Клетка

Глава 20. Спаситель

Я проспал до полудня. Как провалился в сон, не помнил. Помнил только, как жадно пил холодную воду, принесённую Лисом, как стучали зубы о кромку стакана. Мне не нравилось, что Лис злился. Его красивые губы были сжаты в тонкую линию. Тормошил его за руку, уговаривал не злиться на меня.

— На себя я злюсь, — тихо сказал он, когда я уже не ждал ответа.

Вставать не хотелось. Тело растеклось по постели киселём, мышцы отказывались напрягаться. Понятное дело, натанцевался вчера, вот с непривычки теперь всё болит и лень шевелиться. Так и лежал бы целый день, кутаясь в пушистый плед, но притащился Лис с горячим сладким чаем. Пришлось пить.

— Ты как? — спросил он.

— Устал. А так нормально. Всё-таки хорошо мы вчера повеселись.

— Угу. Твоя жопа должна мне сказать спасибо.

— За что?

— За то, что её не порвали.

— О чём ты?

— Не помнишь, чем вы занимались с тем мудаком, которому я зарядил?

— А, с тем парнем, — вспомнил белую рубашку, выделяющуюся ярким пятном в клубном освещении. — Танцевали, а потом искали тебя.

— Оба со спущенными штанами, — хмыкнул Лис.

Разрозненные воспоминания по кадрам складывались в один ролик, прокручиваемый памятью с невероятным скрипом. Я добровольно чуть не отдался случайному человеку, которого знал от силы полчаса. Я тёр виски, не веря.

— Тебе повезло, что я вовремя. Еле нашёл тебя.

— Не знаю, как так получилось.

— Зато я знаю. Тебе кто-то дал экстази. Скорей всего тот самый «хороший парень».

Про экстази я что-то раньше слышал. Вроде, наркотик, но не тяжёлый. Так вот чему я обязан своими ощущениями. Всё было замечательно, если бы не одно «но». Слишком пугающее «но». Чужие прикосновения были приятны, рождали неизвестные ранее ощущения. На разгорячённом от танцев теле блуждающие незнакомые руки скользили шёлком, плавили кожу, дразнили, обещали подарить большее. Я не осознавал, что последует за стянутыми джинсами, но я не хотел, чтобы мой знакомый незнакомец останавливался, чтобы ни случилось дальше. Мне было безразлично. Важен только момент. То, что происходит сейчас.

Даже с Лисом мы не заходили так далёко. У меня и в мыслях не было пробовать подобное. Не так давно я увлёкся, зацеловывая живот Лиса, и мои губы оказались слишком низко. Соблазн вернуть ему его ласки был очень велик, больше чем страх, что снова нахлынут ужасные воспоминания. Почему-то я верил, что не буду чувствовать отвращения, что меня не вывернет, как в подвале. Разве может вызывать неприятные эмоции часть человека, который дорог, если быть честным с собой, дороже всех на свете? Приятный запах чистого тела, нежная кожа, которой так нравится касаться, выступающие венки. И сердце ухнуло в бездну, когда губы, решившись, накрыли головку.

— Что ты делаешь? — Лис искренне удивился.

Губы были заняты. Я не ответил.

Как можно было поставить то, что чувствовал сердцем, когда ловил удовлетворённые стоны Лиса с неосознанной похотью в клубе? Был ли я вообще тогда собой? А может и Лису в наркотическом дурмане всё равно, чьи ладони касаются его тела — мои, Астафьева или чьи-то ещё? А может, и меня он видит иначе. Молчаливый, унылый, странный, скучный, ничем не примечательный парень вряд ли может кому-то понравиться. А сквозь пелену кайфа я кажусь ему другим. Как мне тот мужик в клубе.

Несколько дней не хотелось выходить из комнаты. Астафьев вернулся из деловой поездки и боялся, что я начал заболевать после спасения Игорька, интересовался, принимаю ли я таблетки. Разговоры с Лисом я свёл к минимуму, говорил, что мне жутко хочется спать, и он уходил.

— Лис, я для тебя что-то значу? — спросил его как-то.

— Странный ты такой эти дни. Но так иногда бывает — небольшая депрессия после того, как действие проходит. Скоро все будет как прежде.

