Книга 5_Слезы на камнях

Глава 11

Шамаш спустился со священного холма вниз, на площадь, где шумела людская толпа, чем-то похожая на улей растревоженных пчел. Глаза горожан вновь и вновь поднимались к храму, губы что-то шептали… Не важно, что, когда в общем гуле все равно никто, даже сам говоривший, не мог разобрать ни слова.

Все были удивлены приходом бога солнца, в одно и то же время обрадованы и напуганы, когда никто не знал, что именно привело повелителя небес в город; приближение беды, от которой Он обещал защищать спасенный Им оазис, или то радостное событие, которое все с нетерпением ждали, зная о предстоящем рождении наделенного даром. Возможно, хозяева города просто решили поделиться с Ним своим счастьем. Поэтому божественная покровительница Керхи госпожа Нинти и привела Его…

А может быть даже Он согласился сделать новорожденного своим посвященным. Вот было бы здорово!

Издали замечая приближение бога солнца, люди падали перед Ним ниц на камни площади, пряча лица, боясь, что небожитель, прочтя по глазам судьбы, назовет их имена. Сердце бешено стучалось в груди, и даже те, кому так сильно хотелось увидеть господина Шамаша, что они были готовы преодолеть страх, не смели сделать этого, ведь прямой взгляд смертного, недозволенно дерзкий, мог оскорбить небожителя, лишив город Его покровительства.

Шамаш шел на площадь, чтобы не столько взглянуть на город, сколько поговорить с его жителями. Ему хотелось о многом расспросить их. Жизнь этих людей была особенной. Они жили рядом с богиней и им было доподлинно известно то, во что другие лишь верят. Ему казалось, что это должно было изменить смертных, освободив их от большинства страхов и, в первую очередь, от страха перед смертью, ведь если боги существуют, значит, есть и мир благих душ, и вечный сон снегов, и пробуждение ото сна. И он не мог понять, почему этого не произошло.

Да уж, вера сыграла с горожанами странную штуку: вместо того, чтобы освободить, сделала их еще большими рабами. Почему так случилось? Он не мог найти ответ на этот вопрос. Впрочем, эти смертные были не единственными такими…

Удивительно, но только сейчас, оказавшись вновь в этом городе, он стал лучше понимать своих спутников-караванщиков. То в их поведении, что неизменно вызывало в его душе резкое неприятие, теперь представлялось пустяком, мелким недостатком, на который и внимания-то обращать не следовало бы. Зная, что все люди одного мира должны быть в той или иной степени похожи, он мог себе представить, каких усилий стоило караванщикам вести себя с ним пусть не как с равным, но уж точно даже не в половину того, что требовала от них вера в бога.

"Они не слабые духом, нет, наоборот – сильные люди, жертву которых я должен оценить и не попрекать их пустяками…" Скользнув быстрым взглядом по лежавшим в пыли горожанам, он вздохнул, качнул головой и, не сказав ни слова, свернул на одну из боковых улочек. За минувшие годы в них начало возвращаться тепло. Дома не стояли более пустынными склепами.

В оконцах горел огонь…

И, все же, улица, по которой он шел, была пустынна. Она казалась немного грустна, задумчива, вспоминая в полудреме приближавшегося ночного сна о минувшем без страха и сожаления, которые были ей незнакомы, может быть, лишь с сочувствием к тем, кто не понимал, что прошлое не может быть ни светлым, ни черным, никаким, потому что, оставшись за гранью горизонта, оно исчезло навсегда, без следа, за исключением разве что памяти…

– Ты кого-то потерял, повелитель небес? – вдруг окликнул Шамаша чей-то негромкий голос.

Он остановился, огляделся, ища взглядом того, кто в этом городе осмелился с ним заговорить.

На камне, застывшем словно воин минувшего на страже у врат вечности, сидела старая женщина. Ее волосы были совершенно седы, когда время стерло с них следы прежних красок, насквозь пропитав золой тех костров, которые пылали не в мире, а на там, на границе сущего и несуществующего, где время обретает плоть. Лицо покрывали морщины, кожа высохла и истончилась, делая черты одновременно резкими, словно у камня, и блеклыми, неясными, как у тени. Неподвижно лежавшие на коленях руки были сухи и костлявы. Казалось, подуй ветер – и она рассеется, словно прах мертвеца. Даже в одеждах, покрывавших ее старое, слабое тело, не осталось ни яркости красок, ни силы жизни. Длинное серое платье износилось и было похоже на те лохмотья, которые носили нищие и попрошайки его родной земли.

Странно. В городах мира снежной пустыни он никогда прежде не встречах людей, бедных настолько, что они были вынуждены просить милостыню у прохожих. Впрочем, возможно, все дело было в том, что он просто не видел их. Гостю не показывают обратную сторону богатства. Нищими не хвалятся. О них вообще предпочитают не говорить. Да и те не стремятся попасться на глаза, может быть, памятуя о том обычае, о котором упоминали легенды – выгонять неспособных прокормиться прочь из города, в снега пустыни, дабы они не крали тепло у других, более жизнеспособных.

– Что, не ожидал встретить здесь дряхлую старуху? – вновь заговорила та. – Странно видеть, что кто-то осмелился нарушить установленный вами, небожителями, обычай уходить умирать в снега, когда время иной смерти проходит?

– Уходить умирать?

