Кэслейк пригласил Сару и Ричарда к восьми вечера. Они покинули поместье в половине восьмого, и Кэслейк – он оставил машину у ответвления дороги на Лиссабон и пешком прошел до холма, на вершине которого стояла вилла, – проследил за их отъездом. Потом, стараясь скрываться за кустами и деревьями, подошел к боковому входу. Слуги были далеко, в сторожке у ворот.
Кэслейк вынул из-под каменной кадки ключ, отпер дверь, положил ключ обратно и вошел, створка захлопнулась сама. «Женщины вечно что-нибудь забывают, – подумал он и невесело усмехнулся, вспомнив Маргарет. – Но если Сара и Ричард вернутся, я услышу шум машины и успею выпрыгнуть в окно». Войдя в прихожую, он позвонил в свою гостиницу дежурному. Сказал, что пригласил к ужину сеньориту Брантон и сеньора Фарли, попросил передать им извинения и сообщить, что немного задержится – по дороге из Фаро у него лопнула шина. А тем временем пусть их усадят и подадут что-нибудь выпить. Он все оплатит.
Тщательно обыскать нужно было только две комнаты. Спальни Фарли и Сары. Он начал с последней. Достал из комода ключ и открыл сейф. Там лежали лишь письма от мужа миссис Ринджел Фейнз. Заперев сейф и вернув на место книжный шкаф, он провел рукой по трем рядам книг и внимательно осмотрел их. Это в основном были романы в мягких обложках, религиозные трактаты и несколько дорогих книг в твердых переплетах.
Затем он оглядел письменный стол у окна. В одном из ящичков с ручками из слоновой кости нашлось письмо от леди Джин Брантон, заверенное отцом Ансольдо и служанкой Мелиной, согласно которому содержимое некоего свертка – видимо, с поясом Венеры – завещалось Саре. Рядом лежала записка с данными о поясе, о том, что его подарил леди Джин лорд Беллмастер. «Если в сорок восьмом он стоил тридцать тысяч, – прикинул Кэслейк, – одному Богу известно, какова его цена сейчас. Да, лорд Беллмастер не скупился… впрочем, у него миллионы. Однако ни деньги, ни власть не освободили его мысли от поселившегося там червячка страха».
Последовательно, расторопно и внимательно Кэслейк обыскал всю спальню. Это была уже не тренировка, когда над душой стоял Куинт, подсматривал, оценивал. Кэслейк запомнит все, к чему прикасался. На столике у бокового окна валялись иголки, вата, нитки, ножницы и летнее платье, подметанное, чтобы укоротить его. Сара, видимо, колдовала над старыми платьями тетки или матери. В Кэслейка вселилось твердое убеждение, что Саре нечего скрывать. Она же простушка, а потому все, что хотела бы схоронить от чужих глаз, положила бы в сейф.
Кэслейк перешел в комнату Фарли. Все имущество Ричарда умещалось в саквояже. На столике лежал старый номер «Кантри Лайф» и потертый томик «Белого попугая» Лоуренса. Фарли был явно из тех, кто путешествует налегке. На последнем листе его чековой книжки – она отыскалась в заднем кармане джинсов – значилось, что на текущем счету всего 2760 эскудо. «И, наверное, нет долгосрочных вкладов, – подумал Кэслейк. – Однако положение изменится, когда он продаст пояс Венеры». Чувствовалось, что деньги для Фарли – не главное. Знавал Кэслейк и таких людей. Они живут одним днем. Что ж, каждому свое, к тому же, Бог свидетель, так сейчас живут многие, и ничего – перебиваются.
Обыскав спальню Ричарда, он быстро прошелся по остальным комнатам верхнего этажа, потом – нижнего и покинул виллу. На пути к машине его вдруг охватило гнетущее чувство – вспомнилось одно из наставлений Куинта: «Если люди решают что-то спрятать, все в порядке. Рано или поздно вы это отыщете. Беда, если они обладают чем-то таким, что им и в голову не придет схоронить. Они оставят его у вас прямо под носом, но вы и не заметите». Вот леди Джин Брантон – будь у нее нечто против Беллмастера – дневник, скажем, она бы… Нет. Дело в другом. То же чувство охватывало Кэслейка и на занятиях, когда наступало время повернуться к Куинту и сказать: «Задание выполнено». Уж слишком много зависело от этих двух слов.
Он сел в машину, запер фотоаппарат в перчаточный ящик и уехал.
Отужинали прекрасно. Кэслейк без труда вновь вошел в роль нотариуса, да и Фарли ему понравился. Простой, без затей парень, а после нескольких рюмок – еще и прекрасный рассказчик. Перед расставанием, когда Сара пошла в туалет, Фарли попросил: «Мне бы хотелось поговорить с глазу на глаз».
– Пожалуйста.
– Это касается только нас с Сарой, но вам, как поверенному в ее делах, я откроюсь. Убежав из монастыря, она пыталась утопиться. У нее было безумное и совершенно необоснованное убеждение, будто она беременна. А я спас ее. Как это случилось – не важно. Так вот она – и это вам тоже знать не помешает – хочет отблагодарить меня, подарив золотой пояс. Решила твердо. Но я не могу принять такую дорогую вещь. Может быть, вы при удобном случае… попытаетесь ее вразумить?
– Она мне уже обо всем рассказала. Увы, на сей счет я бессилен. Вы сослужили ей великую службу. У нее щедрая душа, а деньгами на жизнь ее обеспечит отец. Так что, – Кэслейк сухо улыбнулся, – вам придется или принять дар, или, если вы смириться не сможете, втихомолку исчезнуть до того, как Сара вам его преподнесет.
– Возможно, вы правы. Но меня не покидает черная мысль о том, что Сара начнет преследовать меня.
– Мир велик.
– Вот я и думаю, – усмехнулся Ричард, – велик он или тесен.
– Извините, я вам сочувствую, но ничем помочь не могу. Решайте сами. Позвольте заметить, я одобряю ваши намерения. И еще: по-моему, вы здорово помогли Саре, не оставляя ее одну столько времени.
Когда они уехали, Кэслейк поднялся к себе, позвонил сначала Беллмастеру, потом в Клетку, передал для Куинта подробный отчет о своих действиях и разговоре с Беллмастером, который, узнав, что никаких следов дневника не обнаружено, даже не попытался скрыть вздох облегчения.
Через два дня Фарли вновь отправился к Франсуа Норберу. Сара поехала бы тоже, когда бы не нотариус Кэслейк – он должен был встретиться с нею и окончательно все утрясти.
