Книга и писатель в Византии

Глава 1 ОТ ПАПИРУСА ДО БУКВЫ

Писать можно на самом различном материале. Цари и завоеватели, рассчитывавшие на вечную славу, предпочитали бронзу и мрамор; их хвастливые надписи вырезали резчики для напоминания потомкам о «великих деяниях». Новгородские горожане писали записочки на бересте, они не думали в тот момент о вечности, однако иные торжественные надписи разбиты, потеряны, уцелели в жалких фрагментах, а от новгородских берестяных писем осталось не так уж мало. Но металл, мрамор и береста, хоть и по разным причинам, одинаково непригодны для создания книги (впрочем, античные авторы упоминают книги, писанные на золоте или свинцовых листах, — и все-таки-золотые и свинцовые манускрипты, надо думать, создавались скорее как музейные раритеты, памятные подарки, нежели как средство познакомить с авторской мыслью).

В античную эпоху писали на деревянных досках и на табличках из слоновой кости, по, подобно мрамору и металлу, этот материал служил для торжественных записей — для законодательных постановлений в первую очередь. В быту же пользовались преимущественно вощечками, «церами», как называли их римляне. Это были таблички, покрытые воском, на котором острой палочкой («стилем») набрасывали черновые записи; на другой стороне стиля имелся шарик, для того чтобы стирать написанное. «Чаще поворачивай стиль!» — рекомендовалось поэту. Чаще поворачивай стиль — это значит лучше продумывай, стирай написанное, ищи более точные слова для выражения мысли.

Церы были удобны для писем: получишь, прочтешь, сотрешь и на той же вощечке пиши ответ. На церах, складывавшихся вдвое (диптихах), писали деловые документы — долговые расписки, завещания. Изредка находят античные вощеные таблички с литературными фрагментами, и все-таки не церы служили материалом для древних и средневековых книг. Их писали на папирусе, пергамене или бумаге.

Хорошо всем известное слово «папирус» происходит от египетского «ра-р-uro», что значит «царский». Кстати, этого же корня и немецкое слово «Papier» и русское «папироса». Греки называли папирус также «библос». Со временем этот термин стал обозначать книгу вообще (ср. «библиотека» — буквально «склад книг» — и «Библия», что значит «книги»). Папирус — растение из семейства осоковых с крепким ползучим корневищем и безлистым стеблем толщиной «в руку сильного мужчины», как писал древнегреческий натуралист Феофраст. На высоком трехгранном гладком стебле его развивается шарообразное зеленое соцветие, напоминающее метелку или распущенные волосы. Папирус рос в огромном количестве в болотистой дельте Нила и в древности находил разнообразнейшее применение. По словам того же Феофраста, из него мастерили лодки, плели корзины, вили веревки, изготовляли утварь и одежду. Мясистые корневища папируса шли в пищу, а сердцевина — на фитили для светильников. Но славу свою папирус приобрел не благодаря питательности корневища или элегантности метелки-соцветия — не материальная польза, не скоротечная красота предопределили ту удивительную роль, которую сыграло это болотное растение в истории человеческой культуры: из папируса впервые был изготовлен писчий материал для книги в полном смысле этого слова. Греки и римляне одинаково называли этот писчий материал «х*рта» (отсюда арабское «qartas» — «папирусный лист» или «свиток»). Делали харту следующим образом.

Сперва трехгранный стебель разделяли на несколько частей, затем острым ножом срезали с него тонкие широкие полосы и, наконец, сортировали полученные полосы по ширине (из более узких выходил папирус второго сорта). На столе папирусные полосы располагали так, чтобы они краями накладывались одна на другую, а поверх них настилали новый слой — поперек первого (позднее, когда изготовлять папирусную харту стали небрежнее, полосы подчас укладывали в три слоя, чтобы избежать возникавших иногда пустот). Все это щедро поливали нильской водой, били деревянными молотками, отчего волокна растения плотно скреплялись между собой (клеящие вещества начали применять сравнительно поздно). Полученную массу высушивали, обрезали по краям и полировали слоновой костью или раковинами для придания блеска.

В результате получался папирусный лист, который в идеале должен был обладать, по словам Плиния Старшего, четырьмя качествами: тонкостью, плотностью, блеском и гладкостью. Листы редко удовлетворяли всем четырем требованиям. К тому же папирус хрупок, легко ломается при сгибе, волокна подчас проступают на нем, образуя линии, иной раз подобные знакам, создаваемым человеческой рукой; он прозрачен, и писать, можно, как правило, лишь на одной стороне — только из бережливости позднее стали заполнять «заднюю» сторону листа. По иронии судьбы эти поздние записи на исписанном папирусе порой оказывались ценнее более ранних заметок на лицевой стороне: достаточно вспомнить, что Аристотелева «Афинская полития» дошла до нас в виде «вторичной» записи, сделанной довольно небрежным почерком, тогда как «лицо» книги занимают никому сейчас не интересные заметки, датированные 78–79 гг. н. э.

Так как папирус ломок, папирусная книга, естественно, приняла форму свитка (по-латыни ее называли «volumen»). Прямоугольные листы папируса не складывались в «тетради», а подклеивались один к другому, образуя длинную ленту, которую затем скатывали в трубку. Свиток склеивали, руководствуясь определенным правилом; волокна на всех листах должны были лежать параллельно: на внутренней стороне свитка — в горизонтальном направлении (по отношению к свитку) и соответственно на наружной стороне (вспомним, что лист составлялся из двух перпендикулярно положенных рядов папирусных срезов) — в вертикальном. Чистая папирусная лента (римляне называли ее «scarus») состояла примерно из 20 подклеенных друг к другу листов. Писец или читатель могли без труда удлинить свиток, прибавив к нему новые куски харты.

Последний и первый листы свитка получили свое наименование от греческого глагола «колл*о» («клею»): эсхатокол («эсхатос» — «последний») и протокол («пр*тос» — «первый»). Сохранилась забавная эпиграмма римского поэта I в. н. э. Марциала, высмеивавшего какого-то Севера: этот ленивый читатель, оказывается, едва прочитав пару страниц, уже начинал мечтать об эсхатоколе.

Размеры папирусной книги-свитка различны: известны книги, доходящие до 40 м в длину. Но свитками-великанами было неудобно пользоваться, и обычно книга делалась значительно меньшей — около 6–10 м. На одном свитке умещали, как правило, две-три песни «Илиады», и, следовательно, для всей поэмы требовалось около десятка книг. Средняя ширина свитка — около 30 см.

