Километры саванов

Глава тринадцатая Упавший цветок

Я догнал Элен, потерявшуюся еще при первой суматохе, у монументального подъезда здания. Ее лицо было мертвенно бледно, губы нервно подрагивали.

– Эти люди... эти люди... – потрясенно повторяла она.

– Дорогая, давай поднимемся наверх. Тебе будет полезно выпить.

Я увлек ее к лифту, в то время как на улице полицейские оповещали о своем прибытии мощным приближением свистков и сирен.

С риском повторить проделанный Виктором Марселленом путь они целой массой наклонились над балюстрадой, глядя с террасы вниз, на улицу. В плотном окружении Марк Кове только что не проводил пресс-конференцию. Черты его лица были искажены.

– Ну и что? – спросил я. – Это и был ваш сюрприз?

– Черт возьми! – выкрикнул он. – Я же вам ясно сказал, что он сноб!

– Да, пожалуй!

– Варвар! Он даже не оставил Роже времени сделать снимки...

Он показал на стоявшего рядом фоторепортера с болтающимся в руках, ненужным, как накладной воротничок на курице, "роллейфлексом".

– У него еще есть время спуститься и сделать снимок, – сказал я. – Марселлен больше двигаться не будет...

– Не об этом остолопе речь...

– Эй, Кове! – крикнул кто-то с порога бара. – Шефу тебя срочно требует.

– Боже мой! – дернулся мой приятель. – После подобной переделки он способен снять с полосы мою статью...

Спортивным шагом помчался он к своей начальственной обезьяне. В ожидании его возвращения я провел Элен к стойке и сам подал ей напиток покрепче. Стоявшая за стойкой между двумя букетами цветов буфетчица стала почти невменяемой. Публика была возбуждена до крайности. Бородатая жердь высказала предположение, что Марселлен покончил с собой. Любовные переживания. Он застал его романтически мечтательно склонившимся над цветком меж пальцев. Клинический симптом. Буфетчица смогла, заикаясь, вставить, что эти цветы он сам сделал и подарил ей... В эту минуту из лифта, будто джинны из бутылки, вышло четверо полицейских, что существенно превышало его предельную нагрузку. Двое в мундирах, двое в штатском. Они начали с проверки документов у всех присутствовавших, приказали никому не уходить и вышли осмотреть террасу. По возвращении самый пожилой из инспекторов обратился ко мне. Ему внушало доверие то, что я частный детектив, приятель комиссара Фару. На этот раз ему не повезло. Я не мог быть ничем ему полезен. И понятно, почему. Он занялся другими почтенными клиентами. Самую исчерпывающую информацию ему сообщила хныкающая и заикающаяся буфетчица.

– Уже больше месяца, как я не видела господина Виктора, – сказала она. – Он выглядел взвинченным и в какой-то момент вышел на террасу. Затем прибыли господин Кове с дружками, и все они собрались здесь. На террасе никого не оставалось. Конечно, кроме господина Виктора. Пока я подавала, еще двое мужчин прошли на террасу. Ох! Долго они там не оставались. Они почти сразу же оттуда вихрем выскочили. "Сматываемся, – сказали они. – Какой-то дурачок акробат выпрыгнул на улицу!" И они мигом убрались.

Пока инспектор уточнял кое-какие подробности, Элен оттянула меня в сторону.

– Этих людей я видела, – прошептала она. – Видела, как они выходил. Они нырнули в машину. Трое или четверо держались вокруг одного. Из них я признала двоих. Двоих с улицы Монторгей.

Мы так и не увидели больше Марка Кове, и пройдет много дней прежде, чем мы снова с ним встретимся. После того, как полицейские нас отпустили, мы вернулись прямо в агентство. Меня глубоко расстроило, что я так и не побывал у бедняжки Кло – необходимость в моем визите отпала.

– Значит, Элен, это были бандиты с улицы Монторгей?

– Да.

– И закадычные друзья Кове? Надо, чтобы этот амиго выложил мне все начистоту. Тем временем напрашивается такой предварительный вывод: парни, которые хотели навесить на меня убийство Марион, сбросили Марселлена с высоты восьмого этажа. Вы были правы. Все эти убийства, должно быть, взаимосвязаны. Так или иначе они пересекаются... и плодятся. Но загадку это отнюдь не разгадывает, а? К счастью, сейчас мы узнаем, разглашением каких документов угрожали Левибергу. Одной головоломкой меньше...

К удивлению Элен я извлек искусственный ирис:

– Билл Ирис... Глупая и неудачная игра слов. Билл – это Уильям. А Уильям Ирис, с поправкой на произношение...

– ...имя автора детективов Уильяма Айриша!

