Клуб любителей фантастики, 2003

Ирина Белояр
ДЕНЬ САЛАМАНДРЫ

…Рыжее откатилось — зализывать раны. Вот так, собака. Я любил тебя. Кто там есть, наверху, — не даст соврать: я тебя любил.

Мои шли шеренгой — огромные железные жуки, неуклюжее воинство, уродливые ангелы мести — рычали, шипели, плевались ядом рыжее извивалось, рыжее выло.

Я тебя любил. Мать хотела видеть меня мучеником науки, но я любил тебя. От меня ушли две жены — потому что я любил тебя.

Мои росли, раздувались — уже не яд из шлангов, а гигантский водяной смерч вертелся на границе между им и мной, отрывая от него по куску… вот так, собака. Мне тридцать лет, меня знают (знали) во всех больницах родного города, и в больницах других городов меня тоже знают (знали), на мне нет ни одного необожженного места — но я все равно тебя любил.

А ты — озверело и решило угробить мой мир.

Пеняй на себя. Бешеная собака, пусть тебе будет хуже.

Рыжее сжалось в комок, рыжее плакало…

…рыжее Я извивалось под ударами ядовитых плетей, я изнемогал, мне было больно мне было очень больно, мне было страшно, огромные жуки шеренгой наползали на мое искалеченное тело, уродливое воинство, тяжеловесные демоны смерти, рычали, шипели, выдирали по куску моей плоти… за что, зачем ты это делаешь? я же не враг, ты ничего, ничего не понял…

Звонок. Тим подскочил на кровати. Бог ты мой, что ж так жарко-то. Завалился спать намедни в чем был, епишкина богадельня. Кому это приспичило, и который сейчас вообще час?

— Да? — прохрипел Тим, одной рукой удерживая юркую трубку, другой стягивая водолазку — отжимать можно.

— Тим?

— Привет, папа.

— Ты в порядке?

— В полном.

— Почему не зашел в медпункт?

— Я в порядке.

— Ожоги?

— Уже заживают.

Кстати, ожоги, вот еще почему паршиво.

— Поздравляю нас с тобой, сынок.

— С чем?

— С новыми звездочками.

— Как ребята?

— Особая признательность муниципалитета.

— Ребята как?

— Двоих госпитализировали.

— Кого?

— Воробьева и Мишку.

— Серьезно?

— Температура высокая, хотя, вроде, сильных ожогов нет.

— Как мама?

— Я должен сделать тебе официальное замечание насчет превышения полномочий.

— Сделал.

— Черт с ними, с чиновниками, им давно пора быть под землей. Мы не можем рисковать людьми и машинами.

— У нас очень хорошие веера.

— Я знаю. Вы ушли в сектор на сотню метров глубже допустимого.

— Как мама?

— Светланка звонила.

— Откуда?

— С берега. Их задействовали для эвакуации с побережья.

— Как у них?

— Ничего не успевают. Вчера не успевали. Сегодня, по прогнозам, прилив должен остановиться.

— Как она сама?

— Обжилась. Нравится. Если бы не аврал.

— Что произошло нового за мою смену?

— Ничего. Активная эвакуация под землю, менее активная — под воду, трансплантанты не справляются, дельфины и касатки продолжают атаковать города на шельфе. Связь по-прежнему только в европейской части, сигналы со спутников возобновились, но ничего не разобрать из-за помех. Всем жителям нижних двадцати этажей городские власти настоятельно рекомендуют переселиться выше, освободилось много квартир.

— Вы переселились?

— Да… Тим, это личная просьба. Не рискуй так больше.

— Как мама?

— Сынок, это не съемки, это… настоящая война.

— Как мама?

— Я не стал тебя дергать перед сменой. Маму забрали в клинику. Все-таки — да.

Три дня, как начался Армагеддон.

Несколько городов в тектонически активных зонах единомоментно провалились под землю. Всколыхнулась Атлантика, и не только она, надо полагать, вот только с того, другого, краю уже три дня ничего не слышно. Подземные и подводные города стонут от немыслимого наплыва беженцев. Стена пожара с востока отрезала наземное сообщение, после нескольких крупных аварий города, один за другим, отказались от воздушного. В приземистых двадцатиэтажках прошлого и на нижних этажах современных домов стало невозможно жить из-за удушливого дыма… И — деревянная чума.

«А куда я, собственно? — спросил Тим. — Гулять, — ответил Тим. — Вчера догулялся до беспамятства, — укоризненно заметил собеседник — А сегодня, тем более, выходной, — огрызнулся Тим. — Респиратор забыл. — Ничего, не сдохну. — Были случаи. — Я — не случаи. — Черт тебя несет вниз, почему не по верхней трассе? — Голова кружится. — Эх, ты, герой народный… — Пошел ты!..»

С первого раза нужное направление взять не удалось: через три минуты дорогу преградила стена противоположного дома. Со второго — тоже не получилось: Тим продержался пять минут и воткнулся в ту же стену, что и в первый раз. Присел на корточки, облокотившись о прохладный камень. Тело полыхало, как в давешнем сне… Медленно протянул руку вперед, в который раз наблюдая, как та по локоть ушла в стену вязкого дыма. Поболтал оставшейся культей. «Чего-то мне не хватает… ах, да, сигареты». Могущественная штука — власть стереотипа. Вокруг может быть озеро, но так — нельзя, стаканчик нужен, вот со стаканчиком — все в ажуре, все нормально, и вроде как ничего и не случилось… мама.

К черту сигареты. Нужно надраться.

Пятнадцать минут до центра города превратились в пятьдесят. Меньше, чем вчера.

— Ты плохо выглядишь, Тим. Температуру мерил?

— Мерил.

— И?

— Градусник лопнул.

— А серьезно?

— Сегодня — твоя очередь наливать. Не заговаривай мне зубы.

— А люди говорят, что с тебя причитается.

— Еще чего. Я каждый день герой, так никаких денег не хватит.

— Но повышают тебя не каждый день.

— Ага, — Тим хмыкнул. — Абсурд: старую добрую АТС спасли — ни одна собака не заметила. А вот здание налогового комитета… кого нынче фачит налоговый комитет?

— Да ты что? Ребенок ты, Тимка. Сейчас под землей — брожение власти, каждая собака за свой кусок держится, а уж бюрократы — и подавно. Этим-то всегда найдется кого фачить. А АТС — это проблема нашего тонущего корабля. Подземная кабельная оч-чень хорошо спрятана от катаклизьмы.

— Ясно. Мой старик, как всегда, прав.

— А что говорит твой старик?

— А, неважно. Наливай.

— «Резины» тебе отрезать?

— Сам жуй свою «резину».

— Обижаешь. Кормильца обижаешь! Ладно, пес с тобой. Давай, за твоего старика и его мудрость, да пребудет она с ним ныне, и присно, и вовеки веков.

— Аминь. М-м-м, ты чего пьешь-то, настойка на ящерицах, что ли?

— Ага. Представь себе, у них тут ее — залежи.

— Так ясное дело, кому нужно это дерьмо, это только ты со своей страстью к экзотике.

— Эту экзотику, может быть, потом никогда не получится достать.

