6

Кабина гидросамолета действительно нырнула в пучину океана. Но та пучина оказалась лишь пенным гребнем — остатками океанской волны, которая из последних сил выкатилась на берег.

Если бы не этот гребень, самолет на таком резком переломе руля мог бы не выдержать и взорваться. И люди в нем неизбежно потеряли бы сознание, а может, и не встали бы никогда живыми.

Волна затормозила резкий выход самолета из пике. Правда, самолет совсем вышел из строя. Правое крыло, охваченное пламенем, что в полете грозило взрывом баков с горючим, теперь от удара о волну деформировалось, приплюснулось к кабине, как неоперенное крылышко птенца. Пламя на нем погасило волной.

Левое крыло по страшной инерции оторвалось и упало в океан, а искривившаяся, покосившаяся кабина, рикошетом проскочив гребень волны, перевернулась и упала в воду.

Силой инерции самолет перескочил еще один гребень волны. Но это была последняя сила. Самолет лег в смертельный дрейф, безвольной щепкой закачался на мощных океанских волнах.

Сквозь трещины, которые произошли от первого удара о гребень волны, и верхний люк, где волной была совершенно снесена вся башня, кабину заливало водой.

Только этот факт привел в себя четырех парней-аэронавтов. Они осознали катастрофу и почувствовали, что... еще живы! Пока человек жив, пока бьется в его груди сердце, он защищается, борется. А эти ребята были к тому же еще и советскими пионерами!

Здесь, на погибающем самолете, после смерти чеха — бортмеханика и пилота — посреди океана они вчетвером составляют целый Советский Союз! Ваня Туляков, как старший среди них, понимал, что он отвечает за трех своих друзей. Надднепрянин Роман Гордиенко, Юра Бахтадзе, талантливый «летчик» Олег из Днепродзержинска — все они, как собственное тело, родные ему.

Что могло пообещать им жизнь в открытом океане, где напропалую гуляют раскачанные пенящиеся волны над зеленой толщей мертвой воды?

— Ребята, айда! — властно скомандовал Ваня, будто в гробу, что погружался на дно холодного, не обжитого человеком океана.

Слово «айда» в такой ситуации прозвучало необычно, не так, как воспринималось бы где-то на лугу, в душистых отавах или в родном, вдоль и поперек исхоженном лесу. Оно подстегнуло каждого, как электрическая искра. Даже Олег в пилотском кресле, больно ударившись о руль, подскочил к трапу на башню. Холодная вода лилась сверху, подступала снизу, бурлила вокруг.

Все выскочили наверх, оказались на обломке самолета. Страшная бездна океанской стихии парализовала живущую волю. Под ногами еще была какая-то опора. Она ежесекундно оседала, погружалась.

— Братцы! Как же я... Плывите без меня. Вон туда, видите, где горит самолет...

Трое оглянулись на Романа. Он плохо плавает, почти не умеет. Впереди темнел остров, там догорал сбитый ими «Мессершмитт». Справа поднималось из-за океана коричнево-красное, тлеющее солнце. А безбрежный океан стал зеленым мертвым пространством, покрытым подвижными пенно-белыми волнами. Они бежали от солнца, как будто бежали от его лучей, — ветер гнал их из зеленоватой тугой массы океана.

Ваня понял, что их ждет серьезное испытание, почувствовал на себе ответственность за друзей.

— Айда, Роман. Не бойся! — крикнул Ваня. Он уже вошел в свою роль старшего.

— Я не умею плавать. Да еще и волны какие...

А волна уже вырывала самолет из-под ног. Ваня со всей силы толкнул Романа за волной, мгновение задержался сам и нырнул вслед за ним.

Роман плюхнулся и поплыл, мелко перебирая руками. С обеих сторон его поддерживали Юра и Олег. Ваня знал, что минуту-две парень будет плыть, преодолевая какое-то необъятное бремя собственного тела. Но как ни старался Роман грести ногами и руками, тело его в воде становилось свинцовым и всем весом тянуло на дно.

«Только сейчас погиб... Но ребята плывут!». По-собачьи выгребался-таки на поверхность, отплевывался горкой зеленой водой и снова греб. Он уже хорошо видел впереди зеленые деревья на острове, острые скалы и дым из догорающего самолета. Но никого из товарищей возле себя не замечал. Неужели остался один? Испуганно оглянулся, еле вынырнув из очередного запененного гребня тяжелой волны.

Сбоку не спеша плыл Ваня Туляков.

— Ромка-а! Давай брассом, брассом! — подбадривал он. И вдруг, заметил, что Роман из последних сил барахтается, преодолевая собственный вес и захлебываясь водой.

— Ваня-я!.. Братцы, прощайте...

