Книга 5_Слезы на камнях

Глава 9

– Караванщик, это правда, что вы решили обойти город стороной? – к Атену подбежал чужак. Он запыхался и потому дышал громко, со свистом, и вообще выглядел взволнованным и нервозным.

– Правда, – глядя в сторону, вскользь бросил тот.

– Вы не должны! Вы… Вам нужно пополнить припасы, купить огненную воду… До следующего города не так близко, и… – он умолк, не зная, что еще сказать, как переубедить караванщика, принявшего столь необъяснимо-странное решение.

Атен, оторвавшись от отрешенно-бессмысленного изучения пустыни, перевел взгляд на незнакомца, хмуро глянул на него исподлобья:

– А тебе-то какое до нас дело?

Горожанин молчал, и, не дождавшись ответа, хозяин каравана продолжал с некоторым пренебрежением, не в силах перебороть в себе ту глубокую, необъяснимую неприязнь к чужаку, которая, возникнув сама собой едва он впервые его увидел, не оставляла до сих пор:

– Если о себе беспокоишься, то не надо: мы доведем тебя до самой грани. Так что вернешься домой целым и невредимым, даже испугаться по-настоящему не успеешь.

– Я не могу вернуться один!

– Это еще почему?

Горожанин не ответил, лишь отвел в сторону взгляд, чтобы чужой не смог ничего прочесть по его глазам.

– Молчишь? – Атен криво усмехнулся.

Нет, этот человек ему совсем не нравился, то есть совершенно. Была бы его воля, он не позволил бы пришельцу и шагу ступить по одной дороге с караваном. Жаль, но Атен не чувствовал себя в праве прогнать приведенного золотыми волками. Ведь они – слуги госпожи Айи. Раз им приказал не Шамаш, то, значит, Она… Впрочем, если бы господин велел, Атен прогнал бы чужака, не раздумывая. В конце концов, пусть они странствуют по владениям повелительницы снегов, но при этом – прежде всего являются спутниками бога солнца… Однако, уходя,Шамаш не дал на этот счет ровным счетом никаких распоряжений. Более того, Он ни чем: ни взглядом, ни словом,- не выразил своего недовольства поступком золотых волков. Да, Его не обрадовал приход чужака, но это все.

В общем…

"А, – Атен мысленно махнул рукой, – какая разница?" Действительно, к чему допытываться до мыслей этого маленького горожанина, когда уже очень скоро их пути разойдутся навсегда? Какая разница, что ему там нужно, что с ним станет после того, как караван уйдет? Они исполнят свой долг перед госпожой Айей и ее слугами, доведя чужака до его дома, а за чертой оазиса – уже другая земля.

Неприязнь хозяина каравана была слишком явна, чтобы собеседник не заметил ее. И, все же, вместо того, чтобы просто уйти, смирившись со своей судьбой, он заговорил:

– Ты…Ты не мог бы изменить свое решение?

– С чего ради?

– Так нужно.

– Кому?

– Богам!

– Вот как! И с чего ты взял?

– Они сказали…

– Нам – нет.

– Моими устами…

– Хватит! – резко прервал его караванщик, которого начал раздражать этот разговор.

– Достаточно того, что мы разрешили тебе идти нашей тропой. Но это – все. Не устраивает – уходи… Да, и не пытайся заручиться поддержкой моих спутников.

Даже если тебе это удастся, ты ничего не добьешься.

– Почему?

– На тропе каравана не меняют раз принятого решения.

– По собственной воле… – пробормотал горожанин.

– Ты что-то сказал? – караванщик прекрасно расслышал его слова, а переспрашивал потому, что не понял, что за ними стояло. Но чужак не стал ничего объяснять.

Повернувшись, он зашагал прочь.

Что же до Атена, то он, проводив чужака взглядом, недовольно поморщился. У него было много других дел. Нужно было все подготовить, устроить лучшим образом, ведь им никогда прежде не приходилось обходить город стороной. Кто знал, какие опасности и трудности могли ждать на этом пути. Однако упрямство этого человека…

Порою оно раздражало караванщика, порой – восхищало. Так или иначе, он был уверен: чужак не остановится. Он попытается что-то сделать. Что? Наверное, пока еще об этом не знал никто, даже сам горожанин. И, все же, Атен был готов поспорить… Да, верно: тот направился к золотым волкам.

– Священный зверь, – склонившись перед снежным охотником в почтительном поклоне, заговорил Рур, – прошу тебя, позови господина Шамаша. Он должен знать…

Недовольное ворчание волка прервало его. Хан глядел на чужака исподлобья, не скрывая угрозу. Никто не давал этому сыну огня право говорить со снежным охотником, не то что просить его о чем-то и уж тем более давать какие-то поручения.

Но Рур не замечал этого. Он не боялся вызвать гнев или даже ярость грозного зверя, когда собственная жизнь уже не беспокоила его, словно он и не жил вовсе.

В его душе не было места страха, когда все чувств вытеснило одно единственное – слепое и безграничное, названия которому он не знал, по ошибке принимая за долг.

– Я прошу тебя, зверь! Прошу!

Шипящая тишина была ему ответом.

– Если… – он готов был хвататься за любую соломинку. – Если ты не хочешь позвать господина, отведи меня к своей повелительнице! Позволь рассказать о том, о чем я могу сказать лишь Ей! Она поймет…

Волк лишь рыкнул в ответ, но горожанин совершенно ясно услышал твердое, решительное и безоговорочное – "нет!".

А затем, прекращая все уговоры и расспросы, волк и вовсе убежал прочь, прячась за снежный бархан.

– Но… Постой! Это важно! – Рур непонимающе глядел ему вослед.

– Перестань, чужак, – остановил его Лис. – Хватит упрямиться. Тебе же было сказано – решение принято и никто не станет его менять.

– Вы не понимаете…! – все еще не желал сдаваться тот.

– И не хотим понимать! – прервал его караванщик. – Почему это мы должны? Если наш повелитель считает, что мы вправе поступать так, как поступаем – значит, так тому и быть!

– Но…Хотя бы выслушайте меня! Я… Может быть, если я все расскажу…

– Не утруждай себя!

– Караванщик…

– Тут не о чем говорить! – и, повернувшись, Лис пошел своей дорогой, бросив лишь напоследок с нескрываемой угрозой: – И не вздумай больше никого донимать своими бреднями! Пожалеешь!

Чужак продолжал стоять на месте, а мимо шли своей дорогой торговцы, поглядывая на него с нескрываемым любопытством, некоторым удивлением и полным отсутствием сочувствия. Лишь когда миновала последняя повозка, он поднялся, тяжело вздохнул и, не отряхиваясь, не поправляя одежду, так, словно все это и раньше не имевшее для него особого значения, теперь и вовсе потеряло всякий смысл, побрел вслед за караваном. Его глаза померкли, лишившись прежней надежды, а на то, чтобы найти новую, не оставалось времени – уже завтра караван должен был подойти к городу.

Но лишь чтобы обойти его стороной…

– Слушайте, – спустя какое-то время к Лису и Атену, которые каким-то стечением обстоятельств оба оказались возле первой повозки, подошел Евсей, – вы бы сказали кому из дозорных, чтоб присмотрел за горожанином, а то он того гляди руки на себя наложит.

– Нам-то что за дело? – пожал плечами Атен.

– Вот именно. Тем более, что тот, кто ищет смерть, все равно ее найдет, сколько за ним ни следи, как ни удерживай, – поддержал его Лис.

– И, все же. Грех ведь это.

– Его грех.

– Но сейчас он идет нашей тропой. И, потом, вряд ли священные звери спасли его от мороза снегов лишь ради того, чтобы он сам себя убил за шаг до тепла.