Но я знал, что не будет. Мысли о том, знаю ли я настоящего Лиса и настоящего себя, отравляли. Наркотик ненадолго превратил меня в другого человека. Каким был Лис, до того, как начал употреблять. И каким он станет? Вбил в поисковик на смартфоне «героин». В картинках всплыли фотографии наркоманов в стиле «до» и «после». Если им верить, то за короткий срок внешность человека меняется кардинально. Я не мог представить Лиса с глубокими поперечными морщинами, прорезающими лоб, обвисшими носогубными складками, тусклой кожей, покрытой язвами и струпьями, жидкими, безжизненными волосами и потухшим взглядом. Он, такой невозможно идеальный, просто не может так выглядеть. Почитал несколько статей, по которым выходило, что организму в итоге приходит конец. Лис превратится в зомби с иссушенным телом и изношенными внутренними органами, единственной мыслью которого будет, где достать очередную дозу. Процесс разрушения здоровья уже запущен. Лис часто простывает. Время от времени идёт носом кровь.

Неужели Астафьев ничего не заподозрил. Ну да, Лис капает в глаза какие-то капли, чтобы расширить зрачки. А постоянные почёсывания предплечий можно списать на аллергию.

А если рассказать Астафьеву? Он сможет спасти Лиса, отправит его в клинику. Лечение, правда, если судить по предлагаемым браузером всплывающим рекламкам, не дёшево. Но Астафьев добрый, и деньги для него не проблема. За мой подарок столько деньжищ отвалил. А здесь дело гораздо серьезнее. И Лис ему не чужой человек. Но я обещал Лису никому не говорить. Ради его спасения можно и нарушить слово. А если Астафьев вдруг разозлится и выгонит Лиса. Куда он пойдет? Как я буду без него? Мозги кипели. Чем больше я думал, тем больше запутывался.

Наконец, я придумал один вариант решения проблемы. Тогда он мне показался самым приемлемым. Реакция Астафьева была бы непредсказуема, поэтому я исключил его как слабое звено. Теперь осталось самое сложное — убедить Лиса.

Я заглянул к Лису в комнату. Он ожидаемо валялся на кровати, слушал музыку. Увидев меня, он вытащил наушники.

— Скажи, я тебе хоть немного дорог? — начал я с порога.

— Что ты от меня хочешь? Мне уже не нравится этот разговор.

Решил не тянуть кота за хвост и вывалить сразу все мысли.

— Ты смог бы бросить всё и уехать?

— Куда?

— У меня остался дом от родителей. Правда, небольшой и в селе. И в нём давно никто не жил. Но там очень красивый сад. Летом всегда много фруктов. А ещё рядом речка. Там можно ловить рыбу.

— Звучит заманчиво, малыш. Но Астафьев не отпустит.

— А мы сбежим! — воодушевленный тем, что он хотя бы слушает, продолжил.

— Без денег и документов далеко не убежишь.

— Мы доедем автостопом. А там будем выращивать овощи на огороде. Рядом лес, дрова покупать уже не нужно. Можно наниматься к соседям на подработку. Платить, правда, будут мало, но, если всё правильно рассчитать, прожить будет можно. Потом заведём хозяйство, хотя бы курочек — уже будут яйца и мясо.

— И будем встречать закат на реке. Я в кресле-качалке в соломенной шляпе с клетчатым пледом на плечах и ты с удочкой в руках. Прекрасная пара: наркоман и псих!

— Я серьёзно, а ты…

— И я серьёзно. Не глупи, малыш. Нам никто не даст уехать, найдут, вернут и накажут.

— Ну, мы же выезжали в город, — привёл я главный аргумент.

— Поводок слишком короткий. Обид Астафьев не прощает никому.

— Мне кажется, ты на него наговариваешь. Он спас меня. Вытащил из дурки. Он хороший.

— Я тоже ему благодарен. Он много сделал для меня. Но, поверь, я знаю, о чём говорю.

— Ты даже не хочешь попытаться! — воскликнул с отчаянием.

— Не хочу. Потому что знаю, чем все обернётся.

— А мне кажется, ты не хочешь потому, что в этом доме у тебя всё есть. Тебе просто нравится такая жизнь. Дорогие шмотки, клубы, его кредитка. И для этого тебе ничего не нужно делать.

— Да, мне нравится такая жизнь. Я не хочу ходить в рванье и дохнуть под забором от голода, — улыбнулся он.

— И в бордель ты устроился потому, что хотел красивой жизни.

— Устроился? Ну и слово ты подобрал! — Лис хлопнул ладонью по лицу и покачал головой. — Ты думаешь, я сам туда пришёл? Ну, а что, работа же не пыльная. Так? Как раз по мне. Трудовой договор подписали и в трудовую книжку запись сделали. А потом еще запись и еще, как передовику производства. И орден во всю грудь за трудовые тыловые заслуги.

Он смеялся, смеялся надо мной, над моей попыткой помочь ему. Его всё устраивало. Он ничего не хотел менять.

— Скажи мне правду. Если бы я поставил тебя перед выбором: героин или я, что бы ты выбрал?

— Конечно, героин. Без тебя я проживу, а без него уже нет, — он ответил без промедления.

