Клад

8

Несколько мужчин прохаживались под колоннадой вдоль ярко освещенных витрин кафе «Аляска». Было холодно. Под резкими, все крепчавшими порывами ветра люди горбились, засовывали руки поглубже в карманы, запахивали куртки и плащи, поднимали воротники. В конце концов Херонимо остановился у освещенной витрины и, приплясывая от нетерпения, посмотрел через площадь на часы аюнтамьенто.

– Без десяти, – сказал он. – Только того и не хватало, чтобы этот тип выкинул со мной такую шутку.

– А если все уладится, завтра будем работать? Как ты считаешь? – робко подошел к нему Кристино.

Херонимо вытащил руки из карманов и крепко потер:

– Ну конечно, ради этого все и делается. С этой историей надо как можно скорее кончать. Хотелось бы вернуться в Мадрид самое позднее в пятницу вечером.

И тут Фибула неожиданно с размаху огрел Анхеля по сгорбленной спине:

– Веселей, дорогой! Ты же не на похоронах. Вот шеф сейчас уедет, а мы втроем пойдем в паб «Адриан» и дадим там звону. Ну и вечерок! Клянусь, уж в этом-то я себе не откажу.

Херонимо снова спрятал руки в карманы и повернулся к дверям кафе.

– Холодно, даже лицо щиплет, – сказал он. – Почему бы нам не подождать в тепле?

Кристино остановил его; он внимательно смотрел на середину площади.

– Подожди, – сказал он.

Машина с зажженными фарами медленно скользила по направлению к ним и остановилась за несколько метров, у белой линии. Вышел одетый в форму шофер и почтительно открыл заднюю дверцу, Херонимо тихонечко присвистнул:

– Во черт, «мерседес»! Неужто представитель министерства?

В этот миг представитель министерства в приталенном темно-сером пальто выбрался из машины и решительно направился к Херонимо.

– Ну, как ты после утренних событий? – широко улыбаясь, спросил он и, указывая на остальных, сказал: – Полагаю, твои люди. Как дела, парни? – И стал с чрезмерной сердечностью пожимать руки; тут же он счел себя обязанным объясниться: – Естественно, машина не моя, – он засмеялся. – Но знай наших! Покажись перед деревенщиной в «сеате» – так только ухмыляются, а вот перед «мерседесом» пасуют. Я этих людей вдоль и поперек знаю, как самого себя, – И он мягко взял Херонимо под руку: – Ну что, едем?

– Как скажешь. Я в твоем распоряжении.

Анхель и Фибула насмешливо созерцали, как одетый в форму шофер придерживал дверцу. Едва машина тронулась, представитель министерства извинился.

– Прости, что опоздал, – сказал он. – Хуанма этим своим знаменитым отчетом задержал меня дольше, чем я предполагал.

Херонимо хотел что-то ответить, но представитель министерства ему помешал:

– Не беспокойся, – и объяснил: – «Детектор» заверил, что в Гамонесе царит мир и порядок. Как только вы уехали, все успокоилось, тишь да гладь да божья благодать, – И уже другим тоном: – Во всяком случае, мы не очень опаздываем. У тебя точные часы?

Херонимо попытался было посмотреть, который час, при слабом свете зажигалки, но представитель министерства, заметив это, воскликнул: – Прости, милый! – поднял руку, нашел кнопку над головой и включил верхний свет.

– Пять минут девятого, – сказал Херонимо,

– Ничего, подходяще, – он погасил свет. – Будем там раньше половины. – Он кивнул на затылок шофера: – Давид чудесно водит машину. Гонит, конечно, если дорога позволяет, но здесь, внутри, ничего не чувствуется. В этих больших машинах едешь, точно в кресле дома сидишь.

– Понятно.

Представитель министерства усмехнулся в темноте,

– Во всяком случае, опоздание – вполне достойное дипломатическое средство, – прибавил он. – Вспомни, как дон Франсиско опоздал на свидание в Эндайе [5]. Говорили, что фюрер был вне себя, – восхищенно засмеялся он. – Кто знает, может, вот благодаря этому мы с тобой сидим здесь спокойно и разговариваем?

– Может быть, – отозвался Херонимо.