– Ну… Может быть, такова и была их цель!

– Но зачем!

– А мы знаем? – караванщики пожали плечами.

– Оставь, Евсей, – поморщившись, проговорил Лис, – делать нам больше нечего, как думать о чужаке.

– И все же… Странно это, – качнув головой, пробормотал летописец. – Никак не пойму, что происходит, в чем тут дело, в чем загадка.

– Загадка?

– Не знаю. Может быть, что-то другое… Я чувствую, что пришла пора для новой легенды. Так же как ты, брат, – он взглянул на Атена, – чувствуешь, когда к каравану приближается опасность.

– Если так, ты должен быть счастлив!

– Я рад, что мне будет о чем рассказать потомкам. Но, в то же время, мне тяжело, потому что я слишком хорошо помню, каково это – пережить легенду, события которой для будущего, может быть, и будут светлыми, но для настоящего…

Атен и Лис несколько мгновений молча смотрели на него. Постепенно их лица напряглись, каменея, глаза настороженно сощурились. Они, наконец, поняли, куда клонил Евсей.

– Все началось с этого чужака…

– А может и раньше. Просто мы не заметили…

– Нет, Евсей, – решительно возразил ему Лис, – с него. Я чую это… Да… Насчет того, чтобы присмотреть за ним… Пошлю-ка я дозорных.

– Если то, что должно произойти, нам суждено, это все равно случится… – у Атена окончательно испортилось настроение. И еще. Вместо того, чтобы сосредоточиться, взять себя в руки и устремить все силы и помыслы на то, чтобы защитить караван, на него напала какая-та апатия. Все стало безразличным, захотелось, махнув рукой, сказать: "Будь что будет." Рано или поздно все останется позади, а вспоминать о пережитых испытаниях, раз за разом выходя из них победителем,-что может быть приятнее?

– Вообще… Ты прав… – его помощникам было нечем возразить. Они уже собирались вернуться к своим делам, но тут..

Где-то позади раздался скрип, треск, который спустя всего лишь одно короткое мгновение превратился в ужасный грохот, заставивший мужчин, вздрогнув, застыть на месте.

– Что это?

Атен первым, порвав оковы мгновенного замешательства, льдом сковавшего тело, сорвался с места, поспешно забрался на место возницы первой повозки, чтобы сверху оглядеть караван, который, словно по инерции, продолжал двигаться вперед.

Он прислушался к дыханию того, что порою представлялось ему большим, чем простое скопление людей, животных и повозок, – единым живым существом, которое двигалось видимой лишь ему дорогой, минуя расстояния и поколения, приближаясь к цели,ведомой лишь ему одному. Он раскрыл свое сердце, вбирая в себя его чувства, сравнивая их со своими, ища в сравнении ответ на вопрос, на который пока не могли ответить ни увиденное оком, ни услышанное ухом.

Но на этот раз его предчувствие, не раз сослужившее караванщику добрую службу, молчало. Сердце билось ровно, не беспокоясь ни о чем. Оно вздрогнуло лишь тогда, когда глаза заметили поднимавшееся где-то в хвосте каравана, скрывая из вида последние повозки, белое снежное облако. Это облачко походило на тень, поднятые ветром покрова пустыни. И, все же, удивительно, но оно почему-то бросалось в глаза так же, как луна посреди черного беззвездного неба.

– Что там? – окликнул его снизу Евсей.

– Не знаю!

– Я пошел! – Лис сорвался с места, но Атен остановил его:

– Постой! Вон скачет Вал! Сейчас все узнаем!

Действительно, со стороны последних повозок к хозяевам каравана быстро приближался всадник. Его ждали с нетерпением и плохо скрываемой нервозностью, заставлявшей переступать с ноги на ногу, потирать руки, касаться бород.

Мужчины терялись в догадках, не представляя себе, что могло произойти.

Караванщики вели себя совсем не так, как им следовало в подобном случае, причем не только хозяева, но и все остальные: все остановились, обернулись, глядя назад, лишь назад – растерянные, совершенно беззащитные в это мгновение. Руки воинов не сжимали копья, пальцы возниц выпустили поводья. Единственным, кто продолжал двигаться, был Вал.

Это замешательство, даже более того – помрачнение рассудка, онемение тела, было, как всем казалось, вызвано тем, что никто не ждал ничего подобного.

Мысли людей были далеки от страха, что каравану угрожает опасность. Они просто не верили, что подобное возможно. Караванщики полагали, что достаточно заплатили богам за право спокойного пути: ведь они принесли наивысшую жертву – отказались от дара войти в тепло города.

Тем временем Вал, наконец, подскакал к хозяевам каравана достаточно близко, чтобы услышать рвавшийся из их душ, сердец, вопрос:

– Что?

– Складская повозка! Она была слишком старой и развалилась на части!

Мужчины не говорили – кричали, словно находясь в сердце метели, где спокойно сказанные слова просто не будут услышаны. Сейчас же, в тишине ясной снежной ночи, голоса разносились на многие шаги вокруг, гремя раскатами грома. Но и хозяева каравана, и дозорный были слишком взволнованы, чтобы заметить это.

А все остальные – невольные… нет, конечно же, вольные свидетели их разговора – были лишь рады этому: им не приходилось прислушиваться, силясь разобрать слова, не было нужны переспрашивать, и вообще…

– Этого следовало ожидать, – Атен успокоилось. То, чего он со страхом ждал – события в череде безликих однообразных дней дороги, нечто, что должно было непременно произойти – случилось. Но это было не явление рока, не угроза демонов, не мрак беды, а всего лишь серая сторона действительности – ожиданная обыденность, которая рано или поздно должна была произойти. Его мускулы расслабились. – Все мы стареем, – с нескрываемой грустью проговорил он, однако же, принимая неизбежность как должное. – Что ж, – он вздохнул. – Повозка была полной?

– Наполовину.

– Лис!

– Да? – тот как раз в это мгновение потягивался, разминая успевшие затечь мышцы.Он тоже выглядел спокоен и умиротворен.

– Останавливай караван… Хотя, мы и так стоим, – оглядевшись вокруг, он цокнул с долей запоздалого недовольства. – Ладно, в общем, пусть все остается так как есть… Пока.

– Шатер ставить не будем? – спросил Лис,уточняя приказ.

– Мы возле самого города, – начал Евсей, а затем, вспомнив, хлопнул себя по лбу.

– Мы же не собирались в него заходить!

– Вот именно, – Атен бросил на брата хмурый осуждающий взгляд. Он полагал, что было бы лучше не говорить об этом. Особенно сейчас. – Лис, шатер будет в самый раз, – повернулся он к другому из своих помощников. – Переночуем под куполом…

Только выстави усиленный дозор. Мало ли что. И вот еще. Надо будет перегрузить все в другую повозку. Свободного места хватает… – не сдержавшись, он зевнул.

Едва беспокойство ушло, караванщиком начал овладевать сон. В этом не было ничего удивительного. Атен даже привык к тому, что чрезмерная душевная активность в нем всегда сменяется стремлением к покою.

– Конечно, не хотелось бы тратится на новую повозку, но мы богатый караван и можем себе это позволить. Так что, беспокоиться не о чем… – он потер один глаз рукой, другим глянул на помощника. Его мысли текли медленно, не торопясь: "Пока мы дойдем до следующего города, пройдет еще много времени. Так что… Спешить некуда".

Кивнув, соглашаясь как со словами старого друга, так и с его прочитанными по выражению лица мыслями, Лис ушел исполнять его приказ.