— А если серная кислота будет под угрозой вымирания, ее тоже срочно пробовать будешь?

— Да ну тебя, Тимка, ты не гурман.

— Прямо скажем. — Тим огляделся. — Из наших сегодня не заходил никто?

— Все дома. Раны зализывают, я так думаю. Только ты бродишь, как медведь-шатун.

— Привычка осталась. С женатых времен.

Алексей деликатно помолчал.

— Мать-то как?

— Так, — отвернувшись, буркнул Тим.

Алексей поднял бутылку, и фальшиво-бодрым голосом произнес:

— Тогда — за здоровье твоей мамы и иже с нею. Надежда умирает последней, Тим.

— Поехали.

«Резина» — она резина и есть. Не прожуешь. Зато калорийная, зараза.

— Ты-то под землю не собрался еще?

— У меня клаустрофобия, — поморщился Алексей и добавил:

— Если я уйду, кто вас, оглоедов, кормить будет?

Святая правда. Единственное, чего в городе с избытком — «резины», синтетического мяса. Ну, и водки, как всегда. На все остальное цены подскочили в среднем в пять раз, это — пока.

— Семья — там, позавчера отправил. Теперь мне спокойно до безобразия.

— А заразишься? Чем-нибудь.

— He-а. Я — заговоренный. Вчера уж было подумал — пришла она, деревянная: встал с утра — руки не гнутся. А к обеду разработались. Потом вспомнил — намедни с работягами контейнер ворочал, а годы-то уже не те, и привычки нет…

— Разжирел на чужих костях, буржуй.

— Не говори. Засыпаю в слезах, гложет что-то, опять она, злодейка, совесть коммунистическая! — засмеялся Леша.

— Ты еще красный или уже вышел?

— Красный, а как же. Только наши тоже уже все под землей.

— А ты, значит, здесь. На передовой, с народом. Как там у вас: это есть наш последний…

— Последний, — кивнул Алексей Кстати последний день здесь гуляем. Завтра они эвакуируются.

— Тогда сейчас еще пойдем играть.

— Разбогател, что ли?

— Тетя из Америки приехала.

— Я так и подумал.

Заведение располагалось на тридцатом этаже. «Завтра они уедут, — подумал Тим, — а послезавтра сюда переселится кто-нибудь… может, даже наши диспетчера. Тогда и пойдем в отрыв, наверняка эти все не увезут… а можно даже вывеску не снимать: «Пироман» — звучит подходяще».

На панно, раскинувшемся по всем трем стенам зала, резвились толстощекие саламандры, многоглавые драконы с пышными сигарами в зубах, веселенькие неоновые язычки пламени…

Варанчик в бутылке увял и свернулся клубком на дне.

— Иди, покупай.

— Наглец. А твое повышение?

— Ладно, не жмись.

— Тогда я не буду пить за твое повышение. Из принципа.

— Ну и черт с ним. Не в этом счастье.

— А в чем счастье, Тим?

— Нет счастья, Лешка. Пойдем хоть истину поищем.

— Привет, Тим, — кивнул бармен.

— Привет, коль не шутишь.

— Ты знаком с Николаем?

— Еще бы. Это мой лучший друг. Я ему одолжил свою жену под огромные проценты.

— Тим, слушай, друг, будь мужиком. Умей проигрывать, — поморщился Николай.

— Я еще не играл. Вот щас напьюсь и пойду. Играть.

— Сам подумай, она — баба, страшно ей здесь, а ты же уходить вниз не хочешь.

— А вот этой куколке, что с тобой пришла, не страшно?

— Меня Оксана зовут.

— Очень приятно. Меня — Тимофей.

— Я поняла.

— А что это вы мне улыбаетесь? Вы Николаше улыбайтесь. Он — крутой, он всех женщин, которым страшно, отправляет под землю.

— Я работаю наверху.

— Охотно верю. Оксана, спасите меня.

— От чего?

— Не знаю… да что вы улыбаетесь всё?

— Вы очень быстро пьете.

— Так и задумано.

— Мне придется вас провожать.

— Меня?!

— Вас.

— Хм… до дома?

— Видимо, да.

— Согласен.

— Тим, не выпендривайся, будь мужиком, умей проигрывать.

— Тим, да прости ты ее, тебе сразу станет легче, — вмешался Лешка.

— А пошли вы все. Я ее никогда не любил, ясно? Любить и ненавидеть можно только того, кого понимаешь.

— Ты никогда ее не понимал.

— Никогда. А сейчас не понимаю совсем. Вот! Оксана, рассудите нас. Как женщина. — Тим начал стягивать рубашку, путаясь в рукавах и обрывая пуговицы, — вот, смотрите, это — я. Вот, пощупайте, да нет, вы не стесняйтесь, ничего личного.

— Ну, началось, — пробормотал Леша. — Тимка, пошли отсюда, а?

— А вот смотрите — это он. Николаша. Его вы уже щупали? Нет? Не обязательно, и так же видно. Эт чего, это — мужик? Эта гора сала — мужик?

— Совсем сдурел?

— Совсем. — Тим сполз вниз по стойке бара. — Я вчера чуть не сгорел. Я вчера чуть ребят не сжег. У меня мать в больнице с деревянной чумой, ясно? — проскулил он, вытирая пятерней слезы и сопли.

— Держи себя в руках, не одному тебе плохо, — отчеканил Николай.

— Аааааа! — Тим хищно прищурился. — И тебе? Жлобяра, твои родные уже несколько лет в подземке, ты мне будешь мозги… иметь, что тебе — плохо, ты!!

— Какой отсюда вывод? — усмехнулся Николай. — Значит, что-то во мне есть. А ты со своим героизмом — в заднице.

— Только не в твоей. Ты не настолько сексуален, дружище. Оксана, Николаша — сексуален?

— Заткнись, придурок!

— Я с тобой не разговариваю. Оксана, что скажете? Да что вы мне улыбаетесь все время, как дурочка, мне плохо, а вы улыбаетесь… сексуален он или нет?

— Вы — эффектнее.

— От. Это — женщина. А то — не женщина. То — землеройка. Такая же прожорливая. Пусть живет под землей. С кротом вот этим. Пусть. Она — землеройка. Прожорливая такая же. Ей всегда не хватало. Всего.

— Чего ей не хватало?

— Ну, денег не хватало.

— А еще чего?

— ЧЕГО ВЫ УЛЫБАЕТЕСЬ? Со всем остальным все нормально! Не верите? Я же пожарник! У меня шланг, знаете, какой? Не знаете? Щас я покажу.

— Тим, придурок, пошли домой, друг, сейчас пошли! — Алексей потянул приятеля за локоть.

— УБЕРИ РУКИ! Я сказал, убери. Вот! — Тим взгромоздился на стойку бара, — я щас покажу…

— Оксана, пойдемте отсюда.

— Не пойду, мне интересно.

— ЧТО вам интересно? Вы что, пьяного голого мужика никогда не видели?

— Мне интересно, чем это все закончится.

— Ну, знаете!

— Тим, дружище, слезь со стойки, а то мне сейчас придется охрану вызвать. Слезь по-хорошему, я тебя прошу, Тим, малыш, пожалуйста, слезь и оденься.