– Очень ценимого нашим Виктором жанра. Этот парень считал себя страшно хитрым. Потрогайте эту сплетенную из железной проволоки плотную ножку.

– Внутри что-то есть?

– Ну конечно. Или документ, который нам нужен, или подсказка, где его найти. К несчастью для Марселлена, он изготовил много одинаковых цветков, и потом уже сам не помнил, в котором все укрыл. Говорю вам, маленький хитрец! К его вящему бешенству, в цветах, остававшихся у Кло, ничего не оказалось, и он отправился на улицу Реомюра забрать свой подарок блондинке. Она его еще не выбросила на помойку. Удача Нестора Бурма, который сейчас разобьет этот горшочек с ирисами...

Когда передо мной оказалась смешная кучка обрывков бумаги и тряпочек, я смахнул и Билла Ириса, и все свои вздорные предположения ко всем чертям.

В украденном у покойника цветке не содержалось никакого документа.

От огорчения я протяжно выругался.

К счастью, под нашими окнами разносчик газет испускал поистине нечеловеческие хриплые вопли:

– Особый выпуск... покупайте "Сумерки"... Сенсационное сообщение...

Я вышел купить газету. На первой странице набранная огромным шрифтом взрывалась бомба Кове, о которой в баре Национального общества парижских издательств никто не смог сообщить ни мне, ни полицейским ничего определенного:

ТОЛЬКО У НАС.

ВРАГ ОБЩЕСТВА? НЕТ! МЕНЯ ПОРОДИЛИ ЖУРНАЛИСТЫ, заявляет нашему сотруднику МАРКУ KOBE Анри ПЕРОННЕ, которого разыскивают все полицейские службы страны...

Пришло время, писал в сводке журналист-выпивоха или его главный редактор, покончить с некоторыми легендами. Правда ли, что Перонне – гангстер, каким нам его описывают? Наши читатели смогут судить сами. В любом случае, ложь, что он недоступен. Наш журналист Марк Кове, стремящийся к получению объективной информации, живо интересуется криминальными делами. И т. д.

Объективность! Скажите-ка! Интервью на три колонки убористого текста содержало оправдание и защитительную речь pro domo sua бандита. Оказывается, это был святой человек, невинная жертва. Лишь завистники и более ловкие злодеи приписывали ему то и сё. Он отрицал, что сотрудничал с гестапо, и вот доказательство: его высылка. Время от времени текст отсылал к фотографии, которая не была воспроизведена. Той славной фотографии, которую подручный Кове, Роже, должен был сделать на террасе или в баре. В спешке со спецвыпуском в текст не было внесено никакой правки. Тем не менее статью иллюстрировало извлеченное из архивов изображение гангстера. Именно его описывал мне Флоримон Фару – седые волосы, очки в роговой оправе, сросшаяся со щекой мочка правого уха, скорее бизнесмен, чем гангстер. Мне он никогда на глаза не попадался.

Хотя я никогда его не встречал, похоже, наши дороги часто пересекались. Именно он был организатором кровавой западни на улице Монторгей, Он спустил Марселлена с восьмого этажа. И он был инициатором схватки на улице Сен-Дени, в которую я, помимо воли, оказался вовлечен. Какая-то расплывчатая, беглая, неопределенная идея промелькнула у меня в голове. Слишком расплывчатая. Когда я попытался за нее ухватиться, она ускользнула, забылась. Я показал Элен рожу Перонне:

– Один их тех?

– Нет, – решительно отвергла она.

– Был ли он среди тех, кто вихрем выскочил из здания?

– Его я не видела. Но раз он вожак, остальные должны были его окружать.

– Несомненно. Прочитайте статью Кове и сформулируйте мне ваше мнение.

– Ну что же, – закончив читать, сказала она, – это все тот же дерзкий и ловкий журналист, каким мы его знаем...

– Ловкий! – усмехнулся я. – Вроде Марселлена. Вздор, что он в одиночку разыскал убежище Перонне. Тот сам должен был проявить инициативу, потому что статья его чем-то устраивала. Вот он действительно ловкач. Его высказывания пересыпаны грязными намеками, понятными только полицейским, которые, тоже будучи большими умниками, бросятся по ложным следам". Впрочем нам на все это наплевать. Но одно мне становится очевидно в этой истории: сей журналистский подвиг отнюдь не понравится Фару. И он пристально заинтересуется приятелями Кове. Особенно одним приятелем. Пока не явились фараоны, Элен, бежим отсюда.

Мы отправились перекусить в отдаленный ресторан. Подкрепляясь, я ознакомился и с заметкой, посвященной смерти Марселлена. По твердым свидетельствам, несчастный юноша, по неизвестной причине, взобрался на балюстраду в дальнем конце террасы и сорвался.