– Я тоже, пожалуй, пойду… – пробормотал Евсей. Летописец даже в этом происшествии с повозкой был готов увидеть недобрую руку горожанина. Ну вот не доверял он чужаку, и все тут! А когда не доверяешь – стремишься не упускать из вида.

Атен тоже не долго стоял на месте. Оглядываясь вокруг, он заметил дочь, шедшую куда-то. Ее плечи поникли, голова была опущена на грудь, движения же нервозно неровны. Караванщик тотчас вспомнил недавний разговор с Мати, тот, о несчастьях, которые, как казалось малышке, она притягивала к каравану. И от былого состояния покоя и полудремы не осталось и следа. Сердце пронзила острая боль, словно по нему полоснули лезвием кинжала. А что если дочь решит, будто все случилось из-за нее, и, не зная о незначительности произошедшего, увидев в нем знак беды, бросится на поиски смерти, стремясь таким по-детски отчаянным и по-взрослому безрассудным образом избавить от превратностей судьбы всех остальных?

– Мати! – спрыгнув с места возницы прямо в снег, он ударил ногу, однако, не обращая внимания на боль, даже, казалось, радуясь ей, телесной, не душевной, бросился к дочери.

Та не откликнулась, не остановилась, просто потому, что не слышала ничего, за исключением тех беззвучных слов, которые вновь и вновь повторяли ее потрескавшиеся шевелившиеся губы. Движения девушки казались неосознанными, и, в то же время, были быстры и целеустремленны, так что караванщик догнал ее только возле их повозки.

– Дочка! – он коснулся ее плеча, стремясь привлечь внимание, та же резко отшатнулась, словно от удара, повернулась, взглянула на отца… У нее никогда прежде не было такого взгляда – разозленного до глубины души и, в то же время, потерянного, беспомощного. Так смотрит в глаза охотников загнанный в ловушку хищный зверь, прежде чем броситься на их копья и ножи в последнем отчаянном бое не за жизнь, а за смерть – ту, которую выбирал он сам.

– Что? – сквозь стиснутые зубы процедила та.

– Успокойся, дочка! Ничего страшного не случилось. Это всего лишь старая повозка развалилась, только и всего. Подумаешь, велика потеря! Ее давно нужно было заменить, да ты сама знаешь, кому хочется тратиться, когда можно еще погодить… – он говорил быстро, боясь, что, стоит ему остановиться хотя бы на мгновение, как Мати, перестав его слушать, отвернется, уйдет…

– Отец… – та попыталась остановить его, далекая в этот миг от мыслей и забот о какой-то там повозке. Но, право же, легче было остановить ветер.

– Милая, все будет в порядке. Мы обойдем стороной этот город. А там… Там вокруг нас будут лишь владения госпожи Айи, в которых тебе ничто не угрожает…

Она отрешенно глядела куда-то в сторону.

– Милая…

Девушка нервно дернула плечами:

– Да оставьте вы все, наконец, меня в покое! – вскричала она, заламывая руки. – Я ничего не знаю! Я ничего не хочу! Потому что вы… Вы все… – не договорив, она отвернулась в сторону.

– Да объясни хоть что-нибудь! – он не понимал, что с ней случилось. Почему? И, главное, с чего вдруг? Право же, на этот раз он был так острожен и предупредителен в разговоре с ней, как только мог!

– Объяснить?! Объяснить?! – ее губы дрожали от слепой ярости, из глаз же поудержимыми потоками текли слезы.

– Право же, я не хотел… – растерянно пробормотал Атен.

– Тогда вот, – она швырнула ему свиток, который, как он только теперь заметил, с силой сжимали ее пальцы, не заботясь о том, что они могут повредить тонкую и ранимую бумагу, – почитай! А остальное пусть Шамаш тебе объяснит! Когда вернется.

Если вернется. Если захочет вернуться и объяснить! Ведь он бог! Повелитель!

Хозяин! А мы все… – не договорив, она махнула рукой и, забравшись в повозку, резко задернула за собой полог.

Атен скорее инстинктивно, чем осознанно поднял свиток со снежного полога, развернул. Взгляд, брошенный в свиток, ничего не объяснил, лишь приподнял от удивления бровь.

Он узнал почерк Евсея, по первым же словам понял, какую из написанных братом легенд он держит в руках. Конечно, это была не самая светлая история, однако…

Однако ведь все кошмары, описанные в ней, принадлежали не реальному миру, а краю сна, будучи как и он бесплотными и блеклыми.

– Не понимаю! – сорвалось с его губ. Право же, он никак не мог взять в толк, отчего Мати так расстроилась и рассердилась. Впрочем… Какая разница? Может быть, ей просто приснился сон. Сон и еще один сон… Два сна…

И тут…

До слуха хозяина каравана вновь донесся какой-то шум, похожий на удар. Снежные покрова всколыхнулись, пустыня застонала, словно от боли или предчувствия беды.

– Это еще что такое? – пробормотал Атен, оглядевшись по сторонам. – Вал! – крикнул он, подзывая к себе дозорного.

– Я сейчас узнаю! – тот уже был готов поскакать назад, в ту сторону, откуда донесся чуждый пустыни звук, но быстрее был другой всадник, уже приближавшийся к хозяину каравана.

Это был Лис.

– Атен! Несчастье!

– Говори! – глаза Атена сощурились, устремленный на Лиса взгляд вновь стал внимателен, голос зазвучал властно и резко, как порыв ветра. – Что?

– Когда мы стали разворачивать повозки… Мы думали, что цепь разъединена. Ведь мы уже подошли к городу и была дана команда… Но оказалось… – он говорил обрывчато, не в силах довести ни одной фразы до конца. Воин и прежде не был особым мастером рассказывать, а теперь, волнуясь – у него и подавно не получалось ничего объяснить.

– Короче! – оборвал его Атен, у которого не было ни времени, ни сил ждать, пока помощник совладает со своими чувствами.

– Повозки столкнулись… Те, что шли вслед за сломавшейся…

– Кто-то пострадал? – нет, это было выше его сил – слушать нелепый детский лепет.- Отвечай же! – он уже кричал.

– Я не знаю, как это произошло… Я… Там был Евсей, а я чуть в стороне… Люди не пострадали, но…

Никогда еще Атен не видел помощника таким растерянным и беспомощным.

– Повозки! – для каравана они были важны, когда хранили в саму жизнь. – Сколько?

Сколько из них повреждены?

– Три, – опустив голову на грудь, Лис тяжело вздохнул, развел руками.

– Но неужели все три…

– Они были старые, и… – разведя руками, воин тяжело вздохнул. Он слишком хорошо понимал, что будет означать для каравана потеря четырех повозок – не смерть, но месяцы, может быть, даже годы лишений, экономии на всем… От людей потребуется отказаться не только от своей части в казне каравана, но и от собственных сбережений. Те, кто хотел в нынешнем году создать семью, не смогут этого сделать.

Кто собирался завести детей – должны будут отказаться от них, когда караван не сможет себе позволить лишних едоков…

– Я должен взглянуть сам! – Атен и не думал мириться с подобной неизбежностью. Он был готов спорить с чем угодно, даже судьбой. Но прежде чем бросаться в бой с неведомыми, могущественными силами, нужно было убедиться, что они действительно стоят на пути каравана, а не замерли в стороне.

– Дай мне своего оленя, – приказал хозяин каравана Валу. – Быстрее! – прикрикнул он на замешкавшегося дозорного, а затем, уже из седла приказал Лису: – Будь впереди каравана. Забудь о том, что произошло. Думай лишь о безопасности каравана и о том, как лучше установить шатер. Все! – сейчас было время действий, а не слов. Главным же было, чтобы караван, наконец, прервал движение.

