Клад

6

Сеньора Олимпия, стоявшая в дверях хлева, прищурила глаза и пристально посмотрел на него в упор, словно пыталась вспомнить, кто этот человек.

– Как вчера? – недоверчиво повторила она.

– Конечно, – ответил Херонимо, – как вчера, чему вы удивляетесь? Понятно, вы можете готовить что-нибудь другое, что захотите. Я только имел в виду, что мы спустимся обедать в том же часу, как вчера.

Из хлева вырывалась теплая вонь навоза и куриного помета; сеньора Олимпия придержала ногой дверь и тихонько покачала головой:

– Сдается, не пойдете вы сегодня работать на холм, – сказала она.

Херонимо моргнул раз и другой, словно не хотел верить собственным ушам. А позади него, будто ища защиты, сгрудились Кристино, Анхель и Фибула.

– Кто сказал это?

– Люди говорили.

– Какие люди?

– Какие могут быть люди? Наши, деревенские. Слушайте, мое дело сторона, но они-то твердили все, что это ихние сокровища и вам здесь делать нечего и что вы про это знаете.

Херонимо выдавил улыбку.

– Когда они это говорили?

– Вчера вечером, в баре, они все заодно. Лучше бы вам уехать. Уж очень народ разгорячился, как бы несчастья какого не приключилось.

Херонимо коснулся плеча сеньоры Олимпии:

– Успокойтесь, сеньора. Мы сюда приехали работать. И мы не собираемся ничего ни у кого отнимать.

Сеньора Олимпия умоляюще сложила руки:

– Послушайтесь меня, уезжайте. Репей своими мертвыми поклялся, что никто к сокровищам и пальцем не притронется без разрешения деревни. А упрямее Репья нету, вы его еще не знаете.

– Репей – это хромой с одним костылем?

– Хромой он, сеньор, хромой.

– Толстый? На деревянной ноге?

– Он самый.

Херонимо положил на стол две бумажки.

– Спасибо за сведения, – сказал он, – но еду в любом случае приготовьте к двум, как и вчера. А это дело мы как-нибудь уладим.

Они чувствовали на себе недружелюбные взгляды, из-за занавесок, а сидевшие рядком под колоннадой на каменной скамье с палками в руках старики глядели на них с откровенной издевкой. Когда археологи проходили мимо, последний в ряду смачно плюнул вслед Анхелю. Открывая дверцу машины, Кристино сказал:

– Это кончится большим скандалом.

Херонимо включил мотор, повернул руль и дал задний ход.

– До этого не дойдет, – сказал он. – Алькальд приведет их в чувство. Он знает, что мы прибыли сюда с благословения властей. И не рискнет пойти против Мадрида.

При подъеме на холм машина забуксовала, заурчала и еще до поворота поползла вниз; всем троим пришлось выйти, чтобы удержать ее на склоне. Когда крутой поворот миновали, показалось большое ореховое дерево; с нижней толстой ветки свисали какие-то темные предметы, и Кристино в ужасе подался вперед.

– Господи помилуй! – содрогнулся он. – Они их повесили!

Херонимо остановил машину, засмеялся:

– Да это куклы!

На легком ветерке под еще голыми ветвями раскачивались, словно два пугала, две туго набитые соломой, одетые в лохмотья куклы. Анхель выскочил из машины и повернулся к первой кукле.

– Глядите, – сказал он.

Между лохмотьями пиджака виднелся приколотый булавкой листок бумаги, а на нем: «Дон Лино»; на рваной темно-красной одежде второй куклы было каракулями выведено: «Пелайя».

Перепуганный Анхель посмотрел на Херонимо:

– Послушай, давай все бросим, а? Местные прямо взбесились.

Фибула ткнул в него большим пальцем:

– Анхелито на месте не сидится.

Херонимо пожал плечами и сел в машину,

– Хватит вам, поехали наверх. Все это выдумки козопаса. Хороши мы будем, если станем обращать внимание на угрозы какого-то чокнутого.

На небе по-прежнему не было ни облачка. Плодоносный, сладостный свет, как в начале осени, мягко золотил вершины горной цепи, По дну долины бежала речушка, поблескивая между голых ив, и едва уловимый аромат лаванды доносился до вершины холма, хотя цвести ей было не время. В верхнем квартале без устали лаяла собака. Херонимо наклонился и поднял сито.

