Клинический случай

13

Рано утром я отправляюсь в редакцию, где собираюсь ненавязчиво украсть статью у Эвана, нашего стажера.

Я слышал по радио, что бывший мэр Беккервилля скончался «после продолжительной болезни». Бывший мэр Беккервилля – не кто иной, как тупой мешок с дерьмом по имени Дин Райалл Жульворт, погоревший на коррупции и аморальном поведении. Он организовал поблажки для заведений, оказывающих взрослым мужчинам услуги определенного рода. Однажды он получил взятку в виде секса по-быстрому (две минуты!) за разрешение открыть «массажный салон» рядом с детским садом. Он провел бы в тюрьме гораздо дольше трех недель, но у него нашли рак в последней стадии и выпустили условно-досрочно.

Я уверен, что в некрологе Дина Жульворта следует указать без преуменьшения – чем грешит «Юнион-Реджистер» – все его проступки. Эмма же считает, что публиковать подробный отчет о жизни мерзавца жестоко. Она говорит, что это неуважение к скорбящим родственникам. Я уверен, дай Эмме волю, в некрологе Никсона Уотергейт был бы упомянут лишь вскользь, а то и вовсе забыт.

Эван особо не расстраивается, когда я забираю у него материал.

– Хорошо, Джек, – дружелюбно говорит он, – но за тобой должок.

Эван долговязый и какой-то бледный, волосы растрепаны, как это сейчас модно. У него нет намерения становиться профессиональным журналистом после колледжа, но он мне все равно нравится.

– Мистер Жульворт – один из тех вороватых шмуков,[58] которые заслуживают, чтобы их спровадили в могилу пинком под зад. – Я считаю, надо Эвану объяснить. – Лучше этим займусь я, а не ты. Эмма наверняка поднимет скандал.

– Да уж, ты и Эмма! – кивает Эван.

Однажды за пивом он, основываясь на наших «горячих» перепалках в редакции, предсказал, что мы с ней станем любовниками. Я даже не смог заставить себя отбрить мальчишку – настолько это смехотворно.

Сегодня ему такое с рук не сойдет.

– А ну-ка убери с лица эту самодовольную ухмылку, – рявкаю я, – если не хочешь остаток лета писать про свадьбы.

Эван ошеломленно бормочет извинения и смывается. Я залезаю на кладбище, откапываю и распечатываю самые наиподробнейшие и беспощадные статьи про некогда большую политическую шишку Беккервилля.

Сделав пару звонков, я начинаю писать:

Пожалуй, хватит. Когда Эмма появляется с ежедневного совещания редакторов, я уже успел набросать четырнадцать дюймов. Я предвкушаю вспышку бешенства, но Эмме, похоже, не до меня. Просмотрев статью, она говорит только:

– Убери «опухоль», Джек. Напиши, они нашли «аномалию» у него в легких.

– Договорились.

Я ликую, однако во власти подозрений.

Эмма уныло добавляет:

– Тебе понравится, Джек. Старину Полка сегодня утром выписали.

– Логично.

– Врачи говорят, что это чудо.

– Он меня провел, – признаю я. – Выглядел он кошмарно.

– Как прошло интервью?

– Ты знаешь, весьма интересно. – Я в жизни не был так сдержан в оценках. Эмму удар бы хватил, узнай она правду.

– Эй, у меня идея, – говорит она. – Не хочешь пообедать?

Мои голени словно бейсбольной битой отмутузили – спасибо Джею Бернсу. Я ковыляю до раздела Спорта, выуживаю Хуана и веду вниз в кафетерий. Покупаю ему рогалик и утаскиваю к столику в углу зала, где нас никто не услышит.

– Значит, так, – начинаю я. – Во-первых, ты рассказал Эмме про моего дохлого варана.

– Это секрет? Друг, я эту историю всем рассказываю.

– Это очень важно. Ты можешь вспомнить, с чего вдруг зашел разговор? Где вы были? Что делали?

Хуан притворно морщит лоб:

– Разговор про варанов или про тебя?

– Это не смешно. Думаешь, это смешно? Речь о моей карьере, а ты вмешиваешься.

– Не обижайся, Джек, но…

– Лучше промолчи.

