Клятву сдержали

Верность долгу

У Чарльза Дарвина есть замечательные слова: «Я вполне подписываюсь под мнением тех писателей, которые утверждают, что самую сильную черту отличия человека от животных составляет нравственное чувство или совесть…

И господство его выражается в коротком, по могучем и крайне выразительном слове «должен».

Да, та внутренняя сущность, которая заставляет человека без всяких размышлений рисковать своей жизнью для ближнего, сущность, заставляющая его после тщательных раздумий, в основе которых лежит глубокое чувство справедливости или долга, жертвовать своей жизнью для какого-нибудь великого дела, — эта сущность является наиболее благородной чертой человека».

Вот это могучее слово «должен», в основе которого лежала верность идеям нашей партии и нашего народа, руководило всей деятельностью партизанских медиков. Героизм при спасении раненых на поле боя, чудеса самоотверженности, находчивости и оперативности при эвакуации наших госпиталей во время частых вражеских блокад, готовность в любую минуту отложить в сторону скальпель, чтобы при необходимости взять в руки винтовку и идти в атаку рядовым бойцом, — все это стало нормой поведения наших медработников.

Выполняя задание командования, боец отряда «Ураган» Николай Юхновец неожиданно наткнулся на немецкую засаду. Комсомолец принял неравный бой. Он понимал, что шансов на спасение у него нет, и решил подороже отдать свою жизнь. Враги наседали со всех сторон. Несколько раз они поднимались в атаку, рассчитывая захватить Николая живым. И каждый раз меткий огонь из автомата заставлял их откатываться назад. Но вот вражеская пуля попала в левую ногу, раздробила кость. Николай перевязал рану и продолжал отстреливаться.

В автомат вставлен последний диск. Наконец дана последняя очередь. Остался один патрон, для себя.

Враги все ближе, они уже не прячутся, идут во весь рост. И Николай приставил дуло автомата к лицу… Когда фашисты приблизились, партизан лежал весь окровавленный, без движения. Они сочли его убитым и не тронули.

Но Николай оказался жив. Пуля раздробила челюсть, и он потерял сознание. А когда снова пришел в себя, на лесной опушке врагов уже не было. Превозмогая сильную боль, Николай пополз. Часто сознание покидало его. Обессиленный, он подолгу недвижимо лежал в лесных зарослях. Но проходило какое-то время, сознание прояснялось, и он снова полз.

На рассвете, когда силы окончательно покинули его, Николая нашли девушки из ближайшей деревни. Они занесли его в хату, обмыли раны, перевязали.

Когда Николая Юхновца доставили в партизанский госпиталь, состояние его казалось безнадежным. На вопрос командира отряда, будет ли он жить, врач Чигвинцев, пожав плечами, ответил:

— Сделаем все, что сможем…

И он действительно сделал все, что было в человеческих силах. Несколько суток не отходил от постели раненого, и жизнь партизана была спасена.

Через два месяца Николай Юхновец уже мог самостоятельно передвигаться. А еще через месяц, тепло попрощавшись с врачом, вернулся в отряд.

Добрая слава шла среди партизан о хирурге, заслуженном враче Белорусской ССР Василии Парфеновиче Лаптейко. Человек большой души, замечательный врач, он спас от смерти, вернул в строй не один десяток партизан. И всегда пользовался любой возможностью, чтобы передавать свои знания и опыт молодым медикам.

В жарком бою между деревнями Славковичи и Клетное разрывной пулей ранило в верхнюю треть правого плеча партизана Петю, всеобщего любимца отряда Гуляева. В тяжелом состоянии раненого доставили в партизанский госпиталь. Пока врач Иосиф Климентьевич Крюк и медицинские сестры выводили Петю из шокового состояния, прибыл Лаптейко.

— Необходимо срочное хирургическое вмешательство, — сказал ему Крюк. В наших условиях сделать такую операцию трудно… Но другого выхода нет.

Лаптейко, внимательно осмотрев раненого, ответил:

— Да. Ждать самолет некогда. Операцию надо делать здесь и немедленно!

С помощью медицинской сестры Любы они приступили к операции. Предстояло вычленение правой руки в плечевом суставе. И все же, несмотря на отсутствие необходимых условий, операция была проведена блестяще. Петя остался с одной левой рукой, но выздоровел и продолжал воевать.

После соединения с частями Красной Армии врач Лаптейко возглавил Брестский облздравотдел. Спустя несколько лет он тяжело заболел и умер. Память об этом прекрасном человеке навсегда сохранится в сердцах тех, кто его знал.

Искренними любовью и уважением у наших партизан пользовался фельдшер 64-й партизанской бригады имени Чкалова Николай Рябый. Невысокого роста, подвижный, с несколько резкими чертами лица, он был из тех, о ком говорят: не знает страха. Опытный специалист, неутомимый, деятельный, Николай пришел в партизаны в декабре 1941 года и оставался здесь до соединения с частями Красной Армии.

Мягкий по натуре, ласковый, он с отеческой заботой относился к раненым, умел к каждому найти, как говорил сам, «свое слово», которое, думаю, играло такую же роль в быстром выздоровлении раненых, как медикаменты и лечение. Не однажды, презирая все опасности, этот человек оказывал первую медицинскую помощь раненым под огнем врага, а потом на себе вытаскивал их в безопасную зону.

Это он под свинцовым огнем в тот памятный бой вынес Римму Шершневу. И не его вина, что мы не смогли сохранить жизнь этой славной девушке.

Отгремели бои Великой Отечественной войны, и Николай Рябый сел за студенческую скамью. Успешно окончил мединститут, сейчас работает хирургом в одном из районов Минской области.

Врач Мазрук, начальник санитарной службы бригады имени Кастуся Калиновского, после тяжелого боя сопровождал группу раненых в госпиталь. Бойцы лежали на телегах, врачи и остальные медработники шли возле повозок пешком. Преодолели уже большую часть пути, как вдруг на дороге появился отряд карателей.

— Гони лошадей что есть мочи! — крикнул Мазрук медсестре. — Мы прикроем…

Мазрук с несколькими санинструкторами замаскировались на обочине дороги и открыли огонь по врагу. Немцы залегли. Завязался бой. И хотя силы были неравными, медики сумели задержать врага, дали возможность повозкам с ранеными скрыться в лесу. В этом бою врач Мазрук погиб. Ценой своей жизни он спас раненых.

Среди партизанских медиков непререкаемым авторитетом пользовался врач Алексей Иванович Шуба. Восьмилетним мальчиком он начал самостоятельно зарабатывать себе на хлеб. Работал на помещика, батрачил у кулака, брался за любую самую тяжелую работу. Когда в Белоруссию пришла Советская власть, Алексей организовал в своей деревне комсомольскую ячейку, которая оказала немалую помощь сельским активистам в организации колхоза. Вступил в колхоз и Алексей. По тяга к учебе не давала покоя, и в 1934 году он становится студентом Минского медицинского института.

После окончания института Алексей Иванович стал работать главврачом Стародорожской районной больницы. Здесь и застала его война. Когда родную землю захватили фашисты, Шуба, возглавив небольшую группу патриотов, уходит в лес. Свой партизанский отряд народные мстители назвали именем С.М.Кирова. Это же название они сохранили и тогда, когда отряд увеличился до размеров бригады. Неизменным командиром отряда, а затем и бригады был А. И. Шуба. И хотя из-за неспокойных и трудных командирских обязанностей ему редко приходилось выступать в роли врача, как консультант он не раз давал нам, медикам, ценные и своевременные советы.

После освобождения Белоруссии от фашистов Алексей Иванович Шуба был направлен на руководящую работу в органы здравоохранения республики. А скоро за безупречную работу ему было присвоено звание заслуженного врача БССР, а в 1969 году — высокое звание Героя Социалистического Труда. 26 декабря 1971 года после тяжелой и продолжительной болезни Алексей Иванович умер.

Можно привести немало примеров, когда медик становился партизанским командиром и на этом поприще хорошо проявлял себя.

Великая Отечественная война застала военфельдшера П.И.Панкратова в одном из западных районов Белоруссии. Попал в окружение, после нескольких дней тяжелых боев вырвался с небольшой группой красноармейцев из вражеского кольца, лесными болотными тропами пробрался в деревню Малын Октябрьского района Гомельской области. Здесь-то он и встретился с партизанами бригады Ф.И.Павловского. Они приняли его в свою семью.

В первых же боях Петр Иванович проявил смелость и находчивость. Как-то в конце 1941 года во время уничтожения вражеского гарнизона в Копаткевичах он с горсткой таких же смельчаков, как сам, бросился на штурм укрытия, где засел начальник полиции. Первым ворвался в хату, схватился врукопашную с главарем полицаев. Оглушил его, взял живым в плен.

Вскоре после этого Петр Иванович был назначен командиром взвода, который уничтожил немало вражеских эшелонов, автомашин. А сам командир не забывал свою первую специальность, нередко лично оказывал необходимую помощь больным и раненым.

Однажды летом 1942 года партизаны под командованием Петра Ивановича Панкратова разбили у рабочего поселка Глуша на магистрали Бобруйск — Слуцк вражескую автомашину. Когда возвращались на базу, сделали привал в деревне Чикили Глусского района. Не успели бойцы уснуть, как дозор доложил о приближении гитлеровцев. Очевидно, какой-то предатель указал немцам путь, по которому шел взвод.

Не желая причинять неприятности мирным жителям, взвод ушел из деревни, занял боевой порядок на лесной опушке между Чикилями и Козловичами.

Не найдя партизан в Чикилях, немцы двинулись в Козловичи. Когда они вплотную приблизились к кустарнику, где засели партизаны, раздался дружный залп… В этом бою враг был наголову разгромлен, взвод Панкратова благополучно вернулся в расположение отряда.

В тот период в целях расширения партизанского движения в Белоруссии часто из крупных отрядов выделялись небольшие группы, постепенно превращавшиеся в новые отряды. Выделилась такая группа и из отряда имени Щорса, которая вскоре выросла в отряд имени Чапаева. Комиссаром здесь был назначен храбрый партизан, талантливый командир Петр Иванович Панкратов.

Отряд вошел в бригаду имени Пархоменко Минского соединения. Он считался одним из лучших в соединении, а его комиссар прославился не только как военный политработник, но и как медик. Нередко он лично оказывал помощь раненым на поле боя, выносил их в безопасную зону. Петр Иванович принимал деятельное участие в создании бригадного госпиталя, заботился, чтобы там было в достаточном количестве медикаментов, перевязочного материала.

В 1943 году Бобруйский подпольный райком партии принимает его кандидатом в члены КПСС.