Ричард не спеша ехал вдоль побережья. «Приближается развязка», – размышлял он. По возвращении на виллу придется давать ответ Саре, и Ричард знал, что скажет. Пояс он не возьмет. С виллы придется бежать, а жаль. Пожив на новом месте всего несколько дней, он уже чувствовал себя там как дома, покидать его не хотелось. Но уезжать нужно, хотя – теперь он это ясно понимал – в открытую не удастся. Придется убраться тайком, пока Сары не будет дома, оставить ей прощальное письмо. Он лениво поразмыслил, не основаны ли его поступки на застарелой привычке не брать на себя лишнюю ответственность. Ему не хотелось ни связанных с большими деньгами новых забот, ни обязанности (а именно этого Сара и добивается) улучшить этими деньгами… что? Собственное положение? Будущее? Сара почти назойливо заботилась о других, все время интересовалась, хорошо ли живут те, с кем она знакома. И избавиться от ее опеки будет трудно. Она обладает всеми задатками наставницы, руководительницы – это, видимо, отголоски материнского характера, которые в женщине не столь красивой и простодушной быстро стали бы непереносимы. Ричарда не нужно наставлять, над ним не нужно верховодить. Ни раньше, ни сейчас. И таких, как он, в Португалии полно. Тех, кто живет подножным кормом. А что плохого? От них нет вреда никому.
Франсуа сидел под навесом, читал позавчерашний номер «Тайме», на столике ждал графин с белым вином и две рюмки. На лужайках работали поливальники, в брызгах играла радуга; две иволги резвились в лужице на траве.
Франсуа тепло поздоровался, разлил вино, сказал: «Элиза просила извиниться за нее. Она уехала в Фаро за покупками, поэтому жареных сардин нам сегодня не поесть. Я тоже извиняюсь – слишком долго возился с этим поясом. Пришлось написать другу кое о чем, справиться у него». Ювелир взял со стула красный сафьяновый футляр, открыл, но пояс не вынул.
– К какому же выводу ты пришел, Франсуа?
Тот пожал плечами: «К очень интересному. Но, боюсь, не столь приятному для твоей знакомой».
– Почему?
– Не торопись. Обо всем по порядку.
В эту минуту, сам не зная отчего, – разве что судя по поведению Франсуа, – Фарли понял: новости будут неутешительные. И пошел напролом, попросил: «Нет, давай с конца. Он поддельный, так? Поэтому и Элиза уехала».
Франсуа потрогал пальцем ямочку на подбородке и кивнул: «Да, поддельный. Впрочем, такое слово здесь неуместно. Это одна из лучших копий антиквариата, которые мне доводилось видеть. Сам по себе он стоит две-три тысячи фунтов. Жаль, не правда ли? Я имею в виду твою знакомую».
– Ее – да. К счастью, деньги у нее есть.
– Тогда другое дело. А ты, естественно, хочешь узнать о происхождении пояса.
– Естественно. – Фарли пригубил рюмку. У него вдруг словно гора с плеч свалилась. Даже будущее разочарование Сары не омрачало. Разговор с Сарой он переживет, а потом отправится восвояси. Возможно, он поступит себялюбиво. Но это лучше, чем улизнуть ночью, не приняв искреннего дара.
– Я написал в Париж другу. – продолжил тем временем Франсуа, – ведущему знатоку антикварных драгоценностей, консультанту крупнейших музеев Франции и Голландии, знаменитому ювелиру. Он знает гораздо, гораздо больше меня. – Франсуа умолк, с любопытством взглянул на Фарли. – Рассказать в подробностях или только в общих чертах? Судя по выражению на твоем лице, к долгой повести ты не готов.
– Это подделка. Вот главное. Так что валяй в общих чертах.
– Тогда рассусоливать не буду. – Франсуа Норбер потянулся к графину и наполнил обе рюмки.
Фарли сидел, слушал Франсуа, разглядывая зеленую ящерицу на стене дома. Настоящий пояс в 1948 г. купил у потомков древнего французского рода английский миллионер лорд Беллмастер. А в 1950 г. он заказал его копию итальянскому ювелиру, который специализировался на подобных вещах самого высокого класса, «… это, знаешь, необходимое ремесло, потому что носить оригинал всегда опасно. И на приемы знатные дамы зачастую надевают копии».
В 1951 г. лорд Беллмастер тайно продал настоящий пояс одному германскому промышленнику, который умирая, завещал его венскому Историческому музею, где пояс хранится и по сей день.
Дослушав Франсуа, Ричард спросил: «Тебе об этом лорде Беллмастере что-нибудь известно?»
– Почти ничего. Знаю только, что он еще жив. Так написал мне друг из Парижа. Твоя знакомая очень огорчится?
– Да… пожалуй. Не из-за денег, а потому, что он поддельный.
– Скажешь ей, что настоящий сделал ученик Жиля Легаре вскоре после смерти учителя. А эта копия, хотя она и прекрасна… стоит, увы, гроши по сравнению с оригиналом. Прости, но мне тебя порадовать нечем.
– Ничего не поделаешь. И все же большое спасибо за хлопоты. Интересно, зачем лорду Беллмастеру понадобилась копия?
– Богачи легко с деньгами не расстаются, – усмехнулся Франсуа. – Потому они и богаты. Даришь любовнице оригинал, потом при удобном случае подменяешь его копией, а любовница ни о чем не догадывается. Продать оригинал – без огласки, в частную коллекцию – несложно. Вот дешевый способ умиротворить дорогую любовницу.
… От Франсуа Фарли поехал к Герману. Он решил, что с плохими вестями спешить не стоит, даже думать, как рассказать Саре правду, перестал, хотя понимал: этот удар будет для нее тяжелее, чем его отказ принять пояс. Когда Фарли вышел из машины и помахал Герману, – тот окучивал кукурузу, – он с болью вспомнил ту ночь, когда услышал во тьме крики Сары. Суровы и неисповедимы пути Господни. Возможно, это так. Однако Ричардом овладело совершенно непреодолимое убеждение, что ему наплевать на чувства Сары. Ведь он собирался оставить ее, совершенно одинокую и безутешную в этом мире… Черт возьми!
Подошел Герман, с улыбкой вытер со лба пот тыльной стороной ладони и весело спросил: «Ну, как жизнь на вилле Лобита?»
– Мои дни там сочтены, – тоже улыбаясь, отозвался Ричард.