Текст располагали слева направо в виде отдельных колонок, или «страниц», — чаще всего по две на папирусном листе. Колонка называлась латинским словом «pagina» (отсюда наш термин «пагинация») или греческим (дожившим до современности) «селис», а иногда греческим же словом «т*мос» — «ломтик», «отрезок» (от «т*мно» — «режу»). Хорошо нам знакомое слово «том», имеющее теперь более «объемистое» значение, произошло, по-видимому, от этого корня.

Для лучшей сохранности свиток наматывали на специальный деревянный или костяной стержень, который греки называли «пуп», «*мфалос». В дорогих книгах пуп бывал окрашенным или даже позолоченным. Свернутый свиток укладывали в кожаный футляр, или «плащ», — по-гречески «файн*ла» или «фен*ла»; в результате метатезы — перестановки букв — из него образовалось слово «фелонь», вошедшее затем в русский язык. В русском переводе послания Павла к Тимофею (2 Тим. 4, 13) есть такая фраза: «Когда пойдешь, принеси фелонь, который я оставил в Троаде у Карпа, и книги, особенно кожаные». Фелонь здесь скорее всего не плащ, как часто толкуют это место, а именно футляр для свитка.

Чтобы легче было ориентироваться среди книг, убранных в фелони, к верхнему краю свитка прикрепляли кожаный значок, где помечался заголовок рукописи.

Главнейшим центром производства папируса был в древности, разумеется, Египет. Египетские города и области дали наименования различным его сортам — сансский, тенеотский. В IV–VI вв. производство папируса вообще превратилось в египетскую монополию: по словам анонимного «Описания всего мира» (IV в.), харту изготовляли только в Александрии. И Кассиодор, писавший два века спустя, определенно утверждал, что из Мемфиса поступает писчий материал во все канцелярии.

В древности нильская дельта и Фаюмский оазис изобиловали папирусными зарослями, с течением времени папирус в Египте исчез, он встречается в наши дни лишь южнее, в тропической Африке. Энергичное использование папируса вело к постепенному истреблению его, этому способствовало также пересыхание водоемов.

Папирусное производство сохранялось в Египте и после того, как страна была завоевана арабами (около 640 г.), — по крайней мере до X столетия. Арабы наладили, помимо того, изготовление харты в Самарре на Тигре. Вывоз папируса за пределы Арабского халифата был запрещен уже в конце VII в.: видимо, этот запрет заставил франкских королей Меровингов отказаться от употребления папируса для своих грамот, или, как мы говорим, дипломов. Папирус в Западной Европе стал редкостью.

Правда, еще в первой половине XII в. клюнийский аббат Петр видел книги, сделанные «из папируса восточных болот», впрочем, речь идет, вероятно, о старых книгах, а не о писанных современниками Петра. Чуть позднее упомянул о писчем материале из папируса византийский писатель Евстафий Солунский (в комментарии к «Одиссее»): он назвал его искусственным словом «ксилох*рта» («древесная бумага») и заметил, что изготовление его прекратилось совсем недавно.

Несколько дольше, чем в Египте, папирусное производство удерживалось в Сицилии. Оно было занесено на этот остров с востока, возможно, еще при папе Григории I (590–604) и существовало как в период арабского господства над островом, так и после изгнания арабов. Государственные плантации папируса близ Палермо сохранялись до XIII в. На протяжении всего раннего средневековья (вплоть до XI в.) римская канцелярия по-прежнему пользовалась папирусом как материалом для папских булл, и византийские императоры составляли указы на папирусных свитках (чтобы избежать фальсификаций — вклеивания дополнительных листов в грамоту или замены одного листа другим, — специальный чиновник ставил свой росчерк на всех местах соединения составных частей длинной царской грамоты).

Но много раньше, чем папирус вышел из употребления, у него появились опасные соперники. Первым из них был пергамен (мы должны писать именно «пергамен», отличая классический писчий материал средневековья от современного пергамента — специально обработанной бумаги для заворачивания масла или сыра).

Выделанная кожа использовалась как материал для письма уже в Древнем Египте и на Ближнем Востоке. В Каирском музее хранится кожаный свиток, который датируется II тыс. до н. э., — древнейший образец кожаной «бумаги». По-видимому, кожа служила писчим материалом в Двуречье с начала I тыс. до н. э. и оттуда распространилась на запад — в Финикию и Малую Азию. Столь нашумевшие в последние годы рукописи с берегов Мертвого моря — также кожаные свитки. Известны и персидские документы VII в. до н. э. на овечьей коже. Изредка писали на коже в Древней Греции и в Италии: еще Геродот упоминал кожаные книги ионийских греков, сделанные из овечьих и козьих шкур, а римская легенда рассказывает, что договор последнего царя Рима Тарквиния Гордого с Габиями был начертан на шкуре жертвенного животного, и этой кожей обили деревянный щит.

Однако предание, сохраненное Плинием Старшим, связывает изобретение нового типа «бумаги» с Пергамом. По словам Плиния, пергамский царь Ев мен II (197–158) решил основать библиотеку, которая могла бы соперничать с александрийской; тогда царь Египта запретил вывоз папируса в Пергам, но пергамцы усовершенствовали изготовление кожи для письма и создали все-таки в своей столице большое книгохранилище. Заслуживает рассказ Плиния доверия или нет, решить нелегко, — во всяком случае, бросается в глаза этимологическое родство географического названия Пергам и термина, обозначавшего кожаный писчий материал, — пергамен. Знаменитый медик Гален, уроженец Пергама, живший во II в. н. э., упоминал старые рукописи Гиппократа, которыми он пользовался: одни были написаны на папирусе, другие — на коже, «как наши, пергамские». Однако ни одного пергамена, происходящего из Пергама, до нашего времени не дошло.

Греки называли пергамен первоначально словом «дифт*ра», несомненно родственным персидскому «дафт*р» («тетрадь»). В каком языке этот корень является изначальным, сказать трудно: скорее всего, в греческом, ибо персы пользовались словом «дафтар» только во вторичном, производном значении. Кроме того, греки и римляне именовали кожаные книги «мембр*на». Выражение типа «membrana pergamena» или «charta pergamena», т. е. «пергамская кожа» или «пергамская бумага», появляются сравнительно поздно: первый бесспорный пример — это эдикт императора Диоклетиана о ценах 301 г. н. э.