Смелый комиссар в бою всегда был впереди. В феврале 1943 года он был ранен. Выздоровел, вернулся в строй. Осенью того же года — опять ранение, на этот раз тяжелое. Панкратова самолетом эвакуировали на Большую землю, а по выздоровлении признали негодным к военной службе.

За боевые заслуги перед Родиной Петра Ивановича Панкратова наградили орденом Красного Знамени, несколькими медалями. После освобождения Белоруссии его направили заведующим Глусским райздравотделом. Со всей присущей ему энергией взялся он за восстановление здравоохранения в районе. За короткое время немало сделал, еще большие планы были на будущее. Но не довелось ему осуществить их. Однажды ночью недобитый фашистский прихвостень бросил в квартиру Петра Ивановича гранату… Так оборвалась жизнь этого замечательного человека.

В нашей семейной библиотеке бережно хранится небольшая книга под названием «На оккупированной земле». Автор ее — Владимир Кириллович Яковенко, командир бригады имени Гуляева. На книге рукой автора написаны такие слова: «Самым большим моим боевым друзьям, бесстрашным медикам нашей бригады Ибрагиму и Марии в память о совместных боях и походах в глубоком тылу врага».

Немало теплых слов в этой книге посвящено партизанским медикам, их самоотверженному труду, героизму. Эти люди заслуживают того, чтобы рассказать о них подробнее.

В апреле 1944 года наша бригада базировалась в деревне Тышковичи Ивановского района Пинской области. Отсюда партизанские отряды почти каждый день наносили смелые и неожиданные удары по врагу. Здесь находился штаб бригады, госпиталь, все наши вспомогательные службы. Долгое время гитлеровцы не трогали нас. И вот однажды ранним утром разведка принесла тревожную весть — к деревне приближаются крупные силы противника в сопровождении танков и бронемашин.

На подходах к деревне срочно была организована оборона, и когда появились враги, встретили их дружным огнем. Фашистские танки, сопровождаемые пехотой, пошли в обход. Чтобы не оказаться в кольце, мы начали отходить к фольварку Миничи, который находился в полутора километрах от деревни.

Решение, принятое командиром бригады Владимиром Кирилловичем Яковенко, было совершенно правильным. Фольварок располагался в болотистой местности, пробраться к нему можно только по кладкам, танки и бронемашины сюда не пройдут.

Заняв оборону, командир приказал переправить раненых и больных в безопасное место на остров за Миничами. Там уже находились наши инфекционные больные. Но делать нечего, пришлось разместить с ними и раненых, ограничив возможность контакта.

Когда все раненые были доставлены на остров, я вернулся и занял место в обороне на окраине Миничей.

Немцы вступили в деревню, бой временно затих. Мы даже стали надеяться, что сюда фашисты не пойдут, побоятся преследовать нас в болотах. Однако на этот раз расчеты наши не оправдались. Через некоторое время немцы открыли сильный минометный огонь по фольварку. Но за это время передышки мы успели хорошо окопаться, и мины врага большого урона нам не причинили.

Минометная обработка нашей передней линии длилась, наверное, минут двадцать. Потом фашисты пошли в атаку. Когда они подошли на близкое расстояние, послышалась команда: «Огонь!». Дружно заговорили наши пулеметы и автоматы. Гитлеровцы залегли, атака захлебнулась. Прошло немного времени, и немцы снова поднялись в атаку. И опять их встретил яростный огонь партизан…

Несколько раз враги поднимались на штурм и всегда с большими потерями откатывались назад.

У нас появились раненые. Теперь уже врачи, фельдшера, медицинские сестры вышли на передовую с санитарными сумками. Под свист пуль и осколков раненым была оказана первая помощь, все они были перенесены на вторую линию обороны.

Замысел комбрига В. К. Яковенко в этом бою сводился к следующему. Он решил продержаться до темноты, а затем, оставив небольшой заслон, через болото, по только известным нам проходам, уйти из зоны блокады. Но мобильность бригады сковывалась ранеными и больными, которых к тому времени было уже человек восемнадцать. Оставить их в фольварке мы, конечно же, не могли. А транспортировка на носилках скопала бы действия бригады как раз в тот момент, когда быстрота маневра была решающим фактором.

Владимир Кириллович и здесь проявил свои незаурядные способности военного руководителя. Остров, на который мы должны были отступать ночью, и фольварк разделялись каналом шириной около трех метров и глубиной примерно в метр. Но под водой была зыбкая почва, и перейти его вброд невозможно. В фольварке имелось несколько лодок. Кроме того, по распоряжению командира партизаны сколотили два плота. На этот водный транспорт мы погрузили всех раненых. Часть партизан переехала по каналу на лодках и плотах подальше от места боя, остальные продолжали сражаться.

Продержались мы до ночи, затем отошли на остров. Немцы были уверены, что никаких водных средств у нас нет, следовательно, до завтра никуда мы не денемся. Утром они рассчитывали с помощью минометов и авиации разгромить нашу бригаду.

Мы перехитрили фашистов. Когда рассвело, они действительно открыли огонь из минометов по фольварку, а самолеты начали сбрасывать ящики с гранатами. Но весь этот смертоносный груз падал на пустое место. Мы же в это время находились на острове.

Дождавшись темноты, на лодках по отводным каналам перебрались через болото, переправили раненых и имущество. А к следующему утру были уже далеко от опасной зоны.

К середине дня мы вышли в район дислокации 208-го партизанского полка, где командиром был майор Беспоясов. Нас накормили, разместили по хатам, дали возможность отдохнуть после трехсуточных боев. Особая забота была проявлена к нашим раненым и больным.

Героическими делами во время партизанских боев с фашистами прославились и наши медицинские сестры. Об одной из них мне и хочется рассказать. С ней связана моя судьба. Но для этого придется вернуться несколько назад.

В январе сорок третьего года из Полесского партизанского соединения в деревню Альбинск была доставлена группа тяжелораненых партизан для отправки на Большую землю. Раненых сопровождала медсестра Мария Вежновец. Здесь в лесу, неподалеку от деревни, находился партизанский аэродром, где предстояло ожидать самолет. Когда он прилетит, никто не знал, связь с Большой землей была не регулярной. О прибытии самолета нам сообщали самое большое за день до его прилета.

Надо было ждать и ухаживать за ранеными, делать перевязки. И Мария Вежновец все это выполняла. Ей помогала хозяйка дома, где расположили раненых, солдатка, муж которой воевал в рядах Красной Армии.

Шли дни, самолет не прилетал. У Марии кончился перевязочный материал, и она с хозяйкой стала ходить по хатам, собирать все, что могло послужить в качестве бинтов. Но вскоре и этот резерв истощился. Между тем двум больным стало хуже, необходима была специальная медицинская помощь. Ближайшей деревней, где находился врач, была Сосновка. Мария решила ехать туда.

В тот день я занимался приготовлением мази из березовых почек. И вот вижу в окно: к домику, где располагалась аптека партизанского госпиталя, подкатывают сани. В них — две симпатичные девушки. Одну из них я знал. Это была москвичка Лина, партизанка, прибывшая к нам вместе с оперативной группой. Она работала медсестрой и иногда заезжала ко мне. То попросит несколько бинтов, то немного лекарств. Делился с ней, чем мог. Но вторую девушку я видел впервые.

Вид у меня был не для приема гостей. Большой брезентовый фартук, лапти вместо комнатных туфель. Как раз в аптеку в то время зашел «на огонек» Даниил Абакумович Скляр. Заметив в окно девушек, он критически осмотрел меня, насмешливо протянул:

— Э, доктор! К тебе гости, а ты… Надо принять гостей, как подобает врачу.

Я побежал в сени переодеваться.

Мой выходной гардероб составляли потертый пиджак, манишка и даже галстук «кис-кис». Все это подарили мне ребята после возвращения с очередного задания. Распределяя в лагере отбитые у врага трофеи, они почему-то решили, что именно доктору, больше никому другому, нужны в лесу манишка и галстук «кис-кис».

Быстро переоделся, снова вернулся в комнату. Девушки были уже там. Даниил Абакумович развлекал их «светским» разговором, который сводился к тому, что вот, мол, вчера было холоднее, чем сегодня, а завтра, может быть, даже оттепель наступит… Галантный кавалер из него явно не получался.

Когда я, при галстуке и в манишке, вошел в комнату, у девушек широко раскрылись глаза. Потом Лина не выдержала, прыснула в ладонь, а вторая смущенно опустила глаза. Черноглазая, курносая, розовощекая, мне она показалась очень и очень красивой.

Поздоровался, представился незнакомке.

— Мария Вежновец, — скромно ответила она. — Медсестра.

Я помог девушкам снять верхнюю одежду, усадил их поближе к печке, стал готовить чай. Даниил Абакумович тем временем осторожно поинтересовался, что привело гостей к нам.

— Говори ты, — Лина подтолкнула локтем Марию.

Мария Вежновец стала рассказывать про своих раненых, про то, что у нее уже кончились перевязочный материал и лекарства. А самолета все нет… И вообще, необходимо, чтобы некоторых раненых срочно осмотрел врач.

Я дал немного бинтов и лекарств, пообещал завтра же быть в Альбинске.

Медсестры уехали, а я еще долго стоял у окна, провожая их взглядом.

— Ну, доктор, удивил… — Даниил Абакумович развел руками. — Кажется мне, стрела Амура попала прямо в цель, а?

Я не ответил, а про себя подумал, что он, пожалуй, прав.

На следующий день, собираясь в Альбинск, поймал себя на мысли, что хочу поскорее встретиться с Марией. И окончательно понял, что влюбился, влюбился впервые в жизни… Вот так, в образе черноглазой курносой девушки, партизанской медсестры, пришла ко мне моя судьба.

В Альбинск мы приехали вместе с Алексеем. Мария была рада нашему приезду, сразу новела к раненым. Признаться, судя по ее вчерашнему рассказу, я рассчитывал увидеть запущенных раненых, которые в ожидании самолета изнервничались, извелись… Однако мне представилась совсем другая картина. Раненые были хорошо досмотрены, повязки у них свежие, аккуратные, сделанные умелыми руками. Сами партизаны — веселые, бодрые.

Когда я спросил у раненых, не надоело ли ждать самолет, они дружно ответили, что нет, не надоело. А некоторые прямо заявили, что у них дела идут на поправку и, может быть, нет смысла вовсе увозить их на Большую землю.

— У нас же сестрица, что доктор, — говорили они и прямо-таки с нежностью посматривали на Марию. — Сама всех на ноги поставит.

Чувствовалось, что Мария Вежновец пользуется у них огромным авторитетом.

Я осмотрел больных и убедился, что большинство из них все же нуждается в квалифицированной помощи специалистов на Большой земле. Сказал об этом Марии, когда мы пришли в ее крохотную комнатушку, где она жила и где находилась аптечка.