— Я все эти дни думал. Думал, что всё, что произошло со мной, не случайно. Всё это плата судьбе за то, чтобы встретить тебя. Чтобы тебя спасти, — я еле сдерживал слёзы. Он не должен их видеть. Говорил тихо, чтобы голос не задрожал.

— Слишком поздно меня спасать. Да и не нужно мне это.

— Ну и оставайся со своим героином! — выкрикнул и бросился из комнаты, хлопнув напоследок дверью.

Героин ему дороже! Без меня проживёт! Ну и живи без меня. Если я тебе не нужен, я не нужен никому. Размазывал злые слёзы по щекам, сдерживая порыв разреветься в голос. Что ты скажешь, когда увидишь разбитое тело в крови на плитке двора? Дрогнет твоё сердце? Но ты же сделал свой выбор. Догонишься дозой, и всё твое сожаление обо мне обратится в дым. Быстро пробирался на третий этаж. Шансов выжить меньше, как и шансов, что меня остановят. Там окно в коридоре как раз подходящее. Коридор был освещён. Астафьев свет совсем не экономит. Я встал на широкий подоконник и потянулся к оконной ручке.

Руки тряслись, как у паралитика. Наконец, у меня получилось открыть створку. Повеяло лёгкой прохладой июньской ночи. Занёс ногу, клетчатая тапка сорвалась с ноги и шлёпнулась о плитку. Невольно схватился за раму. Живот скрутило. Какой короткий полёт. А мой будет ещё короче. Растянул широкую улыбку, уголки губ дрожали от напряжения. Зажмурился и сделал шаг вперёд.

И упал. Но назад, увлечённый неведомой силой, чуть не вывернувшей мне плечо. Больно ушибся бедром о подоконник. И тут же оказался стоящим на полу, крепко стиснутый — ни пошевелиться, ни вздохнуть.

— Успел! Успел! Слава богу, — тяжело, прерывисто дохнуло в ухо.

Тут же тело резко развернули, и я оказался перед лицом своего спасителя. Его руки до боли сжимали мои плечи, а глаза цепко вглядывались.

— Зачем? Почему? — Астафьев всё ещё не мог восстановить дыхание.

Горло сдавило спазмом. Слёзы душили.

— Я не нужен.

— Кому ты не нужен?

— Никому! — выкрикнул в лицо. — Понятно? Никому!

— Мне нужен, — спокойно ответил он и прижал к себе по-отечески крепко, водил ладонью по дрожащей спине, успокаивал.

— Я хотел спасти, — рыдал в домашний затасканный Астафьевский джемпер. — И не смог. Я не могу никого спасти.

— Ты меня спасаешь, — он коснулся затылка, перебирая волосы, прижался к виску колючей щекой.

Так стояли до тех пор, пока мои судорожные всхлипы не прекратились.

— Ну что, пойдём? — сказал наконец он.

Я кивнул.

На подгибающихся ногах спустился с лестницы. Несколько раз споткнулся. Астафьев не выпускал меня ни на секунду, боялся, что я упаду. Слёзы то катились градом, то прекращались, а потом опять начинали литься.

Я не понял, как оказался в его спальне сидящим на кровати с идиотским сиреневым балдахином. Горячая рука обнимала за плечо, другая вытирала слёзы, царапая щёки своей шершавостью.

— Олежка, как бы я жил, дурачок, если бы ты прыгнул? Ты же мой ангел. Мой синеокий ангел-хранитель. Без тебя мне жизни нет. Понял это сразу, как только увидел тебя там, в палате, испуганного, взъерошенного, хрупкого, отчаянно цепляющегося худенькими пальчиками за простыню. Сердце замерло. Тогда я пообещал себе, что никому не позволю тебя обидеть. Верну тебе крылья, чего бы мне это ни стоило.

— Бедный, да ты весь дрожишь, — не переставая поглаживать, он устроил меня на мягких подушках и заботливо укрыл стеганным шёлковым покрывалом в нелепых алых розах. Сам сместился на пол и опёрся предплечьями на кровать. Рассматривал меня так, будто только сегодня увидел.

Мне было всё равно, что происходит. Будто уже умер. Будто сердце успело совершить прыжок и разбиться на сотни кровоточащих осколков, а глупое тело, пустое и безразличное ко всему, задержалось здесь. Слова тяжело оседали в воздухе. Я их слышал. Но они не затрагивали меня. Внутри была пустота.