— Правильно, Тим. Вы еще не забыли, что я обещала проводить вас домой?

— Рад за вас, Оксана, — процедил Николай и, отходя от стойки, бросил через плечо:

— Вы сделали замечательный выбор.

— Ну и чего ты добился? Устроил скандал, поссорил девчонку с серьезным человеком. Она из-за тебя, может быть, теперь вниз не попадет!

— Мне не нужно вниз, я тут работаю.

— Она работает тут. Спасателем. Вы — правда, спасатель?

— А вы — правда, пожарник?

— Вообще-то я каскадер. Пожарником стал… ну, потом. Там леса горели. А я из больницы вышел, и работы не было.

— А я — циркачка. Тоже в прошлом.

— Почему в прошлом.

— Сейчас все — в прошлом. И везде цирк.

— Это правда. А ты по канату ходила?

— Нет. По воздуху летала.

— Здорово!

— Здорово.

— Проводи меня домой. Я боюсь высоты. А с тобой мне не страшно.

— А со мной? — вздохнул Алексей.

— Ладно, хватит тебе уже… контейнеры ворочать. Поберечь надо. Кормильца.

— Тим, аккуратнее. Я спасатель, но я же не тяжелоатлет.

— Как тебя в спасатели взяли, такую хрупкую.

— Сейчас всех берут. На верхних стройках очень много несчастных случаев.

— Что они там делают?

— Прокладывают новые трассы, главным образом. Неизвестно, как высоко поднимется дым.

— Не поднимется. Огонь скоро остановится.

— Откуда ты знаешь?

— Оттуда. Я про него все знаю.

— Осторожнее, Тим!

— Да не бойся ты, я упаду раньше, чем… дошатаюсь до края. О чем мы говорили?

— Ты все знаешь про огонь.

— Да. Ему больно, когда его бьют.

— Даже так?

— Так. Так получилось. Это мы во всем виноваты. Что все восстало против нас — земля, огонь, вода… у меня сестра на шельфе живет.

— Трансплант?

— Нет. Она работает там. Но не трансплант.

— Там сейчас опаснее, чем здесь.

— Да. Опаснее. Дельфины и касатки нападают на транс-плантов. Выводят из строя шлюзы городов. А людей свободных нет.

— Тим!!

— Ты чего? Я не падаю. Это мы уже пришли.

…рыжее. Я извивалось под ударами ядовитых плетей, я изнемогал, мне было больно, мне было очень больно, мне было страшно, огромные жуки шеренгой наползали на мое искалеченное тело, уродливое воинство, тяжеловесные демоны смерти, рычали, шипели, выдирали по куску моей плоти… за что, зачем ты это делаешь? я же не враг, ты ничего, ничего не понял…

Ты не герой, ты — самоубийца, ты не ведаешь, что творишь, ты ненавидишь тех, кого любишь, я не враг тебе, я не враг твоему миру, вы сами себе враги, зачем вы это делаете, зачем, зачем, зачем?..

«ЖАААРКО! В душ, ползком, как-нибудь, там вода, она холодная…

…черт! тут не вода, тут кислота какая-то льется, до чего же больно о господи! Сплю все еще, что ли? Нет, уже не сплю… сейчас, сейчас. Не надо было так надираться, сам виноват…»

Тим взял градусник — тот лопнул в руках. Во, до чего. Как в воду глядел вчера… в воду??

Мысль о воде скрутила внутренности в клубок. «Так, дышим глубже… вот так…»

…Отвратительное жжение отступало, Тим потихоньку приходил в себя. Звонок.

— Тим?

— Юрка?

— Ты мог бы подняться ко мне? Если не боишься заразиться.

— Я приду. Совсем плохо?

— Совсем. Ключ не потерял?

— Сейчас посмотрю… сейчас… вот, есть ключ. Почему ты не вызываешь госпитальную команду?

— Я не хочу туда… пока не случится. Мне… очень нужно поговорить.

— Я сейчас иду.

В комнате на столе лежала записка:

«Слов нет! Это… это…!!??!!

Мой огненный принц, я — ваша по первому требованию!!!»

«Надо же, — подумал Тим. — Чего ж я такого с тобой давеча творил?»

Предпоследний, пятьдесят девятый этаж старенького шестидесятиэтажного дома. «Как он там? Юрка, Юрка… У меня ж, кроме тебя, друзей-то не осталось, иных уж нет, а те далече…»

— Неплохо выглядишь.

— Да уж… ты, кстати, тоже не слишком хорош. Температуры нет?

— Градусника нет.

— Тим, это Апокалипсис.

— Да. Только с точностью до наоборот «Земля, забери своих живых, море, забери своих живых.»

— Четыре всадника, Тим. Черный — земля, землетрясения. Рыжий — огонь. Белый — вода, наверное. И бледный — деревянная чума, смерть. «Иди и смотри».

— Между прочим, все одеревеневшие пребывают в клинике в добром здравии.

— Если кому считать добрым здравием.

— Но это не смерть. Ни одного умершего пока нет.

— Всего три дня с начала эпидемии.

— Надежда умирает последней.

— Я слышал про твою маму.

Пауза.

— И про жену слышал.

— Подумаешь.

— Тим, прости ее — и тебе станет легче.

— Я это уже второй раз слышу за текущие сутки. Черт, мне уже легче! никто денег не требует.

— Не поминай этого, пожалуйста. Ну, этого, которого ты только что помянул.

— Юрка, да прекрати ты помирать, все обойдется, вот увидишь.

— Тим, а ведь я все-таки проскочил тогда через огненный сектор.

— Что?!

— Я вменяем, не смотри на меня так. Все ребята повернули, когда давить начало, а я решил: будь что будет. Думал, помру. Выжил. И проскочил туда.

— Что там?

— Там — рай.

— То есть?

— Там — зеленые, нетронутые леса. Птицы. Озеро. Я низко висел, даже зверей видел. Только людей нет. Ни людей, ни домов, ни полей засеянных… Эдем.

— Ты не садился?

— Хотел сесть. Меня не пустили.

— Кто? Отец?

— Да нет, ну что ты. Связь оборвалась сра. зу, как исчезло давление. Просто не смог сесть. Такое чувство, что кор…пус в тину уходит, чем глубже — тем гуще тина, пока совсем не… встал. А вверх — как поплавок вы…скочил. Мог лететь дальше. Вернулся.

— Почему?

— Страшно стало., нет, не то слово. Не страшно. Стыдно — так… точнее.

— Стыдно?

— Да. Знаешь, Тим, Апокалипсис сли…шком мягко написан. Пощадил Иоанн наше человеческое самолюбие. Мы — не грешники и пра…ведники. Мы — глисты в ее теле. Она… лечится, Тим.

— Обратно-то как летел?

— Идеально. Никакого да…вления, как будто что-то сзади под…талкивало.

— Тебе тяжело говорить.

— Снача…ла ничего. Те., перь устал.

— Тебе плохо?

— Мне… лучше.

— Юрка, не смей, не умирай!!!