Кстати, порядок здесь был идеальнейший. В аптечке все сверкало белизной, на всех пузырьках этикетки с красиво выведенными от руки названиями лекарств. Выстиранные бинты аккуратно свернуты, уложены отдельной стопкой.

Я вообще очень настороженно отношусь к неряшливым людям, они мне просто несимпатичны. А любой факт неаккуратности со стороны медицинского работника считаю просто нетерпимым. И тогда был уверен, а сейчас тем более, что неряшливость и служение медицине несовместимы.

После осмотра больных Мария угостила меня чаем, для которого заваркой служил душистый липовый цвет. Мы разговорились, понемногу скованность друг перед другом прошла. Я рассказал о том, как попал в партизаны, она в свою очередь поведала о себе.

Родилась Мария на Полесье в деревне Протасы Паричского района. Родители одними из первых вступили в колхоз. Шли годы, артель крепла, набирала силу, стала одной из передовых в районе. Пришел достаток и в каждую колхозную семью. Старшего брата Григория и Марию направили учиться. Григорий стал кадровым командиром, Мария окончила школу медсестер в Бобруйске и осталась работать в одной из городских больниц. Здесь ее и застала война.

Когда немцы подошли к городу, Мария решила уйти к родным. Первое время помогала матери по хозяйству, а когда, вырвавшись из окружения, вернулся домой Григорий, собрали семейный совет.

— У вас мне оставаться нельзя, — заявил Григорий. — Придут немцы, тогда и мне и вам не миновать смерти. Уйду в лес, буду партизанить…

Мария ушла вместе с братом. Сначала партизанили небольшим отрядом, который состоял из нескольких местных жителей и военнослужащих, избежавших плена. Потом отряд вырос, влился в бригаду, которой командовал один из первых среди партизан Герой Советского Союза Федор Илларионович Павловский.

Немцы каким-то образом узнали, что Григорий и Мария в партизанах, решили выместить свою злобу на родителях. Первым был расстрелян отец Леонтий Афанасьевич. Мать и младшую сестру Пашу решили пока не трогать. За домом была налажена слежка. Фашисты надеялись, что рано или поздно Григорий с сестрой обязательно навестят родных.

На смерть отца партизан командир отряда ответил новыми ударами по врагу. Тогда немцы направили в деревню Протасы большой карательный отряд. Приближавшуюся колонну первой заметила Паша. Испуганная, в слезах, прибежала она к матери, стала звать в лес.

— Ты беги, дочка, беги! — ответила Пелагея Афанасьевна, прижимая к груди Пашу. — Во-он туда. Там брат твой. — Она показала направление, где нужно было искать Григория. — А я здесь останусь. Меня, старую, немцы не тронут.

Паша отбежала, спряталась в сарай к соседке и оттуда через щели в бревнах стала наблюдать за улицей.

А фашисты приступили к своему варварскому, заранее продуманному плану. По списку, составленному предателем, они стали собирать в хату Михеда Голуба всех жителей. Туда же привели и мать Марии. Завернули руки за спину, привязали к обозной повозке, приказали смотреть на хату Михеда, куда пригнали уже двадцать четыре семьи.

Потом немцы заперли дом, облили его со всех сторон бензином и подожгли. Всех, кто пытался выскочить из пламени, расстреливали из автоматов… Вскоре вопли и крики несчастных затихли.

Когда Паша выбежала из сарая, немцы, сотворив свое гнусное дело, уже уходили из деревни. Они гнали перед собой отобранный у жителей скот, а за последней повозкой шла мать Паши. Ее подгонял кнутом фашист.

Паша больше не видела матери. Судьба этой женщины стала известна лишь через несколько дней. Пелагею Афанасьевну привели в Паричи, на первом же допросе страшно избили. Фашисты хотели узнать, где прячется сын — «бандит» Григорий. Мать молчала. Ее начали снова бить. Тогда она схватила со стола тяжелую чернильницу и запустила ею в немца. Пелагея Афанасьевна надеялась, что это ускорит развязку. Но палачи еще долго издевались над своей жертвой. Они выкололи ей глаза, отрезали уши и только после этого повесили во дворе комендатуры.

Паша убежала в лес. Она разыскала брата и сестру, рассказала им о трагедии, которая совершилась в деревне у нее на глазах. Тогда же Григорий и Мария поклялись мстить врагу, пока будут живы.

Вот какую историю поведала мне Мария в тот день. Долго еще был я под впечатлением этого страшного рассказа, долго в глазах стояла картина издевательств над невинными людьми.

Мария стала мне как-то особенно дорога. Тогда же я твердо решил, что буду просить ее руки.

Вернувшись в бригаду, пошел к Даниилу Абакумовичу.

— Знаешь, — сказал ему, — не могу без Марии! Запала мне в сердце эта дивчина. И если бы она согласилась выйти за меня замуж…

— Ты все хорошо обдумал? — перебил Даниил Абакумович. — Брак, дорогой, дело серьезное. Помнится, еще Маркс сказал, что никто не принуждает к заключению брака, но всякий, коль ступил на этот путь, должен подчиняться его законам. Так что…

— Я все обдумал, — ответил я. — Намерения мои чистые и серьезные.

— Ну, тогда… Благословляю. — Он встал, крепко обнял меня. — Можно свадьбу сыграть.

— Шутишь! — не поверил я. — Какая здесь свадьба…

— Вовсе не шучу, — возразил он. — Сыграем свадьбу, даю слово. Нашу, партизанскую!

И хотя слова его окрылили меня, я все же понимал, что до свадьбы еще очень далеко. Так оно на самом деле и оказалось.

Вскоре нам сообщили, что вот-вот должен прилететь с Большой земли самолет, а потом указали и точный срок. За день до его прилета я снова побывал у Марии. Все ее раненые оказались в хорошем состоянии, ухаживала она за ними очень заботливо. Я осмотрел раненых, вместе с Марией сделал им последнюю перевязку, потом она позвала меня в дом перекусить.

Вот тогда-то и состоялся у нас тот самый важный для меня разговор, о котором думал денно и нощно. Я сказал Марии, что люблю ее, не могу без нее и прошу ее руки.

Мария покраснела, опустила глаза, задумалась.

— Вот что, Ибрагим, — ответила она наконец. — Давай немного подождем. Все это так неожиданно… Мне нужно посоветоваться с братом, с сестрами. И вообще… Я не знаю… Война…

Короче, в тот день она не сказала ни да ни нет. И уехал я от нее не то чтобы вконец расстроенный, но а не очень радостный. Ведь когда ехал в Альбинск, все же в глубине души надеялся на определенный положительный ответ.

Мы с Марией стали переписываться. К нам в штаб часто приезжали связные из бригады Павловского, и через них я каждый раз передавал письмецо Марии. Потом с нетерпением ожидал ответа.

Переписка наша продолжалась несколько месяцев. За это время я окончательно убедился, что Мария — моя судьба. Почти в каждом письме я просил ее дать окончательный ответ. Хотя ее письма были очень теплыми, она долго не решалась сказать «да». Наконец в одном из писем сообщила, что согласна на наш союз. Я был, как говорят, на седьмом небе от радости. С письмом Марии в руке помчался к хате, где находился Павловский, приехавший по делам в штаб соединения. Вбежал в дом, одним духом выпалил:

— Федор Илларионович, женюсь!

— Да? — удивленно и несколько насмешливо протянул он. — И кто же невеста?

— Замечательная девушка! Мария Вежновец, медсестра из вашей бригады…

— Вот как! Что ж, дело хорошее. Очень рад. Значит, теперь в нашей бригаде будет еще и врач? Вот хитрец!

— Да нет, — говорю. — Я думаю ее к себе забрать, в штаб соединения. Нам как раз нужна медсестра…

— О нет, уважаемый! На такие условия я не согласен. Переходи к нам — и дело с концом. Мы вам такой медовый месяц организуем…

Я помчался к командующему соединением Роману Наумовичу Мачульскому. Рассказал ему про свое огорчение, про то, что Павловский не отпускает Марию к нам в штаб соединения.

— Ладно, — после некоторого раздумья решил Роман Наумович. — Вот завтра будет у меня Павловский, поговорим.

На следующий день я уже с утра крутился возле штаба соединения. Дождался Павловского, прошел вслед за ним в хату, где размещался штаб.

Роман Наумович пригласил нас с Павловским сесть, улыбаясь одними глазами, обратился к Федору Илларионовичу:

— Вот какое дело случилось, комбриг… Влюбился наш доктор, понимаешь. Насколько я знаю, с тобой ведь тоже когда-то такое случалось, а?

— Было дело, — улыбнулся Павловский. — Да ведь я не против, Роман Наумович. Пусть женятся на здоровье, живут, как говорится, в мире и согласии. Мы им уже и комнатку в одной хате присмотрели…

Он продолжал гнуть свою линию. Однако Мачульский стал целиком на мою сторону.

— Вот что, Федор Илларионович, — уже серьезно, без тени улыбки произнес он. — Думаю, в госпиталь действительно нужна медсестра. А Мария Вежновец вполне подходящая кандидатура. Так что…

— Ясно! — сдался наконец Павловский. — Правда, раньше в таких случаях выкуп полагался…

— А насчет этого ты уже сам с доктором договорись. Уверен, что он тебе любой выкуп заплатит. — Роман Наумович снова улыбнулся.

Я поблагодарил обоих, выбежал из хаты.

Теперь нужно было поскорее перевезти Марию к нам. Но, как на беду, срочных дел оказалось невпроворот, и за Марией я выехал лишь спустя несколько дней. Рано утром вызвал Жоржа, приказал:

— Запрягай быстрее повозку! Едем за невестой.

— Якши! Якши! — обрадовался Жорж и побежал к сараю, где стояли наши госпитальные лошади.

Жорж был татарин по национальности, его настоящего имени никто не знал. У нас в госпитале он был санитаром. Мне он очень нравился: энергичный, исполнительный, смекалистый и, что не менее важно, всегда веселый, неунывающий. А я уже говорил, что хорошее настроение для наших раненых было так же важно, как и хорошее лекарство.

— Дорогой доктор, — обратился ко мне Жорж, когда повозка была уже готова. — Может быть, там и для меня есть невеста? Привезем сразу две, а?

— Это уж как повезет, — ответил я. — Погоняй!

И мы помчались.

В Рудобелке быстро разыскали хату, где размещался штаб бригады Павловского. Жорж остался возле повозки, а я вошел в дом. Павловский здесь. Рядом с ним за столом сидели комиссар бригады Семен Васильевич Маханько и начальник штаба Григорий Ильич Барьяш.

