Киевская Русь

1. Основные социальные единицы

«Повесть временных лет» содержит следующее описание социальной организации одного из основных русских племен на заре их истории: «Поляне жили родами, каждый род контролировал находящуюся вокруг территорию»210.

Этот известный фрагмент служил отправной точкой для создания так называемой теории «родового быта», которая преобладала в русской исторической мысли на протяжении девятнадцатого века. Эта теория может быть названа ведущим обобщением или наиболее популярной «рабочей гипотезой» этой стадии русской историографии, направленной на раскрытие истоков социального порядка на ранних ступенях русской истории.

Ее создателем был Д.П.Г. Эверс, выдающийся исследователь русской истории права, немец по рождению211, а С.М. Соловьев сделал ее краеугольным камнем крупнейшего своего произведения «История России с древнейших времен»212. Юрист К.Д. Кавелин далее развил эту концепцию213. Согласно Эверсу, русское общество прошло от родовой стадии до государственного состояния почти без какого-либо переходного периода. Раннее Киевское государство было всего лишь комбинацией родов. По мнению Соловьева, сам факт того, что княжеской род Рюриковичей пользовался исключительной властью над государственной машиной в киевский период, является решающим аргументом в пользу теории Эверса.

Эта теория встретила сильное противоборство с самого начала со стороны славянофильского историка К. Аксакова. С его точки зрения, не род, а община, мир были основанием древнерусского социального и политического порядка214. Мнение Аксакова не было тогда принято в целом, но в основном из-за некоторой туманности его определения общины.

Для дальнейшего обсуждения проблемы обладает большой ценностью сравнительное изучение социальной организации различных ветвей славянства, равно как и других народов. Являясь блестящим исследователем в области сравнительной юриспруденции и экономической истории, M.M. Ковалевский собрал важные материалы, относящиеся к организации осетин и других кавказских племен; он также проанализировал проблему как целое в свете сравнительной этнологии215. Одновременно Ф.И. Леонтович изучил социальные институты славянских народов, подчеркивая некоторые параллельные направления в истории русских и южных славян, введя термин задруга в русскую историографию216. Среди имен младшего поколения русских историков, уделивших проблеме большое внимание, следует в любом случае упомянуть А.Е. Преснякова217. Недавно некоторые советские историки, в особенности Б. Д. Греков, рассмотрели проблему в целом, используя в качестве теоретической базы – и этого можно было ожидать – сочинения Фридриха Энгельса218.

Каково же современное состояние проблемы? Кажется существует согласие в мнении ученых, что русские, равно как и большинство других народов, должны были пройти через стадию патриархально-родовой организации, но в киевский период эта стадия была давно преодолена. Непосредственная историческая связь между родом и государством не просматривается. Объединение родов привело к формированию племен, но племенная организация никогда не была сильна на русской почве; более того, в период переселения не только племена, но и сами роды подвергались ломке. В любом случае, составные части Киевской Руси – города-государства и удельные владения – лишь частично совпадали с прежним племенным делением, а в некоторых случаях и вовсе не совпадали. Итак, древнерусское государство не выросло прямо из русских племен, которые были просто промежуточным типом социальной и политической организации. В большинстве случаев племя политически являлось тупиковой единицей.

Но если род нельзя рассматривать как базовое социальное звено Древней Руси, что же было таковым? Разумеется, не семья в современном смысле слова. Это была слишком маленькая и слабая группа, для того чтобы справиться с трудностями первобытной экономики, в особенности в период миграций. И таким образом мы приходим к проблеме задруги, т. е. «большой семейной» общины – более или менее опосредующему социальному звену между родом и семьей, базировавшемуся на сотрудничестве трех или более поколений219. Термин взят из сербского языка и означает «дружбу», «соглашение», «гармонию». В Югославии община-задруга все еще существующий институт или был таковым до последней войны. Согласно кодексу законов княжества Сербского (1844 г.), задруга «является общиной для совместной жизни и владения имуществом, появившейся и утвердившейся в процессе кровных отношений и естественного размножения»220.Средняя югославская задруга насчитывает от двадцати до шестидесяти членов (включая детей). Иногда количество членов может достичь восьмидесяти или даже ста.

Среди русских крестьян меньшее звено этого типа, известное просто как «семья», выжило почти до революции 1917 г. В рапорте волостного старшины Орловской губернии конца девяностых годов прошлого века этот институт описан следующим образом: "Крестьянская семья в нашем поселении состоит из многочисленных родственников, их жен и детей, в целом от пятнадцати до двадцати человек, живущих в одном доме. Старейшина обладает большой властью над семьей. Он содержит семью в мире и согласии; все члены подчинены ему. Он распределяет подлежащую выполнению работу для каждого члена семьи, распоряжается хозяйством и платит налоги. После его смерти власть переходит к его старшему сыну, и если ни один из его сыновей не является совершеннолетним, то к одному из его братьев. Если в семье не остается совершеннолетних мужчин, старшая вдова принимает его полномочия. Когда несколько братьев живут таким образом в одном доме, сохраняя семью в единстве и согласии, они рассматривают все, что у них есть, в качестве общей собственности семьи, за исключением одежды женщин, белья и холста. Это – не принадлежит общине. За исключением названного, всем остальным распоряжается старейшина – старейшиймужчина в семье или любой другой член семьи, избранный по соглашению всех иных. Жена старейшины наблюдает за работой женщин; однако, если она не подходит для этой роли, для этого может быть избрана более молодая женщина. Вся работа распределяется между мужчинами и женщинами согласно силе и здоровью каждого"221.

В «Русской Правде» нет упоминания о задруге. Вместо этого используется для определения местного поселения термин вервь. Это же самое слово также означает «веревку», «шнур». Возникло предположение, что вервь в смысле общины должна была подчеркивать кровные отношения, или скорее линию поколений. В данной связи можно упомянуть другое понятие: ужь, «шнур», с которым связано ужика, «родственник», «член семейной общины». Даже признавая, что слово вервь могло изначально обозначать большую семейную общину типа задруги, мы можем подчеркнуть, что в одиннадцатом и двенадцатом столетиях понятие уже изменило свое изначальное смысловое содержание. Из «Русской Правды» очевидно, что вервь в это время была схожа с англо-саксонской гильдией. Это была соседская община, связанная ответственностью своих членов платить штраф за убийство, совершенное в границах общины, в случае если убийца не может быть найден.Членство в общине было свободным. Люди могли вступить в гильдию или воздержаться от этого. В более поздний период русской истории гильдия сменилась сельской общиной, также именовавшейся мир. В «Русской Правде» понятие мир используется для обозначения более широкого сообщества – города с сельским районом вокруг него. Специфической формой русской земельной системы было совместное владение землей несколькими совладельцами (сябры). Подобно верви, ассоциация сябров должна была развиться из семейной общины. Сябр или себер - архаическое слово, изначальным значением которого кажется должно быть «член семьи, работающий с другими родственниками на семейной земле». В санскрите существуют параллельные термины: sabha, «родня», «деревенское сообщество»; и sabhyas, «член деревенского сообщества». Рассмотрим также готское sibja и немецкое sippe, «родственники» (коллективно)222. По своей структуре слово себер (отметим конечное "р") сходно с базовыми терминами родства в индо-европейских языках, подобно pater и mater в латыни; brother и sister в английском; брат и сестра в славянском. Более специфичное слово «себер» должно быть связано с рефлексивным местоимением «себе». Между прочим, по мнению некоторых современных филологов, славянское слово «свобода» происходит от того же корня223.

Иные типы социальных объединений появились в древнерусском для поддержания торговли и промышленности. Там существовали кооперативные ассоциации ремесленников и рабочих, схожие с теми, которые позднее стали известны как артель (древнерусский термин дружина происходит от друг). Торговцы, как мы видели, составили различные самостоятельные компании или гильдии.

2. Социальное расслоение

Об обществе, состоящем лишь из семейных общин, можно думать как о гомогенном по своей основе. Все члены задруги имеют равную долю как в общем труде, так и в производственном продукте. Это «бесклассовое» общество в миниатюре.

С надломом задруги и эмансипацией семьи от рода, со схожим обособлением индивида от общества и формированием территориальных общин нового типа вся социальная структура нации становится более комплексной. Постепенно оформляются различные социальные классы.

Процесс социального расслоения начался среди восточных славян задолго до формирования Киевского государства. Мы знаем, что склавены и анты в шестом веке обращали военно-пленных – даже той же расовой принадлежности – в рабов. Мы также знаем, что среди антов была аристократическая группа и что некоторые из военных вождей владели большими богатствами224. Итак, мы имеем у восточных славян элементы по крайней мере трех существующих социальных групп уже в шестом столетии: аристократия, простонародье и рабы. Подчинение некоторых из восточнославянских племен зарубежным завоевателям могло также реализовываться в политической и социальной дифференциации различных племен. Мы знаем, что восточные славяне платили дань зерном и другими сельхозпродуктами аланам, готам и мадьярам, по мере того как каждый из этих народов поочередно устанавливал контроль над частью восточнославянских племен. В то время как некоторые из славянских групп в конце концов утверждали свою независимость или автономию, другие оставались под иноземным контролем на более длительный период. Крестьянские общины, изначально зависимые от зарубежных господ, позднее признали власть местных славянских князей, но их статус не изменился, и они продолжали платить прежние повинности. Итак, установилось различие в положении разных славянских групп. Некоторые из них были самоуправляемы, другие – зависимы от князей.

Учитывая этот неординарный социальный и исторический фон, мы и должны подходить к изучению русского общества в киевский период. Можно предположить, что общество было достаточно сложным, хотя в Киевской Руси не существовало таких высоких барьеров между индивидуальными социальными группами и классами, которые существовали в феодальной Европе того же периода. В целом следует сказать, что русское общество киевского периода состояло из двух крупных групп: свободных и рабов. Подобное суждение, однако, хотя и правильно, является слишком широким, для того чтобы адекватно охарактеризовать организацию киевского общества.

Следует отметить, что среди самих свободных были различные группы: в то время как некоторые были полноправными гражданами, правовой статус других был ограничен. Фактически положение некоторых свободных классов было столь ненадежным, вследствие правовых или экономических ограничений, что некоторые из них по собственной воле предпочитали переход в рабское состояние. Итак, можно обнаружить между свободными и рабами промежуточную группу, которую можно назвать полусвободными. Более того, некоторые группы собственно свободных были в лучшем экономическом положении и лучше защищены законом, нежели другие. Соответственно, можно говорить о существовании высокопоставленного класса и среднего класса свободных в киевском обществе.

Нашим главным правовым источником для этого периода является «Русская Правда», и к этому кодексу мы должны обратиться для получения правовой терминологии, характеризующей социальные классы. В варианте «Правды» одиннадцатого столетия – так называемом «Кратком варианте» – мы обнаруживаем следующие основополагающие понятия: мужи – для высшего слоя свободных, люди – для среднего класса, смерды - для ограниченно свободных, челядь - для рабов.