Но еще до того, как слово «пергамен» утвердилось в языке населения Римской империи, пергаменные («кожаные») книги распространились в Средиземноморье. Уже во времена Цицерона они были известны в Риме, однако даже в конце I в. н. э. пергаменные манускрипты оставались редкими и дорогими. В «Апофоретах» римского поэта Марциала, своего рода этикетках к подаркам, перечислены среди прочего книги: одни предназначены в дар богатым, другие годятся для бедняков; одни объемистые, пухлые произведения (Гомера, Вергилия, Тита Ливия, «Метаморфозы» Овидия), другие невелики по размеру (тут «Война мышей и лягушек», «Таис» Менандра, поэтические сборники Тибулла и Катулла). О толстых (и дорогих) прямо сказано, что они писаны на коже.

Древнейшие пергаменные рукописи найдены в Дура-Европос (Месопотамия): среди них греческий документ 195 г. до н. э. Ко II в. н. э. относится фрагмент «Критян» Еврипида. От III в. дошло больше отрывков: из Демосфена, Еврипида, Менандра, а также Венский фрагмент Фукидида, писанный на коже антилопы.

По-видимому, в IV в. пергамен вытесняет папирус из книжного дела. Во всяком случае, в описании имущества одной из египетских церквей V–VI вв. названо «кожаных книг — 21, папирусных — 3», т. е. пергаменных в семь раз больше. И это в Египте, в классической стране папирусного производства.

Историк рукописной книги Л. Зантифаллер насчитывает всего 158 сохранившихся папирусных книг (греческих и латинских) V–XII вв.^{1}

В книжном деле средневековья папирусу практически уже нет места. Смена цивилизаций сопровождается сменой писчего материала. Книга раннего средневековья по преимуществу пергаменная, и средневековые монахи охотно пользуются образом пергамена в назидательных целях, сравнивая становление «нового человека» с выработкой из грубой и волосатой звериной шкуры тонкого и нежного материала для письма.

Пергамен изготовляли на юге Европы обычно из козьей или овечьей кожи, в северных районах — из телячьей (на Руси пергамен так и назывался «телятина». Впрочем, здесь были и другие термины для пергамена, и в частности «харатья» — от известного нам слова «харта» — «папирусная бумага»). Особенно ценились шкурки новорожденных ягнят. Кое-где первоклассный пергамен выделывали из антилопьей кожи, но она была слишком редкой. И уже совсем уникальной оказалась фабрикация книг из змеиной кожи. Об одной такой книге упоминает византийский хронист XII в. Георгий Кедрин: на тонкой и длинной коже «дракона» золотыми буквами переписали «Илиаду» и «Одиссею» вместе с рассказами о подвигах древних героев.

Известны раннесредневековые рецепты производства пергамена — один из самых древних обнаружен во фрагментарной коптской рукописи VI–VII вв., сохранившейся на двух папирусных листах и содержащей множество греческих терминов.

Чтобы приготовить пергамен, шкуру промывали, золили в слабом зольнике с прибавкой поташа и очищали от остатков мяса и шерсти. Промыв шкуру вторично, ее растягивали на рамах для просушки, затем натирали мелом (он впитывал жир) и пемзой (чтобы сделать гладкой). Византийский писатель XIII в. Максим Плануд упомянул в одном из писем о том, что пергамен обрабатывался также яйцом. Снятую с рамы шкуру выстругивали ножом и снова шлифовали пемзой.

В идеале пергамен должен был стать ровным и гладким листом, но достигнуть этого удавалось далеко не всегда: сохранились неудачно раскроенные листы с дырками от ножек (часто аккуратно заплатанными), листы с «зализами», на которые плохо ложились чернила, листы с разрезами от неловких движений ножа.

Северный и южный пергамен различались не только по сырью, но и по характеру обработки шкуры: на юге тщательно очищали только мясную (внутреннюю) сторону, на лицевой же стороне оставались следы щетины, и цвет ее был не белым, а серо-желтым; на севере лицевая сторона не уступала мясной по гладкости и белизне. Особенности южного пергамена (распространенного в бассейне Средиземноморья — особенно в Италии и Испании) связаны со стойкостью здесь античных традиций: ведь на папирусе писали с одной стороны, поэтому в областях, знавших в свое время папирусную книгу, пергамен приготовляли так, чтобы наносить текст только на внутреннюю сторону. Приготовляли так, но писали все-таки на двух сторонах. Северные же области, более свободные от античных технических традиций, обрабатывали одинаково тщательно ту и другую сторону кожаной «бумаги».

На Востоке пергамен также был неодинаковым: насколько можно судить по довольно ограниченному числу точно локализуемых греческих рукописей IX–XI вв., константинопольские писцы работали на материале более высокого качества, нежели переписчики книг в Сирии и Палестине.

Иногда пергамен подцвечивали, покрывали краской, чаще всего пурпурной. В конце IV столетия церковный деятель и переводчик Библии Иероним обрушивался на любителей роскоши, писавших на пурпурной коже золотыми и серебряными буквами. Сохранилось немало «пурпурных» пергаменных рукописен разного цвета: вишневого. лилового, коричневого и даже черного. Впрочем, обычай подцвечивать книгу довольно рано исчез в византийском книжном деле, тогда как торжественные документы и в поздней Византии переписывали золотом и серебром на цветном фоне.

По сравнению с папирусом пергамен обладал определенными преимуществами: он был прочен и долговечен; поддавался фальцеванию, т. е. сгибался, не ломаясь; был непрозрачен и использовался с обеих сторон.

Однако пергаменная книга стоила дорого. В помете на одной греческой рукописи, хранящейся в Эскуриале, сообщается, что некий монах Феодосий купил в Бриндизи (?) три книги: повесть «Варлаам и Иоасаф», стоившую 8 тариев, послания апостола Павла за 20 тариев и сборник, оцененный в 50 перперов. И перпер, и тарий (74 перпера) — золотые монеты: перперы имели хождение во всей Византии, тарии — в ее южноитальянских владениях. Указанные цены очень высоки. В XI в. за 4 тария можно было купить 3 модия земли (1 модий составлял около 0,08 га); в начале XIII в. за 22 тария был приобретен городской дом — почти за столько же, за сколько и Павловы послания. Еще в XIV в., после возрастания цен, византийский крестьянин уплачивал за свой надел около 2 перперов годового налога.

