Километры саванов

Глава третья Хорошие адреса и благие вести

На моих часах было десять двадцать. Покуривая трубку, я сидел в полном одиночестве в своей конторе.

Вот уже девяносто минут, как мой однорукий, но отнюдь не беспомощный агент Ребуль и Элен разыгрывали роль парочки влюбленных голубков с почтовой открытки в укромном уголке бистро по улице Борегар. Дав им подробнейшее описание Рене Левиберга, я дал им три инструкции: не читать "Мистер-Магазин", не заказывать кока-колу и, если уж им захочется поразвлечься, использовать фальшивые усы или накладные груди, но не надевать очков. Я подсказал им и как держаться с Левибергом, если тот вдруг объявится. Если уж мне предстояло влипнуть в историю, лучше это сделать с отрытым забралом.

На моем письменном столе зазвонил телефон. Я снял трубку.

– Говорит Ребуль, – сказал Ребуль.

– Левиберг?

– Левиберга нет. Но был типичный фараон, живо интересовавшийся тем, что пили и читали посетители. Он только что отчалил.

– Фараон?

– Или очень хорошая копия. Я сразу же его заметил, как только он вошел. Непромокаемый плащ, мягкая шляпа и окидывающий всех, якобы небрежный взгляд... Что там, фирменная штучка.

– Из наших знакомых?

– Не из моих, во всяком случае. В части не известен.

– В некотором смысле, оно и лучше. Дальше?

– Усевшись, он принялся исподтишка всех рассматривать. Особенно после девяти часов, внимательно приглядываясь ко всем вновь заходящим, особенно к очкастым. Их было двое. К счастью, ни один не читал "Мистер-Магазин". С пять минут назад он решил, что напрасно теряет время. В кассе обменял телефонный жетон и спустился позвонить. Я проследовал за ним. Устроился рядом с кабиной. Меня не было видно, но слышал я все. Похоже, он вызывал номер...

Он сообщил мне две группы цифр. Я их записал.

– ...Они что-нибудь вам говорят?

– Нет.

– Ну ладно. Позвонив, он, не называя себя, сказал: "Никого. Что мне делать?" Он послушал собеседника и заметил: "Ничего похожего". Еще послушав, произнес: "Хорошо. Еду", и это все. Поднялся. Из осторожности я чуточку переждал. Когда же вернулся в зал, он уже слинял. Гм... идеальным, наверное, было за ним проследить, но, что поделаешь! Есть хотя бы номера телефонов, не так ли? Все же лучше, чем ничего, разве нет?

– Действительно, лучше, чем ничего. А кого напоминает ваш персонал?

– В общем, фараона, может быть, достаточно пожилого. И подрабатывающего налево. Ведь работающие инспектора обычно ходят парами, не так ли? Как выглядит? Довольно высокий, слегка сутулый, со складками и морщинами на лице, как у сильно похудевшего человека. Но похоже, он всегда был худощав. У него усы, словно посеревшая зубочистка, и такие же глаза. Кроме того, обычный лоб, обычный нос, обычный подбородок. Ничего примечательного, ничего особенного. К тому же все – серого тона.

В глубинах памяти я поискал, не соответствует ли кто-нибудь из давних знакомых этому описанию. Никто.

– Не знаю такого, – сказал я.

– А теперь, – закончил Ребуль, – я спрошу, как и тот тип: что мне делать?

– И Элен, и вы можете отправляться спать. Но не вместе.

Я положил трубку.

Еще повезло, что это не номер Левибергов. А то круг замкнулся бы.

Я доверял способностям моего агента. Не в первый раз я с успехом пользовался его услугами. Помимо руки он чуть было не потерял на фронте зрение, а восемь месяцев в полном мраке удивительно обострили его слух.

Я позвонил Лефевру, высокопоставленному почтовому чиновнику, которому некогда оказал услугу.

– У меня есть номера телефонов. Мне бы хотелось узнать соответствующие им адреса, – сказал я.

– Срочно?

– Как и все, о чем просят детективы.

– Попробую для вас это разведать. Перезвонить?

– Пожалуйста. Я не двинусь из своего кабинета.

– Допоздна работаете?

– Да.

Он перезвонил, еле сдерживая смех.

– Апрельские шутки, да? – осведомился он.

– С чего вы взяли?

– Да так... Вот ваши телефоны. Первый номер. Госпожа Шарбонель, рантье, бульвар Благовещения. Но не думаю, что она вас заинтересует. Во всяком случае, второй адрес значительно более интригующ. Вышло так, что... гм... Короче, улица Луны. Книжный магазин. Просто книжный магазин, торгующий полицейскими романами, путешествиями и политическими мемуарами. До войны он назывался "Радостные часы", правда, имел специфический уклон. Там заправляла мамзель Люсетта. Возможно, что и сегодня она все еще там. На втором этаже у них очень удобные постели.