В глазах законодателя человек обладал различной ценностью, в зависимости от своей классовой принадлежности. Древнерусское уголовное право не знало смертной казни. Взамен ее была система денежных платежей, налагаемая на убийцу. Последний должен был платить компенсацию родственникам убитого (известную как bot в англо-саксонском варианте) и штраф князю («bloodwite»). Эта система была общей у славян, германцев иангло-саксов в раннее средневековье.

В наиболее раннем варианте «Правды» вергельд, или плата за жизнь свободного человека, достигал 40 гривен. В «Правде» сыновей Ярослава княжьи люди (мужи)были защищены двойным штрафом в 80 гривен, в то время как штраф за людина (множественное число – люди)оставался на изначальном уровне 40 гривен. Штраф, который надлежало выплатить князю за убийство смерда устанавливался в 5 гривен – одну восьмую от нормального вергельда. Рабы, являвшиеся несвободными, не имели вергельда.

С филологической точки зрения интересно, что все вышеперечисленные термины принадлежат древнему индоевропейскому основанию225. Славянское муж (можи) связано с санскритским manuh, manusah; готским manna; немецким mann и mench. В древнерусском «муж» имеет значение «мужчина благородного происхождения», «рыцарь» и кроме того означает «муж» в семейном плане. Люди означает сообщество человеческих существ, что можно сравнить с немецким leute. Оказывается, что корень слова является тем же, что и в греческом прилагательном eleutheros («свободный»)226. Смерд может быть рассмотрен в соотнесении с персидским mard, «человек»; по-армянски звучит также mard. Исчезновение изначального "s" в комбинации «sm» не является необычным в индоевропейских языках227. Согласно Мейе, mard подчеркивает смертность человека (по контрасту с «бессмертными», т. е. богами)228. С этой точки зрения, интересно сравнить персидское mard и славянское смерть (оба слова означают «кончину»).

В социальном развитии России каждый из вышеупомянутых терминов имеет свою собственную историю. Термин «смерд» приобрел уничижительное значение в связи с глаголом «смердети», «вонять». Термин «муж» в смысле специфической социальной категории постепенно исчез, и из мужей в конечном итоге развился класс бояр. В своей уменьшительной форме термин мужик («маленький человек») применялся к крестьянам, подчиненным боярской власти. Отсюда – мужик, «крестьянин». Термин людин (в единственном числе) также исчез, за исключением комбинации простолюдин.

Множественная форма люди до сих пор используется; ей соответствует в современном русском языке слово человек, используемое лишь в единственном числе. Первая часть этого слова (чел-) представляет тот же корень, что присутствует в древнерусском слове челядь («домашние рабы»). Изначальное значение корня – «род»: сравним гальское clann и литовское keltis229.

3. Высшие классы

Высшие классы киевского общества имели гетерогенный источник. Их становой хребет состоял из выдающихся людей (мужей) основных славянских родов и племен. Как нам известно, даже в период антов существовала племенная аристократия – «старейшины антов» (αρχοντεσ'Αντων). Некоторые из этих старейшин, должно, быть имели аланское происхождение. С подъемом княжеской власти в Киеве окружение князя (дружина) стала основным катализатором для формирования новой аристократии – бояр. Дружина в киевский период была сама по себе плавильным тиглем230. При первых киевских князьях ее ядро состояло из шведов племени русь. Скандинавский элемент нарастал, когда князья нанимали новые варяжские отряды из Скандинавии. Однако княжеское окружение также вобрало в себя славянских мужей, равно как и разнородных искателей приключений иностранного происхождения. Осетины, косоги, мадьяры, тюрки и другие упоминаются в различных ситуациях как члены дружины. К одиннадцатому столетию она уже славянизировалась.

Социально она состояла из различных элементов. Некоторые из ее членов занимали высокое положение даже до присоединения к ней; другие находились внизу по рождению, а некоторые были даже рабами князя. Для этих служба в дружине не только открывала путь к доходному месту, но также давала возможность вскарабкаться до самого верха социальной лестницы.

Свита состояла из двух групп, которые могут быть названы старшей и младшей дружиной соответственно. Среди высших приближенных в одиннадцатом веке упоминаются судебный пристав (огнищанин), занимающийся конюшней (конющий), дворецкий (тиун) и адъютант (подъездной)231.Все они первоначально были просто служащими князя в деле управления двором и имениями, но позднее также использовались в государственной администрации. Термин огнищанин производен от огнище, очаг. Итак, огнищанин – член княжеского «очага», т. е. хозяйства. Термин тиун – скандинавского происхождения; в старошведском тиун означает «слуга». В России он означал сначала дворецкого, но позднее начал в основном использоваться в значении «судья». Следует кстати упомянуть, что аналогичный процесс трансформации слуг князя в государственных чиновников имел место в Англии, Франции и Германии в раннее средневековье.

Младшие вассалы были коллективно обозначены как гридь, термин скандинавского происхождения, изначальным значением которого было «жилище», «дом». Отсюда древнерусское слово гридница, «дом» или «большое помещение». Сначала они являлись пажами князя и младшими служилыми людьми в доме, а также слугами дружинных офицеров. Член гриди иногда называется в источниках отроком, детским или пасынком, что видимо указывает на то, что их воспринимали как членов княжеской семьи, как оно и обстояло на самом деле. В Суздале в конце двенадцатого века появился новый термин для обозначения младших вассалов – дворянин, дословно «придворный», от «двор» в смысле княжеский (а также просто «двор»). В имперской России восемнадцатого и девятнадцатого столетий термин дворянин приобрел значение «человек благородного происхождения».

С 1072 г. старшие члены дружины князя были защищены двойным штрафом.

За оскорбление достоинства старшего вассала обидчик должен был платить князю штраф в четыре раза больший, нежели за ранение смерда. Квалифицированная защита за оскорбление вассалов князя существовала также и в немецком законодательстве этого периода.

Не весь русский высший класс служил в дружине. В Новгороде, где власть князя и длительность его пребывания на этом посту были ограничены условиями контракта, его вассалам открыто чинились препятствия для постоянного поселения на Новгородской земле. Итак, в дополнение к служилой аристократии в Киевской Руси существовала аристократия по праву. Ее члены называются по-разному в источниках раннего периода; например, «выдающиеся люди» (мужи нарочитые)или лучшие люди, также во многих случаях «городские старейшины» (старейшины градские).Некоторые из них были потомками племенной аристократии, другие, в особенности в Новгороде, стали выдающимися вследствие своего богатства, в большинстве случаев полученного от зарубежной торговли.

В конце концов княжеская и местная аристократии стали известны как боярство. Хотя некоторые из местных бояр должны были быть потомками торговцев, а княжеские бояре изначально создали свое богатство от содержания и наград, полученных от князя, и от своей доли в военной добыче, с течением времени все бояре стали землевладельцами, а сила и социальный престиж боярства как класса опирались на обширные земельные владения.

Можно добавить, что к началу тринадцатого века, вследствие расширения дома Рюрика, увеличилось количество князей, и владения каждого князя – за исключением правящих в больших городах – уменьшились до таких размеров, что меньшие князья этого периода более не отличались социально от бояр. Итак, князья к этому времени могут рассматриваться социально и экономически лишь как верхний слой класса бояр.

В действительности некоторые из крупных бояр наслаждались большим богатством и престижем в большей степени, нежели меньшие князья, и этот факт особенно очевиден, если мы увидим, что каждый из наиболее богатых бояр имел собственную свиту и некоторые старались подражать князьям, заводя собственные дворы. Уже в десятом веке полководец Игоря Свенельд имел собственных вассалов (отроки),а боярские вассалы упоминаются в источниках одиннадцатого и двенадцатого столетий многократно. Жизнь боярского тиуна (дворецкого или судьи) была защищена законом наряду с княжеским тиуном.

При всем выдающемся политическом и социальном положении боярства, оно не представляло в киевский период какой-либо особый слой с правовой точки зрения. Прежде всего, это не была исключительная группа, поскольку простолюдин мог войти в нее по каналу службы в свите князя. Во-вторых, она не имела каких-либо правовых привилегий как класс. В-третьих, в то время как бояре вместе с князьями являлись владельцами больших земельных угодий в силу своей исключительности, они не были единственными землевладельцами в этот период на Руси, поскольку земля могла продаваться и покупаться без запретов, и человек любой социальной группы мог ее приобрести. Более того, для боярина этого периода было обычным делом не порывать связи с городом. Каждый из крупных бояр княжеской свиты имел свой двор в городе, в котором правил князь. Все новгородские бояре не только были жителями Новгорода, но также принимали участие в собраниях городского органа управления.

4. Средние классы

Неразвитость средних классов обычно рассматривается как одна из основных черт русской социальной истории. Верно, что как в московский, так и в имперский периоды вплоть до девятнадцатого столетия пропорциональное соотношение людей, вовлеченных в производство товаров и торговлю, и жителей городов в целом в сравнении с крестьянством было низким. Однако даже применительно к этим периодам любое обобщающее утверждение об отсутствии в России средних классов требует оговорок. В любом случае, подобное обобщение не подойдет к киевскому периоду. Как мы видели (гл. V, разд. 3), пропорция городского населения ко всему населению должна была быть в Киевской Руси не ниже тринадцати процентов. Дабы оценить значение этой цифры, следует подойти к ней не с точки зрения социальной стратификации Нового времени, а по сравнению с современными условиями той поры в Центральной и Восточной Европе. Хотя не существует точных демографических данных относительно Европы этого периода, общепринятым является, что по крайней мере до четырнадцатого столетия пропорция городских жителей в Европе по отношению ко всему населению была очень низка.

Большинство городского населения России вне сомнения принадлежала к слою, который может быть обозначен как низшие классы; нет данных, которые дали бы нам возможность установить с достаточной точностью относительную пропорцию средних классов к целому населению. Однако, зная о распространении торгового класса Киевской Руси, мы можем быть уверены, что, по крайней мере в Новгороде и Смоленске, торговый люд как социальная группа был пропорционально более велик, нежели в городах Западной Европы этого времени.

В то время как в нашем мышлении термин «средние классы» обычно ассоциируется с городской буржуазией, можно также говорить о средних классах сельского общества. Процветающие хозяева, имеющие достаточно земли для удовлетворения своих потребностей могут быть охарактеризованы как составляющие сельский средний класс при сопоставлении с владельцами крупных поместий, с одной стороны, и безземельными и малоземельными крестьянами – с другой. Поэтому мы сталкиваемся с вопросом существования такого сельского среднего класса в России этого времени.

Нет оснований сомневаться в его наличии в докиевский и ранне-киевский периоды. Люди, организованные в гильдии (вервь), упомянутые в «Русской Правде», кажется составляют такого рода средний класс232. Важно, что вергельд людина, как и человека высших классов (мужа), равнялся сорока гривнам; в случае его принадлежности к свите князя штраф удваивался (восемьдесят гривен).