Другие источники подтверждают сведения Эскуриальской рукописи: например, в начале X в., когда в Византии еще не началось повышение цен, Арефа, архиепископ кесарийский, платил по 20–30 золотых номисм (перперов) за изготовление книги, а из надписи 1057 г. мы узнаем, что патрикий Поф отдал за книгу 150 номисм, хотя работа еще не была окончена. При этом дорого стоил не только пергамен, но и труд переписчика: Арефа как-то потратил 6 номисм на пергамен и 20 выдал писцу.

Разумеется, сопоставлять византийские цены с античными крайне трудно. Папирусная книга в Древней Греции обходилась примерно в 1 драхму (мелкую серебряную монету), а в Римской империи папирус подешевел. Арабские данные, относящиеся к IX в., свидетельствуют, что и папирусная книга несколько вздорожала по сравнению с античной эпохой: стоимость одного свитка колеблется от 1/32 до 1/4 динара — золотой монеты (на 1 динар можно было купить 8 1/2 г артаб, т. е. около 340 литров, пшеницы; годовая плата за аренду винной лавки тоже составляла 1 динар), и только свиток особо высокого качества оценивался в 1 1/2 динара. Но даже и арабские цены на папирусную книгу несопоставимы с ценами пергаменных рукописей в Византии.

Изменение материала для письма сопровождалось изменением внешнего облика книги. Папирусная книга — по преимуществу свиток, пергаменная— «кодекс», состоящий из отдельных сфальцованных тетрадей, переплетенных вместе.

Конечно, иногда папирусная книга делалась в виде кодекса (из сохранившихся 158 папирусных книг, греческих и латинских, V–XII вв. только 13 свитков, и все они принадлежат к наиболее ранним, датируемым V–VI столетиями; папирусные документы-свитки, впрочем, изготовлялись еще в XI в.) и, наоборот, первые пергаменные книги представляли собой свиток. В дальнейшем, однако, форма свитка сохранилась преимущественно для документов и для рукописей литургического (богослужебного) содержания.

Итак, можно сказать, что пергаменная книга первоначально подражала папирусной, но недостатки пергаменного свитка должны были обнаружиться рано или поздно: дело в том, что пергамен сильно подвержен погодным влияниям, от сырости он коробится, и тогда сворачивать его в трубку становится неудобно. А так как он в отличие от папируса хорошо поддается фальцеванию, то еще в I в. до н. э. пергаменные листы хранили, сгибая их наподобие вощечек-диптихов. Из этих соединенных, сфальцованных пергаменных листов и возникли первые кодексы.

Словом «кодекс» («caudex») назывались, по свидетельству Сенеки, соединенные вместе таблички для черновых записей. Помимо цер, для их изготовления использовали кожу, пергамен, еще реже — папирус. До III в. н. э. упоминания о папирусных «табличках» случайны. Светоний, правда, сообщает, что Цезарь посылал донесения в сенат на папирусе, сложенном в виде таблички. Во всяком случае, находки в Египте, относящиеся к первым трем векам нашей эры, дали множество вощечек, одну пергаменную тетрадь для заметок и ни одной папирусной. Но в Дура-Европос уже встречаются и пергаменные листы черновых записей, и папирусная тетрадь III столетия.

Пергаменные кодексы были первоначально собраниями документов. Если папирусные акты хранили чаще всего, подклеивая их к свитку, то пергаменные подшивали друг к другу, как подшивают листы в брошюре или тетради. Средневековый термин, распространенный на Западе, — «полиптих», обозначавший собрание грамот (иначе — «картулярий»), буквально «много сложенных (листов)», восходит, по-видимому, к тому времени, когда делали кодексы из кожаных табличек. В Византии картулярий прямо называли «кодексом» («кодиком» в греческом произношении). Еще римский правовед Ульпиан в начале III в. считал, что «книга» — это только свиток, а «кодекс» — черновая тетрадь.

Слово «кодекс» приобрело еще одно специфическое значение: так именовались книги правового содержания, сборники законов. Ранневизантийские юристы создали ряд таких сборников, среди которых особенно известны «Кодекс Феодосия», составленный в V в., и чуть более поздний «Кодекс Юстиниана». Это специфическое словоупотребление заставляет предположить, что сброшюрованная книга из сферы черновых записей перешла сравнительно рано в область юриспруденции.

Весьма распространенными становятся кодексы среди христианских книг, причем не дорогие, пергаменные, а более дешевые, папирусные, по форме своей похожие на тетради для черновых записей. Нельзя сказать, что христианские книги — исключительно кодексы, но удельный вес кодексов среди раннехристианских рукописей удивительно велик. Из 111 библейских рукописей и фрагментов II–IV вв., найденных в Египте, 99 — кодексы. Раннехристианские кодексы — небольшого формата.

И наоборот, хотя среди языческих рукописей кодексы встречаются уже во II в. н. э., они на первых порах редки. По данным, приводимым английским ученым К. Робертсом^{2}, среди языческих литературных текстов, найденных в Египте, кодексы по отношению к свиткам составляют:

II в. — 2,31 %

II–III в. — 2,9 %

III в. — 16,8 % 

III–IV в. — 48,14 %

IV в. — 73,95 %

Вероятно, под влиянием пергаменной книги и папирусная к IV–V вв. приобрела форму кодекса, хотя старая традиция оставалась настолько сильной, что еще Августин считал необходимым просить извинение за послание, отправленное не на свитке, а в форме кодекса. Несмотря на известную неловкость, он, как и его современники, все-таки предпочитал кодекс. В VI–VII вв. книга-свиток практически вышла из употребления.

С этой эволюцией в книжном деле хронологически совпадает и видоизменение приемов работы писца. Античные переписчики книг не пользовались столами. Широко распространенное утверждение, что в Кумраие обнаружены столы скриптория сектантов-эссенов, по-видимому, неточно: речь должна идти не о столах, а о скамьях, на которых работали переписчики I в. н. э. Во всяком случае, это уникальное свидетельство: по всем остальным данным, древние каллиграфы писали, положив папирус на колени, а чтобы было удобнее, ставили под ноги маленькую скамеечку.