— А где же выкуп, доктор? — разочарованно глядя на мои пустые руки, протянул Павловский. — Мы же договорились…

Не понимая, в чем дело, Барьяш и Маханько с удивлением посмотрели на своего командира.

— Знаете вы этого доктора? — обратился к ним Павловский.

— Знаем, — ответили те, все еще недоумевая. — Доктор Друян из штаба соединения.

— Так вот, приехал он нас грабить…

— Что-то ты загадками стал говорить, командир, — не выдержал Григорий Ильич Барьяш. — Может, внесешь ясность?

— Какие здесь загадки! — воскликнул Павловский. — Увозит он у нас медсестру Марию Вежновец. Женится на ней. Куда уж яснее…

— Вот в чем дело! — в один голос воскликнули комиссар и начальник штаба. — А с нами ты посоветовался?

— Да что там советоваться, — смутился Павловский. — Мачульский приказал отдать!

— Ну, тогда понятно! — протянул Маханько. — Что ж, действительно выкуп положен.

Он повернулся ко мне.

— Иначе, доктор, и не мечтай о невесте!

Я выбежал из хаты, через минуту вернулся, поставил на стол бутылку.

— О, это дело! — воскликнул Павловский. — Теперь можно такое событие и отметить…

Мы выпили по чарке.

Павловский дал указание срочно разыскать Марию, доставить ее в штаб.

— Да не говори, что доктор приехал, — предупредил он посыльного. Просто скажи, командир вызывает…

Но сохранить в тайне мой приезд не удалось. Неизвестно каким образом весть о том, что я приехал «сватать» Марию, быстро разнеслась по бригаде, и вскоре возле хаты стали собираться партизаны. Каждому хотелось посмотреть на «сватовство», такое в бригаде совершалось не часто.

Прибыл посыльный, доложил Павловскому, что сейчас Мария приехать не может, она в лесу в гражданском лагере принимает роды.

— Делать нечего, доктор, потерпи, — обратился ко мне Маханько. — Идем, пообедай с нами.

Сел за стол, но еда не шла. Я весь был полон ожиданием встречи.

И вот наконец появилась Мария. Вошла в хату, смущенно опустила глаза, остановилась у порога.

— Ну, молодые… — Павловский поставил нас рядом, вложил руку Марии в мою ладонь. — Поздравляю с законным браком.

— Горько! — неожиданно для нас закричали вокруг.

Делать нечего, я обнял растерявшуюся Марию, потянулся поцеловать. От смущения она вся горела, еще ниже опустила голову, и мой первый супружеский поцелуй пришелся не в губы, а куда-то в подбородок…

Вскоре мы втроем покидали гостеприимную Рудобелку. До самого леса нас провожала большая группа партизан. Потом тепло распрощались, и вот деревня исчезла за соснами…

Это все произошло 12 апреля 1943 года.

А недавно мы с Марией отпраздновали тридцатилетие нашей супружеской жизни. За все эти годы всякое бывало: и трудно нам приходилось, иной раз очень трудно, и радости были, и горести. Но всегда мы чувствовали поддержку друг друга, всегда приходили один другому на помощь. Партизанский брак наш оказался прочным, на всю жизнь.

С приходом Марии положение в нашем госпитале значительно улучшилось.

Уже одно то, что за ранеными стала ухаживать женщина, добрая и чуткая медсестра, положительно сказалось в госпитале. Раненые стали быстрее поправляться.

Мария взяла под свой контроль нашу госпитальную аптеку, навела там образцовый порядок. С помощью санитаров и местных жителей она сумела за короткое время значительно пополнить ее за счет лекарств, приготовленных из растений. Она же ассистировала мне при операциях, помогала во время амбулаторных приемов больных, ухаживала за группой сыпнотифозных. И не однажды я ловил себя на мысли: как мог столь долгое время жить и работать без нее! Теперь мне это казалось невозможным.

Через несколько дней к нам приехал брат Марии Григорий. Я видел его впервые. Он произвел на меня самое хорошее впечатление. Небольшого роста, крепкого сложения, лицом очень похож на сестру. Держался просто, но в то же время как-то замкнуто, сосредоточенно. Казалось, его гложет какая-то очень тревожная мысль. Потом выяснилось, что так оно и было.

Григорий вывел Марию на улицу, о чем-то долго с ней разговаривал. Вернулась она в хату расстроенная, заплаканная.

— Что случилось? — бросился я к ней. — Несчастье?

Она молча кивнула, потом, немного успокоившись, рассказала следующее.

В Протасах, родной деревне Марии, немцы разместили гарнизон. Отсюда гитлеровцы стали делать вылазки в соседние села, бесчинствовать, грабить местное население. Партизаны решили положить этому конец. Разгромить вражеский гарнизон Павловский поручил отряду Григория, и тот стал готовиться к операции. От местных жителей он узнал, что очередной налет каратели готовят на деревню Шкаву. Вот здесь и было решено дать бой врагу.

На разведку в деревню послали Пашу. Командир решил, что худенькая, щуплая девочка четырнадцати лет ни у кого не вызовет подозрений. Паше были даны соответствующие инструкции, и она отправилась в путь.

Но Пашу узнал какой-то предатель, ее схватили. Девочку повезли в Паричи. Две недели издевались над ней фашисты, страшно били, истязали, но юная партизанка не промолвила ни слова. Враги так и не добились от нее признания, где располагается отряд Григория. Полуживую, ее бросили в подвал, который находился в Протасах, куда девочку привезли для окончательной расправы. Перед тем как захлопнуть дверь подвала, один из полицейских пригрозил:

— Не признаешься — повесят тебя завтра…

Григорий не находил себе места. Он терзался страшными угрызениями совести, считал, что во всем, что случилось с Пашей, виноват он один. Когда он доложил обо всем Павловскому, тот принял немедленное решение: сделать внезапный налет на Протасы, освободить там заключенных, в том числе и Пашу. Руководить операцией было поручено Григорию.

Бой длился недолго. Атака партизан была неожиданной, всесокрушающей. Вражеский гарнизон был разбит наголову. Пока партизаны добивали гитлеровцев, Григорий нашел подвал, где томились узники, сбил замок. И вот Паша у него на руках, страшно избитая, измученная, но живая. Вместе с другими узниками она оказалась на свободе.

Григорий привез Пашу к нам в госпиталь. Когда я осмотрел ее, ужаснулся: все тело девочки было в свежих, кровоточащих рубцах. Несколько недель настойчивого лечения и заботливого ухода понадобилось нам с Марией, чтобы снова поставить девочку на ноги. Лечили мы ее лекарствами, которые готовили из самых различных целебных трав Полесья. Мария умела их готовить как никто другой.

Понемногу Паша стала поправляться, подниматься с постели, ходить. А вскоре даже стала помогать Марии выполнять ее обязанности медсестры. Она очень легко и, я бы сказал, как-то радостно перенимала у нее опыт, обучалась науке оказания первой помощи раненым.

Так неожиданно для самих себя мы заполучили еще одну медицинскую сестру. Паша стала санинструктором в отряде брата, куда вернулась после выздоровления.

Профессию медицинского работника Паша полюбила на всю жизнь. После войны она окончила в Бресте фельдшерскую школу и вот уже более 20 лет работает медицинской сестрой в Гомельском госпитале для инвалидов Великой Отечественной войны.

Мария постепенно становилась незаменимым помощником во всех моих врачебных делах. Постоянно присутствуя при операциях и перевязках, при обходах раненых и больных, она стала понимать меня с полуслова. Мария безропотно переносила все тяготы жены партизанского врача, которому иной раз приходилось значительно тяжелее, чем рядовому партизану.

Вырвавшись из блокады в районе деревни Тышкевичи, все мы едва держались на ногах. После нескольких бессонных ночей, нечеловеческого напряжения, которое перенес каждый, все мы мечтали об одном — поскорее добраться до какого-нибудь укромного уголка, отдохнуть, отоспаться. Об этой долгожданной минуте отдыха мечтали и мы с Марией. Но едва добрались до хаты, которую нам отвели, как заявился комбриг. Был он взволнован и расстроен.

— Ибрагим Леонидович, нужна твоя срочная помощь! — обратился он ко мне. — Только что в лесу на мине подорвался 14-летний мальчик. Кроме тебя, никого из врачей поблизости нет…

Превозмогая страшную усталость, я поднялся, стал одеваться. Ни слова не говоря, начала собираться в путь и Мария. Она деловито укладывала в санитарную сумку все, что осталось у нас от хирургического инструмента и медикаментов: большую часть всего этого мы утеряли ночью, когда перебирались через канал.

— Ты куда? — удивился я. — Отдыхай! Ведь едва на ногах стоишь…

— Как же ты без меня, — просто и спокойно ответила Мария. — Нет уж, лучше вместе.

Мы пошли вдвоем.

Мальчик был жив, но находился в крайне тяжелом состоянии. На уровне средней трети левой голени типичная травматическая ампутация: нога висит на одной коже, из раны торчат открытые концы обеих костей голени, разрушен сосудисто-нервный пучок. Выше раны наложен примитивный жгут. Общее состояние мальчика плохое: резкая бледность, связанная с большой потерей крови, тело покрыто холодным потом. Пульс хотя и ритмичный, но очень слабого наполнения.

Мы с женой переглянулись: необходима срочная операция. Но как и чем ее делать? Наркоза нет, ампутационная пила наша, шелк, хирургические иглы — все это было в ящике, который покоится где-то на дне канала.

— Надо что-то придумать, Ибрагим, — вполголоса проговорила Мария. Если мы сейчас же не сделаем ампутацию, мальчик погибнет.

Я понимал это не хуже ее.

— У вас есть какая-нибудь пила? — обратился я к хозяйке дома.

Она выбежала в сени, вскоре вернулась и протянула мне самую обычную садовую ножовку.

— Только такая.

— Давайте!

Я попросил хозяйку принести немного льняных ниток, иголку. Вместе с пилкой все это хорошенько прокипятил. Мария тем временем занималась раненым, готовила его к операции. В качестве обезболивающего решили использовать крепкий самогон, как делали уже не однажды.

И вот мальчик уснул. Я приступил к операции. Мария мне ассистировала и делала это, как всегда, умело.

Обработав самогоном и йодом операционное поле, обложил его прокипяченными простынями. Затем сделал круговой разрез кожи. Сосуды перевязал льняными нитками, а сохранившуюся ампулу новокаина использовал для обработки нерва перед его рассечением… После того как отпилил кости, на мышцы и кожу наложил временные швы, с наружной и внутренней поверхности вставил тонкие марлевые выпускники.

Мальчик был спасен. Уверен, что успехом этой операции я больше чем наполовину обязан Марии, ее квалифицированной помощи.

