Кленовый лист

5

Паника охватила не только тех, кто остался в пионерском лагере. Она перекинулась на все побережье моря. Даже когда более счастливые из пионеров Лузановского лагеря возле Одессы, куда прибилась Любка Запорожец, отправились поездом из Одессы домой, тревога среди них разгоралась, как пламя на ветру. Где-то на узловой станции ночью их разбудили тревожные сирены и гудки паровозов. Дети растерялись, падали на пол и не заметили, как Люба выскочила из вагона. В тот же миг поезд тронулся и понесся на стрелках, мимо горящих вагонов. Земля содрогалась от взрывов бомб, занемевшие девочки лежали на полу вагона. Некоторые из них плакали, но это уже был не плачь, а какой-то полуживотный вой от отчаяния.

Таково было путешествие тех более счастливых. А что же у тех, кто остался еще в крымском лагере, ожидая родителей, или пошел пешком или поплыл морем?

Это все и вспомнила Любка Запорожец, когда от страха выскочила из вагона на той разбомбленной узловой станции. Она часто думала о своих друзьях из лагеря. Вспоминала Романа. Он остался в лагере, чтобы уехать последним. Правда, с ним осталось еще трое.

И все это из-за нее. Что подумает о ней Роман, который всегда бросал ей на пляже лесной цветочек и кричал: «Лю-боч-ка!»?

Что именно вкладывал он в тот возглас, может просто дразнил, но Любке казалось теперь, что это было дружеское, ласкательное любование ее именем.

В таких сомнениях девушка и решила...

Парень из-за нее остался в таком несчастье. Наказывать страшной опасностью гибели в водовороте войны — это слишком.

Поезд ушел без Любки. Немного поплакала, даже сожаление растревожило душу. Но осталась верна своим благородным намерениям.

Отсюда в Крым поезда не шли. Железнодорожная администрация ничего толком не смогла ей сказать и о возвращении в Одессу. Девушка решила пешком идти от станции к станции. Первую ночь переночевала в железнодорожной будке. Сторожиха рассказала, что гитлеровцы прорвались далеко на восток, даже и эту железнодорожную колею будто бы перехватили. Зря девушка пытается здесь пройти на юг.

— Я же должна, тетя. Там... мой брат!

— Разве что так. Жалко парня, — пожаловалась женщина. И снова шла Любочка вдоль железной дороги. Действительно — приблизилась к линии фронта. Собственно, какая там линия! Часто начали летать наши и вражеские самолеты. Вдоль путей появилось много страшных, рваных ям от бомб.

Занервничала девушка, потеряла равновесие. Как же была рада, когда у одного разрушенного моста встретила аж трех ребят из Лузановского лагеря! Ни одного из них не знала, а встречала так, словно все они были близкими ее друзьями. Витя Довженко, Боря Гольдин... Третий, молчаливый такой, назвался Аликом.

Это же просто счастье! Одинокая, нервничающая девушка уже терялась в путешествиях. И вдруг — аж трое товарищей! Навстречу Любе бросились. Тот Алик взял у нее корзину из рук.

Сели, наперебой расспрашивали друг друга, хвалились. Ребята искренне уговаривали Любу идти вместе с ними, потому что в Одессе уже поселились немцы... Люба колебалась. Здравый смысл подсказывал ей, что ребята правы. Через Одессу ей уже не попасть в Крым.

— Мы напишем твоему брату Роману, что ты, Люба... Что ты, — разогнался было Витя успокаивать девушку, но так и не нашел нужного слова.

Теперь уже вчетвером им не страшно было заночевать и в поле, под копной пырея. У Любочки еще были продукты, она поделилась ими с друзьями. Так и уснули, отгоняя комаров.

Ночью проснулся Алик, разбудил обоих парней. Впереди, куда они шли, слышалась стрельба, в небо взлетали ракеты. Это было грозным предостережением. Такие ракеты они уже знали — это фронт. Только теперь те ракеты и стрельба были не сзади них, а впереди. Да и не разберешь теперь, где это «впереди», а где «сзади». Земля кругом пошла, терялись пути, утрачивались надежды. Были родители, теплый покой и детские школьные прелести. Вдруг стало небытие, как сон в горячке...