Хотя существование людей, организованных в классы, бесспорно, применительно к десятому и одиннадцатому векам, обычно утверждается, что в течение двенадцатого столетия старый социальный режим сельской Руси был опрокинут стремительным ростом больших поместий князей и бояр, с одной стороны, а также пролетаризацией и феодальным подчинением людей – с другой. Это утверждение справедливо лишь до определенной степени. Верно, что владения князей и бояр быстро расширялись в двенадцатом веке, но это было также результатом эксплуатации земли, до того не затронутой обработкой, а не только поглощением уже существовавших хозяйств.

В той же мере справедливо, что процесс пролетаризации малых землевладельцев шел с конца одиннадцатого века. В ходе ее до того формально независимые и свободные люди становились связанными договором работниками. И вновь, однако, возникает вопрос: можно ли эту часть рассуждения применять к нашему случаю без оговорок? В источниках нет свидетельств относительно того, из какой первоначальной социальной группы вышли связанные договором работники двенадцатого века. Некоторые могли быть бывшими членами группы людей, но, конечно, не все. Что же касается крестьян, более или менее связанных с крупными земельными поместьями, каковыми были смерды и изгои (см. разд. 8, ниже), кажется между ними и людьми есть весьма малая связь, если и вообще таковая присутствует. Уже в двенадцатом веке смерды существовали как отдельная группа, и, вероятно, даже еще раньше. Большинство изгоев были вольноотпущенниками.

Итак, нет прямых свидетельств предполагаемого полного исчезновения людей в течение двенадцатого столетия. Их число могло уменьшиться, в особенности в Южной Руси, по разным причинам. Значительное количество их, видимо, было разорено рейдами половцев и княжескими междоусобицами, после которых они без сомнения должны были или перебираться в города, или становиться сельскохозяйственными работниками, либо оставаясь лично свободными как наемные работники, либо принимая зависимость по договору. Во многих случаях также сельские гильдии должны были дезинтегрироваться. Мы знаем из условий «Русской Правды», что людину разрешалось на определенных условиях покинуть гильдию. Но даже в случаероспуска гильдии ее прежние члены могли по праву сохранять свое хозяйство или же создавать меньшие ассоциации по типу сябров.

В целом, без сомнения, люди пострадали, они могли потерять свою привычную форму социальной организации, но, конечно, значительное число их продолжало существовать как экономическая группа свободных землевладельцев, в особенности на севере. Вслед за завоеванием Новгорода московскими великими князьями в конце пятнадцатого века последовал приказ о переписи сельского населения на всех типах земель. Она выявила существование многочисленного класса так называемых своеземцев («обладателей земли по праву»). Ими должны были быть выходцы из класса людей.

Вновь обратившись к городам, мы обнаруживаем тот же термин люди как изначально применяемый к большинству городского населения233. Позднее в Новгороде можно было выделить две группы: житьи люди («состоятельные люди») и молодшие люди («младшие люди»), которые иногда называются в новгородских источниках черные люди. Житьи люди составляли значительную часть новгородского среднего класса. Шкала групповых отличий в новгородском обществе яснее всего видна по перечню штрафов за неуважение суда, содержащихся в одном из параграфов городской хартии. Согласно этому перечню, боярин должен заплатить 50 рублей, житьи – 25 рублей, молодший – 10. Эта новгородская хартия была принята в 1471 году, но для ее списка были частично использованы старые правила и регулятивы, а взаимосвязь указанных в ней классов предположительно представляет древнюю традицию. Купцы упоминаются в новгородских источниках как группа, отличная от житьи, но находящаяся на том же социальном уровне. Оказывается, что житьи не были купцами. Каков же был источник их доходов? Некоторые, возможно, владели земельными угодьями вне города. Другие могли быть владельцами разного типа промышленных предприятий, подобно плотницким мастерским, кузницам и т. д.

Состав средних классов в иных русских городах должен был быть схож с новгородским.

5. Низшие классы

Как мы только что видели, люди низших классов в русских городах киевского периода назывались «младшими людьми» (молодшие люди). Они были в основном рабочими и ремесленниками различного рода: плотниками, каменщиками, кузнецами, сукновалами, кожевниками, горшечниками и т. д. Люди одной и той же профессии обычно жили в одной части города, носившей соответствующее имя. Так, в Новгороде упоминаются Горшечный район и Плотницкий район; в Киеве – Кузнецкие Ворота и т. д.

Для этого периода не существует свидетельств относительно существования ремесленных гильдий как таковых, но каждая часть большого русского города этого времени составляла самостоятельную гильдию (см. гл. VII, разд. 6), и «уличная гильдия» или «гильдия ряда» в ремесленной части должна была быть не только территориальной общиной, но в определенном смысле также профессиональной ассоциацией.

К низшим классам киевского общества принадлежали также наемные рабочие или работники. В городах ремесленники, не имеющие своих собственных мастерских, и младшие члены ремесленных семей, видимо, предлагали свои услуги любому, кто в них нуждался. Если для крупной работы собиралось вместе много рабочих, как при строительстве церкви или большого дома, то в большинстве случаев они создавали кооперативные ассоциации.

В этот период мало что известно о наемных работниках в сельских районах. Они, однако, упоминаются в некоторых современных источниках; предположительно наибольшую нужду в их помощи испытывали в период урожая.

Теперь мы подходим к смердам, которые составляли становой хребет низших классов в сельских районах234. Как я уже упоминал, термин смерд должен сравниваться с иранским mard («человек»). Весьма вероятно, что он появился в сарматский период русской истории.

Смерды лично были свободны, но их правовой статус ограничивался, поскольку они подчинялись специальной юрисдикции князя. То, что они были свободными может быть в наилучшей мере очевидно при сравнении статьи 45 А расширенной версии «Русской Правды» с последующей статьей 46235. В первой сказано, что смерды могут быть оштрафованы князем за агрессивные действия, совершенные ими. В последней, что рабы не подвержены этим выплатам, «поскольку они несвободны».

То что власть князя над смердами была более специфична, нежели над свободными, ясно из «Русской Правды», равно как и из летописей. В «Правде» Ярославичей смерд упоминается среди людей, зависимых от князя в той или иной степени. Согласно расширенной версии «Русской Правды», смерд не мог подвергнуться аресту или ограничениям каким-либо образом в своих действиях без санкции князя236. После смерти смерда его имущество наследовалось его сыновьями, но если не оставалось сыновей, то собственность переходила к князю, который, однако, должен был оставить долю для незамужних дочерей, если таковые оставались. Это похоже на право «мертвой руки» в Западной Европе.

Представляется важным, что в городах-государствах Северной Руси – Новгороде и Пскове – высшая власть над смердами принадлежала не князю, а городу. Так, например, в 1136 г. новгородский князь Всеволод подвергся критике веча за угнетение смердов. В новгородском договоре с королем Польши Казимиром IV прямо утверждается, что смерды находятся в юрисдикции города, а не князя. Этот договор – документ более позднего периода (подписан около 1470 г.), но его условия базировались на древней традиции.

Принимая во внимание статус смердов в Новгороде, мы можем предположить, что на юге, где они были подчинены князю, последний скорее реализовал свою власть в качестве главы государства, нежели землевладельца. В таком случае смерды могут быть названы государственными крестьянами, принимая должные оговорки. Имея в виду, что термин смерд,вероятнее всего, появился в сарматский период, мы можем отнести к этому периоду появление смердов как социальной группы. Предположительно первые смерды были славянскими «людьми» (mardan), плативших дань аланам. Позднее, с эмансипацией антов от иранской опеки, власть над ними могла перейти к антским вождям. В восьмом веке смерды должны были подчиняться власти хазарского и мадьярского воеводы; с эмиграцией мадьяр и поражением хазар от Олега и его наследников русские князья в конце концов установили контроль над ними. Этот очерк истории смердов, конечно же, является гипотетическим, но, на мой взгляд, согласуется с фактами; в любом случае, он не противоречит каким-либо известным данным.

Принадлежала ли обрабатываемая ими земля им самим или же государству, является спорным вопросом. Оказывается, что в Новгороде, по крайней мере, смерды занимали государственные земли. На юге существовало, должно быть, нечто наподобие совладения князя и смерда на земле последнего. На встрече 1103 г. Владимир Мономах упоминает «хозяйство смерда» (село его)237. Как мы уже видели, сын смерда наследовал его владение, т. е. его хозяйство. Однако, принимая во внимание, что смерд владел обрабатываемой им землей, следует отметить, что это было не полное владение, поскольку он не был свободен завещать землю даже своим дочерям; когда после его смерти не оставалось сыновей, как мы видели, земля переходила князю. Поскольку смерд не мог завещать свою землю, то он, возможно, также не мог ее продать.

Земля находилась в его постоянном пользовании, и это же право распространялось на его потомков мужского пола, но это не была его собственность.

Смерды должны были платить государственные налоги, в особенности так называемую «дань». В Новгороде каждая их группа регистрировалась на ближайшем погосте (центре сбора налогов); очевидно, они были организованы в общины, с тем чтобы упростить сбор налогов. Другой обязанностью смердов была поставка лошадей для городского ополчения в случае большой войны.

На княжеской встрече 1103 г., упомянутой выше, обсуждалась кампания против половцев, и вассалы князя Святополка II отмечали, что не стоит начинать военные действия весной, поскольку забирая своих коней, они разорят смердов и их поля, на что Владимир Мономах ответил: "Я удивлен, друзья, что вы озабочены конями, на которых пашет смерд. Почему вы не думаете о том, что как только смерд начинает пахать, прийдет половец, убьет его своей стрелой, заберет его коня, приедет в его село и увезет его жену, его детей и его собственность? Озабочены ли вы относительно коня смерда или же относительно его самого?"238.

Низкий уровень социального положения смерда наилучшим образом демонстрирует такой факт: в случае его убийства лишь пять гривен – т. е. одна восьмая штрафа – должны были быть выплачены князю убийцей. Князь должен был получить столько же (пять гривен) в случае убийства раба. Однако в последнем случае плата представляла не штраф, а компенсацию князю как владельцу. В случае со смердом компенсация его семье должна была быть выплачена убийцей в дополнение к штрафу, но ее уровень не оговорен в «Русской Правде».

С течением времени термин смерд, как я упоминал, приобрел уничижительное значение человека, принадлежащего к низшему классу. Как таковой он использовался высокими аристократами для обозначения простолюдинов в целом. Так, когда черниговский князь Олег был приглашен Святополком II и Владимиром Мономахом для присутствия на встрече, где должны были быть представители духовенства, бояре и киевские граждане, он высокомерно ответил, что «ему не подобает подчиняться решениям епископа, настоятеля или смерда» (1096 г.)239

В начале тринадцатого века термин смерд был в употреблении для обозначения сельского населения в целом. Описывая одну из битв в Галиции в 1221 г., летописец отмечает: «Боярин должен брать в качестве пленника боярина, смерд – смерда, горожанин – горожанина»240.

6. Полусвободные

Крепостничество как правовой институт не существовало в Киевской Руси. В техническом смысле слова крепостничество – продукт феодального права.

Подчинение крепостного не было результатом свободной игры экономических сил, а являлось скорее итогом неэкономического давления. Феодализм может быть определен как слияние публичного и частного права, а природа власти сеньора была дуальной. Сеньор являлся как землевладельцем, так и правителем. Как владелец манора он обладал двойственной властью и над сервами и над арендаторами в его имении.