— Я тебя прошу, дурак! — закричал Ваня. — Хватайся за мои трусы, а одной рукой греби. Да. Отдохни немного, Ромка. Э-эх, ты!

Ване становилось все труднее волочить за собой почти безвольное тело товарища. И сказать об этом не смел. До острова же оставалось еще добрых два-три десятка метров. У берега гребни волн нарастали. Каждый из них, поднимая пловцов в самую высокую точку, окутывал их пеной и снова бросал в глубокую гибкую пропасть.

В одну из тяжелых минут обессиленный Ваня заметил, что Роман вот-вот ухватится за него обеими руками, теряя сознание, подсознательно спасаясь. Оглянулся вокруг. К ним во весь опор подплывали друзья — Юра и Олег.

— Не дрейфь, Ромка! Ложись на наши руки... — предложил Юра, поравнявшись с Туляковым и Романом. С другой стороны был Олег. Взяв друг друга за руки, они сделали мост, поддерживающий Романа под грудь, и поплыли.

— Греби, черт! — крикнул Юра.

Роман будто очнулся, снова начал быстро и беспорядочно грести, со всей силы бултыхая ногами. На такой удобной подпоре ему действительно стало значительно легче плыть.

Ваня почувствовал, что у него потекли слезы от радости, от чувства дружбы и благодарности. Он перевернулся на спину и мгновение отдыхал на волне. Затем несколькими упругими взмахами догнал друзей. Нетрудно было заметить, что Олег греб уже из последних сил.

— Ромка, держись! — снова крикнул Ваня, поравнявшись. — Ну, сам немного. Учись, какого черта! Лучшей школы плавания в жизни не получишь. Пускайте его, ребята, несколько метров осталось...

Роман прекрасно понимал все эти маневры друзей. Не раз молниеносно приходила мысль: «Сами погибнут, спасая меня...» Но был уверен, что верные друзья не оставят его одного в смертельных волнах. И прилагал все силы, временами почти теряя сознание, чтобы все-таки преодолеть колючую смертью щекотку волн.

И Ваня эти метры преодолевал из последних сил. Роман же вцепился в него обеими руками за талию, связывал движения, тянул на дно, как стопудовое бремя.

Юра первый выбрался на косу и сел, не в силах выйти дальше на берег. Волны то и дело сбивали его к подвижной гальке, больно били ею по уставшему телу. За ним совсем не по-человечески, на всех четырех, выбрался Олег, что-то несусветное бормоча про себя. Он надсадно кашлял и ревел, выплевывая не только воду.

И вдруг Юре стало душно: заметил, что Ваня в катастрофическом положении...

— Ваня-я, держись! — крикнул что есть силы, бросив на песок пистолет, который мешал ему за трусами. Как ошпаренный вскочил. Но тут же и упал, сбитый волной. И снова вскочил и побежал-таки, поплыл навстречу.

Ваня бессознательно, по какой-то сверхсильной инерции, еще махал руками, греб. Но уже ничего не видел, хотя с натуги глаза были широко открыты. В глазах ему почернело, ни на что окружающее он уже не реагировал.

Сбоку подплывал Юра и почти над ухом крикнул:

— За меня держись, Ваня!

Ваня молниеносно схватил обеими руками Юру за поясницу, как его самого схватил почти потерявший сознание Роман. И все трое камнем нырнули в воду...

Но это уже был берег. Рассыпавшись на гальке, волна пенисто зашипела и оставила мелкое спасательное дно, устланное движущейся, обточенной в течение тысячелетий галькой.

Юра изо всех сил волочил товарищей по гальке, все время еле крича:

— Ваня! Земля уже, земля, Ваня-я!..

Волна нагнала их и слегка ополаскивала, ласкала. Ваня открыл глаза. Попытался встать, но его все еще держал за талию Роман, тянул вниз своим весом.

— Роман! Да Ромка, черт! Уже земля! — закричал Ваня, к которому снова вернулись силы на твердом, надежном грунте.

Земля! В этот момент для ребят больше ничего не существовало ни перед глазами, ни в мыслях. Земля, о которой они недавно мечтали в ужасном полузабытьи, как о спасении, как о радостном ощущении жить, мыслить, работать, теперь была под ногами.



Утренняя жара разбудила-таки четверых ребят на высокой косе острова. Не так будили матери в недавнем детстве. Теплоты хватало и тут. Но она только пекла, но не ласкала напуганного душу.

Пылающее солнце поднялось над ними, словно в топленных голубых прозрачностях бесконечности, и уже начинало жарить своим почти отвесным лучом. Легкий приземистый ветерок не в силах был хотя бы освежить нагретый солнцем воздух. Лохматил Олегу вихры волос и в океане играл подвижными белыми гребешками волн.