– А потом? Куда направишься?
– Куда глаза глядят.
– У тебя простая философия фаталиста. И себялюбца.
– Точно.
– Мысли о других для тебя словно клетка для птицы. Вчера в гостинице «Паломаро» я встретил Альваресов. Они на два месяца уезжают на Бермуды. Интересовались тобой. Можешь пока пожить у них в доме.
– Я им, пожалуй, позвоню.
Вилла Альваресов стояла на восточной окраине Альгавры, между Фаро и Тавирой, где Сара вряд ли станет его искать.
– Останешься у меня перекусить?
– С удовольствием.
На виллу Лобита он не торопился.
Лорд Беллмастер обедал с Куинтом у себя в клубе на Сент-Джеймс-сквер. Они заняли стол в дальнем конце зала, в нише с окном на внутренний дворик, куда почти не заглядывало солнце. Посреди дворика возвышалась бронзовая статуя какого-то политика восемнадцатого века в парике, его плечи засидели воробьи и голуби. За первым и вторым речь шла о пустяках. Теперь принесли портвейн и кофе. Куинт знал: с минуты на минуту Беллмастер перейдет к делу, – если таковое имеется, – объяснит, зачем пригласил его в клуб.
И Беллмастер, словно прочитав эти мысли, сказал: «Поговорим о вашем человеке, о Кэслейке».
Куинт пригубил портвейн и отозвался: «Перспективный парень. У него все впереди – как у меня когда-то».
– Так же, как и теперь. – Беллмастер двусмысленно улыбнулся. – В Португалии он славно потрудился. Спасибо, что одолжили мне его.
– Ему многому надо учиться, милорд.
– Это вопрос времени. Я вот что подумал. Если моя… мечта сбудется, почему бы вам не отдать его насовсем? Ведь он все равно останется для вас полезным. Никогда не помешает иметь своего человека в посольстве.
– Это мысль, – согласился Куинт, а сам подумал: «Но что скрывается за нею? Ведь мы оба прекрасно понимаем, что своего человека в посольство я посажу в любом случае». Ответ напрашивался сам. Беллмастер наметил себе новую жертву. Когда-то ею была леди Джин.
Без обиняков, словно читая мысли Куинта и дальше, Беллмастер признался: «Какие славные и полезные для всех были деньки, когда мы с леди Джин работали вместе. Но польза от женщины… как бы это поточнее выразиться… ограничена самой женской сутью».
Решив воспользоваться хорошим настроением Беллмастера, Куинт спросил: «Вы по-прежнему главный кандидат на место посла в Вашингтоне, сэр?»
– Дорогой мой, – расхохотался Беллмастер, – как четко вы знаете, когда застать меня врасплох. Увы, мой милый, это государственная тайна.
– Конечно. – Куинт кашлянул, нечаянно вдохнув дым от сигары Беллмастера. – Хотя между старыми друзьями не должно быть никаких тайн. Вы, например, запросто попросили разрешения надеть хомут на Кэслейка. Что ж, буду откровенен и я: если вы не ответите на мой вопрос, я воздержусь от обещаний насчет Кэслей-ка. – Он улыбнулся. – В конце концов, нужно серьезно подумать, стоит ли отдавать такого многообещающего сотрудника… в чужое ведомство.
Беллмастер провел рукой по подбородку, крякнул и улыбнулся: «Неужели вам так важно знать имя нового посла в США всего за полтора – два месяца до его назначения?»
– Главное дело Клетки – узнать наперед как можно больше. Неважно о ком – папе римском или Председателе Совета Министров СССР. Может быть, эти сведения и не пригодятся, но иметь их под рукой – всегда необходимо. А что касается Кэслейка, вы, думаю, найдете кого-нибудь получше. Как я уже говорил, ему еще многому предстоит научиться. Возьмите хотя бы такое простое дело, как ликвидация. На нем погорело немало наших лучших ребят. По-настоящему своими мы считаем лишь тех, кто выдержал и это испытание. А Кэслейку оно еще предстоит. Итак, вернемся к вопросу о Вашингтоне.
Беллмастер, раздраженный и одновременно наслаждающийся словесной перепалкой, сказал: «Вполне возможно, вы меня там видеть не хотите».
– С другой стороны, мы, может быть, очень этого хотим, но желаем знать обо всем заранее. Время – деньги. Впрочем, я человек маленький, могу и ошибаться. Что делается на верхних этажах Клетки, мне не известно. Я имею дело лишь – да не обидят вас мои слова – с пустяками.
– Вы чертовски хитрый лис, – рассмеялся Беллмастер. – Каким были, таким и остались.
– А вы в прекрасном расположении духа, милорд. И я знаю, отчего.
– Вы были бы – не обижайтесь – круглым дураком, если бы не догадались. Леди Джин исчерпала себя и для меня, и для Клетки. Однако я считал, что где-то в сейфе она заперла множество скелетов, которые так и рвутся наружу. И хотел убедиться, правда ли это.
– Но когда сейф открыли, там не оказалось ничего кроме красивой драгоценности. Сказка закончилась счастливо. Но мы остановились на Вашингтоне – да или нет? И на Кэслейке – да или нет?
Беллмастер допил портвейн. Полуденное солнце бросило желтый луч на лицо истукана во дворе. Куинт катал по скатерти шарик из хлебных крошек.
Наконец аристократ негромко произнес: «Вашингтон – да. Объявят через шесть недель».
Куинт, смакуя победу, надул губы и ответил: «Кэслейк – да. Через шесть недель».
– Ну и хитрец, – усмехнулся Беллмастер, – вы пришли сюда, готовый торговаться.
– Так же, как и вы, милорд, – кивнул Куинт. – Надеюсь, мы оба не в накладе?
– Естественно. Теперь, я полагаю, Кэслейка можно считать более или менее моим человеком. Через шесть недель то есть.