Потенциально князь Киевской Руси имел тот же тип власти над населением своих владений. Однако социально-политический режим в стране в это время не способствовал развитию феодальных институтов, и процесс консолидации манориальной власти князей, не говоря уже о боярах, никогда не заходил столь далеко, как в Западной Европе того же периода. Несмотря на все посягательства со стороны князей, смерды, как мы видим, оставались свободными.

В дополнение также существовала социальная группа тех, кого можно назвать полусвободными. Они не были крепостными и в техническом смысле также, поскольку отсутствовал элемент «неэкономического давления» в процессе утраты ими свободы. Связь между ними и их господами была чисто экономической, поскольку это было отношение между кредитором и должником. Как только долг выплачивался с процентом, должник вновь становился полностью свободным.

Особенность отношения состояла в факте того, что долг этого типа должен был выплачиваться не деньгами, а работой, хотя не было возражений на его выплату деньгами, если должник неожиданно обретал достаточную для этого сумму.

Обязательство могло быть взято различными путями и по различным причинам. Должник мог быть крестьянином (обедневшим людином), торговцем или ремесленником, который взяв деньги для улучшения своего дела, был не в состоянии заплатить деньгами, и, таким образом, не имел иного выхода, как заплатить своим собственным трудом. Но он мог также быть наемным работником и, имея нужду в деньгах, попросить и получить свою сезонную или годичную оплату заранее; сделка оформлялась тогда как заем, покрываемый работой с процентом. Такой должник (закуп) был фактически контрактным работником, и такой работник мог быть нанят кредитором на любую работу, но большинство их, кажется, становилось сельскохозяйственными работниками (ролейный закуп). Сама по себе группа должна была быть достаточно многочисленной, поскольку её члены рассматривались как ответственные – по крайней мере отчасти – за неудавшуюся социальную революцию 1113 г., после которой были введены специальные законы по инициативе Владимира Мономаха, с тем чтобы улучшить их положение. Некоторые из этих законов относились к ссудам в целом, а некоторые специально содержали ссылку на закупов и были включены в расширенный вариант «Русской Правды»241.

Условия «Русской Правды» относительно закупа имели своей целью установить подобающий баланс между правами и долгом связанного договором работника, с одной стороны, и долгом и правами кредитора – «господина» – с другой. Итак, если закуп пытался убежать от своего господина, то становился рабом последнего; но если господин предательски продавал его в рабство, то восстанавливалась автоматически не только свобода закупа, но и приходил конец его обязательствам перед господином. Договорный работник был должен подавать в суд на господина за любую не спровоцированную обиду; господин, однако, мог наказать закупа даже побоями, если «для этого были хорошие основания», т. е. закуп небрежно относился к работе.

Согласно новым пунктам «Русской Правды», господин не мог принудить работника по соглашению к выполнению любой работы; лишь работа по соответствующей специальности могла быть выполнена им. Итак, если закуп наносил ущерб используемому на войне господскому коню, он не нес ответственности по очевидным причинам: уход за используемым в военное время конем князя или боярина – часто это был прекрасный конь – предполагал услуги специально обученного человека. Более того, конюх знатного человека обычно выбирался среди его рабов, и свободный человек – даже полусвободный – мог возражать относительно выполнения такой работы. Если, однако, ущерб наносился закупом рабочему коню – «работавшему с плугом и бороной», как это объясняется в «Русской Правде», – закуп должен был за это платить. То есть окончание его рабочих обязательств продлялось в зависимости от нанесенного ущерба242.

Кроме наемных работников была еще одна социальная группа, которая также может рассматриваться, как состоящая из полусвободных, хотя и не в строго юридическом, смысле. Это были так называемые вдачи, мужчины или женщины, которые «отдавались» (славянское слово для обозначения этого – дати) на временную службу господину. Это делалось в основном во времена отчаяния – в период голода или после опустошительной войны. В этом случае сделка заключалась скорее в терминах благотворительности, нежели юридических обязательств. Люди в состоянии отчаяния получали «милость» от господина; деньги или зерно, полученное от него, рассматривалось не как заем, а в качестве «подарка». Однако они должны были работать для этого по крайней мере год. Институт дачи был также известен среди балтийских славян; там, в особенности в тринадцатом веке, он приобрел совершенно иной характер, приближаясь к рабству243.

Заключая эту часть, следует упомянуть еще одну категорию полусвободных – «отпущенники» (изгои). Их положение было ближе всего к крепостному среди социальных групп этого периода. Поскольку они были под защитой церкви, их положение будет рассмотрено в связи с «церковными людьми» (разд. 8, ниже).

7. Рабы

Древнейшее русское понятие для обозначения раба, как мы видели, – челядин во множественном числе – челядь. Термин встречается в старославянских церковных текстах и также используется в русско-византийских договорах десятого века244.

Другой древний термин – роб (иначе – раб; в женском роде – роба, позднее – раба),наводящийся в связи с глаголом роботати. В этом смысле раб является «рабочим» и наоборот,

В середине одиннадцатого века появляется новый термин – холоп, который можно сравнить с польским хлоп (в польском написании chlop), «крестьянин», «крепостной». Протославянской формой было холп; в транскрипции, применяемой большинством славянских филологов, – чолпы245.По-русски термин холоп обозначал мужчину-раба. Рабыня постоянно именоваласьраба.

Рабство в Киевской Руси было двух типов: временное и постоянное. Последнее было известно как «полное рабство» (холопство обельно). Основным источником временного рабства было пленение на войне. Первоначально не только солдаты вражеской армии, но даже гражданские лица, захваченные в ходе военных действий, обращались в рабство. С течением времени стали оказывать больше милосердия гражданским лицам и, наконец, ко времени заключения договора между Россией и Польшей, подписанного в 1229 г., была признана необходимость не затрагивать гражданское население.

К финалу войны пленники освобождались за выкуп, если таковой предлагался. В русско-византийских договорах устанавливался потолок выкупа, с тем чтобы исключить злоупотребления. Если не было возможности собрать выкуп, пленник оставался в распоряжении человека, захватившего его. Согласно «Закона судного людем», в подобных случаях работа пленника рассматривалась как уплата выкупа и после покрытия такового в полном объеме пленник должен был быть отпущен.

Правило должно было соответствующим образом соблюдаться по отношению к гражданам государств, с которыми русские заключали особые договора, как, например, с Византией. В иных случаях оно могло игнорироваться. В любом случае важно, что «Русская Правда» не упоминает пленение на войне в качестве источника полного рабства.

Согласно параграфу 110 расширенного варианта, «полное рабство имеет три вида». Человек становится рабом: 1) если он по своей воле продается в рабство; 2) если он женится на женщине, не заключив перед этим специального соглашения с ее хозяином; 3) если он нанимается на службу хозяина в должности дворецкого или домоуправителя без специального соглашения, что он должен остаться свободным246. Что касается самопродажи в рабство, следовало соблюдать два условия для того, чтобы сделка стала законной: 1) минимальной цены (не меньше половины гривны) и 2) платы городскому секретарю (одна ногата). Эти формальности предписывались законом с тем, чтобы предотвратить порабощение человека против его воли. В этой части «Русской Правды» ничего не говорится о женщинах-рабынях, но можно предположить, что женщина может продать себя в рабство, подобно мужчине. С другой стороны, женщина не была наделена привилегией сохранения своей свободы путем соглашения с господином, если она выходила замуж за мужчину-раба. Хотя это и не упоминается в «Русской Правде», из позднейшего законодательства, равно как и из различных иных источников, мы знаем, что такой брак автоматически делал женщину рабыней. Это должен был быть древний обычай, и поэтому он не рассматривался как достойный упоминания в «Русской Правде».

В дополнение к главным упомянутым источникам рабского населения, соглашение о продаже можно охарактеризовать как производный источник. Очевидно, что те же формальности, что и в случае самопродажи, должны были соблюдаться в случае продажи раба. Таким образом устанавливалась минимальная цена на полных рабов. Не существовало минимальной цены на военнопленных. После победы новгородцев над суздальцами в 1169 г. пленные суздальцы были проданы по две ногаты за каждого. В «Слове о полку Игореве» сказано, что если бы великий князь Всеволод принял участие в кампании против половцев, последние были бы разбиты и затем женщины-пленницы были бы проданы по одной ногате, а мужчины по одной резане.

Никакой верхней цены на рабов не устанавливалось, но общественное мнение – по крайней мере духовенства – было против спекуляции в работорговле. Считалось греховным купить раба по одной цене и затем продать за большую; это называлось «изгойством».

Раб не имел гражданских прав. Если его убивали, то компенсация должна была выплачиваться убийцей его хозяину, а не родственникам раба. В законах этого периода не существует регламентации относительно убийства раба его владельцем. Очевидно, что господин нес ответственность, если он убивал временного раба.

В случае, если раб «полный», то хозяин подвергался церковному покаянию, но это была очевидно единственная санкция в подобной ситуации. Раб не мог выдвигать обвинений в суде и не принимался как полноценный свидетель в тяжбе. По закону он не должен был владеть какой-либо собственностью, за исключением своей одежды и иных личных принадлежностей, известных как peculium в римском праве (древнерусский вариант – старица); не мог раб и принимать какие-либо обязательства или подписывать какой-либо контракт. Фактически же многие рабы Киевской Руси имели собственность и принимали обязательства, но в каждом случае это делалось от имени их владельца. Если в подобном случае раб не выполнял обязательства, его владелец оплачивал убыток, если человек, с которым имел дело раб, не был осведомлен, что противоположной стороной был раб. Если он знал о факте, то действовал на свой собственный риск.

Рабы использовались их владельцами как домашние слуги различного типа и как полевые работники. Случалось, что они были мужчинами и женщинами, искушенными в ремесле, или даже педагогами. Они оценивались по их способностям и оказываемым услугам. Итак, согласно «Русской Правде», размер компенсации князю за убийство его рабов варьировался от пяти до двенадцати гривен, в зависимости от того, какого рода рабом была жертва.

Что же касается окончания рабского состояния, оставляя в стороне смерть раба, временное рабство могло закончиться после совершения достаточного объема работ. Конец полного рабства мог наступить двумя путями: или раб выкупал себя (что, конечно же, могли позволить себе немногие), или хозяин мог отпустить своего раба или рабов волевым решением. К этому его постоянно побуждала Церковь, и многие богатые люди следовали этому совету, освобождая рабов посмертно в специальном разделе завещания.

Существовал также, разумеется, незаконный путьсамоосвобождения раба – бегство. Многие рабы, как оказывается, использовали этот путь к свободе, поскольку в «Русской Правде» есть несколько параграфов, говорящих о рабах-беглецах. Любой человек, давший приют такому рабу или каким-либо образом оказавший ему содействие, должен был подвергнуться штрафу.

