Километры саванов

Глава вторая Горящая тряпка

Здание не было видно за километр, потому что с улицы Постящихся нет такого широкого обзора, как с площади Согласия, но, оказавшись перед ним, его нельзя было не заметить и не признать, что в данном случае не может быть и речи о торгующем из-под зонта отрезами уличном разносчике. Шесть этажей. Фасад шириной в устье реки изрезан высокими и многочисленными окнами. И на каждом этаже – длинное панно из черного мрамора или какого-то похожего материала, на котором золотыми буквами начертано: ТКАНИ БЕРГЛЕВИ. Сукна, шерстяные ткани, ситцы, шелка. Опт. Полу-опт. Левиберг сын. Фамилия Левиберг повторялась несколько раз. Очевидно, что этот малый гордился своей фамилией и никогда не обменялся бы ею с Дюпонами. Рядом с подворотней стоял крупный черно-желтый грузовик с надписью ПЕРЕВОЗКИ ТБРЛ по бортам. Еще одно предприятие, принадлежащее Рене Левибергу, имя которого соседствовало с названием фирмы. Должно быть, и на скроенных из собственных тканей пижамах, используемых господином Левибергом, с лицевой стороны, крупными буквами, написано его имя, как на халатах у боксеров или на куртках служащих бензоколонок. Или же у меня сложилось весьма неточное представление о персонаже.

Я вступил под свежеокрашенный свод, и сильнейший запах грунтовки ударил мне в нос. Во дворе складские грузчики переносили тюки. Перед застекленной кабинкой довольно пожилой мужчина в фуражке грустно выслушивал то, что ему кричал в ухо сидевший там страж.

– Сколько раз тебе надо повторять? – орал цербер. – Ты же вчера приходил. Ничего не изменилось. Ни-ко-го не на-ни-ма-ют. Папаша, ты родного языка не понимаешь?

Человек в фуражке не настаивал. Ссутулившись, он потащился попытать счастья в другом месте. Стареть скверно. Ищешь работу и не находишь, и любой малый с гарантированной миской супа может на вас наорать. Паршивая сторожевая собака вышла из своей конуры как раз в тот момент, когда я проходил мимо. У занятых в этом ремесле обычно мерзкие морды, но этот тип побивал все рекорды. К тому же он брюзжал, что его отнюдь не украшало. При моем появлении он счел бесполезным остановиться и продолжал что-то ворчать, измеряя меня взглядом.

– Что такое? – наконец изрыгнул он.

От него несло перегаром. Если такой цапнет, может заболеть голова, как после перепоя.

– К мадемуазель Левиберг, – сказал я. – К мадемуазель Эстер Левиберг.

– А зачем?

– По личному вопросу! – сухо ответил я. – У меня назначена встреча с мадемуазель Левиберг. Сообщите ей обо мне или подскажите, где ее найти, но сделайте либо то, либо другое. Меня зовут Бурма.

– Простите, сударь, – произнес он, явно смягчившись. – Все эти безработные... Они меня донимают и заводят...

– Прощаю, прощаю... Годы берут свое.

– Что? Ах да! Наверное, так... гм... Мамзель Левиберг – это не мое дело. Мое дело – отсылать подальше тех, кто воображает, что здесь, как на заводах Рено, не перестают набирать. Мое дело...

Он решительно передернул плечами.

– ...Простите, сударь, – повторил он. – Работа такая. Так как вас?

– Бурма. Нестор Бурма.

Он закрылся в своей конуре, поиграл с внутренним телефоном и сказал, что мадемуазель Левиберг меня ожидает. И добавил, где. На пятый этаж мне пришлось подняться пешком, потому что, хотя и существовали грузовые подъемники, установить лифты забыли. Во всяком случае противный привратник не смог указать мне ни одного подобного механизма. Мне было наплевать. Я взлетел по лестнице, перескакивая через две ступеньки, чтобы доказать себе, что все эти истории со старением, хотя и заставили меня немного расхандриться накануне, и только, по-настоящему Нестора Бурма не задевают.