— Мальчик, невозможно красивый мальчик. Такое счастье смотреть на тебя, — он говорил, не переставая, водил тыльной стороной ладони по щекам, по губам. — Прекрасен. Как ангел прекрасен. Я таких никогда не видел. Чистый, невинный. Другие всегда хотели от меня денег. Чем больше лимит на кредитке, тем преданней взгляд и достовернее сыграно обожание. Ты не они. Тебе не интересно, сколько у меня на счете. Ты сможешь увидеть меня настоящего.

— Подвинься, — он поднялся с пола и прилег рядом, на кровать. Вмял локоть в подушку и установил голову на кулак, устраиваясь поудобнее. Пальцы поверх покрывала поглаживали меня. — Не бойся меня. Я тебя не обижу. Я хочу подарить тебе крылья.

Какое-то время он молча смотрел на меня. Хотелось отгородиться от его взгляда, опустив веки, но я таращился на него, впервые рассматривая в деталях. Если глаза Лиса были тёплые, медовые, словно источающие внутренний свет, то у Астафьева — холодные, серые, льдистые, под серебристыми кустистыми бровями, сходящимися на переносице. Лоб пересекали несколько неглубоких поперечных морщин. Остальное лицо морщины не затронули. Щеки покрывала стальная щетина. Обычно он гладко брился. Но, видимо, на выходных решил расслабиться. Губы невообразимо тонкие, особенно верхняя. Бабушка всегда говорила, что люди с такими губами жадные, и зимой у них снега не выпросишь. Волосы коротко стриженные, с пробором сбоку, отливали серебряной проседью. Все вместе создавало вид холодного во всех отношениях человека. Но его прикосновения оказались не леденящими, а горячими.

Он потянулся ко мне, приложил лоб к моему, потом коснулся кончиком носа щёк, несколько раз глубоко вдохнул, будто принюхиваясь. Дотронулся губами до моих губ. Застыл на мгновение. А потом втянул нижнюю губу, мягко прихватив её своими. Моя голова резко дёрнулась в сторону. Он прикоснулся к щеке рукой, легко погладил.

— Не отталкивай меня. Умоляю! Позволь касаться тебя. Столько месяцев я смотрел на тебя, борясь с собой. Боясь потерять твоё доверие и не вернуть его.

— А как же Лис? — сипло выдавил я.

— Кто? — он удивился.

-Лёша, — назвал имя, кажущееся совсем незнакомым. Для меня он был Лисом и никем больше.

Он усмехнулся.

— Алексей как раз из своры тех, кто готов прогнуться в любую позу, чтобы поюзать чужую кредитку.

— Неправда. Он не такой.

— Ты не замечаешь чужих недостатков, потому что душою чист. Я бы очень хотел, чтобы твоя чистота благодатью небесной осенила мою душу. Не отвергай меня. Иначе погибну.

Он снова завладел губами. Но теперь его поцелуи были настойчивей. Я стиснул зубы, не пуская его дальше, но его это нисколько не смутило. Он переключился на шею. Покрывал поцелуями чувствительную зону за мочкой уха, спускался ниже до ключиц. Рука его в это время одним движением спустила мои штаны и коснулась паха.

— Не надо, — тихо взмолился я.

— Не бойся. Я ничего дурного не сделаю. Хочу приласкать тебя.

Он ощупывал член, мягко сжимал яички, прерывисто дыша в шею и уговаривая меня расслабиться. Видимо, не помогало. Поэтому, оставив шею в покое, его голова сместилась к паху. Губы обхватили член в кольцо и опустились вниз до основания. Пара движений вверх-вниз, и орган, значительно увеличившийся, уже не помещался во рту полностью. Тогда Астафьев обхватил его рукой, помогая себе. Потом поднял глаза и перехватил мой взгляд. Язык его стал выписывать круги по головке, прошёлся, виляя, по уздечке. Выделившуюся капельку смазки он слизал. Прикрыл глаза, причмокнул губами. Будто напиток богов вкусил. Извращенец чёртов. Потом он снова накрыл головку ртом, втягивая ее, создавая щеками вакуум, и я уже не мог думать связно. Пальцы, судорожно скрючившись, сминали простынь. Прикусывая губы, безуспешно пытался сдержать стоны. Его язык был везде: проходил по стволу, кружил по головке, успевал обласкать яички. Только язык покидал ласкаемую зону, чтобы перейти к другой, ему на смену умело приходили руки. На несколько мгновений Астафьев отвлекся, стукнул ящик прикроватной тумбочки. Теперь его пальцы заскользили гораздо мягче. Поглаживания сместились под яички. Палец прошёлся между ягодиц и вдруг скользнул вовнутрь. Я сжался и попытался избавиться от него. Заметался по подушке в протесте.

— Тише, тише. Так будет намного ярче. Тебе понравится.

