Ключ к разгадке

Глава XXI

— Как вы знаете, я автор многочисленных детективных романов, замысел которых представляет собой долгий путь от совершения преступления до его успешного раскрытия. Комиссар, надеюсь, рассказал вам, что, работая над сюжетами, я не просто гонюсь за сенсациями, но создаю загадочные ситуации и по ходу развития событий предлагаю варианты поиска ключей к разгадке не только читателям, но и специалистам-криминологам.

Я не очень серьезно относился к моим первым романам, поскольку единственной задачей, которую я ставил перед собой, было держать читателя в напряжении от первой до последней страницы. Однако, оценивая их с моей сегодняшней позиции, я должен отметить, что они также представляют собой неплохое учебное пособие.

Возможно, вам не по душе мое хвастовство, поэтому постараюсь пояснить — мне удалось проникнуть в тайные замыслы моих вымышленных героев, и вы, руководители полицейских служб, за плечами которых стоит огромный опыт, поймете, что, основываясь на своем чисто теоретическом опыте, я смог, если не пройти по следу убийцы Ремингтона Кары, то досконально исследовать и нарисовать его психологический портрет.

Факты жизни Ремингтона Кары вам известны. Вы знаете, что это был за человек — жестокий, безжалостный; о его странной жажде крови и необузданных низменных страстях складывались легенды. Такой тип преступника редко встречается даже в истории криминалистики.

Джон Лексман перешел к убийству Вассаларо.

— Теперь я знаю, как все произошло. Среди рождественских подарков я обнаружил револьвер, присланный мне неизвестным почитателем моего таланта. Этим неизвестным был Кара, Оказалось, он планировал это убийство уже в течение трех месяцев. Посылая мне браунинг, он знал, как я отношусь к оружию и что я никогда не возьму его в руки. Я мог забросить револьвер подальше и забыть о его существовании, тогда тщательно продуманный план Кары провалился бы в самом начале.

Но Кара продумал все. Три недели спустя кто-то совершил неуклюжую попытку забраться ночью в мой дом. Взломщик наделал много шума и исчез, разбив окно в столовой. Поскольку мой дом стоит на отшибе, я решил больше не рисковать и положил револьвер в письменный стол, чтобы он всегда был под рукой на случай повторения попытки грабежа. Все логично, не так ли? На следующий день Кара решил в этом убедиться. Он зашел ко мне и выслушал гневную тираду по поводу случившегося. Не могу утверждать, но, по-моему, о револьвере я ничего ему не сказал. И вот через две недели попытка ночного взлома повторяется. Говорю «попытка», так как сейчас я уверен, что все было подстроено с одной целью — заставить меня держать оружие под рукой.

На следующий день Кара вновь наносит мне визит. Естественно, я рассказываю ему о новой попытке взлома, так как этот случай уже стал достоянием гласности, о нем знала жена, слуги…

Затем приходит письмо с угрозами от ростовщика. Совершенно «случайно» Кара при этом присутствует. В тот вечер я оставил его на несколько минут с моей женой наедине и вышел из дома, чтобы найти его шофера. Под каким-то предлогом он зашел в библиотеку, зарядил револьвер, один патрон загнал в ствол, надеясь, что я не нажму на спусковой крючок прежде, чем наведу револьвер на соперника, и положил его на место Конечно, Кара рисковал. Браунинг — оружие автоматическое, выстрелы следуют один за другим при нажатом спускового крючке, а он взвел курок, и, стоило мне неосторожно взять револьвер в руку, весь его замысел мог лопнуть, а я — покончить счеты с жизнью. Что случилось дальше, вы знаете не хуже меня.

Далее Лексман рассказал о суде и приговоре и перешел сразу к побегу из Дартмурской тюрьмы.

— Кара знал, что приговор суда отменен. Ненависть ко мне ослепила его и привела в бешенство. Он не мог смириться с потерей Грейс и решил покончить с нами обоими. Кстати, его замысел в отношении моей супруги уже осуществлялся на деле — он применил против нее весь свой арсенал изощренных психологических пыток.

— Вы не знали, — обратился Лексман к Мередиту, — что через месяц после того, как я попал в тюрьму, какой-то негодяй пришел ко мне в дом, представился как мой коллега по несчастью из Портленда или Уормвуд Скрабз и сказал Грейс, что видел меня. Визиты следовали один за другим. Мерзавцы рассказывали страшные истории, любая из них могла бы разбить сердце самой храброй женщины. Они говорили, что я подвергался избиениям, очень болел, сходил с ума — все было рассчитано на то, что нежное сердце моей любящей жены не выдержит этих пыток.

Таков был замысел Кары — не кнутом, не кинжалом, а злым словом поразить сердце и мозг человека. Когда он узнал через своих агентов, что приговор вот-вот отменят (или догадался об этом), он задумал свой последний план. У него было всего два дня для того, чтобы воплотить его в жизнь.