– Ну да… Устанавливать правила легко, а вот какого исполнять… – проворчала та.

– Знаешь, как это происходит? Наступает день, когда собственные дети, внуки, правнуки, все те, кому когда-то ты дала жизнь, последний раз умывают тебя, причесывают, одевают в лучшую одежду и отводят к границе города. Они не проклинают тебя за то, что ты вовремя не смогла умереть, не осуждают за те долгие годы, в течение которых были вынуждены о тебе заботиться, нет. Они сочувствуют тебе, жалеют. Ведь всем, даже преступникам, дается смерть. А тебе – нет. И почему? Вот ты можешь ответить мне, в чем я виновата в твоих глазах? Я не совершала никаких преступлений, служила верой и правдой Хранителю, соблюдала все обряды, установленные богами… А, что там… Да, все считают себя добрыми, все думают, что жалеют… Смерть в снегах придет быстро. Она будет легкой и сладкой, как сон. Но если я не хочу умирать? Если я хочу еще пожить, раз уж госпожа Кигаль не торопиться призвать меня на свой суд? Ответь мне, бог справедливости, разве у меня нет такого права?

– Есть, – он подошел к ней, встал рядом, опершись спиной о стену старого, покосившегося дома, стоявшего в самом конце проулочка, спрятанного в нем, словно в чреве пещеры.

– Что же ты не скажешь об этом другим? Почему не прикажешь изменить обычай, который, как я виду, и сам считаешь жестоким?

– Не мной он устанавливался, не мне его и отменять, – качнув головой, проговорил Шамаш.

– Почему?

– Мне жаль тебя, женщина. Но никто из смертных не живет вечно. Рано или поздно все умирают. И разве та смерть не лучше этой жизни?

– Я думала так же! В молодости! Пока ты юн и свеж, тебе кажется: лучше уснуть вечным сном, чем влачиться по земле дряхлым и немощным. Но когда проходит время…

Сон ведь никуда не убежит. Он закроет очи своим вечным холодом и мраком. И зачем торопиться к ему навстречу? Ведь там все будет одно и то же, здесь же каждый луч солнца, каждая звезда на небе единственная и неповторимая. Только в старости, за шаг до смерти, начинаешь по-настоящему любить и ценить жизнь… Но что я, старая дура, пытаюсь объяснить бессмертному вечно молодому богу? На что я надеюсь?

Может быть, на то, что, проспав целую вечность в бреду, Ты сможешь хоть немного, хоть в чем-то понять меня…

– Ты смела, женщина.

– Мне в этой жизни нечего бояться. Может казаться, что я страшусь смерти, но и это не так. Я просто хочу, чтобы она пришла сама, в свой час, а не раньше. Не раньше ни на мгновение! Поэтому я осмеливаюсь говорить с тобой, говорить то, что думаю, а не то, что ты хочешь услышать. И я не боюсь твоего гнева, ведь знаю: ты простишь старуху, которая в твоих глазах уже мертва. Я лишь тень, задержавшаяся на земле…

– Зачем ты завела со мной этот разговор? Что тебе нужно от меня?

– Ты привык, что все тебя о чем-то просят?-она взглянула на него, как Шамашу показалось, даже с долей сочувствия.

– Да.

– Мне нечего просить.

– А бессмертие?

– Зачем оно старухе? Чтобы вечно мучиться? Ты мог бы вернуть молодость моему телу, но в душе, в своих глазах я все равно осталась бы такой, какая сижу сейчас перед Тобой – больной и дряхлой. Хотя… Может быть, я и кривлю душой. Каждому есть что попросить. Кто ничего не хочет, никуда не стремится, ни о чем не мечтает – сам ложится в смертную постель.

– Что же нужно тебе?

– Поговорить с богом. Моя мечта исполнилась. Теперь, в том сне, что продлится вечность, мне будет о чем вспоминать.

– Неужели в твоей столь долгой жизни не было больше ничего, чем можно было бы заполнить пустоту?

– Я пережила своих родителей. Они умерли – я забыла их. Я забыла детей, когда они ушли, оставив меня в снегах пустыни.Последний миг, когда я видела их, стер из памяти все остальное. Я вернулась в город, переступив через прочтенные за моей спиной заклинания. С тех пор я не вспоминаю о богах, имена которых были в нем произнесены… Странно, – с ее губ вдруг сорвался грустный смешок. – Они перечислили почти всех небожителей, даже тех, о ком я в жизни и слышать не слыхивала… А не назвали троих самых сильных… – потом она, взглянув на Шамаша, вдруг, кряхтя, тяжело поднялась с камня, который на поверку оказался старым, стесавшимся и потерявшим от времени форму невысоким каменным стулом. – Что же это я, на пороге тебя держу? Все-таки, гость… Проходи в дом, – потянув за поржавевшее кольцо, она открыла покосившуюся скрипучую дверь, за которой чернело чрево комнатушки. – Не откажи уж старухи в милости…

Она стояла, придерживая дверь, и ждала, пока бог войдет первым.

Шамаш не был высок ростом, но дверной проем оказался настолько низок, что ему пришлось нагнуть голову.