Многие дни и ночи они шли, и им удавалось не попадать в руки врагов. По селам в основном было пусто. Женщины, бабушки охотно их принимали. Снабжали в дорогу продуктами, напутствовали чем и как могли. И друзья шли дальше. Разрушенные мосты обходили дальним бродом, обходили страшные пожарища.

Вражеские войска тем временем оседали на оккупированной ими советской земле, сажали комендантов, начинали свои гнусные тыловые дела. По селам из уст в уста передавалась ужасная весть: фашисты уничтожают советских людей, издеваются над женщинами, убивают коммунистов, советский актив и еврейское население.

И как ни старались обходить города, но как-то вечером на окраине одного из городов наших путешественников задержал военный патруль. Это были первые гитлеровцы, которых им довелось увидеть совсем близко.

Боря Гольдин хорошо понимал немецкий язык. Понимал он и то, что ему любой ценой надо прятаться. Хотя в одной деревне женщина и успокоила их, сказав, что Боре нечего бояться, — парень боялся.

Гитлеровские солдаты даже не спрашивали ни о чем. Накричали и повели к коменданту. Делали это с какой-то особой страстью. Как будто в этих четырех советских уставших путешествиями подростках были и залог их победы на фронтах, и благополучие целого фашистского рода.

Комендант сидел за школьной партой, перекладывал бумаги, то подписывал, то вчитывался. Своей внешностью не мог привлечь ничьего внимания и, видимо, зная об этом, пытался наверстать все действиями. Ибо внимание посторонних — то один из элементов, стимулирующих жизнь Фрица Дейка. Своей комендантской службой в Польше отличился как тщательный поборник расовой чистоты гитлеровского рейха. Коллеги и друзья даже завидовали его умению выкручиваться в сложных обстоятельствах. Он изобретательно умел «зачищать» неарийские народы и... прятать концы своего преступления. Какие-то представители Международного Красного Креста или экспедиция святого папы римского напали на него после ужасных оргий в городке с еврейским населением. Нагрянули где-то на третий день после «арийской чистки». Комиссия следа нарушений международной этики не выявила, никаких жалоб не только от мертвых, но и от живых не собрала.

Когда солдат патруля скороговоркой доложил о четверых задержанных детях, Фриц, не отрываясь от бумаг, спросил:

— Большевики?

Солдат, естественно, не знал, что сказать, и не ответил, только виновато оглянулся и пожал плечами. Затем по приказу коменданта подтолкнул всех четверых вперед, ближе к окну.

Грязные, босые и худые подростки робко сбились кучкой.

Комендант встал, выпихнул себя из-за парты. К детям шел, выставив вперед живот, хотя живота того не было — офицер был тонкий, как заноза. А тем, что заложил руки за спину, будто прогибал себя назад, — только делал из себя злую карикатуру. Ноги не успевали за животом.

— Кто ви, гебьята? — притворяясь совсем миролюбивым, спросил на ломаном языке.

Отвечала самая взрослая из них Любка Запорожец. Ей одной показалось вдруг, что этот перегнутый дядя совсем-таки миролюбивый человек. У него есть до черта своих военных дел, и детей ему навязали эти неразумные солдаты с патруля.

— Мы отдыхали на курорте. Школы посылали за отличные успехи в учебе.

— Угу... За отличные успехи? А сколько те есть лет, девишка?

— Мне? Одиннадцать, десять и один, господин офицер. Я с четвертого класса, — не колеблясь, солгала Любка.

— Угу. Одиннадцать лет. Родитель был комиссар?

— Я? Родители? Разве нам говорят? Я — Любка Запорожец. Мой отец — электромонтер в городе.

Гитлеровец не сразу понял такой ответ. Но для первого раза, очевидно, был вполне доволен. Чуть слышно пробормотал:

— Люпко Сапорошец... — и подошел к Боре. — Ти кто? Я вишу... твой отец не быль электромонтер.

