Клуб любителей фантастики, 2003

Александра Сашнева, Дмитрий Янковский
ЗАВЕТ ДОВЕРИЯ

Почти никто из людей Ковчега не представлял себе жизни вне корабля, но когда мы приблизились к этой прекрасной планете, всех охватило плохо скрываемое волнение. Люди прильнули к мониторам и часами глядели, как огромная тень Ковчега несется стремглав по бескрайнему океану. Около штурманской рубки выстроилась очередь, там можно было посмотреть на неизвестную землю сквозь иллюминатор. Для родившихся в космосе и привыкших к вечной темноте вид гигантской бирюзово-золотистой чаши океана был зрелищем фантастическим.

Ковчег долго кружил по орбите, вглядываясь в незнакомый мир. Прежде чем принять решение о посадке, мы должны были убедиться, что это место никем не занято. Через неделю дистанционных исследований Совет Капитанов решил, что стоит рискнуть.

Мы попрощались с родными, стараясь выглядеть мужественными и спокойными. Несмотря на тренировки, наши сердца заколотились быстрее, и предвкушение неведомого заставляло глаза гореть особенным ярким блеском. Мы готовились к этому дню долго — чуть ли не с младенчества. В команду десанта выбирали из детей, родившихся в Ковчеге, по многим параметрам — физическим, моральным, интеллектуальным. Потом были трудные, изматывающие тренировки, смысл которых зачастую заключался в том, чтобы научить каждого из нас принимать неожиданные решения в чрезвычайных ситуациях. Зачем? Затем, что Ковчег нес авангардную часть человечества через космос в надежде найти подходящую планету на тот далекий черный день, когда начнет остывать солнце. Много поколений сменилось до того, как на пути Ковчега повстречалась эта планета с райскими островами, но из каждого поколения выбирали сорок восемь самых крепких, смекалистых и решительных — четыре экипажа по двенадцать человек. Немногим из них повезло выполнить ту работу, к которой они готовились всю жизнь. До нас — только единожды.

И вот двенадцать катеров стартовали из люков Ковчега, словно огромные блестящие семена. Несколько витков — и мы оказались на берегу намеченного для первой базы острова. Открыты колпаки, выброшены на песок трапы, сняты гермошлемы.

В первое мгновение — шок. В моих жилах — буря. Я еще не понимаю, что происходит, но сдерживаюсь, чтобы доку не пришло в голову комиссовать меня в первый же день. Я оглядываюсь на остальных — все взъерошены, перепуганы и очарованы одновременно. И все, как и я, пытаются скрыть растерянность. Это успокоило меня, и я позволила себе улыбнуться.

— Совсем как в Оранжерее! — первым воскликнул Павел. — Надо же! Совсем как в Оранжерее!

— Какая Оранжерея! — вздохнул док, хотя было видно, что и он немного не в себе. — Как бы не пришлось лечить вас потом!

— Лечить?! — удивилась я. — Но ведь тут так прекрасно! Я никогда не чувствовала такой легкости и свободы!

— Вот-вот! — проворчал док. — Гиперэмоции истощают нервную систему. Хотя вы прошли серьезные тренировки, я все-таки опасаюсь, что некоторые, из тех, кто высадился с этим десантом, не выдержат такого натиска Стихий.

В устах дока это слово так и прозвучало — с большой буквы.

— Что за Стихии? — спросила я.

В это слово док вкладывал какой-то одному ему ведомый смысл. Для него оно не было простым звуком. Поговаривали, что док участвовал в том, первом, десанте, и вернулся из экспедиции один. Остальные погибли. В учебниках говорилось об агрессивных аборигенах-гуманоидах, а док никогда ничего не рассказывал. Он всем нам годился в деды, хотя на его голове не было ни одного седого волоса. Но во взгляде дока сквозило что-то особенное, чего не замечалось в глазах других жителей Ковчега. Он был немного чужим всем нам, потому что только у него был опыт, которого не было у других поселенцев Ковчега.

— Стихии? — вздохнул док. — Видите ли, друзья мои. Люди Ковчега вынужденно отрезаны от мира, броня крейсера надежно скрывает нас от влияний внешней среды. Это хорошо, потому что благодаря этому мы благополучно совершаем грандиозный перелет во времени и пространстве. Но здесь все будет иначе.

— Иначе? — переспросил Анастас. — Что ты подразумеваешь под стихиями, док?

— Это не объяснишь тому, кто не увидит сам, — вздохнул доки добавил: — Ну, ладно. Может быть, все будет хорошо. Осмотритесь, через час сбор на этом месте.

Он медленным шагом побрел вдоль прибоя.

— Надо же, как старый разволновался! — хмыкнул Анастас.

Через час двенадцать десантников снова собрались на месте высадки, и на лицах друзей я заметила первые следы, оставленные планетой. Ультрафиолет, в обилии посылаемый термоядерной топкой местного солнца, уже позолотил кожу, ветер сделал выразительнее губы и глаза. Мне понравилось то, что планета сотворила с нами в первый же час. Но док окинул первопроходцев острым блестящим взглядом и велел надеть шлемы. Пашка этим не ограничился, а принял еще таблетки от солнечной радиации из штатной аптечки. Мы с Анастасом, не сговариваясь, посмеялись над ним и выполнили приказ последними.

Это был первый вечер, проведенный бригадой на одном из островов Кораллового Ожерелья. Док загрузил нас работой так, что мы не могли ни вздохнуть, ни толком оглядеться, поэтому свалились спать как подкошенные. Утром док поднял нас ни свет ни заря, и пока народ ничего не успел сообразить, снова навалил работы по самые уши. В этот день нам было разрешено оставаться раздетыми уже полтора часа. Каждый день док прибавлял по полчаса, и все, кроме Пашки, были рады. Он же выдавливал на себя по полтюбика защитного крема и продолжал глотать пилюли. По ночам мы долго не могли уснуть, несмотря на тяжелые нагрузки, — незнакомые звуки пугали нас.

Док не разрешал выходить за периметр базы, но климат планеты все равно действовал на всех, кроме Пашки, плохо. И уже через трое суток случилось первое происшествие.

Вечером после отбоя Анастас подкрался к моей койке и шепнул:

— Собирайся. Только тихо! И выползай на улицу.

— Ага, — кивнула я и нырнула в комбез.

Я заклеила липучки и вздрогнула, в лицо ударило вспышкой света. Фонарик!