– А в общем, не думаю, что нас ждут трудности. Я, конечно, предпочел бы встретиться с членами какого-нибудь другого аюнтамьенто, но ведь не всегда можешь сам выбрать противника. Справлялся я с задачами и потруднее. Слава богу, опыта мне не занимать, – он снова засмеялся,

– Ты уже так давно на этой должности?

– Не в том дело, милый, ты не забывай, что я брюки протер еще в Управлении информации и туризма. Да и не столько свой опыт я имею в виду, когда говорю, что знаю, как справиться с этими людьми, просто я знаю, на какую ногу они хромают, знаю их уловки и предрассудки. Ты пойми, я ведь сам деревенский, и здесь, в этих самых местах, я пахал, я косил, я молотил больше, чем они сами, а землю понимаю не хуже их. Одним словом, я стреляный воробей и знаю, как их узлом завязать.

Мертвенные лунные блики пробивались меж голых ветвей.

– Гамонес, – немного нервничая, сказал Херонимо.

Казалось, в деревне все спали. При слабом зеленоватом свете висевших на углах лампочек в двадцать ватт видны были закрытые окна и двери. Черный кот собрался было перейти мостовую, но в последний момент отказался от своего намерения и одним прыжком перемахнул через каменную ограду. На площади тоже никого не было, только какой-то молодой, атлетического сложения человек в кожаной форменной куртке небрежно облокотился на капот голубой туристской машины, стоявшей у входа в аюнтамьенто. На углу, у поворота, зябко светились огни бара.

– Останавливай, Давид, – приказал представитель министерства. – Ставь нашу машину вон за той.

Едва «мерседес» остановился, как трое мужчин в таких же черных куртках поспешно вышли из голубой машины. Херонимо передернул плечами.

– Ничего себе бродячие торговцы, хорош же твой великий режиссер! – расстроившись, сказал он.

Представитель министерства успокаивающе положил руку ему на колено и, пока Давид открывал дверцу, успел сказать:

– Молчи, милый. Подумай хорошенько. Шеф поступил по-своему благоразумно. А кроме всего прочего, исполнил свой долг. И не кати ты на него бочку, это было бы неблагодарно,

Холод крепчал. Ветер врывался в долину, проносился деревней с севера на юг. Мужчина в черной куртке, тот, что стоял опершись о машину, подошел к представителю управления и вытянулся перед ним.

– К вашим услугам, дон Карлос, – сказал он. – Никаких происшествий.

Довольная улыбка тронула губы представителя министерства.

– Все спокойно?

– Деревня спит, дон Карлос. Во всяком случае, если бы что и разразилось, так в верхнем квартале стоит жандармский резерв. Тридцать человек.

– Связь есть?

Человек в черной куртке показал маленький передатчик:

– Постоянная, дон Карлос. В автокаре они явятся сюда не позднее, чем через пятнадцать секунд.

Представитель министерства оглядел пустынную площадь.

– Хорощо. Этого достаточно, – удовлетворенно сказал он, – Не теряйте связь и ведите наблюдение за местом встречи.

Человек в черной куртке снова щелкнул каблуками:

– Как прикажете, дон Карлос.

Внезапно с грохотом распахнулись двери бара, и появились четыре темные фигуры, четыре согнутые тени в низко нахлобученных беретах, головы наполовину скрыты поднятыми воротниками меховых курток. Первый, невысокого роста, одно плечо ниже другого, направился к ним, устремляясь вперед всей верхней частью тела и потирая руки.

– Алькальд, – прошептал на ухо представителю министерства Херонимо.

– Понял, понял. Я его знаю. – Представитель министерства понизил голос и тут же раскрыл объятия: – Что нам скажет дон Эсколастико? – Он с притворной сердечностью обхватил алькальда своими длинными руками и энергично похлопал по спине. – Как живется? Как ваш муравейник?

Алькальд, притиснутый к груди представителя министерства, что-то отвечал, неопределенно разводя руками и едва дыша; наконец ему удалось вырваться из объятий и познакомить представителя министерства с секретарем аюнтамьенто и двумя советниками. Представитель министерства проявил к ним сердечность и доброе расположение, а когда он повернулся, собираясь войти в аюнтамьенто, алькальд, смущенно улыбаясь, сказал ему:

– Нет, дон Карлос, не сюда. У нас все еще ремонт. И если начальство не поможет, то конца этому не будет. Очень сожалею, но встречу придется провести в школе.