Боря растерялся и молчал. Любка разогналась что-то сказать, стать на защиту Бори, но офицер грубо оттолкнул ее прочь рукой. Взял Борю за плечо, потянул ближе к свету. Как хищник, всматривался, не мигая глазами. Затем, чуть прищурив глаза, улыбнулся, расправляя гибкую фигуру.

— Отец быль комиссар! — коротко произнес в сторону патруля и отошел на свое место. Перед тем как сесть, махнул рукой. Этот жест можно было понять и просто: не мешайте, мол, уходите.

Но патруль понял его так, как приучил понимать свои жесты комендант. Схватив Борю за руку, плюгавый солдат грубо потянул его в открытую дверь на улицу. За Борей пошли и трое его друзей. Никто не задерживал их.

— Меня хотят расстрелять... Где-то на шоссе возле железнодорожного моста! — крикнул Боря уже на улице как прощание.

Друзья поняли, что Боря подслушал разговор своих палачей. Двое гитлеровцев безжалостно подталкивали его, держа автоматы наготове.

Тот мост они помнят. Сегодня же проходили мимо, долго и кропотливо минуя оврагами и лесами. Глубокий овраг с отвесными скалистыми стенами, а через него — железнодорожный мост. Он остался не поврежденным, и детей очень удивила это обстоятельство. Солдат ходил возле моста, как маятник, туда и обратно, напевая какой-то марш в такт своего хождения.

Наступал вечер. Трое подростков где огородами, а где глухой улицей замершего, настороженного города бежали за околицу. Они помнят, что близко к обрыву возле железнодорожного моста подходит густой высокий лес. Там есть где спрятаться от этого фашистского ужаса. Только... Как же Боря?

Наверное, и вид детей, и их плач привлекли внимание одинокой женщины, которая, притаившись среди руин железнодорожной будки, долго следила за ними. Друзья бежали оглядываясь, спотыкались, падали. И снова вскакивали, догоняя друг друга. Двое ребят каждый раз по-родственному поджидали девушку, тянули ее за руки, помогая бежать.

У женщины скатилась по щеке горячая слеза.

— Куда вы, дети? — спросила, высунувшись из укрытия.

Не сразу увидели они женщину. Но в том вопросе почувствовали мать.

Остановились на голос. Затем присмотрелись и опешили. Может ли быть женщина так одета? У нее, кажется, солдатские штаны выглядывают из-под юбки, аж на лодыжки сдвинулись. Правда, ни юбка поверх тех штанов, ни заложенная коса на голове под платком, ни туго застегнутая блузка не вызывали никакого сомнения. Однако длинные штанины тех штанов под юбкой произвели на подростков странное впечатление. Все трое замерли — прикидывая, кто она. И вдруг поняли — это друг.

— Тетя! Ой тетенька! Ваши солдатские штанины нас напугали! А Борю он ведут убивать тут над обрывом, у моста, — завопили наперебой. — Мы из пионерского лагеря! У моря были. Тетя, дорогая... Его убьют, он знает их язык. «Комиссар, комиссар», — дразнится фашист.

— У моста? — спросила женщина. Теперь только они увидели, что женщина молодая, обветренная, закаленная жизнью, что у нее большие круглые глаза. И поняли, что тетя тоже скрывается от гитлеровцев, так жестоко хозяйничающих в городе. Оглянулись, снова застонали, плача. Женщина отбросила кленовый лист, которым играла от нечего делать, ловко подтянула штаны.

Это была Мария Кленова. Она вышла разведать, как с автомашиной перебраться из большого леса через этот глубокий овраг. И ждала, пока стемнеет, чтобы вернуться к своей, теперь уже определенной жизнью партизанской группе в лесу, которая, спрятавшись с легковой автомашиной, ожидала ее, своего командира.

— Несчастные дети, мамочка моя! Чего же это вы? Да не плачьте! Этой лесной посадкой скорее бегите в тот лес. У берез над оврагом подождите. Я — тетя Маруся, фашистов не боюся, запомните это! А Борю... конечно, жаль парня.

Дети послушно исчезли в густой посадке. Тетя Маруся так с ними говорила, словно учительница или пионервожатая. Не поверить ей не могли! А женщина минуту стояла, вспоминая лицо и выражение глаз девушки.