— Куда это вы? — услышала я голос Пашки и последовавший за этим короткий шум.

— Давай скотч! — громким шепотом позвал меня Анастас, сидя верхом на бдительном товарище.

Мы заклеили этому уроду пасть и привязали его к койке. Он дергался и мычал. Но док спал в другой комнате, он не проснулся, а других стукачей в нашем отряде не было.

В ту ночь базу без разрешения покинули четверо. Я, Анастас и еще двое — парень и девушка. Мы не стали включать освещение, собираясь отойти на изрядное расстояние, а уж там посмотреть — то ли одеть инфракрасные очки, то ли включить фонари. Подталкивая друг друга и тихонько посмеиваясь, мы пробежали несколько метров, вступив в прохладу леса. Мне показалось, что во тьме промелькнула тень, но, честно говоря, я ничего не успела понять, потому что те двое, что шли впереди, заорали так, будто на них напало чудовище.

Док вылетел из домика и первым делом зажег свет по всему периметру. Ребята рванули назад и чуть не сбили нас с ног. Мы с Анастасом переглянулись и решили обойти базу лесом, чтобы вернуться втихаря с другой стороны, пока тут идут разборки, и освободить нашего пленника. Так мы и сделали. Мы достаточно углубились в лес, и мне тоже мерещилось, что ожившие деревья крадутся за нами по пятам, что трава специально протягивает стебли и хватает нас за ноги, что ветер — не поток воздуха, а тонкое невидимое существо, способное передвигаться прямо в воздухе. Даже почва под ногами напоминала спину огромного зверя. Но я знала, что на это не стоит обращать внимания, — еще в Ковчеге я научилась отделять зерна от плевел, хотя там такого не случалось. Железо было железом, оранжерея — оранжереей, компот — компотом.

Когда я родилась, было уже известно, что Ковчег приближается к планете, которая по всем параметрам годится для высадки, и моя мама очень хотела, чтобы я попала в число первых, кто ступит на эту землю. Не знаю, подсказала ли ей интуиция, или имелись у нее на сей счет какие-то сведения, но она стала рассказывать мне страшные сказки — про Циклопа, про Сциллу и Харибду, про Кощея. Хотя уж где-где, а на Ковчеге никаких чудовищ не водилось точно. И не было даже книг про монстров — земляне, что отправляли Ковчег в путь, решили избавить посланцев от всего негативного, поэтому ни одной книжки, ни одного фильма, где встретился бы намек на иррациональное зло, в Ковчеге не было. Мама рассказывала мне сказки по памяти. Потом я заболела, и в бреду ко мне пришло чудовище, чтобы съесть меня. Но я уже знала, что оно только кажется мне, и не испугалась.

Лишь когда высадился первый десант и бесславно погиб, Совет Капитанов решил, что негативные модели поведения должны отрабатываться десантниками, чтобы встреча с неведомым не застала врасплох. На занятиях нам одевали шлемы, и мы вволю сражались с виртуальными чудищами. Но мне было легко, потому что один раз я уже победила монстра. Анастас старался не уступать мне. Он был вечным моим соперником. А вот за Пашкой, за деревянным чистюлей Пашкой никто угнаться не мог. Потому что для Пашки не существовало вообще ничего, кроме оценок и правил.

Мы успели вернуться назад и освободить нашего коллегу раньше, чем док вошел в комнату. Скотч скомкали, и Пашка успел сунуть его в утилизатор. Утилизатор — прекрасная вещь. В нем невозможно найти никаких следов преступления. Только молекулярным анализом. Так что хотя Пашка и орал, убеждая отправить нас на Ковчег в порядке отстранения от экспедиции, док это дело замял и убедительно попросил всех замолчать и дать ему поспать до утра.

Утром мы ждали разборок, но дождались марш-броска, после которого нам уже ничего не хотелось. Лишь Пашка и тут не поленился — сходил в душ, тщательно отмылся и принял все положенные пилюли.

— Ты все еще глотаешь их?! — удивилась я.

— А ты разве нет?! — округлил в ответ глаза Пашка.

— Да-да! Конечно! — отмахнулась я.

К вечеру с половиной из наших товарищей приключилась странная болезнь. Те двое, что участвовали с нами в побеге, и еще три человека пожаловались доку на приступы необъяснимого страха и на горячку. После дозы снотворного они уснули, но всю ночь в темноте кто-то вскрикивал, всхлипывал и ворочался в постели. Док запретил им выходить наружу и взял все анализы, какие только можно представить. Пашка ночь просидел за приборным столиком, но ни вирусов, ни чужеродных бактерий в крови пострадавших не обнаружил.

Через неделю из двенадцати десантников на ногах остались четверо: я, Анастас, Павел и док.

— Что это с ними, док? — спросила я старика, когда он стоял один на берегу и смотрел на бескрайнюю гладь океана.

— Перегрузка эмоциями, — вздохнул док. — Открытое пространство, звездное небо ночью, отсутствие защитной брони. Не все выдержат такое. Человек — косное существо. Странно, что вас со Стасом пока не прихватило.

— Да… — согласилась я, почему-то посмотрела на свои руки и спрятала их за спину. Мы с Анастасом часами не вылезали из океана, и кожа у нас начала выбеливаться от соли.

— А вы ведь той ночью тоже выходили в лес? Правда? — спросил док.

— Ну… ходили.

— И точно не видели чудовищ?

Я отрицательно помотала головой. Не могла я признаться, что просто не боюсь их. Что они манят меня к себе своей таинственной властью.

— Ладно, пойдем, — сказал док и подтолкнул меня тихонько в спину. — Спать пора.

Еще через неделю произошла вторая неприятность. Двое парней вдруг ни с того ни с сего подрались. Причем они не понимали, зачем это сделали. Они были уверены, что это болезнь — в Ковчеге никому не приходило в голову драться. В гимназиях проводили занятия по борьбе и кулачному бою, но все это было напрочь лишено агрессии. Оба парня сами попросили дока разрешения вернуться, и тот решил, что не стоит доводить экспедицию до кризиса.

Док принял решение. И Совет его поддержал. Все заболевшие отправятся назад на Ковчег, Совет будет думать, что делать дальше, и, возможно, направит второй десант.

— А мы? — осторожно спросил Анастас. — Мы-то не пострадали.

— Поэтому остаетесь здесь. Павел — за старшего. Только без глупостей. Счастливо! Я на вас рассчитываю.