Атен и сам не заметил, как оказался возле злополучных повозок. Он так торопился, что, соскочив в снег, не удержался на ногах и упал, но затем быстро поднялся, подбежал к самым повозкам.

Оленей уже успели выпрячь и теперь они стояли в стороне – растерянные, нервно подрагивавшие, трясшие головами, фыркая и мыча, словно стремясь на своем, зверином языке рассказать пытавшимся успокоить их людям, что в случившемся нет их вины. Их глаза просили вернуть все назад, к тому мгновению, когда все было в порядке, чтобы и дальше не происходило ничего, способного потревожить их дух.

– Уведите животных, – приказал Атен возничим. – И приглядите за ними до тех пор, пока не будет установлен шатер, чтобы не убежали: у нас и так хватает проблем.

А затем, сделав глубокий вздох морозного трезвящего воздуха, заставляя все чувства если не успокоиться, что хотя бы отойти в сторону, он взглянул на случившееся иными глазами – холодными, отрешенными, оценивавшими лишь то, что уже случилось, а не то, что еще только произойдет.

Та повозка, с которой, должно быть, все и началось, превратилась в груду мусора – обломки дерева, куски шкуры, которые, лишенные последних капель тепла, припорошил снег. Остальные сохранили очертания, однако же, выглядели настолько плохо, что отнимали последнюю надежду на то, что их можно починить.

– Плохо дело, – вздохнул подошедший к Атену Евсей. Его лицо было мрачным.

– Да уж… – опустив голову на грудь, пробормотал себе под нос хозяин каравана.

Ему понадобилось несколько мгновений, чтобы совладать с чувствами, которые вдруг волной накатили на него – беспомощность, потерянность, неспособность думать о будущем, соединенные со страстным желанием опустить руки, застыть на этом самом месте ледяным изваянием и стоять так, оставаясь лишь в настоящем, отдав за мгновение его покоя сопряженное со столькими трудностями и проблемами будущее.

Но затем, все же, взяв себя в руки, заставив забыть, что он – всего лишь смертный, мысленно повторив – "Я – хозяином каравана. Я должен заботиться о караване,"- он поднял на брата острый и холодный, как порыв ветра, взгляд:

– Как подобное могло произойти, когда ничего такого просто не могло случиться? – он искал не столько объяснение, сколько виновного.

И если первого Евсей не мог ему дать, то второе – был не просто готов – жаждал.

Его глаза вспыхнули:

– Это все чужак! – в голосе караванщика царила ненависть. – Он крутился здесь, говорил, что хочет помочь, а на самом же деле только мешал!

– Где он? – Атен огляделся вокруг, но не увидев горожанина, властно приказал: – Приведите его сюда! Живо!

– Да, сейчас! – Евсей махнул рукой, давая знак дозорным. – Я велел сковать его и держать в повозке. Мы совсем близко от города.

– Боишься, что сбежит?

– Может.

– Зачем ему было нужно портить наши повозки?

– Спроси у него, – однако, помощник не смог удержаться от того, чтобы не высказать и свое мнение: – Я думаю, все дело в этом проклятом городе. Он хочет, чтобы караван вступил в него и ради этого готов на все, что угодно.

– Это правда? – Атен резко повернулся в сторону чужака, которого как раз подвели к нему. Глаза караванщика вонзились в горожанина. Если бы взгляд был кинжалом, тот был бы уже мертв.

– Нет, – мужчина смотрел на хозяина каравана твердо и открыто. – Я лишь хотел помочь. Если бы твой помощник не был так враждебен ко мне, если бы он меня послушал, ничего бы не произошло.

– Да как ты смеешь! – лицо Евсея покраснело, он просто захлебывался от возмущения.

– Нет, ты представляешь, – взмахнув рукой, он резко повернулся к брату, – этот презренный еще учит нас! Как будто он, рожденный в городе, может знать, понимать хотя бы что-нибудь в нашей жизни…

– Может быть, я в чем-то и виноват. Может быть, ненароком, по незнанию… – горожанин готов был принять на себя вину, если торговцы этого хотели. – Караванщик, пожалуйста, не останавливайся здесь! Вступи в город. Я не богат. Но у меня много друзей. Если ты считаешь, что я виноват – я возмещу твои потери. Во всяком случае, ту часть из них, что смогу.

– Нам ничего от тебя не надо! – прикрикнул на него Евсей, в то время как Атен лишь болезненно поморщился.

Он не слушал чужака. Зачем? Пусть виновный найден, но разве от этого стало легче?

Нет. Что-нибудь изменяло? Тоже нет.

Он думал: "Судьба… Все это судьба. Обходишь трещину, попадаешь в метель, стремишься избежать одну беду, оказываешься на тропе другой. Так всегда… Шамаш говорил о будущем. О предвидении… Но то, что мы в силах предсказать и, увидев, переделать – лишь один миг, одна снежинка в череде множества. Каким бы правом, какой бы силой ни наделил нас повелитель небес, нам ли пытаться изменить порядок вещей, который мы не в силах хотя бы понять, лишь принимая на веру…" Его взгляд – траурно-печальный, задумчиво-потерянный – скользнул по начавшим собираться рядом с развалившимися на части повозками людей, привлеченных шумом и напуганных тем зрелищем, которое открылось их глазам.

Обращаясь к ним, хозяин каравана заговорил, стремясь вложить в голос все силы, твердость и решительность, которые он только смог найти в своей душе:

– Мы постараемся починить повозки. Одна, конечно, потеряна безвозвратно, но остальные… Нужно постараться.

За его слова схватились, как за цепь в метель. В них была надежда. А что ценнее ее для попавших в беду? И лишь брат смотрел на Атена с молчаливым укором, чуть наклонив голову. В его глазах читалось: "Это все самообман?" Однако и он был готов обмануться:

– Мы могли бы позвать Шамаша. Попросим священного волка отправиться к Нему…

– Нет, – резко прервал его хозяин каравана. – Боги ничего не делают просто так.

– О чем ты? -люди не хотели с ними соглашаться. Ведь помощь, избавление от всех вдруг свалившихся им на голову проблем была вот она – совсем рядом! Скажи лишь слово, попроси – и все будет улажено! – Повелитель небес всегда помогал нам, когда наши жизни были в опасности, отвергая любую плату за помощь, даже простое служение, почитание, которое мы и так должны были оказывать Ему…

– Тогда речь шла о жизни и смерти.

– А разве сейчас нет?

– Сейчас – нет! – решительно возразил хозяин каравана. – То, о чем вы готовы попросить – не спасение наших жизни, а сохранение достатка в караване! Ведь мы выживем и так. Да, нам придется на какое-то время отказаться от тех излишеств, которые мы позволяли себе все это время…

– Если бы дело было только в излишествах… – тяжело вздохнул кто-то.

– Корка хлеба и глоток воды у нас будут.

– Да, но это выживание – не жизнь. В лишениях…

– Лишения? – лицо Атена было подобно ледяной маске, которая, застыв, не выражала никаких чувств, скрывая от чужих глаз все переживания души. – Да, будет тяжело, – он решил поставить точку в этом разговоре прямо сейчас, чтобы потом не было шепота за спиной и молящих взглядов. – Мы привыкли к сытой, богатой жизни. Но мы выживем. Нам придется, – люди должны были думать так и никак иначе.

Прошло несколько мгновений, прежде чем караванщики кивнули, соглашаясь с ним.

Что же, раз им суждено пройти через это, значит, так нужно. Конечно, куда желаннее испытания, которые смертельно опасны, но быстротечны, чем лишения – пусть не губительные, но столь тягостные в своей медленно текучей бесконечности.