Наконец мы получили возможность немного отдохнуть после бессонных ночей блокады. Спать легли здесь же, в доме, где за пологом из старенького выцветшего ситца лежал раненый мальчик. Уснул я крепко, даже не слышал, как ночью Мария несколько раз поднималась, проверяла состояние раненого.

Верность долгу, ненависть к врагу привели к нам в партизаны медицинскую сестру Ксению Семеновну Огур. Медицинское училище она закончила перед самой войной, заставшей ее в родной деревне Зорька Глусского района, куда она приехала в отпуск перед поступлением на работу. Защищать Родину ушли четыре ее брата, она осталась при матери-старушке одна. Мария Михайловна была очень больна, Ксения не могла ее покинуть. Когда в деревню пришли немцы, она стала выполнять вместо матери разные работы по приказанию старосты.

Помню, как пришла Ксения к нам в партизаны. Произошло это так.

Взрывом гранаты была ранена группа наших партизан. В хату, где лежали раненые, прибежала девушка, обратилась ко мне:

— Я медицинская сестра. Чем могу быть полезна?

Всю ночь Ксения помогала мне обрабатывать раны, делать перевязки. А утром, когда я сказал, что она свободна, заявила:

— Никуда я от вас не уйду! Зачисляйте в отряд.

Ее закрепили за отрядом имени Воронова, в котором командиром был Виктор Яковлевич Хорохурин. Здесь она пробыла до самого соединения с частями Красной Армии.

Ксения Семеновна оказалась хорошей медицинской сестрой, чутким и отзывчивым человеком. Ухаживая за сыпнотифозными больными, она не убереглась, сама заболела тифом. Мы вылечили ее, снова вернули в строй.

Теперь Ксения Семеновна работает медсестрой в одной из больниц Гомеля.

Трудно передать словами все то, что пережила Тоня Семенчук еще будучи 16-летней девочкой.

В один из январских дней 1942 года в деревню Парщаха, где Тоня жила со своими родителями, ворвались фашисты. Они стали выгонять из домов стариков, женщин, детей, собирать их на площадь. Молодых девушек, в том числе и Тоню, немцы выделили из толпы, отвели в сторону. Остальных согнали в телятник, наглухо закрыли дверь. Тех, кто пытался выпрыгнуть через окно, гитлеровцы расстреливали из автоматов и пулеметов. Они облили сарай бензином и подожгли. Вместе с другими у Тони на глазах сгорели ее мать, отец, родственники.

После расправы с жителями деревни фашисты погнали девушек в Осиповичи. Полицаи, которые их конвоировали, сказали, что всех увезут в Германию.

Девушки решили бежать. Когда их гнали через лес, они по сигналу Тони бросились врассыпную. Много их, молодых, было убито, но некоторым удалось спастись, в том числе и Тоне Семенчук. Неделю блуждала по лесу, искала партизан. Наконец попала в расположение бригады Алексея Шашуры. Партизаны тепло приняли ее, накормили, затем переправили в отряд имени Ворошилова, где был ее родной брат Николай. Здесь Тоня прошла курс специальной подготовки, стала медицинской сестрой, помогала врачам ухаживать за ранеными и больными.

Добрая, отзывчивая по натуре, она вскоре завоевала большую популярность среди партизан бригады. Они не называли ее иначе как «сестричка».

Брат Тони Николай был в отряде командиром группы подрывников. Со своими хлопцами он спустил под откос не один эшелон врага. Но не только этим прославился, а еще и тем, что с каждого задания обязательно приносил что-либо из медикаментов. При выполнении любой операции партизаны никогда не забывали «проверить» санчасть врага. Они уносили с собой нужные медикаменты, перевязочный материал, хирургический инструментарий. Все добытое в боях Николай отдавал Тоне, а она передавала это нам, врачам.

Отгремели залпы войны, вся семья Семенчуков вернулась к мирной жизни. Все трое — Николай, Тоня и брат Женя — окончили высшие учебные заведения, стали работать в разных отраслях народного хозяйства. Николай Антонович директор Гомельского железнодорожного техникума, Антонина Антоновна ответственный работник областного отделения Государственного банка в Гродно. Евгений Антонович — научный работник, доцент университета в Гомеле.

Большой любовью среди партизан пользовалась медсестра Александра Сергейчик (по мужу Каткова). Тихая, незаметная в мирной обстановке, она перевоплощалась во время боя. Становилась настоящим солдатом, которому неведомы страх и колебания. Под пулями врага она спасала раненых, оказывала им первую помощь, выносила с поля боя.

Особенно отличилась Шура во время «рельсовой войны», когда по приказу с Большой земли все партизанские соединения одновременно приступили к подрыву железнодорожных путей в тылу врага. Тем самым надолго вывели из строя многие километры железной дороги.

Готовиться к этой операции, названной «Концертом», в нашей бригаде начали в августе сорок третьего года. Получив боевое задание от руководства соединением, Владимир Кириллович Яковенко со своим штабом подробнейшим образом разработал все детали предстоящей операции, поставил конкретные задачи перед всеми службами, в том числе и перед нами, медиками. В свою очередь врачи бригады провели инструктаж с медицинскими сестрами, санитарными работниками. После этого все медики были распределены по партизанским отрядам бригады.

20 сентября в отрядах был отдан приказ о выходе на задание. Настроение у всех было боевое, приподнятое. Нашей бригаде для подрыва был выделен участок железной дороги между станциями Осиповичи и Татарка на железнодорожной линии Бобруйск — Минск. Сто километров от нашей базы до железной дороги необходимо было пройти за двое суток. Рано утром мы тронулись в путь.

Первые сутки пути прошли без происшествий. Отдохнув несколько часов, двинулись дальше. К вечеру второго дня стал накрапывать дождь, который потом превратился в настоящий ливень. Мы промокли до нитки, но темп движения не замедлялся. Вели бригаду разведчики из здешних жителей, которые хорошо знали местность. Однако в обстановке проливного дождя даже они почувствовали себя неуверенно: то и дело останавливались, сверялись с картой, компасом.

Положение усложнилось, когда наступила ночь. Идти по бездорожью становилось все труднее, нужно было двигаться совершенно бесшумно и в то же время не снижать темп ходьбы. Иначе мы рисковали попасть к назначенному месту с опозданием, сорвать выполнение задания, назначенного на 22 сентября.

Вот наконец и торфяные карьеры, начинавшиеся, по рассказам наших проводников, неподалеку от станции Татарка. Они глубокие, обрывистые. Тропинка между ними оказалась залитой дождем и превратилась в грязное месиво, в котором мы утопали по колени. Держась друг за дружку, мы продолжали продвигаться вперед.

И вдруг — крик впереди. Колонна остановилась, командиры подразделений ушли вперед выяснять, что случилось. Оказывается, оступился и упал в карьер начальник штаба нашего отряда Иван Шаповалов. Он стонал и охал в темноте где-то глубоко внизу. Появились веревки, к Шаповалову спустили одного из партизан и с его помощью извлекли Ивана из карьера. К счастью, он отделался лишь ушибами. Шура Каткова в темноте наощупь оказала ему первую помощь. Мы двинулись дальше.

Когда до железнодорожного полотна оставалось не более километра, была дана команда проверить готовность личного состава к выполнению задания. И вот здесь-то возникло одно непредвиденное осложнение. Оказалось, что, несмотря на все принятые меры, у всех промокли спички, поджечь бикфордов шнур нечем.

Выполнение задания пришлось отложить. Командование бригадой приняло правильное решение: немедленно отойти к ближайшей деревне, за день привести себя в порядок, потому что все мы были вконец измучены трудным переходом. Специальные гонцы должны были за это время достать необходимое количество спичек.

Так и сделали. Пользуясь темнотой, отошли к ближайшей деревне, здесь расположились на привал. День отдыхали, готовили подрывные заряды, а с наступлением ночи направились к своему участку железной дороги.

Я в ату ночь оставался при штабе бригады, который расположился примерно в полукилометре от железной дороги. Наступили тревожные минуты ожидания. Мы настороженно прислушивались, ожидая взрывов. В. К. Яковенко, осторожно подсвечивая фонариком, то и дело посматривал на часы.

— Наши уже возле железной дороги, — вглядываясь в кромешную тьму, вполголоса высчитывал Иван Шаповалов. — Вот они поднимаются по насыпи, вот…

И вдруг огромной силы взрыв оборвал его слова. Сразу же вслед за ним послышались пулеметные и автоматные очереди.

Мы вскочили, бросились в ту сторону, откуда раздался взрыв. Было ясно: произошло что-то непредвиденное. Даже по самым оптимальным расчетам так быстро партизаны не могли подобраться к полотну и заложить взрывчатку.

Едва пробежали несколько метров, как навстречу из темноты вынырнул боец из отряда Жлобича, срывающимся голосом закричал:

— Наши на минное поле напоролись! Немцы бешеный огонь открыли…

Так вот в чем дело! Скорее на помощь к товарищам!

Когда я подбежал к месту, где произошел взрыв, там уже разгорелся самый настоящий бой. Немцы вели огонь трассирующими пулями — яркие разноцветные стрелы то и дело вспарывали ночную мглу. Потом фашисты пустили в бой минометы и пушки. Железнодорожное полотно пришлось брать штурмом.

Первым, кого я увидел, когда подбежал к минному полю, был командир партизанского отряда Владимир Жлобич. Он лежал на боку, уткнувшись головой в мокрый песок, тихо стонал. Я опустился возле него на колени, достал бинт. Он попытался оттолкнуть меня, проговорил:

— Не надо! Беги, доктор, туда! Там много раненых…

Показал рукой в сторону насыпи и сразу же потерял сознание. Начал выкрикивать команды, какие-то бессвязные слова. У него оказалось несколько осколочных ранений в обе ноги. Я сделал ему перевязку, кто-то из партизан помог мне перенести его на наш временный медпункт. Здесь передал его медсестре, сам снова вернулся на поле боя.

Под прикрытием нашего огня группы подрывников пробрались к рельсам, заложили взрывчатку. И вот в общий гул боя вплелись негромкие, но дружные взрывы — сработали мины партизан. Задание командования было выполнено.

У нас оказались убитые, было много раненых. С первым же выстрелом на поле боя появилась медсестра Александра Каткова. Пренебрегая опасностью, она оказывала первую помощь раненым, на себе переносила их подальше от железной дороги, в лесную лощину, где я развернул походный медпункт. Работала Шура до тех пор, пока сама не была ранена в ногу. Партизаны вынесли ее в безопасное место, я сделал ей перевязку.

Была дана команда отходить. С боем партизаны стали отступать в лес. Раненых несли на импровизированных носилках.