– Прости, повелитель небес, – проскрежетал рядом голос старухи. – Я знаю, что мне следовало бы разобрать камни,освобождая тебе путь, да тяжелые они больно, не под силу это мне. И, потом, жилище мое такое же ветхое, как я сама – за один камень потянешь, вся стена рухнет. Так что уж не серчай на старуху…

Внутри царил полумрак, лишь в дальнем углу горел бледный пламень камина, которого не хватало, чтобы осветить жилье – разве что наполнить его алыми бликами да длинношеими тенями.

– Раньше-то я получше жила. Не ахти как богато – не купчиха ведь, так, жена и мать ремесленников, но в достатке, всегда была сыта, одета. А сейчас… Да много ли мне теперь надо? Одна я – не о ком беспокоиться. Гости не заходят – некому блеском богатств глаза слепить. Вот ты только пришел. Так тебе людские сокровища – что богатею медяк. Для тебя другое ценно…

– Да уж, это точно, – донесся смешок из мрака. – Что золото для того, кто создает его из воздуха?…Закрой дверь, старуха. Нам чужие уши и незваные гости не нужны.

Глаза Шамаша, видевшие в мраке столь же ясно, как в свете дня, быстро привыкли к кривому зеркалу теней, в котором все представало несколько в искаженном виде.

Впрочем, ему не нужно было видеть ждавшего его в комнатушке, чтобы узнать.

Повелитель небес прошел к огню, сел на каменный стул рядом с ним.

– Бог погибели, – прежде, чем исполнить волю Губителя, напомнила тому старая горожанка, – ты обещал…

– Да, помню, – странно, но Нергала ничуть не разозлился ни на ее медлительность, ни на эту странную для столь слабого и беззащитного существа настойчивость. – Не бойся. Я сдержу свое слово. На этот раз, сдержу… Да, старуха,ты можешь остаться. Мы оба, – он качнул головой в сторону спокойно сидевшего напротив него Шамаша, – любим, когда есть свидетели… А ты – очень удобный свидетель: что услышишь – то забудешь, что вспомнишь – сохранишь, о чем захочешь рассказать другим – не сможешь, а если что и скажешь – тебе никто не поверит… Кстати, – он повернул голову к богу солнца, – знаешь, о чем она попросила? Ни за что не догадаешься. Сразу видно – выжившая из ума старуха. Не о бессмертии, не о мести, даже не о пустоте…

– Она просила тебя не начинать со мной бой в этих стенах.

– Да, – Нергал взглянул на него с долей удивления. – Однако, ты догадлив, – впрочем, его поразило совсем не это – то, что повелитель небес заговорил с ним, вместо того, чтобы и дальше хранить отрешенно холодное молчание.

– Ты не гневаешься на меня, бог солнца?-с долей напряжения, не скрывая дрожи голоса, спросила горожанка.

– Нет, – Шамаш оставался спокоен.

– Ты знал…

– Конечно, он знал! – воскликнул Нергал. – Еще бы ему не знать! Он умеет слушать и слышать. А ты так прозрачно намекнула ему: три великих бога, чьи имена не были произнесены при изгнании! Его – потому что его именем на смерть не обрекают.

Кигаль – потому что она и есть повелительница смерти, а дважды одно не повторяют.

И мое. Потому что обо мне вообще не вспоминают, разве что в проклятиях… В общем, нужно быть глупцом, чтобы не понять.

– Я должна была убедиться…

– Что не идешь против его воли? Воистину,старуха, ты выжила из ума! – усмехнулся Нергал. – Как бы он, скажи мне на милость, мог отказаться от твоего приглашения?

Повернулся бы и ушел, ничего не объяснив? Или сказал бы, что не хочет со мной говорить? И почему не хочет? Потому что встреча может закончиться сражением, к которому он не готов? Да он скорее сделает шаг навстречу пустоте, чем позволит кому-то хотя бы заподозрить его в трусости!

– Перестань, – поморщился Шамаш. – Зачем ты ей-то все это говоришь, раня душу?

Знаешь ведь, что мне совершенно безразлично, что обо мне подумают.

– Да. В отличие от меня… И, все равно, она ведет себя глупо: дует на кипяток, прежде чем отхлебнуть из плошки, но при этом не снимает ее с огня.

– Ей непросто видеть и одного из нас, а уж обоих сразу – и подавно, – тихо проговорил Шамаш, с сочувствием взглянув на сжавшуюся в комок старую женщина. – Сядь, хозяйка. Тебе тяжело стоять. Да и в ногах правды нет.

– Да уж, – фыркнул Нергал, – потрясное, должно быть, мы с тобой представляем сейчас зрелище… Жаль, что не взглянуть со стороны: два заклятых врагов, мирно беседующих, да не где-нибудь, а в том самом городе, за который совсем недавно вели бой… Тут кто угодно спятит… Шамаш, знаешь, в чем твое главное отличие от Ута? Ты можешь если уж не прощать, то мириться, принимать очень многое из того, что есть, не оспаривая существование мрака и не стремясь во что бы то ни было сжечь все тени.

Его собеседник молчал, не возражая. Он ждал, когда Нергал заговорит о главном – зачем искал встречи с ним. Но тот не торопился.

– Это одно. А есть еще и другое. Он действовал, в то время, как ты говоришь, стремясь словами решить то, что, обретя плоть деяний, оборачивается бедой.

– Это плохо?

– Смотря для кого. Для жаждущих приключений – да. С тобой становится неинтересно.