Юра открыл глаза, вдохнул:

— Это — не смерть. Ты… сам сказал. Мне действи…тельно хорошо.

Тим прикоснулся к жесткому деревянному плечу пилота.

— Тим! Горя…чо, — вздрогнул Юра.

— Извини. Юрка, держись!

— Вызови машину… когда… все.

— Нет, Юрка, нет, а я как же… да что же вы все!

Человек — нет, мумия человека — молчала. Тим плакал.

Слезы шипели и испарялись на щеках, оставляя белые полоски соли, которые очень быстро становились бурыми…

Команда приехала через двадцать минут.

— Я тоже поеду. С вами. В клинику.

— Нельзя, заразитесь.

— Я был в контакте с ним, а до этого — с матерью, она тоже болеет. Я надену комбез, как у вас, и намордник. Пожалуйста.

— Неважно выглядите. У вас температуры нет?

— У меня градусника нет.

— Поехали.

Звонок.

— Тим? Наконец-то я тебя нашла!

— Светик? Как ты?

— Опять на берегу.

— Вы едете или нет? — поинтересовался санитар.

— Сейчас, минуточку! — пробормотал Тим, прикрывая трубку ладонью. — Пожалуйста, сестренка звонит, она — с шельфа, я, может быть, слышу ее последний раз!

— Давайте быстро.

— Светик, родная, как ты?

— Уже нормально, у нас лучше. Юрке привет!

— Передам… как вы размещаетесь там?

— Как придется. В моем номере пять человек живут, и еще подселять будут! Ничего, зато вода остановилась!

— Слава Богу. Тебя хорошо слышно.

— Еще бы! Одна из лучших линий в Европе Все рухнет, а она останется. Тим, как мама?

— Ей лучше. Диагноз не подтвердился.

— Отец?

— Заработал еще звездочек, и я — тоже.

— Все геройствуешь?

— А то!

— Мальчишка. Тим, а у нас, похоже, война кончилась.

— Да ну?

— То есть, пока. Они больше не нападают, они ведут себя как раньше, как было до городов на шельфе, вылавливают утопающих, провожают суда. Очень своевременно, спутниковой навигации-то нет, всё по старинке.

— Чего это они?

— Да кто ж их знает… может, мы когда-нибудь поймем друг друга. Транспланты уже, кажется, начинают их понимать… Тим!

— Да?

— Самое главное: мне разрешили трансплантацию.

— Ух ты. А медкомиссия?

— Они разработали новый курс адаптации, более долгий, зато — щадящий. Трансплантов не хватает, население разрослось, а кормить некому, — Светланка засмеялась. — И возрастной ценз, кстати, подняли до тридцати пяти лет. Может, ты?

— Что? Да ну, что ты. — При мысли о воде Тиму стало нехорошо. — А кто ж тут гасить все будет?

— Маньяк ты, Тимка.

— Ну… так получилось. Я рад за тебя, сестренка. У тебя все будет хорошо, обязательно!

— Я знаю. Вот только вас не хватает.

— Увидимся еще, Светка!

— У меня связь кончается, Тимка, всем привет! Папе, маме, Юрке…

— Обязательно. Будь счастлива!..

Отбой.

— Идем? — спросил санитар.

— Идем. Спасибо.

«Юрка, Юрка, ты слышишь? Вода совсем не белая, она синяя, вода, она сине-зеленая, слышишь, Юрка? Все будет хорошо…»

Клиника находилась в процессе эвакуации с двадцатого этажа на тридцать восьмой. Новых пациентов распределяли медленно; на эстакаде, на подъезде к больничным воротам, скопилось не меньше сотни машин.

— Дохтур, дурацкий вопрос, только не бейте: покурить у вас тут можно?

Санитар глянул на Тима каменными глазами безликого (из-за повязки) идола.

— Здесь — нет. Пробирайтесь к краю эстакады. Полчаса уж точно простоим.

…Сердце привычно ухнуло куда-то, Тим отступил от края и уселся на прохладный асфальт. Слева от него, облокотившись на поручни, негромко разговаривали двое ребят в медицинских комбинезонах.

— Представь себе, с первого дня пролежал, а соседи только что нашли. И никакой тебе поддержки, ни капельницы, ничего. Живой!

— Ага. Я уже слышал сегодня похожий случай.

— Да чего слышал, когда у меня этот случай в машине лежит! И наверняка он такой не единственный. Сегодня объявили рейд по нижним этажам, скольких еще притащат!

— Не говорят у вас ничего, умершие есть?

— Пока нет. Вот только — сколько это продолжаться может? Если полгорода впадет в кому, а остальная половина эвакуируется, то кто останется следить за этими?

— Мы, кто же еще.

— А может, я тоже эвакуироваться хочу.

— Хрен тебе. Подземка объявила нас карантинной зоной. Сегодня с двенадцати ни одной машины вниз не попало.

— А городские власти?

— Ты чё, с луны свалился? Они давно уже там. Здесь только военные власти остались. Так что, того и гляди, начнется.

— Чего у нас еще может начаться, все уже началось…

Тим представил себе, как холеный Николай со своей роскошной капсулой, похожей на раковину ископаемого моллюска, торчит на кордоне нижнего города, перед фильтрующим шлюзом, брызжет ядовитой слюной, кроет бюрократов подземки последними словами, потрясает кулаками и бумажником. Тиму стало смешно, противно и грустно. «Ты сама этого хотела, — подумал он и презрительно добавил: Землеройка!»

— Тим! Эй! Тим! Я здесь, третья машина от тебя!

— Принцесса?

— Ты что здесь делаешь, Тим?

— А ты?

— Я первая спросила!

— Не ори на меня!

— Я не ору, ни черта не слышно же!

— Ты как сюда попала?

— А ты?

— Друг у меня заболел, сопровождаю.

— Ясно. А я… а я — тоже. Мне было очень хорошо с тобой, Тим!

— Мне тоже, принцесса. А почему в прошедшем времени?

— Тебе — тоже? А ты что-нибудь помнишь?

— Ничего, — честно признался Тим. — Но у меня очень богатое воображение!

— Я заметила, — улыбнулась Оксана.

— Я хочу тебя видеть. Сегодня. У меня завтра смена.

— Так вот, видишь.

— Я не так хочу тебя видеть!

— Не получится, Тим. Как-нибудь потом. Все образуется, принц.

— Что значит — не получится?

— Тим, ты поймешь. Сегодня по моей вине чуть не погиб человек. У меня одеревенели руки, согнуть не смогла.

— Принцесса… Боже. Да что же вы все делаете, мать вашу!

— Я думаю, это пройдет, Тим. Не переживай. Я люблю тебя, принц.

— Все будет хорошо.

— Будет. Надежда умирает последней, правда ведь?

— Правда. — Тим почувствовал, как внутри еще что-то оборвалось. Еще одна тоненькая ниточка, на которой висела радость…

— Тим!

— Да?

— Ты чего такой красный, у тебя температуры нет?

— Ох, как же вы меня достали. Да есть у меня температура, есть. У всякого теплокровного есть какая-нибудь температура!

— Тим, освободишься — сходи к врачу обязательно, слышишь? Поправлюсь — проверю, смотри у меня, если не сходишь!