– Ладно, засучим рукава, – сказал он, подходя у груде вынутой земли. – Прежде всего кончим просеивать. Потом займемся этой проклятой структурой, из-за нее я всю ночь глаз не сомкнул.

В последней порции просеянной земли никаких сюрпризов не оказалось. Они кончили просеивать, и Херонимо скользнул на дно ямы, вслед за ним Кристино, а Фибула и Анхель собрались снимать план стены. Внезапно до них долетел снизу громкий колокольный звон. Изумленный Кристино прикусил верхнюю губу и с тревогой пояснил:

– Бьют в набат.

Херонимо поглядел на свои старые, увесистые часы.

– Без четверти десять, – сказал он, – Может быть, звонят к мессе?

Анхель подошел к краю уступа.

– Идите сюда! – закричал он, – Внизу что-то происходит. Вся деревня собралась. Смотрите вон туда!

Херонимо, Кристино и Фибула быстро подбежали к нему. Красный трактор с прицепом, полным людей, державших на плечах кто мотыгу, кто косу или серп, стоял в верхнем квартале и словно кого-то или чего-то ждал. Отчетливо было слышно тарахтенье мотора. В нижнем квартале дюжина парней, казавшихся отсюда совсем крохотными, суетилась вокруг какого-то «лендровера» и что-то в него грузила. На площади неторопливо собирались жители деревни, а какой-то мужчина ковылял от группы к группе и словно бы давал какие-то указания. Колокола звонили все исступленней.

– В моей деревне так звонят на пожар, – сказал Кристино.

Херонимо посмотрел вниз, машинально вынул леденец из кармана куртки и положил в рот.

– Сильно опасаюсь, что к пожару этот звон отношения не имеет, – сказал он. – Видите вон того типа на деревяшке, вот того, что прыгает от группы к группе? Это Репей, козел вонючий, хромой. Это он сделал в нашу сторону тот подлый жест, когда мы вечером ехали с Пако.

Красный трактор тронулся, выехал из верхнего квартала, и, когда он несколько минут спустя встретился с «лендровером» на площади, колокола внезапно умолкли. Возле машин возникли разногласия, наконец человек двадцать пять, среди них и Репей, разместились кто в «лендровере», а кто на прицепе; остальные жители деревни, человек двадцать, полезли на крепостной холм прямиком, без дороги, карабкаясь на скалы, словно дикие кошки. Стоя на вершине холма, Херонимо сжал губы и недовольно покачал головой.

– Сомневаться не приходится, – сказал он, – они идут по нашу душу.

Анхель подошел к нему:

– Шеф, почему бы нам не перебраться через хребет и не спуститься в Побладур? Время еще есть. Эти деревенские ведь на все способны, им доверять нельзя.

Кристино оскорбился и вскинулся:

– Вряд ли бы городские иначе повели себя, если бы думали, что у них отнимают их добро.

Анхель, с его чуть пробивающимися усиками и перепуганным детским личиком, выглядел беспомощным ребенком.

– Но мы-то что у этих отнимаем?

– Они думают, что отнимаем, и все тут. По их понятию, клад принадлежит деревне, а мы с доном Лино их обираем. С точки зрения деревенских, мы их грабим.

«Скалолазы» поднимались все выше, и все лучше можно было разглядеть их лица и одежду. Кто был постарше и послабее, шли наискосок, козьими тропами, а самые молодые и отважные лезли на гору по прямой, цепляясь ногтями за камни. Один из них, совсем молодой, в ярко-желтом свитере, поднимался как спортсмен, без особого напряжения, словно шел по равнине. Время от времени он поворачивал голову, ободряя своих спутников, а дойдя до того места на холме, где росли каштаны, обернулся и высоко поднял белый платок. Тотчас же стоявшие на площади красный трактор и «лендровер» тронулись с места, медленно проехали деревней и, не заезжая в верхний квартал, повернули на дорогу к крепостному холму, по которой археологи проезжали каждый день.

Херонимо передернул плечами и повернулся лицом к своим помощникам.