Губы его снова вернулись на место. Неприятные ощущения быстро сменились волной сладкой судороги, пробегающей по всему телу. Еще движение. Накрыла следующая волна. Пятки ёрзали и молотили по бязи простыни. Пальцы на ступнях поджимались до боли. Я больше не мог терпеть эту пытку. Под последний, самый громкий стон, член пульсирующими толчками излил сперму в руку Астафьева. Он снова потянулся к тумбочке, достал влажные салфетки, вытер руки, потом меня. Отшвырнул салфетки в сторону. И снова припал к паху. Зарылся носом в курчавые волосы.

— Ты так одуряюще пахнешь, — хрипло произнёс он.

Действительно, извращенец.

Дотронувшись напоследок губами до уже опавшего члена, он вернулся на подушки.

— Спасибо тебе. Ты не представляешь, как я счастлив, — он заглянул мне в глаза. Что хотел там увидеть?

— Позволь мне снять с тебя футболку. Я хочу чувствовать твоё тело. Хочу любоваться им.

Я пожал плечами. Глупо было бы после того, что произошло, кричать: «Не трогайте меня! Оставьте как есть. Мне и так хорошо»

Он стянул футболку. Хотел положить на тумбочку, но она упала мимо. Следом полетел его джемпер. Штаны с меня он успел стащить полностью когда возился внизу. Сразу же сгреб меня, прижимаясь всем телом, впечатываясь в меня. Его пальцы блуждали везде, изучали, ощупывали, ласкали. Я же лежал, как статуя, вытянув руки по швам. Даже тогда, когда он принялся выцеловывать меня, покрывая поцелуями руки, грудь, живот, ноги. Когда не осталось ни одного не затронутого им места, он устроился позади меня, стал терзать губами шею, плечи, спину. Руками оглаживал ягодицы. Палец его подозрительно влажный скользнул между ними. Мягко массировал, успокаивал. А потом я вскрикнул от резкой обжигающей боли.

— Потерпи. Сейчас все пройдет. Прости я не смог сдержаться. Если бы я не сделал это, просто сошёл бы с ума. Прости, — горячо шептал в ухо. И снова поцелуи в шею. Размеренные толчки. И боль на грани удовольствия.

До рассвета я мучился в жёсткой хватке Астафьева. Стоило мне пошевелиться, попытаться отодвинуться, как он прижимал меня ещё сильнее. Сзади пекло, ощущение липкости раздражало. Пойти бы в душ, смыть всю эту грязь, причём не только физическую. Но как?

Что думать о происшедшем, я не знал. Лису я не нужен. Зато нужен этому, оглушительно храпящему в ухо, причём, понятно для каких целей. Игры взрослых мальчиков. Замечательно поиграли. В меня. Лис был прав. Как же всё это противно. А ещё противнее от того, что вчера стонал от нахлынувшего удовольствия. Мерзко.

Ненадолго удалось уснуть. Разбудил Астафьев осторожными поглаживаниями по щекам. Он лежал передо мной, смотрел на меня и улыбался.

— Ну ты и соня. Я успел искупаться и выпить кофе, а ты всё спишь. Хватит валяться. Пошли, кормить тебя буду.

— Я в душ сначала, — я подскочил с кровати.

— Тебе помочь?

— Сам справлюсь.

— Как хочешь.

— Можно вопрос? Теперь вы будете делать это со мной постоянно?

— Тебе не понравилось? — он вперил в меня холодный взгляд.

— Мне было больно. И стыдно.

Он поднялся, подошёл ко мне и обнял сзади, зашептал:

— Мальчик мой, прости меня. Первый раз всегда больно. Потом будет только лёгкий дискомфорт. Но удовольствие гораздо больше. И не стоит стыдиться. Нет ничего постыдного в том, чтобы дарить наслаждение кому-то и наслаждаться самому.

— Значит, постоянно. Даже если я буду против.

— Нет! Конечно, нет! — с жаром воскликнул он, рывком разворачивая меня к себе и сверкая лихорадочно блестящими глазами. — Я мог бы наброситься на тебя в первый же день. Ты был так беззащитно красив, так трогательно хрупок. Но я не хотел причинять тебе боль. Если бы ты знал, какая мука смотреть на тебя и не сметь коснуться. Выстанывать твоё имя по ночам, представляя тебя, зная, что ты совсем рядом, сладко спишь в соседней спальне. Я ждал. Ждал, что ты всё сам поймешь и придёшь ко мне. Но ты не приходил.

— И не пришёл бы.

Он смотрел мне в глаза тяжёлым, свинцовым взглядом, мучительно хотелось отвернуться, но я выдержал.

— Я думал, вы мне просто так помогаете. Из жалости.