8. Церковные люди

В Древней Руси под церковную юрисдикцию подпадали не только духовенство и члены их семей, но также и определенные категории людей, которые либо служили Церкви тем или иным образом, либо нуждались в ее поддержке. Все они были известны как «церковные люди»247.

Русское духовенство может быть разделено на две группы: «черное духовенство» (т. е. монахи) и «белое духовенство» (священники и дьяконы). На основе византийской модели в Русской Церкви установленным обычаем является то, что монахи полагаются в сан епископов и, в противоположность практике Римской Церкви, священники выбираются из среды женатых мужчин.

В течение киевского периода митрополичья кафедра в Киеве занималась греками с двумя исключениями (Иларион и Климент). Около половины епископов были, однако, русского происхождения. Епископы стояли намного выше обычного духовенства по власти, престижу и богатству. В более поздние периоды стало обычным говорить о них как о «князьях Церкви».

Посмотрим теперь на положение других «церковных людей». Первая категория среди них охватывает тех, кто каким-либо образом участвует в церковном богослужении, но не принадлежит к духовенству: таковы церковные певцы, человек, ответственный за тушение свечей после службы (свечегас),а также женщина, выпекающая просвиры (просвирница или просвирня, от слова просвира).По случаю можно вспомнить, что поэт A. C. Пушкин советовал тем, кто желал познакомиться с изначально русским языком, поучиться ему у московской просвирни (множественное число от просвирня).

Вторая категория церковных людей состоит из тех, кто связан с благотворительными институтами, поддерживаемыми Церковью, подобных врачу (лечец)и другому персоналу лечебниц, домов для престарелых, гостиниц для паломников и т. д., равно как из людей, обслуживаемых этими институтами.

Третья категория – так называемые изгои248.Характеристики этой группы, равно как источник и значение термина, были предметом длительных споров между учеными. Основная трудность состоит в том, что этот термин используется в одном смысле в источниках двенадцатого столетия и очевидно совсем в ином смысле в «Правде Ярослава» одиннадцатого столетия. С моей точки зрения, единственный путь для развязки этого гордиевого узла сформулирован в пословице: надо разрубить его, т. е. признать, что «Правда» одиннадцатого века и источники двенадцатого века, используя те же слова, говорят о двух совершенно различных социальных группах. Это – не единственный известный случайподобного различия между «Правдой» и более поздними источниками. Например, термин огнищанин в «Правде» относится к княжескому судебному приставу, но в новгородских источниках он применяется к особой группе новгородских граждан, которые не имеют связей с княжеским двором.

Изгоев «Русской Правды» рассмотрим в другом разделе (II, ниже); здесь мы изучим лишь положение «церковных людей», именуемых подобным образом. Классическое определение этой социальной группы обнаруживается в «Уложении церковных дворов» (1125-1136 гг.) князя Всеволода: «Есть три типа изгоев: сын священника, оставшийся необразованным; раб, который выкупил себя из рабства; обанкротившийся торговец». Затем следует примечание позднего копииста: «И можно добавить четвертый тип изгоя – осиротевший князь»249.

Общей характеристикой всех этих людей было то, что каждый из них утерял свой бывший статус и нуждался в приспособлении к новым обстоятельствам, для чего Церковь предлагала ему свою защиту. Сам термин изгой может быть объяснен в этом смысле, если мы согласимся вывести его из старославянского глагола гои-ти, что означает «жить», а также «позволять жить», «давать средства к существованию», «заботиться о». С этой точки зрения, изгой – человек, лишенный заботы, а следовательно «нуждающийся в опеке». В данной связи мы должны вспомнить, что термин изгойство или изойство (изгоизм)имеет также значение незаслуженной выгоды, полученной от торговли рабами или, в особенности, выкупной цены раба. Из-за этого в более широком смысле изгойство иногда было синонимом «ростовщичества». Имея в виду значение этого термина, мы можем предположить, что наибольшей группой среди изгоев были вольноотпущенники, что термин первоначально применялся только к ним, и только позднее другие похожие группы были включены в него по аналогии.

Согласно обычаю, отпущенник мог не оставаться со своим бывшим хозяином. Очевидной целью этого правила было предотвращение возможности его вторичного порабощения. В большинстве случаев у него не было средств существования и места для жизни. Церковь предлагала ему и то, и другое, нанимая его каким-либо путем или поселяя на церковной земле. Таким образом мы обнаруживаем группу изгоев в Новгороде под юрисдикцией городского епископа. Большинство их, однако, селились в сельской местности. В своей хартии 1150 г. смоленский князь Ростислав гарантировал епископу этого города среди иных вещей два места, одно – «с изгоями и землей», а другое – «с землей и изгоями»250. В этом случае оказывается, что изгои рассматривались как принадлежность имения. Были ли они постоянно прикреплены к земле в сельских районах? Вряд ли. Предположительно, они платили Церкви деньгами и работой за помощь, оказанную им в обустройстве, но позднее, видимо, они могли уйти куда-либо, если хотели.

Из хартии Ростислава может быть выведено заключение, что упомянутые там изгои были первоначально связаны с одним из владений князя. И все же нам известно, что изгои как группа были под церковной юрисдикцией. В таком случае можно предположить, что изгои, упомянутые в хартии, имели довольно сложную историю: первоначально, возможно, они находились под церковной опекой – вероятно поселились на земле Церкви, затем перешли в имение князя, и наконец оказались вновь на церковной земле.

Если мы признаем, что сельский изгой сохранял свободу передвижения, то можем предположить, что им разрешалось переходить лишь раз в год – после окончания сельскохозяйственного сезона и после выплаты ими ренты.

9. Женщина

Положение женщины в древней Руси часто представляемо как полное подчинение мужчине. Женщины, видимо, были лишены какой-либо свободы и вынуждены жить в восточной изоляции. Верно, что московские царицы и княгини шестнадцатого и семнадцатого веков вели затворническую жизнь в их собственных апартаментах (теремах)в царском дворце, и что тот же обычай также практиковался в боярских и купеческих семьях, хотя и менее жестко. Дело обстояло иным образом, однако, среди простых людей, и поэтому, даже относительно московского периода, традиционный взгляд на подчиненное положение женщины в России не может быть принят безоговорочно.

Применительно к киевскому периоду подобное воззрение будет абсолютно безосновательным. Русские женщины этого времени пользовались значительной свободой и независимостью, как в правовом, так и в социальном плане, и демонстрировали дух самостоятельности в различных аспектах жизни. Мы видим женщину, управляющую Русью в середине десятого века (княгиня Ольга), другую, основывающую школу для девочек в женском монастыре, который она заложила в одиннадцатом веке (Янка, дочь Всеволода I). Княгини посылают собственных представителей: в зарубежные страны (как нам известно, два члена русской мирной делегации в Константинополь были женщины). Именно к женщине (неродной матери Владимира Мономаха) народ Киева обращается для восстановления мира между князьями (в случае нарождающегося конфликта между Святополком II и Владимиром Мономахом в 1097 г.).

Если мы обратимся к фольклору, женщина-воительница – популярная героиня древнерусских эпических поэм. Поляница ("степная искательница приключений) русских былин напоминает нам амазонку в классической традиции. И, разумеется, с географической точки зрения существует полная параллель, поскольку обе совершали свои подвиги в том же регионе – нижнего Дона и района Азова. Как мы знаем, миф об амазонках отражает важный факт в социальной истории донских и азовских племен в скифский и сарматский периоды: преобладание матриархальных форм родовой организации.

Возможность того, что матриархат был базисом социальной организации у некоторых протославянских племен и, в особенности, антских родов, не следует сбрасывать со счета. Если это так, то относительно независимое положение женщины Киевской Руси может быть объяснено по крайней мере частично как последствия подобной традиции. Возможно, не случайно, что в наиболее раннем варианте «Русской Правды» среди родственников, которые имеют право – и должны – отомстить за убийство соплеменника, «сын сестры» упоминается вместе с «сыном брата».

В целом же древнерусский род, по описанию «Русской Правды» и иных источников, принадлежал с очевидностью к патриархальному типу. В то же время, однако, женщине гарантировались определенные права. Начнем с вергельда – символа социальной ценности человека того времени: женщина имела вергельд, но в количественном выражении штраф за ее убийство равнялся лишь половине выплачиваемого за убийство мужчины, принадлежащего к среднему классу – двадцать гривен вместо сорока251.

Женщина, даже замужняя, имела право обладать собственностью на свое имя. Следуя византийскому примеру, русское гражданское законодательство признавало как приданое, в смысле денег, которые женщина приносит своему мужу в браке, так и «предбрачные подарки» (propter nuptias donatio), т. е. дарение мужчиной собственности своей невесте, что по-английски также именуется «приданое». В русском языке используется два различных термина, а именно: приданое – в первом смысле и вено – во втором. Кроме этого замужняя женщина могла иметь любую другую собственность, завещанную ей ее родителями или приобретенную ей. Обычным источником дохода женщины, включая замужнюю, были результаты ее рукоделия. Согласно так называемому «Церковному уложению» Ярослава Мудрого (скопированному фактически не в одиннадцатом, а в тринадцатом веке), мужчина, крадущий пеньку или лен, выращенный его женой, или же любое белье и ткани, изготовленные ею, подвергался штрафу. По «Русской Правде» после смерти своего мужа, если он умирал первым, жена имела права на оставленную ей собственность и на иную собственность, которой он мог обладать. Более того, вдова признавалась главой семьи, если были дети, и ей доверялось управление имением ее покойного мужа. Когда дети достигали совершеннолетия, каждый имел право потребовать свою часть имения, но если они поступали таким образом, то должны были отдать определенную часть владения своей матери до конца ее дней (пожиток).Говоря о детях, следует отметить, что дочери наследовали имущество вместе с сыновьями, за исключением семей смердов (см. разд. 5, выше).

Вслед за обращением Руси в христианство брак и семейная жизнь были поставлены под защиту и наблюдение Церкви. И вновь в киевский период права женщин не были забыты. Согласно процитированному «Церковному уложению», муж подвергался штрафу в случае прелюбодеяния. Права дочери были также защищены, по крайней мере до определенной степени. Если родители принуждали свою дочь к браку против ее воли и она совершала самоубийство, они считались ответственными за ее смерть.

В более широком плане христианство затронуло отношение русского общества к женщине двояким образом. С одной стороны, христианская доктрина – по крайней мере в ее византийской интерпретации – полагала женщину ответственной, через Еву, за первородный грех. В кратком обзоре библейской истории, которая, согласно «Повести временных лет» преподавалась Владимиру греческими миссионерами, объяснялось, что «человечество впервые согрешило через женщину... ибо из-за женщины Адам был изгнан из рая.»252.

С другой стороны, одним из главных моментов византийского христианства было почитание Богоматери, Святой девственницы, которая защитила женское начало, дав жизнь Спасителю, а отсюда и имя «Мать Бога» или буквально – «Богоматерь». Как объяснялось Владимиру греческим миссионером, «после получения плоти от женщины, Бог дал верующему дорогу в рай». Так Бог «отомстил дьяволу».