– Эти повозки не были пустыми, – люди заговорили о другом.

– Нам следует быть бережливыми, – кивнул Атен. Да, с этим он был согласен.

Караванщик повернулся к брату: – Позови тех, кто не занят установкой шатра.

Нужно перегрузить все…

– Разрешите нам помочь! Ну пожалуйста! – выбежали из толпы ребята-подростки – близнецы Лиса и Лины, сын Вала.-Мы сильные!

Атен лишь махнул рукой, соглашаясь. Что бы ни было в этих повозках, добро все равно придется собирать по крупицам. А, значит, сила не понадобится. Мужские руки были куда нужнее на установке шатра.

– Мы тоже поможем, – решительно двинулась вперед Лина. К ней присоединились другие женщины, бывшие по близости. Они знали, что такое бережливость, и были готовы ползать на коленках, чтобы по зернышкам собирать рассыпавшиеся мешки с зерном, не чувствуя холода снега.

И вновь Атен кивнул.

– Присмотри тут, – сказал он брату, а спустя мгновение уже смотрел туда, где мужчины начали устанавливать шатер. Все, что было можно, делалось. Все были заняты. Ни у кого не было времени на разговоры о том, что будет потом, на вопросы… А мысли – что же, от них все равно никуда не денешься.

В какое-то мгновение Атен ощутил себя бесполезным. Его участие не было нужно ни там, ни здесь. И тут его взгляд упал на горожанина. Глаза сощурились сощурились, лицо стало холодным, словно вырезанное из куска льда.

– Поговорим, – процедили скривленные губы.

Он отошел чуть в сторону, сел на один из вылетевших из повозки тюков – мягкий и легкий, по всей видимости – с дешевыми шкурками снежной крысы, сшитыми в одеяла.

Следом дозорные подвели чужака.

– Ступайте, – отослал хозяин каравана своих людей. – Помогите остальным, – он специально не сказал, кому именно, дав мужчинам возможность самим решить, где они нужнее.

Атен же остался один на один с горожанином.

– Сними это, – чужак указал на свои скованные цепями руки. – Поверь: я не убегу.

– Знаю. Ты слишком стараешься затянуть нас в город, чтобы отступить за шаг до своей цели, – хмуро глядя на него, караванщик расцепил соединительные звенья оков. Почему-то… Он сам не знал, не мог объяснить, почему, ему в этот миг было важно, чтобы руки чужака были свободны и он мог защищаться.

Вздохнув, горожанин качнул головой:

– Ты прав, караванщик: для меня очень важно, чтобы вы вступили в наш город. Но даже ради этого я не стал бы творить зло. Потому что нашему городу нужна ваша помощь, а не вражда.

– Помощь – в чем? – он как-то сразу понял, что горожанин говорит правду.

– Я не могу сказать, – вздохнув, качнул головой тот.

– Это тайна?

– Не могу – и все… Караванщик, не жди от меня объяснений. Я их сам не знаю. И не ищу. Потому что они мне не нужны.

– Объяснения нужны всем, идущим своей дорогой. Хотя бы для того, чтобы не сбиться с пути.

– Всем идущим, – повторил горожанин, не споря. – Это так. Но я не иду. Я… Я словно лечу на спине ветра – своей судьбы…

– Ты странный человек.

– Поверь, я не был таким еще совсем недавно. Просто… Я не могу объяснить, – он мотнул головой. – Так вдруг случилось.

– Как тебя зовут? – он спрашивал, не ожидая получить ответа, однако же он был дан.

– Рур.

– Ты воин?

– Нет. Ремесленник.

– Ремесленник? – бровь караванщика от удивления поползла вверх. – И как случилось, что ремесленник оказался в пустыне?

– Такова была моя судьба… Ты больше не винишь меня в случившемся?

– Нет, – это было правдой.

– И поговоришь со своим помощником?

– Переубеждать его? – нет, на это Атен не был готов. В конце концов, откуда он знал, что не ошибается в своем доверии. – И вообще, что бы то ни было, это ничего не изменяет. Караван не вступит в город.

– Но почему! – Рур просто не мог понять причины этого необъяснимого упрямства!

Почему странники так упорствуют в своем желании поступить не так, как обычно?

Словно специально, наперекор ему… И, потом… – Неужели вы пойдете против воли повелителя небес, если…

– Нет, – прервал его Атен. Но это "нет", имело совсем иной смысл, чем тот, что так хотел услышать горожанин. – Нет – потому что Он не станет вынуждать нас сделать хотя бы один шаг против нашей воли. Для Него это важно – чтобы мы были свободны в выборе своего пути.

– Ты знаешь это наверняка?

Караванщик кивнул. На краткое мгновение он забыл о том, что случилось с караваном, что ждало его впереди, и в его душу забрело – случайно, неизвестно откуда – сочувствие к чужаку. Право же, он хотел ему помочь. Если бы только было возможно сделать это, не подвергая опасности своих…

– Брат… – тем временем к ним быстрой решительной походкой подошел Евсей. Он хотел что-то сказать, но замер, на миг лишившись дара речи, увидев, что чужак свободен. – Ты снял с него оковы… Но он же убежит! – караванщик был готов сорваться с места, броситься вперед и собственноручно запереть цепи.

Атен лишь снисходительно глянул на него. Право же, он не видел смысла не только возражать, но даже обращать внимание на это по-детски наивное восклицание.

– Что ты хотел мне сказать? – вместо этого спросил он.

– Что? – тому потребовалось несколько мгновений, чтобы мысленно перейти с одной тропы на другую. – Ах, да! Я принес добрую весть. Все не так плохо, как показалось на первый взгляд.

– Ты о повозках?

– Да. Конечно, та, с которой все началось, потеряна безвозвратно, но другие… Их еще можно починить.

– Сколько времени это займет?

– Не долго. За дня два – три управимся.

– Хвала богам! – с несказанным облегчением вздохнул Атен. Право же, проблема решалась быстрее, чем караванщики успели по-настоящему испугаться.

– Только… – Евсей покосился на чужака, на миг поджал губы. Было видно,что ему хотелось остановиться на том, светлом, не добавляя более ничего, но он не мог. – Для этого нам понадобится кое-что…

– Полозья? – Атен сразу же, еще когда только увидел сломавшиеся повозкам, обратил на них внимание. – И доски под основу?

– Да.

– В караване их нет?

– Доски найдутся. А вот полозья… – летописец качнул головой. – Однако как раз сейчас мы можем их добыть. Находясь возле самого города…

– Евсей!

– Брат, не кричи на меня, не дослушав! Я вовсе не предлагаю тебе изменять принятое решение, хотя случившееся и дает нам на это право. Но почему бы нескольким дозорным не войти в город? Они могли бы купить все необходимое, мы же спокойно подождали бы их здесь.

– Да, караванщик! – Рур аж подпрыгнул, поспешив что есть силы схватиться за веревку, брошенную ему в прямо в руки. В душе он уже благодарил богов, приведших помощника хозяина каравана к этой мысли – спасительной для него, для его города.

– Пусть караван останется здесь, раз вы не хотите, чтобы он вошел в город, но это ведь не причина для того, чтобы лишать себя возможности пополнить припасы, купить все необходимое…

– Только твоего согласия спросить забыли, – презрительно усмехнувшись, бросил Евсей.

– Я вовсе не пытаюсь вмешаться в вашу жизнь. Упаси меня боги давать вам советы.

