Книга Греха

I

Мы приветствуем друг друга нацистским жестом, вытягивая руку перед собой. Некоторые при встрече бьют себя кулаком по сердцу. Это не по уставу, но сложно отказать себе в лёгком позерстве.

На сцене наш лидер. Его фамилия Яблоков. Так он себя нарёк. Мало кто знает, что в его свидетельстве рождения значится Александр Исаевич Табакман.

Его речи пространны и эмоциональны, а потому так эффективны. Он разглагольствует о русской идее, гражданской позиции, любви к Родине.

У него щуплая фигура и дефект левой ноги. Впрочем, на сцене это не так заметно. Там он кажется могучим исполином, возвышающимся над толпой карликов, вещая им свои сокрушающие манифесты. Он говорит гулким, уверенным голосом, который хорошо слышен во всех уголках зала. Периодические он внезапно замирает в патетической позе и кидает отрывистые, резкие фразы. Понять его несложно. Он говорит о безработице, голоде, перспективах. Почти каждую мысль он заканчивает словами: «Так не должно быть! Мы изменим это!». В такие моменты толпа в зале взрывается аплодисментами. Как только она успокаивается, Яблоков один за другим, будто пули, пускает обещания.

Я стою в толпе, рассматривая людей. Они величают себя истинными патриотами, пришедшими освободить свой народ от вечного рабства. Стараясь изо всех сил выглядеть взрослыми, они совсем забыли о том, что детство по-прежнему сидит в их сердцах и разуме. Это жуткая смесь из ребяческих иллюзий и взрослых пороков.

Общество попыталось предложить им идеологию служению успеху. Родители завещали им учиться, строить семью и находить перспективную работу. Но они задали вопрос: «Что дальше?». Они отвергли прежние ценности, но так и не нашли новых. Их мысли и желания диктует вождь. В одних кипит обида на жизнь. В других клокочет и просится наружу юношеская агрессия. Третьи просто бесятся с жиру, ища новых развлечений.

Их глаза абсолютно одинаковы. В них зиждется странная сентенция пустоты и близости великого свершения. Туманные, сонливые взгляды устремлены куда-то вдаль, где реет только им ведомый флаг победы.

Лидер кидает им свои громогласные обещания, и над толпой всё явственнее вырисовывается купол рая, где каждый может удовлетворить собственные желания и обрести счастье.

– Мы могучей дланью сотрём с лица земли зарвавшихся раввинов! Пришло наше время! Пора, русские, восстать и заявить о себе! Заявить не словом, а делом! Пора отомстить за невинно пролитую кровь наших предков! Сколько замучили они в своём жутком тоталитарном строе? Скольких положили в извечном желании наживы? Они топчут нас своими копытами. Они убивают миллионы русских людей, а сами вечно причитают о Холокосте. Но мы пришли! И мы непобедимы!

Толпа победоносно ревёт, взирая на Яблокова теми же пустыми глазами. Им не интересна политика. Им нужна новая религия, и они находят её здесь.

СМИ называют такие сборища проявлением фашизма. Расизм, фашизм, антисемитизм… какая разница? Уже тошнит от всех этих измов. Все хороши. Любое такое сборище – оптовая продажа низменных идей.

Всё давно проплачено. Если бы не было таких организаций, то не было бы и власти. Русским фашизмом выгодно прикрывать другие, куда более страшные вещи, происходящие в государстве. Идеолог сионизма Теодор Герцль в своём дневнике писал, что антисемитизм выгоден, прежде всего, самим евреям.

Яблоков всё больше распаляется на сцене. Он декламирует:

– Есть русские герои! Подлинные герои, которые на обломках звезды Давида возведут могучие стены новой великой державы. Они здесь, среди нас!

Во всём виноваты жиды. Весьма универсальная сентенция.

Странное дело, большинство людей, которым я должен сказать «спасибо», были евреями. Моя учительница литературы, привившая мне любовь к чтению. Первый работодатель, взявший меня стажёром на приличную зарплату. Врач, спасший меня от перитонита.

Плазменный экран сзади Яблокова вспыхивает, и на нём появляются кадры «славных деяний». Осквернение еврейских кладбищ. Избиение раввина. Ножевое ранение кавказца. И хит вечера – кадры из автобуса.

Видно, как дёргается камера. Руки оператора дрожали. В кадре трое здоровых молодчиков, они бьют кавказскую семью. Пауза. И плач маленькой азербайджанской девочки. Порванная розовая юбка. Полные боли глаза.

В таких организациях все должны быть повязаны кровью.

Экран гаснет. Яблоков поворачивается к толпе. Люди замерли. Наверное, сейчас они прозреют, вспыхнут праведным гневом и разнесут эту сцену, а Яблокова линчуют.