– Да, конечно, – ответил Куинт, хотя знал, что Беллмастер, если приспичит, воспользуется Кэслейком завтра же. Убедит или принудит его служить. Впрочем, это не так важно. Важно другое: Беллмастер собирается в Вашингтон. Так, по крайней мере, он сам считает. Но Клетку такой оборот не устраивает совершенно. Как хорошо, что в запасе целых шесть недель. И как жаль, что леди Джин не оставила дочери обличающих записей, которые подчинили бы Беллмастера Клетке, позволили использовать его постыдные способности полностью. По иронии судьбы Беллмастер достиг такого возраста и влияния, что пожелал занять место, доступное лишь человеку с безукоризненной репутацией. Как можно столь простодушно считать, будто все грехи уже искуплены, забыты? Признай он Клетку своей безраздельной госпожой, и там бы его, как кандидата в Вашингтон, поддержали. Однако – хотя веских доказательств не было, что раздражало, особенно боссов – сама жизнь подсказывала: он работал и на других, Клетку предавал не однажды. Но он был и чрезвычайно обходителен, что позволило ему иметь в союзницах леди Джин – очаровать и поработить эту женщину почти до самой ее кончины. Женись он на леди Джин, и его карьера была бы в безопасности. Но он женился на деньгах одной американки, которая через пять лет после свадьбы благополучно сломала шею, упав с лошади на охоте. Куинту, бывало, приходила в голову бессердечная мысль, а не подстроил ли этот несчастный случай сам Беллмастер. Жена оставила аристократу двух похотливых, здоровых сыновей – они продолжают род лордов Конарейских – и свои миллионы в придачу. Лучшего он и желать не мог. Да… вполне возможно, он отделался от нее… разрубил этот гордиев узел. «Боже мой, – вздохнул про себя Куинт, приняв от Беллмастера графин с портвейном, – неужели Клетку провел столь бесстыже один из ее собственных сотрудников? Такого еще не бывало». Этот вопрос давно не давал ему покоя. Как жаль леди Джин. Пара откровенных строк в ее дневнике, и Беллмастер оказался бы в клетке буквально, покорно надел бы хомут и стал бы плясать под их дудку.
Сара сгорала от нетерпения. Было шесть вечера, она сидела у себя в спальне, переоделась к ужину. Вот уже три часа ждала она, когда зашуршит по дорожке машина Ричарда. Не раз приказывала себе быть терпеливой. А он, наверно, остался у Норберов на обед, а потом… ведь у него так много друзей. Но терпение, как теперь убеждалась Сара – это добродетель, которую она истратила на жизнь в монастыре. Как он не догадается, что она просто жаждет узнать цену пояса… обсудить планы Ричарда, его новую жизнь. О, сколь много она ему желала, но больше всего – вывести из праздности, снабдить настоящей целью в жизни под стать его характepy и способностям…
Сара отвернулась от окна, из которого виднелся поворот дороги к вилле, и заметалась по комнате. Остановилась перед зеркалом. Рассеянно отметила: волосы отрасли уже настолько, что никого не удивляют, а ее саму не смущает носить короткое платье, выставлять напоказ загорелые руки и ноги. На мгновение она поддалась искушению признать себя женщиной, притом красивой… позволила себе бросить мимолетный взгляд в будущее… подумать о замужестве, о том, кого полюбит и кто полюбит ее. Стыдливо зарделась.
Отошла от зеркала. Подумала: «Надо заняться чем-нибудь до приезда Ричарда. Найти подходящую книгу. Успокоиться и почитать. Да, надо почитать. Угомониться. Не вести себя как взбалмошная школьница».
Она подошла к книжному шкафу, стала разглядывать корешки книг. Имена авторов и названия ничего не говорили. К литературе она была в общем-то равнодушна. Вот мать – та читала запоем… иногда почти ночи напролет. Взгляд остановился на синем переплете материнского дневника. Он ей и нужен. Она тихонько сядет и не спеша будет читать, пока не вернется Ричард.
С дневником в руках Сара уселась у окна – там, откуда легче увидеть и услышать машину. Открыла наугад и прочла:
"Бо-бо купил полуразвалившийся дом в мрачном Котсуолдсе. Когда-то дом принадлежал его предкам, -по-моему, тем, что ушли в священники, – и все-таки удивительно, как это род Брантонов не вымер от воспаления легких. Я настаиваю только на одном – сменить в доме весь водопровод. Ведь он допотопный: чтобы смыть унитаз, надо сначала накачать воду в бачок (чувствуешь себя каторжницей на галере), а если откроешь кран, вода бежит так же неохотно, как ребенок идет в школу. Бобо всем этим очень воодушевлен, что закономерно. Военных всегда воодушевляют холод и неудобства. Это, по их мнению, делает человека мужчиной, а им я становиться не хочу…
Пригласила Олистера Куинта посоветоваться, как лучше переделать комнаты. Бобо величал его «Куини» – Это Олистеру не нравилось – и говорил, что у себя в кабинете ничего менять не позволит. Ведь там обои времен его прабабки. А на них – сплошь фазаны, лисицы и рыбы да пятна, словно от проказы, там, где раньше висели картины. Словом, хочется пожить на вилле, пока дом не приведут в порядок.
После обеда позвонил Беллмастер. Врач установил смерть от несчастного случая. Мне бы пожалеть Полидора, да, признаться, не хочется. Гнусный был тип. И мне не жаль, что Беллмастер намерен продать «Морского льва».
Тут послышался шум машины. Мощная волна возбуждения и любопытства захлестнула Сару, и, захлопнув дневник, она вскочила и выбежала из комнаты.
Когда она открыла входную дверь, Фарли поднимался по лестнице с футляром под мышкой. Сара бросилась к нему, схватила за руку и воскликнула: «Где вы пропадали, Ричард? Я уже все глаза проглядела. Ну, что сказал Норбер? Что?»
Ричард взял ее за плечо, прикрикнул: «Ну, тихо, тихо! Успокойтесь!»
– Но я хочу знать! Я должна знать!
– Узнаете. Однако сперва мне надо выпить. – Он увлек ее в прихожую. – Простите что задержался. Я пообедал с Германом – вы его помните?
– Конечно, помню.
– Потом пришлось заехать к Марсоксу и кое-что с ним обсудить. А на обратном пути засорился карбюратор.
– Ну, это все ерунда. Главное – вы вернулись и сейчас же расскажете обо всем. – Она почти вытолкнула его на веранду. – Садитесь и начинайте, а я тем временем приготовлю вам выпить.
– Отлично. Меня мучит жажда. Налейте пива.
Ричард сел за столик, футляр положил перед собой. Сара налила пива из банки. На мгновение их взгляды встретились, и нечто в его глазах, в лице обеспокоило Сару так сильно, что у нее даже руки задрожали. Она подала Ричарду стакан, уселась напротив и не выдержала, воскликнула: «Что-то неладно! Вы расстроены, правда?»