— Из жалости! — передразнил он противным голосом. — А разве я тебе не помогаю? Просто хочу взаимности. Чтобы ты тоже помог мне. Разве я прошу о многом? Ты остался один. И я один. И мы нужны друг другу. Я столько могу дать тебе просто за то, что ты позволишь мне быть рядом с тобой, любоваться тобой, касаться тебя, — он провёл по скуле, по линии шрама.

— Вы не один. У вас есть Ли… Лёша.

— Да что ты заладил. Лёша да Лёша. Это совсем другое. Он мне должен как земля колхозу. Вот и выражает благодарность доступными ему средствами.

— А если я не захочу? Вы вернёте меня в дурдом?

— О чём ты говоришь? Вот же глупый мальчик! Я распинаюсь, что жить без тебя не могу, а ты не слышишь. Куда же я тебя отдам? Нет, всё останется по-прежнему. Я буду заботиться о тебе, как и раньше. Только теперь, зная, какой рай ты мне можешь подарить, удержаться от соблазна будет совсем непросто. Но у меня же есть, с кем спустить пар, как ты сам заметил. Так что подумай до вечера. Я приму твой любой ответ.

За завтраком я молчал, долго мешал чай. Думал. Астафьев же был в прекрасном расположении духа, мурлыкал весёленький мотивчик, намазывая масло на хлеб. Сделал бутерброды для меня и Лиса. Мой щедро полил сверху мёдом. Лис мёд не любил, Астафьев это знал. Лис что-то спросил у меня, я огрызнулся, даже толком не расслышав вопрос. Мыслями был далеко, да и скрежетало что-то на улице.

— Да вы что, поссорились? — обеспокоенно вскинул кустистую бровь Астафьев.

Вместо ответа оттолкнул от себя кружку, расплескав чай на скатерть. Вскочил из-за стола. Ненавижу! Обоих ненавижу! Бросился к себе, спотыкаясь на лестнице. В коридоре скрежещущий звук слышался отчётливей. Напоминало жужжание гигантских жуков. На мгновение мне показалось, что я снова схожу с ума. Вскоре все стало ясно. К окну в моей комнате приваривали решётку. Оперативно, ничего не скажешь. Скоро этот дом станет напоминать тюрьму даже внешне. Я упал на кровать, набросив на голову подушку, зажал её пухлыми боками уши. Если бы можно было просто закрыть глаза и перестать дышать. Просто перестать дышать.

Не знаю, сколько я пролежал так. Когда встал, окно красовалось изогнутыми решётками. Но в голове искрило и гудело, будто внутри черепной коробки продолжал работать сварочный аппарат. Я сел с ногами на подоконник. Опять я буду смотреть на мир сквозь решётку. Де жа вю. Не хватает только психов в оранжевых спецовках за окном.

В дверь постучали и, не дождавшись разрешения, вошли. Вронский. Он-то что здесь забыл?

— А ты счастливчик! В одно место судьбой поцелованный, — он с грохотом выдвинул из-за стола стул и уселся на него.

— Прикалываетесь, что ли? — невесело усмехнулся.

— Сам посуди. Игнат случайно заметил тебя на мониторе. Позвонил Астафьеву. Тебе повезло, что он был в кабинете. Иначе не успел был бы тебя спасти.

— А может, я не хотел, чтоб меня спасали? С моей точки зрения, мне как раз таки не повезло.

— Глупый ты! Брось на чашу весов все свои проблемы, жизнь все равно перевесит. Пока ты жив, можно справиться с любой напастью. Может, не сразу, но выход найдётся.

Слишком пафосно, слишком неправдоподобно звучали его слова.

— Выход в это окно мне уже перекрыли, — заметил тихо.

— Не только в это. Виктор Сергеевич установил решётки на все окна. От греха подальше. Ты гордиться должен таким опекуном.

— Гордился, пока жил с закрытыми глазами. Вы меня понимаете. Вам ведь не привыкать.

— Не понимаю о чём ты, — он приподнялся. — Я лучше уйду.

Да, лучше уходи! Я кивнул. И уставился на пару воробьев, пытающихся спрятаться от начинающегося дождя на спинке полусгнившей скамейки под черёмухой.

Вскоре в дверь поскреблись. Щёлкнула дверная ручка. Я бросил быстрый взгляд, хотя и так знал, кто явился. Тут же отвернулся. Он подошёл, встал совсем рядом.

— Дождь начинается, — прикоснулся ладонью к стеклу, с обратной стороны которого расплывались бесформенные капли.

Ага. А я, дурак такой, не вижу.

— Злишься из-за вчерашнего?

— Уходи. Видеть тебя не хочу. Никогда, — выдохнул, закрыв глаза, уткнув лоб в прохладу стекла.