А все вокруг было чудовищно молчаливое, потому что... шумел океан. Шумел без перерыва, без отдыха, напоминая этим вечность.

Ни один из четверых ребят еще не поднял головы, не проронил ни слова к товарищам. Каждый раскрывал глаза и снова закрывал, словно хотел удостовериться, что до сих пор все было только сном. Эсэсовец, гитлеровский капитан, унтер-офицер и его тяжелые удары, летчики, гидроплан, чех Пранек... Страшный сон!

Вот понятным языком волн говорит с берегами океан. Говор то нарастал, поднимаясь до мощного рева, то стихал, набираясь сил для нового удара о берег. И ребятам казалось, что они не на острове, а в пионерлагере на пляже. Волны каскадом белых гребешков обдают берег, мягко открывают промытую, обточенную гальку дна и пристыжено откатываются назад.

Ваня Туляков открыл глаза. Переждав излишне сильный разряд волн, с трудом поднялся на локоть, осмотрел белый свет. Впереди бесконечность где-то слилась с растопленным небом. Океан!

Бескрайняя подвижная масса с искристо-белыми гребнями, которые все время беспорядочно шевелятся, исчезают совсем, словно тают под зноем солнца, и снова появляются такие же неизменные. Казалось, будто они рождаются и существуют только для того, чтобы оживлять мертвую поверхность этого страшного водного пейзажа.

Сбоку отозвался Юра. И было приятно услышать живой голос друга, который, соревнуясь с шумом волн, окончательно утверждал и другую реальность.

— Приземлились, кацо? Какой сегодня день, Ваня, — понедельник, среда, воскресенье? — первые слова Юры зазвучали на этой дикой косе.

— По-моему, здесь еще только людоедов не хватает, — отозвался сбоку Олег.

Он лежал совсем близко от Юры. Услышав голос друга, Олег вскочил и сидел рядом, довольно испуганно оглядываясь вокруг. Лоскут песчаной земли, казалось, сжался перед гигантскими масштабами водной стихии.

Роман лежал в стороне, не отзывался, с наслаждением вслушиваясь в разговор друзей.

«Может, неживой...» — мелькнуло в голове Тулякова, и он, вскочив, подбежал к Роману. Мгновение настороженно вглядывался в него.

— Ромка! Ты что... ч-черт?

Роман даже не пошевелился, лежал с открытыми глазами и на слова Вани только тепло улыбнулся. Само солнце не улыбалось им теплее в жизни. Затем произнес, будто продолжал прерванный разговор:

— А молодец Олег! Как он блестяще справился с той фашистской посудиной, а! Горит гадская машина, пространство сверлит над океаном, стонет и гибелью грозит. А он... Вот, молодец, как посадил! На все точки! Качать Олега...

И действительно поднялся: даже не оглянувшись на этот измельченный океаном, забытый людьми кусок земли, направился к Олегу.

— Вставай, ас, качать тебя будем! Ну, ребята!

— Мне есть хочется, — как холодным душем отрезвил его Олег, вставая с толстого слоя поймы.

Головокружение от переживаемого события было настолько сильным, что в первый момент после пробуждения ребята только приходили в себя. Что голодные — об этом напомнил Олег. Но до еды ли здесь, когда неизвестно, где они и какая опасность подстерегает их на этом острове.

С косы отошли сначала подальше от надоедливо бурных волн. Песчаный берег широкими гонами стелился только здесь, а дальше, справа, обрывом нависал над океаном. Волны неистово атаковали тот скалистый обрыв, разбивались в брызги, чтобы блеснуть завораживающей радугой, и вновь откачивались, будто брали еще больший разгон.

Выбравшись из гальково-песчаной косы, ребята не осмелились углубиться в горы, покрытые лесными зарослями. Правда, горы те были невысокими. Самая большая из них была бы младенцем сравнительно с теми горами, что в пионерлагере.

Но все-таки гора! Кое-где между зелеными зарослями виднелись оголенные, местами поросшие мхом каменные хребты. Наверное, там есть и горные пропасти, и хищные звери… Хотя где им взяться на таком островке? Вокруг океан, эту безбрежную стихию наполняет непрестанных гомон волн. И никаких признаков привычной для подростков земной жизни.

Не сговариваясь, не планируя свои действия, они пошли вдоль берега, в обход горы, надеясь, что на ней возможно где-то найдут хоть какое-то поселение, жилище, пусть и дикарей.

— Держаться, парни, дружно! В случае фашисты… вырывайся из лап и в лес! Они для нас хуже дикарей.