«Такой уж я не увижу свою Ниночку...»

Затем выбралась из руин и рвами и посадкой прокрадывалась в направлении к мосту. Возле дороги, идущей из города, залегла в цементном желобе, заросшем бурьяном. Оглянувшись на городок, успела заметить в предвечерней темноте смертный кортеж неизвестного ей Бори. Представилась его мать. Как живая, упала перед ней на колени...

Ни на миг не раздумывала Мария над своим положением в этой случайной ситуации. Борю ведут двое вооруженных солдат. В полукилометре на железнодорожном мосту ходит еще один. Видимо, их у моста несколько человек. Видимо, должен быть и фашистский офицер.

А она одна-единственная женщина советская и имеет только пистолет. Как хорошо, что Виктор предостерегающе дал ей его. Шла сюда совсем легко, чтобы в разведке не вызывать ничьего подозрения. Затаив дыхание, следила за гитлеровцами.

Издалека услышала монотонный плач мальчика и отрывочные возгласы солдат. Видимо, фашисты еще и бьют его — не видела из своего укрытия. Только шептала:

— Хоть бы не застрелили, пока дойдут. Хоть бы...

А в воображении — заплаканная женщина, мать на коленях перед ней.

Вечерело. Гитлеровцы могут поторопиться и расстрелять парня, не доведя до оврага. Осторожно выглянула на дорогу. Солдаты гнали парня вперед не дорогой, а рвом сбоку. Боря иногда подбегал, резко оглядывался на удовольствие своим палачам.

Мария пролезла грязным желобом на другой его конец. Совсем близко от нее прошел Боря и его палачи. Маруся достала пистолет, прицелилась сквозь лебеду. Выстрела даже сама не слышала. Передний солдат как-то по-псиному прыгнул из канавы и упал, загребая руками землю. Второй, как кукла на шнурке, крутнулся на одной ноге. Выстрел неожиданно хлопнул и прозвучал в желобе, словно над самым ухом. И когда гитлеровец снова повернулся, Маруся уже в упор целилась ему в голову.

— Пропадай, гадово поколение, — обрекла и еще прицельнее пристрелила и этого. — Боря! Сынок, ко мне! — крикнула бедному парню, что упал, закрывая руками голову, как только грянул первый выстрел. Ему показалось, что стреляют в него и, только играя, не попали в голову.

Но голос матери, естественная теплота в слове «сынок» разбили все страхи, развеяли тысячи смертей по ветру и ласкали, обнадеживали.

Парень вскочил, ошалевший от радости. Только теперь увидел свою спасительницу.

— Мамочка, — крикнул первородное слово ребенка, не помня себя от радости и удивления.

Женщина властно вырвала автоматы из скорченных рук гитлеровцев.

— На, Боря! За мной, и как можно быстрее бежим в лес.

Боря схватил автомат и изо всех сил бросился за женщиной по канаве к развалинам железнодорожной будки. С моста выстрелил часовой. Затем заговорил ручной пулемет. Впервые услышал Боря, как звонко и грозно свистят пули. Но он весь был в сказочных чарах непобедимости этой родной, как мать, женщины.

Мария понимала, что мост от них достаточно далеко, и только случайная пуля могла им помешать.

Но в городке услышали стрельбу. В то время благородное партизанское движение еще только-только начиналось. Далеко не все гитлеровские коменданты знали, что это за советские партизаны. Сведения из штаба главного командования напоминали об этом, но их читали по долгу, невнимательно.

Но Фриц Дейк еще в Польше узнал, что такое красные партизаны. Услышав сквозь открытое окно спешную стрельбу возле моста, он поднял по тревоге весь свой гарнизон.

Когда Мария Кленова с запыхавшимся Борей добежали до березняка, где-то на окраине леса позади них уже лаяли овчарки, слышались тревожные голоса команды. Комендант оперативно организовал погоню на четырех грузовых автомашинах, подбросив в лес значительную часть гарнизона с собаками. Проскочив с солдатами в лес, Фриц чуть не перехватил Марию с мальчишкой.