— Ну ладно. Заходи, как перебесишься.

Уже в дверях окликнул Лиса:

— Скажи, как ты оказался у Астафьева?

Раньше мы никогда не говорили об этом. Я не спрашивал. Их отношения воспринимал как само собой разумеющееся, сложившееся задолго до моего появления в доме.

— Купил он меня.

— Расскажи.

— Как-нибудь в другой раз, малыш.

Он мягко прикрыл за собой дверь, а я задумался над его ответом. Почему-то казалось, что он имел в виду ровно то, что сказал. Многое из того, что раньше говорил Лис, виделось мне теперь в ином свете, не казалось преувеличением или глупой шуткой. Всё перевернулось за одну ночь.

В голове не прояснялось. Наоборот, путалось ещё больше. Мне нужно было сделать выбор без выбора. Если бы Астафьев предложил выбирать между его кроватью и улицей, я бы не колеблясь выбрал улицу. Но он не хотел меня отпускать. Рано или поздно он повторит вчерашнее, даже если я сегодня скажу ему «нет».

За окном сгущались сумерки. Чего тянуть? Итог один. Так хотя бы будет выглядеть, что я принял сам решение, добровольно. Кому нужен этот обман? Мне? Ему? Мы оба знаем, что к чему.

У двери в спальню Лиса остановился. Хотел постучать, но рука, замерев на полпути, опустилась.

Астафьев стоял у окна, смотрел в наступающую темноту. Руки сцепил в замок за спиной. Брови свел на переносице. Его профиль бледнел в холодном голубоватом свете лампы. Он никак не отреагировал на мое появление. Ждал чего-то от меня?

Я медленно подошёл к кровати. Стянул футболку. Аккуратно сложил, как бабушка учила, расправил складки ткани и положил на покрывало. Сверху легли таким же образом сложенные спортивные штаны. После секундного колебания к стопке добавились чёрные боксеры.

Я опустился рядом с вещами. Положил ладони на коленки и прикрыл глаза.

Пусть делает, что хочет. Какое-то время была тишина, такая, что даже моё дыхание казалось слишком громким. Затем я услышал лёгкие шаги. В стороне что-то скрипнуло. Должно быть, дверца старомодного массивного шкафа. Еле слышный шорох. Снова скрип. Приближающиеся шаги. Сопровождаемое движением прохладного воздуха, на плечи опустилось, что-то невесомое, мягкое и тёплое, едва уловимо пахнущее лавандой. Щеки коснулась сухая ладонь Астафьева. Казалось, был готов. Но нет. Вздрогнул. Наверное, он разозлился. Прячась за опущенными веками, я не видел его лица. Зато чувствовал, как нервно подрагивали его руки, укладывающие меня на кровать. Я не сопротивлялся, обмяк безжизненной куклой, всем своим видом давая понять, что он может раскладывать меня и выворачивать шарниры локтевых и коленных суставов, как ему удобно. Играй в своё удовольствие, но без иллюзии добровольности. Тонкий плед был сдёрнут, и я знал, что сейчас по коже начнут шариться его грубоватые пальцы и губы. Но вопреки ожиданиям плед снова теплом окутал моё тело.

— Ноги совсем заледенели, — тихо сказал Астафьев, укутывая мои ступни, а потом лёг рядом.

Я слышал его тяжёлое дыхание.

— Почему с тобой так сложно? — наконец сказал он. — Ни с кем раньше я себя не чувствовал по-идиотски. Никто так не реагировал на мои слова. Не такого я ожидал.

Конечно, мне следовало кинуться на него с радостными воплями. Ну простите, господин Астафьев, что разочаровал. Я зарылся носом в плед, чтоб скрыть злорадную улыбку. Интересно, куда подевались все те, что радостно скакали в его объятья. Выбросил на помойку как утиль, или продал, как б/у?

— Не знаю, что ты там себе надумал, но я просто хочу заботиться о тебе, как старший друг или даже как отец. Я был бы счастлив, если ты когда-нибудь сможешь относиться ко мне как к отцу.

— Мой отец пил и бил мать. Я его боялся и ненавидел, — я нашёл в себе силы открыть глаза и посмотреть на него.

— Значит, я буду лучше, чем он.

Всю ночь он просто лежал рядом, то перебирая волосы, то гладя по спине. Всю ночь я не мог уснуть, проваливаясь временами в какое-то странное полузабытьё. Утром после продолжительной трели будильника он растолкал меня и потащил завтракать. Есть совсем не хотелось, несмотря на то, что вчера ничего не ел. Астафьев собственноручно пожарил глазунью с ветчиной. Похвалился, что ему удалось разложить её по тарелкам так, что ни один желток не растёкся. Мне он положил три яйца, себе шесть. Астафьев ел с аппетитом, по-простому макая в желток горбушкой. Я же вяло ковырял вилкой поджаристый край весело таращащегося на меня с тарелки трехглазого монстра.