Он поставил стакан, так и не пригубив пива, ответил: «Я – нет. Но это не главное. Я за вас беспокоюсь. – И виновато продолжил: – Сара, милая, весть я принес печальную. Этот пояс Венеры – увы, лишь копия. По сравнению с оригиналом он ничего не стоит».
Она слушала не слыша – потрясение было столь велико, что мысли на несколько секунд, казалось, утонули в холодном тумане. Она откинулась на спинку кресла медленно, словно туман лишил ее способности не только соображать, но и двигаться. Однажды она познала страх и в тот миг закричала. Сейчас она познала разочарование, но понимала – на сей раз чувства придется скрыть… Теперь понятно, почему Ричард так долго не возвращался. Он оттягивал объяснение, но щадил не собственные чувства, а ее, Сару… боялся разрушить ее надежду помочь ему. А сейчас уже ей приходится сдерживаться, щадить его, избавлять от овладевшего ею отчаяния. Как много она рассчитывала сделать для Ричарда! И вот теперь, лишенная этой радости, не должна выказать, что тяжело страдает.
Наконец она спокойно попросила: «Ричард, расскажите без утайки, о чем говорил ваш друг. Ничего не бойтесь. Худшее уже позади, и я, – ей удалось улыбнуться, – теперь выдержу все».
Он тронул ее за кончики пальцев: "Вот и умница. Я понимаю – вам хотелось отблагодарить меня. Пусть даже против моей воли. И жаль все-таки, что я привез дурные вести… невыносимо видеть вас расстроенной и… "
– Ричард, к делу.
– Да, да, вы правы. Давайте покончим с этим.
Сара внимала пересказу услышанной от Норбера истории пояса Венеры. И как ни странно, ей становилось легче от зарождавшегося… нет, не гнева… скорее, презрения к лорду Беллмастеру, так нагло обманувшему ее мать. Сара смутно помнила его по редким визитам на виллу. Повзрослев, поняла, – хотя редко терзала себя мыслями об этом, – что мать была его любовницей даже после замужества. Неужели такой богач способен любить деньги настолько, чтобы ради них обмануть мать? Не стесненная более религиозными запретами, Сара пожелала, чтобы жадность когда-нибудь погубила его. Пусть она тоже грешна и будет, видимо, обделена Божьей благодатью… но ведь она в грехе своем не навредила никому, только себе… и так хотела… так хотела отблагодарить Ричарда за то, что до сих пор жива. Слезы закололи глаза, и Сара зажмурилась, чтобы их не заметил Ричард. А когда пересилила слезы и разомкнула веки, он взял ее руку в свои, и его угловатое, совсем не красивое смуглое лицо расплылось в грустной улыбке.
– Вот так, девочка моя. Но ничего не поделаешь и, по-моему, не стоит сидеть с мрачными лицами, скорбеть о прошлом. Неподалеку есть хороший ресторанчик. Возвращаясь от Норбера, я заказал там столик. Туда-то мы и поедем, забудем о поясе Венеры и лорде Беллмастере. А обо мне не тревожьтесь. – Он встал, и Сара поднялась вместе с ним. – Все образуется.
– О, Ричард…
Сара подошла, он положил руку ей на плечо, притянул к себе: «Успокойтесь. Пойдите принарядитесь. В том ресторане прекрасно готовят омаров».
… Ресторан ей понравился, она целиком погрузилась в его атмосферу… лихорадочно пытаясь забыть о недавнем разочаровании, почти перевоплотилась в ту счастливую и довольную Сару Брантон, какой была бы, если бы дела шли хорошо. Она выпила больше, чем обычно, потом танцевала с Ричардом и, хотя за долгие годы в монастыре почти разучилась, на помощь пришло врожденное чувство ритма. А вскоре оказалось, что притворяться веселой и скрывать грусть уже не нужно – дурное забылось само собой. О завтрашнем дне и вообще о будущем Сара и Ричард не говорили. Хотелось продлить очарование вечера, плыть по его течению. До завтра было далеко, его тень еще не падала на Сару.
Возвращались они с включенным радио, а когда отправились спать, Сара, прежде чем уйти к себе, остановилась на верхней ступеньке лестницы. Ричард положил руки ей на плечи, широко, но так неуверенно улыбнулся и поцеловал в щеку.
– Вот так. Спокойной ночи. И не беспокойтесь о будущем. Я о нем не переживаю никогда. Все имеет обыкновение становиться на свои места.
– Да, конечно. – Она взяла его руку и поцеловала в костяшки пальцев. – Все будет в порядке.
Она не задернула шторы. Спальню заливал серый свет звезд, повсюду пролегли длинные тени, и вскоре Сару против воли покинули порожденные рестораном веселость, мужество и решимость, а отчаяние, которое она столь тщательно скрывала от Ричарда, вернулось к ней. «Нет, – трезво рассудила она, – ресторан – не утеха, лишь наркотик, гореутоляющее, чье действие быстро проходит». Она вдруг села на постели и, презирая себя за слабость, заплакала, закрыв руками лицо, изо всех сил стараясь сдержать слезы, перебороть по-детски мучительное разочарование. Но плакала все сильнее, наконец совсем потеряла власть над собой, и ни стыд, ни гордость уже не могли совладать с ее горем. Жалость к самой себе и бессмысленные опасения переполнили Сару, и она зарыдала в голос. Никого-то у нее нет, она одна на всем свете… и что бы ни пыталась создать себе или другим, обречено. Вот уедет Ричард и оставит ее здесь, на вилле одну-одинешеньку… лучше бы, да, лучше бы он не услышал ее крики в ту роковую ночь.
В самую тяжелую минуту она поняла, что Ричард сидит рядом, обнимает за плечи, прижимает к себе, шепчет что-то успокаивающее ей в залитую слезами щеку. Она крепче прижалась к нему, ища защиты в его твердости и силе против собственной слабости, и его ласки рождали в ней новую страсть, укрощавшую ее страшные муки…
Проснулась она уже утром. Спальней завладело солнце. С улицы слышалось чириканье воевавших на дороге воробьев. Издалека донесся колокольчик – такой привешивают козам. Сара лежала не шевелясь, впитывала тепло руки Ричарда, что обнимала ее за шею. Не глядя на него, она знала – он не спит. У нее не было ни мыслей, ни чувств, которые хотелось бы выразить словами. Разум и тело слились в блаженстве, и его не стоило оспаривать или портить разговорами. Ричард немного подвинулся, – она ощутила, как повернулась его рука, – приподнялся и, улыбаясь, взглянул ей в лицо. Она улыбнулась в ответ, и его губы нежно овладели ее губами, руки вернулись к ее телу, вновь разбудили ее желание. На сей раз он был сама нежность, ласкал и лелеял ее – и они начали праздновать прорыв к полному освобождению от прошлого, истинному взаимопониманию.