— Без вопросов, — отозвался Пашка.

Мы помахали вслед улетевшим и переглянулись. И я поняла, у Анастаса внутри тоже запела тайная струна. Пашка первым двинул на Базу.

— Свобода!! — заорала я и побежала по берегу.

Только теперь я поняла, что значит это слово.

Надо было довести до конца хозяйственные работы и разобраться в ворохе собранных образцов. Отсутствие шумного общества располагает к задумчивости и уборке. Анастас остался на улице и продолжал обустраивать площадку.

— Ты думаешь, это понадобится? — спросил Пашка.

— Понадобится, — упрямо сказал Анастас и врубил отбойник.

— Хотелось бы, — вздохнул Пашка. — Мне тоже здесь нравится, но надо придумать, как победить эту болезнь. Пойду грызть гранит науки.

И он опять засел за анализы.

Я включила проектор, но работа не шла. Планета с самого утра была неспокойной, будто задумала что-то. Короче, я не просидела перед экраном и пяти минут. Выйдя из домика, я остановилась на пороге, ошеломленная. Мне показалось, что я вижу воочию, как струи света мельчайшими корпускулами осыпают растения и как стрелы травы поглощают их и растут. Будто само время остановилось, или же мой мозг стал работать с нечеловеческой скоростью.

Налетел ветер. Словно разыгравшийся щенок, он начинал игриво шелестеть ветвями пальм, хватать за края одежды. Словно озорной любовник, внезапно ворошил волосы и ласкал теплым дыханием тело. Океан, постепенно возбуждаясь, начинал вздыхать и ворочаться в своем огромном логове. Чернильные драконы туч, тысячехвостые и тысячеглавые, хищно клубились, заслоняя небесный свет. Мгновение — и хлынул дождь. Видения чужой жизни вдруг отчетливо вспыхнули в моем мозгу, побуждая к бегу и диким прыжкам. Я, как дурная, начала бегать внутри периметра и выкрикивать нечто нечленораздельное. Мне казалось, что еще немного — и я угадаю имя планеты. Это имя клокотало в моем горле. Я не хотела стать зверем, я им была. И чувствовала себя счастливой.

— Ты, наверное, сошла с ума, — осуждающе крикнул Анастас. — Такое чувство, что тобой овладел инстинкт продолжения рода.

— Да! Это похоже! — крикнула я в ответ. — Но это не то. Или если то, то я хочу продолжить род, соединившись с этим ветром, океаном и дождем!

Анастас сорвал с себя рубашку и побежал за мной, а Пашка остался со своими железками. Деревья низко клонились к земле, вздрагивая гибкими жилистыми стволами под натиском бури. Косые теплые струи хлестали прямо в лицо. Океан становился все ближе и ближе, а волны все шире распахивали темные мокрые пасти. Я остановилась: как бы не хотелось мне кинуться в прибой, вряд ли я выдержала бы его ласки. Небо натужилось и треснуло пополам огромной огненной молнией. В мою кожу вонзились мириады мельчайших иголочек. Прокатился гром — он и напугал меня, и раззадорил.

Я оглянулась на Анастаса. Он стоял рядом, со сжатыми кулаками и побелевшими от напряжения губами.

— Побежим к мысу! — дернула я его за руку.

— Да! — кивнул он, и мы снова припустили.

Никогда ни на одной тренировке в Ковчеге мы не доводили себя до такого исступления. Я поняла, что наши товарищи не заболели, просто они не выдержали безумного ритма этой планеты. А для нас с Анастасом он был родным, этот ритм, он соответствовал ритму биения наших сердец. Пашка же защитил себя от планеты режимом, осторожностью и лекарствами. Мы бежали, пока сердце не начало разрываться в клетке ребер, и только тогда свалились с ног. Теперь и слева, и справа, и впереди была только бушующая вода. Я закрыла глаза и прижалась к мокрому песку щекой.

Драконы в небе стали бледнеть, уступая тихой умытой синеве. И вскоре все закончилось. На успокаивающейся воде медленно качались обрывки листьев, полые трубочки каких-то плодов, ветки деревьев и белые клочья пены. Постепенно перепуганный лес ожил. Снова запели птицы, запрыгали по веткам мохнатые грызуны, похожие на земных крыс, закружились бирюзовые бабочки. Небо расчистилось окончательно, и теплые лучи солнца согрели наши усталые тела. Но и потом, когда пришла прохлада, где-то в глубине тела, в самом позвоночнике, оставался тлеть теплый огонь.

Вечером Анастас угнездился за компом, и из него нельзя было вытянуть ни слова. Пашка выполнил весь свой вечерний ритуал и первым лег спать, а я засела за свою работу. Мне не спалось. Видимо, от беготни под ливнем я простудилась, и меня начало немного знобить. На связь вышел док и нудно расспрашивал о том, как мы пережили шторм. Я не стала делиться с ним впечатлениями — это было мое личное достояние, и я хотела разобраться в себе сама. Постепенно стемнело, наступила ночь. Я прихватила одеяло и пошла на кухню попить чайку. Стас был уже там. Он держал в руках кружку с дымящимся кипятком и задумчиво смотрел в никуда.

— Знаешь, что я подумала? — сказала я, наполняя полулитровую бадейку.

— Ну?

— В тот первый день, когда мы ушли ночью, мне казалось, что почва подо мной живая, как спина большого зверя.

Он что-то неразборчиво буркнул и громко отхлебнул из кружки.

— И?

— Она — живая. Мне это не показалось, так и есть.

— Думаешь, такое возможно? — усмехнулся Анастас. — Ты просто немного простыла. Выпей аспиринчику. Как говорит док, избыток эмоций.

И он закашлялся.

— А ты уже выпил? — съязвила я.

— Пока нет. Но я пью чай. Уже третью кружку. Чай помогает от простуды.

В спальне закашлял Пашка. Мы с Анастасом переглянулись и ничего не сказали. Я молча пошла к аптечке, достала аспирин и бросила себе в кружку две таблетки. На всякий случай.

— Если и Пашка свалится, — вздохнул Анастас, — то планету закроют. Жаль.

— Жаль, — эхом повторила я и поплелась в постель.

Для пущего эффекта я укуталась в два одеяла — благо их было много на пустых койках наших товарищей — и сразу же начала обливаться потом.