Эстер Левиберг приняла меня в гостиной, которая вполне сошла бы за выставочный зал антиквариата. Она была загромождена картинами и массивной мебелью разных стилей, причем того уровня, когда каждая ножка стоит целое состояние, хотя меня лично такая обстановка никогда не вдохновляла. Да и холсты не принадлежали к числу тех, которые вызывают мой восторг, но их мне было трудно разглядеть, потому что комната была погружена в полумрак из эстетических соображений, которые легко понять. Но это не делало ее приветливее. Эстер Левиберг причесалась под кинозвезду Веронику Лейк. Тяжелая масса эбеновых волос скрывала обожженную часть лица. Как и накануне, она была в темном платье, которое больше напоминало мешок, чем изделие знаменитого модельера. Меня охватила огромная жалость, и я почувствовал себя не в своей тарелке. Преисполненный решимости говорить мало, но по делу, я приступил к нему тотчас же, как только было покончено с общепринятыми взаимными приветствиями. Есть ли у нее доказательства, что Морено вернулся? Она начала юлить, что меня не удивило. Она пригласила меня сесть на что-то вроде скамьи резного дерева, которая стоила несомненно дороже, чем плетеные кресла кафе "Флора", но была много жестче. Затем позвонила и велела явившейся служанке принести напитки, любезно позволив мне закурить трубку (что я сразу же и сделал) и узнав, каковы мои ставки. Я ей сказал.

– Давайте сразу же утрясем этот вопрос, – предложила она тоном делового человека, идущего прямо к цели.

Из-под подушки кушетки, на которой она устроилась, она извлекла пачку банкнот и передала мне. Увидев мою нерешительность, она прошептала:

– Ведь вы же брали деньги у Алисы.

Молча я принял пачку. Покинуть Алису, чтобы встретить Эстер, нырнуть в прошлое, превращавшее в муку сегодняшний день, – подобный ущерб требовал денежного возмещения. И оно не разорило бы "Ткани Берглеви". К тому же я чувствовал себя спокойно. Ведь в любом случае они повысят цены на носовые платки, к которым прибегают те, кто еще не выплакал все свои слезы. Я повторил свой вопрос:

– Какие у вас есть доказательства, что Морено вернулся?

– У меня нет веских доказательств... интуиция... Ах да! Недавно получила письмо. Анонимку.

Она выпотрошила добрую дюжину ящиков, так и не выловив упомянутое письмо.

– Посмотрим, посмотрим, – бормотала она, возвращаясь в свой темный угол. – Посмотрим, ведь не напрасно же я так разволновалась... мне решительно показалось...

Нервно ломая пальцы, она снова заговорила об интуиции, которая ее не обманывает, но ничего не уточнила. Я собирался ее успокоить и уже был готов вернуть ей деньги и сказать, что она может не опасаться Морено, который умер вечность назад, когда некто неожиданно положил конец моим поползновениям к честности и откровенности. Я почувствовал, как за спиной колышется гардина. Из-за нее вынырнул персонаж, излучавший сердечное тепло, которое обеспечило успех стольким тюремным воротам. Он был в элегантном, хорошо скроенном сером костюме делового человека после заседания административного совета. Коренастый, лысый, хорошо выглядевший для своих пятидесяти лет. Он был ярко выраженного семитского типа, и у него были глаза Эстер, но мигающего образца. Он не внушал симпатии. Лично мне он никогда не нравился.

– Извините меня, – произнес новоявленный.

У кого какой стиль. Он смотрел на меня без малейшего дружелюбия. Я встал.

– Здравствуйте, сударь, – приветствовал я его, чтобы не уступить ему в лицемерии.

Он прикусил губу, оглядел поднос с напитками, а потом направил свой взгляд ночной птицы на хозяйку дома:

– Ты меня звала? Эстер засмеялась:

– Нет, мой дорогой братец. Но это ничего не значит... Не уходи, – пискнула она, когда тот сделал вид, что хочет удалиться.