– Через десять минут они будут здесь, – сказал он мрачно. – Мы не можем ни ускользнуть в Побладур, ни вообще уйти отсюда. Пусть они увидят, как мы работаем в яме. За чем мы приехали, тем и будем заниматься. И чтобы никаких драк, – он обращался теперь к Фибуле. – Слышишь, Сальвадор, – никаких драк. За всех буду говорить я, а ты, если тебе что взбредет в голову сказать им, ты скажешь это прежде мне. Но прежде всего – спокойствие. И будь я проклят, если нервы у кого сдадут и случится несчастье.

Пришедшие на площадь вместе с мужчинами женщины и те, что вышли из домов на крики и шум и держали детей на руках или за руку, задрали головы и подбадривали мужчин, которые лезли по скалам, словно на приступ, под предводительством парня в ярко-желтом свитере. У каштанов десятка полтора мужчин подождали отставших, и потом пошли все вместе, гуськом, обогнули крепостной холм и направились к дороге.

– Сейчас они все встретятся на огнезащитной полосе, в самом ее начале, – сказал Херонимо. – За работу!

Все четверо прошли к выкопанной доном Лино яме и разместились на огороженном веревками участке так, чтобы можно было видеть, что делается на огнезащитной полосе. Херонимо, печально глядя на все вокруг своими голубыми глазами, поминутно непроизвольно пожимал плечами, Фибула ругался сквозь зубы, а перепуганный Анхель настороженно, не отрываясь, смотрел туда, где начиналась огнезащитная полоса и откуда доносился однообразный рокот моторов. Над холмом, как и накануне, парила стая стервятников. Фибула, нахмурившись, несколько секунд следил за их маневрами.

– Поглядите, эта сволочь ведь ждет, – тихо сказал он и подмигнул.

– Заткнись, идиот! – вскинулся Анхель.

Вмешался Херонимо:

– Хватит! Беритесь за работу.

Краем глаза он приметил Репья, тот шел во главе колонны, рядом с парнем в ярко-желтом свитере; высокие, красиво очерченные скулы и чрезмерная худоба придавали парню восточный колорит. Следом за ними, отстав не более как на метр, шумно шли главные силы отряда; сельчане потрясали лопатами и косами с самым воинственным видом. Отряд громко топал по камням, отчетливо выделялся стук деревяшки Репья. Археологи, занявшись работой, делали вид, будто ничего вокруг не замечают, но, когда толпа подошла к ним и встала полукругом, Херонимо бросил вешку на землю и, распрямившись, заложил руки за спину. Не отрывая недовольного взгляда от Репья, он вполне дружелюбно сказал:

– Доброго вам здоровья! Случилось что? Мы слышали, как били в колокола.

Никто ему не ответил. Вокруг разверзлось гробовое молчание, а сдерживаемая ярость Репья вносила в него трагическую ноту. Безбородое, дряблое, студенистое лицо Репья, жирное до самых кончиков хрящеватых ушей, опадало множеством складок на подбородок, непропорционально маленький, несмотря на дородность. Опершись всем телом на костыль, он левой рукой вытащил из охотничьей сумки грушу, оглядел ее со всех сторон, и так и эдак, а потом оторвал хвостик и длинным черным ногтем большого пальца осторожно отковырнул кусок и отправил в рот. В его размеренных движениях проступало наслаждение, которое испытывает кошка, глядя на пойманную мышь. С набитым ртом и не отрывая взгляда от изуродованной груши, он сказал:

– Вы что, читать не умеете? Не видели внизу объявления? Как еще с вами разговаривать?

– Мы не думали, что это к нам относится, – сделал наивные глаза Херонимо. – Мы сюда по закону приехали. Раскопки ведутся по приказу Мадрида.

Кусочек белой мякоти прилип к щеке Репья возле самого рта, и, когда тот говорил, прилипший кусочек то поднимался, то опускался, но не отваливался от щеки. Односельчане Репья, тяжело дыша, стояли у него за спиной, словно лишь ожидая, чтобы с губ его слетел приказ: «В атаку!» На одном из концов полукруга стоял и козопас, иссохший, почернелый, в буром берете, лицо его дергалось и недовольно кривилось. Репей отправил в рот второй кусок груши и, важничая, нагло заявил:

– А с чего бы этому самому Мадриду распоряжаться в чужом доме? Мадриду мадридово, а гамонесское – Гамонесу.