Мне снилось, что я поднимаюсь по лестнице, расположенной нигде, в черной пустоте космоса, среди привычных нам по Ковчегу звездных пейзажей. Я иду почему-то совсем одна, хотя знаю, что внизу осталась моя мама. Она стоит и смотрит, как я преодолеваю ступеньку за ступенькой. Я останавливаюсь, оборачиваюсь и зову ее за собой, но она кричит мне: «Берегись!», — и я едва успеваю отскочить от метеорита. Я опять зову ее с собой, но она опять отрицательно качает головой. Я сержусь на нее… и оказываюсь на бортике бассейна в Ковчеге, в тот день, когда в отряде праздновали день Нептуна. В подготовке будущих десантников это был очень важный день. Нас выстраивали шеренгой, и по свистку специальный механизм сталкивал детей вниз, хотя никто из нас до этого не учился плавать. Но таков был принцип Школы. Сначала нас бросали в воду, смотрели, кто как себя поведет, а в тот критический момент, когда у самого неуклюжего кончился бы воздух, со дна поднималась сетка, и вся неумелая мелочь оказывалась на воздухе. Конечно, это было издевательство. Жесткая выбраковка. Тех, кто пытался не утонуть за счет товарищей, выгоняли сразу. Все знали это, но инстинкт — сильнее знания. Я тоже не умела плавать, и тоже боялась, что поведу себя недостойно. Тем более что моя мама, как и матери остальных детей, стояла за турникетным ограждением и смотрела на меня особым взглядом. Она всегда смотрела на меня так, когда я должна была совершить подвиг. И я совершила его. Я прыгнула в воду и начала плескаться, а прямо передо мной оказалось перекошенное лицо другой девочки, она уже несколько раз глотнула воды и, вытягивая изо всех сил шею, то всплывала, то уходила под воду. У меня было все не так плохо, и я подумала, что если я толкну ее к бортику, то она схватится за поручень и протянет мне руку, и мы окажемся обе огурцы-молодцы! Я так и сделала, и девчонка дотянулась до поручня, но руки мне не подала, потому что с перепуга завыла в голос и вцепилась в поручень обеими руками. А я начала хватать ртом воздух, но мне в легкие почему-то попадала вода. Я закашлялась и… проснулась.

Парни тоже грохотали на своих койках.

Я встала и, шатаясь, направилась в санчасть за следующей дозой. На этот раз я решила применить более жестокое средство. Оно разгоняло иммунную систему до такой степени, что какая бы болезнь ни приключилась, она отступала. Побочный эффект — почечная недостаточность по выздоровлении. Но это лечилось следующим лекарством, так что я особо не опасалась.

Я размешала эмульсию и поднесла стакан к губам. И меня тут же внезапно вывернуло. Я включила уборщика, чтобы он прибрал за мной, и, покрывшись испариной, села на стул. Мне пришла в голову странная идея. Я вспомнила тепло в позвоночнике, озноб при ударе молнии, и мне стало страшно.

«Может быть, я беременна?! — подумала я. — Может, на этой планете в океане плавают свободные молекулы, подобные молекулам ДНК в человеческих хромосомах? И, купаясь здесь, я подхватила нужный наборчик. И теперь стану матерью чудовища, похожего на местную водяную змею или рыбу. И мой ребенок будет покрыт чешуей».

Меня окатило ледяной волной ужаса. Кто я? Жертва, предатель человечества, самонадеянная разгильдяйка? Я не знала, кто я, но точно знала, что совершила преступление, за которое должна понести наказание. Это меня окончательно лишило сил. Я схватила пакет с водой и принялась хлестать ее со звериной жадностью.

С трудом я доплелась до кровати и под аккомпанемент кашля и храпа моих товарищей погрузилась в полубред-полусон, в котором меня казнили. Я не знала смысла этого слова, но его звук устрашал, и весь ужас казни пронзал мое тело, сводя мышцы горячечными судорогами. Однако к утру усталость победила воспаленный мозг и я забылась.

Проснувшись утром, я окончательно убедилась в том, что беременна. Дико хотелось есть. Но едва я заглянула в холодильник, желудок опять опасно сжался. Я плюнула и вышла из блока. На сердце было тяжко, но я боялась облегчить эту тяжесть до возвращения доктора. Стиснув зубы и опустив глаза, я направилась к океану. Не знаю, что побудило меня так поступить. Может быть, подсознательно я хотела посмотреть ему в глаза и каким-то образом утвердиться в своих опасениях или, наоборот, разувериться в них.

Я остановилась у воды, не решаясь перешагнуть белую полоску, вычерченную на розовом песке прибоем. Однако вода сумела дотянуться до кончиков пальцев, и показалось, что океан коснулся меня теплой нежной рукой. Но я таки не поняла, что он хотел этим сказать. Было ли это признание вины или дружеская поддержка? Боже мой, Ковчег! Отчего на мои плечи выпало это испытание? Отчего именно на мои?

У меня закружилась голова, и, чтобы не упасть, я послушно опустилась на песок и протянула океану руку. Он подбрасывал мне бисер прозрачных камушков, мелкие стеклянные раковинки и светящиеся чешуйки, потерянные сонными полупрозрачными рыбами.

— О чем грустишь? — услышала я за спиной хриплый голос Анастаса.

— Так… — ушлая от ответа, боясь, что не выдержу и расскажу о своих опасениях.

Анастас сел рядом. Анастас… Странное для парня имя.

— Почему тебя так зовут? — спросила я.

— Родители хотели девочку и заранее подобрали имя — Анастасия. А потом решили не напрягаться. Убрали окончание, и все.

— Анастасия, анестезия, обезболивание, — пробормотала я и нарисовала на песке рыбу.

— Тебе хочется рыбы? — спросил Анастас. — Хочешь, я поймаю для тебя!

— Хочу, — призналась я.

Я чуть не стонала от муки. Теперь я была уверена: это ребенок океана хочет пищи. Я поднялась на ноги и, повернувшись к океану спиной, побрела на Базу. Я хотела убить этот плод. И собиралась засесть за комп и изучить всю информацию об убийствах зародышей в пренатальный период. Я хотела осуществить это до возвращения дока, даже если это кончилось бы моей собственной смертью. Я — не предательница.

Я вздрогнула и резко повернулась. Анастас с ружьем для подводной охоты уже стоял по колено в воде.

— Анастас! — крикнула я. — Стой!