Вдоль воды, где волны бешено разбивались о скалистый берег или промывали обтесанную гальку на косе, накрывая ее вихрами пенных волн, идти было опасно — мог настичь прибой. Если и не затянет в океан, так волной ударит о скалы.

Продирались по верху. И замечали, что они не первые проходят по этим скалистым косогорам. Правда, свежих следов не было, и это в равной степени и радовало, и огорчало. Кто, когда топтал эти убогие стежки, куда бежал, кого догонял, продираясь через заросли вдоль берега? Звери или человек?

Берег все время отклонялся влево, коса позади ребят скрылась за крутым поворотом. Даже жалко стало: это же было место спасения. Коса подобрала и усыпила их, как мать на рассвете, истощенных, полуживых.

Вскоре и эта давно не хоженая тропа человека внезапно оборвалась. Перед глазами разлился живописный пруд, окруженный скалистыми утесами. Где-то позади слышался шум океанских волн, напоминая о грозной силе не обузданной человеком стихии. У ребят до сих пор гудело в ушах, под ногами качалась земля.

— Будем считать, что путешествие наше завершилась великолепным результатом, — подчеркнуто иронично, разводя руками, сказал Олег.

— По-моему, путешествие еще не закончилась, — утешил Ваня. — Попробуем обойти пруд... и знаете, ребята, что мне показалось?

— Ванюшка, что? Не мучай! Село?

— Не село, а... вон в чаще, видите, какая-то развалюха?

— Вигвам, клянусь бородой...

Олег еще раз оглянулся, не увидит ли ту же косу с теплым слоем поймы. Но, кроме пространств океана, за береговыми утесами ничего уже не увидел.

— Может, и в самом деле какая-то лачуга людоедов, — сказал, плетясь сзади за товарищами.

Над головами рядом сплелись ветви каких-то неизвестных экзотических деревьев. Они приятно укрывали ребят от палящего солнца. Толстые, вековые деревья вонзались корнями в расщелины камня и тянулись вверх, приглушая другую растительность на каменном грунте. Только мхи зелеными лишаями прикрывали наготу потрескавшегося камня.

На подходе к краю пруда ребята заметили, как мелкими каскадами почти на доброй половине этого природного бассейна падает вода из неизвестного ручья. А слева, где кончались каскады, под защитой деревьев-великанов притаилась развалина какого-то шалаша. Развалиной она казалась только с первого взгляда. Настоящего строения здесь и не было. Обычный шалаш временного пользования, давно не присматриваемый хозяевами, разрушался. Осыпалась лиственная и травяная кровля, шалаш заилило дождевыми ливнями.

Ребята долго и тщательно рассматривали этот след пребывания на острове человека. Робко заглядывали внутрь, обходили снаружи. На обломанном сучку дерева висели какие-то обрывки рыболовных сетей с пробковыми поплавками. Рядом, в зарослях, лежало перебитое и выветренное, как выстиранная тряпка, весло. Несколько ржавых жестянок из-под консервов и всевозможный мусор, заросший сорняками.

— Значит, рыбаки, — равнодушно констатировал Роман. — Рыбаки. А это значит, что поблизости здесь никакого поселения нет. Рыбаки были на острове очень давно, еще перед началом войны на Западе, когда океан не кишел подводными лодками враждующих государств, — подробно определил Ваня Туляков.

— Ну и какие же, Ваня, выводы из этого мы должны сделать?

— Выводы? — задумчиво спросил Ваня, бросив взгляд сначала на пруд, а затем и на океан. Тогда взглянул на парней. — Мне кажется, что этот островок до сих пор был совсем безлюдным. Рыбаки приезжали сюда на целый рыболовный сезон или на какую-то путину просто с континента.

— С континента? — вырвалось почти одновременно у всех трех товарищей Вани. Это был скорее не вопрос, а восклицательный знак, в котором уже звучала ужасающая уверенность, что они оказались на необитаемом острове.

— Остается разыскать Пятницу и ламу Робинзона.

— Ох, лама была бы очень кстати!

Роман первый спустился вниз к потоку и, прилегши, попытался напиться. Тут же оторвался в восторге:

— Ура, ребята! Замечательная вода! Нарзан, боржоми... Жаль, бутылок у нас нет. Юра, давай скорей сюда. Боржом здесь, голова!

Вода в ручейке действительно порадовала ребят своим превосходным вкусом и прозрачностью.

— А знаете что? — сказал Ваня уже на другой стороне потока. — Если не найдем села, людей, то тут и поселимся, в этом шалаше. Никакой самолет не увидит, солнце не будет печь, и ветры не продуют.

— Главное, вода!

— И вода, — согласился Туляков.