За окном шел дождь – ветра не было, тяжелые капли падали отвесно, – и распустившиеся на улице разноцветные зонтики в руках шедших обедать женщин соперничали с четко подобранными цветами на клумбах парка. Сидя у окна в тесном кабинете Кэслейка, Арнолд Гедди наблюдал за ними и тешился мыслью о предстоящем визите к даме на Кадоген-сквер.
На столе перед Кэслейком лежали привезенные от мисс Брантон документы, за которыми и зашел Гедди.
– Кстати, мне вот что пришло в голову, – заметил Кэслейк. – Я, конечно, предупредил мисс Брантон, чтобы по всем нотариальным вопросам она связывалась лично с вами. Но вдруг она позвонит в Челтнем и спросит меня? От такого недоразумения надо застраховаться. Ведь ваш секретарь может простодушно ответить ей: «Никакого мистера Кэслейка у нас нет, мэм». Ставлю себе двойку за то, что не продумал и не решил этот вопрос еще в Португалии.
«Умница, – подумал Гедди с улыбкой. – Таким когда-то был и я. Но все не предусмотришь. Это выше человеческих сил. Словом, парень – молодец». Гедди проглядел сию тонкость и сам, но признаваться не стал. «Если не знаешь, что сказать, делай реверанс», – вспомнилось из Кэрролла, и Гедди зачем-то откашлялся, важно кивнул и сказал: «Такая мысль приходила мне в голову, мистер Кэслейк. Мои телефонистки получили указание соединять всех, звонящих мистеру Кэслейку, со мной».
– Вы очень проницательны, мистер Гедди. Спасибо.
– Привычка, мой мальчик. Ведь вы, хотя и не подаете вида, – и правильно, – знаете, что когда-то я работал здесь. Сидел как раз на вашем месте. Но недолго и рад этому, в отличие от вас.
– Да, я в курсе дела, – улыбнулся Кэслейк. – Вы тоже служили под началом Куинта?
– О, нет, что вы! Это было во время войны, Куинта тогда перевели в Вашингтон. Я работал на Полидора, очаровательного грека. Очаровательного, возможно, не для мужчин, но уж точно для женщин. Признаться, он обладал и другими достоинствами.
– Ничего о нем не слышал.
– Дорогой мой Кэслейк, здесь служило немало людей, о которых сегодняшнее поколение понятия не имеет. Впрочем, бедняга Полидор давно умер. Но раз уж, как писал Кэрролл, «лукавство никогда не было в числе моих пороков», сознаюсь, я его недолюбливал. А теперь расскажите еще о Ричарде Фарли. Опишите его характер в общих чертах.
Кэслейк выложил все, что знал о Фарли и его родителях, закончил так: "Толком побеседовать с ним мне удалось лишь однажды – за совместным ужином. Он мне понравился, хотя пороху, по-видимому, не изобретет. Один из официантов в гостинице, где я останавливался, обмолвился, что служил у Фарли – когда тот держал ресторан на побережье. Фарли был хорошим начальником, но плохим предпринимателем. Слишком много давал в долг приятелям, и в итоге разорился сам. Он, наверно, из тех, кто счастлив жить одним днем. Но женщинами, по словам официанта, не интересовался совсем.
– Извращенец?
– Нет. Просто не глядел на них и все. А вы подумали, зачем ему мисс Брантон?
– Нет. – Гедди покачал головой. – Она, как вы бы сказали, только что из яйца вылупилась. Однако Сара – дочь леди Джин, и если унаследовала ее характер хотя бы наполовину, – он слегка улыбнулся, – то знает себе цену, и тревожиться за ее жизнь нечего.
– Так же, как и за благосостояние. Отец обеспечил ее хорошим содержанием. А недавно она унаследовала от матери, – Кэслейк постучал пальцем по документам, которые намеревался забрать Гедди, – очень ценный золотой пояс. Хотя и не застраховала его – решила подарить Фарли в благодарность за спасение.
– Неужели? – Гедди помедлил, вспомнив поговорку кэрролловской герцогини: «Если бы никто не совал нос в чужие дела, мир крутился бы гораздо быстрее». И позволил себе рассказать человеку из Клетки нечто тому явно не известное: – «Сомневаюсь, что пояс выручит Фарли. Это красивая вещица ценой в несколько сотен, не больше. Ведь это копия, о чем леди Джин и не догадывалась. Лорд Беллмастер подарил ей оригинал, а потом, когда ему срочно понадобились деньги, подменил его. Я знаю об этом доподлинно. – Он с наслаждением приметил, как застыли в изумлении глаза и лицо Кэслей-ка. – Будучи поверенным в его делах, я сам договаривался о тайной продаже пояса одному немцу – он уже умер и завещал пояс, по-моему, какому-то из европейских музеев».
– Вы сообщили об этом в Клетку?
– Зачем? Я тогда уже не был с ней связан. Я и сейчас вернулся сюда, – заметил он с грустной усмешкой, – лишь потому, что меня буквально к стенке приперли. Не люблю я Беллмастера, потому и решил донести вам об этом удивительном пустячке. Но уверен – верхам Клетки он известен.
Когда Гедди откланялся, Кэслейк подошел к окну. Озеро в парке налилось свинцом, рябило под напором ливня. Кэслейк был благодарен Гедди, хотя и понял теперь, почему тот не задержался в Клетке – он был слишком похож на старуху-сплетницу.
Кэслейк по-прежнему стоял у окна, когда дверь распахнулась и вошел Куинт в плаще и шляпе. «Обожаю дождь, – весело сказал он. – Воздух чище, да и моим мехам легче. Сейчас за нами приедет машина. Вы поработали отлично, посему мы едем обедать в ресторан. Как наш дорогой Гедди? По-прежнему цитирует Льюиса Кэрролла?»
– Так вот что это были за присказки!
– Не только были, но и есть. Однажды он заявил мне, что наше ведомство лучше назвать не Клеткой, а Крокодилом: «И скромно улыбаясь, он кильку в гости звал».
– Не только кильку, но и акул, сэр.
– Верно, нас не пугает ни величина, ни сезон, когда рыбачить запрещено.