В ресторан забежал разносчик газет, от стола к столу предлагая сенсационный выпуск "Сумерек".

– У меня он уже есть, – сказал я ему.

– Не это издание. Оно только что вышло.

Интервью Перонне все еще оставалось на первой странице, но взгляд привлекала взятая в рамку фотография. Доставленный на Набережную ювелиров, чтобы дать разъяснения о двусмысленных особах, описанных буфетчицей, Марк Кове проявил поразительное профессиональное достоинство и на допросах не открыл рта до выхода в свет первого специального выпуска. А к этому моменту его больше и не просили его открыть. Взявший расследование в свои руки, и руки суровые, взбешенный комиссар Флоримон Фару задержал Марка Кове по обвинению в укрывательстве преступника.

– Пахнет жареным, – сказал я Элен, выходя из ресторана.

– Наверное, и вам следует пошевелиться, – заметила она.

– Не так ли? Нестору просто нельзя не всыпать свою щепотку соли в это дело. Хотя бы ради чести...

– Именно так, – улыбнулась она. – Хотя бы для того, чтобы искупить ваши выводы об имени Уильяма Айриша, которые никак не назвать удачными.

Я сжал зубами чубук трубки:

– Ах, так? Значит, вы смеетесь надо мной? Ну ладно. Боже мой! Не для того, чтобы приколоть их к бутоньерке, Марселлен вернулся за цветами. Который час? Девять? Немедленно едем к Кло. Вы со мной. Прежде всего потому, что я вам плачу; во-вторых, чтобы разведать дорогу из-за сыщиков. И наконец, потому что вы сумеете куда лучше меня утешить бедняжку, которая, наверное, выплакала глаза над его прахом...

На улице Сент-Фуа путь был свободен, но, как мы и предвидели, Кло горевала, когда как ее старая тетка вроде бы была в ином настроении: про себя, очевидно, она думала, что шуту и мошеннику воздалось по заслугам.

– Я узнала... – рыдала молоденькая работница, подняв ко мне свое залитое слезами милое личико, – Неужели... он покончил самоубийством из-за меня?

– Не говори глупостей! – буркнула старуха.

– Он испугался и оступился, – сказал я.

Я брякнул это просто так. Первые пришедшие мне на ум относительно утешительные слова. Но потом... Я перешел к ирисам. Узнал, что существовал еще один, опять-таки творение его умелых рук – поистине мастер на все руки! – и тот ирис она хранила в мастерской, среди своих личных вещей.

– Мне он нужен, – сказал я. – Идем будить вашего сторожевого барбоса...

– Ох! Нет нужды, – произнесла она. – После сегодняшнего потрясения я взяла отпуск и принесла домой весь мусор из своего стола...

Искусственный цветок я вырвал у нее из рук.

– Но что же вы делаете! – воскликнула она. – Это же память...

– Я его потрошу, – сказал я, отодвигаясь за пределы досягаемости.

– Все обезумели, просто обезумели, – вздохнула старуха, призывая в свидетели поручни своей коляски.

– Вот! – торжествующе возгласил я, – Уильям Айриш все-таки что-то значил, Элен.

Между двумя слоями бумаги и ткани, обмотанных вокруг стержня и плотно прижатых железной проволокой, показались два фотооттиска и один негатив.

– Но что это такое? – воскликнула Кло.

– Странный малый, – сказала старуха. – Абсолютный ПСИХ...

– На этом он намеревался разбогатеть, – произнес я.

На фотографиях и негативе были видны двое погруженных на улице в сердечнейшую беседу мужчин. Рене Левиберг и Анри Перонне.

– А он совсем не скрывается, – заметил я. – Элен, только их не потеряйте. Похоже, он специально позирует, чтобы получше было видно его столь характерное ухо, которое из осторожности ему следовало бы укрыть. Странно...

– Да, – сказала Элен. – Обычно такие сделанные исподтишка фотографии...

– Черт возьми! Кло, малышка Кло! Ведь вы мне рассказывали, что у Марселлена был приятель – уличный фотограф?

– Он не был его приятелем. Так, знакомый. Я его видела только раз. Нет, дважды. Один раз, когда он сделал фотографию, на которой мы вместе, я ее вам показывала. А второй раз... да, припоминаю, во второй раз он передал Виктору пленку.

– Как выглядел тот фотограф? Он не был брюнетом, корсиканского типа?

– Но я думаю, что он и есть корсиканец. Его фамилия оканчивается на и.

– Паолици. Эмилио Паолици?

– Не помню его имени. Но Паолици – его фамилия. Это точно. Она врезалась мне в память, потому что одно время я обедала у ресторатора с той же фамилией...