Он шел впереди, по боковой улочке, рядом с ним советник нес зажженный фонарь. На почтительном расстоянии их сопровождали жандармы. Дойдя до угла, свернули в переулочек возле навеса для скота; от прогнившего настила шел острый запах конских яблок и коровьих лепешек. Хоть и было темно, но даже скудный свет ближайшей лампочки позволил им различить силуэты двух вооруженных людей, стоявших за контрфорсом. Тот, что повыше ростом, заметив идущих, швырнул на землю окурок и пошел навстречу. Подойдя к представителю министерства, он вытянулся и приложил руку к груди.

– К вашим услугам, – сказал он.

Представитель министерства засмеялся, склонил голову и доверительно сообщил алькальду:

– Заметьте, дон Эсколастико, сеньор губернатор беспокоится о нас.

Прямо перед ними возникло старое двухэтажное здание школы, облупившееся и покрытое пятнами сырости, высокие окна были закрыты. Советник, который нес фонарь, сильным толчком распахнул дверь и включил свет. Под возвышением, на котором стоял стол, ярко пылали и потрескивали в печке дрова. Алькальд улыбнулся, смешно скривившись:

– Мы разожгли огонь, дон Карлос, – бахвалясь, сказал он. – Задул северный ветер. Надеюсь, вы не против.

Представитель управления снял пальто и подул на руки.

– Напротив, – сказал он. – Благодарю вас.

Секретарь и оба советника скинули на низенькие столики начальной школы свои меховые куртки и робко подошли к остальным. У секретаря были густые вьющиеся волосы и бело-розовое лицо, резко выделявшееся на фоне смуглых обветренных лиц трех других членов аюнтамьенто; под мышкой секретарь держал папку. Возле секретаря стоял советник, откликавшийся на имя Mapтиниано, и глуповато улыбался всем подряд. По лицу его словно утюгом прошлись, а уши можно было различить, только когда он поворачивался в профиль; хоть они и не были маленькими, но их так приплюснуло, что если глядеть прямо в лицо, то можно было подумать, что их отрезали. Другой советник, со щербатым ртом – в верхнем ряду не хватало по крайней мере трех зубов, – понурясь, разглядывал сверкающие носки своих тесных праздничных туфель, должно быть, спрашивая себя, чего ради он здесь валандается. Представитель министерства дружески заговорил с ними, перескакивая с одной темы на другую, он дожидался, чтобы Мартиниано перестал улыбаться, а советник со щербатым ртом собрался и доверчиво поднял на него глаза, и лишь потом коротко предложил:

– Ну что, начнем?

– Как угодно… – забормотал алькальд, – но вот… не удалось собрать…

– Тех, что здесь, достаточно, дон Эсколастико, не беспокойтесь, – сказал представитель министерства и, легко поднявшись на возвышение, сел во главе стола, – Значит, так, – он указал сперва на стул справа от себя, потом на стул слева: – Сюда сеньор алькальд, а туда – секретарь. Остальные садитесь, кто куда хочет…

Херонимо, Мартиниано и советник со щербатым ртом молча расселись. И эта простая формальность – кто где сидит за столом – уничтожила, можно сказать, атмосферу доверия, еще минуту назад царившую здесь. Теперь все взгляды были прикованы к лицу представителя министерства, а он, опустив веки, сидел неподвижно, погрузившись в собственные мысли, и соединял и разъединял кончики пальцев правой и левой руки; наконец он тихо и печально заговорил:

– Итак, миссия моя не из приятных, и прежде всего вот что я должен вам сказать: тому, что случилось сегодня утром здесь, в Гамонесе, на крепостном холме Арадас, нет названия… Этот факт не поддается определению, он мог бы произойти скорее во времена пещерных людей, чем сегодня, в наш просвещенный век…

Пауза все длилась, и в тяжело нависшей тишине потрескивание сырых веток в печке казалось стрельбой. Представитель министерства прищурил глаза и пояснил свою мысль:

– Я сказал, что факт этот не поддается определению, но, собственно говоря, действия подобного рода прекрасно могут быть определены как гнусные, трусливые, достойные презрения. – Он перевел дыхание, разъединил руки и обхватил ими голову, прикрыв уши. – Прискорбно, что мне приходится говорить столь резко, но жители деревни Гамонес, у которой такое славное прошлое, сегодня утром оказались не на высоте. Насилие вообще заслуживает порицания, а уж тем более в случае, когда оно без всякой причины направлено против беззащитных людей, – он пристально посмотрел на сидевшего напротив него, на другом конце стола, Херонимо. – Людей, которые приехали сюда, побуждаемые желанием помочь нам, воспользоваться исключительным случаем и выяснить, что же внесли жители Гамонеса в историю человечества.

Представитель министерства замолчал во второй раз. Руки алькальда неподвижно лежали на столе, а глаза прятались за ресницами, словно боялись встретить осуждающий взгляд, а оба советника, сидевшие друг против друга, едва услышав первые слова обвинительной речи, окаменели, как легавые собаки, когда они, почуяв дичь, делают стойку. Представитель министерства посмотрел на всех сидящих за столом, переводя взгляд с одного лица на другое, и неумолимо продолжил:

– Небольшая группа археологов, присланная Мадридом, – он чуть иронично посмотрел на Херонимо, – подверглась оскорблениям, угрозам, поношению, а в заключение была изгнана с места работы, несмотря на то что они выполняли распоряжение властей. И если, сеньоры, говорить без обиняков и уверток и называть вещи своими именами, то это обыкновенный бунт, или, вернее сказать, преступный мятеж, который вполне точно может быть определен по уголовному кодексу и наказуется тюремным заключением.

Взгляд представителя министерства снова пробежал по всем лицам, и он выдержал долгую паузу. Легкое потрескивание в печке казалось теперь пушечной канонадой. Никто не смел пошевелиться. Но когда представитель министерства снова заговорил, речь его неожиданно приобрела совсем иное звучание, интонации стали теплыми, сердечными, сочувственными, в них даже решительно проступало нечто юбилейно-поздравительное:

– Но, сеньоры, наш губернатор великодушным жестом, который делает ему честь и за который мы никогда не сумеем в достаточной мере его отблагодарить, вместо того чтобы прислать сюда войска, как ему надлежало поступить, предпочел по возможности не давать хода этому событию, не придавать ему особенного значения. Полагая, что здесь произошло некоторое недоразумение, он решил послать сюда меня, чтобы я разобрался. И вот я у вас, сеньоры, и намерения у меня самые добрые, и я здесь не как судья, а как ваш друг и заступник.

Советник с приплюснутыми ушами глубоко вздохнул, словно ни разу за время этого разглагольствования не перевел дыхания. Алькальд же прокашлялся, сунул указательный палец в правое ухо и принялся ввинчивать его, потом поковырял в носу и заговорил совсем тихо:

– Да, сеньор дон Карлос, вы совершенно правы, недоразумение, или, лучше сказать, неразбериха. Вы поймите, сельчане подумали, что эти сеньоры, – тут он как-то неопределенно вроде бы указал на Херонимо, – заодно с доном Лино. Вы понимаете? Вот где источник всего, что произошло.

Он склонил голову набок и так раскинул руки, ладонями к сидящим за столом, словно был распят на кресте. Секретарь, напротив него, невозмутимо раскрыл папку, послюнил палец, быстро полистал какие-то странички и наконец извлек листочек, отнюдь не испытывая смущения под пристальным, требовательным взглядом представителя министерства,

– Если позволите, я хотел бы сделать упор на одном пункте, который, по моему мнению, и составляет суть вопроса. Названный пункт берет свое начало в заявлении человека, нашедшего клад… – тут он сверился со своими бумагами и сообщил: -…дона Лино Куэсты Баеса, сделанном им в соседнем населенном пункте Ковильяс три дня спустя после обнаружения клада. Упомянутый сеньор заявил там, согласно имеющимся у меня сведениям, что клад был им найден не в границах земель общины Гамонеса, как это произошло в действительности, а на землях Побладура-де-Анта, где упомянутый дон Лино и проживает. Если это заявление будет официально признано, то вполне ясно, сеньор представитель, что жители Гамонеса, вернее сказать, аюнтамьенто этой деревни, так как речь идет об имуществе общинном, окажется обойденным вознаграждением, которое по закону ему полагается.