Раздаются неуверенные, тихие хлопки ладоней. И вдруг раздаются аплодисменты. Они ревут, восхищаясь увиденным зрелищем. Слышатся возгласы «ура» и «слава».

Яблоков говорит о великих русских героях, не называя имён. Для него они горстка безымянного дерьма.

Он вновь вынимает свой козырь – преступления евреев против русских. А вдруг бывает и наоборот? Главное – толпе нравится. Она на крючке.

Кому-то мало денег и власти. Кому-то скучно. Они кооперируются и устраивают вечеринку под видом политической акции. И всегда найдётся истинный псих, что положит жизни, свою и близких, за великую идею.

Вдруг неведомая сила тянет меня на сцену. Неожиданно я оказываюсь рядом с Яблоновым. Видно, как он растерян. Но только на миг. Почти сразу же он изрекает:

– Он хочет быть услышанным! У каждого здесь есть право голоса! Ибо мы равны!

Толпе бессмысленно противоречить – она просто растопчет. Никогда не говори адекватных вещей. Действуй по принципу «сам дурак». Доводи до точки кипения. Психология масс по Лебону.

Я начинаю:

– Братья! Мы творим правое дело. Боремся не только за идею, но и за обретение самих себя. В наш чёрный век войны случаются где-то далеко. Революции творятся на кухнях. У нас нет ничего, достойного истинных героев. Вместо оружия нам раздали наркотики и порно. Нас решили усыпить, но мы восстали из пепла. Пора взорвать мир новым крестовым походом.

Толпа осоловело взирает на меня, но я продолжаю:

– Мы сидим в конурах, которые не способны получить в своё пользование. Мы рабы чудовищной системы. Всю жизнь мы копим на место под солнцем. Но у нас нет места в системе, и система никогда нам его не даст. Нас предали. Обманули.

Выкинули вон из собственной страны. Разве не злит нас всё это?

Толпа оживает. Теперь я чувствую власть:

– Нам показывают на экранах жирных котов, усевшихся на нефтяные трубы и сосущих наши деньги. Но кто сказал, что этот мир принадлежит им? Кто выдал его в пользование? Спросили ли нас, согласны ли мы? Я говорю – нет! Мы боимся рожать, чтобы не принести своих детей в жертву этому прогнившему миру. Нам не дадут ни пяти минут в прямом эфире, ни нефтяной скважины, ни шанса выжить. И в нас зреет зависть, в нас зреет злость. Но главное – в нас зреет твёрдая уверенность присвоить себе этот мир! Толпа ревёт «да». Я почти на вершине мира.

– Хотим ли мы вернуть свою страну? Своё право на жизнь? Самих себя?

Я замолкаю, чувствуя, как агрессия выходит из меня, словно бес. В душе воцаряется гармония. Старый принцип «Сбрось негатив на других» действует.

Яблоков продолжает говорить за меня. Меня уводят со сцены два крепких парня. У них равнодушные глаза дельцов, знающих, где получить прибыль.

После выступлений – фуршет. Много алкоголя и дешёвой закуски. После зрелищ толпа неизменно жаждет хлеба.

Когда я опрокидываю в себя водку, закусывая её бутербродом с ливерной колбасой, ко мне подходит сам Яблоков в окружении крепких парней.

– Угощаетесь? – говорит он, потирая свою козью бородку.

– Да, спасибо.

– Не желаете коньяку?

– Нет, спасибо.

– Зря, – он не выговаривает «р». – Хороший коньяк.

– Верю.

Опрокидываю в себя ещё одну стопку. На этот раз без закуски. Яблоков не уходит. Его присутствие рядом начинает нервировать меня.

– Что же вдохновило вас на столь пламенную речь? – вновь обращается он ко мне.

– Идея.

– Идеи должны служить людям. Жаль, что обычно происходит наоборот.

– Жаль, – не спорю я.

– Хорошая речь, но хотелось бы обойтись без импровизаций. Вы меня понимаете?

– Прекрасно понимаю.

Он молчит некоторое время и продолжает:

– А звать вас?

– Даниил.

– Вы еврей? – Он морщится. Я отрицательно качаю головой. – Кажется, именно вы были участником акции в автобусе. Грехов, не так ли?

Яблоков смотрит на меня с лёгкой иронией. Я отворачиваюсь, чтобы скрыть нервное подёргивание лица. Потом отвечаю:

– Да.

– Хорошее дело. Хорошая речь. Из вас мог бы получиться герой.

– Герои быстро погибают.

– Это верно. Скажем по-другому, вы можете добиться успеха. Что скажете?

– Скажу, что выгода мне всегда интересна.

Яблоков утвердительно кивает и жмёт мне руку.