Она приподнялась на своих располневших ногах:

– В любом случае, мне хотелось бы представить этого господина. Старый друг, которого недавно встретила. Мой давний друг... господин Нестор Бурма... Господин Рене Левиберг...

Я поклонился. Он не шелохнулся, не протянул руку.

– ...Ты, конечно, припоминаешь его, Рене...

Последние слова она произнесла свистящим голосом.

И продолжала:

– Сейчас он частный детектив, а в то время он был... он был... всего лишь – она замолкла, а потом закончила с изрядной долей коварства – ...другом Жоржа Морено.

Торговец текстилем вздрогнул. От ярости его лицо побелело. Его орлиные черты застыли. Тяжелые веки замигали быстрее.

– Тебе бы следовало знать, что вспоминать об этом Морено мне так же приятно, как о Гитлере! – выкрикнул он глухим голосом.

– А вы злопамятны, сударь, – заметил я. – Я имею в виду Морено.

Он испепелил меня взглядом и ответил:

– Да, сударь. И тем хуже, если вам это не по душе.

– Злопамятство! – засмеялась Эстер. – Это семейная добродетель, которую мы тщательно взращиваем.

– Я не злопамятен, – сказал я не очень убежденно.

– Да вот пример. Некогда, в те времена, о которых вспоминает ваша сестра, вы, не сумев разыскать для своего кулака лицо моего друга Морено, решили облагодетельствовать меня, излив свой гнев на мою физиономию...

– Возможно.

– Точно. Так вот, видите ли, сударь, я забыл о том столкновении. Припоминаю его только сейчас, в вашем присутствии. Успокойтесь. Все забыто.

– Вы исповедуете прощение обид? – насмешливо спросил он.

– Называйте это так, как вам будет угодно.

– Вы добрый, замечательный христианин, мой дорогой Бурма, – усмехнулась Эстер.

Я улыбнулся:

– Кюре моего прихода не разделяет ваше мнение... И обернулся к Левибергу:

– ...А Морено не разделял всех моих убеждений. Это мстительный упрямец и, если он вернулся...

– Что?

Его словно током пронзило, и несмотря на скверное освещение, я заметил в его мигающих глазках вспышку страха. Он рявкнул:

– Это еще что за история?

– Он вернулся, – вмешалась Эстер. – Я тебе ничего не говорила, потому что не видела его, но знаю, что он вернулся. И обратилась к господину Бурма, чтобы он нас защитил.

Он взял себя в руки:

– Это что-то новенькое. Теперь ты нас берешь под свое крыло? Я не нуждаюсь в защите, – сухо добавил он. – И сумею защитить себя сам. Один раз я его сломил. Сломлю и сейчас.

– Он упорен, – повторил я. – Человек, который без колебаний пожертвовал своим мизинцем, чтобы раздобыть сто франков, которые дали бы ему возможность воссоединиться с любимой женщиной, способен на все.

– Что вы хотите сказать?

– Расскажите ему тот случай, господин Бурма, – попросила меня Эстер нежным голосом, с предательской нежностью мыльного пузыря.

Я подчинился. Мне отнюдь не было неприятно, совсем даже наоборот, слегка припугнуть господина Рене Левиберга. Он выслушал мой рассказ, ничем не выдав своего волнения. Когда я закончил, он долго и молча, словно завороженный, вглядывался в свою правую руку. Он раскрыл ладонь, раздвинул пальцы, снова их сжал. Может быть, вся эта гимнастика имела для него какой-то смысл. Для меня же, если можно так сказать, это был текст на иврите. Наконец он засунул руку в карман, как если бы она ему мешала.

– И чего же мы ждем от этой беседы? – хмуро спросил он.

– Да, боюсь, ничего, – вздохнул я. – Но язык ведь служит для того, чтобы им пользоваться, не так ли?