Через своих подручных он вышел на надсмотрщика, у которого не сложились отношения с руководством. Жадный к наживе, он был на грани увольнения за то, что выполнял определенные поручения заключенных. За солидное вознаграждение он согласился помочь Каре.

Будучи прекрасным авиатором, он приобрел еще один моноплан и на рассвете приземлился в пустынном уголке Дартмурской пустоши.

Сам побег вам вряд ли будет интересен, поэтому я хочу перейти к самому главному. Ступив на палубу греческой яхты, я, естественно, спросил, где моя жена. Кара, однако, настаивал на том, чтобы я спустился в каюту и переоделся. Только тогда я понял, что на мне все еще арестантская роба. Я быстро сменил одежду. Мягкая сорочка, прекрасный, сшитый по фигуре костюм вернули меня к действительности.

В большой каюте, куда меня проводил стюард, я увидел Грейс.

Голос Лексмана понизился почти до шепота. Ему потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя.

— Грейс относилась к Каре с недоверием, но он настойчиво уговаривал ее, ознакомил со своим замыслом, даже показал моноплан. Однако она согласилась при условии, что до моего прибытия не поднимется на борт яхты, а будет находиться на катере, следующем параллельным курсом. Она боялась, что Кара ее обманет. Вряд ли такая задумка спасла бы ее, так как катер также принадлежал Каре, а два матроса были наверняка им подкуплены, как и тюремный надсмотрщик.

Радость подлинной свободы может познать только тот, кто побывал в заточении. Фраза довольно банальная, но своей актуальности не потеряет никогда. До берега мы добрались без особых приключений. Кару мы практически не видели, но втайне надеялись, что его задержат либо британский эсминец, либо администрация Гибралтара, когда мы туда прибудем. Но он все предусмотрел, запасов угля на яхте хватило бы на долгое путешествие, а гибралтарских властей он, видимо, не боялся.

В Средиземном море мы попали в приличный шторм, но Бог миловал, и яхта благополучно прибыла в Дураццо. По настоянию Кары мы переоделись в турецкие костюмы (он боялся, что нас узнает британский консул). Грейс опустила на лицо плотную чадру, я надел старый, замасленный кафтан, вымазал угольной пылью небритое лицо, и когда мы сошли на берег, на нас никто не обратил внимания.

Дом Кары находился в восемнадцати милях от Дураццо, в стороне от дороги. К нему вели узкие горные тропинки, вьющиеся среди скалистых холмов, усеянных дикими растениями. Прибрежные лагуны и болотца остались далеко внизу, на смену им пришли террасы, и, поднимаясь по горной дороге с одной на другую, мы добрались до дома.

Дворец — иначе его не назовешь — был виден с моря. Окруженный клочками пахотной земли, он возвышался над каменистым плато. К нему вели всего две тропинки, зажатые склонами холмов, что было очень удобно для защиты дворца от набегов войск султана или племен, приходивших сюда в надежде на богатую добычу. На холмах росли оливковые деревья, а в долинах возделывали маис и кукурузу.

«Скипетары», кровожадное воинственное племя, боготворили Кару. Во-первых, он не жалел денег на подачки, и им не было смысла нападать на замок с целью грабежа. Во-вторых, он и его подручные сами организовывали набеги на соседние земли и давали возможность «скипетарам» вволю насладиться грабежами и насилием на чужих территориях. Сам дворец был выстроен скорее в мавританском, чем турецком, стиле, с элементами итальянской архитектуры — белые колонны, мощеные дворики, фонтаны, прохладные темные комнаты.

Войдя в ворота, я понял, что здесь Кара действительно царь и бог. Нас окружили многочисленные слуги, все восточного происхождения, прекрасно обученные, вежливые и молчаливые.

Кара провел нас в свои покои. В большом зале вдоль стен стояли диваны, на полу — роскошный персидский ковер, один из лучших, когда-либо сработанных ширазскими мастерами, посреди зала — французская мебель с дорогой инкрустацией. Да, хочу отметить, что во время путешествия Кара был исключительно любезен и тактичен по отношению как ко мне, так и к моей супруге.

Показав нам свои комнаты, он с дружеской улыбкой подошел ко мне и спросил, не хочу ли я взглянуть на свое временное жилище.

Я согласился. Кара хлопнул в ладоши. Высокого роста албанец вышел из-за зашторенной двери и поклонился. Кара шепнул ему несколько слов, по-моему, по-турецки. «Он проводит вас», — сказал мне Кара, широко улыбнувшись.

Я последовал за слугой, и не успела закрыться за мной штора, как четверо набросились на меня со всех сторон, швырнули на пол, заткнули грязной тряпкой рот и связали по рукам и ногам.