Вот и твои спутники. Целых два года с ними не происходило совсем ничего. Обычная дорога, повседневная жизнь. Тишина и покой. Подумал бы хотя бы о своем летописце.

Ему ведь совсем тоскливо – ни тебе сказок, ни легенд – скука да безделье.

– Возможно. Зато он до сих пор жив.

– Подумаешь – жив! Неужели ты полагаешь, что смертные ценят свою жизнь по длине?

Нет! Для людей главное – насыщенность бытия. Полнота каждого вздоха. Так ведь, старуха?

– Я всего лишь жалкая смертная…

– Вот-вот, о смертных мы и говорим. Кому же, как не вам знать, что вы чувствуете.

Мы – только предполагаем, основываясь на своих наблюдениях за вами.

– Ну… – она медлила, не зная, что сказать. Ее душе не хотелось соглашаться с Губителем, в то время, как разум понимал: а ведь Он прав… И возразить – значило бы солгать перед лицом бога справедливости. – Один мудрый человек когда-то сказал: мы живем, чтобы потом было о чем вспоминать… Когда я была молода, служитель, опекавший нашу улицу любил повторять эти слова. Он говорил – есть несколько родов памяти. Один – память деяний – наши поступки, работы. Другой – наша собственная память, то, что унесем мы с собой – события, переживания… Он говорил: каждый выбирает для себя что-то одно. Простые люди – обычно третье… Я – самая невзрачная из простых смертных…

– М-да, – Нергал взглянул на нее с долей удивления и даже уважения. – А ты, оказывается, не такая выжившая из ума старуха, какой кажешься в первый миг. Ты будешь даже помудрее многих из тех, с кем мне довелось говорить… Хотя, конечно, надо признать, что мало кто осмеливался быть так откровенен со мной, да и просто говорить, мудрствуя… Послушай ее, Шамаш, послушай: она говорит правильные вещи!

Тот пожал плечами. Он слушал разговор, однако же, глядел в сторону, думая о чем-то своем. Взяв в руки старую скривленную кочергу, он стал ворочать угли в очаге, следя за мерцанием искр.

– Ты считаешь иначе?

В отличие от бога Погибели старая горожанка не осмелилась спросить, но, когда вопрос был задан, насторожилась, потянулась вперед, уходя в слух.

– Все зависит от того, как воспринимать то, что ждет за гранью смерти, – негромко проговорил он, – если как сон – память все, что остается, из чего черпают силы и образы грезы.

– Вот! – вскричал Нергал, взмахнув рукой, в то время, как горожанка облегченно вздохнула, подтвердив подтверждение.

– А если как дорогу, то память – лишь тяжкий груз, который давит на плечи, вынуждая порою поступать совсем не так, как следовало бы…

– Это ты исходишь из собственного опыта? Ну, для нас позабыть о чем-то, что не хочется помнить, ничего не стоит. Ты и представить себе не можешь, сколько всего я повычеркивал из своей памяти за минувшие вечности! Куда больше, чем оставил. О том же, что было накануне всего, и говорить нечего – это стерлось из памяти целиком и полностью… И ты забудешь. Пройдет одна вечность, другая – и от всего, что тяготит тебя сейчас, не останется и следа.

Когда он говорил это, старуха, поднявшись со своего места, осторожно, бочком, двинулась к выходу. Но ее остановил голос Нергала, который, заметив это, тотчас прервав разговор с Шамашем, повернулся к горожанке:

– Ты куда это собралась?

– Не гоже простой смертной слушать такие речи, – пробормотала та.

– А ну-ка сядь назад!

Горожанка, не соглашаясь, упрямо закрутила головой, и Нергалу пришлось прикрикнуть на нее:

– Сядь, тебе говорят! – впервые его голос стал резким, в нем послышалась властность и даже доля рожденной недовольством ярости, однако он быстро успокоился, перейдя на добродушное ворчание. – Тоже мне! Она решила, что ей лучше уйти! Посмотрите-ка на нее! Она так страстно стремилась обрести воспоминание веков, а когда несбыточное желание начало исполняться, вдруг задумала бежать от него прочь! А кто тебя вообще спрашивает? Или ты думаешь, мы с ним, – он качнул головой в сторону бога солнца, который по-прежнему глядел в огонь, не обращая ни на что иное никакого внимания, – говорим вслух, потому что нам так удобнее? Или небожители не знают иной речи, кроме той, что были наделены вы? Это все для тебя!

– Но почему?!

– Да потому что нам нужен свидетель! – непонятливость смертной в любом другом случае разозлила бы бога Погибели, но на этот раз все было иначе: над яростью преобладало другое чувство. Разговор с той, которая не испытывала ни тени страха, забавлял его. Возможно, ему хотелось узнать, сколько еще выдержит старая женщина, прежде чем, упав ниц перед небожителями, назовет их, наконец, господами своей души.

– Оставь ее, Нергал, – качнув головой, проговорил Шамаш. – Не мучай. Хочет идти – пусть идет.

– Да не хочет она! А это так – притворство. И мимолетный… даже не страх – так, страхец – сомнение! Любопытство смертных слишком велико, чтобы среди них нашелся хоть кто-нибудь, отказавшийся быть свидетелем чуда. Ну ты сам на нее взгляни! А то уставился в очаг, ничего не видишь, и туда же – советуешь!