Просто… Я хочу сказать… Если вы по неведомой мне причине, словно дав на то обет, не хотите, чтобы хотя бы один из вас переступал черту нашего города – что же… Остановитесь здесь, возле границы. Позвольте мне обо всем позаботиться…

– Чего ради ты решил нам помочь? Кто мы тебе – родичи, сваты? – Евсей так и не оставил своего презрительного тона, однако раздражения и, одновременно, высокомерного снисхождения в нем поубавилось. Их место заменило любопытство, вечно так не кстати заявлявшие права на душу летописца.

– Я… Я не могу рассказать всего…

– Вот как? – презрительно усмехнулся Евсей. – Ты зовешь нас на свою дорогу, но при этом не хочешь даже сказать, куда она нас приведет!

– К славе.

– Большей, чем дает путь бога солнца? – и снова усмешка искривила губы караванщика.

– Возможно, – спокойно глядя на него, проговорил горожанин.

– Возможно?! – Евсей не дал ему ничего сказать.-Да что вы о себе возомнили!-в нем вскипела злость. Право же, он, составивший уже не одну легенду, считал себя вправе полагать, что совершил достаточно, чтобы полагать – жизнь прожита не напрасно.

– Я говорю – возможно, – голос Рура даже не дрогнул. И это было удивительно, ведь он никогда не считал себя достаточно сильным, чтобы спорить с кем бы то ни было, не то что со спутниками бога солнца. Но сейчас им двигало нечто, бывшее сильнее его, сильнее всех тех препятствий, которые ему еще предстояло преодолеть, – потому что боги могут даровать вашему каравану шанс помочь не только нам, жалким смертным, чужим вам и потому безразличным для ваших душ и вашего пути, но и Им.

– Им?- оба караванщика тотчас насторожились. – Кому? В чем?

Тот уже был готов ответить – "господину Шамашу", но не смог даже рта открыть.

Толи небожители не захотели допускать, чтобы он поделился с кем-то, рожденным вне стен их города, его тайной, толи просто пришло время для того, чтобы это случилось, в общем, в это самое мгновение до Рура донесся звук, заставивший его, вздрогнув, обернуться.

Сломанные повозки… В них что-то изменилось. На первый взгляд они выглядели точно так же, как и прежде. И все же… Руру показалось, что он увидел черную тень, чем-то похожую на раскинувшую крылья птицу смерти, которая нависла над повозками и суетившимися рядом с ними людьми…

– Уведите их отсюда, – сами собой зашептали его губы.

– Что? О чем ты?-караванщики, наверное, решили, что чужак помешался от напряжения выпавших на его судьбу дней суровых испытаний. Более никак нельзя было объяснить эти слова, которые, не связанные с тем разговором, что они вели, выглядели полной бессмыслицей.

А у Рура не осталось времени на объяснения. Оттолкнув того из караванщиков, который оказался на его пути, он метнулся к повозкам. Там еще ничего не происходило – люди суетились, разгружая легшие брюхом на снег повозки, не замечая приближения беды, не чувствуя… И когда горожанин прокричал: -Прочь!

Уходите скорее! – они лишь остановились на миг, подняв на чужака удивленные взгляды, не понимая, что на того вдруг нашло, а затем, проворчав друг другу что-то вроде: -Безумец! – уже готовы были вернуться к прежнему занятию.

Рур принялся расталкивать их, отпихивать в сторону, подальше от злополучных повозок. И откуда только у него взялись такие силы?

Его не заботило, что, падая, женщины и лишенные дара взрослого человека подростки бились о ледяную корку снежного полога, царапая голые замерзшие руки.

Мужчины бросились к нему, стремясь удержать потерявшего на их глазах рассудок человека на месте, но тоже оказались отброшены неведомой силой прочь.

– Снежное поветрие! – в ужасе глядя на него широко открытыми глазами начали бормотать люди, сторонясь, в страхе заразиться.

– Мам! – нависшую было над всеми тишину нарушил голос одного из близнецов, звавшего из чрева сломанной повозки находившуюся снаружи Лине. – Тут кувшины с огненной водой… Кажется, они треснули. Что нам с ними делать?

– Уходите, уходите скорее! – что было силы закричала женщина.

– Хорошо, – послушно отозвался паренек.

– Боги,боги, помогите им! – взмолилась Лина.

Но шло время – мгновения, казавшиеся дольше столетий – а полог оставался неподвижен.

– Где же вы? Где? – прошептал Атен. На лбу караванщика выступил пот.

– Лит, Ла, давайте быстрее! – крикнула, торопя их мать, нервы которой были на пределе.

– Мам! У Ла нога застряла! Мы сейчас!…

– Уходи, Лит! – крикнул Атен, стараясь не смотреть на Лину.

– Сейчас! Только ногу освободим!

– Уходи, я приказываю тебе!

– Но не могу же я бросить брата! Сейчас…! Еще немножечко… М-М, не получается!

– А-а! – полный боли вскрик сорвался с губ Лины. Она уже хотела броситься к повозке, стремясь помочь своим детям. Но хозяин каравана оставил ее, с силой схватил за руку, удерживая.-Отпусти меня!

– Нет! – его голос был тверд, словно камень, а глаза полны морозного холода. – Я не позволю тебе отдать свою жизнь не за что, просто так!

– Как это "не за что"?! Там же мои дети!

– У каждого свой путь! Твой – по эту сторону повозки!

– Но они… Они… Может быть, богиня смерти согласится изменить свой выбор, принять меня вместо…

И тут раздался голос горожанина.

– Я выведу их! – он метнулся к повозке.

Никто не стал его останавливать. Чужак, его путь был лишь его дорогой.

Когда Рур подбежал к повозке, над ней уже вился дымок, полня воздух едким духом гари.

"Великие боги, защитите меня! Не жизнь, но цель! Да снизойдет Ваша милость к моим мольбам и позволит всему совершится так, чтобы мой путь, моя жертва не были напрасны!" – прошептал он словно слова последней молитвы и вскочил внутрь.

В повозке было непроглядно темно. Лишенный света мрак полнился белой пожарной дымкой, застилавшей все вокруг, пряча те очертания, что сохранила темень. Едкое дыхание тлевшего, набирая силы в ожидании своего часа огня резало глаза, заставляя их плакать, отравляло вздох, обрывая его сухим кашлем.

– Где вы? – позвал Рур юных караванщиков, в надежде, что те откликнутся, облегчая поиски.

Но те молчали, пряча кашель в вороты полушубков, ни звуком, ни движением не выдавая себя. Может быть, они боялись чужака, во власти которого вдруг оказались.

Может быть… Не важно. Когда, пугаясь чего-то одного, впускаешь в сердце страх, тот не останавливается на месте, перекидываясь на все остальное. А дети, несомненно, боялись. Они были достаточно большими, чтобы понимать, перед лицом какой опасности оказались и какая ужасная смерть их ждала, если они не смогут выбраться вовремя из западни, в которую попались.

Смерть в огне – что может быть страшнее? И не потому, что ей предшествовали ужасные мучения. Нет, это было бы еще ничего. Но вот другое… От одной мысли об этом холод волной проходил по спине и зубы сжимались с такой силой, что, казалось, еще немного, и раскрошатся на мелкие кусочки.

Огонь не оставлял надежды. Никакой. Ни на что. Он съест тело – и душе будет некуда вернуться в миг пробуждения от вечного сна. Ей придется жалкой бесприютной тенью скитаться по земле, в то время, когда все вокруг будут праздновать величайший праздник возрождения. Да и сама эта душа… Кто знает, может быть, и она не выдержит жара всепоглощающего огня и обратится пеплом, лишенным памяти о прошлом и снов о будущем. Не останется ничего, лишь пустота, от которой веет ужасом потерь и слепого безличия, которая не укладывалась в голову: как такое возможно, что все будет, мир будет, но в этом мире не будет их?