Советник с приплюснутыми ушами вдруг приободрился, стукнул по столу и сказал, заикаясь:

– Д-д-да, оно так, сеньор. Оно и случилось здесь потому… что… что… что этот дон Лино хотел обокрасть деревню. Все задумал к рукам прибрать. Вот оно как…

Советник со щербатым ртом пылко поддержал своего коллегу, и они наперебой принялись поддерживать друг друга. Представитель министерства дал им возможность излить свой гнев. Он слушал их рассуждения с притворным интересом, посылая долгие сообщнические взгляды Херонимо, и отдыхал, наблюдая, как они ходят вокруг заботливо расставленной для них западни, и когда его собеседники, устав талдычить одно и то же, всякий раз повторяя прежние аргументы, почувствовали себя победителями, представитель министерства неожиданно усмехнулся и сказал с презрительной ноткой в голосе:

– Сеньоры, в настоящий момент аргументы, которыми вы защищаетесь, попросту не выдерживают критики. Еще до приезда археологов, – тут он опять пристально посмотрел на Херонимо, – стало известно, что клад найден в границах земель общины Гамонес. Сам помощник генерального директора управления культуры слышал из уст дона Лино, что находка была сделана на землях Гамонеса, на граничащей с землями деревни Побладур огнезащитной полосе, но еще на землях Гамонеса. «Меньше ста метров не хватило моей деревне, чтобы сорвать главный куш» – таковы были собственные слова дона Лино, если меня правильно информировал сам помощник генерального директора. Пытаться оправдать мятеж, прибегая к искажению фактов, – это ложный путь, если не сказать злонамеренный,

У советника со щербатым ртом, совсем было захлебнувшегося в многословном потоке ораторской речи, глаза тут так и загорелись. Вне себя он крикнул:

– А тогда почему же дон Лино огинался на чужой земле?

Представитель министерства ответил мгновенно, с налета, желая сбить противника с толку:

– Это другой вопрос. Моральная сторона поведения дона Лино – вопрос отдельный. Не будем смешивать разные веши, прошу вас.

На помощь товарищу пришел Мартиниано, советник с приплюснутыми ушами:

– О-о-отдельный… нет, сеньор представитель. Дон Ли… Ли… Лино явился на холм с аппаратом, чт… чт… чтобы украсть чужие сокровища.

Секретарь явно получал удовольствие, глядя на стычку советников с представителем министерства. Считая, что своей терминологией плохого адвоката он отточит топорно изложенные аргументы, секретарь сказал:

– Минутку. Закон (при слове «закон» алькальд и советники почтительно склонили голову) уступает нашедшему клад пятьдесят процентов, или, иначе, половину стоимости клада, только при условии, что находка была сделана на чужих землях или на землях государства слу-чай-но, – особенно раздельно он произнес последнее слово, гордо глядя поверх очков на представителя министерства, – Но если будет доказано, что дон… дон… дон… – он посмотрел на листочек, который крепко зажал в руке, – дон Лино Куэста Баес использовал во время поисков детектор, то не могли бы вы мне сказать, сеньор представитель, где же здесь слу-чай-ность? Юридически, по закону, совершенно очевидно, что названный дон Лино не имеет права ни на какое вознаграждение.

Советник с приплюснутыми ушами грохнул по столу судорожно сжатыми кулаками:

– Да… да… да, сеньор, об этом речь. Об том, чтобы этот самый дон… дон… дон Лино, сука такая, не урвал бы ни пе… пе… песеты.

Представитель министерства поднял красивую пухлую руку, словно прося слова, и, когда воцарилась тишина, его богатый оттенками голос вновь окреп, и он сказал с иронией:

– Полегче, сеньоры. Очень возможно, что нам удастся доказать все, что вы говорите, очень возможно. Но в случае, если мы убедительно покажем, что ничего случайного в находке дона Лино не было, вознаграждение не будет выплачиваться вообще. Никому. Я хочу сказать, что ни дон Лино, ни аюнтамьенто деревни Гамонес, по тому же самому тройному арифметическому правилу, ничего не вправе получить.