Шамаш послушно повернулся, поднял взгляд на старуху. Уже через мгновение его губ коснулась улыбка:

"Ты прав".

– А ты что думал? Что я просто издеваюсь над ней, как обычно, тебе же по привычке лгу? Да? А, постой, постой, ты ведь именно так и думал? Значит, наш совершенный бог истины не такой наивный простачек, готовый верить всем и во всем, как мне показалось? Ты все-таки сомневаешься? И не только в правильности своих поступков? – его лицо – маска человеческой плоти – оставалось невозмутимо, однако внутри все клокотало от с трудом сдерживаемого смеха.

– Нет никого, кто был бы совершенен во всем и всегда.

– Это конечно. Но ведь нет правила без исключения. И таким исключением в нашем мироздании всегда считался ты.

– Считаться и быть – разные вещи.

– Ты снова прав. И это удивляет меня куда больше столь ожиданной ошибки. Провести столько времени в мире людей, которые только и делают, что восхищаются тобой, преклоняются, славословят… – он качнул головой. – Тут любой бы уверовал… И стал таким, каким тебя видят все. Вот взгляни на меня: я ведь не всегда был мерзавцем, негодяем, злодеем и так далее и тому подобное. Просто все считали меня таким. А я не особенно сопротивлялся. Ведь это по-своему забавно – соответствовать тому, чего от тебя ждут. Молчишь… – улыбка скользнула у него по губам. – А любой другой на твоем месте уже давно возмутился: как можно сравнивать меня и тебя! Хотя… – прищурившись, Нергал взглянул на Шамаша, – может быть, все дело лишь во времени. Пройдет вечность – и все изменится, – его лицо погрустнело, и он, сам не зная почему добавил: – хотя, мне бы очень не хотелось, чтобы это было так. Уж лучше б я ошибся… С тобой… таким какой ты сейчас, занятно. Нет, просто здорово! Ты прав – разговоры лучше дела. И сколько всего узнаешь! А, главное, какое удовольствие получаешь. Оставаясь при этом ну абсолютно ни в чем не виноватым!

– Ты хотел видеть меня, чтобы сказать это?

– Я хотел взглянуть на тебя. Какой ты на самом деле. Не в мгновение кризиса с его безумным напряжением и мыслью о спасении, а в самый обычный день, вот как сейчас… – он огляделся вокруг, видя не бледные бесцветные стены жалкого жилья старухи, а весь лежавший за ними город, целиком и в мельчайших деталях. – Ты всегда был честен со мной, видя ту грань между добром и злом, что есть во всех, даже том, кто повелевает силами тьмы… Прости за весь этот пафос, но он нужен как предисловие к тому, что я хотел сказать. Этот город будет моим. Я не угрожаю, нет, просто констатирую факт. Так буде. Не сейчас. Может быть, завтра, может быть, в конце этой вечности или даже в начале следующей, но будет.

– Зачем…?

– Что – зачем? – не дав ему договорить, поспешил с ответом Нергал.-Зачем я говорю тебе это? Потому что хочу, чтобы ты знал. И мучался этим знанием. Ведь…

– Зачем тебе Керха, Нергал? – прервав его, Шамаш полностью задал тот вопрос, который был не верно понят собеседником.

– Она должна быть моей!

– Ты говоришь о городе, не женщине.

Губитель не сдержал смешок.

– А если мне нравится думать о городе, как о женщине? Пусть я бог, но, хвала тем, чьи фантазии сделали меня таким, какой я есть, мне не чужды людские страсти. Да и город этот в некотором роде женский – одна богиня-покровительница, другая. Так что…

– Великие боги! – донесся до них полный ужаса шепот старухи, которая вдруг представила себе, сколь страшным могло быть будущее, ожидавшее ее город, ее потомков.

– Не бойся, смертная. Какой смысл бояться того, что тебя не коснется? – стал по-своему успокаивать ее Нергал.

– Но других…

– А что тебе за дело до других? Живи одним днем, одним поколением, как учит тебя твоя вера – вот и все дела… И, потом, у твоего обожаемого бога солнца есть возможность изменить все это.

– Ты обещал, что не вызовешь Его на бой…

– Хватит, женщина! – поморщившись, остановил ее взмахом руки Нергал. – Мне уже начинает надоедать твое глупое упрямство! Как будто нет другого способа решить дело подобного рода, кроме как в бою… Давай бросим кости, – повернувшись к богу солнца, предложил вдруг он.

– Что? – Шамаш удивленно поднял на него взгляд.

– Все предельно просто: выпадет черное – Керха твоя. Я уйду. И забуду о ней навсегда. А выпадет белое… Что же…

– Я не верю в слепую судьбу и не поставлю даже одну единственную жизнь, не то что будущее целого города на камень.

– Не веришь в то, что выиграешь? – усмехнулся бог Погибели.

– Керха не мой город и не твой. Пусть так и будет… Мне пора возвращаться, – отложив в сторону кочергу, Шамаш поднялся с каменного стула.

– Не мой и не твой, говоришь? – Нергал задумался. – Мне нравится, как это звучит…

Ты хочешь сказать, что готов обойти его своей заботой, если я не стану заносить сюда зло? Интересная мысль… Я почти готов согласиться с этим… Вот только, – он развел руками, – ты не сможешь исполнить этот уговор. Потому что уже дал слово другим. Ты ведь все-таки решил провести этот странный обряд, рожденный за гранью мироздания?