— Что случилось?

— Вернись!

— Почему?

— Вернись сейчас же! — завизжала я, как резаная.

— Глупости! — ответил мой коллега и собрался нырнуть.

— Если ты не остановишься, я разрежу себе руку! — крикнула я и подняла с земли осколок раковины.

— Глупости! — повторил Анастас, раздражаясь.

Я полоснула осколком по предплечью, и из вены потекла темная густая кровь. Мой напарник выругался и подбежал ко мне.

— Может быть, объяснишь?

— Он убьет тебя.

— Кто — он?

— Океан.

— С чего ты взяла?

— Мне приснилось, — солгала я и, зажав рану рукой, тяжело зашагала вверх по склону. — Возьми катер.

— Хорошо, — сказал Анастас, сдерживая раздражение.

Когда я вернулась на базу, Пашка сидел в стерилизаторе.

Я обработала и заклеила рану, подошла к стеклянному цилиндру и съязвила.

— Там тебя не душит кашель?

— Да. Так значительно лучше, — сказали динамики Пашкиным голосом.

— Нашел микроба?

— Нет, — покачал головой наш чистюля. — Пока нет.

— И не найдешь! — пообещала я и потащилась по лестнице наверх, волоча за собой шезлонг.

Я устроилась на крыше блока в раскладном кресле так, чтобы видеть, как мой друг будет добывать нам пищу. Лиловое солнце прожаривало меня насквозь, но мне было плевать. Теперь мне было плевать на все. Катер с тонким свистом взмыл и стремительно понесся к горизонту. Я задремала.

Разбудил меня грохот ног. Я открыла глаза и увидела, как тяжелая светящаяся рыба плюхается на пол, и холодные алмазные брызги медленно разлетаются с ее плавников. Несколько таких капель обожгли меня и прогнали сон окончательно. Не ведая, что творю, я сползла на пол и, став на четвереньки, вцепилась в рыбу рукой. Откуда-то взявшаяся сила сжала мои мышцы так, что прохладная рыбья плоть расступилась под отвердевшими ногтями, и как бы со стороны я увидела: мой рот приближается к извивающейся в предсмертной судороге морской красавице, и мои зубы вонзаются в ее нежный светящийся бок. Я ела эту рыбу и чувствовала в себе ее боль, но не могла остановиться. И только кашель Анастаса заставил меня взглянуть на него. Я протянула ему оставшуюся половину.

— Ну, ты… зверь! — сказал он, и с ним случилось то же, что и со мной.

Спокойная тяжесть разлилась в моем теле. Судороги прошли, ушел озноб. И мне стало неважно, что происходит в моем чреве. Я поймала себя на мысли, что теперь мне хочется подождать и посмотреть, что будет дальше.

Анастас отбросил шестигранный голубой хрящ — все, что осталось от рыбы, — и опустился на пол у моих ног.

— Спасибо, — прошептала я и прикоснулась к его мокрым волосам. — Я обожаю эту планету! Я буду здесь жить! Мне здесь нравится! Вернется док, и он нам поможет. И все будет хорошо.

— Да, — согласился Стас, уронил голову мне на колени и спросил: — Зачем ты разрезала руку?

И я решила отчасти облегчить душу.

— Я боялась, что океан убьет тебя. Из ревности. Мне кажется, что он неравнодушен ко мне. Он ведь тоже мужчина.

— Дура! — с обидой рассмеялся Анастас. — Океан — женщина.

Потом мы убрали следы преступления и решили заняться нашими человеческими делами. Анастас оседлал минибульдозер, а я, захватив бадейку с водой, вернулась к своим картинкам и картам. Я не стала искать архив по гинекологическим проблемам.

Пашка жил в стеклянной банке. Он взял туда комп и переворачивал виртуальные пласты справочников по всем видам инфекционных и психических заболеваний.

Но время покоя прошло быстро. Вечером мой подельник незаметно улизнул к океану. Видимо, боясь повторения утренней сцены, он улетел на другие острова, чтобы поплавать там в свое удовольствие. Я разволновалась и хотела лететь вслед, но он успел вернуться раньше, чем я запустила свою машину.

— Ты — непослушный, своенравный мальчишка, — сказала я, когда мой друг выпрыгнул из кабины.

Странно. Раньше мы никогда не были так близки, как теперь. Мне казалось, я не только понимаю, что чувствует и думает Анастас, но каким-то образом ощущаю состояние его тела. И вдруг я заметила, что в темноте наша кожа слегка светится. Я протянула руку и взяла Анастаса за пальцы. И мне показалось, что самые кончики их стали чуть-чуть прозрачнее.

— Наверное, мы не должны были есть эту рыбу, — сказала я.

— Может быть, — задумчиво согласился Стас. — Но теперь это уже не поправить.

Вернувшись в блок, мы оторопели: Пашка вылез из своего добровольного заточения и мыл руки. Конечно, он и раньше мыл руки, но сейчас в его действиях отчетливо проглядывало сумасшествие — он тер губкой и без того красные ладони. Все тер и тер.

— Ты нормальный? — спросила я.

— Да, — кивнул Пашка. — Я убирал ружье Анастаса и взялся за гарпун, а он — в каком-то клейком дерьме. Наверное, я уже отмыл его, но запах… — он поднес руку к лицу и скривился. — Запах не проходит.

Он снова сунул руки под струю и, внезапно сложившись пополам, нахарчевал полную раковину.

— О! Брата-ан! — протянул Анастас и неторопливо включил уборщика.

Пашка, покрасневший и дрожащий, ополоснул лицо и, ни на кого не глядя, поспешил в медблок. Там он долго грохотал дверцами и коробками, вышел назад с ожесточенным лицом и в перчатках, тут же скрылся за стеклянной дверцей стерилизатора и уже оттуда обратился к нам чужим голосом:

— Сообщите доку, что у нас катастрофа. У меня слабость, жар и галлюцинации. Я на грани нервного срыва.

— Хорошо, — сказал Анастас и потянулся к связи.

Я затерялась в сомнениях. Стас-то не купался и не мог забеременеть — по той простой причине, что не был женщиной. Но его тоже тошнило. В чем же дело?

— Док! — сказал Анастас в микрофон. — Когда вы назад?

— Хотел завтра, — раздался ровный голос дока. — Беда у вас?

— У нас — нет. У Пашки. Его тошнит. Таблетками отравился. Я так думаю. Но все равно. В любом случае, ему — худо.