— Обязательно схожу, принцесса. Только поправляйся.

Колонна зашуршала и медленно подалась вперед.

— Будь счастлив, принц!

Чертыхаясь, Тим проталкивался между гудящими машинами и ругачими водителями. Еще пара белых корпусов отделяла его от своей бригады. Рядом прорывался парень, что рассказывал у парапета про чумного, пролежавшего три дня без капельницы. И его, и Тима заклинило между двумя машинами. Санитар, матерясь, пытался открыть дверцу своей. Наконец удалось.

— Полезай сюда, — предложил парень. — Все едино, все там будем.

Тим забрался в салон. Трехдневный стоик, похожий на мумию фараона, лежал на носилках. От него веяло покоем, но не покойником… Тим зачарованно смотрел на удивительное мертвое живое тело.

— Вы мне не нравитесь, — сообщил санитар.

— Я никому не нравлюсь, за исключением красивых женщин, и им тоже не всегда. Только, пожалуйста, про температуру не надо спрашивать.

— Дело ваше, — парень пожал плечами.

— Вы лучше на него посмотрите. Я буду не я, но ведь он дышит?

— У вас кто-то из близких болен?

— А что?

— Ничего. Это очень горько, но лучше, чем иллюзии. Не может он дышать. Пульс есть — я сам проверял. Но это — все, что отличает его от трупа.

— Думаете, я офигел от горя? Или все дело в моей температуре? А сами присмотреться не хотите?

Но парень уже смотрел как зачарованный — туда же, куда и Тим. Мумия… нет, не дышала, но явно что-то делала, причем не в ритм хода машины. Движения становились все быстрее, резче… и тут деревянная оболочка лопнула. Человек, освободившийся от коросты, сел на носилках и оглядел пространство мутным взглядом. Как бы прислушался к чему-то внутри себя… глаза его стали совершенно растерянными, такие Тим видел у Светкиных друзей-трансплантов, когда те очухивались после операции. Человек потянулся — и за спиной у него развернулись кожистые, кривые, как у нетопыря, крылья.

— Бог ты мой… — прошептал санитар.

— Дверцу… откройте, — попросил человек непослушными губами.

Пальцами — тоже непослушными — Тим кое-как открыл дверцу.

…Забавно смотреть, когда птицы поднимают на крыло своих подростков. Но жалкое зрелище, когда подросток пытается подняться на крыло сам, без чужой помощи. Человек заваливался, его крутило через голову. Приземляясь на капот, автоматически твердил одно и то же, видимо, самое любимое, ругательство.

А поблизости еще несколько машин выпустили наружу таких же крылатых людей…

— Принцесса! — истошно заорал пробудившийся от оцепенения Тим, — Принцесса, ты слышишь?

Ни черта она, конечно же, не слышала. Но наверняка видела…

— Увидимся, принцесса! Я тебя тоже очень люблю!

«Мама, Юрка, нет никаких всадников! Есть земля, вода, воздух — и…»

…Огонь не жег — он ласкал, мягко прикасаясь к телу. Тим уходил все дальше и дальше в пылающий сектор, глаза его, наверно, были безумно-растерянные, а на плечах, ладонях, волосах плясали игривые язычки пламени…

Эльвира Вашкевич
КОШКА

«Я мыслю, следовательно, я существую», — сказал когда-то Рене Декарт. Вот я и думала, подтверждая мыслительным процессом факт своего существования. Получалось плохо. Может, что-то не так было со мной, а может, подводила окружающая среда. Я прошлась по квартире, споткнулась о брошенный посреди комнаты пылесос, выключила свет и села на ковер. Закрыв глаза, попыталась расслабиться, но и это не получалось. Маленькие молоточки выбивали серебряную дробь, вспыхивающую под веками радужными пятнами. Я старалась. Вдох — пауза — выдох… И опять, и еще… Молоточки не успокаивались, а пятна начали сливаться в какие-то совершенно невозможные своим неприличием картины. Я была слишком взволнованна.

Собственно говоря, а кто не был бы взволнован на моем месте? Мне сделали предложение. Да-да, то самое, руки, сердца и земного шара в придачу. К тому же это предложение сделал мой любимый, единственный и ненаглядный Алеша. Любой нормальный человек сказал бы, что я должна быть на седьмом небе от счастья. Ну, я там и была. Но все дело в том, что я никак не могла решиться — то ли выходить замуж, то ли подождать еще. Понимаете, уж как-то все развивалось слишком быстро и слишком гладко. Мы вроде бы идеально подходили друг другу, работали в одном институте, вкусы у нас совершенно схожие, даже такая мелочь: мы оба любим жареного цыпленка, но Алеша любит ножки, а я — крылышки, так что и тут — абсолютная гармония. Да. Но меня мучили сомнения: не слишком ли все гладко? Обычно не бывает такой безоблачной любви. Вон у Ирки из лаборатории привиденческих аномалий каждую неделю скандал. То она хочет идти в ресторан, а ее Мишка взял билеты в театр, то Ирка мечтает попасть на симфонический концерт, а он заказал столик в ночном клубе. И каждый раз ругаются навсегда. И через полчаса после скандала уже идут под ручку с совершенно сияющими глазами. Куда? Ну, разумеется, в кино. Это у них такой нейтральный запасной вариант. Ирка говорит, что эти ссоры являются залогом прочной семейной жизни. А мы-то с Алешей ни разу даже не поспорили. Все время соглашаемся друг с другом.

Ох, не к добру это. К тому же на днях лаборантка из группы целителей рассказала, что Светка перевелась в исторический отдел. Та самая Светка, которая все время вокруг Алеши крутилась, пока он со мной не познакомился. Теперь она работает с ним вместе, подает ему кофе и строит глазки. Не нравится мне это. Вот и сижу, думаю. То ли начинать завтра составлять список гостей на свадьбу, то ли подождать немного. Может, если я скажу, что не собираюсь выходить за него замуж, получится тот самый вожделенный скандал, который покажет, насколько прочной будет наша семья.

Я продолжала завязывать мозги бантиком, когда скрипнула входная дверь. Легкие шаги прошелестели по прихожей.

— Алеша, включи свет, — сказала я.

Мне никто не ответил. Я не боялась. Ну, кто может ко мне зайти? Только Алеша, у него есть ключ.

— Алеша! — еще раз позвала я. — Что за дурацкие шутки?

Кто-то сопел в двух шагах от меня, пытаясь сдержать дыхание. И тут я поняла, что в квартире чужой. Мой визг можно было бы использовать в качестве пожарной сирены. Когда в ушах перестало звенеть, я прислушалась. Чужой все еще был в квартире.

— Ну, ладно, не знаю, кто ты, но сам нарвался!

Я протянула руку, раскрывая ладонь, и вверх поднялся небольшой светящийся шарик. Ну, да, я могу делать такие штучки. Не зря же у меня диплом ведьмы.

Прислонившись к дверному косяку, стояла Светка. Я удивилась.

— Привет, — сказала я. — Ты что тут делаешь?

— Говорят, ты замуж собираешься, — в ее глазах проскользнула зеленоватая искра.