Обойдя ставок, ребята оказались с другой его стороны и снова вышли на берег океана. Вдруг почти одновременно заметили слева дымок над островом.

— Село, — вырвалось из груди. Радость и в этом случае глушилась страхом. Кто эти люди и как отнесутся к ним?

Но уже взобравшись на первую прибрежную кручу, убедились, что это догорал лес на холме, где упал подбитый гитлеровский самолет. И разочарование и радость охватили мальчишек одновременно. Разочарование, потому что это не деревня, не человеческое жилье приветствовало их дымком. А радость — потому что снова же сами становятся хозяевами огня. У них будет костер, чтобы сварить рыбу, согреться ночью.

Самолет ударился торчком о каминную скалу и, сплющившись лепешкой, загорелся. Вполне возможно, что падал он вовсе не поврежденным, а только потому, что потерял управление, потому что летчик, получив ранение, скорее всего, выбросился на парашюте. Металл кое-где расплавился и потек, сплющился в какую-то бесформенную массу. Когда ребята добрались до места падения самолета, там еще тлели стволы вековых деревьев, но бесформенная куча металла уже остыла.

Осторожно обойдя это место, ребята разочарованно переглянулись. Каждый из них мысленно надеялся, что с самолета им удастся перенести к шалашу какие-то удобные детали, чтобы приспособить их в этом новом, таком ужасающем своим будущим быту. Стояли и грустно смотрели на бесформенные кучи расплавленного металла, на тлеющие охапки веток, стволы деревьев.

Ни облачка на небе, в воздухе угрожающий штиль. Печет солнце, донимают мысли, полные грусти и отчаяния. Со вчерашнего дня ребята ничего не ели и пока не было никакой перспективы что-то поесть и сегодня.

Трое ребят обернулись и посмотрели на Олега. В глазах друзей отразилось сочувствие, хотя их тоже мучил голод.

— По-моему, ты, Олег, разбаловался в лагере, — начал Юра. Хотя это, конечно, была шутка, но упрек очень искренне прозвучал в этих словах друга.

Роман кашлянул, словно точку поставил на этом разговоре, и Юра умолк, не закончив мысли. А Роман независимо обернулся, оглядывая окружающие зеленые горы, бесконечность океана за ними — может, пытался угадать судьбу товарищей, которые так горько поплатились за него. О своей судьбе имел мужество не думать, ведь сам виноват.

Вдруг вздрогнул:

— Олег, не дрейфь! Шоколад для тебя. Для тебя, Олежка, у меня есть шоколад! Ребята, ура! Клянусь, на том парашюте повис фашистский летчик! Ему шоколад уже не нужен, факт!

— Где, Рома, где он, проклятый?

— Айда за мной! Летчики берут с собой в полет аварийный запас. Сам Зевс не придумал бы более сытого чем шоколад аварийного запаса. Он фашисту теперь уже, как говорила моя бабушка, по барабану. Будем же благоразумными реалистами.

— Может, он жив, Рома?

Но Роман уже не прислушивался. Он стремглав спускался со скалы вниз к густому лесу, где белело на зеленом фоне выразительное пятно парашюта.

Летчик едва доставал ногами до земли, бессильно вися на стропах парашюта.

— Ого, друзья, это уже не куча расплавленного металла. Во-первых, парашют... — бодрился Роман, обходя неподвижного летчика.

— Пока что этот уже, кажется, не будет летать, — констатировал Ваня Туляков, осторожно беря летчика за руку.

— Горн или Кюхельвейс? Горна подстрелил чех, а я стрелял в Кюхельвейса, — гордо заговорил Олег.

— А я в Вейгта!

— Ты, Юрочка, в Вейгта. А сейчас иди вот отстегивай стропы. Я буду поддерживать, а ты... Давайте вместе — фриц еще жив... И без всяких, ребята, теперь он обезврежен, может, хоть теперь станет человеком, — приказал Ваня, хозяйничая около повисшего летчика.

Самым простым оказалось отстегнуть ремни и освободить летчика от парашюта. Раненого осторожно положили на землю, быстро расстегнули китель и сняли его. Подбадривая товарищей, каждый преодолевал предательское чувство то ли страха перед врагом, то ли жалости к человеку. Перекошенное в смертельных судорогах лицо, закрытые глаза, чуть слышное хриплое дыхание...

— Сквозная рана в правом боку, — определил Ваня. — Ищи, Юра, бинт в той сумке через плечо.

— А не умрет он у нас на руках? — пробормотал Юра, дрожащими руками раскрывая сумку.

— Вот так стрелял Олег. Сквозная рана! — восхищался Роман, умело и с достаточной осторожностью протирая на спине рану куском бинта.

