Клетка

Глава 13. Портреты

А дальше был туман, густой, оглушающий. Чьи-то крики, мои или чужие. Чьи-то сдерживающие жёсткие руки. Шипение Лиса в ухо:

— Угомонись уже, придурок.

Угомонился. Но перед этим, кажется, успел куда-то заехать Лису, судя по его сдавленному ругательству. Потом только успокаивающий шёпот:

— Они не придут. Не бойся. Не придут.

И тепло, приятное тепло по всему телу.

Когда очнулся, Лис сидел рядом, не выспавшийся и помятый. Подорвался на кровати, растерянно озираясь по сторонам:

— Где Олеся?

— Ушла два дня назад. Не переживай, она больше не придёт.

— Почему?

— Странный вопрос. После того, что было.

Ледяной лавиной обрушились воспоминания. Вроде запустил шахматной доской в стену, швырялся фигурами, разбил Олесин смартфон. Кричал, что она дура, что она не может мне ничем помочь, потому что не была в том подвале, не её насиловали и резали, не её ели крысы. Что может сходить и подтереться своими книжками по психологии.

Зажмурился до боли в веках, спрятал лицо в ладонях:

— Ё-маё, что ж я наделал! Любой откажется после такого.

— Так это не она отказалась. Астафьев её выгнал. Орал так, что стены дрожали, преимущественно на русском матерном.

— А она? — отнял руки от лица и посмотрел на Лиса, кусая губу.

— Как всегда. Снежная королева, невозмутимая и величественная. Уходя, сунула мне тайком визитку. Не думаю, что я впечатлил её настолько, что она жаждет встречи со мной.

— Позвони ей, пожалуйста, — схватил Лиса за руку. — Скажи, я не хотел её обидеть. Оно само получилось.

— Хорошо-хорошо, только отцепись, — Лис выдернул пальцы из моей хватки. — Ведёшь себя, как истеричка.

Отсел от него подальше и отвернулся, чтобы не видеть его противную рожу.

Он хмыкнул:

— Ну, хорош дуться. Скажи мне, кто такие «они»? Ты кричал, что они придут за тобой.

— Не скажу, — лёг, отвернувшись к стене, кутаясь в уютное наркотическое безразличие от действия психотропов.

— Как хочешь. Может, музыку послушаем?

Он встал, видимо, за наушниками. Придётся слушать, от него всё равно не отделаешься.

Лис сдержал слово и позвонил Олесе. Оказалось, Астафьев умолчал о том, что полгода я провел в дурке, сказал только, что у его подопечного начались неврозы и бессонница.

— Она кое-что передала тебе. Два слова — нарисуй и уничтожь. Ничего не пояснила, мол, сам поймешь. Это о них, да? — Лис прищурился, всматриваясь в мое лицо. Ждал правды. Не дождался и отвернулся, сосредоточившись на разглядывании абстрактного узора на обоях. Прости, Лис, но даже ты никогда не узнаешь, что произошло со мной. Узнал бы, ты бы здесь не сидел. Брезговал бы.

— Она не злится на меня?

Лис молчал какое-то время, будто не слышал вопроса, потом повернулся и покачал головой.

— Мне кажется, она злится только на Астафьева. Но не за то, что он выставил её, за то, что он не понимает, что тебе нужна серьёзная помощь.

Делиться своими мыслями с Лисом желания не было. После препирательств, выгнав Лиса, который упорно не хотел оставлять меня одного, задумался над словами Олеси. Она хотела, чтобы я вспомнил то, что бессознательно упрятал в глубины памяти. То, что почти каждую ночь прорывалось во снах и душило меня. Раз за разом я возвращался в тот подвал, раз за разом переживал заново события той страшной ночи, отчетливо, будто наяву, ощущая снова физическую боль и всепоглощающий ужас, чаще всего видя себя со стороны. Просыпался в поту, пытаясь отдышаться и утихомирить в сумасшедшем ритме бьющееся сердце. В то же время испытывал облегчение, поняв, что это всего лишь сон. Их лица снова превращались в размытые пятна, и в каждом мужчине средних лет я видел своего насильника, притворно не узнающего меня. Олеся была права. Нужно перестать шарахаться от всех. А для этого нужно вспомнить этих монстров и найти силы посмотреть в их глаза, хотя бы нарисованные.