— Тебе-то что? — я уже готовила заклятие «Ведро с водой», следом должно было пойти заклинание тайфуна, ну а в результате такого комплекса Светка оказалась бы за дверью, не успев даже сосчитать до одного.

— Понимаешь ли, я вот как-то против, — сообщила она лениво, словно не видя, что в моих ладонях уже отсвечивают серебром капли воды.

— А мне что за дело до этого?

Она засмеялась. Да-да, совершенно наглым смехом. Я дунула на воду, начав произносить ритуальную фразу заклинания, призывая духов водной стихии.

— Не торопись, — она резко выбросила руки вперед, и я поперхнулась словами.

В глазах засверкали зеленые молнии, а тело скрутило болью. Я выла и каталась по ковру, не в силах ничего сделать. Руки не слушались, пальцы сжимались и разжимались совершенно беспорядочно, я пыталась вытолкнуть из себя заклятие грома, но получился только жалобный вопль. Мой светящийся шар дрогнул под потолком и рассыпался быстро гаснущими искрами.

Светка прищелкнула пальцами, и все закончилось так же неожиданно, как и началось. Я лежала на полу, свернувшись в клубок, и жалобно всхлипывала.

— Ну, сейчас все должно быть хорошо, — сказала она, включая свет. И тут же расхохоталась. — Да, действительно, хорошо.

Комната вздрагивала и плавала перед глазами, я никак не могла сконцентрироваться. И почему-то все было черно-белым. Куда-то пропали краски. Я попыталась встать на ноги, но не смогла. Лапы разъезжались в стороны и подгибались. Лапы?! Мама моя родная! Я закричала, но результатом моих усилий было только дикое мяуканье. Я была кошкой.

Светка улыбнулась мне, подмигнув длинным зеленым глазом.

— Тебе понравится, дорогая…

И как я могла забыть, что она — ведьма-трансформер!

Я зашипела. Кошка я или кто там еще, но с этим можно разобраться и позже. Я мяукнула, мысленно произнося формулы заклинаний, и это подействовало! На Светку выплеснулась смола, и пара подушек тут же изобразили ритуальное харакири над ее головой.

— За это ты будешь в кошачьем теле вечно! — взвизгнула Светка, увертываясь от летящих перьев. Мне было плевать на все ее угрозы.

Она выскочила за дверь, замок щелкнул, и я вытянулась на ковре, чувствуя, что уходят последние силы. Я попробовала дыхание Экрана, но кошачья физиология не приспособлена для таких действий. Тогда я просто заползла на диванную подушку и уснула. Да будет благословен тот, кто придумал сон!

Проснулась я оттого, что свалилась с подушки. Прекрасное продолжение замечательного вечера! Конечно же, я так и осталась кошкой. Светка — настоящий профи в том, что касается трансформаций. Хорошо еще, что память осталась моя собственная. Правда, толку от этого — фиг и еще хвостик. Потому что воспользоваться ею все равно не могу. Магические действия для меня недоступны — это я проверила в первую очередь. Похоже, фокус со смолой и перьями получился только потому, что я успела запасти энергию до собственного превращения. А вот теперь — никак, мозг кошки слишком мал для таких усилий. Эх… Кроме того, очень хотелось есть. И пить. Открыть кран у меня не получилось, а лакать воду из унитаза — увольте, я еще до этого не дошла. Хотя не исключено, что придется.

Где-то полчаса я гипнотизировала дверцу холодильника и скребла ее когтями, оставляя безобразные царапины на белой поверхности. Я представляла пакет с мясом, смирно лежащий на верхней полке, и мечтала о том, что он переместится ко мне. Конечно же, ничего не произошло. Я и в человеческом облике с трудом могла телепортировать предметы, а уж в кошачьем — и говорить нечего.

И тут зазвонил телефон. Я рванулась в комнату, заплетаясь в собственных лапах. И только добежав до аппарата, сообразила, что не смогу разговаривать. Ну, действительно, что я могла сказать, кроме банального «мяу!» Конечно, это мяуканье могло быть исполнено в разных тональностях, с разнообразной продолжительностью, но толку-то — ноль. И, тем не менее, я сбросила трубку на пол и заорала в нее во всю силу кошачьих легких. Между прочим, такого вопля я не смогла бы издать, будучи человеком. А ведь человеческие легкие гораздо больше. Вот они, причуды физиологии.

В ответ я услышала короткие гудки. Справедливости не существует, знаете ли.

Через полчаса я уже была убеждена, что мое утверждение по поводу существования справедливости как минимум спорно. Приехал Алеша. Он обшарил всю квартиру, словно проводил обыск, не забыл даже заглянуть в мусорное ведро, правда, совершенно непонятно, зачем. Он искал меня. Я же в это время ходила за ним следом, иногда трогая лапой за ногу и взмявкивая. Я пыталась объяснить ему, что произошло. Увы, он меня не понимал. Конечно, будь он магом, то увидел бы, что я только внешне кошка. Но, к сожалению, он был историком, и его паранормальных способностей хватало только на то, чтобы определять дату изготовления каких-то вазочек, мозаик, настенных росписей, не пользуясь никакими приборами, кроме собственных пальцев. Но я так надеялась… Говорят — сердце подскажет. Так вот, его сердце ничего ему не подсказало. Он рассеянно чесал меня за ушами, но думал явно о чем-то другом.

— А откуда ты тут вообще взялась, Чернушка? — обратился он ко мне. В это время я сидела на его коленях, пытаясь трением о руку как-то допроситься воды. Ну и что я могла ответить на подобный вопрос? Только тихо мяукнуть, что я и проделала со всей доступной мне кошачьей грацией.

— Ладно, пошли отсюда, Чернушка, — заявил он и сунул меня за пазуху. — Что-то тут нечисто, нюхом чую.

Я даже обрадовалась. Похоже, он действительно что-то чуял, судя по тому, как поводил носом, морщил его особым образом, присущим только профессиональным охотникам на ведьм. Правда, следопыт из него никакой.

Можно сказать, что я все же вышла замуж за Алешу. Я жила в его квартире, дожидалась его с работы, сидела у него на коленях, смотрела вместе с ним телевизор и ела то, что он клал в мою миску. Но, как понимаете, все это было не то. Я научилась умываться, как кошка, пользоваться коробкой с песком, лакать воду и есть сырое мясо. Но я так и не научилась думать, как кошка. Рассматривая в зеркале свое отражение, я видела всего лишь длинношерстную черную киску, и это изображение никак не ассоциировалось со мной. Я ломала голову над тем, как выбраться из этой идиотской ситуации, а Алеша с каждым днем все худел, бледнел и явно тосковал. Наверное, он скучал по мне.

А однажды заявилась Светка. Она так мурлыкала над Алешей, так ворковала, как целая кошачья стая плюс пара десятков голубок. Я сидела, забившись за кресло, и скребла ковер когтями. А Светка танцевала вокруг Алеши, наивно моргая глазками и делая вид, что совершенно не замечает собственной юбки, задирающейся гораздо выше колен.