Он пожал плечами.

– Мое время дорого, – буркнул он.

И произнеся эти решительные слова, извлеченные из сборника истин для мудро управляемых предприятий, он круто повернулся на своих каблуках и исчез за гардиной, без лишних церемоний*

– Ну и вот, – сказала Эстер.

Больше она не усмехалась. Ее голос изменился. Побледневшая, усталая, она обхватила руками голову и зашептала:

– Одни неприятные сцены... одни...

По ее телу пробежала дрожь, и она тихо заплакала. Подойдя, я похлопывал ее по плечу и нашептывал всякие утешения, но весьма безуспешно, Наконец она затихла, нашла платок, вытерла слезы и в паузе между всхлипом и тяжелым вздохом пожаловалась мне, что все эти неприятности ее издергали, что ее нервы на пределе.

И все такое прочее. Я плеснул в ее стакан немного воды, заставил выпить, а себя вознаградил аперитивом, чтобы смягчить удар. Немного переждав, я сказал:

– Послушайте, Алиса. Отныне вы моя клиентка. Что мне надлежит предпринять? Имей я чуть больше сведений, это бы очень помогло в направлении... Но, может быть, всем тяжело продолжать этот разговор?

Она ответила не сразу. Наконец сказала:

– Да. У меня нет сил. Но приходите снова. Приходите, когда захотите. Мне бы хотелось, чтобы вы посещали меня почаще. Из сострадания к той, кем стала Алиса...

– Это письмо...

– Я поищу его... Не может быть, чтобы я его затеряла... Я его обязательно найду...

– Конечно, – живо поддержал ее я.

Она снова начинала заламывать себе пальцы. Мне было бы трудно еще раз выдержать это зрелище.

– И я охотно зайду еще раз, но мне кажется, что ваш брат... гм...

Она горько улыбнулась:

– Сейчас на дворе не 1930 год.

Она пригладила свои волосы там, где их плотное черное руно укрывало раны от ожогов.

– И с годами я оплатила право самой выбирать себе друзей. Уж не боитесь ли вы?

– Вашего брата?

– Да.

– Послушайте...

– Так вы загляните снова? Точно?

– Точно.

– И не задерживайтесь. У меня такое ощущение, что дни мои сочтены. У меня больное сердце, – добавила она томным голосом. – Подождите. Вы слышите, как оно бьется... так сильно... так сильно...

Она схватила мою руку и прижала к левой груди. Классический прием. В замешательстве я ее отдернул, хотя от нее, по-видимому, ждали упражнений по исследованию сердцебиения.

Эстер проводила меня до лестницы. Мы проходили мимо библиотеки, в открытых дверях которой я заметил человека, который рассматривал стоящие на полках книги. Шум наших шагов заставил его обернуться.

– Здравствуйте, мадемуазель, – вежливо произнес он.

– Добрый день, господин Бонфис, – ответила она. – Не знала, что вы в доме.

– Меня вызвал господин Левиберг.

– Мой дорогой Нестор Бурма, представляю вам господина Жерара Бонфиса, – сказала Эстер. – Он друг моего брата, с которым познакомился в одном из лагерей. И мой хороший друг.

Тот мягко заметил:

– Вокруг вас – только друзья, барышня.

Брюнет во цвете лет, хорошо сложенный, элегантно одетый во все темное. На обветренном лице поблескивали светлые глаза. К уху прикреплен перламутровый слуховой аппарат, проводок от которого исчезал за шелковым платком в нагрудном кармане.

– Господин Нестор Бурма? – воскликнул он, протягивая мне руку. – Кажется, я уже слышал ваше имя.

– А меня, – улыбнулся я, – мучает вопрос, где я мог видеть вас раньше.

В его зрачках мелькнула тень досады. Когда он заговорил, в его голосе звучало раздражение:

– Меня бы это удивило. Мы вращаемся в довольно разных кругах.

– Ведь здесь же мы встретились.