– Они просили…

– Они просили тебя вернуть тепло небесам, – прервал его Губитель. – Согреть землю, даря ей грядущее жизни, не смерти. Однако ты, как я погляжу, не особенно торопишься исполнять эту просьбу.

– Это невозможно… – видя, что бог солнца молчит, нервно сжав руки, заговорила горожанка, словно стремясь оправдать повелителя справедливости в глазах владыки погибели… или, может быть, своих собственных глазах.

Нергал ни взглядом, ни словом не выразил своего недовольства тем, что смертная решила вмешаться в их разговор, вставая совсем не на ту сторону, произнося совсем не те слова, которые он от нее ждал. Однако он не дал ей договорить фразы:

– Возможно. Для него – возможно все. Или, вернее сказать – все, чего он хочет.

Надо просто захотеть, верно? А если так, в чем дело, Шамаш? Скажи. Не мне – мне-то, собственно, в нынешнем мире даже лучше. А вот ей, этой смертной, одной из тех, кто почитает тебя от рождения и после смерти больше, чем других небожителей.

Какой бы ни была правда, тебе нечего бояться, что в тебе разочаруются другие – ведь она никому ничего не расскажет. Удобный свидетель, я уже говорил. А слова…

Нужно же их отрепетировать. Посмотреть на реакцию. Прежде чем говорить тем, чье мнение тебе дорого. А ведь рано или поздно тебе придется это сделать.

– Истина одна. Что бы мы ни думали о ней. И от того, будет ли она произнесена вслух или нет, ничего не изменится.

– Говори, Шамаш. Я задал вопрос.

– Ты ведь сам хочешь получить ответ, верно? И тебе не важно, что почувствует эта женщина.

– Да.

– Я мог бы растопить снега. Мог бы согреть весь этот мир. Он не столь уж велик – остров в бушующем море. Но никогда не сделаю этого. Потому что у него нет будущего за исключением того, что зарождается в снежной пустыне.

– Загадка на загадке. Скажи прямо – ты не хочешь делать этого, потому что иначе твои горячо любимые маги будут никому не нужны.

– Господин Шамаш, – смертная впервые назвала его так, тем самым, наконец, признав власть повелителя небес над своей душой, – если это действительно так… Если, обретя спасение, наши потомки забудут о тех, кому обязаны выживанием своих предков, если они отвернут свой лик от хранителей тепла, если так, пусть уж лучше их вообще не будет, чем быть такими! – ее голос дрожал, в глазах стояли слезы, но не от мысли, что, возможно, сейчас она произносит приговор своим собственным правнукам, а от того кошмара, который вдруг открылся ее взору: нет ничего ужаснее неправедной жизни, полной неугодными небожителям поступками.

Нерожденный не знает горя, умирающий в праведности – страха, ведь его ждут прекрасные сады благих душ и сладкие снежные сны. Но все это – и горе, и страх, и горечь невосполнимых потерь, и разочарование перед ликом мечты, которая не сбудется никогда – окружает того, кто, рожденный и живущий в преступлении, проживает лишь одну жизнь, совсем крохотную рядом с вечностью мироздания.

– Ну конечно, – криво усмехнулся Нергал, – легко отказываться за других. А если бы это была твоя судьба, твоя жизнь? Что если бы мы дали тебе перерождение как раз тогда, на грани перемен?

– Я сказала бы то же, повелитель Погибели, – в этом странном, не понятном ей разговоре, она – не разумом, душой – избрала сторону одного из богов и теперь была готова стоять на ней до конца, – то же и куда быстрее, – продолжала она, не сводя с собеседника твердого, решительного взгляда глаз, которые вдруг вспыхнули тем огнем, что, свойственный юности, обычно к старости угасает, лишаясь сил страстей, – ведь решать за себя – легче, чем за других.

– Разве? – тот не верил в ее искренность. Возможно, старуха действительно так думала, во власти какого-то мимолетного чувства, но тем самым она лишь обманывала себя.

– Спроси любого. И ты получишь тот же ответ! – а затем она перевела взгляд на бога солнца: – Спроси, господин Шамаш!

– Нет, смертная, – прервал ее Нергал. – Никого он спрашивать не будет, – его лицо помрачнело, наполнившись какой- то далекой, задумчивой грустью. – Потому что и так знает, что ему скажут… А еще потому, что дело не в магах, а в нем самом.

– Нет! – в глаза женщины волной ужаса вошло внезапное подозрение, заставившее побледнеть ее губы.

– Что? О чем ты подумала? Говори, не стесняйся. Кажется, мы сделали все, чтобы сейчас, в этом разговоре ты чувствовала себя равной, не боясь говорить то, что думаешь, не беспокоясь о том, кто твои собеседники. Ну?