– Притон?

– Да, старина, вас это шокирует?

– Похоже, вы неплохо его знаете?

– И это вас шокирует?

– Да нет. Вы холостяк и прилично зарабатываете. Он заржал:

– Да, жалованье у меня хорошее. Хотя то, что я холостяк, не при чем...

– Пожалуй. От чьего имени можно представиться?

– От Робера. Три коротких звонка в левую дверь лавки. Это на антресолях.

– Спасибо.

– Не за что. Веселых развлечений!

Было весьма желательно, чтобы девицы в этом заведении не выглядели так устрашающе, как открывший мне дверь малый. У него были вялая походка и мутный взгляд, которые я всегда замечал у амбалов в притонах.

– Робер, – сказал я.

Сплюнув, он оглядел меня и произнес бабьим голосом:

– Робер говорили в прошлом месяце.

– Пароль у меня от одного старикана, – улыбнулся я. – Если он выбирается сюда раза три за год, это для него великая удача.

– Проходите, – сказал малый. Наверное, следовало соблюдать ритуал.

Вихляя бедрами, он проводил меня в гостиную, где меня встретила помощница хозяйки, грудастая бабища с манерами под актрису Марту Ришар. В строгом темном платье, не обнажавшем ни вершка ее тела, она с видом дамы-патронессы любезно приветствовали меня, осведомилась, что мне угодно, – ведь мне могло быть угодно самое разное, – и, наконец, нажала на невидимую кнопку, вслед за этим в комнату впорхнули пять надушенных куколок, Полный набор. Блондинка, брюнетка, рыжеватая, платиновая и традиционная негритянка, призванная польстить империалистическим замашкам клиентуры. Оставляя в стороне извращения, я честно предпочел бы, чтобы меня представили тому фараону, который в этом неожиданном месте отчитывался в своем поручении. Предпочтение я отдал рыжеволосой. Ее звали Марион. Она была в платье сиреневого шелка, открытом со спины заметно ниже пояса и рассеченном по бокам, с разрезом спереди до пупка. Ее ножки на высоких острых каблуках в нейлоновых чулочках сулили нежнейшее гостеприимство. Юная, смазливая, она явно не хватала звезд с неба0 Мое счастье с нею выглядело почти гарантированные.

Мы уединились в так называемой японской комнате в обществе бутылки, содержащей, вроде бы, шампанское, что, впрочем, еще следовало доказать.

Через какое-то время я притворился простофилей, который внезапно вспомнил, что надо позвонить, и спросил у Марион, есть ли в заведении телефон.

– В лавке, – разъяснила она мне. – Но им пользуется только хозяйка. Мы не имеем права звонить. Как и клиенты.

– Даже такие, как я? Она засмеялась:

– Сюда приходят не за тем, чтобы звонить. Здесь ведь не почтовое отделение.

– Ты права, – решительно согласился я. – Я тебе верю, что здесь не почта. Скорее, контора по сбору налогов. Ты мне нравишься, Марион. Очень нравишься. Не будь здесь так дорого, я бы заходил к тебе почаще. Но цена – как удар дубинкой. Лишаешься половины своих средств... Наверное, у вас полно денежных клиентов, правда? Здесь ведь торговый район. Похоже, что и евреи любят...

Об этом всегда можно спрашивать. Это не выдает безудержного любопытства.

– И евреи и не евреи, – ответила Марион. – Люди, которые тратят деньги не глядя, и люди, которые их расходуют с оглядкой.

– Я принадлежу, пожалуй, ко вторым, – хмыкнул я. – Скажи, а мы вдвоем не могли бы сговориться? Мне противно думать, что из тех монет, что я выложу, тебе достанется всего ничего. Ты живешь здесь?

– Нет. А что такое?

– Ну, я думал... Ты могла бы поработать и дома, правда? Чистая выгода.

Она размышляла над моим предложением, напрягая свой крошечный умишко, и принялась поглаживать один сосок, чтобы облегчить мыслительный процесс. Чтобы его ускорить, я поглаживал второй.

– Знаешь ли, не рассчитывай на дармовщину, дорогуша.

– Марион, я не прошу у тебя скидки. Но противно, что жиреют эксплуататоры. И пить их пойло неохота.

– Ладно. У тебя есть карандаш?

Я передал ей карандаш и клочок бумаги. Она написала номер телефона:

– Это бистро на улице Канавы. Звони мне к двум часам дня, если что. Что-нибудь предпримем. Тебя как зовут?

– Мартен... Спасибо, милашка, – сказал я, забирая карандаш и листок бумаги. – Теперь мы будем, можно сказать, словно муж и жена.