Когда я сообразил, в какую ловушку заманил меня этот мерзавец, ужасная мысль пронзила мое сознание — Грейс, что будете ней! Это придало мне силы, я попытался вырваться, но, увы, один против четверых я ничего не смог поделать. Меня поволокли по коридору и втолкнули в комнату с голыми стенами. Прошло, наверное, с полчаса, прежде чем они вернулись, на этот раз их сопровождал мужчина средних лет, грек или итальянец, по имени Сальволио.

Он неплохо говорил по-английски, и я понял, что сопротивление бесполезно. Меня проводили в ту же комнату, откуда я недавно вышел. В одном из глубоких кресел сидел Кара с сигаретой в руке. Перед ним, все еще в турецком платье, стояла безутешная Грейс. Я видел, что очередной удар не сломил ее, и у меня потеплело на душе. Она двинулась мне навстречу, но была бесцеремонно отброшена назад безжалостной рукой стоявшего рядом слуги.

— Мистер Джон Лексман, — прорычал Кара. — Хочу вас предупредить. Не питайте больше иллюзий относительно счастливого будущего; Для вас оно просто не существует. Я, вероятно, разочарую вас еще больше, если скажу, что все продумал заранее, еще тогда, когда узнал, что вас помиловали. Неужели вы думали, что я, потратив так много сил и средств для того, чтобы упрятать вас за решетку, так легко сдался. Ни в коем случае. Я превращу вашу жизнь и жизнь вашей супруги в сущий ад.

Он говорил, не повышая голоса, будто речь шла о чем-то приятном, казалось, он даже получал удовольствие от своего монолога.

— Я ненавижу вас, и вот почему, — сказал он, растопырив пальцы руки. — Во-первых, — он загнул один палец, — вы отняли у меня женщину, которую я хотел видеть своей женой. Человек моего темперамента не может вынести подобного оскорбления. Я не дамский угодник и могу обходиться без женского общества, но вы разрушили мои мечты, Грейс отвергла меня и остановила свой выбор на вас.

Он вопросительно посмотрел на меня.

— Наверное, вы думаете, — медленно произнес он, — что я желаю ее до сих пор и, чтобы отомстить вам, отправлю ее отсюда прямо в свой гарем. Подобную чушь может придумать лишь откровенный глупец. «Черный римлянин» никогда не воспользуется тем, что уже было в употреблении, тем более у такого недотепы, как вы. Я ненавижу вас обоих в равной мере. Вот мое решение. Ваша дальнейшая судьба сложится трагически. Даже ваше богатое воображение не сможет нарисовать более ужасной картины. Вы понимаете, о чем я говорю? — спросил он таким же ровным, спокойным голосом.

Я ничего не ответил. Я боялся посмотреть в глаза Грейс. Кара повернулся к ней.

— Полагаю, вы по-прежнему любите своего супруга, мой друг. Я подвергну ваше чувство наиболее серьезному испытанию. На ваших глазах он превратится в живую развалину, опустится до уровня рабочей скотины. Вы навсегда забудете, что такое улыбка. Отныне вы рабы, хуже рабов.

Он хлопнул в ладоши. Все было кончено. С того дня я видел Грейс всего один раз.

Джон Лексман умолк и закрыл лицо руками.

— Меня бросили в подземную тюрьму, вырубленную у подножия скалистого холма. Во многом она напоминала узилище Шильонского замка — единственное окошко выходило на покрытое тиной озерцо. Я называю ее подземной, потому что над ней возвышалась громада дворца Кары.

Меня приковали к стене и оставили в одиночестве. Каждое утро слуга приносил кусок вареной козлятины и кувшин воды. Раз в неделю приходил Кара, усаживался на раскладной стул, закуривал сигарету и заводил разговор. Боже, какие кошмарные истории он рассказывал! В центре событий всегда была Грейс. Бедняжка, на какие мучения этот негодяй обрек ее! С какой изощренностью он смаковал описания мерзких сцен своих «развлечений». У меня язык не поворачивается повторить их. И, конечно, то же самое он рассказывал и ей, с одной разницей — «героем» историй уже становился я.

Джон Лексман вздрогнул и закрыл глаза.

— Пытки становились невыносимыми. Он не говорил прямо, что он делал с Грейс, не предъявлял явных свидетельств ее страданий — просто сидел и рассказывал на прекрасном английском языке о том, что ему приходилось видеть, чувствовать и переживать, о необузданных нравах и страстях своих соотечественников…

Мне казалось, я медленно схожу с ума. Дважды я бросался на него, но цепь швыряла меня лицом на каменный пол. Однажды он привел тюремщика, и тот беспощадно избил меня кнутом, но я стоически перенес пытку, и, похоже, он не получил от этого никакого удовлетворения. Я уже говорил, что видел Грейс всего один раз. Вот как это произошло.