И вот наконец все в лесу. Выстрелы постепенно утихли, фашисты не осмелились преследовать нас дальше. Теперь можно было сделать привал и осмотреть раненых. Стало светать. С помощью Шуры и санинструктора Михаила Кршки, чеха по национальности, я сменил бинты, снял жгуты, наложил вместо них давящие повязки.

Потом мы двинулись дальше.

Михаил Кршка пришел к нам в бригаду в конце сорок второго года, но лично я познакомился с ним несколько позже — весной сорок третьего.

Произошло это так. Однажды под вечер ко мне в санчасть заявился высокий молодой человек, бледный, с красными от бессонницы глазами. Обеими руками он держался за правую щеку, стонал.

— Спасай, доктор! Совсем погибаю… Зуб!

Я усадил его на топчан, осмотрел зубы. Внешне больной зуб ничем не отличался от здоровых, но малейшее прикосновение к нему причиняло Михаилу жуткую боль. Конечно, в нормальных условиях зуб, наверно, можно было спасти, но в то время у нас в бригаде, кроме зубных щипцов, никакого стоматологического инструментария не было. Этими единственными щипцами приходилось удалять любые зубы: верхние, нижние, резцы и клыки…

— Надо удалять, — сказал я больному.

— Что хочешь делай, только поскорее!

Я дал Михаилу стакан самогона и вырвал зуб. Вскоре ему стало легче, он повеселел. Мы разговорились. Михаил рассказал о себе.

В составе 101-го словацкого полка Михаил Кршка охранял мост через реку Бобрик вблизи станции Капцевичи.

В начале декабря сорок второго года наша бригада получила задание подорвать этот мост. Ночью партизаны вышли на боевую операцию. По сигналу «красная ракета» отряд Далидовича оседлал дорогу Оголичи — Петриков, а отряд Глушакова атаковал немецкий гарнизон разъезда. Бойцы под командованием Жихаря начали разрушать полотно в направлении станции Птичь. Отряд имени Гастелло пошел на штурм дзотов около железнодорожного моста.

Когда партизаны открыли по дзотам огонь, в ответ из них застрочили пулеметы. Но пули летели высоко в небо, не нанося нашим никаких потерь. Вскоре стрельба прекратилась совсем. В отряде недоумевали: неужели враг покинул укрепление? Кто-то из партизан подполз к дзоту, готовый в любую секунду метнуть гранату, распахнул дверь. И вдруг оттуда послышались крики: «Не стреляйте! Мы словаки!»

Словаки решили не поднимать оружия против своих братьев — белорусских партизан. В дзоте их было 18 человек. Они помогли нашим заложить на мосту взрывчатку, вместе с ними отошли от железнодорожного полотна. Вскоре огромной силы взрыв потряс воздух, и 47-метровый мост рухнул в реку Бобрик.

В эту ночь вместе с другими словаками стал советским партизаном и Михаил Кршка. Он хорошо понимал, что в лесах Белоруссии ведет борьбу за честь и свободу своей родины — Чехословакии. Плечом к плечу с белорусскими народными мстителями он мужественно сражался с нашим общим врагом.

После случая с зубом мы подружились с Михаилом Кршкой, частенько встречались, беседовали. А когда Белоруссия была освобождена от немцев, наши пути разошлись. Кршка ушел дальше на запад громить фашистов, я же навсегда остался в Белоруссии. Долгое время ничего не слышал о нем. Но однажды, спустя двадцать лет, когда я уже работал начальником госпиталя для инвалидов Великой Отечественной войны, позвонил Владимир Кириллович Яковенко, в то время председатель Гомельского горисполкома.

— Приезжай немедленно! — веселым голосом произнес он. — Не пожалеешь.

В кабинете председателя кроме самого Яковенко сидели еще трое мне незнакомых людей. Я направился к столу, один из троих обернулся, вскочил:

— Здравствуй, доктор! — воскликнул он. — Ну, теперь я с тобой посчитаюсь за тот зуб, который ты вырвал у меня в сорок третьем…

Он бросился обнимать меня.

Это был Михаил Кршка.

В составе чехословацкой делегации Михаил приехал в Советский Союз. Он решил посетить своих старых друзей.

В тот день мы засиделись в кабинете, вспоминали былые походы, своих партизанских друзей…

Не раз нашим медсестрам приходилось не только оказывать медицинскую помощь раненым под огнем врага, но и самим с оружием в руках сражаться с гитлеровцами. И здесь они также проявляли мужество и героизм.

Ольга Артемовна Беленко в 1938 году окончила фельдшерскую школу в Бобруйске и стала работать медсестрой в гарнизонном госпитале. Когда началась война, сыну Ольги Валерию исполнилось год и два месяца. Как только отец Ольги узнал о начале войны, он сейчас же прислал в Бобруйск за внуком дочерей Анастасию и Марию. Валерия увезли, а Ольга ушла в госпиталь и больше уже домой не вернулась.

С первого дня войны в госпиталь стали поступать раненые. Их беспрерывным потоком привозили из Кобрина, Белостока, Гродно, Волковыска… В начале июля получили приказ эвакуироваться. Все раненые были отправлены на вокзал, погружены в санитарный поезд. Часть медицинского персонала уехала вместе с ними, остальные пешком отправились вслед. В дороге немного отдохнули и двинулись дальше на Рогачев. В Рогачеве помогли местным медикам эвакуировать раненых из городской больницы и направились в Гомель, где разыскали свой госпиталь. Он теперь именовался ВППГ № 45 13-й армии Западного фронта.

Снова нескончаемый поток раненых и операции, операции… Оперировать приходилось даже во время воздушных налетов.

Враг рвался к Гомелю. Оставлять здесь раненых уже было небезопасно, и госпиталь перебазировали дальше в тыл. На новом месте опять начались операции. Их приходилось делать не только бойцам, но и местным жителям, пострадавшим во время вражеских бомбежек.

Никогда не забудет Ольга, как однажды в операционную внесли четырехлетнего мальчика с оторванной у локтевого сустава правой ручкой. Хирург Волошин взял в руки скальпель…

— Дядя, не делай мне больно! — попросил мальчик.

И мужественный врач, не терявший силы духа при любых обстоятельствах, не выдержал, заплакал.

Потом был небольшой городок Трубчевск. Здесь во дворе роддома, где разместился госпиталь, похоронили сотрудники своих товарищей, погибших во время бомбежек: врачей Поваринцина и Бодрова, медицинскую сестру Машеньку Астрахань.

Вскоре Ольгу и еще двух сестер — Нину Котову и Надю Зотикову направили в ближайшую дивизию помочь там эвакуировать раненых. Но туда они не попали. На лесной дороге столкнулись с немцами. Враги открыли огонь, пришлось свернуть в болото, в камыши… Потом голодные, в рваной одежде, в галошах, обмотанных тряпками, под видом беженцев двинулись в родную Белоруссию. По дороге Ольга Беленко и Нина Котова поклялись при первой же возможности уйти в партизаны. И клятву эту обе сдержали.

В родной Козаков Ольга пришла с обмороженными ногами. Долго пришлось лечиться, а когда окрепла немного и стала ходить, узнала, что отец и муж Семен Арбузов давно уже члены подпольной группы. Ольга упросила их принять в эту организацию и ее. Она стала выполнять боевые задания: ходила в Бобруйск, где доставала у знакомых медиков бинты, вату, лекарства. Отец и муж все это переправляли партизанам.

Потом — донос предателя и аресты членов подпольной группы. Вместе с другими были схвачены отец Ольги и муж. Ее почему-то не тронули, предатель не знал, что она тоже связана с партизанами.

Отца при допросе фашисты так избили, что он через несколько дней умер. Мужа вместе с другими подпольщиками расстреляли. Валерий остался без отца.

Однажды, когда Ольга с матерью копали на огороде картошку, на большаке послышалась перестрелка. Женщины бросили лопаты, прокрались к плетню. К ним подбежали несколько знакомых партизан.

— Выручай, Ольга! — крикнул один. — Командир наш в голову ранен…

Не колеблясь ни секунды, Ольга бросилась вслед за партизанами на дорогу.

Командира Грохотова перенесли в ближайшую хату. Он был без сознания. Ольга обработала рану медикаментами из запасов, которые хранила дома, сделала перевязку, дала раненому укол камфоры. Затем подготовила командира к перевозке: попросила у соседей подушку, несколько байковых одеял. Повозку замаскировали сеном и отправили в путь. Она благополучно миновала все вражеские кордоны. Раненый был доставлен в отряд.

А ночью в окно постучались. Ольга вышла на крыльцо. Сосед, который только что вернулся из Продвина, где размещался вражеский гарнизон, сообщил:

— Бежать тебе надо, Ольга! Кто-то рассказал фашистам, что ты спасла партизана. Попадешься, расстреляют тебя.

В ту же ночь Ольга покинула Козаков. Долго скрывалась в Бобруйске, а когда рискнула снова показаться в родной деревне, попала, как говорят, «из огня да в полымя». Утром в деревню нагрянули каратели. Всех жителей выгнали на улицу, собрали возле кузницы и стали по одному расстреливать. Убивал эсэсовец — высокий белокурый офицер с мертвыми стеклянными глазами. Ради такого торжественного случая он повязал на шею желтый шелковый шарф. Длинными руками палач мастерски выхватывал из толпы очередную жертву, выводил на дорогу и приставлял к затылку пистолет.

— Это тебе благодарность за помощь партизанам! — говорил он каждому, спуская курок.

— Мамочка, нам дядя тоже будет стрелять в головку? — спросил у Ольги Валерий.

Заливаясь слезами, Ольга прижала сына к груди.

А «дядя» не торопился. После расстрела очередной партии обреченных устраивал перекур. Чувствовалось, что работа для него привычная, такое он делал не однажды…

Настала очередь Оли. Фашист вывел ее из толпы вместе с сыном, взвел курок. И в тот момент, когда он стал поднимать пистолет, в деревню влетел мотоциклист. На полной скорости он подъехал к эсэсовцу, что-то прокричал. Офицер опустил револьвер, отдал короткую команду пулеметчикам, которые все время держали толпу под прицелом, и те стали торопливо грузиться в машину. Полицаи погнали людей в сторону колхозного двора.

Ольга стал ясен замысел фашистов: у них что-то случилось, им нужно было поскорее уходить из деревни и, чтобы ускорить дело, они решили расправиться со всеми жителями сразу — спалить их в колхозном амбаре.