— Понял, — ответил док. — До завтра дотянете?

— Да. До завтра — нормально, — согласился Анастас.

— Спи, чистюля! — сказала я Пашке, непонятно почему раздражаясь. Ведь док и мне нужен был не меньше. Тем более что рыбу мы точно ели зря. Теперь я это почувствовала окончательно. Все предметы в моих глазах стали иными. Нет, не так. Их форма осталась прежней, но что-то непоправимо изменилось. Теперь я была уверена: мы отравились. Возможно, мы скоро умрем. Может быть, сегодня.

Я подняла глаза на Анастаса. По его лицу тоже пробежала тень, и я поняла, что права. Но, слава Богу, одна проблема отпала: я не беременна. Я с облегчением вздохнула и с нарочито равнодушным видом отравилась в санузел, прихватив по дороге литровочку с водой. Там я ее опустошила и сунула два пальца в рот…

Дернув смыв, я вытерла салфеткой вспотевшее лицо и вернулась на кухню. Анастас пил воду. Я не знаю, сколько он выпил до того, как я вошла, но при мне он выпил еще пол-литра. Я не стала напрягать его и ушла спать.

Страх выступил на меня из темноты. Выступил странной ясностью, с которой я видела теперь все окружающие предметы. Я закрыла глаза и поняла, что мне они больше не нужны, чтобы знать, где находится та или иная вещь.

«Наверное, это начался бред», — подумала я и накрылась одеялом с головой. Ночью со мной произошло что-то страшное. Меня трясло от жара, но я не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой. Стонать я стыдилась, а потому грызла зубами угол подушки, пока меня не выгнуло дугой и золотистая вспышка не ослепила мой мозг. На исходе сознания я успела подумать, что умираю…

Утром ни свет ни заря явился док, и я сразу услышала его разъяренный рык:

— Где Анастас?

— Анастас? — удивилась я. — А разве его нет?

— Нет! — отрезал док.

Выходит, мой приятель успел умотать до прибытия дока. Зараза! Хотел, чтобы старик сорвал раздражение на мне, а потом явится уже к потухшему вулкану. Вот такие они, боевые товарищи! Черт бы их побрал!

— А катер? — спросила я.

— Катер здесь, — мрачно ответил синий дрожащий Пашка.

— Ух ты! — жалостливо сказала я, окинув его взглядом. Я-то чувствовала себя хоть куда.

— Ты как? — спросил меня док, успокаиваясь.

— Нормально. Вчера мы немного перегрелись, и меня знобило, но теперь все просто супер. Док! Это все ерунда! Обычная акклиматизация!

Я выпалила все это небрежным тоном и приподнялась на кровати.

— Не болтай чего не знаешь! — грубо оборвал меня док, и я начала злиться, но ничего не сказала.

— Идем, — скомандовал док. — Надо найти его.

— К чему такая спешка? Он вернется сам. Наверняка, он…

— Заткнись! — оборвал меня док. — Ковчег уходит от планеты.

— Почему? — заорала я на него. — Все же хорошо! Все просто отлично! Надо только немного потерпеть! Чуть-чуть! Просто привыкнуть к ней! Разве это так трудно, чуть-чуть подождать?

— Это решение Совета! — жестко сказал док, и в его глазах я увидела страх, смешанный с жестокостью.

И меня осенило. Нет. Я не могу сказать, что я подумала. Потому что я не подумала, а просто мгновенно увидела весь сумбур в голове дока. И все его мысли про ту, старую экспедицию, в которой он был, когда нас еще не было. Из которой он вернулся один. Господи, о Ковчеге! Но почему же эта доля досталась мне?

И Анастасу.

— Идем, — спокойнее ответил док. — Пойдем на одном катере.

— Хорошо, — сказала я.

Я уже поняла, чего он боится, но мне было все равно. Сейчас меня волновал один человек. Тот, кого док хотел найти больше всего. Док взял парализатор.

— Зачем? — спросила я.

Он не ответил.

Сегодня был ветер, и грозовые драконы опять кружились над океаном. Я вела себя смирно, и док немного успокоился. Мы облетели всю сушу. Немного ее было на этой планете — пять небольших островов. И только. Лес лишь на двух, а другие — каменистые вершины подводных скал. Голые гнездовья летучих морских крыс.

— Почему мы уходим, док? — спросила я с нажимом, когда он включил сканер, чтобы засечь Анастаса под водой.

— Нерентабельно и опасно, — устало ответил старый. — Мы не сможем построить здесь столько заводов, чтобы иметь будущее. Планета нас не прокормит.

— А… а может быть, все изменится для нас, если мы тут останемся? — предположила я.

— О чем ты?

— Ну, это ведь сейчас все — так. А потом пройдет время, и все изменится. Мы ведь смотрим сейчас на эту планету глазами чужих, и она не может нам открыть все свои возможности. Вдруг мы и не знаем о том, что нам могут предложить? Ведь Земля, на которой появились наши предки, дала нам все, что было нужно! Она растила людей миллионы лет, терпеливо превращая их в то, чем они стали теперь. Она заменила звериную силу и ярость наших диких предков на ум, воображение и трудолюбие. Она бывала жестока, когда мы не годились под ее замыслы. И когда пришла пора построить Ковчег, у нас было все, что для этого нужно. Понимаете? Земля любила нас, потому что мы любили ее!

— Прекрати, — устало сказал док и вытер пот.

По его сжавшейся руке я догадалась, что он увидел на экране Анастаса. Док спланировал вниз, посадил катер на воду и занял упор с парализатором.

— Док, — тихо сказала я. — Не надо этого делать.

Он не ответил, взвел курок и поднял прибор к плечу.

— Док, — спросила я, — зачем ты хочешь это сделать?

— Я не могу ждать, когда он вылезет сам, — сказал он.

— Док, но у него нет баллона. Он сейчас вынырнет, и мы скажем ему, что пора улетать!