С раздражающей аккуратностью Хуан режет рогалик на Две идентичные половинки.

– Прости, Джек. Я не знал, что не должен рассказывать про Полковника Тома. Но признай, история потрясная.

– У тебя есть и получше, – замечаю я, – про тебя самого. По твоим историям, Хуан, можно кино снимать.

Его карие глаза вспыхивают.

– Ну да. Только Эмме, кажется, не так уж интересна история моей жизни. Почти все наши разговоры сводятся к тебе.

Я так и знал. Вот же стерва!

– Она ищет грязное белье, – объясняю я. – Хочет состряпать обвинения против меня; видишь ли, ежегодная аттестация сотрудников уже не за горами…

По выражению лица Хуана я понимаю, что он собирается задать мне вопрос, который он задавал мне уже не раз: «Что еще они могут тебе сделать, Джек?»

Я выдаю ему свою последнюю теорию:

– Зуб даю: она хочет, чтобы меня перевели либо в «Очерки», либо в «Бизнес». Что еще ты ей рассказал?

– Ничего такого, что она сможет против тебя использовать. Ручаюсь.

– Не будь так уверен. Она коварнее, чем кажется.

– Нет, она не такая, – возражает Хуан.

– Ты сам себя послушай!

– То, что ты превратил варана в эскимо, не может стать основанием для понижения в должности.

– Нарушение общепринятой морали, мой друг, можно интерпретировать как угодно. Не будь таким наивным.

– По-моему, ты ошибаешься насчет Эммы.

Я от хохота практически вою.

Хуан хладнокровно намазывает рогалик сыром.

– Учитывая то, что я знаю о женщинах – а я о них знаю куда больше тебя, Джек, – легко допустить, что ты ошибаешься. Эмма не собирается тебя уничтожать. Просто сейчас ты представляешь для нее проблему, и она пытается разобраться, что к чему.

Это уже слишком. Как спорить о женщинах с парнем, который встречается (помимо моего редактора) с хирургом, фигуристкой и заводилой болельщиков? Я перегибаюсь через стол и шепчу:

– Она пригласила меня на обед.

– И что? Возможно, она предложит заключить перемирие.

– Вряд ли. Наверняка это ловушка, – возражаю я. – Ты же слышал про троянского коня. А это троянская киска.

Из всех моих знакомых журналистов у Хуана самые изысканные манеры. С рогаликом покончено: на столе ни единой крошки, на его лице ни следа сыра.

– А ты знаешь, – спрашивает он, – что она не пила никаких лекарств, кроме аспирина, до того дня, как ты появился в ее отделе? Теперь она принимает по две таблетки валиума в день, а то и больше.

– Она выбрала не ту профессию, Хуан. Я хочу помочь ей выкарабкаться. – Из-за этих таблеток я чувствую себя виноватым; да что уж там – дерьмом последним я себя чувствую. – Я не хочу обедать с ней, потому что мне следует держать дистанцию. Для ее же блага я должен оставаться груб и неприступен.

Хуан скептически улыбается:

– Так представляет себе суровую любовь сержант Таггер?

– Что-то вроде того.

– Признай, что ты просто-напросто испугался. Некроман испугался маленькой Эммы.

– Это смешно.

– Не волнуйся, Джек, она не кусается, – холодно говорит он. – Даже если очень ласково ее об этом попросить.

Так мы ни до чего хорошего не договоримся.

Сделай мне одолжение, – прошу я, – не говори больше с Эммой обо мне.

– Как скажешь. Но тогда у нас появится куча свободного времени, а делать-то нам особо нечего.

Хуан лукаво улыбается.

– Да ладно тебе. Ты думаешь, я поверю, что вы с Эммой еще не спариваетесь, как мартовские кошки?

Он пожимает плечами:

– Я уже тебе говорил, она не такая, как все.

– Лесбиянка?

– Не-а.

– Фригидная?

– Не думаю, – отвечает он.

– Что же тогда?

– Разборчивая, – говорит он, вставая, – или у нее слишком много проблем. Спасибо за рогалик, Джек, но мне пора за работу – «Дельфины» только что подписали контракт с защитником, у которого нет ни судимостей, ни пристрастия к наркотикам. Это суперновость.