Сначала на бумаге возник зрачок. Потом над ним капюшоном нависло веко. Чётко очертил внутренний уголок, затем внешний. Следом появился второй глаз. Теперь не оставалось сомнений, что лист внимательно смотрит на меня взглядом Корейца. Еще через пару часов появился нос, маленький, но широкий с раздувшимися крыльями. Линия губ неоднократно правилась, ни один из вариантов мне не нравился, не казался знакомым. Плюнув на губы, нарисовал жёсткий тёмный ёжик волос и плотно прижатые к голове уши. Подумав, приписал внизу Дэн Кореец. Три дня ушло на то, чтобы портрет мало-мальски получился. Всё это время я почти не выходил из комнаты, еду мне приносила прислуга. Астафьев несколько раз заглядывал ко мне, наверное, чтобы убедиться, что я действительно живой.

— Ну и рожа, — заключил зашедший проведать Лис, заметив рисунок, который я не успел снять с планшета. — Как со стенда «Их разыскивает полиция». С тобой точно всё хорошо? Витя переживает.

— Пусть не переживает. Всё хорошо.

«Настолько, насколько может быть…»

Поспешно снял рисунок с рамки и убрал в ящик стола.

Васька рисовал наобум. Овал и длинная чёлка несколько дней одиноко украшали новый лист, дразня незавершённостью. Всматривался в рисунок пристально, до боли в глазах, будто надеясь, что недостающие черты материализуются сами собой. То наоборот прикрывал веки и пытался расслабиться. Но ничего не получалось. Тогда намарал первые пришедшие на ум совершенно не такие нос и губы и глаза, далеко посаженные, чуть на выкате, светлые, водянистые. И тут словно снизошло озарение. Быстро орудуя ластиком, удалил всё неподходящее, очертил капризный изгиб тонких губ, нос, слегка искривленный, и идеальной формы, будто выщипанные брови.

С Коляном тоже намучился. Помнил его жирную шею, как у хряка, заплывшие глазки, крупный нос и бритый затылок, но всё это собрать воедино оказалось почти не выполнимой задачей.

Кучерявый получился довольно быстро. Тёмные, непослушные вихры, нос картошкой, будто отрезанный ото лба поперечной глубокой складкой, оплывший подбородок, слегка косивший правый глаз, толстые мясистые губы.

«Кто откупорит бутылочку?» — раздался в голове его громкий смех. Штопор, мать твою.

— Чтоб ты сдох! — процедил сквозь зубы, тыкая в его рожу грифелем карандаша, как пикой. — Чтоб ты сдох! Чтоб ты сдох!

Почувствовал на себе тяжёлый взгляд. Вздрогнул, будто пойманный на чём-то постыдном. Астафьев стоял в дверях. Как давно? Что слышал?

— Можно войти? — спросил он.

Кивнул. Попытался прикрыть рукой рисунок, но понял, насколько глупо выглядел этот неловкий жест. Астафьев хмыкнул:

— Красиво нарисовано. Но лицо очень неприятное. Знакомый, наверное?

— Да. Знакомый.

«Лучше бы не знакомились. Никогда».

Астафьев сел на кровать и наблюдал, как работаю над рисунком.

— Надеюсь, ты не против, если я тут посижу.

Даже не глядя в его сторону, чувствовал, что смотрит, сверлит, не отрываясь. Открепил лист от планшета и подошёл к столу, чтобы положить его в ящик к остальным. Почувствовал сзади движение, вздрогнул снова. Астафьев заглядывал через моё плечо в открытый ящик.

— У тебя ещё рисунки? Покажешь?

С удовольствием отказал бы, но после всего, что он для меня сделал, это было бы как минимум неблагодарно. Он внимательно рассмотрел лица мужчин, обратил внимание на надписи внизу, но никаких вопросов не задал.

Зато Лис, заявившийся сразу после ухода Астафьева, увидев портреты все ещё лежавшие стопкой на краю стола, бесцеремонно стал ворошить их. Его губы скривились в гримасе отвращения:

— Это те мудаки, да?

Зачем спрашивать? И так ведь всё понял.

— Нет, — ответил, покачав головой. — Просто люди в толпе.