Только один раз в школе они слушали короткую лекцию о первой помощи раненому. А как глубоко врезалась она им в память! Олег тут же вытер тампоном рану у входа и выхода пули, примотал сверху подушечки из марли. В консервной банке, которую вычистили песком и ополоснули, принесли раненому воды.

Летчик глубоко и громко вздохнул, открыл глаза. Но что мог он понять из окружения, потеряв столько крови. Ему дали воды, удобнее положили на подстилку из листьев и травы.

Только теперь вспомнили об оружии. Быстро сняли с пояса тяжелый пистолет. Ваня взвесил на руках, вызывая одобрение друзей.

— Кольт проклятый или парабеллум? — спросил неизвестно у кого.

— Пусть парабеллум, Ваня! Забирай и обоймы.

В следующее мгновение с руки летчика сняли часы. Ваня приложил к уху, улыбнулся:

— Работает черт! Ромка, айда на дерево, снимай парашют.

— Есть, товарищ командир, снять парашют! Клянусь бородой большого чародея...

На неизвестном, безлюдном, но таком уютном острове советские подростки не забыли о человеческих обязанности по отношению к раненому. Едва живой летчик был в этот момент для них только несчастным человеком, которому сильные должны помочь бороться со смертью.

За этими хлопотами ребята забыли даже о собственном голоде. Перенеся раненого к шалашу и умостив удобно на траве, еще раз напоили его и снова вспомнили о своем положении. Оно до сих пор было не блестящим, а теперь приобретало характер катастрофы. Заботы о раненом теперь становились на первом месте в их и без того ужасной жизни.

Оставив Юру около раненого, ребята пошли на поиски чего-то съедобного.

— Олег, держись, друг! Ты так мужественно сражался с его напарником, пока они нам угрожали. А теперь покажи в отношении к этому раненому наши советские обычаи помогать человеку! Я сам, брат, жалею, что наш добрый друг чех погиб, а этого, проклятого, только царапнул. Но теперь он ранен и нуждается в помощи... — говорил Ваня.

— Это — Горн. Я по документам убедился, что это он. Его наш Пранек посадил!

...Среди трофеев у ребят был большой шелковый парашют. Кроме того, они получили еще один пистолет с четырьмя полными обоймами патронов. А это много значило для полного завоевания жизни на необитаемом острове.

Найдены были и еще некоторые вещи, каждая из которых имела для «робинзонов» неоценимое значение. Замечательный портативный компас, почти не начатая записная книжка с карандашом, финка, зажигалка и, наконец, часы с заводом на восемь суток!

— Ты, Рома, говоришь, что фашистские летчики всегда берут аварийный запас шоколада в случае чего... Гостеприимство у гитлеровцев подгуляло.

— Это правда. Гостеприимство у гитлеровцев подгуляло еще в самолете, наверное, пожрал проклятый, гоняясь за нами.

— Некогда было. Наверное, гитлеровцы теперь и не нюхают того шоколада. Хотя бы хлеб брал с собой, несчастный. Летит, проклятый, как к тете в гости, за три дня изголодался... Накормишь его теперь... — бормотал недовольный Роман.

— А унывать из-за этого не следует, Робинзон. У нас еще так много неизвестного впереди, давайте не впадать в отчаяние. Пойдем к шалашу. Юра, наверное, там уже нашел общий язык с нашим пленным. Надо что-то придумывать, думать надо, ребята.

— Надо думать да гадать, как продукты здесь достать, — дополнил Тулякова задумчивый Роман.

Солнце немилосердно припекало на скалах.

Думать, гадать пионерам было о чем. На их руках раненый, которому не только уход, а главное — приличное питание нужно. И о себе, о своем питании позаботиться надо. И будущее их тоже остается такой же нерешенной проблемой.

Что по океану где-то ходят корабли союзников, в этом не было никаких сомнений. Надо только проследить, не ошибиться. А как им сообщить с такого расстояния о своем положении?

Да пока появится тот спасительный корабль (и захотят ли еще союзники возиться с какими-то там мальчишками?..), надо самим искать средства к жизни.

Вторым дежурным возле больного согласился остаться на ночь Ваня Туляков. Перебив голод какими-то субтропическими щавелями да съедобными стеблями, ребята улеглись спать в шалаше. Распорядок дня, согласно решению коллектива, вступил в действие в качестве общего при любых обстоятельствах закона. Неизвестный остров, раненый — ​​все это высоко поднимало сознание каждого, повышало внимание. Олег торжественно записал распорядок дня в записную книжку летчика. Туда же записал и список дежурств. На отдельном листочке впервые заметили: "Раненый дважды открывал глаза и снова засыпал. Стонет только, когда теряет сознание или спит».