Советник с приплюснутыми ушами застыл и онемел, его алчные тупые глазки неотрывно смотрели на губы представителя министерства. Советник со щербатым ртом вытащил из кармана пачку сигарет и закурил, держа спичку дрожащими пальцами. Алькальд, как загипнотизированный, смотрел на горящую спичку. Заговорить, да еще с вызовом, решился только секретарь:

– Во всяком случае, сеньор представитель, наше аюнтамьенто решило, что поступит правильно, передав это дело адвокату, чтобы он дал ему законный ход.

Представитель министерства раздраженно повернулся к нему:

– Не выводите меня из себя, сеньор секретарь, не приставайте со всякой ерундой. Причина, по которой мы здесь собрались сегодня вечером, не имеет прямого отношения ни к дону Лино, ни к его манере действовать, может быть, и жульнической, – в свое время все это выйдет на свет и последнее слово скажут судьи; а имеет она отношение, и самое прямое, к варварскому нападению некоторой части жителей вашей деревни на группу археологов, присланную из Мадрида, – он не отрывал глаз от Херонимо. – Вот вопрос, который мы должны разрешить, то есть такова причина, по которой я нахожусь здесь, среди вас, сегодня вечером. Все прочее на данный момент имеет второстепенное значение.

Секретарь снял очки и протер их кончиком носового платка. Было видно, как он пытается казаться спокойным, но голос его задрожал, когда он заговорил:

– В любом случае, сеньор представитель, отнюдь не справедливо, чтобы целую деревню наказывали из-за распущенного поведения кучки неуправляемых людей.

Представитель министерства вновь обратился к тактике мгновенного удара:

– По моим сведениям, эта кучка насчитывала человек сорок.

– Возможно.

– Не могли бы вы мне сказать, сколько мужчин в этой деревне?

– Точно пятьдесят два, – ответил, не задумываясь, секретарь.

Губы представителя министерства растянулись в иронической улыбке:

– Вам все еще представляется маленькой эта кучка неуправляемых? Не кажется ли вам, сеньор секретарь, что идти дальше по этому пути не очень красиво?

Секретарь наконец отвел взгляд и вперил его в столешницу, словно считал прожилки. Не дав ему времени на ответ, представитель министерства тут же обратился к дону Эсколастико:

– Давайте забудем об этой стороне вопроса и перейдем к сути. Скажите, сеньор алькальд, – тут лицо и шея алькальда так налились кровью, что казалось, она вот-вот брызнет, – в тот момент, когда вы уезжали из деревни, вы знали о готовящемся этим утром нападении на Арадасский холм?

Алькальд сглотнул слюну. Сделал усилие, пытаясь выдавить улыбку, но вместо того губы его скривила беспомощная гримаса. Он зажмурился, прокашлялся и заговорил сладким голосом:

– По правде сказать, так и знал, и не знал, сеньор представитель, считал все шуткой.

– Сеньор алькальд, это отговорка, а не ответ.

– Поймите меня, сеньор представитель, ваш покорный слуга догадывался о том, что у наших деревенских душа горит, догадывался об их недовольстве, до моих ушей доходили слухи о том, что этот самый дон Лино спустился в Ковильяс и поклялся там всеми своими умершими, что сокровища принадлежат не Гамонесу, а Побладуру и…

– Та-та-та. Не будем приниматься за старое, сеньор алькальд, прошу вас. Эта тема устарела, забудьте о ней. Сейчас интересно узнать, по какой причине вы, зная, что творится в деревне, спокойно уезжаете сегодня утром без серьезных на то причин.