Заметив в окно, что у подъезда остановилась машина, Кэслейк радостно пошел к вешалке за шляпой и пальто – эти несколько секунд позволят собраться с мыслями – и сказал: «Он признался, что когда-то работал у нас. С неким Полидором».
– Правда? Он и впрямь работал с… вернее сказать, на Полидора. Никто никогда не работал с Полидором. Люди или подчинялись ему, или руководили им.
– Куинт замолк, поглядел, как Кэслейк надевает пальто, сухо хмыкнул и продолжил: – Пожалуй, после обеда я принесу досье на него. Вам стоит прочесть. Потом доложите свои соображения, – вдруг просиял: – Полидор, знаете ли, давным-давно погиб. Несчастный случай. Настоящая трагедия. Ну, пойдемте. – Он по-отечески взял Кэслейка под руку и вывел из кабинета. Кэслейк повиновался начальнику со счастливой улыбкой. Впервые ему обещали дать прочесть досье на сотрудника Клетки, и, зная Куинта, он понимал – это не просто награда за службу, и вызвана она не мимолетным расположением начальника к подчиненному.
Фарли, в пижаме и халате, толкнул бедром полуоткрытую дверь и вошел в спальню, неся на подносе завтрак. Сара сидела в постели, накинув на плечи коротенькую ночную рубашку.
– Завтрак, сеньорита, – проговорил Ричард, улыбаясь. – И еще раз с добрым утром. – Он поставил поднос на кровать и легонько поцеловал Сару. Налил кофе в две чашки, взял одну и уселся за столиком у окна.
– Ричард, закрой дверь, – попросила Сара. – Фабрина увидит.
Он повиновался и сказал: «Ради нее не беспокойся. Она уже в курсе дела».
– Откуда ты знаешь?
– Тебе и впрямь нужно объяснить?
– Да, и, кстати, ты что, есть не собираешься?
– Нет. Кофе выпью и все. Она догадалась потому, что влюбленных выдают глаза. Да и не так она глупа, чтобы не отличить постель, в которой спали, от просто скомканной. А если хочешь, чтобы наши отношения выглядели для нее нормально, скажи ей, что мы собираемся пожениться. На свете нет такой страны, где бы влюбленные не забегали вперед.
– Ты очень прямолинеен.
– Знаю. Это от счастья. Тебе придется с этим смириться.
– Ты и впрямь хочешь свадьбы?
– Нет, если у тебя найдется мысль получше.
– Откуда?!
– Значит, решено. Или тебе хотелось услышать более напыщенное предложение руки и сердца?
– Нет, дурачок. Сойдет и такое. Ричард, я просто не верю своим ушам.
– Я всегда говорю правду. Знай, мне можно верить. И я не сторонник полумер. Если крашу бассейн, то полностью. И так во всем. Поговорим серьезно или просто насладимся завтраком и вдоволь наглядимся друг на друга?
– Мне на тебя за всю жизнь не наглядеться. Как, по-твоему, у нас будет ребенок?
– Неужели ты думаешь, что нет, – рассмеялся он, – если мы станем продолжать в том же духе?
– Ты снова прямолинеен.
– Хорошо, стану практичным. Ты, надеюсь, понимаешь, что я женюсь на тебе и из-за денег тоже? Ведь кроме двух тысяч эскудо, штанов и машины, давно пережившей лучшие дни, у меня ничего нет.
– Перебьемся. У меня есть вилла, рента от отца… да и за пояс Венеры можно кое-что выручить.
– А я стану опять баклуши бить? Нет, так дело не пойдет.
– Как же быть?
– Не знаю. Надо подумать. – Он помолчал немного, сознавая, что это не пустые слова, которыми прикрывают истинные планы на будущее. Ему не хотелось пока обсуждать, разбирать происшедшее между ним и Сарой. Время и обстоятельства открыли их друг другу. И их любовь крепнет с каждой минутой. И точка. Не в его характере оспаривать случившееся. Главное – оба рады такому раскладу. Вот Сара сидит и смотрит на него – все та же и вместе с тем совсем другая. Да и он уже далеко не прежний Ричард Фарли. Неведомые ранее чувства изменили их, вывели на новую ступень, где ждало непредвиденное счастье. Теперь она стала женщиной, а он – мужчиной в полном смысле этих слов. Они воистину расцвели. И грешно было бы разбирать случившееся по частям, пытаясь понять, как оно зародилось и чем дышит. Иначе можно и не собрать его потом.
И Сара – она, казалось, уже обрела способность читать мысли Ричарда – сказала: «Не стоит торопить события. У нас уйма времени обдумать и устроить нашу жизнь».
– Верно, – улыбнулся он. – А пока давай просто повитаем в облаках. Земными делами займемся потом.
– И все-таки надо написать обо всем отцу. Ведь он мой единственный близкий родственник и – несмотря на прошлое – отнесся ко мне со всей душой.
– Конечно… – Он чуть отвернулся, чтобы она не увидела его лица полностью. Уже без мук – кошмары кажется, оставили его – он подумал, как обрадовались бы они такому письму, если бы были живы. Мать обожала бы Сару… а отец однажды сказал бы: «Если будешь ее обижать, я с тебя шкуру спущу». Он слегка смутился и, по-прежнему скрывая лицо, повертел в руках взятую со стола книгу, прочел название на переплете: «Беседы души и тела – Святая Катерина Гэнуэзская».
Не выпуская ее из рук, он повернулся к Саре и продолжил: «Не слишком ли это серьезное для тебя чтение?»
– Отнюдь. – Сара расхохоталась. – Это дневник матери. Я привезла его из Эсториля вместе с поясом. Мать назвала его, наверное, так, чтобы никого чужого не прельщало заглядывать туда. Она обожала подобные розыгрыши.
– Неужели? Она, видимо, была очень интересной женщиной. При случае расскажи мне о ней.
– Конечно, расскажу, но почему бы тебе не прочесть ее дневник? Он расскажет о матери гораздо лучше меня.
– Но разве можно заглядывать в чужой дневник?
– О, Ричард, не будь таким щепетильным, – Сара вновь расхохоталась. – Читай на здоровье, если хочешь. Мать завещала его мне, а все мое теперь принадлежит тебе.
– Ладно, когда-нибудь. – Он положил дневник на место и повернулся к Саре всем лицом; поглядел, как она намазывает на хлеб масло, а потом – персиковое варенье. Любовь к ней согрела его. «Какая она красивая девушка… нет, теперь уже женщина… полногрудая, страстная… Господи, сколько лет она потеряла. Глупая затея, все эти монастыри… Неужели Богу нравится, когда люди отрекаются от мира?» – Он отогнал эти мысли и с легким сердцем заметил: – Ты вареньем всю постель закапала. А я на липких простынях спать не люблю.