На следующий день после избиения вне себя от ярости Кара приготовил для меня еще одно испытание. Он посадил Грейс в лодку и вывел ее на середину озерца перед окошком моего каменного мешка. Я видел все. Он достал кнут и избил ее на моих глазах. Это был тот самый кнут, которым пороли меня. Я не могу об этом говорить спокойно. В результате нервы мои не выдержали, я сломался, и негодяй добился, наконец, долгожданного удовлетворения. Боже, какой это был ужас!

Наступила зима. Время от времени мне сковывали ноги и отводили в лес, где я собирал хворост. Я не понимал, с какой целью это делается, но через некоторое время Сальволио раскрыл мне глаза. Кара решил, что в тюрьме слишком тепло — от ветра ее защищал высокий холм, и даже в самые холодные ночи температура внутри была вполне сносной. Затем он ненадолго уехал, думаю, в Англию. Вернулся он совершенно взбешенным. Что-то у него не сложилось с делами, и он решил отыграться на мне. Да еще как!

Теперь он навещал меня почти каждый день, обычно после обеда. Однажды я проснулся среди ночи от яркого света и увидел стоящего в дверях Кару с фонарем в руке и неизменной сигаретой во рту. В своем поместье он всегда носил албанский костюм — белую юбку в складку и короткий расшитый жакет. Так обычно одевались живущие в горах племена, и это придавало ему еще более демонический вид. Он вошел в камеру, поставил на пол фонарь и оперся о стену.

— Ваша супруга, Лексман, близка к сумасшествию, — прорычал он. — Не думал я, что она из неженок. Ведь англичанки так гордятся своим самообладанием.

Я молчал, зная, что, если ввяжусь в разговор, сделаю хуже только себе.

— Я послал в Дураццо за доктором, — продолжал он. — Видите ли, затратив на вас столько сил, я не хочу, чтобы смерть так легко отняла вас у меня. Да, она совсем плоха, — повторил он с наслаждением, но я уловил в его голосе нотки раздражения. — Она трижды звала вас этой ночью.

Не знаю, как мне удалось сдержаться.

— Кара, — сказал я на удивление спокойным голосом, — за что вы подвергаете это невинное создание таким бесчеловечным издевательствам?

Он выпустил большое кольцо дыма и долго наблюдал, как оно таяло под каменным потолком.

— За что? — протяжно произнес он, все еще глядя в потолок.

Я никогда не забуду, с каким видом и каким голосом он говорил со мной.

— Она сделала все, что могла, для такого человека, как я. Она унизила меня. Когда я сделал ей предложение, я чувствовал себя властелином мира, Лексман. Я повелевал людьми легким мановением руки, слово «нет» для меня не существовало. И вот я получил отказ. Жизнь для меня потеряла всякий смысл. Не думайте, — быстро сказал он, — что я страдаю от безответной любви. Я не был влюблен в Грейс, скорее это было мимолетное чувство. Но она разрушила мою уверенность в себе. С тех пор стоит мне задумать большое дело, требующее принятия серьезных решений, когда я должен собрать свою волю в кулак, когда мне нужно самообладание и вера в свои силы, перед моими глазами встает образ проклятой девчонки, обида за поражение затмевает сознание, и жизнь вновь теряет для меня всякий смысл.

Я возненавидел ее и не могу отделаться от этого чувства по сей день, — в бешенстве вскричал Кара, — но если она умрет, я буду ненавидеть ее еще больше, потому что она навсегда останется в моей памяти непокоримой и не даст мне покоя до конца моих дней.

Он присел у стены, оперся подбородком о сжатый кулак и уставился на меня.

— Я мог стать полновластным хозяином этой страны, деньги и целеустремленность привели бы меня на албанский трон. Неужели вы не понимаете, что это все значит для меня. Еще не все потеряно. Если я спасу вашу жену от физической смерти и подавлю ее морально, увижу ее у моих ног, сломленную и лишенную воли, я верну некогда потерянную уверенность в себе. Поверьте, — сказал он, кивая головой, — вашу жену будут лечить лучшие доктора, которых я смогу найти.

Кара вышел, и я не видел его довольно долго. Как-то утром он прислал мне записку — всего три слова:

Джон Лексман встал, опустил голову на грудь и зашагал по комнате.

— С этого мгновения, — сказал он, — я решил посвятить оставшуюся жизнь одной цели — покарать Ремингтона Кару. И, джентльмены, я это сделал.

Он остановился в центре комнаты, сжал кулак и, ударив себя в широкую грудь, заявил:

— Я убил Ремингтона Кару!

Среди собравшихся раздались удивленные возгласы. Молчал только один человек — Т. Х. Мередит. Для него это давно перестало быть новостью.