— Ах, Лешенька, — пела эта стерва. — Я думаю, что Мариночка куда-то уехала. Она что-то такое говорила. Кажется, у нее были личные проблемы. Ты не в курсе разве?

Убила бы наглую тварь! И метод какой изобрела, гадина… Она же ни слова не сказала, что я плохая, или еще что-то в этом роде. Нет, для таких плоских нападок Светка слишком умна. Она всего лишь подставляла свое плечо в качестве жилетки, в которую можно выплакаться. Она искренне сочувствовала моему жениху и была готова говорить с ним о пропавшей невесте с утра до ночи. А особенно — с ночи до утра. Классический вариант: сначала такие дамочки говорят: «Конечно, я понимаю, ты ее любишь. Давай останемся друзьями. Я буду тебе как сестра». В конце концов такой подход дает совершенно конкретные плоды в виде обручального кольца на безымянном пальчике «сестрицы».

Светка нежно гладила Алешу по плечу и устраивала свою рыжую голову у него на груди. Я грызла ковер, стараясь не замяукать во весь голос от бешенства. Но когда эта дрянь попыталась его поцеловать, я не выдержала. Я вылетела из-за кресла, как мохнатый символ мщения, и вцепилась в Светкино платье. Ну и, разумеется, в кожу под платьем. Я вопила, кусалась и царапалась. Светка аккомпанировала мне весьма удачно. Собственно, тут любой бы заорал. Когда кошка царапается, это весьма болезненно. А если кошка еще и не случайно царапается, но атакует, то это не просто болезненно, тут можно лишиться значительной части кожи и некоторого количества мяса.

В конце концов, Алеша смог меня отодрать от Светки. Я шипела, выгибала спину и выплевывала клочья платья. Когти мои покраснели от Светкиной крови, а на ее щеке художественно расположились несколько царапин, довольно глубоких.

— Она бешеная! — заявила Светка, держась за пораненную щеку. Если бы ее взгляд мог воспламенять, то моя шерсть превратилась бы в изящные искорки. — Ее нужно усыпить!

Она уже протянула руку, и я видела, как на пальце вздрагивает клочок синего тумана. Я рванулась к Светке. Погибать — так с музыкой, в крайнем случае — с кошачьей музыкой. Ну и с куском врага в зубах, разумеется.

Моя геройская смерть нагло вильнула хвостом и прошла мимо. Алеша меня удержал. И тут же ударил по Светкиной руке. Клок тумана спланировал на ковер, проел в нем дыру и растворился.

— Ни о каком усыплении речи быть не может, — твердо сказал Алеша. — Это Маринина кошка, и я буду о ней заботиться.

— У Марины не было кошки, — собственно говоря, Светка была права. У меня не водилось никакой живности.

— Я нашел эту кошку в ее квартире и теперь отдам ее только в руки хозяйке, — Алеша явно не собирался отдавать меня на растерзание озверевшей ведьме.

Светка посмотрела на меня внимательнее. Я демонстративно отвернулась и начала вылизывать лапу. От ее взгляда чесался позвоночник, и я потерлась о колено Алеши.

— Да, конечно, ты прав, дорогой, — вот за это «дорогой» мне захотелось еще раз попробовать ее кожу на вкус. Но дергаться смысла не имело. Теперь она меня узнала, и уже не стала бы отбиваться от атаки, а просто превратила бы меня в какой-нибудь экзотический цветочек еще до того, как я смогла бы дотянуться когтями до ее физиономии. А потом предложила бы Алеше ухаживать за этим цветочком.

— Знаешь, мне кажется, она кота хочет, — задумчиво сказала Светка, и зеленый огонек проскочил в ее глазах. — Наверное, поэтому так и бросилась.

Алеша смерил меня взглядом, который мне очень не понравился. Я замерла, задрав заднюю лапу выше головы и нервно шевеля хвостом.

— Мо-ожет быть, — протянул мой ненаглядный. — Я как-то об этом и не думал.

В тот же вечер он упаковал меня в сумку и куда-то потащил. Я не сопротивлялась, изо всех сил изображая смирное домашнее животное, любящее своего хозяина. Если бы я знала, что он задумал, то сбежала бы сразу же.

Алеша принес меня в чужую квартиру, да там еще и неприятно пахло. Нужно сказать, что обоняние мое стало весьма чувствительным к разным запахам, а в этой квартире просто воняло! Через минуту я поняла, что являлось источником вони. Прямо ко мне шел кот. Здоровенный наглый кот. Мама! Это я, конечно, только попыталась позвать маму, вместо этого получился жалобный мяв, и я мгновенно начала карабкаться по Алешиной ноге.

— Она у тебя девочка, что ли? — поинтересовался здоровый мужик с сигаретой, очень похожий на этого кота. Вот правду говорят, что животные похожи на своих хозяев.

— Да… — смущенно протянул Алеша и погладил меня успокаивающе. Если бы я всю жизнь была кошкой, может, я бы и успокоилась. Но сейчас намерения моего дорогого «хозяина» были слишком прозрачны. Я замяукала и забралась к нему на плечо.

— Ну, ничего, — сказал мужик, затягиваясь отвратительно пахнущим дымом. — Мой Максик и не таких девочек ублажал. Котята будут — будь здоров.

Ох, как мне не понравился этот Максик. Глаза у него были коричневые, а шерсть — тигрово-полосатая. И походочка та еще — отойдите все. я шествую. Тьфу, мерзость какая. Самовлюбленный осел. Хотя нет, кот ослом быть не может. Но самовлюбленный — это уж точно.

Мой ненаглядный наивный Алеша вручил хозяину Мексика несколько разноцветных бумажек, как я поняла — в качестве платы за предполагаемый мой кайф, и ушел, бросив меня в этой мерзкой квартире. Я забилась в щель между холодильником и стеной и не проявляла ни малейшего намерения выбраться оттуда. Максик некоторое время постоял, призывно взмявкивая, потом развернулся и гордо удалился, помахивая полосатым хвостом.

— Что, не достал девку? — услышала я голос котиного хозяина. — Ничего, у тебя вся ночь впереди.

В щели было неудобно и тесно. Кроме того, там было просто грязно. У меня чесалась кожа, и я просто чувствовала, как шерсть скатывается неопрятными комками. А в двух шагах от холодильника стояла миска с мясом. И оно пахло. Единственный приятный запах в этой квартире.

Я осторожно выбралась из своего убежища и потянулась к мясу.

Один ароматный кусочек уже был подцеплен на коготь, когда рядом раздался тягучий голос:

— Питаешься?

Я уронила мясо и бросилась к холодильнику. И уткнулась прямо в полосатую шерсть. Максик перекрывал мне путь к отступлению. Бежать было некуда, тем более что его хозяин предусмотрительно закрыл кухонную дверь.

— Да не суетись, — посоветовал кот. — Я же не собираюсь на тебя бросаться. Что я, зверь какой? Не хочешь — не надо.

Я покосилась на него и на всякий случай вспрыгнула на стол.

— А вот по столу не ходи, Витьку это не нравится, — он кивнул на дверь, и я поняла, что Витек — это хозяин. Пришлось со стола убраться. Еще мне не хватало, чтоб какой-то Витек меня наказывал.

