту шифровку? Какие у него резоны? Просто службист, который стремится использовать любую возможность, чтобы доказать начальству — дескать, смотрите, у меня нет никаких секретов от Центра? Вообще-то, на него не похоже. Офицер, конечно, исполнительный, без изъянов, но и не выскочка. К начальству на глаза лишний раз не полезет. Он вообще думал, когда посылал шифровку, или действовал строго по инструкции? Если думал, то это плохо. Просто скверно! Скверно, когда рядовой сотрудник уверен, что его шеф, как почтальон, передаст весточку в конкурирующее ведомство. Особенно если Волков в этом каким-нибудь образом кровно заинтересован. А если он в этом не был уверен, то зачем направил в Центр эту бомбу? Вот свалилось на голову, мать их!..»

Кивнув обритой головой, словно соглашаясь с последней фразой, Никифоров взглянул на настольные часы и поразился: в размышлениях о странной шифровке как-то совершенно незаметно пролетело полтора часа. Надо было что-то предпринимать, но Никифоров был опытным человеком и хорошо знал истинную цену любого неточного решения. Рисковать он не любил, а потому, делая окончательный выбор, был въедлив до неприличия и, во избежание последствий, «вылизывал» собственное решение с иезуитским усердием. Быстро пробежавшись по основным пунктам своих размышлений, генерал-лейтенант Никифоров определил три возможных пути:

1. Немедленно уничтожить шифровку.

2. Доложить о ней начальнику ГРУ.

3. Передать ее Цвигуну, никого не ставя в известность.

Первый вариант Никифоров отмел почти автоматически: все поступающие из-за рубежа шифровки фиксировались в специальном журнале. Учет и контроль за прохождением секретной документации в ГРУ был поставлен безупречно. Правда, объем их поступлений был необъятный, поскольку шифрованные донесения поступали круглосуточно со всех концов света. Понадобилась бы целая ревизионная комиссия, чтобы обнаружить таинственное исчезновение всего лишь одного донесения из Лондона. Тем не менее такая вероятность теоретически существовала, и потому Никифоров мысленно перечеркнул первый вариант.

Выбирая между разговором со своим непосредственным шефом и брежневским любимчиком Цвигуном, генерал-лейтенант Никифоров мучительно морщил лоб и шевелил губами, что случалось с ним исключительно редко, в минуты максимальной концентрации. Как ни странно, но первый вариант, от которого Никифоров так решительно отказался, соответствовал его характеру больше всего — осторожному, склонному к перестраховке и даже трусливому, если речь шла о вероятности личных осложнений. А тут куда уж проще: нет шифровки — нет головной боли!

Оставшиеся же два варианта сулили шефу внешней разведки ГРУ полный набор непредсказуемых последствий. Никифоров, конечно, понимал, что полученная из Лондона шифровка не имела никакого отношения к интересам национальной безопасности СССР — только к политике, причем к политике ВЫСОКОЙ, в которой Никифоров прекрасно ориентировался, но которую, одновременно, боялся как черт ладана. Если кто-то заимел компромат на Андропова и решил в обмен на что-то передать его Семену Цвигуну, значит, биться лбами намерены именно эти господины. Или кто-то еще, кто стоит рядом или даже НАД ними. Интуиция подсказывала Никифорову, что самое спокойное для него — держаться подальше от этих кремлевского-кагэбэшных страстей. Но как это сделать? Доложив начальнику ГРУ о шифровке, Никифоров оказывался вовлеченным в эту свару по определению: понятно, что его шеф тут же побежит к Устинову, министр обороны, соответственно, к Брежневу, генсек, прежде чем предпринять что-то конкретное, начнет разбираться, и на свет божий будет извлечен он — генерал-лейтенант Никифоров. Шансы на успех в столь сомнительном предприятии — 50 на 50. Валить-то хотят не кого-нибудь, а Юрия Андропова — человека в Кремле далеко не последнего. Короче, либо получишь третью большую звезду на погоны, либо — и это в лучшем случае — пенсионное пособие и теплые напутствия друзей вместе с напольными часами в подарок от родного коллектива. Соотношение 50:50 Никифорова не устраивало. Как и все максималисты, он стремился к стопроцентным гарантиям собственной неуязвимости, а потому отбросил второй вариант, целиком сосредоточившись на третьем.