– Не беспокойся. – Она улыбнулась. – Я их переменю. Иди сюда, поцелуй меня и я добавлю тебе кофе.
Он подошел к ней, а она тем временем положила бутерброд на поднос и вытерла губы салфеткой. Он поставил поднос на пол и скользнул к ней в постель.
– Ричард, ты что! О, Ричард!
– Сара… милая Сара…
Полковник Брантон стоял спиной к Гедди, разглядывал проспект за окном. Молодые листочки на деревьях трепетали под ветром, солнце рябило на них, словно на реке. Не за горами май. Все растет, все волнует и волнуется… ягнята и озимые… молодые девушки и девушки уже не столь молодые… молодые люди и несчастные старики – такие, как он сам. Брантон улыбнулся мыслям. И заговорил:
– Дела привели меня в Челтнем, вот я и решил заглянуть к вам, показать ее письмо. А она даром время не теряет. Восемь лет просидела в монастыре… однако, едва сбежав оттуда, влюбилась и собралась замуж. Есть в ней что-то от Евы, чем ее мать обладала в избытке. Вы знакомы с этим парнем?
Гедди оторвал взгляд от письма Сары, которое только что дочитал: «Я наслышан о нем. Один из моих подчиненных ездил к мисс Брантон улаживать денежные дела и встречался с ним. Говорит, хороший парень, но не слишком честолюбивый. Его отец служил в ВМФ, вышел в отставку капитаном второго ранга».
– Это уже кое-что.
– Кстати, именно он вытащил ее из моря.
– Неужели? Тогда все ясно как божий день. Что еще может сильнее взволновать такую простушку, как Сара? Они намереваются вскоре приехать ко мне. Он, видимо, хочет сделать все честь по чести. Просить руки моей дочери, как в старые времена… и я не против. Признаться, я даже тронут. Мне часто казалось, будто леди Джин сызмальства настраивала Сару против меня. Бог знает, почему. Кстати, не забудьте рассказать обо всем Беллмастеру.
– Разумеется.
– Возможно, он подготовит брачный контракт. – Брантон улыбнулся. – Через меня, конечно.
– Вряд ли.
– Пожалуй, вы правы. Странная птица, этот Беллмастер. Так и не могу в нем разобраться. До сих пор не понял, почему он не женился на леди Джин. У него и без той американской хрюшки денег хватало. Наверно, он считал леди Джин чересчур непредсказуемой. Не созданной для замужества. Уж слишком она была, как говорится, до мужчин охочая. – Брантон подошел к столу, взял письмо. – Желаете скопировать его?
– Нет, спасибо. Но прочел с радостью. Надеюсь, Сара будет счастлива, а вы напишите ей об этом.
– Нет, старик, займитесь этим сами. По праву поверенного в делах семьи, – Брантон расхохотался, – добряка-нотариуса… благоразумного, всеми уважаемого. Бьюсь об заклад, вам уже приходилось разгребать грязь.
Гедди подавил раздражение и спокойно ответил: «Да… так же, как и вам в армии, верно?»
– Не только разгребать, но и жить в ней. Дураков возвышали над классными парнями на каждом шагу… Однако мне пора ехать, забирать свою дьяволицу из парикмахерской. Ох уж эти женщины… Слава Богу, женщин я люблю, но чтобы держать их в узде, нужна твердая рука. Впрочем, признаюсь, с леди Джин мне было не совладать – да упокой, Боже, ее ирландскую Душу.
Когда Брантон уехал, Гедди позволил себе закурить. Сегодня он почему-то остался недоволен полковником. Итак, Сара собирается замуж. Что ж, по словам Брантона, лучшего для нее и желать нельзя. "Может быть, именно поэтому, – осенило Гедди, – он и язвил? Конечно же! А у меня ума не хватило догадаться сразу. Еще бы ему не злорадствовать! А ведь Беллмастер поставил все точки на "i", окончательно испоганил ему жизнь. Ведь Брантону больше всего на свете хочется сына или дочь – любить их и лелеять. Да и отец из него получился бы отменный. Бедный Брантон, продался за деньги и обещание быстрой карьеры. Как это похоже на Беллмастера – обманывать людей, посулив им самое желанное".
Он потянулся к прямому телефону и позвонил в Клетку. Этого можно было и не делать, но его толкнула недавно возрожденная старая привычка. Поговорив с Кэслейком, Гедди позвонит лорду Беллмастеру. Хотя Беллмастера новости вряд ли заинтересуют.
Когда позвонил Гедди, Кэслейк читал досье на Полидора. Поговорив со стряпчим, он написал Куинту коротенькое донесение, ввел начальника в курс дела. Сведения есть сведения – они всегда пригодятся. Видимо, Фарли – парень что надо. Не проныра и не стяжатель. Скорее всего, с Сарой они уживутся. По сути своей он честный и умный. Хотя, возможно, немного ленивый. Да и Сара неплоха. Впрочем, она не в его, Кэслейка, вкусе. Ему глянулись такие, как Маргарет – маленькие, живые брюнетки. Время от времени он вяло спрашивал себя, стоит ли Клетка тех жертв, которые требует. Ведь он пробился бы и в полиции… женился на Маргарет… обзавелся домом… детьми…
Он вернулся к досье на Полидора, дочитал его. Оно заканчивалось скупым некрологом.
"Погиб во время прогулки на яхте лорда Беллмастера «Морской лев». Был шторм, катер, в котором леди Джин, лорд Беллмастер (за штурвалом) и Полидор направлялись от яхты к берегу, перевернулся. Леди Джин и лорд Беллмастер добрались до берега вплавь. Полидор плавать не умел, а спасательного круга на катере не оказалось. Тело выловили через неделю. Череп утонувшего был проломлен – Полидор, очевидно, ударился при падении об угол борта катера. При расследовании лорд Беллмастер присутствовал лично, а леди Джин из-за болезни прислала письменные показания. Была засвидетельствована смерть от несчастного случая. РНП. "
«Любопытно, – подумал Кэслейк. – Не потому ли Куинт и позволил мне его прочесть? Ведь РНП означает „Расследование не прекращено“. Одно дело – вывод патологоанатома о смерти от несчастного случая и совсем другое – исходивший из Клетки приказ не прекращать расследование».