— Установили, значит, время и обязанности, — метко сказал Роман перед сном.

Трое друзей лежали в шалаше на перебранном ворохе пересохших сорняков и листьев. В углу положили летчика. Сложенное вдвое полотнище парашюта служило всем одновременно и простыней, и одеялом.

Ваня сидел на сухом бревне, притянутом из леса, вслушивался в сладкое, здоровое сопение спящих друзей и в болезненный бред раненого. Как жаль, что никто из них толком не знал немецкого языка, кроме разве десятка отдельных случайных слов. Можно было бы раненого расспросить о самочувствии, объяснить ему положение, потребовать соблюдения хоть какого-то лечебного режима...

Одетый во френч летчика, вооруженный пистолетом, из которого пришлось еще вечером выстрелить для проверки, Ваня чувствовал себя достаточно мужественно и воинственно.

Во время первых коротких поисков ребята наткнулись на живописную поляну среди гор. К ней привел ручей, протекавший около шалаша. Ручей вытекал из озера на поляне нежным ручейком, но глубокое русло свидетельствовало, что он бывает часто и бурной рекой. Все дождевые и весенние воды попадают отсюда в океан только одним этим глубоким руслом.

Озерцо это окутывала душистая зелень сорняков, травы, чернобыльника и роскошных молодых щавелей. Свежие сочные листья съедобных стеблей ломались в руках, хрустели на зубах. Лучшие из них оставляли для раненого. Даже два яйца выдрали из гнезда какой-то птицы и накормили ими больного.

Летчик впервые, как укладывали его уже в шалаше, осмотрел всех четверых вполне осмысленным взглядом.

— Что, господин Горн? Гам-гам? — заговорили кто как мог, жестикулируя руками в придачу.

Летчик едва нашел силы перевести взгляд на остальных и со стоном снова закрыл глаза.

— Кажется... напился и наелся господин Горн.

Ваня сдержал назойливую неприязнь товарищей.

Теперь вот они спят. Раненый, кажется, тоже. Завтра снова хлопоты с ним, все пойдут на тот щавель, а ему найдут яйцо. Послезавтра то же самое. Наверное, еще найдутся и какие-то ягоды. Лес полон всевозможных орехов, птицы. И все это — непрерывные, хлопотные проблемы, а не хоть бы какая-то перспектива выжить и добраться до родного края.

«Непременно надо починить эту рыбацкую сеть, — рассуждал Ваня. — Приладим парашютные стропы и завтра же затянем в этом самом пруду. Не может быть, чтобы в нем не водилась рыба. В консервных банках наварим ухи, щавелем и солью с той горы заправим. Ого, еще как можно роскошествовать! А жить будем по расписанию, изучать остров, выхаживать немца. А когда вернемся, напечатаем свои очерки об острове, назвав его островом Юных ленинцев! Наверное, здесь есть и какие-то ламы, кролики. Поймать, как Робинзон... А пятница?.. Неужели на острове нет никаких людей?.. Летчика окрестить Пятницей? Но человек имеет свое имя. Перевелись времена Пятниц, хотя робинзонад в мире еще хватает».

Свежая, темная, наполненная шумом океана ночь заставила часового сначала плотнее завернуться во френч летчика, а затем и сесть, опершись на шалаш. Вечером появились были какие-то комары или москиты, но скоро исчезли от прохлады.

И Ваня уснул. Далее мысли оформились в сны. Он гонялся с пистолетом за ламой, стрелял, чтобы добыть хотя бы мясо для раненого, потому что на молоко можно и не надеяться. А лама превратилась в страшного фашистского офицера, и, вместо догонять, Ване самому пришлось убегать от него...

От испуга он проснулся. Пистолет лежал у ног на земле, весь мокрый от росы. Ночь кончалась, наступало росистое, прохладное утро. Над прудом едва-едва поднимался туман.

— Ну вот, Олег, можешь записать в журнал: «Первые сутки на необитаемом острове прожиты». Теперь начинается наша новая жизнь.

Четверо друзей сидели на крутом берегу океана, открытом для восходящего солнца, грелись. Как часовой, Ваня предупредил, что, пока раненый спит, здесь состоится их «общее собрание», на которых они должны выработать основное направление деятельности на острове. Ждать им спасения с острова от англичан или от американцев — даже жалко времени. Островок необитаемый, для военных нужд непригодный. Вряд ли мимо прошел когда-нибудь хотя бы один из военных кораблей. Наверное, какие-то подводные рифы вокруг острова.

— Надежды, конечно, не надо терять, но и руки складывать не годится. В конце концов, когда-то кончится эта проклятая война, и к шалашу прибудут настоящие его хозяева — рыбаки. Тогда и освободимся все. А... от пленного язык немецкий выучим. Жить мы должны, ребята, жить!