Итак, доктрина Церкви унижала и возвеличивала женщину и в этом смысле поддерживала как позитивное, так и негативное отношение к женщине в России. Аскетическое монашество видело в женщине главный источник искушения мужчины. Для монахов и тех, кто находился под их влиянием, женщина была «дьявольским сосудом», а не чем-либо иным. И все же Церковь, включая тех же монахов, также распространяла почитание Богородицы на русской земле, и не только лишь женщины, но также и мужчины возносили к ней постоянные молитвы.

Духовная жизнь бросает вызов взвешиванию или измерению, а религиозные влияния неосязаемы. Можно спорить, позитивные или негативные аспекты христианской доктрины относительно женщины оставили более глубокое впечатление в русской душе. Однако кажется правдоподобным, что русская женщина выиграла больше, нежели потеряла в конечном итоге. Именно древнерусская литература, как мы увидим (гл. IX, разд. 8), более всего пострадала от ухудшения положения Евы.

10. Степные пограничники

С появлением печенегов в конце десятого века и еще более с вторжением половцев в середине одиннадцатого века степи закрываются для славянского земледелия. Лишь в промежуточной лесо-степной зоне и в северном пограничье степей земля еще могла постоянно возделываться. Это пограничье русские князья старались защитить от вторжения кочевников фортификационными линиями, которые зачастую не представляли непреодолимого барьера для половцев, но по крайней мере обеспечивали некоторую безопасность русскому населению. За границами этой фортификационной линии ни один земледелец не пытался организовать какое-либо хозяйство, и немногие русские проникали за нее; исключение составляли солдаты в походах или военнопленные половцев.

В определенном смысле степь может быть уподоблена морю. С достаточными силами она могла быть блокирована, но ни для русских, ни для половцев невозможно было контролировать или охранять каждую ее часть. Половецкая орда совершала ежегодные объезды степи, люди следовали за их пасущимися конями и скотом; пространство вблизи палаток кочевников было закрыто для любого постороннего, но вся остальная степь была ничейной землей, по крайней мере периодически.

Это было – поле древнерусских эпических поэм, сцена героических деяний Ильи Муромца и других русских легендарных богатырей, а также фактически происходивших сражений – подвигов тысяч реальных русских воинов – победоносных, подобных Владимиру Мономаху, или же побежденных, подобных новгород-северскому Игорю. Покрытые ковылем и богатые животной жизнью, но также и половецкими лучниками, степи имели притягательную силу для искателей приключений, отпугивая слабых. Это поэтически и сжато описано в «Слове о полку Игореве» в конце двенадцатого века и едва ли менее поэтично, но более утонченно в «Тарасе Бульбе» Н. В. Гоголя семь столетий спустя.

В течение пятнадцатого и шестнадцатого столетий эта ничейная земля стала местом обитания украинских и русских казаков, в конце концов организовавшихся в сильные военные общины «войска», среди которых запорожское (выше днепровских порогов) и донское войска (последнее в регионе нижнего Дона) были двумя наиболее важными.

В киевский период аналогичная община была основана на нижнем Днепре. Ее члены были известны как бродники253.Термин бродник (в единственном числе) должен ассоциироваться с глаголом бродити, изначальное значение которого в древнерусском -"переходить вброд"; отсюда слово брод – место перехода по воде. С экономической точки зрения, целью хождения вброд является ловля рыбы сетью. Итак, бродник означает «рыбак».

Бродники жили за границами как киевского государства, так и сообщества половцев, хотя, возможно, временами они признавали власть некоторых половецких ханов как временное политическое орудие. Об организации их общины мало известно. Она могла появиться как ассоциация рыболовов и позднее приобрела некоторые военные черты. Предположительно подобные общины существовали также в регионах нижнего Днестра и Дуная.

Выбор бродниками рек может отчасти объясняться тем фактом, что реки предоставляли им обильную пищу, и частично тем элементом защиты, который они давали им против кочевников. В своих походах армии кочевников старались следовать водоразделам.

11. Национальные меньшинства

С незапамятных времен протославянские и антские племена жили в контакте с иными национальными группами. Ни разу до киевского периода славяне не колонизировали всю территорию Западной Евразии, и даже в киевский период русские не смогли заселить всю политически подчиненную им территорию. Более того, «русские» девятого и десятого веков сами представляют этнически смешанную группу, вследствие присутствия шведского элемента.

Тем не менее, новые ватаги скандинавских воинов, нанимаемые время от времени русскими князьями, постоянно увеличивали скандинавский элемент, и их поток иссяк лишь в конце одиннадцатого столетия. Некоторые из варягов оставались на Руси лишь временно и должны таким образом рассматриваться скорее как чужаки, нежели как национальные меньшинства. Другие, поселившиеся на Руси постоянно, последовали по стопам древнешведского племени русь и быстро растворились в славянском море. Итак, хотя в Киевской Руси было значительное количество людей скандинавского происхождения, никакого национального меньшинства они никогда не составляли.

Наиболее крупным национальным меньшинством в киевский период были финны. Различные финские племена занимали северные и восточные регионы России с незапамятных времен254. Некоторые из них были вытеснены с их мест процессом славянской колонизации, другие – совершенно русифицированы. Суздальское княжество в особенности стало плавильным тиглем, и из смешения славян и финнов сформировалось ядро так называемой «великорусской» ветви восточных славян, с тем чтобы принять лидерство над русскими в московский период. Многие национальные характеристики великоросса должны быть объяснены финским элементом в его крови255.

В то время как некоторые финские племена исчезли в ходе славянской экспансии, многие другие оказались способными сохранить самобытность, хотя одно за другим они должны были присоединиться к русской федерации, за исключением западных финнов в Финляндии, в конце концов завоеванных шведами.

Согласно истории о «призыве варягов»,256 последние были приглашены совместно «русскими» (русь), словенами, кривичами и тремя финскими племенами – чудью, меря и весь. В то время, в середине девятого века, существовала сильная славяно-финская федерация в Северной Руси. Чудь и меря также упоминаются как участники византийской кампании Олега в 907 г. Это – последнее упоминание о меря, которые были полностью русифицированы в течение десятого века.

С обращением Руси в христианство финские племена, которые жили в теснейшей близости с русскими, были в конечном итоге крещены; другие, в основном малые, племена в более отдаленных районах оставались языческими длительное время, некоторые из них были необращенными даже ко времени революции 1917 г. Из-за власти шаманов среди финских племен христианство встретилось с наиболее сильной оппозицией именно в смешенных финско-славянских регионах Северной Руси. В результате обращения воcточных финнов в греческую православную веру, а западных финнов к римскому католицизму (позднее к лютеранству), был установлен религиозный и культурный барьер между двумя ветвями финнов, который просуществовал до настоящего времени.

Литовцы должны здесь быть упомянутыпосле финнов257. Уже в одиннадцатом веке литовское племя голядь (галинды) обитало в Центральной Руси, в бассейне рек Угра и Протва, обе из которых были притоками Оки. Согласно «Повести временных лет», голядь были побеждены Изяславом I в 1058 г. После этого они постепенно слились с русскими. В десятом и одиннадцатом веках русские также пришли во взаимодействие с ятвягами (ятвинги), одним из основных литовских племен, жившим между русскими и поляками. Некоторые ятвяги были завоеваны Владимиром I и Ярославом I; другие были подчинены волынским князем Романом в конце двенадцатого столетия. Кажется, однако, что даже те ятвягские роды, которые должны были признать превосходство русских князей, сумели сохранить свое национальное своеобразие.

В то время как финны и литовцы составляли важную часть этнического фона Северной, Северо-западной и Восточной Руси, евреи, хотя и значительно менее многочисленные, играли важную роль в жизни Южной Руси. Еврейские колонии существовали в регионе Транскавказа, на Таманском полуострове и в Крыму по крайней мере с пятого века н. э., если не раньше. В восьмом и девятом веках еврейские миссионеры были активны в Хазарии, и около 865 г. хазарский каган и многие из его знати были обращены в иудаизм. Итак, значительное число евреев, поселившихся в Южной Руси в этот период, должно было быть хазарского происхождения,

Не считая Таманского полуострова, с которого русские должны были уйти в конце одиннадцатого века, и Крыма, который они покинули столетием ранее, главным центром иудаизма древней Руси был Киев. Еврейская колония существовала там258 с хазарского периода. В двенадцатом веке одни из городских ворот Киева были известны как Еврейские ворота, что является свидетельством принадлежности евреям этой части города и значительного их количества в Киеве.

Евреи играли значительную роль как в коммерческой, так и в интеллектуальной жизни Киевской Руси259.

По крайней мере один из русских епископов этого периода Лука Жидята из Новгорода был, как мы можем полагать, еврейского происхождения. Иудаизм имел сильное влияние на русских в этот период, в результате чего русские епископы, подобно Илариону Киевскому и Кириллу Туровскому, в своих проповедях уделяли значительное внимание взаимосвязи иудаизма с христианством.

В то время как присутствие евреев в Южной Руси было, по крайней мере частично, результатом хазарской экспансии, русские находились в прямой связи через Тмутаракань с народом Кавказа, в особенности с ясами (осетинами) и косогами (черкесами). Как нам известно, оба этих народа признавали сюзеренитет Святослава I и позднее Мстислава Тмутараканского (соответственно в десятом и одиннадцатом веках). Косоги составляли важный элемент в дружине Мстислава, и он поселил некоторых из них в районе Переяславля. Без сомнения некоторые из воинов-ясов также присоединились к его свите. Именно на этом фоне мы можем интерпретировать термин изгой в «Правде Ярослава»260. Термин встречается во вводной части кодекса, в перечне людей, достойных нормального вергельда. Очевидно, что упомянутый здесь изгой принадлежит к верхнему слою среднего класса и не имеет ничего общего с вольноотпущенником, находящимся под защитой Церкви, хотя последний также именуется изгоем. Владимирский-Буданов рассматривает изгоя «Русской Правды» как члена княжеской дружины, и он, конечно, прав, он лишь не объясняет источник либо этой категории княжеских вассалов, либо сам термин. Единственным ключом к значению этого термина является его место в перечне. Изгой упоминается между (киевским) русским и (новгородским) славянином. Термин в таком случае должен был иметь этническое значение, и поскольку не существовало славянского племени под этим именем, изгой должен был иметь неславянское происхождение.

До настоящего времени мы были на твердой почве; далее следует лишь моя гипотеза. По моему мнению, термин изгой можно вывести из осетинского слова изкаи, что означает «чужой», «наемник» и также «наемный работник». Если это так, то изгой должен был быть княжеским «наемником» – членом дружины – осетинского или косогского происхождения.

После смерти Мстислава в 1036 г. его владение было унаследовано Ярославом, и, предположительно, большинство вассалов Мстислава были включены в свиту Ярослава, вследствие чего им гарантировался тот же вергельд, что и членам дружины. Как раз в 1036 г., вероятно, подверглась ревизии «Правда Ярослава», и как раз в это время в нее должен был быть введен термин изгой261.