Она рассмеялась. Я тоже. Лучше у нее дома или у кого-то еще, лишь бы подальше от невидимых, но настырных соглядатаев, от надсмотрщицы и штаба, вершащего делами притона. Так мне будет бесконечно проще все у нее выведать... Если, конечно, есть что выведывать. В любом случае рискнуть следует. Если же ничего нет, то свое время я потеряю самым приятным образом. В моем ремесле так бывает не часто.

– А теперь мне пора, – сказал я.

Марион позвонила, тихо распахнулась дверь, и в комнату вошел малый с рыбьим лицом.

– Пожалуйста, сударь, обождите минутку, – попросил он. – Придется пройти через гостиную, а там сейчас посетители, не желающие, чтобы их видели. Это ненадолго.

Действительно, из соседней комнаты доносился приглушенный шум оживленного разговора.

– Разгулялись, верно?

– Тузы. Они приходят ради комнаты пыток, – вздохнул малый, словно сожалея, что его не пригласили на роль выпоротого.

– Вы что, сейчас участвовали в их играх? – спросил я, показывая на рукав его белой рубашки с коричневым пятном размером двадцатифранковую монету.

Он взглянул на него и, нахмурив брови, погрузился в созерцание. Пятно особого коричневого оттенка. Обычно такой цвет дает кровь. Тип сплюнул, а потом с натужным смехом объяснил:

– Готовил им томатный сок и запачкался. Уж не думаете ли вы, что их действительно стегают до крови? Сойдет и искусственная кровь...

Он напряг слух. Где-то вдали звякнул звонок.

– Вот и все. Можно идти, сударь. Спокойной ночи, сударь.

И снова я оказался на пустынной улице Луны, без единого прохожего, где не было видно даже кошки, даже лунного луча. Шум бульваров долетал сюда, затихая на ее покатой мостовой. В двух шагах от весьма специфического книжного магазина черной массой на темном фоне ночи возвышалась церковь Благовещения. Привкус святотатства смешался на моих губах с остатками духов Марион. Я прошел до точки известной торговки булочками, ныне отсутствующей, а потом вернулся назад и укрылся в подворотне, напротив притона. Я не знал, чего или кого жду. Через некоторое время из притона вышел мужчина и, насвистывая, удалился. Удовлетворенный клиент. Немного погодя дверь как по волшебству распахнулась перед другим. Этот держал в руках сумку. Любитель переодеваний, захвативший с собой эротический костюм. Прошло время. Часы на церковной колокольне пробили половину первого ночи. Я начал чувствовать себя стариком. По склону поднялась автомашина и остановилась перед книжной лавкой. У машины имелись фары, но они были погашены, и номер не был освещен. Из нее никто не вышел, но трое типов вынырнули из притона и нырнули в тачку, которая рывком бесшумно тронулась с места с погашенными фарами. Мне показалось, что у одного из троих ноги подгибались. Эти дамы в высоких кожаных сапогах, наверное, слишком сильно налегали на хлыст в комнате пыток. Это бывает. Я зевнул. Во всем этом решительно ничего нет для Нестора. По крайней мере на первый взгляд. Лучше уж отправиться похрапеть, И пешочком, посасывая свою трубку, я двинулся к агентству.

Растянувшись на диване, размышлял перед сном.

Определенно Левиберга шантажировали. Сомнений не оставалось. Эстер, сама мне в том не признаваясь, несомненно, хотела бы, чтобы я обнаружил повод шантажировать ее брата, как средство давления на него. Очень сплоченная семья. Как сложенный кулак, которым намерены смазать по зубам другого. Леа. Есташ. Вивиана. Иветта. Благие вести от Марсо. Невинная и классическая фраза, оповещающая о капитуляции. Л. Е. В. И... Леви…

Я погрузился в сон, но мысль продолжала работать. Во всяком случае, я так предполагаю, потому что несколькими часами позже я внезапно проснулся, словно под действием откровения.

Если анаграмма Л. Е. В. И. что-то означала, то, наверное, и Благие вести оказались там не случайно. Речь не шла ни о церкви, ни о бульваре, хотя, конечно, лишь путем подсознательных ассоциаций моя мысль подобралась к Леменье. Этот Леменье был презабавной сволочью, знаменитым шантажистом, почти абсолютно неграмотным, едва умеющим написать и прочесть по буквам свою фамилию и с помощью набранных среди безденежных журналистов и чахлых поэтов "негров" издающим "конфиденциальный" листок. Не будучи лишен юмора, он назвал его "Благовещение". Если уж мне вздумалось узнать, чем намеревались шантажировать богача Рене Левиберга, следовало стучать в дверь кабинета толстяка Леменье. Несомненно, его дверь окажется благовестной.