На удивление к завтраку спустился Лис: к ранним пташкам он не относился. Сонный, помятый, зевая и потирая глаза, он разочарованно посмотрел на пустую сковородку и со вздохом опустился на стул у окна.

— Хочешь, мою съешь, — я придвинул к нему тарелку.

Лис с сомнением покосился на неё.

— Я не ел. Честно.

— Что это за новости? — нахмурился Астафьев. — Ты не заболел?

— Кофе попью.

Кофейник был тёплый. Наверное, кто-то из незаметных фей в униформе успел сварить. Отхлебнул. Поморщился — слишком горько. Вылил в раковину четверть кружки и долил холодным молоком. Вернулся на своё место. Опять отхлебнул. Снова поморщился. Холодный и несладкий. Встал за сахарницей. Астафьев, покачивая головой, следил за моими перемещениями.

Когда возвращался с сахарницей, Астафьев притянул к себе на колени.

— Так дело не пойдёт, — отрезал кусок от своей яичницы и отправил мне в рот. — Бери вилку, ешь сам, а то буду кормить тебя, как младенца.

В этот неловкий момент я взглянул на Лиса. Он смотрел на нас тяжелым взглядом. Уголок его рта несколько раз быстро дёрнулся. Рука, с усилием сжимавшая вилку, зависла над тарелкой. Потом вилка слишком медленно и аккуратно легла на салфетку. Я теперь смотрел только на вилку, боясь оторвать от нее взгляд. Отодвинулся стул. Лис ушёл.

Астафьев допихал в меня остатки яичницы, собрал хлебом размазанный по тарелке желток, протёр руки салфеткой, потом потрепал меня по голове, чмокнул пахнущими ветчиной губами в щёку и ушёл собираться на работу. Всё же странные у него представления об отцовстве.

Я мерил комнату шагами. Хотелось пойти к Лису и сказать… А что сказать? Что он видел, не то, о чём подумал? Глупо.

Он пришёл сам, держа обеими руками перед собой небольшой синий мяч. Усмехнулся и запульнул в меня им. Я поймал на автомате. Мяч оказался совсем не мячом. Спринцовка. Я сжал её в кулаке, выпуская струю воздуха в лицо.

— Нафига?

— Пригодится, — улыбнулся Лис. — Надеюсь, сам догадаешься, как пользоваться.

Теперь я понял, что он имел в виду и продолжал ошарашенно смотреть на него.

— Я знал, что так и будет. С того момента, как ты появился в этом доме. Это было неизбежно. Так что не парься. Всё нормально.

Он выдвинул из-за стола стул, развернул его и уселся, положив предплечья на спинку.

— А хочешь, я расскажу тебе, как он любит? У него есть пунктик на переодеваниях. Вдруг тебе пригодится. Если будешь угадывать его желания, может, не так быстро наскучишь. Продержишься подольше. Мне-то уже всё равно. Скоро он отправит меня туда, откуда взял, — он громко сглотнул.

Я подскочил к нему, прижался, будто его уже у меня отнимают, уткнулся носом в его пахнущие мятным шампунем волосы и сбивчиво стал убеждать то ли его, то ли себя:

— Нет! Никуда он тебя не отправит. Не отправит. Не отправит.

Шептал, всхлипывая.

Лис пытался увернуться, что в его положении было не совсем просто.

— Ну, блин! Только голову помыл. Может хватит меня обсопливливать?

Почти весь день мы провалялись в кровати. Все обиды на Лиса показались не существенными, когда замаячила вероятность никогда его больше не увидеть. Я вкратце рассказал ему, умолчав постыдные подробности, как провёл первую ночь в комнате Астафьева. Получил подзатыльник, когда признался, что собирался выпрыгнуть из окна после ссоры с ним.

— Никогда больше так не делай. Особенно из-за такой ерунды. Даже если на тот момент она таковой не кажется.

— Думаешь, рукоприкладством можно убедить? — потёр затылок. — Аргументы Астафьева оказались куда более железными, хотя он не сказал мне ни слова. И ручищами своими не махал, — поворотом головы я указал Лису на решётки.

— Он не плохой мужик… Где-то глубоко в душе, — задумчиво произнёс Лис.

— И всё равно я не хочу спать с ним, — почти шёпотом выдохнул, осознавая, что от моего нежелания мало что зависит.

— А с кем хочешь? Со мной? — медовые глаза хитро прищурились.

— Ни с кем не хочу, — огрызнулся я и отвернулся.