С конца одиннадцатого века отряды тюркских воинов и целые тюркские племена нанимались русскими князьями как вспомогательные войска против половцев. Некоторые из этих тюркских групп, такие как черные клобуки, берендеи, куи и многие другие, постоянно поселились в Южной Руси. Их обычно называли «свои паганые»262.

Среди всех их черные клобуки, поселившиеся в регионе реки Рос к югу от Киева, находились в наиболее тесном контакте с русскими. В середине двенадцатого столетия они даже играли важную политическую роль, поддерживая князя Изяслава II против его противников. Предположительно все эти тюркские племена сохраняли свою традиционнуюродовуюорганизацию.

В дополнение к «верным тюркам» малые группы независимых тюркских народов – печенеги и половцы – неоднократно приводились на Русь как военнопленные или наемники и рабы. Селения печенегов и половцев упоминаются в русских источниках и оставили топонимические следы. Именно в этой связи может быть рассмотрен термин хоп в «Правде» сыновей Ярослава263.

Термин упоминается в перечне различных категорий людей, подчиненных юрисдикции князя, за убийство или травму которых князю должны были выплачиваться штрафы. Параграф 26 краткой версии «Русской Правды» гласит: "За смерда или хопа – пять гривен264. В соответствующем разделе расширенного варианта «Русской Правды» холоп («раб») читается вместо хоп, и потому написание хоп обычно рассматривается как ошибка копииста. Это объяснение вряд ли приемлемо. Эта часть «Правды» с очевидностью рассматривает стандартную социальную пару, упомянутую в византийских правовых учебниках: крестьянин (смерд)и пастух (хоп).

Хоп – имя печенегского племени – хорошо известно со слов Константина Багрянородного, так как русские обычно покупали лошадей и скот у печенегов.265 Когда покупались большие стада, русскими должны были наниматься или покупаться печенегские пастухи, с тем чтобы ухаживать за животными при перегоне и после прибытия на место. Предположительно, большинство нанимаемых таким образом пастухов принадлежали к племени хоп, отсюда и термин хоп, который сначала означал «пастуха печенегского происхождения», а затем – пастуха вообще.

Как нам известно, в течение одиннадцатого столетия печенеги были изгнаны и их заменили половцы. Половецкие пастухи также нанимались русскими князьями. В двенадцатом веке термин хоп более не использовался, и ко времени окончательного пересмотра «Правды», в конце двенадцатого века, он был заменен в определенном роде схожим с ним – холоп («раб»). По совпадению пастухи князя обычно были его рабами; таким образом между хопом и холопом существует внутренняя связь через социальные значения двух терминов.

12. Заключительные вопросы об «экономическом и социальном феодализме» в Киевской Руси

Исследовав как экономические основания, так и социальную организацию Киевской Руси, мы можем теперь спросить себя, к какой же стадии социального и экономического развития, или, используя геологический термин, социально-экономической формации, принадлежит Киевская Русь.

Хронологически, как мы знаем, киевский период включал десятое, одиннадцатое и двенадцатое столетия. Эти три века видели восхождение и расцвет феодальных институтов в Западной и Центральной Европе; они представляют то, что может быть названо феодальным периодом по преимуществу. Вполне естественно стремление поместить Киевскую Русь в ту же категорию и охарактеризовать ее социально-политический режим как феодальный. Но все же до недавнего времени русские историки не спешили это сделать. Они не выдвигали каких-либо серьезных возражений относительно изучения феодализма в России: они просто игнорировали проблему.

Подобное отношение со стороны ведущих представителей русской исторической науки, таких как С.М. Соловьев и В.О. Ключевский, а также рядовых историков, может быть частично объяснено ведущей идеей – сознательно или подсознательно выношенной – базисного различия в развитии, с одной стороны, России и Европы – с другой. Каждый ученый имел свое собственное объяснение причин, лежащих в оснований этого различия. Некоторые отмечали важную роль рода в русской социальной структуре (Соловьев, Кавелин), другие – мира или общины (К. Аксаков), третьи – чрезмерное разрастание централизованной власти (Милюков) или экспансию внешней торговли (Ключевский). В то время как славянофилы превозносили уникальность России как исторический дар, западники выражали сожаление по поводу такой склонности и – как мы видели – говорили о «замедленности» исторического процесса в России как главной причине ее «отсталости».

Важной причиной невнимания русских историков девятнадцатого столетия к проблеме феодализма была концентрация их усилий – применительно к монгольскому и постмонгольскому периодам – на изучении Восточной или московской Руси, где развитие феодальных или схожих с ними институтов было менее выражено, нежели в Западной, или литовской, Руси. С этой точки зрения появление работы М.К. Любавского «Провинциальное деление и местная администрация в литовско-русском государстве» (1893 г.) составило важную историографическую веху, которая открыла новые горизонты исторического исследования.

Н.П. Павлов-Сильванский был первым, поставившим изучение проблемы феодализма на повестку дня в русской историографии, но он исследовал в основном феодальные институты монгольского периода, не пытаясь утверждать их развитие в Киевской Руси. Лишь в советское время проблеме феодализма в Киевской Руси было уделено достаточное внимание.266

Поскольку «феодализм» – довольно туманное понятие и марксистское его определение отличается от более или менее общепринятого в западной историографии, мы должны прояснить значение самого понятия до того, как примем или отвергнем заключения советских ученых. Термин «феодализм» может быть использован как в узком, так и в широком смысле. В узком смысле он используется для обозначения социальной, экономической и политической системы, специфичной для стран Западной и Центральной Европы – в основном Франции и Германии – в средние века. В более широком смысле он может быть применен к некоторым социальным, экономическим и политическим тенденциям развития любой страны в любое время.

В этом смысле любое определение развитого феодального режима должно включать три следующие признака: 1) «политический феодализм» – шкала опосредования высшей политической власти, существование лестницы больших и меньших властителей (сюзеренов, вассалов, еще меньших вассалов), связанных личным контактом, взаимностью такого соглашения; 2) «экономический феодализм» – существование манориального режима с ограничением правового статуса крестьян, а также разграничение между правом владения и правом пользования относительно того же земельного владения; 3) феодальные узы – нераздельное единство личных и территориальных прав, при обусловленности владения землей вассала со стороны службы сеньору.

Сущностью феодализма в узком смысле является полное слияние политической и экономической власти внутри класса дворян – владельцев больших земельных поместий. К этому следует добавить тот факт, что в период раннего феодализма европейское общество в своей экономике в основном зависело от сельского хозяйства. И, несмотря на возражения А. Допша, можно сказать в общем, что на начальных стадиях европейского феодализма существовал примат так называемого «натурального» хозяйства по контрасту с «денежной экономикой».

Если присутствуют лишь некоторые из указанных выше тенденций, а другие отсутствуют, и если нет гармонической связи между ними, перед нами не существует и «феодализма» в узком смысле, и в таком случае надо говорить лишь о процессе феодализации, а не о феодализме.

Обратимся теперь к марксистскому подходу к проблеме. Согласно «Малой Советской Энциклопедии» (1930 г.), феодализм является «социально-экономической формацией, через которую прошли многие страны нового и древнего мира». Сущность феодализма состоит в эксплуатации крестьянских масс владельцем манора. Она характеризуется «неэкономическим давлением» господина по отношению к своему крепостному с целью получения «ренты», имеющей «докапиталистическую природу».

Феодальное государство светских и церковных сеньоров – не что иное как политическая надстройка над экономическим фундаментом феодального общества и, таким образом, не принадлежит к сущности феодализма267. Иными словами, то, что именуется «феодализмом» в марксистской интерпретации, скорее соответствует «экономическому феодализму» в обыденном употреблении.

Для особых условий научной деятельности в Советском Союзе, где партия диктует правила исторической терминологии, характерно, что публикация критических заметок Сталина, Жданова и Кирова по поводу проекта стандартного учебника истории СССР (1934 г.) рассматривается в советской историографии как веха огромного значения для развития советской исторической науки. «В этих „заметках“ историки Советского Союза получили наиболее важный принципиальный совет относительно того, что именно утверждение крепостничества должно рассматриваться как пограничная линия, отделяющая феодальный период от дофеодального»268.

В многочисленных «дискуссиях» советских историков, серия которых была начата докладом Б.Д. Грекова «Рабство и феодализм в Киевской Руси», представленным в 1932 г. в Академии Истории Материальной Культуры, был сделан вывод, что киевское общество было не «рабовладельческим», а «феодальным». Появление киевского государства рассматривается теперь советскими историками как выражение общеевропейского исторического процесса – перехода от рабства классической античности к средневековому феодализму.

В результате два ведущих современных исследователя истории Киевской Руси Б.Д. Греков и C.B. Юшков рассматривают киевский режим как феодальный, хотя и с некоторыми оговорками.

Терминология в конечном итоге не является делом центральной важности. Следует лишь соответствующим образом понять, что имеется в виду под таким-то и таким-то термином. Мы называем тигра большим котом или кота маленьким тигром; это безразлично до тех пор, пока человек, к которому мы обращаемся, знает, что мы имеем в виду под «котом» или «тигром». Но если мы видим пересекающего улицу кота и начинаем кричать «тигр», мы можем легко создать панику.

Фактически мое собственное возражение позиции новейшей советской школы в обсуждении проблемы феодализма в Киевской Руси носит не только терминологический характер. В определенном смысле рост манора может быть назван свидетельством роста феодализма. И можно согласиться с советскими историками, что манориальная власть князей и бояр постоянно увеличивалась в Киевской Руси. Я даже, более того, готов признать полностью новизну подхода советских историков к изучению экономического и социального развития Киевской Руси, равно как важные достижения в их исследованиях.

Однако остается вопрос, не слишком ли они преувеличили социологические следствия роста манориальной системы и минимизировали роль рабства в киевский период. Можно признать, что манор был важным институтом в Киевской Руси и что некоторые арендаторы находились на полукрепостном уровне, но все же сомневаться, что манор и крепостничество были ведущими социально-политическими институтами и основанием русской национальной экономики этого периода. С тем, чтобы определить особую значимость манора в русской социальной и экономической жизни этого времени, мы должны рассмотреть или пересмотреть следующие положения: 1) степень распространения крупных земельных владений в Киевской Руси; 2) их типы; 3) статус земли с юридической точки зрения; 4) степень манориальной власти над сельским арендатором; 5) социальный статус землевладельца; 6) общий тип национальной экономики в киевский период.

1. Нет сомнения, что крупные земельные владения существовали на Руси в киевское время. Однако рядом с ними существовали также поместья другого типа, как, например, хозяйства людей, организованных в гильдии. Характерно, что расширенная версия «Правды» имеет дело с подобными гильдиями более детализировано, нежели краткий вариант. Это является важным свидетельством того факта, что люди все еще владели землей в двенадцатом столетии. Мы также знаем о существовании многочисленного класса мелких землевладельцев (своеземцы)в новгородском регионе.

2. Относительно крупных земельных владений может быть задан вопрос, были ли они все манориального типа (используя этот термин в особом смысле феодальных владений). Существование крупных земельных владений само по себе не означает неизбежное преобладание феодального режима. Крупные земельные владения существовали в девятнадцатом и в начале двадцатого века в Англии, Франции и Германии при демократии или же в любом другом случае при капитализме.