— Сожгут нас! — шепнула Ольга соседям та шеренге. — Надо бежать…

Она первой бросилась в кусты, что густо росли вдоль дороги. За ней последовали остальные. Сзади послышались автоматные очереди, разрывы гранат, но Ольга не оглядывалась. Она просунула сына в дыру в плетне, протолкнула туда же сестренку Надю, протиснулась сама. За плетнем упали в кучу картофельной ботвы. Над головой густо свистели пули, рядом разорвалась граната… Потом они услышали, как совсем близко прогудела машина, прострекотал мотоцикл.

Долго еще лежали они в копне ботвы, а когда осмелились выползти, в деревне стояла жуткая тишина. Ольга отдала Валерия Наде, сама пошла вдоль плетня. Услышала, как кто-то стонет между грядками, бросилась туда. Нагнулась и узнала двоюродную сестру Серафиму Коршак. У нее была раздроблена нижняя челюсть — фашист стрелял в упор. Ольга сняла с себя кофту, разорвала на ленты, сделала раненой перевязку. Отвела сестру в хату, уложила на кровать, опять побежала к плетню.

И снова, едва сделала несколько шагов, наткнулась на соседку Людмилу Болбас. Ранена в ноги, повреждены обе коленные чашечки. Сделала Людмиле перевязку, перетащила поближе к хатам. И опять на огороды. На этот раз по стонам нашла мать своей подруги Надежду Хорошун. Женщина была ранена в правое бедро. Перевязала, попробовала перетащить на себе, но беспомощно опустила руки — силы стали оставлять ее.

Ольга поднялась во весь рост, в отчаянии осмотрелась вокруг. И неожиданно заметила, как за огородами у самого леса маячат какие-то силуэты. Смело бросилась туда, и не ошиблась — к деревне подходил отряд партизан. Они шли выручать местных жителей. Теперь стало ясно, почему фашисты столь поспешно оставили деревню — на подходе были народные мстители.

Ольга сразу узнала своих, бросилась к ним:

— Ваня! Влащенко! Трофим! Помогите, родные…

В ту же ночь партизаны собрали оставшихся в живых жителей деревни на площади, предложили уйти в лес. Все, способные носить оружие, влились в партизанский отряд. Вместе с другими окончательно ушла в партизаны и Ольга Беленко. Она стала здесь медицинской сестрой.

Меньше всего думала она об опасности, когда шла на поле боя спасать раненых. Честно и до конца выполняла свой долг партизанского медика. А в дни «рельсовой войны», когда потребовалось мобилизовать все наши силы, Ольга Беленко стала в строй рядовым бойцом. Вот как она вспоминает о той памятной ночи в письме ко мне:

«…Помню, вечером подошли к железной дороге, замаскировались в лесу, а когда стемнело, поползли к полотну. У меня через левое плечо сумка с медикаментами, а на правом — сумка с толовыми шашками. Немцы стреляют трассирующими пулями, в перерывах между выстрелами слышно, как лают овчарки. Рядом ползет политрук роты Нозик. И вдруг — шальная пуля, Нозик не успел даже вскрикнуть. Насмерть. Я ничем уже не могу помочь. Сжимаю покрепче зубы, ползу дальше…

Потом, помню, Никифоров стоит на одном колене на железнодорожном полотне, строчит из автомата, кричит: «Вперед, на железку!». Я бросаюсь к рельсам, выгребаю из-под них песок и камушки, закладываю шашки. Подбегает инструктор, проверяет, правильно ли все сделала, поджигает шнур и бежит дальше… А над головой вспыхивает красная ракета — сигнал к отходу. Кубарем скатываюсь с откоса, бегу к лесу. За спиной всколотнуло землю, упругим ударило в плечи, в голову… Потом после войны часто снилось мне все это.

Часто вспоминаю и «тифозный островок» — двенадцать человек больных партизан и я среди них во всех должностях: няня, медицинская сестра, врач, повар, охрана. Братьев Стася и Ивана Немировичей мне в помощь прислали из отряда уже потом, когда наши «тифознички» стали поправляться… Помню, как в бреду молоденький, почти мальчик, Коля Егоров все звал: «Мама… мама…» Я подходила к нему, клала руку на пылающий лоб, и он успокаивался. И потом, когда уже поправился, все звал меня «мама, мамушка».

А Коля Толстик! Он очень тяжело переносил тиф, все бредил, звал в бой. С каким трудом удалось спасти его от смерти.

Никогда не забуду, как разведчик Карпов, коренастый, сильный, в тифу все порывался вскочить, доложить командиру, что задание выполнено… Спасти его так и не удалось.

А остальные все мои островитяне выздоровели, снова вернулись в отряд. А как я за них переживала! Весь лес на острове облазила, все из-под снега клюкву добывала, потом жаропонижающий напиток делала. А из замороженных листьев медвежьих ушек готовила мочегонное…

Страшно мне было тогда? Да, очень страшно. Но не за себя, а за дорогих мне людей. Ведь была я в то время одна в лесу, на глубоком острове. Наши сражались с немцами далеко, вырывались из блокады. И страшно мне было, что, если придут фашисты, не смогу защитить их, хотя давно уже решила, что буду сражаться до последнего патрона, до последней гранаты…»

Вот о чем написала мне Ольга Беленко в своем письме. Сейчас эта замечательная женщина на пенсии, живет в городе Николаеве.

И таких героинь, как Ольга, было у нас в отрядах немало.

В начале сорок четвертого года медицинское обслуживание раненых и населения у нас значительно улучшилось. Решающую роль сыграла, конечно, помощь с Большой земли, которая к тому времени стала регулярной. Положительно сказался и наш возросший опыт, богатая практика ведения партизанской войны. Во всех бригадах постоянно функционировали госпитали, мы подготовили к тому времени достаточное количество медицинских сестер, санитарных инструкторов. Только по нашей бригаде было обучено девятнадцать медицинских работников. Среди них такие замечательные медсестры, как Ольга Груздева, Прасковья Козырева, Клара Чайковская, Татьяна Алябьева, Надежда Мельникова и многие, многие другие. К тому же мы уже располагали некоторым набором инструментария, не чувствовали, как в первое время, острой нехватки медикаментов, стерильных материалов. Теперь появилась возможность проводить и довольно сложные хирургические операции.

И тем не менее бывали случаи, когда врачи оказывались бессильны, беспомощны в спасении жизни тяжелораненым. Вот об одном из них я и хочу рассказать.

Произошло это во время боевой операции по разгрому гитлеровского гарнизона в деревне Макаричи Стародорожского района. В том бою погиб мужественный партизан Алексей Сивец. Об этом хорошо рассказал в книге «На оккупированной земле» Владимир Кириллович Яковенко. Здесь я добавить ничего не могу, хочется лишь осветить эту страничку нашей партизанской жизни с медицинской, так сказать, точки зрения.

Готовились мы к боевой операции очень тщательно. Участвовать в ней должно было несколько бригад. Гарнизон фашистов насчитывал более 300 солдат и офицеров, которые были укрыты в дзотах. Бой предстоял жестокий. Вот почему медицинскому обеспечению командование уделило очень большое внимание. Вместе с боеспособным костяком бригады к месту сосредоточения подтянули почти все медицинские силы.

К исходным позициям добрались без каких-либо серьезных осложнений. Расположились на короткий отдых, а штурмовая группа во главе с опытным командиром Виктором Хорохуриным тем временем вышла вперед. Затем к деревне начали подтягиваться и остальные. Медики по распоряжению командира бригады остались возле командного пункта, где был оборудован медпункт.

В полночь к нам донеслись взрывы гранат, послышался массированный пулеметный и автоматный огонь. Бой начался. Стали прибывать посыльные, которые докладывали, что пока все идет по задуманному плану, операция осуществляется успешно. Потом появились раненые. Они приносили с собой неутешительные вести. Оказывается, на пути штурмовой группы находились два замаскированных дзота, из которых враги открыли прицельный заградительный огонь. Партизаны были прижаты к земле, они теряли один из главных факторов успеха — внезапность. Немцы на отдельных участках перешли в контратаку.

Положение спас Алексей Сивец. Рискуя жизнью, под ураганным огнем врага он подполз к дзоту, метнул связку гранат. Дзот замолчал навсегда. Партизаны поднялись в атаку. Но сам Алексей был смертельно ранен. Товарищи вынесли его из-под огня врага, доставили в зону командного пункта, где располагалась наша санчасть.

Я спешно произвел осмотр. Раненый находился в крайне тяжелом состоянии. Он был весь в крови, пульс едва прощупывался. Обширные рваные раны на разных участках тела говорили о том, что фашисты применили разрывные пули. Алексей был без сознания.

Когда я начал делать перевязку, оказалось, что помимо всего прочего у Алексея поврежден спинной мозг. С такого рода ранениями раньше я никогда не имел дела и обратился за помощью к доктору Воробьеву — врачу из соседнего партизанского отряда, опытному хирургу, до войны работавшему в одной из клиник Минска. Он осмотрел раненого, сказал:

— Пока перевяжите. Кончится бой, вывезем его в госпиталь, произведем более радикальное вмешательство.

Так и сделали. Когда, разгромив врага, двинулись в обратный путь, мы уложили Алексея на повозку, соблюдая все необходимые предосторожности, и повезли. В первой же деревне, которая попалась нам на пути, занесли раненого в хату, внимательно осмотрели. Здесь же более тщательно обработали раны, сделали повторные перевязки. Повреждение спинного мозга подтвердилось. Кроме того, было обнаружено проникающее пулевое ранение в брюшную полость. Конечно, в данном случае необходимо было произвести лапаротомию (чревосечение) с целью ревизии органов брюшной полости. Но в наших условиях мы не могли этого сделать. Ограничились тем, что наложили стерильную повязку. Нужно было двигаться дальше. Решили при первой же возможности отправить Алексея на Большую землю, а до отправки попытаться все же сделать лапаротомию в госпитале.

Снова положили раненого на повозку. Едва тронулись в путь, как он стал жаловаться на боли в животе. Мы остановились, бросились к нему. Живот быстро увеличивался в размерах, боль усиливалась. Очевидно, там была повреждена аорта. Под действием артериального давления нарушенный участок крупного сосуда прорвало. Началось обильное внутрибрюшное кровотечение.

Самое обидное то, что мы были совершенно беспомощны и ничем не могли помочь раненому. Для этого у нас не было никаких возможностей.

Через несколько минут Алексей скончался.

Смерть отважного партизана тяжело переживалась всем личным составом бригады. Все хорошо знали Алексея, любили его за веселый нрав, товарищество, за смелость и отвагу. С почестями он был похоронен в деревне Славковичи.

Если в первое время нашей врачебной деятельности в партизанах мы ограничивались только обработкой ран, то постепенно диапазон хирургических вмешательств расширялся. Теперь мы все реже прибегали к ампутациям. Если устанавливали, что сосудисто-нервный пучок не поврежден, пытались сшивать мягкие ткани. Создав нужную иммобилизацию, добивались сохранения конечности.