Начиная с V в. н. э. (а может быть, даже несколько раньше) появляются первые изображения писцов, сидящих за столом. Сперва изолированные и случайные, изображения такого рода становятся нормой в VIII–IX вв., хотя, разумеется, и тогда, и позднее сохранялась традиция — если не писать, держа рукопись на коленях, то, во всяком случае, изображать человека пишущим так, как это делали в Древней Греции и Древнем Риме.

Изменение приемов работы писца в средние века, возможно, связано с тем, что античную книгу переписывали обычно рабы, об удобстве труда которых заботились крайне мало, и к тому же под диктовку. Средневековый книжник, напротив, выполнял работу, как правило, сам, глядя в оригинал. Лишь некоторые средневековые списки обнаруживают характерные ошибки, которые могли возникнуть из-за писания под диктовку, а иногда даже передают неправильности речи диктовальщика, его заикание, например, приводящее к ошибочному удвоению некоторых слогов. Старый метод не исчез вовсе, но он находил теперь ограниченное применение. Нужно ли при этом подчеркивать, что писец, работавший над книгой в одиночку, с трудом мог бы обойтись без стола, на который он клал и оригинал, и чистые листы будущего кодекса.

Первоначально кодекс состоял из одной-единственной пачки сфальцованных листов. В дальнейшем его стали делать из нескольких «брошюр», обычно сложенных из четырех согнутых вдвое листов каждая, т. е. из 16 страниц. По-гречески такая брошюра называлась «тетрада» (четверка) — отсюда произошло наше хорошо всем известное слово «тетрадь». Сплошь и рядом тетради манускрипта нумеровались, и на рукописи ставилась помета, указывавшая общее число тетрадей.

Формат пергаменной книги мог быть самым разнообразным. Сохранилось предание об «Илиаде» столь миниатюрной, что она помещалась внутри ореховой скорлупы, — предание, впрочем, довольно сомнительное. Наряду с этим известны огромные рукописи, как, например, книга сочинений греческого поэта V в. и. э. Нонна Панополитанского форматом 38 * 27 см.

Папирусный свиток хранили в футляре, пергаменный кодекс переплетали, при этом книгу сперва переписывали и уже после того снабжали переплетом. Помимо ранних переплетов из коптского Египта, уцелели средневековые переплеты преимущественно на рукописях XIV–XV вв.

Сходство тех и других свидетельствует о стойкости традиций.

Отдельные тетради византийского кодекса не подшивались к корешку, а сшивались с соседними, затем к тыльной стороне тетрадей подклеивался кусок ткани, достаточно длинный, чтобы его концы могли быть закреплены снаружи в специальных желобках переплетной доски. Деревянные доски переплета стягивались кожаными завязками или металлическими застежками, чтобы помешать пергамену коробиться. Доски переплета обтягивались кожей или тканью, иногда оковывались серебром, выкладывались драгоценными камнями, украшались фигурками и надписями.

По сравнению со свитком кодекс обладал рядом преимуществ. Он был более «емок» — ведь на пергаменном листе писали с обеих сторон. Число листов в кодексе также могло быть большим. По словам папы Григория I, в шести кодексах умещался такой же текст, что на 35 свитках. Далее, кодекс удобнее хранить. Наконец, им проще было пользоваться: свиток приходилось держать обеими руками, кодекс мог просто лежать на коленях.

Иконография оставила любопытные памятники торжества новой формы книги. В одной из рукописей Афонского монастыря Ставроникиты X в. представлен евангелист Лука: перед ним развернут длинный свиток, который он копирует в положенный на колени маленький кодекс.

Подобно тому как пергамен вытеснил папирус, он сам в свою очередь уступил место новому писчему материалу — бумаге.

Бумага — китайское изобретение, сделанное еще за несколько столетий до нашей эры. Из Китая она распространилась на восток, в Японию, и на запад, к арабам. Арабы освоили производство бумаги в Самарканде уже в середине VIII в. н. э. Древнейшая сохранившаяся арабская бумажная книга, так называемый Codex Warner, датируется 866 г., но известны фрагменты и акты, относящиеся к более раннему времени. На первых порах самаркандские мастерские удовлетворяли потребности всего арабского мира. Около 900 г. бумажное дело налаживается западнее, в цитадели папирусного производства — Египте. Затем в X в. создаются мастерские в Дамаске, Тивериаде, в Хамате, Триполи и, может быть, в Багдаде. Видимо, несколько позднее возникает бумажное производство в Каире. Именно тогда папирус окончательно перестает служить писчим материалом: здесь, в Восточном Средиземноморье, сокрушительный удар ему нанесла бумага, а не пергамен.

Древнейшая греческая бумажная рукопись — Ватиканская 2200. Она создана очень рано, около 800 г., однако за пределами Византийской империи, в Дамаске, в сохранявшейся там эллинизированной среде. Эта рукопись уникальна.

Когда бумага впервые появилась в Византии, сказать трудно. Это произошло не позднее XI в. В инвентаре монастырского имущества, составленном в 1077 г. по приказанию писателя, правоведа и чиновника Михаила Атталиата, наряду с «кожаными» книгами перечислено несколько бомбикиновых, т е. писанных на бумаге. Уже с середины XI столетия византийская императорская канцелярия приступила к изготовлению бумажных грамот: это были, подобно папирусным, длинные свитки, склеенные из нескольких листов. Древнейший из уцелевших свитков (1052 г.) — «златопечатное слово» императора Константина IX Мономаха (1042–1055), содержа-

щее привилегии Афонской лавре св. Афанасия, достигает в длину 2,68 м. Самая древняя греческая рукописная бумажная книга (собственно говоря, она изготовлена частично на бумаге, частично на пергамене), которая имеет точную дату (1105), — Ватиканская 504. (Возможно, уже в 1043 г. была переписана бумажная рукопись из книгохранилища Ивирского монастыря на Афоне, но ее дата не является бесспорной.)

На Запад бумага приходит несколько позднее, если не считать Испании, где арабы построили бумажные мельницы еще в конце X в. В Сицилии древнейшая бумажная грамота датирована 1109 г. Первые бумажные документы, изготовленные на территории Германии, относятся к концу XIII в., а на Руси — к середине XIV в.; наиболее ранняя из русских бумажных книг датирована 1381 г.