Крупные владения существовали в Римской империи и, хотя они иногда рассматриваются как одна из причин ее окончательного падения (latifundia perdidere Italiam), их рост не изменил сразу же «капиталистическую» экономику римлян в феодальную. В том средневековом продолжении Римской империи, которое известно как Византия, также, несмотря на постепенный рост «экономического феодализма», земельный режим, базирующийся на римском праве, не удушил функционирование «денежной экономики». В Киевской Руси ситуация была схожей.

3. С юридической точки зрения земля в Киевской Руси была единственным типом частной собственности. Сделки относительно земли не встречали какого-либо феодального вмешательства. Она могла быть унаследована, подарена, куплена, продана и использована иным образом без препятствий.

Византийское законодательство – т. е. по сути римское право – служило примером для русской практики в любых делах, касающихся земли. Два византийских учебника законодательства – Ecloga (восьмого века) и Procheiron (девятого) были доступны в славянском переводе. Кроме того могли использоваться законодательные кодексы в греческом оригинальном варианте.

В русской практике были введены определенные модификации византийского законодательства, подобные праву продавца или его родственников выкупить проданную землю, по крайней мере в границах определенного времени. Но такие ограничения исходили не из феодального закона, а из остатков родовой психологии, равно как и из общих понятий закона и справедливости, присущих русскому уму.

4. Хотя и справедливо, что владелец манора в Киевской Руси, как и в феодальной Европе, имел определенную власть над своими арендаторами, эта власть была менее определена в первом случае, нежели в последнем. И какой бы законной властью не обладал владелец, она была делегирована ему князем. Мы знаем, что крестьяне (смерды) жили изначально на земле княжеского владения; некоторые из них могли впоследствии обнаружить себя под властью боярина через передачу имения этому боярину князем, но относительно этого нет позитивных свидетельств. Изгои, или вольноотпущенники, расселялись в основном в церковных владениях. Контрактные работники (закупы), равно как и получатели «дарения» (вдачи), были зависимы от владельца манора в значительной степени, но источник их подчинения был скорее финансовым, т. е. «капиталистическим», нежели феодальным. Их невзгоды не были результатом «внеэкономического давления».

И еще одним важным обстоятельством было то, что даже если мы назовем изгоя полукрепостным (этого нельзя сделать без подобающих оговорок), то они представляли лишь часть необходимого сельскохозяйственного труда. В дополнение использовались нанятые свободные работники (наймиты, рядовичи).И каковыми бы ни были возражения Грекова и историков его школы против понятия киевского общества как «рабовладельческого», рабы были незаменимым фактором киевской экономики. Контрактные работники (закупы) и получатели дарений (вдачи) были фактически полурабами, и их роль должна быть связана скорее с рабовладельческой экономикой, нежели с крепостничеством.

В итоге, в Киевской Руси не было универсального крепостничества, и социологическая значимость этого факта не может быть переоценена, поскольку именно крепостничество, а не рабство, специфично для феодализма по свидетельству самих советских историков.

5. С социальной точки зрения владельцы больших земельных владений в Киевской Руси не могут быть отождествлены без оговорок с феодальными баронами. Как социальная группа они не представляли в киевский период исключительное звено, подобное феодальным владетелям Западной Европы. Владелец манора, русский боярин киевского периода был обычным гражданином за пределами своей земли. Он подчинялся тем же законам, что и другие свободные, и в городах-государствах, подобных Новгороду, по крайней мере официально, обладал не большим голосом в городском собрании, нежели какой-либо иной бюргер. Можно согласиться, что жизнь некоторых бояр была защищена двойным вергельдом, но они были лишь группой людей на княжеской службе, и не все владельцы крупных земельных владений были в этот период служилыми людьми князя.

Более того, в своем доходе русский боярин киевского периода зависел не только от сельского хозяйства, но и от торговли – (в основном внешней торговли) также. Не только предки такого боярина могли получить свое богатство как члены дружины древнего князя – искателя приключений, но и сам он, вероятно, мог владеть значительной долей киевской торговли даже в двенадцатом веке. В этом отношении киевские бояре не отличались от киевского князя. Обе группы сотрудничали – или даже временами соперничали – с обычным классом торговцев и имели ту же долю в речных караванах, что и собственно торговцы.

6. В Западной Европе феодализм появился в условиях так называемого «натурального хозяйства», противоположного «денежной экономике». В определенном смысле и с соответствующими оговорками можно охарактеризовать экономический режим феодальных стран Западной и Центральной Европы, по крайней мере в десятом и одиннадцатом веках, как «закрытые экономики» с экономической самодостаточностью каждого манора. Сельское хозяйство было основным источником национального дохода, и торговля как источник существования и поставок необходимого товара играла для большинства населения лишь незначительную роль. Мы знаем, что в Киевской Руси сельское хозяйство также являлось важной ветвью экономической жизни и что сельскохозяйственное производство было частично организовано на манориальном уровне. Однако нам также известно, что существовали и другие тенденции в управлении сельским хозяйством. Были меньшие, нефеодальные хозяйства; и, я повторяю, в крупных хозяйствах труд совершался в основном наемными работниками и рабами, а не исключительно полукрепостными. Итак, крупное земельное хозяйство в Киевской Руси имело, возможно, большее сходство с римской латифундией, нежели с феодальной сеньорией. Важным является то, что зерно выращивалось в крупных земельных владениях киевского периода не только для потребления жителей имения, но также и для рынка. Суммируя эти замечания, можно сказать, что в то время как сельское хозяйство Киевской Руси было высокоразвитым, это не означает обязательно примата в национальной жизни «натуральной» или «закрытой» экономики.

Более того, сельское хозяйство составляло, как мы видели в большом количестве случаев, лишь один важный источник национального дохода России этого периода. Торговля, и в особенности внешняя торговля, была не менее значимым фактором в русской экономической жизни. В этом отношении многие из блестящих обобщений Ключевского все еще твердо выдерживают недавно обрушивающуюся на них критику. Торговая экспансия нации сама по себе является важным свидетельством распространения «денежной экономики» (как противоположной «натуральному хозяйству») в жизни нации. Относительно Киевской Руси мы знаем, что деньги и торговля играли очень важную роль. Иностранная торговля была изначальным источником богатства высших классов, если даже впоследствии они оседали на земле. Деньги были доступны для торговых и иных сделок за относительно низкий процент.

Кредит, торговля, хранение товаров, банкротство – всему этому киевское законодательство этого периода уделяло значительное внимание. И в области торговли и кредита, равно как и в обороте земли, киевское законодательство питалось византийскими (т. е. по сути римскими) источниками.

Каким же должен быть ответ на вопрос, поставленный в начале раздела? К какой социально-политической формации должны мы отнести Киевскую Русь? Очевидно, что она не была феодальным государством, по крайней мере типично феодальным государством. Но если она не была таковым, то тогда что она собою представляла?

Мы видели, что первые киевские правители мечтали о создании широкой коммерческой империи, которая подхватит традицию гуннов и хазар и одновременно захватит накопленное Византией богатство. В определенном смысле Киевское княжество выросло на той же почве, что и все кочевые и полукочевые империи, которые контролировали по очереди территорию черноморских степей, начиная со скифского периода. Каждая их них пыталась создать связку между северной и восточной торговлей, с одной стороны, и средиземноморской торговлей – с другой. Хронологически последней среди этих западно-евразийских коммерческих империй до формирования русского государства была Хазарская. Именно в лоне Хазарского каганата родился первый русский каганат – Тмутараканский. Киевское княжество было создано Олегом и его преемниками с намерением продолжить и расширить торговую и политическую традицию первого каганата.

Именно на этом историческом фоне можно лучше всего понять истоки киевского «торгового капитализма». Но существовало также значительное различие между раннекочевыми и полукочевыми государствами и Киевским княжеством, поскольку большинство населения последнего имело определенное место поселения, вне зависимости от того, составляло ли его главное занятие сельское хозяйство или лесной промысел.

Следует также отметить, что Киевская Русь даже до обращения ее населения в христианство находилась под значительным византийским влиянием, и оно существенно увеличилось после крещения Руси.

В ряде случаев мы уже отметили зависимость киевского режима от римского законодательства. Национальная экономика Римской империи может быть названа в определенном смысле капиталистической; особенность римского капитализма состояла в том, что он, по крайней мере частично, базировался на рабском труде. Римская экономическая система, равно как и римское право, продолжали существовать при различных исторических обстоятельствах и со значительными видоизменениями в Византийской империи. С течением времени тенденции феодализации становились более и более выраженными в византийском имперском режиме. Но до его первого падения во время четвертого крестового похода (1204 г.) византийская экономика была по сути «денежной экономикой».

Культурно находясь под значительным византийским влиянием, Киевская Русь в экономическом отношении также имела много общего с Византией. Разумеется, мы не можем отождествить киевскую экономику с экономикой Римской империи, или даже Византийской, без оговорок. Киевский «капитализм» не был столь хорошо сформировавшимся, как римский, и киевская цивилизация, хотя и была блестящей во многих отношениях, не соответствовала по уровню римской. Прежде всего она была значительно моложе, если мы можем использовать это выражение в данной связи. В результате в киевской цивилизации оставалось гораздо больше первобытных элементов, нежели в римской. Оставляя в стороне тот факт, что в киевский период русская сельская жизнь находилась на гораздо более низком культурном уровне, нежели жизнь в городах, многие отдаленные районы Киевской Руси не были затронуты новой цивилизацией вообще. В целом элементы древней культурной страны, включая родовые и принадлежащие задруге психологию и привычки, были все еще легко и быстро различимы под внешним слоем новой торговой цивилизации.

Промышленно, а также технологически, Киевская Русь была, конечно, на более низком уровне, чем Римская империя. Киевский капитализм может быть по преимуществу охарактеризован как торговый.

Россия всегда была и остается страной контрастов, и киевская цивилизация с ее соединением рафинированности и первобытности представляет интересный случай. И все же после всего сказанного мы обязаны связать Киевскую Русь социологически не только с типом торговой империи кочевников, но в определенном смысле также с тем типом, высшим выражением которого в классической античности была Римская империя, – с «капиталистической» формацией, базирующейся на рабстве.

Конечно, элементы феодализма присутствовали и постепенно нарастали с начала двенадцатого столетия. Но несмотря на определенное ограничение правового статуса некоторых крестьян, никакого всеобщего крепостничества не существовало в киевский период. Этот процесс «запаздывания» крепостничества был, конечно, одной из характерных граней социального и экономического режима, превалирующего в Киевской Руси.

Мы, таким образом, приходим к заключению, что в десятом и одиннадцатом столетиях существовало значительное различие в отношении социальных и экономических устоев между Киевской Русью, с одной стороны, и Западной и Центральной Европой – с другой. Это различие стало результатом отчасти различного исторического фона, частично же – следствием несхожести социальных и экономических факторов развития в Киевский период, а также византийского влияния в формировании киевских институтов.