Виноватая тишина повисла над столом. Потрескивание в печи походило теперь на бомбардировку. Алькальд как-то вяло, боязливо улыбнулся и снова уставился на пред-ставителя министерства, пряча взгляд за ресницами и ничего не отвечая. Тем не менее представитель министерства растянул паузу на несколько секунд, чтобы придать еще большую выразительность своим словам. Наконец он поднял палец с перстнем, словно грозный прокурор, упрекнул власти в попустительстве и обвинил всю деревню в участии в мятеже. Потом он легко объяснил, кто и в чем именно был виноват: сеньор алькальд не применил власть, советники аюнтамьенто бездействовали, большая часть жителей деревни при открытом сочувствии остальных вероломно напала на археологов, – и закончил строгим и точным сообщением: в случае, если это систематическое противодействие работе археологов – он значительно посмотрел на Херонимо – еще продолжится, он наделен властью не только лишить Гамонес какой бы то ни было компенсации, но и сместить здешние власти и посадить в тюрьму самых заядлых зачинщиков.

Решение было бесповоротное и обжалованию не подлежало. Алькальд несколько раз беспокойно провел рукой по губам и по щекам, словно бы ему только что надавали пощечин, секретарь снова снял очки и делал вид, что их протирает, у Мартиниано на лице расцвели два красных пятна, как при лихорадке; что же касается второго советника, так он протянул руку, чтобы загасить сигарету в глиняной пепельнице, да и застыл в этой позе, не решаясь убрать повисшую над столом руку.

Противник капитулировал, и представитель министерства, смягчившись, снова заговорил ласково, по-отечески, подчеркивая свое расположение к этой деревне, свою преданность, и свернул на примирение.

– Но я уже объявил вам с самого начала, – и он широко расставил руки, словно хотел обнять алькальда, секретаря, советника с приплюснутыми ушами, советника со щербатым ртом и всю деревню, – что я приехал не взыскивать, не казнить. Слишком глубокие чувства питаю я к Гамонесу, чтобы поступать здесь строго по букве закона. Мое присутствие здесь, среди вас, вызвано другими причинами, и этих причин две: первая – желание помочь вам выбраться из затруднения, и другая – показать сеньорам из Мадрида, – он пристально посмотрел на Херонимо, – что Гамонес – вполне цивилизованная деревня, открытая всем веяниям культуры.

Он выдержал долгую паузу, нагнетая напряжение. Затем внезапно голос его зазвучал громко, патетически, словно снаряд разорвался.

– Посмотрим теперь, – гремел он, – живут ли в Гамонесе люди культурные и цивилизованные, или они хуже и невежественней негров из Биафры?

Алькальд и советники, все еще ошарашенные непрестанно меняющейся тональностью этого потока красноречия, замотали головами, отрицая подобную возможность. Но, не дав им опомниться от потрясения, представитель министерства снова загремел, и его громовой голос зазвучал как никогда гулко, напыщенно, выспренне и категорично:

– Предпочтете ли вы, чтобы Гамонес вошел в Историю как место, в котором обнаружены доисторические сокровища, бесценные для нашей цивилизации, или чтобы Гамонес стал символом разнузданного разрушения культуры?

Алькальд, придавленный двумя такими противоположными возможностями, постепенно воспламеняющийся от страстной речи представителя министерства, не сдержался, отнял руку ото рта, приподнялся на стуле, вытаращил глаза и, охваченный внезапным патриотическим порывом, заорал изо всех сил:

– Мы за культуру, сеньор представитель! Да здравствует Гамонес!

Он шлепнулся на стул, все еще содрогаясь и хватая воздух ртом от переполнявших его чувств, словно вытащенная из воды рыба. Его благородное великодушиерассеяло последние следы подозрения и недоверия. Секретарь примкнул к его призыву, и Мартиниано тоже, расчувствовавшись до слез, а щербатый советник дубасил по столу и сопровождал слова алькальда, как припевом, категорическим «да, сеньор!». Тогда представитель министерства улыбнулся ему и мало-помалу одарил своей улыбкой, как наградой, всех присутствующих, окутавши их сладостным облаком благоволения:

– Спасибо, – произнес он тонким голосом, якобы осушая воображаемую слезу. – Большое спасибо, Я и не ждал меньшего от вас. Всем известная высокая репутация этого селения не могла быть запятнана каким-то единичным и необдуманным поступком. Да здравствует Гамонес! – скажу и я от всего сердца. И да здравствуют жители Гамонеса! И да хранит господь вашу глубокую любовь к «малой родине». Я все уже сказал, и мне остается только попросить вас, сеньор алькальд, для подтверждения этого соглашения и чтобы избежать какой-либо новой путаницы, провести завтра утром, пораньше, заседание вашего Совета, для того чтобы жители деревни тоже могли выразить свою солидарность с принятым вами решением и искупить свою вину, – тут он с состраданием посмотрел на Херонимо – так, чтобы их вчерашние жертвы могли бы немедленно вернуться к выполнению своей задачи на Арадасском холме и чтобы им никто в этом не препятствовал.

