Кит на отмели

Отец всегда путал мое имя с кличкой нашей собаки. В день, когда кита вынесло на берег, он прошел мимо меня во дворе, подзывая собаку. Я пыталась выбивать пыль из каминного коврика, а вместо этого наблюдала, как та серебристым слоем оседала мне на одежду. Приходилось отмахиваться от пылинок, чтобы не засорить глаза.

– Я выхожу в море, Илис, – сказал отец.

– Манод, – сказала я, – а не Илис. Илис – собачья кличка.

– Я знаю. Знаю.

Он отмахнулся от меня и зашагал по тропинке к морю. Его резиновые сапоги хлюпали на каждом шагу.

– Я так и сказал, – донеслось до меня. – Манод. Так я и сказал.

На той стороне двора отец сушил скумбрию, нанизывая на бечевку. Он обожал собаку – один отрезок веревки предназначался только для Илиса. Отец почти не разговаривал ни со мной, ни с моей сестренкой, но по ночам я слышала, как он что-то подолгу бормочет Илису. Пес безостановочно бегал кругами по двору, принюхиваясь к лишайникам между каменными плитами, не обращая на меня внимания. Я нарезала ему рыбы, и он, неблагодарный, убежал в заросли боярышника, подняв облачко пыли и листвы.

Я потерла пятно на своем старом платье из темной фланели, с нитками, торчащими из швов, которое досталось мне от мамы. Она сама себя обшивала и меня научила. Мама шила практичные платья, которые не стесняли движения, с широкими карманами. Мне нравилось срисовывать выкройки из женских журналов, оставленных в нашей церкви. Поветрия с большой земли. И меня осенило, что большинство островитян одеваются по моде прошлого десятилетия. Иногда на берег выносило чемоданы со старой одеждой, годной или для ношения, или чтобы распороть на материал. Однажды я нашла бальное платье багряно-красного шелка всего лишь с маленьким разрывом на бедре. Сбоку был кармашек, из которого выпала позолоченная пудреница в виде створки морского гребешка. На пуховке сохранился оранжевый оттенок от соприкосновения с кожей владелицы.

Как только отец ушел, появился наш сосед, промокший до нитки и с мокрой шевелюрой. Я заприметила его, когда он поднимался на холм, где его жена доила козу. До меня доносился запах влажной телогрейки из овчины и рубашки. Жена подбежала и заключила его лицо в ладони. Мне стало неловко на них глазеть, и я стояла, прочесывая пальцами волосы. До меня донеслись обрывки его фраз: «Нам показалось – лодка. Думаешь, не к добру?» Я видела, как руки у Лии одеревенели, дыхание перехватило.