– Что мне делать с обедом?

– Замолви словечко за своего любимого кубинца, – подмигивает мне Хуан. – Расскажи ей про мой гигантский член.

В полдень я делаю вид, что вишу на телефоне, дабы отклонить предложение Эммы подвезти меня. Я говорю, чтобы она шла без меня, я, мол, присоединюсь позже – мне необходимо обдумать стратегию поведения с ней. Но в голове у меня путаница, и я ухожу из редакции без всякого плана.

Сотрудники редакции в «Гриль у Мэки» обычно не заглядывают. Я захожу в ресторан и вижу Эмму; поразительно – она пьет белое вино. Я бесстрашно заказываю себе импортного пива. Мы ведем мучительную светскую беседу, пока не является официант. Эмма заказывает салат из тунца, а я – отбивную средней прожарки.

Как только мы снова остаемся одни, Эмма говорит:

– Сегодня у меня был неожиданный посетитель. Рэйс Мэггад.

– Мой герой.

– Он приходил поговорить о тебе, Джек.

– А я не хочу говорить о нем. Я хочу поговорить о тебе, Эмма, в особенности о твоих пальцах ног.

Она аккуратно ставит бокал с вином на стол. Ее щеки розовеют, но она предпочитает промолчать.

– Знаешь, в то утро, когда я к тебе заезжал, я обратил внимание на твои пальцы ног. У тебя ногти были разноцветные – красные и оранжевые, как мармеладки. Честно говоря, это стало для меня откровением, – говорю я. – Заставило подумать, что некоторые мои выводы ошибочны.

– Джек.

– Да?

– Зачем ты это делаешь? – спрашивает она. Голос не дрожит, в нем нет и следа обиды; ее взгляд пронзает как лазер.

Я не могу внятно объяснить, зачем так назойливо подтруниваю. Видимо, нервы. Неловкость. Смущение. Но почему?

Поэтому я и не хотел оставаться с ней наедине. Именно этого я и опасался.

– Мы выбрали жесткую профессию, Эмма; за это приходится платить. Посмотри на меня. Когда-то со мной можно было общаться. У меня случались припадки обаяния. Я умел сочувствовать людям. Ты, наверное, не поверишь, но у меня были нормальные отношения с друзьями, сослуживцами и любовницами. Теперь это в прошлом… передай, пожалуйста, банановый хлеб.

– Рэйс Мэггад думает, что ты опасный человек.

– Я бы что угодно отдал, чтобы это стало правдой.

– Но он тем не менее хочет, чтобы именно ты писал некролог Старины Полка. Он приходил в редакцию, чтобы «заверить меня» – так он выразился, – что нет никакого негласного указания начальства не пускать тебя на первую полосу.

– И ты знаешь, что это полная туфта.

– Да, – кивает Эмма, – вот почему я в недоумении. И вот почему я пригласила тебя на обед.

Я со смаком объясняю: Макартур Полк требует, чтобы я писал его некролог, поскольку это бесит Рэйса Мэггада III, которого старикан ненавидит почти так же сильно, как ненавидел Рэйса Мэггада II.

– Почему? – интересуется Эмма.

– Ты внимательно читала нашу газету в последнее время? Или любую другую газету, принадлежащую «Мэггад-Фист»? Все они превратились в лишенное дара речи дерьмо, скопище ошибок, рекламных уловок и картинок. Старик понимает, что, продав газету, перешедшую ему по наследству, он отдал ее на заклание. Он мучается и злобствует, к тому же он достаточно богат и может себе позволить поиграть на нервах этих ублюдков.

– Это он тебе сказал? – тревожно спрашивает Эмма.

– И в выражениях, не подходящих для печати, – подтверждаю я. – Но самое интересное – это почему на самом деле молодой Рэйс Мэггад оторвался от своего поло, чтобы посетить тебя. Он намерен проследить, чтобы Макартур Полк получил такой некролог, какой ему угодно. Почему? Потому что молодой Рэйс Мэггад хочет, чтобы старик продал свою долю в «Мэггад-Фист» обратно компании, прежде чем умрет, или по крайней мере оставил такое распоряжение.