Но старик не слышал меня, и по движению его мышц я поняла, что сейчас прогремит выстрел. И я сделала то, чего так боялся док. Вскочив с криком: «Я позову Стаса сама!», я подпрыгнула и, выбив босыми ногами из рук дока оружие, медленно, без единого всплеска вонзилась в теплую приветливую воду. Мимо моего лица погружалось бессильное и бесполезное ружье. Я без труда догоняла беглеца, и до меня не сразу дошло, что он уже очень долго дрейфует на глубине. А когда подумала об этом, то страх кольнул меня в сердце и вытолкнул из легких большую часть воздуха. Я испугалась, что захлебнусь, и… вдохнула. Легкие резануло красной сияющей болью, и Анастас наконец оглянулся. Он улыбнулся и протянул мне свою охваченную жемчужным свечением руку, почти незаметную в золотистой воде океана. Я схватилась за нее и забыла о том, что надо дышать. И огонь, таившийся все эти дни в моем позвоночнике, выплеснулся сквозь мою кожу нежным теплом доверия.

Пауль Госсен Виктория Дегтярева
КОРОЛЬ-ОЛЕНЬ-2

Поговорим о верности. Попробуем доказать, что верность действительно существует. Хотя бы в сказке.

В одном маленьком королевстве, что уютно расположилось на берегу теплого моря, жил король Роберто XXXVIII Тирренский. Народ, впрочем, с трудом выговаривал его полное имя, и все звали Роберто также, как и его многочисленных предков, — Король-Олень. Дело в том, что каждый из тирренских королей раз в год в Ночь Превращения (в иных странах известную как ночь на Ивана Купала) становился оленем и, высоко подняв большие ветвистые рога, скакал по лесам своего королевства, демонстрируя мощь династии и вызывая неизменную зависть у соседей.

В старинной легенде говорилось о том, что много веков назад один из предков короля Роберто XXXVIII в совсем еще юном возрасте был похищен разбойниками с целью выкупа. Он сбежал от похитителей, долго скитался по лесам, чуть не умер от голода, но его спасла Мать-Олениха — пожалела мальчика и вскормила своим молоком. С тех пор все тирренские короли отличались невероятной силой тела и духа, прославились в войнах и походах, пользовались успехом у женщин, проще говоря — были героями и бабниками. Тронный зал в королевском дворце был увешан старинными картинами, рассказывающими о их подвигах: «Роберто VI покоряет сердце морской девы», «Роберто XIII полонит королеву амазонок» и даже «Роберто XXII соблазняет гарем стамбульского паши».

Подвиги самого Роберто XXXVIII также были запечатлены придворными художниками: на картинах его изображали в объятиях полуобнаженных красавиц — то крестьянок-служанок, то графинь-герцогинь, однако — увы! — это были иллюстрации к несуществующим победам. Да, да, как ни печально в этом признаваться, у Роберто XXXVIII наблюдался небольшой, но весьма существенный для мужчины изъян… Попросту говоря, бедняга Роберто был обделен мужской прытью. Беда случилась с ним во младенчестве — нерадивая и рассеянная нянька однажды перепутала бутылочки, и будущему королю довелось отведать молока мула, которое самым плачевным образом влияет на мужскую силу… Говорят, что молока мула не существует, а вот в Тиррене нашлось — им поят беспородных котят и щенят, чтобы те, выросши, не плодились в диких количествах.

За исключением королевы-матери Паприки Гордой, никто не знал о беде Роберто. А та, будучи натурой властной и проницательной, понимала, что у короля все должно быть на высоте, поэтому не жалела медных монет для подкупа миловидных девиц. И красотки рассказывали на каждом углу, как стали жертвами рокового соблазнителя Короля-Оленя, как хорош и неутомим он в любовных играх, да подкидывали младенцев к парадным дверям дворца, иногда даже с записочкой — мол, незаконнорожденный наследник. Королева-мать ухмылялась и отправляла лже-наследников на воспитание в монастырь. Кроме того, она уже давно подыскивала для Роберто принцессу, страдающую бесплодием, — хотела свалить весь позор на нее.

Выполняя указания королевы-матери, ее тайный агент кардинал Макарони объездил много стран и наконец-то в далеком холодном море, на забытом остальным миром острове, нашел принцессу, которая в свои семнадцать лет ухитрилась сменить два десятка любовников и — без последствий. Прослышав про это, довольный Макарони даже не взглянул на нее, а поспешил к местному королю. Тот, страшно обрадовавшись возможности породниться с Королем-Оленем, дал согласие на замужество своей дочери. Но вот незадача — непутевая принцесса как раз влюбилась в бродячего музыканта и поутру улизнула с ним из дворца. Желая избежать скандала, король вместо старшей дочери отправил Королю-Оленю младшую — принцессу Ингфрид. А у той со здоровьем все было в порядке.

Король Роберто и принцесса Ингфрид влюбились друг в друга с первого взгляда — так бывает, и не только в сказках. За день до очередной Ночи Превращения сыграли они воистину королевскую свадьбу — бургундское лилось рекой, макароны поглощались горами, а тирренские девушки неистово отплясывали новомодные венские танцы. Со старинных картин с одобрением взирали предки Короля-Оленя — судя по всему, им понравилась принцесса… нет, теперь уже королева Ингфрид! Ну а когда стемнело, королевская чета уединилась в спальне, и там… Увы, за ночь у юной королевы не осталось никаких сомнений в бессилии своего мужа. Впрочем, Ингфрид была хорошо воспитана и сделала вид, что все в порядке.

Прошел день — настала Ночь Превращения. Как водится, король Роберто XXXVIII, гордо подняв рога, поскакал по лесам и полям, а Ингфрид, проводив многочисленных гостей, заперлась во дворце. Королева-мать попыталась подглядеть за ней в замочную скважину, да так ничего и не увидела. Кардинал Макарони хотел проникнуть во дворец через форточку, но застрял. Что делала Ингфрид, оставшись одна, так никто и не узнал. А наутро повела себя молодая королева странно, если не сказать вызывающе, — села в парке под кипарисом и принялась вязать распашонки.

Через девять месяцев родился у нее сын, и назвали его Роберто. Подданные веселились неделю, а король Роберто XXXVIII был в печали — очень он переживал неверность жены, которую любил всем сердцем. Паприка и вовсе разгневалась: родившийся наследник— не их рода-племени, да и за сына обидно — раньше носил Король-Олень рога раз в год, а теперь — постоянно. Злилась она, впрочем, втихомолку— наследник, как назло, был вылитый Роберто XXXVIII в детстве, так что ничего не докажешь. Да и королева Ингфрид вела себя так, будто ничего не произошло, — растила сына, была добра с мужем и предупредительно вежлива с королевой-матерью. Только постоянно подчеркивала сходство наследника с Королем-Оленем.