Одобрительный гул поплыл над толпой, а из задних рядов раздался чей-то звучный голос: «Правильно!»; но Херонимо с неистребимым упорством не сдавался, продолжал защищать свою правоту.

– В Мадриде находится министерство. – Он почти кричал. – Оно выдало нам разрешение на раскопки этого холма.

– Да пошел ты! – заорал мужчина в заплатанном вельветовом пиджаке, грозно размахивая мотыгой; вокруг зашумели.

Репей молча созерцал эту сцену, на лице его не отразилось ничего; он доел грушу, швырнул в сторону огрызок, и тут-то белый кусочек отлепился от его щеки. Осторожно вытащив из охотничьей сумки вторую грушу, Репей с заученной важностью повторил, как ритуал, все ту же операцию, но на этот раз, когда он вонзил свой черный ноготь в ямочку плода, по его пальцам потек сладкий сок, и он, прежде чем заговорить, облизал руку.

– И можно узнать, кто ж тебе дал это разрешение? – проговорил он наконец.

– Министр культуры.

– Да кто он такой, твой министр культуры, чтобы совать нос в наши дела? Слушай меня хорошенько: эти сокровища наши, нашей деревни, и без разрешения деревни здесь и сам Господь Бог рыть не будет.

Возбужденные выкрики покрыли его последние слова. Толпа потрясала лопатами, мотыгами, косами, а кто-то крикнул хриплым, надтреснутым голосом: «Репей, хватит разводить церемонии!»; но парень в ярко-желтом свитере, повернувшись спиной к археологам и словно умножившись, спешил унять, снуя по всему полукругу, расходившихся сельчан. Стало тихо, и тогда наставительно заговорил Репей:

– Земля, на которой мы стоим, – это земля Гамонеса, правильно, парень?

Обескураженный, Херонимо молча согласился. Репей продолжил свою речь:

– Значит, если ты сам признаешь, что земля эта гамонесская, так по какому такому тройному арифметическому правилу должны мы терпеть, что один местный тип из Побладура и четверо босяков из Мадрида крадут наше добро?

Желая перекричать вновь поднявшийся шум, Херонимо повысил голос.

– Минутку! – закричал он, подыскивая чувствительную струнку собравшейся аудитории, – Когда дон Вирхилио, вечная ему память, обнаружил, что на этом холме стояла крепость…

– Не ври мне, парень, про покойного Полковника, не ври… Полковник и Пелайя, Пелайя и Полковник – они и в ответе за это дело, хоть вор-то – дон Лино. И честно тебе говорю: не увез бы дон Лино Пелайю в Вальядолид, так висеть бы им обоим сейчас на дереве, там, внизу. Ну, как тебе это нравится?

Какой-то человек с очень белой кожей, почти альбинос, выделяющийся среди этого сборища черных беретов и загорелых, обветренных лиц, яростно взмахнул серпом и закричал: «Хватит, Репей, валандаться, вздернем их!» Тотчас же весь холм загудел проклятиями и бранью. Крики одних подогревали других, и парень в ярко-желтом свитере только успевал поворачиваться и призывать к порядку. Наконец Репей, довольный тем, что накал страстей достиг апогея, поднял костыль, требуя тишины, и надменно объявил:

– Так вот, чтоб вы знали. Это наши сокровища, нашей деревни, а вы собирайте манатки и уматывайте отсюда, Мы сами укажем, как надо здесь раскапывать и кого для этого пригласить.

Снова попытался было Херонимо объясниться, пока толпа еще не взбеленилась:

– Имейте в виду, что эту работу могут выполнить только специалисты…

Но тут человек с белой кожей, альбинос, ободренный своей прежней вылазкой, протолкался в первый ряд и, указывая заскорузлым пальцем на инструменты и кучу вынутой земли, закричал:

– Что еще за специалисты дерьмовые, толком махать лопатой не умеют!

Его слова покрыл дружный хохот, сдобренный непристойными выкриками и руганью.

В голубых глазах Херонимо отразилась бесконечная печаль. Он повернулся к своим помощникам и сказал: «Собирайте все. Сейчас же уходим». Увидев, что они складывают снаряжение, Репей разозлился:

– И скажите в Мадриде, что здесь рыть никто не будет, если только сама королева к нам не пожалует.

Человек с белой кожей обернулся к односельчанам, погрозил вилами, привстал на цыпочки и завопил что было сил:

– Ни фига! Даже если королева пожалует!