Вспоминается такой случай. В конце 1942 года во время бомбежки деревни Лясковичи осколком в руку ранило трехлетнюю девочку Ларису Радкевич. У нее была травматическая ампутация пальцев левой кисти. Конечно, в тех условиях реампутация (удаление) раненых пальцев была бы вполне оправданной. Но врач Иосиф Климентьевич Крюк, к которому принесли девочку, решил сохранить пальцы во что бы то ни стало. Проявив большое хирургическое искусство, он сшил пальцы обычной льняной ниткой. Потом потянулись долгие недели лечения, кисть девочки была восстановлена как в анатомическом, так и в функциональном отношении.

Во всех боях, которые нам доводилось вести с врагом, немцы особенно стремились заполучить пленных партизан. Это понятно — с помощью захваченных в плен они надеялись разузнать о местонахождении наших отрядов, чтобы потом внезапным ударом разгромить их. И вот здесь они особую надежду возлагали на раненых. Не раз фашисты предпринимали налеты на обозы с ранеными, но всегда такие вылазки заканчивались для них безрезультатно. Во время этих схваток медицинские работники сражались за жизнь раненых плечом к плечу с бойцами охраны.

Летом сорок третьего года отрядам имени Щорса, имени Кирова и имени Буденного была поставлена задача разгромить вражеский гарнизон в деревне Балашевичи Глусского района. Он был форпостом немцев у партизанской зоны, отсюда, из Балашевич, гитлеровцы то и дело высылали карательные отряды в соседние деревни, куда часто заходили партизаны. Командование соединения решило положить этому конец.

На рассвете июньского теплого утра партизаны атаковали деревню. Захваченные врасплох немцы и полицаи стали отступать. На поле боя осталось тридцать убитых врагов. Среди партизан несколько человек было ранено. Всех их своевременно вынесла с поля боя, оказала первую помощь медицинская сестра Дора Шпаковская. Она же сопровождала повозки с ранеными, когда партизаны, успешно выполнив задание, начали отходить к деревне Устерхи.

Внезапно наш авангард обстреляли, завязался встречный бой. Оказалось, что на пути встали фашисты из глусского и подлужского гарнизонов, которые торопились на помощь своим в Балашевичах. Вооружение у врагов — автоматы и минометы, немцев было теперь значительно больше, чем партизан.

Положение усложнилось. Гитлеровцы стали окружать партизанские отряды, они напали на повозки с ранеными. Вместе с бойцами из охраны и легкоранеными мужественно сражалась и Дора Шпаковская. А когда положение стало критическим, она первой поднялась в контратаку, повела за собой бойцов. Вскоре партизанам подошло подкрепление, враг был отбит.

В двадцать одном бою довелось участвовать мужественной медицинской сестре Доре Иосифовне Шпаковской. В том числе в пяти с частями регулярной немецкой армии. И в каждом вела себя смело, показывала остальным образцы мужества и отваги. Она лично вынесла с поля боя 34 раненых и оказала им доврачебную помощь. В перерывах между боями все силы отдавала уходу за ранеными и больными, помогла нам, врачам, подготовить 14 санитарных инструкторов.

После того как мы соединились с регулярными частями Красной Армии, Дора пошла в военный госпиталь. Продолжает служить медицине и сейчас, работая хирургической сестрой в одной из больниц Бобруйска.

Особенно отличились медики весной сорок второго года, когда фашисты предприняли большую карательную операцию с целью разгрома центра партизанского движения на Полесье — легендарной Рудобелки. Сюда было брошено три батальона гитлеровцев, усиленных танками и самолетами. Враг по численности и вооружению значительно превосходил группировку партизан, защищавших подступы к Рудобелке. Естественно, в этих условиях народные мстители вынуждены были маневрировать, избегая открытых боев, наносить эсэсовцам довольно ощутимые потери неожиданными нападениями с тыла, с флангов. Устраивались засады, минировались дороги, по которым шли враги.

Одна из колонн немцев двигалась из Глуска вдоль железнодорожного полотна по направлению к поселку Октябрьский. На их пути, неподалеку от деревни Ковбики, отряд имени Щорса, которым в то время командовал Устин Никитич Шваяков, устроил засаду. Когда фашисты приблизились, грянул дружный залп. Немцы не ожидали нападения. Они в панике стали разбегаться, потом залегли. С большим трудом гитлеровским офицерам удалось организовать оборону. Завязался бой, который продолжался весь день. И к партизанам, и к немцам подходили подкрепления, которые с марша вступали в бой.

В этом тяжелом сражении Ася Котова вынесла из-под пуль врага пять раненых, всех их доставила в деревню Малын, где расположилась база отряда. Последним она спасала командира отряда Устина Никитича Шваякова. Ранение у него оказалось не из легких. Пуля угодила в правую руку, повредила кости предплечья. Ася оказала ему первую помощь, доставила в деревню.

С того времени прошло около тридцати лет, а Ася Котова продолжает ревностно служить медицине. Она возглавляет Замошский фельдшерско-акушерский пункт Осиповичского района Могилевской области. Не так давно за хорошие показатели на участке ей был вручен ценный подарок — мотоцикл К-750.

Здесь отличился и врач Павел Семенович Слинко. Он заслуживает того, чтобы о нем рассказать подробнее.

Война застала Павла Семеновича на румынской границе в должности зубного врача полка. Пережил он за первые месяцы много: и жаркие бои с фашистами, и горечь отступления, и окружение, из которого выходили поодиночке и небольшими группами.

После долгих скитаний Слинко пришел в родную деревню Каменка Бобруйского района. Здесь же случайно оказались актриса одного из минских театров Мария Григорьевна Бородич и ее приятель Александр Ефимович Коротков. Познакомились, стали часто встречаться, и вскоре выяснилось, что все трое единомышленники, готовы бороться с врагом.

Мария Бородич через свою знакомую, местную учительницу Анастасию Федоровну Шарец, которая была связной у партизан, попросила передать командиру о существовании группы. Устин Никитич Шваяков дал группе первое задание: собирать в Каменке и соседних деревнях информацию о фашистах, запасаться медикаментами и перевязочным материалом.

Это задание группа выполнила, но на Марию Григорьевну обратили внимание гитлеровцы. Командование разрешило ей уйти в отряд. Ночью Слинко и Коротков провели ее в деревню Мочулки, которая находилась в партизанской зоне.

А через несколько дней в окно к Слинко постучали. Услышав условный пароль, он заторопился в сени, открыл дверь. В дом вошли двое из отряда Шваякова.

— Быстрее собирайся, доктор! — сказал один из них. — Забирай свои лекарства, инструменты…

— Надо товарища позвать, — напомнил Слинко.

— Уже предупредили. Сейчас придет.

К утру вся группа благополучно добралась до лагеря.

Первое время, пока отряд был немногочисленным, Слинко довольно часто вместе с другими партизанами ходил на ответственные задания. Особенно запомнился ему бой в октябре 1942 года на шоссе Москва — Варшава в семи километрах от Бобруйска. Длился он несколько часов. Отряд карателей был разбит наголову, но и партизаны понесли большие потери. Был один убитый, пять человек ранено. Всем пострадавшим Павел Семенович оказал необходимую медицинскую помощь, их благополучно доставили в деревню Зеленковичи, где Слинко устроил небольшой лазарет.

Лечение раненых в последующие дни протекало успешно. Четверо быстро поправлялись, лишь один Толик Завертяев все жаловался на боли в правом коленном суставе. Врач стал подозревать недоброе, но окончательный диагноз сам поставить не решился. Пригласил хирурга Василия Хлыстова из бригады Павловского. Тот осмотрел больного и подтвердил подозрения Слинко — газовая гангрена. Единственный выход — ампутация. Стали готовиться к операции, и тут столкнулись с неожиданным: Толик наотрез отказался ампутировать ногу. Как ни уговаривали его врачи, как ни объясняли всю трагичность положения, он остался непреклонен.

Ампутацию пришлось отложить. Стали делать лампасные разрезы и повязки с марганцовкой. Но все оказалось тщетным. Через два дня положение Толика резко ухудшилось, и он скончался.

Этот случай мы всегда приводили в пример раненым, которым предлагалась ампутация. Для окончательного решения больного это имело большое психологическое значение.

С наступлением зимы в отряде было обнаружено несколько случаев чесотки. Никаких лекарств против нее у Слинко не было, и он обратился за помощью ко мне. У себя в соединении к тому времени я уже с успехом применял мазь собственного изготовления. Вот тогда-то я и познакомился с этим замечательным человеком.

Наша санчасть располагалась в деревне Сосновка. И вот однажды заходит ко мне молодой, выше среднего роста, энергичный мужчина. Представился врачом отряда Шваякова. Я пригласил его сесть. Беседовали долго, и к концу разговора у меня о новом знакомом сложилось очень хорошее мнение.

Хотя у нас в то время тоже с медикаментами было не густо, но я дал Слинко немного парашютной ткани для бинтов, мази против чесотки.

Расстались мы очень тепло.

Потом не раз я слышал об этом человеке, мужественном партизане, замечательном враче.

В феврале 1943 года партизаны решили разгромить немецкий гарнизон в деревне Каменка, то есть в родной деревне Слинко. Внезапным налетом враг был разбит, но оказались ранены многие командиры: командир отряда имени Чапаева М.Седик, комиссар отряда П.И.Панкратов, начальник штаба В. В. Маницын, командир разведки Ю. Вечеребин, командир взвода С. Шарец. Врач Слинко с медсестрой Асей Котовой оказали им необходимую помощь, благополучно эвакуировали в отрядный лазарет. Все они поправились, вернулись в строй.

Летом того же года был тяжело ранен в верхнюю треть бедра молодой партизан Ф.Барановский. В опасном состоянии его доставили в санчасть. Слинко с медсестрой Лебедевой и санинструктором Н.Суляевым вели борьбу за жизнь раненого. Ему сделали перевязку с иммобилизацией, наложили шины. К утру Барановского начало лихорадить, он стал бредить. Тогда Слинко пригласил на консультацию хирурга Мышкина. Тот диагностировал газовую гангрену, предложил свои услуги при операции.

Оперировали раненого под наркозом. Сделали длинные лампасные разрезы, тампоны обильно смачивали раствором марганцовокислого калия. Прошла операция успешно. Благодаря хорошему уходу больной поправился, вернулся в строй и продолжал воевать с врагом.

Сейчас Барановский живет в деревне Михайловка Бобруйского района.

Сам Слинко после войны окончил стоматологический факультет медицинского института, работает в Рогачевском районе.