И в Византии, и на латинском Западе бумагу называли «бомбикином» (charta bombycina) — словом, от которого (возможно, через итальянское посредство) происходит и наше название «бумага». Этимология термина «бомбикин» остается загадочной. Сперва его производили от греческого слова «бомбик», обозначавшего шелк, а позднее хлопок, и полагали, что ранняя бумага на Востоке изготовлялась не из тряпок, а из волокна хлопчатника, но микроскопический анализ, проделанный еще в конце прошлого века, показал несостоятельность этой гипотезы: писчего материала из хлопчатника, по всей вероятности, никогда не существовало. Не утвердилась и теория, что слово «бомбикин» происходит от названия города Манбидж и что charta bombycina — это манбиджская бумага: случайное сходство слов — опасный и коварный аргумент, к тому же о производстве бумаги в Манбидже мы совершенно ничего не знаем.

Иногда указывают, что слово «бомбик», которым называли шелк, а также вообще тонкую ткань, вошло в сочетание «charta bombycina» не в своем прямом, а в переносном значении: бомбикиновая харта в понимании человека средневековья — это гладкая бумага, не хлопчатая, не льняная, не шелковая, но шелковистая.

Однако, какова бы ни была этимология слова «бомбикин» (в Византии, возможно, произносили «вамбикин»), оно сделалось распространеннейшим наименованием бумаги, и только позднее, после окончательного вырождения папирусного производства, его вытеснило старое — «charta papyri».

Бумагу изготовляли из льняных тряпок. Производство было ручным. Волокнистый материал размачивали, варили с золой и размалывали. Полученную кашицеобразную массу черпали формой величиной с изготовляемый лист. Форма эта представляла собой деревянную раму с тесно натянутыми на ней рядами металлических нитей, перекрещивающихся под прямым утлом. Бумажная масса задерживалась на металлической сетке и постепенно высыхала, после чего бумажный слой извлекали из рамы, выглаживали и лощили. Чтобы сделать лист более жестким, его погружали в клейкий раствор.

Поскольку бумажная масса ложилась на проволочную сетку, на листе обнаруживалось видимое на свет пересечение тонких линий: горизонтальных — вержеров («vergeures» — по-французски «полоски»), вертикальных — понтюзо («pontuseaux» — по-французски «мостки»).

Бумага западного и восточного производства, по-видимому, из одного и того же сырья: выше уже говорилось, что тезис о существовании хлопчатой бумаги ныне отвергнут. Однако различие между ними тем не менее заметно. Во-первых, для клейкого раствора на Востоке применяли крахмал, тогда как на Западе, во всяком случае, с конца XIII в. пользовались желатином, сваренным из рогов и копыт животных. Во-вторых, поверхность восточной бумаги, на которой писаны арабские и византийские книги, гладкая, с коричневатым оттенком, тогда как ранняя западная шероховатая, желтоватого и даже почти белого цвета. Восточная бумажная масса ровная, хорошо перемешанная, западная — пористая, неровная. В-третьих, вержеры восточной бумаги тонкие, иногда расположены по кривой, а понтюзо — плохо различимые, отстоят друг от друга на неравном расстоянии, тогда как западные вержеры толще и всегда параллельны раме, а понтюзо чередуются через ровные интервалы. Наконец, восточная бумага представлена форматом трех типов, тогда как Запад первоначально знал один-единственный формат — примерно 28 * 45 см.

С конца XIII в. качество западной бумаги быстро улучшается: бумажная масса делается более ровной, число вержеров возрастает, понтюзо располагаются ближе друг к другу. Напротив, в Византии после катастрофы 1204 г., когда Константинополь был захвачен крестоносцами, бумага становится значительно хуже, и это обстоятельство порождает своего рода пергаменный рецидив: торжественные императорские грамоты, которые с середины XI в. канцелярия выпускала на бумаге, уже с 1259 г. обычно переписываются на пергамене, и только документы меньшей важности остаются бумажными.

Если до XIII в. византийцы пользовались арабской бумагой и частично, может быть, бумагой собственного производства, то в XIV–XV вв. они предпочитают высококачественный западный писчий материал, главным образом итальянский.

Одной из характернейших особенностей западноевропейской бумаги с конца XIII в. становится наличие водяных знаков. Водяной знак, или филигрань, — это особый узор на бумажном листе, своего рода марка мастера. Она создавалась от рисунка на проволочной сетке, который «отпечатывался» на бумаге, подобно вержерам и понтюзо. Поскольку сетки были непрочны и время от времени ветшали и заменялись новыми, поскольку вместе с сеткой заменялся и рисунок водяного знака, эволюция филиграней дает возможность исследователю более или менее точно, иногда в пределах нескольких лет, датировать если не написание рукописи, то хотя бы изготовление бумаги. Некоторые мастера уже в начале XIV в. ставили на изделиях свою фамилию, например итальянские бумагоделы Фабриано, чья продукция вывозилась и в Константинополь.

Водяные знаки чрезвычайно разнообразны. В Италии XIV в. любили изображать ангела с крестом, венок, шлем, знамя; во Франции — три лилии, петуха; в Германии — свинью. Восточная бумага не имела филиграней; греческие манускрипты на бумаге с водяными знаками писаны, следовательно, на привозном с Запада материале.

Итак, бумага в Средиземноморье появилась довольно рано, но ей понадобилось несколько столетий, чтобы вытеснить пергамен. В общем и целом победа бумажной книги над пергаменной приходится в Европе на XIV столетие. С этого момента пергаменный кодекс становится исключением.

Изобретение бумаги не привело к изменению внешнего облика книги: как и пергаменная, бумажная рукопись — чаще всего кодекс, состоящий из нескольких тетрадей, сшитых вместе и скрепленных дощатым переплетом. Такую форму книга по сути дела сохранила и после изобретения книгопечатания.

Средневековая книга — рукописная. Текст наносился вручную. Для работы писец пользовался разнообразными орудиями. Тонкая круглая свинцовая пластинка служила ему для разлиновки колонок (столбцов) и строк (позднее, с переходом к пергаменному кодексу, писцы стали линовать грифелем, следы от которого оставались сразу и на волосяной, и на мясной стороне кожи). Для того чтобы строки располагались на равном расстоянии одна от другой, писец размечал их циркулем, а позднее специальным пункторием — стержнем, который был снабжен иглами, воткнутыми через равные интервалы. Намеченные пункторием точки соединялись линейкой, вдоль которой свинцом или грифелем проводили черту. Греческое слово «канон» (линейка) получило со временем более широкое значение: каноном называли правило (отсюда наше «канонический», что значит правильный, официальный) и постановление, особенно церковное (отсюда каноническое, т. е. церковное, право), а государственным каноном — основной поземельный налог.