– А даже если так… Даже если все дело в Ней, пусть так…

– В ней – это в ком? В Айе, что ли? – Нергал рассмеялся. – Ну, право же, вы, смертные, не перестаете меня удивлять! Ладно, вы, конечно, можете не знать, что она менее всего стремится к власти над вашей землей. Людской мир ей и нужен-то исключительно постольку, поскольку по нему странствует Шамаш. Ее стихия, ее дом – луна. Так было всегда и это ничто не изменит. Или ты думаешь, в ином случае она бы пряталась от вас? Нет, когда стремишься властвовать, хочешь, чтобы тебе поклонялись, идешь к своим будущим рабам, а не бежишь от них в снега, где кроме бродяг-караванщиков да таких же, как они, безумных разбойников и нет ничего…

Хотя… – он задумался. И улыбка исчезла с его губ. – Может, ты и права… Ведь властвуют не только над живым, но и над мертвым… И, потом, она всегда считала эту землю разлучницей… Так что не удивительно, если захочет положить ей конец…

Но даже если и так, это ничего не меняет. Во всяком случае, в нашем разговоре. В отличие от людей, Айя Шамашу безразлична.

– Этого не может быть! – вскричала старуха.

– Но это так, – остудил ее пыл Нергал. – Ведь верно, Шамаш? – он повернулся к повелителю небес, понимая, что смертная если кому и поверит, то богу истины, а не отцу обмана. – На чьей стороне ты будешь, если Айя захочет уничтожить род людской?

– Тех, кому будет нужна моя помощь, – он, стоявший до этого мига на месте, не видя для себя возможности уйти посреди разговора, теперь решительно двинулся к двери, открыл ее…

– Я хочу, чтобы ты знал, Шамаш, – остановил его на пороге голос бога погибели, – Намтар уже приготовил камни жребия. Я сам видел. Если камни не бросим мы сейчас, это сделают смертные. А у них куда меньше шансов выбрать лучшую долю.

– Но это будет их выбор и их судьба.

– Значит, пусть решают сами? К добру или злу? К счастью или беде? Как угодно – но сами? – Губитель кивнул, так, словно ждал от собеседника чего-то подобного. – Я скажу тебе кое-что… Что мне не следовало бы говорить, потому что для меня все твои недостатки – подарок судьбы. Глупо идти к черте, когда можешь все изменить на безопасном удалении от нее. Зачем тратить силы, бросать вызов судьбе, вырывая жертву смерти из рук вестников, когда можно, не доводя все до крайностей, ограничится маленьким безобидным чудом? Оп – и готово!

Не отходя от порога, бог солнца повернулся к собеседнику:

– Зачем ты меня хотел видеть на самом деле? Ведь все, сказанное тобой – лишь слова, не более.

– Да, верно, – Нергал сощурился, поджав на миг губы. – У меня была причина…

Которая заставляла меня вежливо с тобой говорить, вместо того, чтобы пронзить кинжалом. Очень важная для меня причина. Важнее нашей с тобой вражды, этого города, да и вообще всей земли. Вот. Передай от меня привет своей маленькой спутнице. И этот скромный подарок, – он легкой тенью в мгновение ока перенесся к богу солнца, чтобы протянуть ему тонкий серебряный браслет, резные пластинки которой были покрыты причудливыми рисунками, выложенными переливавшимися всеми цветами радуги драгоценными камнями.

– Ты решил заставить ее вспомнить о том, что лучше забыть навсегда?

– Не думай, Шамаш, я меньше всего хотел, чтобы она мучилась от воспоминаний. Но теперь это не важно. Она уже все знает. Лалю удалось обмануть нас тогда и сохранить свободу. Он в этом мире, Шамаш. И накапливает силы, таясь в тени. Не знаю, что он там замышляет… Но он нашел путь в ее сон и все ей рассказал.

Шамаш помрачнел. Взгляд, брошенный им на Нергала, был черен и холоден.

– Надеюсь, она поймет, – чуть слышно проговорил он.

– Почему ты спас ее и позволил мне помочь тебе в этом?

– Почему я скрыл от нее правду… -его мало волновали события, оставшиеся далеко в прошлом. Тем более, в прошлом не этого мира, а края сновидений. В рожденном грезой она разберется. Но вот в голосе обиды… Он слишком хорошо помнил, как чувствительна была душа малышки к любой недомолвке, которую она воспринимала не иначе, как самый жестокий из обманов.

– Люди быстро взрослеют. И она уже должна была вырасти из детских обид… Шамаш, передай ей браслет. Пусть она носит его на левой ноге. Он… Он будет хранить ее от тех сил зла, что подвластны мне. И даже действуя не по моей воле, а из собственной прихоти, они не смогут причинить ей зло. Нигде и никогда. Ты знаешь, я обещал… – Нергал объяснял… Или даже скорее оправдывался, полагая, что бог солнца медлит потому, что не доверяет своему врагу. – Загляни в мою душу, если сомневаешься… – он был готов открыть ее. Собственно, ему нечего было скрывать: когда речь заходила о малышке, он не позволял себе ни тени не то что обмана, но даже недомолвки.

Шамаш несколько мгновений пристально смотрел на него. А затем взял из рук Нергала подарок.

– Я передам. Прощай, – и он исчез во мраке ночной улицы.

– До встречи… – прошептал в полутьме комнаты Губитель. Тени и отблески огня скользили по его лицу, однако же, не придавая ему зловещий вид. Нергал казался скорее чем-то расстроен. – Жаль, – сорвалось вздохом у него с губ, – но когда мы встретимся в следующий раз, мы встретимся врагами, ведущими бой…

– Если тебе не хочется этого…

– Я бог Погибели, смертная! – резко повернувшись к ней, воскликнул Нергал. Его голос был грозен, а вид властен. Чувствовалось – еще мгновение, один неверно сделанный шаг, случайно оброненное слово и вся хранившаяся в его душе ярость выплеснется наружу.