Нелюди.

Сострадание, понимание, жалость успели промелькнуть в его взгляде, прежде чем лицо снова приобрело привычный вид снисходительного превосходства.

Только, когда будешь их ликвидировать, не спали, пожалуйста, дом. Помни, что спички детям не игрушка.

— А кто сказал, что я их буду сжигать?

— Ну, как бы логично. И красиво. Сжечь, а пепел развеять.

— Нет, я придумаю что-нибудь другое.

Вечером я разыскал Астафьева. Он работал в своём кабинете на третьем этаже. Когда вошёл в тяжёлую дубовую дверь, забыл, зачем сюда заявился. Вертел ошалело головой из стороны в сторону, как в музее. Вся комната была отделана широкими досками и выполнена в стиле капитанской каюты. На потолке массивные деревянные балки, художественно обвитые канатами. Дверцы шкафов украшали иллюминаторы. На открытых полках стояли книги в дорогих переплетах и миниатюрные, но такие реалистичные парусники. Одна из стен полностью завешана картой полушарий в старинном стиле. А вверху, за широким кожаным креслом Астафьева висел штурвал. Астафьев заметил моё восхищение и широко улыбнулся с какой-то мальчишеской гордостью:

— Что, нравится?

— Ага.

— Проходи, садись, — радушно указал на кресло перед широким рабочим столом, заваленным бумагами. Присел на самый краешек сидения, вцепившись пальцами обеих рук в кожаную обивку. Чтобы не смотреть на Астафьева, вперил взгляд в золотой глобус на изогнутой подставке. При таком роскошном убранстве, казалось, что он и в самом деле из самого настоящего золота.

— Что ты хотел? Просто поговорить?

— Попросить хотел. Вы могли бы отпустить меня прогуляться у Невы. Ненадолго.

— Хорошо. Владимир Егорович тебя отвезёт. Завтра не получится, а вот послезавтра вполне. Только заранее скажи, на какое время.

— Спасибо вам, — сглотнув, еле слышно поблагодарил.

— Ты не стесняйся. Если что понадобится, я всегда тебе помогу.

Я поднялся и поспешил к двери. Астафьев последовал за мной и проводил, будто боялся, что я могу заблудиться.

В назначенное время Владимир Егорович — начальник охраны, сам зашёл за мной. Он был тех же лет, что и Астафьев, только более подтянутый, с армейской выправкой. И вообще насколько я смог его узнать за это время, даже по отзывам подчинённых-дуболомов, был отличным мужиком. Лис тоже уже собрался. Вчера упросил его поехать со мной. Он, конечно, поломался для проформы, но был рад, что я обратился к нему. В компании утончённого Лиса, одетого в лёгкое короткое пальто по фигуре, я в своей чёрной объемной куртке и шапке с дурацким помпоном, должно быть, смотрелся слишком контрастно. Но мы же не на прогулку. Не на людей смотреть и себя показывать, а по серьёзному делу. В руках я держал картонную папку с портретами.

Доехали быстро. Владимир Егорович лишних вопросов не задавал, спросил только, куда конкретно ехать. Ответил, что не важно, главное, к Неве. Лис вышел со мной. Он тоже молчал всю дорогу. И теперь просто шёл рядом, смотря вперед. Владимир Егорович медленно брёл сзади в нескольких шагах от нас.

Погода была скверная. С хмурого неба срывались редкие хлопья снега. Сегодня всё было серым — серый город, серое небо, серый гранит моста, припорошенный снегом, и свинцовая Нева. Я развязал завязки папки и ещё раз посмотрел на рисунки. Теперь зло обрело чёткие очертания, я видел его и был готов от него освободиться. Ты больше не будешь иметь надо мной власти. Прощай! Прощай навсегда!

Рвал портреты на мелкие клочки и бросал в воду, смеялся, наблюдая, как они кружат в воздухе, подобно снегу, перед тем как ледяная вода их навсегда поглотит. Взглянул на Лиса и смех застрял в горле. Он стоял, задумавшись, глядя перед собой невидящими глазами, крепко стиснув челюсти. Потом отмер, оценил мой растерянный вид. Лицо его потеплело.

— Пойдём, малыш. Простудишься ещё.