Мария на бегу велела трем подросткам, которые в тревоге ждали ее в березняке, бежать за нею вдоль оврага до автомашины. Обрадованные спасением Бори и в то же время испуганные, да еще услышав угрожающий псиный лай в лесу, друзья не ожидали объяснений. Подхватив с собой Борю, бросились за женщиной. Витя Довженко молча взял из рук Бори тяжелый немецкий автомат, облегчив тем положение истерзанного парня.

До автомашины было не более километра. Но бежать становилось труднее — вверх, по бездорожью. Иногда кто-то спотыкался о корни на склоне и падал. Но вскакивал и снова все неслись вперед, не зная да и не расспрашивая, куда их ведет эта такая сильная в их глазах, такая дорогая тетя Маруся.

Угрожающий лай приближался. Напав на след, собаки рвались вперед, солдаты едва поспевали за ними. Комендант то и дело подгонял их бранью и угрозами.

Наконец, Мария подошла с детьми до автомашины. Витя с двумя саперами стояли наготове с оружием в руках: у обоих солдат — винтовки, у Вити — немецкий автомат. Мотор авто четко работал на малых оборотах. Даже двери открыты, чтобы ни одной лишней минуты не задерживаться. Ведь там... погоня!

Но их теперь не четыре, как было, а восемь! Пусть это и подростки. Их четверо, к тому же Алик и Довженко были весьма высокого роста. Поэтому Маруся уже набегу приняла решение.

— Детей в машину! Витя, проскочишь между болотами по старому следу… так, чтобы через тот мост на магистрали…

— Мост в городке, Мария Иосифовна, — поправил Виктор.

— Правда, мы же до сих пор с этой стороны. Тогда давай сначала за лес, а потом снова вдоль этого оврага — речкой! Где-то напротив железнодорожного моста в глубине леса маскируйся, пока мы будем водить погоню. Я с товарищами задержу их.

— Мария Иосифовна! Марш за руль! Сами везите их — вы же мать. Что я с этой ребятней буду делать? Смешно… садитесь за руль быстро! А мы — на дерево. Айда, парни!

И уже карабкаясь на высокий кудрявый дуб, Витя оправдывался.

— Хотел бы я видеть, как бы женщина на дерево вбиралась. Мария Иосифовна, бензин я залил весь, почти полный бак. Горку берите с третьей, возьмет… Без подсоса, а то…

Заревел мотор, и, выбросив клубок сизого дыма, авто рвануло между деревьями вперед.

Комендант с собаками гнал вовсю. На место стоянки автомобиля добежал, уже хватаясь руками за грудь против сердца. Он слышал урчание мотора, даже успел увидеть, как в просвете между деревьями блеснула искра солнца на лакированной поверхности кузова.

Псы прибежали и начали бегать на месте стоянки авто. Не прекращая озадаченно лаять, они кружили между деревьями, на которых сидели трое партизан.

— По следу авто! — приказал комендант. — Обер-ефрейтор! Немедленно возвращайтесь к остальным солдатам. Широким строем прочешите лес. Партизаны через овраг не переедут. А на другом конце леса — грязь. Живо!

Водитель Витя сидел в раскидистых ветвях и все время целился из автомата в голову коменданту. Один пес то и дело возвращался к дубу, обнюхивая его со всех сторон. Витя ждал. Если его заметят, он тотчас же пристрелит коменданта. Только бы его товарищи на соседних деревьях не дали маху. Тогда даже из этого затруднительного положения можно найти интересный и, безусловно, полезный в партизанском деле выход.

Увидев, что партизанская автомашина выскользнула из его рук, комендант потерял равновесие. Куда и делись его изобретательность и ловкость. Он с досады вспыльчиво пнул ногой пса, оттолкнув его прочь от дуба, направил разумное животное вперед и двинулся со своим отрядом по выразительному следу автомашины на примятой лесной растительности, на разворошенных сухих листьях, на цветочках между листвой.

...Маруся торопилась. На спидометре стрелка иногда показывала скорость восемьдесят километров в час. Местами, уворачиваясь между деревьями на такой скорости, колеса раздвигали листья до сырой земли. Машину бросало из стороны в сторону, задевало о стволы деревьев. Но водить Мария умела не хуже самого Виктора.