Среди орудий писца был также перочинный ножик, который в средние века полностью соответствовал своему наименованию, им действительно чинили перья (а кроме того, обрезали папирус). Писец пользовался пемзой и чтобы шлифовать, и чтобы острить кончик пера.

Египетские писцы работали камышинкой, наискось срезанной; по-видимому, в III в. до н. э. было изобретено с двух сторон заостренное камышовое перо, дававшее более тонкий штрих. Греки называли его «калам», словом, которое означало прежде всего камыш. Конец камышового пера расщеплялся надвое, как позднее расщеплялось гусиное перо.

Уже в древности наряду с тростниковым пером писцы изредка пользовались костяными и металлическими. Постепенно, однако, на Западе все эти орудия были вытеснены птичьими перьями.

Птичье перо, вероятно, не применялось античными писцами: во всяком случае, ого не удалось обнаружить ни на одном греческом или римском памятнике, тогда как калам постоянно и упоминается в текстах, и изображается художниками (мы даже знаем, что во II в. до н. э. в Египте 1000 тростниковых перьев стоили всего 15 медных монет). Первое бесспорное упоминание птичьего пера в качестве орудия для письма находится во втором фрагменте так называемого «Анонима Валезия», сочинения современника короля Теодориха Остготского (493–526). Но уже столетие спустя Исидор Севильский писал: «Орудия письма — калам и перо, ими наносятся слова на страницы. Если калам делается из дерева (так!), то перо— птичье. Острие его расщепляется надвое»^{3}. Чтобы стать орудием писца, птичье перо подвергалось специальной обработке: его выдерживали в песке или в золе, соскребали ненужные перепонки, удаляли жир и, наконец, очиняли.

На Западе в миниатюрах евангелий изображение птичьего пера появляется в VIII–IX вв., но первоначально лишь евангелиста Иоанна наделяли этим орудием, все остальные евангелисты вплоть до XI в. держали в руках калам. Только в XII в. калам исчезает из канонических миниатюр. Однако это не значит, что тростниковое перо действительно существовало так долго: ведь каноническая иконография средневековья очень традиционна и сильно отставала от действительности. По всей видимости, замена камышового пера птичьим совершилась в XI в.: западные письменные источники с XII в. говорят только о гусиных, лебединых или павлиньих перьях.

На Руси письмо каламом не нашло применения, как не употреблялся здесь и папирус. Правда, на некоторых миниатюрах древнерусских евангелий евангелисты держат тростниковое перо, но это не более как дань архаичной традиции. Возможно, эта традиция попала на Русь из Византии.

Зато на мусульманском Востоке тростниковое перо (арабы называли его заимствованным у греков термином «qalam») господствовало на протяжении всего средневековья. Здесь даже утверждали, что пророк Енох был перовым, кто начал писать каламом, и «люди калама» обычно противопоставлялись «людям меча». Изобретенное в X в. вечное перо (с внутренним резервуаром для чернил), которое можно было прятать в рукава, не боясь испачкаться, осталось в арабском мире забавным раритетом. По-видимому, и в Закавказье в средние века пользовались преимущественно «тростью» — каламом.

Писали в Византии гусиным пером или нет, неизвестно; калам, во всяком случае, сохранялся там очень долго. Например, в Евангелии Парижской библиотеки 54, датируемом концом XIII в., мы видим Луку возле столика, на котором несколько тростниковых перьев. И в более поздней (середина XIV в.) рукописи Московского исторического музея 407 евангелисты изображены с каламом в руках. Императорская канцелярия также удержала «трость» как инструмент для письма.

Термин «калам» постоянно встречается и в византийских литературных текстах: ораторы XII в. любили сопоставлять тростниковое перо, бичующее противника, с копьем, обагренным вражеской кровью.

Наряду с термином «калам» у византийцев существовал также термин «графис» или «графион». Можно было бы думать, что это стиль, который в русских текстах именуется «писалом», однако Евстафий Солунский и Иоанн Цец в XII в. употребляют термин «графис» бок о бок со словом «чернила» — значит, это перо. Но какое? Евстафий называет «писало» бронзовым. Нельзя ли допустить, что речь идет о металлическом пере? Вопрос этот нуждается в дальнейшем исследовании.

Если перо по самой природе его материала непрочно, то чернильницы, сделанные из камня, рога или металла, лучше выдерживали время, и поныне сохранилось немало древних чернильниц, иногда с остатками высохших чернил. Среди них известны роскошные, подобные византийской серебряной чернильнице IX в., украшенной изображениями античных мифологических персонажей и надписью, которая прославляет писца Льва — «чудо среди каллиграфов». Античные чернила (по-гречески «м*лан» — черное) подобны китайской туши и нередко сохраняют блеск и цвет на текстах двухтысячелетней давности. Их изготовляли из смеси сажи с камедью (вишневым клеем), из костяного угля (в том числе из жженой слоновой кости), из косточек плодов, из мягких древесных пород и, быть может, из чернильной жидкости каракатицы. То ли из-за состава чернил, то ли из-за характера писчего материала античные тексты легко смывались, и жалобы на «разрушительную губку» часты в античной литературе. Светоний приводит забавную шутку Августа, оплакивавшего неудачу своей трагедии «Аякс». «На вопрос друзей, что поделывает его Аякс, он ответил, что Аякс бросился на свою губку». (Согласно мифу, Аякс, участник Троянской войны, покончил с собой, бросившись на собственный меч.) И в другом месте он говорит, что поэтам, не угодившим Калигуле, приходилось смывать губкой, а то и слизывать языком свои неудачные сочинения — если только они хотели избежать розог. Вплоть до V в. н. э. писатели вспоминают «разрушительную губку». В средние века положение меняется. Впрочем, средневековые арабские авторы сберегли многообразные рецепты чернил из сажи — главным образом из жженого растительного масла или нефти.