«Дела у Цвигуна, скорее всего, действительно хреноватые, — думал он, едва заметно покачивая головой и шевеля губами. — Судя по всему, этот беглый подполковник действительно что-то имеет на Андропова. Конечно, надо проверить, действительно ли его приговорили к расстрелу на Лубянке, на самом ли деле была какая-та операция в Латинской Америке и тому подобное. Но если все сойдется, мотивация у этого парня очевидная: он вытягивает из дерьма Цвигуна, а тот, в свою очередь, возвращает подполковника на Лубянку. Все логично. А что Цвигун? Как он должен отнестись ко мне? И кто я вообще для него? Представитель конкурирующей конторы, стремящийся прослыть доброхотом и нагреть руки на чужой беде? Ангел-избавитель, возникший на горизонте в критический момент? Неудобный свидетель? А может, просто непосредственный организатор хитрой игры против него самого? В конце концов, это мой резидент передал шифровку из Лондона… Понятно, что Цвигун никуда не побежит и никому ничего не расскажет о шифровке. В отличие от моего шефа, Цвигуну рисоваться не перед кем — он и так собутыльник Брежнева. С другой стороны, Цвигун — мужик тертый. Очень бы не хотелось оказаться у него на крючке. Так ведь окажусь сразу же: я скрыл шифровку от прямого начальства и передал ее лично Цвигуну. Должностное преступление. Опасно! Погоди-погоди, Степан Федорович! Давай копнем глубже… Допустим, все так и есть. И шифровка Волкова — не туфта, а чистая правда. Что предпримет Цвигун? Поедет на встречу? Как? Без ведома Андропова? Ну, допустим, изобразит первый зампред КГБ какую-то срочную необходимость слетать в братскую социалистическую страну. Только ведь этот самый Мишин тоже не идиот. И за «железный занавес» не высунется — ему, имеющему расстрельный приговор, это вовсе ни к чему. Стало быть, надлежит Семену Кузьмичу мотануть на Запад. И не в составе советской партийно-правительственной делегации, а под чужой фамилией, с чужим паспортом. И обязательно одному. Потому как командирование людей с Лубянки происходит только по личному распоряжению Андропова. Как минимум — Воронцова, шефа Первого главного управления. В общем, темный лес получается. Сунет ли Цвигун голову в петлю? Рискованно. В конце концов, за шифровкой может стоять чья-то хитрая игра. Пускаться в путешествие в одиночку — просто непрофессионально. И потом, как? Он же не попрет через какой-нибудь коридор на южной границе? Риск колоссальный, особенно в сложившейся ситуации. И тогда… И тогда, Степан Федорович, он обратится к тебе. Да-да, именно к тебе, потому как сейчас родная контора для него — хуже эмиграции. И ежели его война с Андроповым достигла такого уровня, стало быть, на Лубянке Цвигун под колпаком. Таким образом, наши шансы выравниваются. Скорее даже, он будет обязан мне больше, ведь ГРУ может дать ему то, чего он никогда не получит на Лубянке… Черт! И все же, самое простое было бы уничтожить к гребаной матери эту шифровку, и никакой головной боли!..»

Приняв, наконец, решение, Никифоров раскрыл небольшую серую книжицу с «вертушечными» телефонными номерами, нашел нужную строчку и набрал номер из четырех цифр. На третьем гудке трубка ожила резким басом:

— Генерал Цвигун. Слушаю!

— Здравия желаю, товарищ генерал, — с наигранной бодростью в голосе поприветствовал Цвигуна шеф внешней разведки ГРУ. — Генерал-лейтенант Никифоров из ГРУ побеспокоил.