Однако, даже если он хотел поставить на место забывшуюся женщину, а не просто играл в могущественного повелителя стихий, у него ничего не вышло.

– Знаю, – спокойно произнесла та, чуть наклонив голову. – Не пугай меня, не надо.

После того, что произошло, что я услышала, тебя не испугалась бы даже маленькая девочка, не то что старуха, которой все равно больше не жить, и которой теперь есть что вспоминать, о чем думать долгими снежными ночами во владениях луны. Я больше не боюсь тебя, повелитель страха.И правильно, что никто не видел тебя таким…

– Ты не боялась меня и раньше. Иначе бы не осмелилась даже стоять рядом со мной, не то что говорить. Что же до увиденного тобой… Ты разочаровалась во мне – я не столь жесток, как должен быть. Но, поверь мне, нынешний вечер – очень редкое исключение из правил, когда мне не хотелось быть таким, какой я всегда, каким меня привыкли видеть другие. Потому что у меня была другая цель… Придет полночь. Зажгутся черные звезды, выползут из своих нор мои слуги – призраки и демоны – и упаси ваш род встать на моем пути – не пощажу… Но ты говори, говори со мной, будь искренна и смела – я этого хочу… Ответь: а в Шамаше ты не разочаровалась?

– Нет! – как она могла? Наоборот – до сей поры в ней не было особенной веры в бога солнца. Если она и почитала Его – то по обычаю, вместе со всеми, чтобы не выделяться. Теперь же ее душа, признав в Нем своего господина, трепетала при одной лишь мысли о повелителе небес, одном воспоминании, растекавшимся блаженным теплом по сердцу.

– Но ведь он говорил со мной – своим врагом, врагом своих друзей, тем, кто чуть было не убил его.

– Ты тоже говорил с Ним!

– Я! Я – злодей. Мне все можно. Бить ножом в спину. Издеваться над беззащитными.

Губить невинных. А он – не может даже солгать.

– Господин Шамаш и не скрывал, что ты Ему неприятен. Он видит в Тебе врага.

– Что же он не вызвал меня на бой?

– Зачем? Он ведь уже раз победил тебя в этих стенах.

– Не напоминай мне об этом, если хочешь пережить эту ночь! – процедил Нергал сквозь крепко стиснутые зубы. Его глаза вспыхнули алым пламенем злости.

– Ты сам велел мне быть искренней, – спокойно напомнила ему старуха. Ее губ коснулась усталая улыбка. Умереть в такую ночь – это было бы прекрасно! Тогда время не успело бы стереть ничего из памяти и она б перенеслась в самый прекрасный и волшебный сон из всех возможных.

– Да. И, все же, я не советовал бы тебе злоупотреблять моей благосклонностью. Я – тот, кто привык во всем потакать своим желаниям, не заботясь о том, чтобы эти желания соответствовали данному слову.

– Спасибо, бог погибели.

– За что? – тот удивленно вскинул брови, сразу растеряв запал ярости.

– За совет.

Нергал рассмеялся:

– Да. Мне нравится твоя смелость. И поэтому я прощаю тебе дерзость… И знаешь что? Я готов предложить тебе просто так то, что другие покупают долгими годами верной службы. Хочешь стать бессмертной?

– Ты предлагаешь той, которую ждет вечность сна, бессмертие?

– Да. Сон – не для души. Он – для того, что остается от плоти. Подумай и о другой части себя. Ведь после того, что произошло этой ночью, моя женушка Кигаль вряд ли откроет для тебя врата в сад благих душ.

– Но… – по ее лицу скользнул если не страх, то его тень – сомнение. – Я ведь не совершила ничего плохого…

– Ты привела Шамаша навстречу с его врагом. Если бы сегодня я хотел его убить, мне бы это удалось. Или ты не считаешь это преступлением? Смертная, то, что хорошо заканчивается, не обязательно и начиналось так же хорошо.

– Но… – она сжалась, на глаза набежали слезы, в которых пока еще было больше удивления, чем боли.

– Это несправедливо? Да. Но Кигаль никогда не была богиней справедливости. Это – путь Шамаша. А Шамаш, в свою очередь, не вмешивается в дела сестры. Край смерти – не его владения. Так что, – он развел руками. Затем, выдержав паузу в несколько мгновений, продолжал: – Но я не хочу, чтоб ты страдала из-за меня.

Поверь – витать призраком над земным миром, преодолевая за один миг путь в тысячу дней, встречая утро в одном городе, а ночь – в другом, не так уж и плохо.

Может быть, даже интереснее, чем все время сидеть пленником в одном-единственном однообразном в своей неизменности саду. Я так думаю, будь твой обожаемый Шамаш простым смертным, он выбрал бы для себя именно такую долю.

– Я… – душа горожанки рвалась на части. Она не знала, что сказать. Страх толкал ее из стороны в сторону. – Я… Мне нужно подумать…

– Что ж, думай. Но лишь до рассвета. С последней тенью тьмы я уйду – с твоей душей или без нее – и уже не вернусь в этот город до тех пор, пока не умрет последний из тех, кто уже рожден. Все должно забыться. Поколение, помнившее о произошедшем здесь, должно уйти, сменившись тем, для которого все рассказы о прошлом будут только легендой, не былью…