Кажется, он только что заключил контракт.

II

Говорят, квартиры отражают сущность своих владельцев. Если верить этому, то Нина малоприятное существо. Углы её крошечной комнаты покрыты пятнами плесени, а из туалета смердит.

Когда она позвонила мне с повторным предложением зайти в гости, я хотел отказаться, но вспомнил, что рядом с ней я не думал о крови азербайджанской девочки.

На мне два презерватива. Другую бы это обидело. Нина же исступлённо скачет на мне, используя член, будто вибратор. Есть женщины, расценивающие секс как акт передачи себя кому-то. Я пью виски прямо из горла. Наличие хорошего виски в такой обстановке меня удивило.

Считается, что женщины чаще всего симулируют оргазм. Мужчины делают это не реже. Я издаю неправдоподобный стон и бегу в туалет, чтобы выкинуть чистый презерватив в унитаз.

Когда я возвращаюсь, Нина лежит на кровати, закутанная в простыню. Как и всем женщинам, после секса ей хочется слов.

– Что ты подумал, когда мы познакомились?

– Что ты джинн.

Она теребит край грязной простыни и вновь задаёт вопрос:

– Я похожа на блядь?

– На блядь? – виски делает меня ленивым к ответам. – Нет.

– А на дешёвую блядь?

– Разве есть разница?

– Конечно. Если ты дорогая блядь, то ты в почёте, если просто блядь, то всем всё равно, если дешёвая блядь, то ты презираема.

– Интересная теория.

– Это не теория.

Она берёт у меня бутылку виски и делает глоток. Протягивает мне:

– Допей.

– С удовольствием.

Я допиваю и чувствую себя пьяным.

– Есть ещё?

– Да.

Нина встаёт с постели и голая идёт на кухню. Я отмечаю чёрное пятно, размером с крупную сливу, чуть пониже её левой ягодицы. Во времена инквизиции такие считались верным признаком ведьмы. Нина возвращается с бутылкой виски.

– Почему ты пришёл?

– Ты пригласила.

– А ты всегда приходишь, когда тебя приглашают?

– Никогда.

– Я должна чувствовать себя польщённой?

– Твой выбор.

– Ты хороший, – говорит она.

– Чем же? – мне всё равно.

– Ты добрый. Хороших людей мало на свете, а добрых ещё меньше.

– Мне кажется, не бывает хороших или плохих. Всё зависит от обстоятельств. В различных ситуациях хороший может стать плохим. И наоборот.

Она подносит мне сигарету и огонь. Закуривает сама. Смачно затянувшись, она продолжает этот бессмысленный разговор:

– Каждая девушка хочет себе хорошего.

– Разве? Все девушки, которые попадались мне до этого, хотели себе богатого. Или хотя бы умного, – говорю я.

– Чепуха! – в её голосе слышится железная уверенность. – Не верь им! Это миф. Даже самая распущенная стерва хочет себе хорошего.

– Что-то в духе вечного мифа о принце на белом коне?

– Что-то вроде.

Чем больше я пью виски, тем больше погружаюсь в эту странную полемику. У Нины есть удивительная особенность – рядом с ней я не думаю о себе. Нет вообще никаких мыслей. Кажется, что все мои слова говорит кто-то другой.

– Хочешь мою историю?

– Да, – точно так же я мог бы сказать и «нет».

Она тушит сигарету в пластиковый стаканчик возле кровати и сразу же закуривает новую. Сизый дым облачком поднимается к облупленному потолку.

– Я жила с матерью-алкоголичкой. Каждое утро я видела её с разными мужиками. Довольно гнусными. В этой стране, если ты одна, то должна быть готова… с любым мужиком; главное – с мужиком. Я потеряла девственность в двенадцать. Меня изнасиловал отчим. С бородавкой на мошонке. Больше всего он любил, когда ему лизали эту бородавку. Мать знала о том, что он трахнул меня. Знала и ревновала, но он нашёл выход: стал трахать нас поочерёдно: день – меня, день – мать. Потом, видимо, решил экономить время и силы… мы стали трахаться втроём.

– И?

– Тебя это не пугает?

– Наверное, но не более чем остальное. И что с матерью?

– Мертва. Захлебнулась собственной блевотиной во сне.

– Сочувствую.

– Лучше поздравь.

Виски подходит к концу. Алкоголь делает меня разговорчивым.

– Ты сильная женщина, если пережила всё это, – я пытаюсь её поддержать.

– Сильная женщина в нашей стране звучит как приговор.

– Нужно сильное плечо, да?

– Сильное плечо и крепкий хер, – пошлит она и тихо добавляет. – Мне кажется, что ты тот самый.

– Как это?

– Ты мой принц.