— Приветствую вас, Степан Федорович, — голос Цвигуна звучал прохладно, предупреждающе. С наголо обритым, как уголовник, генералом ГРУ Цвигун встречался только на официальных мероприятиях, а по телефону и вовсе говорил считанные разы. — Какими судьбами, коллега?

— Возник один щепетильный вопросец, хотелось бы обсудить не по телефону…

— Никаких проблем, Степан Федорович, — автоматически, не думая, ответил Цвигун и почувствовал как резко, сами по себе, стали холодеть кончики пальцев, сжимавшие пластик телефонной трубки. — Вы ко мне или я к вам?

— Предлагаю нейтральную территорию. Как насчет партии в шахматы, Семен Кузьмич? Насколько мне известно, вы этим делом увлекаетесь?

— Да вроде бы увлекался лет пятнадцать назад, когда волос было побольше, а дел поменьше, — пробурчал Цвигун. — Но на одну партию, думаю, силенок хватит…

— Гарнизонный Дом офицеров в Архангельском, конечно же, знаете, Семен Кузьмич?

— Знаю, — отрывисто бросил Цвигун, обматерив про себя Никифорова. «И это он называет нейтральной территорией, фантомас хренов?! Территориальная единица ГРУ, отстойник для нелегалов с парадными мундирами в бабушкиных шифоньерах!..»

— Там, правда, еще не завершился капитальный ремонт, — словно угадывая ход рассуждений Цвигуна, как ни в чем не бывало продолжал Никифоров. — Но, думаю, уютную комнату с хорошей шахматной доской и крепким чаем обеспечить смогу. В 21.00 вас устроит?

— Вполне.

— Тогда жду, — рокотнул никифоровский бас.

Положив трубку, Цвигун несколько минут не шевелясь сидел в кресле, погрузившись в тяжкие размышления. Следуя самой первой, поверхностной реакции на неожиданную материализацию генерал-лейтенанта Никифорова, он попытался обнаружить хоть какую-нибудь связь между только что состоявшимся телефонным разговором и выволочкой, которую утром ему устроил Брежнев, после чего решительно отверг такую возможность. Не тот уровень, не тот стиль. ГРУ — это, прежде всего, Дмитрий Федорович Устинов — старый военный снабженец и хитрован, напяливший на себя, благодаря хорошим отношениям с Брежневым, маршальский мундир, на который он не имел ни малейшего морального права. После Малиновского и Гречко — боевых генералов, за плечами которых были блестящие победы на фронтах Отечественной, — широкозадый и по-граждански рыхлый Устинов, наблюдавший войну на почтительном расстоянии, в окуляры стереотруб или по кадрам кинохроники, смотрелся в погонах с маршальской звездой как исполнитель главной роли в провинциальном театре оперетты. И тем не менее его личные отношения с Устиновым были ровными. Министр обороны всегда недолюбливал Андропова, не опускаясь, правда, до открытых стычек. Цвигуна Устинов держал на почтительном от себя расстоянии, членом КВП он не был. И не потому, кстати, что ни в чем не нуждался. Просто возможности Устинова на одном из трех главных постов в стране были настолько обширными, что давали этому человеку все необходимое без помощи посторонних. В материально-техническом плане Советская Армия всегда являлась государством в государстве, чем, кстати, очень напоминала находящуюся в длительном автономном плавании подводную лодку, обеспечивавшую себя всем необходимым и независимую от базы. И все же подсознательно Цвигун чувствовал, что Устинов ни при каких обстоятельствах не ввяжется в кагэбэшную междоусобицу. Стало быть, Никифоров — типичный службист на военных харчах, который не был завязан ни в одну кремлевскую цепочку — по определению не может быть посланником смерти. Тут что-то другое…

Сняв трубку внутренней связи, Цвигун набрал номер Цинева.

— Слушаю! — по телефону циневский тенор казался еще тоньше.

— Выпить хочешь?

— Есть за что?

— Либо за здравие, либо за упокой, — хмыкнул Цвигун. — Повод есть всегда.

— Что-то случилось?