Один страх стараются заглушить другим. Чтобы не думать об одном, беспокоятся о другом.

Кто такой этот чужак, пришедший в караван посреди пустыни? Может быть, он и не человек вовсе, а дух, кто-нибудь из слуг Губителя, которого хозяин прислал, чтобы ограбить смертных, украсть у них то единственное, что им принадлежало – душу. Украсть и заточить на века, на целую вечность в каком-нибудь камне мостовой в жутких чертогах Куфы, камне, который будут топтать ногами стада демонов, обрекая на бесконечные мучения…

А, может, все было совсем иначе. Куда проще и, вместе с тем, невыносимо больнее.

Не было никакого страха. Мальчики, еще не переступившие грань того возраста, когда начинали задумываться о смерти, дети, полагавшие, что жизнь бесконечна, что все опасности – льдинки в ладонях, что могут ранить, обжечь своим холодом, но рано или просто все равно растают, стекут с пальцев капельками воды и забудутся навеки, могли не знать, не думать о нем. И тогда молодые караванщики, гордые тем, что они родились странниками, что им выпало счастье стать спутниками величайшего из небожителей, просто не хотели принимать помощь от чужака – какого-то там горожанина. Они были готовы скорее умереть, но только не переступить через свою гордость.

Рур качнул головой, не переставая кашлять. Право же, у него не было времени на то, чтобы выяснять, какое из двух предположений верно и в чем ему нужно было убедить детей: чтобы те откликнулись и позволили им помочь, когда он куда менее опасен для них, чем огонь, или что нет ничего зазорного в том, чтобы принять помощь от того, кто сам протягивает руку в надежде, что и ему потом помогут.

Горожанин пошарил перед собой. Вокруг валялись какие-то тюки, кувшины, пузатые бока которых показались Руру горячими. И, обожженный запоздалым страхом он отдернул руку.

"В них огненная вода! – мелькнуло у него в голове. – И она готова вспыхнуть – не по воле людей, а вопреки ей, освобождаясь от власти тех, кто держал ее взаперти в маленьком мирке сосуда, не позволяя выпрямиться, расцвести, так долго…" – ему показалось, что он почувствовал ярость, накопившуюся в ней, и, вместе с тем, торжество, которое она испытывала перед близостью освобождения – того мига, когда, вспыхнув отражением солнца в зеркале мира, ей будет дано все, о чем она так долго мечтала – зажечь пламень, который никто не потушит, который погаснет лишь когда завершится его век.

– Откликнетесь же! – он закрутил головой по сторонам, стараясь разглядеть хоть самое блеклое очертание юных караванщиков за пологами слез, дыма и алого марева начавшего пробуждаться огня. – Помогите мне вам помочь!

Эта фраза… Рур и сам не знал, откуда она пришла к нему, как сложилась и был ли в ней какой-то смысл.. Но вот странно – она подействовала. Сперва до горожанина доносились какие-то неразборчивые звуки – возня, кашель, перешептывание, а затем – хриплый, не совсем уверенный голос:

– Мы тут!

И Рур тотчас ринулся вперед, разбрасывая в стороны все, что попадалось ему на пути.

Но лишь оказавшись возле самых подростков, случайно коснувшись рукой плеча одного из них, он, наконец, разглядел их.

– У брата нога застряла, – резко повернувшись к горожанина, проговорил один из пареньков. – Никак не удается ее вытащить!

– Уходи! – процедил сквозь сжатые зубы второй. Как он ни старался, ему не удавалось вытянуть ногу из тисков двух вдруг превратившихся в ловушку балок. Он повернулся к горожанину: – Уведи его!

– Не говори ерунды! – зло огрызнулся на него брат. – Лучше постарайся выбраться!

– Это не ерунда! Пусть хотя бы один из нас останется! Мама не переживет, если потеряет нас обоих! Уходи! – вновь упрямо повторил он, одновременно и прося, и приказывая.

– Давай попытаемся еще раз… – начал было Рур, но юноша прервал его:

– Ничего не получится! Мы старались!

– Я приподниму одну из балок. Сейчас… Давай же!

– Я устал! Ободрал себе всю ногу! И уже поздно!

Действительно, огонь больше не прятался в своем убежище на грани миров. Вскинув голову, он двинулся в наступление на тех, в ком видел своих врагов.

– Еще раз! Последний раз! Если не получится – я уведу твоего брата!

– Обещай!

– Мое слово! А теперь постарайся…

Горожанин что было сил налег на балку.

Юноша помогал ему, в то время как его брат с силой рванул ногу на себя. Полный боли и муки вскрик сорвался с его губ. А затем затих. В глаза паренька вошло неподдельное удивление – он был свободен, но все еще никак не мог поверить, что это правда.

Он так и сидел бы на месте, если бы Рур не толкнул обоих подростков в сторону полога.

– Поторопитесь!

Те и сами больше не медлили. Опрометью, не глядя назад, они метнулись к выходу из повозки.

Когда же, оказавшись снаружи, подхваченные кем-то из караванщиков и оттащенные в сторону, подальше от злополучного места они оглянулись назад, то увидели, что повозка во всю полыхает. А в следующее мгновение гром потряс землю…

– Великие боги! – прошептали караванщики, глядя на поднявшийся до небес столб огня, на какое-то мгновение ставший похожим на одну из колонн храма мироздания, на которых держится небесный свод.

Завораживавшая красота этого зрелища заставила и тех, кто стоял возле сломанных повозок, и устанавливавших шатер, и присматривавших за детьми и животными, – всех отложить свои дела, забыть об остальном, глядя во все глаза на огонь, соединявший в себе и самую прекрасную, божественную жизнь, и самую страшную смерть.

– Горожанин! – юноша дернулся в руках удерживавшего его дозорного, огляделся вокруг, ища того, кто спас его жизнь, заволновался, не находя.

Он был готов броситься к огню, но караванщик не дал ему:

– Угомонись, парень. Боги не за тем сохранили тебе жизнь, чтобы ты разбрасывался ею направо и налево. В следующий раз они уже не будут так благосклонны.

– Но он остался в повозке! – он так торопился! Может быть, еще не поздно…

– Кто – он? – мужчина взглянул на юношу, затем – на его брата, в руку которого что было силы вцепилась Лина, удерживая от того же шага.

– Он спас нас! – Лит думал, чувствовал то же, что и брат. И не мог взять в толк, почему все остальные не понимают их.

– Да зачтут ему это боги…

– Мама, мы не можем бросить его после того, что он для нас сделал! – не выдержав, закричал Лит.

– Не пущу! – та села в снег, увлекая за собой сына. – Не пущу – и все! Вы были возвращены мне не для того, чтобы спустя лишь мгновение я потеряла вас вновь!

– Но мама!

– Поздно, – хмуро глянув на них, на женщину, на повозку, на стоявших вокруг немыми тенями в красных отблесках пламени караванщиков, проговорил Атен. – Он мертв.

Услышав его слова, близнецы сразу как-то обмякли, прекратив попытки вырваться из удерживавших их рук. По щекам потекли слезы горечи, руки беспомощно повисли плетьми. Раз так, им не с чем было спорить. Разве что с волей богов, согласившихся с просьбой чужака принять вместо одной жизни другую – его.

Одновременно они повернулись к огню спинами, понимая, что им придется заплатить за свое право жить – всякий раз глядя на пламень костра или свет лампы видеть в нем смерть, которая должна была быть их,но оказалась чужой.