— Что-то не то с тобой, — заметил Максик.

Он подошел поближе, и я продемонстрировала ему когтистую лапку. Кот сделал вид, что в упор не видит угрозы, и аккуратно меня обнюхал. Стыдно признаться, но мне это понравилось. И он мне даже показался симпатичным. Как кот, разумеется. Я представила, как приятно было бы держать такого теплого, флегматичного и пушистого зверя на коленях, и одобрительно муркнула. И этот гад тут же воспользовался моим доверием. Он прижал меня к полу всем своим весом, кстати сказать, весьма немалым, и вцепился зубами в загривок. Я орала как заведенная, на одной противной ноте, но Максик не обращал внимания на эти вопли, только удовлетворенно урчал. За дверью был слышен смех Витька и его одобрительные возгласы:

— Давай, Максик, давай! Отработай для папочки денежку!

Мне все же удалось вывернуться, проехав когтями по кошачьему боку. Я даже вырвала часть полосатой шерсти, чем горжусь до сих пор. Кот опять кинулся ко мне, уже не скрывая своих намерений. Усы его топорщились, а глаза светились, как лампочки. И я прыгнула в форточку. А куда еще мне было деваться?

Между прочим, там был пятый этаж. И дождь.

Как я добралась до Алеши — лучше и не вспоминать. Хромая на четыре лапы разом, с мокрой шерстью, повисшей сосульками, с грязным расцарапанным носом, которым пропахала клумбу под окном Витька, я села на коврик под дверью и жалко запела кошачью песню. За дверью завозились. Алеша явно был не один. Я унюхала Светкины духи, и жалкая песня сменилась кличем атакующих индейцев. Мне и в голову не приходило, что Алеша может не пустить меня в квартиру, услышав такие завывания. И правильно, что не приходило, потому что он открыл дверь.

Увидев, на что я похожа, он тут же подхватил меня на руки и закутал в собственную рубашку. Я сверкала глазами, высматривая Светку, но она не показывалась. Наверное, сидела в засаде в комнате. Я просто чувствовала, что стоит только мне войти в комнату, как эта дрянь наложит на меня очередное заклятье, по сравнению с которым кошачья жизнь покажется райским садом.

— Света, ты пока чаю попей, — крикнул Алеша и понес меня в ванную.

Ну что ж, я получила отсрочку приговора, как говорится, но гильотинный нож все равно болтался где-то в опасной близости от шеи. К тому же у Светки было время на подготовку, и она могла удружить долгоиграющим заклинанием. Что-нибудь такое, последствия чего проявятся не сразу, а Алеша даже и не поймет, что это работа рыжеволосой красотки.

Он мыл меня собственным шампунем, а я думала, что же делать. Оставалось одно — сразу после мытья спрятаться где-нибудь. Хоть под ванной, в конце концов. Правда, и это могло не спасти. Ведь заклинание можно навесить и просто на квартиру. Так что, куда ни кинь, везде меня ожидали неприятности.

И тут Алеша ахнул, а я почувствовала, что все четыре лапы болят. И чешутся. А по воде поплыли клочья черной длинной шерсти. Он смывал с меня шерсть! И не только шерсть. Все тело заболело, кости хрустнули, и кошачья личина начала исчезать в облаках пены.

— Ти-и-хо, — выдавила я, борясь с очередным приступом мяуканья.

Алеша часто закивал головой и окатил меня холодной водой. Наверное, от изумления. Или это он таким образом хотел смыть с меня последствия заклинания. Говорят, есть такой старинный метод. Наверное, в своих исторических книжках вычитал. С тем же успехом он мог сунуть меня в холодильник или подогреть на сковородке. Ну ладно, намерения у него были самыми добрыми.

Из ванны я вышла уже человеком. Правда, изрядно потрепанная и в синяках. Ладно, до Максика я еще доберусь…

Алеша смотрел на меня странными глазами и нервно сглатывал слюну. Я сразу даже не поняла, почему его лицо так напомнило мне образину проклятого котяры. А потом дошло — я ведь была совершенно голая. Моя одежда, судя по всему, была трансформирована в шерсть, а эта самая шерсть благополучно уплывала в слив ванны. Ну что ж, после кошачьего облика на такие мелочи становится как-то наплевать. Я набросила Алешину рубашку и вышла из ванной. Обернулась: мой ненаглядный шел следом, не сводя глаз с моих ягодиц, ненадежно прикрытых рубашкой. Да уж, а я его считала этаким невинным ангелочком. Судя по взгляду, такое зрелище не было для него в новинку.

Светка сидела в кресле перед телевизором, спиною к двери, и нас не видела. Так, бывало, сиживала в этом кресле я. Она вытянула ноги, расслабившись, а одета была примерно так же, как и я. Не считая того, что ее рубашка была чуть покороче. Так-с…

Я смерила Алешу взглядом профессиональной ведьмы. Он тихо вжался в стену, стараясь слиться с обоями. И правильно, я бы никому не посоветовала встрять в разборку двух ведьм.

Светка меня не почувствовала — видимо, холодная вода, смывшая с меня заклятие, все еще служила мне защитой. Ну что ж, я, конечно, не трансформер, но… Тема моей диссертации на степень Магистра была: «Изучение методов трансмутации в русских народных сказках». Так что, сами понимаете, что сон сей означает.

Я насладилась зрелищем Светки в кресле и тихонько щелкнула пальцами. Она обернулась, придавая своей наглой физиономии выражение детской невинности. Она даже глазками хлопала, как выпускница ясельной группы. Правда, это выражение удержалось недолго, и Светку перекосило. Я нежно улыбнулась и хлопнула в ладоши. Кресло опустело.

— Э-э-э… — растерянно сказал Алеша за моей спиной.

И тут я с наслаждением влепила ему пощечину. Потом еще одну. Мы устроили самый грандиозный скандал, который я только могла вообразить. Я вспомнила все: и как он смотрел на эту стерву, и как он ее чуть не поцеловал, и как отдал меня коту-садисту с идиотом-хозяином, и тот вид, в котором его дожидалась Светка. Я бы вспомнила еще что-нибудь, но Алеша исхитрился заткнуть мне рот поцелуем. Чтоб вы знали — это был самый сладкий поцелуй! Ирка из лаборатории привиденческих аномалий была совершенно права. Скандалы необходимы в разумной дозе — дабы поддерживать интерес друг к другу и придавать определенную пикантность совместному времяпрепровождению.

— Ква, — сказала лягушка, сидящая перед телевизором, увидев, как мы целуемся.

…С тех пор прошел год. Я вышла замуж за Алешу, и мы живем мирно и счастливо. Когда же наша жизнь становится уж слишком мирной я пережариваю котлеты, или он вламывается в комнату в грязных ботинках, и мы имеем требуемый для крепости семьи скандал. В аквариуме у нас живет лягушка. Бурая. Прудовая. Вполне симпатичная, с зеленоватой искрой в глазах. Мы зовем ее Светкой и регулярно кормим мухами. Что-то мне не верится, что кто-то из наших гостей в нее влюбится до такой степени, чтобы поцеловать.