Эмма окаменела.

– Ходили слухи, что кто-то пытается взять контроль над компанией. Кто-то не из членов семьи Мэггад.

– В точку.

– Кто?

– Пара иностранных фирм. Полк говорит, что у Рэйса от страха случилось хроническое несварение.

– А что старику нужно от тебя?

– Помимо некролога на первой полосе, в котором он будет изображен как нечто среднее между Беном Брэдли[59] и святым Франциском Ассизским, практически ничего, – складно вру я. – Совершенно ничего, честно.

– Нас используют, – уныло замечает она.

– Меня больше, чем тебя, Эмма.

– По сути, просто два богача хотят перегрызть друг другу глотки.

– По сути, да, – соглашаюсь я.

Эмма мрачнеет и как-то съеживается. Она понимает, что влипла в гадкую историю, которая не имеет ничего общего с честной журналистикой. То, что я играю ключевую роль в этой ситуации, тем более приводит ее в смятение.

– В колледже про такое не рассказывают, – замечает она.

– Если б рассказывали, кто бы поверил?

– Да уж точно не я. – Эмма пусто смотрит на свой салат.

– Но есть и хорошая новость, – говорю я. – Возможно, нам еще лет пять придется ждать, пока Старина Полк наконец откинет копыта. Нас обоих к тому времени может уже не быть.

Она поднимает на меня глаза:

– Что?

– Мы будем обретаться на более тучных пастбищах. – Я отделываюсь риторикой.

– А пока ты напишешь некролог и сохранишь до поры до времени. Пожалуйста, Джек?

– Ладно. Твоя взяла.

Черт, ничего не могу с собой поделать. Мне жаль девчонку.

Мы едим в любезном молчании. А после еды заказываем кофе, и Эмма просит счет – обед оплатит газета. Она спрашивает про Джимми Стому. Дело движется черепашьим шагом, хотя есть некоторый прогресс, говорю я. Я знаю, что не стоит упоминать маленькую разборку с клавишником Джимми, но не могу отказать себе в удовольствии и рассказываю об оральных трудах вдовушки на балконе.

Настроение у Эммы улучшается.

– Значит, ты был прав, это она пришила мужа!

– Вполне возможно. Но у меня пока слишком мало доказательств.

– Да брось ты. Нет никаких сомнений, что у нее был мотив.

– Нет, Эмма, у нее был член во рту. А одно не всегда следует из другого. Клио не из тех, кто убивает из-за любви, Клио должна заботиться о карьере.

Мятная конфетка прилипла к коронке, и говорю я не слишком внятно. Эмма наблюдает, как я довольно неучтиво пытаюсь выковырять леденец, и смеется.

– Это нехорошо, – говорю я. – Мы никак не можем быть друзьями.

– Ты прав.

– В основе наших отношений лежат враждебность, недоверие и обоюдное отсутствие уважения.

– Так и должно быть, – игриво отвечает Эмма.

Хватит, велю я себе.

– Сколько валиума ты сегодня приняла? – спрашиваю я. Она смущается.

– Ты приняла таблетку перед обедом, так?

– Нет… да, мне пришлось, – бормочет Эмма. – Откуда ты знаешь?

Я перегибаюсь через стол и беру ее за руку. Трудно сказать, кто из нас ошарашен больше.

– А теперь послушай, – говорю я. – Я этого не стою. И работа этого не стоит. Сейчас мы вернемся в редакцию, и ты сразу пойдешь в туалет и спустишь маминых маленьких помощников[60] в унитаз. Недопустимо, чтобы ты сидела на таблетках.

– Ты не понимаешь, Джек. Не можешь понять.

– Сними туфли. Это приказ.

– Не сниму.

– Эмма, я считаю до трех.

– Ты что, спятил?

А через секунду я стою на коленях под столом и в каждой руке держу по серой лодочке Эммы. Она прячет босые ноги под стул и поджимает пальцы, но я вижу, что она перекрасила ногти – в миниатюрную черно-белую шахматную доску!

Широко улыбаясь, я вылезаю из-под скатерти.

– У тебя все будет хорошо! – восклицаю я.

Эмма со всей дури бьет меня кулаком по носу.