— А глаза-то у тебя папины, — говорила она малышу, протягивая погремушку. — И родинка на щечке, как у отца.

Король-Олень вздыхал, королева-мать хмурила брови, а кардинал Макарони выслуживался — вынюхивал, подслушивал и расспрашивал.

Прошло шестнадцать лет. Наследник вырос, стал сильным и красивым юношей. Все его любили, особенно молодые девушки. И он отвечал им взаимностью. Лишь ставшая старухой королева-мать втайне ненавидела его, опасаясь, что юный Роберто завладеет троном после смерти Короля-Оленя, — а король сильно сдал за эти годы. Кардинал Макарони, так ничего и не выяснив, время от времени тайком брызгал на наследника святой водой, но это не помогало.

И вот раздосадованная королева-мать придумала хитрость. В канун очередной Ночи Превращения она напомнила Ингфрид, что Король-Олень мечтает о дочери, которая скрасила бы его старость. Ингфрид загадочно улыбнулась и ответила, что нет ничего невозможного. А в это время Король-Олень, терзающийся мыслью об измене жены, источенный своим невысказанным горем, решил расстаться с жизнью — приказал егерю натравить на себя борзых, когда, приняв обличье оленя, будет скакать по лесам.

Наступила Ночь Превращения. Роберто стал оленем и решительно, но не так резво, как в былые годы, ускакал. Королева Ингфрид проводила гостей, отпустила служанок и заперла двери. Макарони, спрятавшись за занавеской, ухитрился остаться во дворце и теперь подглядывал. Он увидел, как Ингфрид вошла в тронный зал и начала шептать что-то непонятное, делая при этом таинственные пассы. Потом она приблизилась к одной из картин, показывающих фальшивые подвиги молодого Роберто XXXVIII, провела по ней рукой, и вдруг с картины соскользнула тень Короля-Оленя. Даже не тень — едва уловимый образ. Ингфрид взяла короля за призрачную руку и повела к следующей картине, где Роберто VI покорял сердце морской девы. Коснулась ее ладонью и воскликнула:

— О Роберто VI! Ты был славным Королем-Оленем — сильным, умным и красивым! Как много девушек осчастливил ты своим вниманием. А твой потомок Роберто XXXVIII слаб, но в том нет его вины. Дай же силу свою Роберто XXXVIII — ия рожу ему дочь, достойную называться принцессой тирренской!

Роберто VI на мгновение оскалился (или, может быть, это только показалось перепуганному Макарони), и тут расплывчатый облик Роберто XXXVIII стал более плотным.

Ингфрид подвела призрачного мужа ко второй картине и там повторила свою речь, затем к третьей, пятой… Разговор с Роберто XXII, тем самым, что соблазнил гарем стамбульского паши, закончил этот таинственный обряд — около королевы стоял король Роберто XXXVIII во плоти — не отличишь от настоящего! Он протянул руки к королеве Ингфрид, она шагнула в его объятия… Макарони за занавеской окончательно струхнул и что есть сил дунул в свисток.

Парадные двери затрещали и рухнули — во дворец ворвалась королева-мать с придворными. Они силой тащили с собой юного наследника, истерично выкрикивая: «Измена!» и «Королева Ингфрид — шлюха!» Но, обнаружив Ингфрид в объятиях Короля-Оленя, разгневанная толпа замерла в недоумении. Королева-мать отвесила подзатыльник Макарони и склонилась в поклоне перед королевской четой. Придворные — на то они и придворные — последовали ее примеру. Тут призрак короля Роберто помутнел и исчез.

— Как же так? — зашептал смущенный Макарони, потирая затылок. — Его величество скачет по лесу, и одновременно был во дворце…

— На то он и Король-Олень, а не какой-нибудь Людовик Французский, — задрала подбородок королева-мать (ее, напомним, и звали-то Паприка Гордая).

Тут в тронный зал вбежал егерь, рухнул на колени перед королевой Ингфрид и со слезами на глазах признался, что по приказу Роберто XXXVIII спустил на короля борзых. Но теперь раскаялся, увидев, как собаки гонят Короля-Оленя к Глубокому Оврагу, а Роберто уже недостаточно силен, чтобы его перепрыгнуть.

Ингфрид схватилась за сердце, королева-мать грохнулась в обморок, а юный наследник шагнул вперед.

— Мать-Олениха, дай мне силу! — крикнул он и секундой позже превратился в оленя.

Тут даже у Макарони пропали все сомнения по поводу происхождения юноши.

— Разойдись! — заорал кардинал придворным, те кинулись прочь, и юный Король-Олень стрелой вылетел из дворца.

Он помчался в лес наперерез борзым, увел их за собой, потом, как бы входя во вкус, долго кружил по чащобе, наконец перепрыгнул через Глубокий Овраг — и собаки отстали. Король Роберто XXXVIII был спасен.

Все были счастливы — и королева-мать, которая осознала, что у нее есть внук, и Роберто XXXVIII, обрадовавшийся своему отцовству, и даже кардинал Макарони, который по памяти записал заклинания королевы Ингфрид, обозвал их научным термином «гиенная инженерия» и впоследствии заработал немало денег, помогая молодкам, желающим родить героя. Но больше всех была счастлива королева Ингфрид. Ведь Король-Олень впервые за много лет обнял ее и шепотом — королю иначе нельзя — обругал себя за недоверие.

— Все это хорошо, — ответила ему супруга, — но дочку вашему величеству придется ожидать только на будущий год.

…Впрочем, погодите. Все это она сказала по первой версии легенды, но есть и другая — с небольшим отличием. Когда Король-Олень спасся от преследования борзых, он был так измучен и обессилен, что ему не хватило сил добежать до королевского дворца. Он упал в лесу, заснул и проснулся уже человеком. Силы восстановились, но короля мучил голод. И тут из чащи появилась олениха — возможно, та самая Мать-Олениха, что когда-то вскормила его предка, но, скорее, другая. Король Роберто осторожно коснулся ее шеи — олениха не отстранилась, тогда король припал к ее сосцам и напился. А когда вернулся во дворец и обнял королеву, обнаружил вдруг, что полон самой необузданной мужской силы. И с дочкой они затягивать не стали.

Конечно, можно было бы поднять архивы, выяснить год рождения принцессы и определить истинную концовку сказки. Но так ли это важно? Выбирайте ту, что вам больше по вкусу.