Прогремели аплодисменты, и все головы – кроме головы Херонимо, который оторопело наблюдал за исходом встречи, – одобрительно закивали. И так как представитель министерства пристально и настойчиво смотрел на алькальда, побуждая его взять на себя и формальное утверждение их договора, алькальд улыбнулся, несколько раз дружески легонечко похлопал его дрожащей рукой по плечу, как бы сокращая разделяющую их дистанцию, и подтвердил:

– Считайте, что дело сделано, дон Карлос. Все решено, не о чем спорить, – вновь обретя начальственные манеры, он нагнулся к советнику со щербатым ртом и добавил:

– Заметь себе, Альбано, созвать Открытый совет завтра в девять, – он поколебался и взглядом посоветовался с Херонимо; получив подтверждение, добавил: – Как сказал, в девять, не перепутай.

Вдруг Херонимо заметил, что все взгляды устремлены теперь на него. На него смотрели как на главное действующее лицо этого праздничного соглашения и ждали, чтобы бенефициант выразил свое удовлетворение. Херонимо и сам чувствовал, что ему нужно что-то сказать, и, передернув несколько раз плечами, он заговорил глухим, охрипшим голосом, какой бывает, когда несколько часов молчишь.

– Я тоже хочу поблагодарить вас всех за этот поступок доброй воли от лица Главного управления по делам культуры. И в то же время я хотел бы выразить пожелание, чтобы один из жителей деревни вошел в нашу группу. Тогда обе заинтересованные стороны, Гамонес и управление Культуры, будут сотрудничать на этих раскопках бок о бок. Тот, кого вы укажете, получит вознаграждение, а с другой стороны, он, как представитель аюн-тамьенто, сможет сообщать вам во всех подробностях, как идут раскопки.

Советник со щербатым ртом снова принялся стучать по столу, приговаривая «очень хорошо»; алькальд, все еще в эйфории, шутливо указал пальцем на советника с приплюснутыми ушами и смеясь сказал:

– Возьмите его, он у нас безработный.

Херонимо вопросительно посмотрел на советника.

– Смо… смо… смотрите, я-то что ж… – согласился, опуская глаза, Мартиниано.

– Тогда все решено, – сказал представитель министерства, с шумом отодвигая стул и выпрямляясь.

Остальные последовали его примеру. Теперь, как всегда после соглашения, прийти к которому было нелегко, всем хотелось шумного и долгого общения. Спустившись с возвышения и отведя Херонимо в сторону, представитель министерства хитро подмигнул и сказал: "Ну как, милый?'' Херонимо одобрил молча, потому что беззубыйсоветник только что ухватил его за руку и говорил ему с наивным рвением: «Надо же! Если бы мы все это провернули вовремя, так сегодняшней истории и не было бы». А секретарь помогал представителю министерства надеть пальто, предупреждая его: «Не доверяйте вы дону Лино. Я знал его и раньше. За этим типом нужен глаз да глаз». Из-за его спины улыбался алькальд, натягивая берет и поднимая воротник куртки. Советник с приплюснутыми ушами, кое-как накинув на плечи куртку, услужливым рывком открыл дверь. Холодный, пронизывающий ветер свистел в переулке. Несколькими метрами дальше столпились люди из охраны, они курили, укрывшись под навесом. Словно повинуясь команде, все бросили сигареты, едва завидев выходящих. Улыбающийся алькальд, одно плечо ниже другого, подошел к ним.

– Сеньор капрал, – сказал он шутливо, – зовите ефрейтора и передайте ему приказ: «Все в бар!» Заключено соглашение, и это надо отпраздновать. Приглашает аюнтамьенто.