Странно, но в это мгновение никто из караванщиков, качавших головой, вздыхая и причитая о судьбе чужака, не думал о своей собственной. Настоящее застлало все мысли о грядущем. А ведь теперь, когда они окончательно и безвозвратно потеряли четыре повозки и почти все, что в них было, становились реальными все самые мрачные ожидания. Но разве сравниться жизнь, пусть даже столь мрачная, со смертью – самой ужасной из возможных…

– Что может быть прекраснее смерти и уродливее ее? – прошептал Евсей слова, которым уже совсем скоро предстояло стать частью легенды.

– Только жизнь, – сорвалось с губ хозяина каравана. Он продолжал во все глаза смотреть на пламень, который очаровывал, скрывал настоящее, уносил в прошлое, чтобы оттуда увести в будущее, меняя порядок времен и направление пути. – Жаль, что за нее нужно платить, в то время как смерть – бесплатна… То, что продается, не стоит больше своей цены. И лишь то, что нельзя купить, воистину бесценно…

– За смерть тоже платят…

– Нет! – резко прервал брата хозяин каравана, словно эти сомнения ложились тенью на чело прекраснейшей из богинь. – За возможность отвратить конец и продлить земной пути – да, за право прожить последние мгновения так, как хочешь – да, даже за возможность вспомнить в миг конца те дни, что были самыми счастливыми в жизни. Но не за смерть… Не за смерть…

– Ладно, пусть будет так, – летописец глядел на караванщика удивленно, не понимая, что вдруг на него нашло. И, потом, жизнь и смерть – не те вещи, о которых спорят.

Особенно влизи от места, где огонь прожег полотно, отделявшее одну из этих граней бытия от другой. – Что бы там ни было, мне жаль этого чужака. Даже если все случившееся было делом его рук. Он заплатил страшную плату за то, чтобы наши дети жили… Даже если он был что-то должен каравану, теперь все долги оплачены.

– Не все. Теперь мы в долгу перед ним.

– Потому что он спас детей? – летописец нервно повел плечами. Ему совсем не нравилось чувствовать себя обязанным человеку, да еще тому, ненависть к которому он питал до недавних пор. – Но и мы спасти его, подобрав в снегах пустыни! Жизнь за жизнь!

– Если бы цена жизни была такой! – караванщик горько усмехнулся. – Нет. Она – тот товар, который все хотят купить, и почти никто не продает. А, раз так, за нее всегда просят куда больше, чем дают…

– Что ты имеешь в виду?

– Что? – Атен тяжело вздохнул, опустил голову на грудь. – Ты прекрасно знаешь, что. Он спас сыновей каравана. И теперь мы должны…мы просто обязаны заплатить чужаку ту цену, которую он сам назначил… Если мы не сделаем это, боги не простят нас…

– Нам придется вступить в город… – помрачнев, Евсей опустил голову на грудь.

– Да, – кивнул хозяин каравана.

– Но если там нас ждет смерть…

– Я говорил: в вопросах жизни и смерти плата может быть куда больше, чем приобретение.

– Значит, мы изменяем решение…

– У нас нет другого пути.

– Что бы ни было впереди… Мы ведь не знаем, почему ему, – караванщик кивнул головой в сторону уже успевшего осесть, догорая, костра, поглотившего три повозки и все, что в них оставалось, целиком, оставив лишь груду пепла и горький осадок в груди, – было так важно, чтобы мы вошли в город… Может быть, как и в том, прежнем, здесь приносят в жертву людей и мы…

– Мати, – Атен был мрачен. Глаза вместе с блеском потеряли весь свет, обратившись двумя черными осколками подземного мрака, черты лица заострились, кожа побледнела..Казалось, что он и сам уже на пути к смерти. – Он выбрал ее…

– Брат… – Евсей хотел хоть как-то утешить его, хотя и понимал, что, на этот раз рожденный в душе отца страх за свое дите имел под собой куда более прочную опору, чем когда бы то ни было прежде. Он сам думал так же. И боялся за свою племянницу, чувствуя, что ожидавший их впереди город не сулит девушке ничего хорошего…

Летописец не знал, что сказать. Ибо все, что могло успокоить, было если не ложью, то во всяком случае ее тенью, иное же только усиливало беспокойство.

– Не надо, ничего не говори. Я все знаю… И надеюсь, что дочка простит меня…

Если что. Если нам не удастся уберечь ее. Клянусь вечным сном, я сделаю все, чтобы защитить ее. Но если… У меня просто нет выбора…

– Мы могли бы подождать возвращения господина здесь, – осторожно, заглядывая в глаза брату, начал летописец, – Он обещал, что придет скоро…

– Шамаш… – да, если бы бог солнца был рядом, все было бы иначе. Небожитель не дал бы в обиду свою любимицу, какие бы боги или силы ни желали ей зла. Он помог бы и каравану… Собственно, будь Он рядом, ничего бы и не случилось вовсе. Атен был совершенно уверен в этом. Ведь огонь – Его стихия, сила, подвластная ему всегда и во всем. Но Он далеко, в нескольких годах земного пути. И все, что произошло, уже случилось. И случилось потому, что на то была и Его воля…

Потому что Он хотел, чтобы простые смертные сами принимали решение, сомневаясь в верности сделанного шага, утешая себя, убеждая во власти сомнений, что этот шаг – единственно возможный, когда больше некуда идти: вокруг – огонь и прожженная им в полотне мироздания дыра, за которой – ничего кроме пустоты.

– Н-ет, – с неохотой, через силу выдавил из себя Атен, потом мотнул головой, словно отгоняя от себя все те надежды, на исполнение которых он сейчас не мог полагаться. – У нас нет времени на ожидания, которые могут и затянуться, когда миг в глазах бога может быть длиннее целой жизни смертного. И, потом… – он вздохнул. – Потом, это наш долг. Нам и платить. И ни к чему ждать, что кто-то сделает это за нас.

– Атен, ты уверен? – Евсей не сводил с него глаз.

– Ни в чем я не уверен! – поморщившись, пробормотал хозяин каравана.

– Но ты так спокоен…

– А что мне еще остается? Скажи!

Евсей молчал.

– Я так понимаю, – к ним подошел Лис, – шатер нам больше не нужен.

– Да. Сворачивай его.

– Может быть, дадим людям время прийти в себя?

– Нам будет лучше в городе, – подала голос Лина, по щекам которой текли слезы, а руки с силой сжимали ладони сыновей. – Это плохое место. А там… Там, все же, город… Какой бы он ни был. Его тепло целебно для наших душ, а продолжение пути позволит забыть о том, что было, и не думать о том, что будет…

Взглянув на жену, Лис кивнул и, резко повернувшись, зашагал назад, к ждавшим его дальнейших приказов дозорным, которые имели достаточно ясное и четкое зрение, чтобы они и без слов понимали, какими они будут…

И никто из них не обратил внимание на девушку, которая стояла чуть в стороне, с силой сжав кулаки и стиснув до синевы губы. По ее щекам текли слезы боли, но в глазах было совсем другое выражение – в них горела злая обида.

Мати не просто показалось – она была, в сущности, уверена, что взрослые специально, ей назло, сделали все так, чтобы караван непременно вошел в этот город.

"Они ведь знают, что мне нельзя в него! Почему они так поступают? Ну почему!

Ведь ничто не мешало им ничего не менять… Пусть бы кто-то вступил в город, а я осталась бы здесь… Это было бы замечательно. И правильно. И ничего бы не случилось… Ничего из того, что я видела… Ну и ладно! – обида сменилась злостью. – Пусть! Мне-то что! Я знаю, как сделать так, чтобы со мной все было в порядке! А остальные…Они сами виноваты! Сами…"