Смеясь, он согласился:

– Это верно.

Затем мы обменялись еще несколькими фразами, банальность которых надежно проверена, и расстались. Эстер опустилась со мной до нижнего этажа и лишь там отпустила. По пути мы встретили служащего, который окинул нас игривым взглядом.

На улице Постящихся я влился в толпу трудового люда, вызволенного из своих контор и мастерских наступлением полуденного обеденного часа. На углу улицы Монмартр я оглянулся, чтобы бросить прощальный взгляд на шесть этажей "Тканей Берглеви". Тоскливый дом, воняющий грунтовкой, новым сукном и пылью. Дом, куда, наверное, я никогда не приду снова, как бы горячо того не желала Эстер. Так вот что такое зов плоти, да? Почему, отвлекаясь от этой особой стороны вопроса, она так настойчиво добивалась, чтобы я заглянул к ней снова? Вероятно, потому что мое посещение определенно вызвало бы недовольство ее брата, а она хотела ему всячески досадить. Может, что-то здесь было для Нестора Бурма, но при нынешнем раскладе мне сложно было в этом разобраться.

Мои размышления были прерваны. Я увидел Бонфиса, который приближался с намерением поговорить. Со смущенным видом он обратился ко мне:

– Мне кажется, мы действительно уже встречались, господин Бурма, и я... гм...

– На улице Сен-Дени, в день фейерверка, за автомашиной.

– Не думал, что я так хорошо запоминаюсь. Должно быть, из-за этого аппарата...

Он подергал проводок своего слухового устройства:

– ...Конечно, я вас узнал сразу же... хотя в руке у вас сейчас не было пистолета. Поймите меня правильно, вы разбудили во мне любопытство.

– В тот день вы сыграли со мной злую шутку. Какого черта вы настучали на меня фараонам? Они меня взяли.

– Это был не я, – запротестовал он. – Доносы – не мой стиль. Наверное, не я один заметил ваш маневр...

– Не будем больше об этом говорить. Все обошлось.

– Тем лучше. Надеюсь, что и для меня все останется без последствий. Беда – это, пожалуй, слишком сказано, но все же... Дело вот в чем. Могу я быть с вами откровенен? Я дорожу дружбой Левиберга. Она полезна. Она скреплена концлагерем, где мы познакомились, но он напичкан предрассудками. Поглощен делами и ненавидит скандалы. Если бы он узнал, что я бываю в местах с дурной репутацией... Боже мой, этот человек – из дерева. А я – нет. И я – не его сестра.

– А при чем здесь его сестра?

– Э-э-э... Нет, ничего. Ничего.

Я настаивал, и в конце концов он признался, правда с оговорками и экивоками, что она нимфоманка и мифоманка. Впрочем, для меня это не было новостью.

– Иначе говоря, у нее есть все чувства, кроме одного – чувства правды.

– Точно, – хмыкнул он. – Забавно, что вы это сказали. Не забуду этого выражения. Ладно. Заметьте, она порядочная баба, но... Для почтенной репутации дома Ливебергов ее заскоки более опасны, чем мои, но она – его сестра. С ней он не может быть слишком строг, во избежание скандала, тогда как со мной... Так вот, я бы предпочел, чтобы он не слышал, что я...

– У меня нет ни малейшего повода сообщать ему о ваших проказах. Ни ему, ни... его сестре.

Я подчеркнул последнюю часть фразы. Может, он с ней спал? Он не моргнул и глазом.

– Тем лучше, – произнес он. – Спасибо.