Толпа снова его поддержала.

Археологи капитулировали без сопротивления, и победа оказалась столь неожиданной и опьяняющей, что для всех сельчан, даже самых робких и молчаливых, собирающие барахло археологи стали мишенью для насмешек. Все это время Кристино клонил голову к плечу, страдая от множества насмешливых взглядов, но альбинос разглядел его больное лицо и, измываясь, завопил:

– Поглядите на этого доходягу, у него шкура усохла, как на копченой колбасе!

Раздался взрыв хохота. Фибула дернулся, хотел броситься на альбиноса.

– Спокойно! – приказал Херонимо.

Альбинос швырнул вилы на землю, пригнулся, раскорячился и, поглядев искоса на Фибулу, расставил руки и растопырил пальцы, словно какие-то когтистые лапы.

– Ну, подходи, если штаны не зазря носишь, тварь чесоточная, – вызвал он Фибулу.

Но Херонимо ухватил того за плечо, и Кристино, сверкая глазами, снова принялся складывать грудой их утварь, а когда все сложил, мотнул головой, указывая на веревки, ограждавшие место изысканий. Херонимо, следивший за каждым его движением, тихо сказал:

– Оставь их. Вряд ли они кому помешают.

Но козопас, бдительно за всеми наблюдавший с самого начала событий и страдавший, конечно, от ревности к первым ролям альбиноса, в два прыжка оказался на краю разработки и, вопя как оглашенный: «Вон! Вон!», носком сбил первую вешку.

– Вон, все вон! – снова завопил он. – Сокровища наши, так сказал Репей.

Словно одержимый, огибая яму, выбивал он вешки, а обрадованные односельчане поощряли его криками и награждали аплодисментами. Херонимо подавил вспышку негодования. С напускной твердостью сказал:

– Кому худо от этих веревок?

В ответ поднялся оглушительный гвалт, он достиг апогея, когда нагруженные инструментом археологи гуськом пошли по узкому проходу через толпу глумливых сельчан. Один из них, разочарованный мирным исходом событий, сунул под ноги Анхелю мотыгу, и тот споткнулся, не удержался на ногах и упал. Особенно гоготала толпа, когда юноша, ни слова не сказав, покорно встал на колени и собрал рассыпавшиеся инструменты, а потом в ужасе кинулся догонять своих.

Они прошли уже всю огнезащитную полосу, и там их настиг тонкий злой фальцет козопаса:

– И не вздумайте вернуться, сучьи дети, а не то, как бог свят, повесим и вас!

Херонимо сел в машину в весьма удрученном состоянии духа из-за неожиданной беды. Он не возмущался, глубокая подавленность овладела им. Машинально положил в рот карамельку, тронул машину с места и, проезжая мимо орехового дерева с висельниками, пожал плечами и сказал:

– Первый раз в жизни такое испытал. С какой стороны ни посмотри, а это было унизительно,

Кристино поднял брови.

– Школ не хватает в этой стране, все из-за этого.

– Зато дерьма слишком много, – взорвался долго сдерживавший себя Фибула. -Только вот, ей-богу, зуб даю, если повстречаюсь один на один с этим белесым, оторву ему кое-что.

Машина выехала на шоссе, и Кристино спросил Херонимо:

– Что будем делать?

– А как по-твоему? Я думаю, прежде всего повидаемся с алькальдом, и пусть он им как следует намылит шею. Пусть хромого засадит. Мы еще поборемся. На голову встанем, лишь бы эта шайка не добилась своего.

Но в аюнтамьенто они застали только старика альгвасила с пластырем на носу; он кормил собаку. Альгвасил ничего не знал. Где был весь народ, понятия не имел. Алькальд чуть свет уехал за лесом, он каждую среду уезжает, а если им нужно повидать его, то пусть придут во второй половине дня.

Херонимо пристально смотрел на альгвасила, пока тот не моргнул испуганно и не опустил глаза. Тогда Херонимо вытащил старые часы и сказал своим спутникам:

– Половина двенадцатого, самое время застать Пако. Пошли отсюда, едем в Ковильяс, нечего терять время.

Повернулся к человеку с пластырем на носу и добавил:

– Большое спасибо. После обеда мы вернемся.