– Думаю, жениться мне рановато, – я пытаюсь перевести всё в шутку.

– Упаси Бог, – Нина отмахивается. – Дело в другом. Ты можешь помочь мне. Ведь можешь?

– Да, – наобум говорю я и приканчиваю виски.

– Теперь ты не можешь отказаться. Ты согласился! – Мне остаётся только кивнуть. – В Африке шаманы вырезают у девочек клиторы, как только те достигают двенадцатилетия.

– Для чего?

– Чтобы девочки лишились дьявольской метки, которая полностью руководит женщиной, её греховной сущностью. Душа отвечает за наши помыслы и надежды, стремления и чувства. Она делает нас отличными от животных. Но, считается, душой наделены лишь мужчины. Женщиной же, всей ею, управляет клитор, который отвечает за её волю и разум, – поясняет Нина.

Я знал лишь, что у инков существовал храм, где поклонялись идолу в виде Дракона, пожирающего скорпиона. Как писал католический священник, Дракон символизировал жизненную силу Создателя, а жало скорпиона – женский клитор. Потому у инков практиковался обычай обрезать девочкам клитор. Видимо, в Африке подход ещё более радикален.

Интересно, откуда Нина знает так много про метафизику клитора?

– Выходит, женщина без клитора – свободная женщина? – говорю я.

– Да, – соглашается Нина, – она свободна от самой себя, от подчинения собственным страстям. После удаления клитора воля и разум женщины освобождаются.

– Причина страдания, если верить буддистам, в страстях, – размышляю я. – Стало быть, женщина без клитора избавляет себя от страданий, и, по сути, достигает подобия просветления.

– Ты вырежешь мне его? – в её собачьих глазах мольба.

Мой отец всегда говорит мне, что каждый поступок не может быть просто эпизодом; он неизбежно порождает следующий поступок. Звенья одной цепи, любит повторять он. Моя жизнь в последнее время – череда безумств. Возможно, это всего лишь совпадения, но разве их последовательность нельзя назвать судьбой? Рыцарский девиз гласит: «Делай, что должен, и будь, что будет!». Я иду от обратного. Жду, что будет, и только после этого делаю, что должен. Порой мне кажется, что должен я совсем другое.

– Я не медик. Мне будет сложно, – говорю я.

Это идиотская отговорка. Стоило бы сказать другое: «Я вижу тебя всего третий раз и не могу вырезать тебе клитор. В принципе, я вообще не могу вырезать клиторы». Но мои слова будто диктуются мне кем-то, и этот загадочный чревовещатель произносит:

– Но у меня есть идея.

III

Инна приезжает через час. К этому времени я и Нина успеваем изрядно напиться. Происходящее начинает казаться мне очередной забавной игрой. Я чувствую подобие азарта. Инна, одетая в извечную красную юбку, с порога, не вынимая тонкой сигареты изо рта, заявляет:

– Вообще-то я не имела дела с женскими половыми органами. Только с мужскими.

– Уверен, ты справишься, – успокаиваю её я, вспоминая, как она орудовала скальпелем в морге.

На улице бушует настоящий ливень. Я думаю об Африке: шаманах и экваториальном климате. В руках Инны аккуратный чемоданчик. Она ставит его на стол и извлекает медицинские инструменты. От их вида я начинаю трезветь. Нина сидит на кушетке, голая и задумчивая.

– Нагрей воду! – говорит мне Инна.

– Для чего?

– Для операции нужна вода, – только сейчас до меня доходит, что должно произойти.

– Ты медик? – Нина обращается к Инне.

– Да.

– Я тоже, – видимо, они нашли друг друга.

Я иду на кухню, чтобы нагреть воды. Из подходящей посуды – эмалированная кастрюля. В ней плещется подобие супа. Я выливаю его в раковину и наполняю кастрюлю водой. Ставлю её на газ.

В комнате Инна осматривает промежность Нины. Она надела очки, в которых стала похожа на героиню дешёвого порнофильма. Нина спокойна. Даже счастлива. Кажется, что клитор будут вырезать кому-то другому.

Я приношу кастрюлю с горячей водой. В ней плавают остатки супа. Инна с сомнением осматривает воду, но ничего не говорит. В её руках скальпель, который она нагревает на спиртовке, принесённой с собой. Рядом лежат использованные шприцы.

– Обезболивающее, – поясняет Инна, видя мой испуганный взгляд.

– Дайте выпить, – доносится глухой голос Нины.

Я даю ей стакан водки с чаем. Она выпивает его залпом и тут же закуривает сигаретой. Старый школьный метод закуски.

Инна склоняется над Ниной и говорит мне:

– Дай ей что-нибудь в рот.

– Что? – я думаю о своём члене.