Слова старшего товарища звучали убедительно, хотя, возможно, в них и слышалась грусть. И ребята больше внимания сосредотачивали на положительных перспективах, о которых говорил старший товарищ.

— Верно, Ваня, надо жить! Давай выкладывай программу. По-моему, так мы, собственно, как в экспедиции здесь; изучаем так называемую флору и фауну, контуры острова, ветры — пассаты и муссоны... вообще погоду. А наш пятница... Действительно, назовем его...

Юра не удержался, перебил расфантазировавшегося оратора:

— Ты, Рома, хоть и сын строителя, а рассуждаешь, как последний неприспособленный интеллигент. Взрослый немец с континента Европа, офицер, имеет имя, а ты — «Пятница». Сам ты Средой вскоре станешь. Да и вообще: так вот тебе все и удалось. Ходи, изучай, любуйся. А еду больному Пятнице Захар Иванович будет по радио присылать? Голова!.. Я предлагаю с этого и начинать наш разговор, с какого-то жизненного рациона, пусть и островного. Вот сеть нашли. Сегодня же надо ее починить.

— Чем? Шпагат тебе тоже Захар Иванович по радио пришлет?

— Отрежем немного строп, рассучим их, вот тебе и шпагат. По-моему, Ваня прав, не только же с океана, а именно из этого ставка рыбаки питались свежей рыбой во время океанской путины. В противном случае они бы не построили там свой шалаш.

— Ставок весенними водами сделан, это факт, я об этом еще ночью думал, — говорил более опытный Ваня. — Но рыба там есть. В самом деле, Юра прав, стропы сделаны из крепких мягких шпагатин. Для войны всегда все делается добросовестно. Это предложение принимаем. Стропы же нам тоже помогут тянуть невод с обоих берегов ставка. Консервные банки, огонь есть — значит, и уха сегодня будет. А вот как вы смотрите на то, чтобы наш шалаш перенести хотя бы вот сюда. Ночью он будет защищать от холода, а днем — от солнца. Зато будем иметь тут столько простора!

— Вот тут уж, Ваня, а не будет дела, — сказал Роман. — У нас же больной на руках. Не каждый же день таскать его с места на место от солнца. К тому же мы должны маскироваться здесь от авиации, сам же ты говорил, когда посылал меня снимать парашют с дерева. Это уже два. А третье — мы же должны поддерживать наш священный очаг.

— В-четвертых, еще наступит и зима. В лесу хоть уютнее будет.

— Верно, Олег, еще и зима. Я просто ставлю на обсуждение нашу жилищную проблему. Получается, что шалаш должен оставаться там же.

— И вот что, Ваня: давайте построим каменный дом. С печкой, с дверью и с окном! Нам нужно хорошо защищаться, потому что у нас, как у тех господ, на пятерых — одни штаны. Один костюм летчика только для часового и то... Придется же его возвращать.

— Только для часового! Выздоровеет летчик, сам поймет все, так сказать, выгоды трусов на курорте.

Ребята впервые захохотали, как и в лагере в Крыму, — непринужденно, искренне. Ваня подтвердил:

— Да, Юрочка, для часового. Он же и санитар, и медсестра, и врач для больного. Камня тут хватит, времени у нас тоже, кажется мне, вполне достаточно. А глину будем приносить с той стороны озера. Так одобряем, ребята?

Предложения принимались единогласно и дружно. Одобрили также и первую рекомендацию Романа — изучить остров. Это, в конце концов, было необходимо для них, чтобы точно знать, сколько здесь орехов, какая птица и зверь живет. Последним пунктом «протокола» Олег слово в слово записал лаконичную фразу Вани как приказ старшего: «Ежедневно по утрам, пока спит раненый, вместо физзарядки, учить Романа плавать...»

Олег экономно, но достаточно полно изложил свой «протокол» на трех страницах блокнотика, и ребята вернулись в хижину выполнять решения. Ваня распорядился:

— Юра будет дежурить возле больного и чинить со мной сетку. Роман с Олегом пойдут на поиски приличных консервных банок.

— Ви есть совиецьки пионири, с самолета Вейгта? Ви спа-саль моя жизен?.. — с тяжелыми передышками вдруг сказал раненый летчик.

— Таков закон советских людей: раненому, пусть и врагу, у нас не мстят. Но... судить еще будем, после того, как... выпишем с этого, — Ваня показал рукой на плохонький шалаш, — с этого госпиталя.

Немец несколько раз закрывал и открывал глаза, будто пытаясь понять что-то сложное и непонятное для него.

Загрузка...