Он протянул мне руку, и мы распрощались. Я продолжал идти своей дорогой. Направление – бар на открытом воздухе газеты "Франс-Суар". На улице Реомюра я задержался, чтобы поглядеть на фотографии, выставленные в витринах газеты "Паризьен либере". Я любовался рожей привратника, который только что получил приз почетной метлы, титул самого любезного дворника столицы, когда за моей спиной, вслед за скрежетом тормозов, какой-то тип выкрикнул одно из тех словечек, которые не принято произносить в почтенном обществе. Красный от ярости пешеход стандартного образца разъяснял водителю, что он думает о его манере вождения. Водитель находился за рулем "плимута" и чуть было не раздавил пешехода. Он выглядел взвинченным, но не отвечал на выпады. Господин Рене Левиберг, немногословный по природе, видимо, истратил на меня запас крепких выражений. Но в конце концов обе стороны дали задний ход, да и автомобильные гудки со всех сторон набирали силу, так что пешеход плюнул, и Рене Левиберг покатил дальше.

Немного не доходя здания, которое по заказу Леона Байби было построено для газеты "Энтрансижан" на месте старого Двора Чудес, и где сегодня, помимо других изданий и типографий, нашли приют также "Франс-Суар", "Франтирер" и "Сумерки", я вновь увидел тачку моего миллионера, припаркованную у небольшого сквера. Я как раз входил в холл Национального общества парижских издательств (НОПИ), когда Левиберг вышел из помещения, отведенного для приема частных объявлений. Мы почти следовали друг за другом. Не обратив на меня ни малейшего внимания, он вышел на улицу. Со своей стороны, я поднялся в редакцию "Сумерек" в надежде, что мой кореш, известный журналист Марк Кове, пригласит меня с ним пообедать, но Кове – из тех людей, которые подобные намерения чуют за версту. К тому же, он готовил репортаж в отдаленном пригороде. Я вошел в лифт, направляясь к бару на восьмом этаже, и устроился с аперитивом на залитой солнцем площадке, откуда виден весь Париж. После 1944 года немало мелкотравчатых Растиньяков приходило сюда помечтать. Замечтался и я. Стоило это недорого.

Морено погиб в Испании. Самого тела я не видел, но то, что его казнили франкисты, мне сообщил надежный товарищ вскоре после появления статьи-некролога в "Либертере". Похоже, Левиберг этого не знал, как не знала и Эстер. А может, она и знала? Но, так или иначе, положение оставалось прежним. Морено не мог вернуться. Это противоречило бы всяческим материалистическим убеждениям. Анонимка же, если она существовала, могла быть делом рук скверного шутника, знающего об ошибке молодости еврейки. Если ее не существовало, значит, Эстер использовала Морено в качестве предлога, чтобы восстановить со мной отношения и приобщить к своему дому, к своей семье. Так передо мной возникло несколько вполне нешуточных вопросительных знаков. Я их перемешал, и число их принялось умножаться. Я остановился, потому что в конце концов это стоило бы мне головной боли.

Но беда в том, что у меня был недостаток, всегда вынуждавший заниматься тем, до чего мне не было дела, и я не мог удержаться от мысли, что, может быть, следовало бы поближе присмотреться к дому Левибергов, причем за спиной самой Эстер, с тем, чтобы отплатить откровенностью за откровенность, одновременно оправдав ее расходы. Жаль, что у Левибергов не набирали рабочих. Я бы постарался внедрить к ним кого-нибудь. Но найма не было и... Забавно... Никого не нанимали, однако Левиберг помещал объявления, даже более того, утруждал себя и сам привозил их текст. И это тоже очень забавно.

Я осушил свою рюмку и вновь спустился в редакцию "Сумерек". Меня там знали и, поскольку не было Марка Кове, я обратился к его приятелю. Не знает ли он в отделе объявлений парня, который согласился бы выдать некоторые профессиональные тайны? Приятель Кове, видавший и не такое, не ломался, но откровенно сказал, что не сможет мне посодействовать. Не увенчались успехом и другие мои попытки, Единственное, что мне удалось узнать, пока меня не вытурили вон, так это час выхода в свет объявлений, сданных около полудня. Попадаются же слишком зазнавшиеся сыщики, которые удовлетворяются малым.