— Пока нет. Но, возможно, случится. Ты можешь зайти ко мне?

— Это действительно так срочно? У меня в приемной человек.

— Пошли его на хрен.

— Что-то срочное?

— Думаю, что да.

— Иду…

Переключившись на селектор, Цвигун бросил адъютанту:

— Тридцать минут меня ни для кого нет!

— Понял, товарищ генерал!..

Кнопка селекторной связи погасла.

— Ну, что у тебя стряслось? — Цинев, не доходя до рабочего стола Цвигуна, плюхнулся в роскошное кресло в углу кабинета и, подслеповато щуря глаза, стал протирать тонированные стекла очков белоснежным носовым платком.

— Ты знаешь Никифорова? — сразу же переходя к делу, спросил Цвигун, направляясь в угол кабинета и усаживаясь в кресле напротив.

— ГРУ?

— ГРУ.

— Знаю.

— Хорошо знаешь?

— Сеня, не пудри мне мозги! — неожиданно взвился Цинев и водрузил очки на нос. — Кого в этом бардаке можно знать хорошо? Жену? Сына? Себя?

— Ты чего это так разнервничался? — на толстых губах Цвигуна скользнула добродушная улыбка. — В конце концов, это меня сегодня трахнул хозяин, а не тебя.

— Что хотел Никифоров?

— Назначил встречу.

— Где?

— В Архангельском. На их базе.

— Там же ремонт уже третий месяц.

— Все-то ты знаешь, товарищ первый заместитель председателя, — пробормотал Цвигун, мысленно зачеркивая один из примерно двадцати вопросов, возникших у него после разговора с Никифоровым. — Вот что значит военная контрразведка!

— Странно, — Цинев, казалось, совершенно не слышал Цвигуна и поджал губы, словно проверяя прочность нижних зубов. — С чего бы это?

— Вот и я думаю: с чего?

— Возможно, они там тоже решили сыграть?

— Во что? — Цвигун пожал плечами. — И главное, против кого? Против Андропова? Чего вдруг? Нет, Жора, тут другое…

— Что другое?

— Знаешь, в моем партизанском отряде был один мужик из Пинска. Жидяра откровенная, пробы поставить негде было. Но боец, кстати, совсем даже неплохой. Так вот, рассказывал он как-то своим дружкам у костра такую историю. Жил он до войны в одной комнатушке с молодой женой и престарелой бабушкой. Кагал еще тот! И вот как-то под утро его жена-молодка и говорит: «Господи, до чего мне хочется орехов!» На что бабушка, лежавшая в трех метрах, за старым платяным шкафом, тут же выдает: «Моня, это звонок на мальчик!»

— Ну и что? — поморщился Цинев.

— А то, Жора, что появление на нашем горизонте Никифорова — это звонок на мальчик.

— Думаешь?

— У тебя есть что-то на Никифорова?

— Ничего стоящего… — Цинев вскинул глаза, припоминая. — Один сын, работает в каком-то «ящике». Женат. Жена тоже инженер-электронщик. Ну, там у них вообще все на виду, не скроешься. Супруга никифоровская — дама в летах, к тому же страшная, как приклад дробовика. Вообще-то он серьезный человек, этот Никифоров. Доктор наук, крупный спец по шифрам. Мы, кстати, к нему пару раз обращались…

— Помог?

— Нет, конечно!

— Что так? — Цвигун спрашивал не думая. Его мысли витали где-то в другом месте.

— Так это ж армия, Сеня! По любому вопросу надо ставить в известность вышестоящее начальство. В итоге все мало-мальски важное стекается к Устинову. А тот если и почерпнул что-то из военной лексики, так только команду «Отставить!».

— Неужели совсем ничего?

— Боюсь, что нет, Сеня.

— Так с чем я поеду на встречу?

— Поезжай-ка ты с «Макаровым», генерал. И, желательно, проверь обойму…

Совет прозвучал шутливо, однако маленькие черные глаза Цинева, какие-то полуразмытые за дымчатыми стеклами очков, смотрели совершенно серьезно…