Перескочив через высокий гребень, авто понеслось вниз. Мария вспоминала, что должна проехать где-то там между озерками и болотами в долине. Вчера же как-то объезжал их Виктор. Правда, это было днем, а сейчас вот-вот зайдет солнце. Засветить же фары — значит неразумно выдать себя.

Проскочила просеку, идущую справа, очевидно где-то на дорогу в город, и вдруг, даже не подумав, повернула на ту просеку в лесу. В голове молниеносно пронеслось решение. Это может привести к полной гибели всех. Но смерть все равно катастрофически висит у них над головами. За несколько недель своей партизанской жизни Мария Иосифовна уже немного привыкла смертельно рисковать ею.

А решение возникло простое: городок небольшой, только железнодорожная станция с военными складами и два моста через глубокий скалистый овраг реки. Проскочить мост и на трассу. Наверное, комендант выслал весь гарнизон ловить партизан, оставив тот мост, как и весь город, на нескольких часовых. Проскочить мимо на полном ходу автомашиной — совсем легкое дело. Может, и выстрелит какой сгоряча. Но кто сгоряча попадает в цель!

И, давя на газ, понеслась ровной лесной просекой, не сбавляя скорости. Дети сбились в кучу, съежились в авто, ни одним звуком не мешая Марии.

Когда комендант почти за час интенсивной погони по следу добежал до просеки и уже с помощью фонарика изучил крутой поворот, а затем и выезд машины на дорогу, его обдало холодным потом. Ведь в городе осталось лишь несколько человек часовых и девушка-машинистка в штабе. Да и те солдаты разбросаны по всему городу. Двое — на складах вокзала, один за воротами штаба у школы. И только один на высоком бетонном мосту через овраг.

Только на него была надежда у коменданта. Должен же он задержать автомашину на мосту.

Эмка с разгона попала в городок и, сняв столб пыли, пронеслась мимо школы-десятилетки, где находилась фашистская комендатура. Даже выглянуть за ворота не успел комендантский часовой. Мария круто повернула на большак, который шел мимо железнодорожной станции ​​на переезд, а за ним — на улицу, к величественной арки моста.

Переезд открыт. Маруся бросила взгляд на длинный железнодорожный пакгауз, доверху забитый коробами, плетенками... Но рассматривать не было времени.

Впереди, в конце улицы, мост. Она уже заметила часового солдата. Он стоял посередине, опершись на прогон арки. Появление автомашины советского производства было такой неожиданностью, что солдат встрепенулся и выскочил на середину проезда.

Исключительный случай! И этот да, пожалуй, и сотни, а может, и тысячи фашистских часовых на мостах в то время еще не знали о существовании партизанских командиров-женщин. Да и какие там партизаны! Сам комендант с гарнизоном где-то в лесу гоняет их и наверняка ликвидирует. Ведь это только несколько сельских колхозных активистов, коммунистов... Против вооруженного отряда регулярных войск СС это просто ничтожная кучка отчаянных большевиков.

Поэтому даже автомат с шеи не снял, только поддерживал его правой рукой. Левую же привычно поднял вверх, требуя остановиться.

Вскочив на мост, Мария действительно затормозила, что даже застонали, запищали тормоза. Часовой немного посторонился, чтобы дать остановиться разогнанной машине. Тогда Мария снова прибавила газу, набирая скорость, около самого часового крутанул руль. Послушная машина рванула влево и сбила часового крылом.

Клепаная арка удержала фашиста на мосту. Но сталь раскрошила неосторожному охраннику спину и голову. Как опустевший мешок, он упал на настил моста, когда машина уже проскочила на мостовую трассы и исчезла...

В полукилометре от моста Маруся свернула с дороги, вскочила в лес, снизила скорость и, привычно маневрируя, углублялась в него, петляла между густыми деревьями, ей трудно было ориентироваться, но чувствовала, что надо держаться примерно одного направления, чтобы не оторваться от магистрали. Машину бросало на ухабах, стволы деревьев обдирали и гнули крылья. А ей некогда было думать о безопасности крыльев. Безопасность детей была для нее главной в этот момент.