Отобедав в одиночестве, я вернулся в агентство и до четырех проболтал с Элен. В четыре моя секретарша спустилась купить "Франс-Сyap", "Пари-Пресс" и "Сумерки". Я погрузился в чтение. На рекламных страницах – ни слова о товарах Левиберга. Впрочем, для помещения такой рекламы не обращаются в отдел объявлений, но я ее все же проглядел. А вот и рубрика мелких объявлений. Четыре страницы в одной газете, три в другой, еще три в последнем листке. Рынок труда – спрос и предложения, выгодные сделки, сдача в наем, разное. И ни слова о Ливеберге. Даже просто о Леви. Или Берглеви. Помимо дома тканей, насколько я знал, он владел и транспортным предприятием. Еще он мог иметь фабрику по производству лифчиков и чего-нибудь другого. Но я был бы удивлен, если бы его имя не фигурировало тем или иным образом в названии предприятия. Он так им упивался. Конечно, речь могла идти о чем-то сверхтайном. Значит, тем хуже для Нестора. Иной раз я мастер отгадывать, но нужна кое-какая помощь. Снова я взялся за газеты, портя свое зрение. Снова ничего. Я уже было стало себя убеждать, что пал жертвой бредовых домыслов, что нервозность Рене Левиберга за рулем решительно ничего не значила, и что если я его и встретил в помещении НОПИ, то лишь потому, что он ухаживал за служащей отдела объявлений, когда у меня возникла мысль основательнее полистать рубрики разное и поиски. Они не заняли много времени, в "Сумерках" я наткнулся на такое объявление:

Леа, Есташ, Вивиана и Иветта. Благие вести от Марсо.

Если в тексте и не было Левиберга, то один Леви, во всяком случае, присутствовал. Леа. Есташ. Вивиана. Иветта. Л. Е. В. И. Может быть, это фантасмагория. А может, реальный след. Требовалось разобраться.

Схватив телефонный справочник, я поискал номер Левибергов и позвонил из телефона-автомата. На микрофон накинул платок.

– Алло! – Ответил типичный голос телефонистки на коммутаторе.

– Пожалуйста, господина Левиберга, – произнес я с южным акцентом.

– Кто говорит?

– Марсо.

– Кто именно?

– Марсо Марсо. Имя и фамилия.

– Если это шутка...

Сухим тоном я сказал:

– Пожалуйста, господина Левиберга.

В трубке зашумело, а потом в моих ушах зазвенел голос Рене Левиберга:

– Алло?

– Говорит Марсо.

– Да.

Удивления не было заметно, но в голосе звучало беспокойство.

– Хотелось бы повидаться.

– Да.

Мне это ничего не говорило, кроме одного: что касается объявления, моя монетка упала орлом вверх. Но говорить больше приходилось мне, хотя лучше было бы наоборот.

– Хотелось бы повидаться, – повторил я.

– У вас есть...

Он умолк. Несомненно, ждал продолжения. Но я был не в состоянии закончить его фразу, впрочем, как и лихо сплясать.

– Да, – ответил я.

– Где?

Где же мне назначить встречу?

Я быстренько перебрал в уме свои бистрократические воспоминания:

– Сегодня вечером. В девять. Кафе на углу улиц Борегар и Торель. Есть?

Как покорен Рене Левиберг! Хотя и с легким вздохом, он отвечает:

– Договорились...

Вдруг я почувствовал, как он весь напрягся, словно учуял ловушку:

– ...Сегодня вечером? Не слишком ли вы торопитесь? У меня нет...

Фраза повисла в воздухе. Я не уступил.

– Сегодня вечером, – повторил я тоном привыкшего диктовать человека.

– Но я вас никогда не видел и... Какая удача!

– Очки, – сказал я. – В руке журнал "Мистер-Магазин". На столе кока-кола.

– "Мистер-Магазин"! – воскликнул он с надтреснутой ухмылкой старого колокола.

Я не ответил, выжидая. Он бросил трубку. Я тоже. Что-то удалось нащупать.