После того как утвердилась пергаменная книга, по-видимому, были созданы новые чернила — из сока дубовых чернильных орешков, — впервые упомянутые латинским писателем Марцианом Капеллой, жившим в V столетии. Они были прочнее, их нельзя было смыть губкой. Можно было только соскоблить пемзой. По своему желто-коричневому тону они отличались от блестящих сажных чернил. В Византии «вареные чернила» — энкауст — приготовляли не только из толченых и пропаренных чернильных орешков (возможно, с добавлением медного купороса), но и из отвара некоторых сортов древесной коры, перемешанного с сажей и камедью. Чернильные орешки служили материалом для изготовления чернил также и в арабских странах. К XV в. внедряются так называемые железные чернила современного типа.

Пергаменная книга была очень дорога, и это подчас приводило к тому, что старый текст соскабливали и на очищенную поверхность наносили новый. Так возникали книги с «двойной нагрузкой» — палимпсесты (от греческих слов «п*лин» — «вновь» и «пс*хо» — «счищаю»). Древнейший греческий палимпсест — сочинения Ефрема Сирина в рукописи V в., стертые и «записанные» в XIII столетии. Сохранились также палимпсесты Гомера и Страбона с первоначальным текстом, датируемым VI–VII вв.

Иногда старые тексты счищали из идеологических соображений. Средневековые писцы благочестиво «записывали» языческие или еретические тексты: известна, к примеру, стертая рукопись Еврипида, на которую нанесен новый текст — библейских пророков. Но было бы неверным думать, что «записывание» старых манускриптов всегда диктовалось враждой к языческой книге: Ефрем Сирин, которого стерли в XIII в., принадлежал к числу авторитетнейших христианских авторов.

Современная техника позволяет в некоторых случаях фотографировать (и, следовательно, восстанавливать) счищенный, или, как его называют, угасший текст.

В истории средневекового греческого книжного письма выделяют обыкновенно два периода: первый характеризуется преобладанием унци*ла, второй — минуск*ла.

Унциальное письмо (термин «унциал» заимствован из латинской терминологии), иначе называемое маюскульным (от латинского «majus» — «большее»), возникло применительно к дешевому писчему материалу — папирусу; оно крупное, четкое, со сравнительно небольшим числом сокращений. Все буквы одинаковой высоты и поставлены обособленно, они словно размещаются между двух мысленных линеек. В основе каждой из букв лежит, как правило (исключение составляют кси, ро, ипсилон и еще две-три буквы), один из трех элементов: квадрат, круг или равнобедренный треугольник — так, что диаметр круга и высота треугольника равняются стороне квадрата. Слова унциального текста не разделены, надстрочные знаки отсутствуют.

Унциальное письмо первых веков нашей эры не оставалось, разумеется, неизменным: по-видимому, известную трансформацию оно претерпело в связи с переходом к кодексу как преобладающей форме книги и с изменением техники письма: вероятно, с конца II в. н. э. угол наклона калама стал значительно более острым. При этом (во всяком случае, до VI в.) эволюция греческого письма шла параллельно развитию латинского, и обе системы оказывали взаимное влияние.

IV в. был выработан канон «библейского маюскула», представленного, в частности, Синайской рукописью Библии. Насколько можно судить по немногочисленным сохранившимся рукописям (особенно скудны уцелевшие фрагменты греческих книг VII–VIII вв., что, скорее всего, объясняется упадком книжного дела в это время), с конца IV в. унциальный канон приобретает черты некоторой искусственности и маньеризма (чрезмерное подчеркивание контрастов в форме букв, внедрение орнаментальных мотивов), и одновременно начинают вырабатываться новые (быть может, локальные) типы унциального письма: их условно называют коптским, «оживальным» (стрельчатым) и литургическим унциалом; «оживальный» именуется иногда славянским.

В IX в. книжное производство в Византии оживляется: во всяком случае, число рукописей этого времени, дошедших до нас, намного превосходит количество манускриптов VII и VIII вв. Около 800 г. был переписан греческий перевод «Диалогов» папы Григория Великого. Позднее появился ряд книг, среди которых много ученых сочинений Птолемея, Псевдо-Дионисия Ареопагита, Косьмы Индикоплова, Диоскорида. Эти книги писаны унциалом. Унциал IX в. обладал известными особенностями: буквы наклонены вправо, некоторые из них (например, альфа) приобрели новый облик, появились надстрочные знаки.

Однако уже к началу IX в. в Византии вырабатывается новая форма книжного письма — минускул. Термин этот, происходящий от латинского «minus» («меньшее»), не встречается в византийских памятниках и также заимствован из латинской палеографии — сами византийцы говорили об этом письме как о «связном». Минускул был выработан на основе курсива — письма, существовавшего и раньше наряду с унциалом, но предназначавшегося для написания не книг, а деловых документов, черновиков и частных писем.

В минускульном письме буквы мельче и связаны между собой. Отчего писец получал двойную выгоду: во-первых, минускул позволял экономнее расходовать дорогой пергамен (в частности, благодаря применению сокращений и лигатур — устойчивых «связанных» сочетаний двух или нескольких букв); во-вторых, «связным» (минускульным) письмом можно было писать скорее, чем унциальным, предполагавшим раздельное выписывание каждой буквы. Однако миниатюрность шрифта и связанность букв могли бы привести к неясности почерка, если бы не ряд методов, выработанных в минускульном письме. Во-первых, слова стали отделять друг от друга, чего не было в унциале. Во-вторых, сами буквы строили более сложным и многообразным способом, нежели маюскульные: их располагали на мысленной четырехлинейной сетке так, что тело буквы помещалось между двумя внутренними линейками, а разнообразные «дополнения» — дуги, петли и хвосты — выбрасывались вверх или вниз. Наконец, в минускульном письме последовательно внедрялись надстрочные знаки.

Когда и где был выработан минускул, пока остается невыясненным. Древнейшая минускульная рукопись — хранящееся в Ленинграде так называемое Евангелие Порфирия Успенского — была завершена в 835 г. Значит, в первой трети IX в. минускул уже сложился. Иногда ссылаются на любопытную помету на Бодлеянской рукописи XIV в., относящую изобретение минускула ко времени Константина VI и Ирины, т. е. к 90-м годам VIII в., однако на самом деле помета на Бодлеянской рукописи говорит лишь о том, что найдена надпись, вырезанная на камне, и не имеет никакого отношения к истории греческого книжного письма.

Выработку минускула часто связывают со Студийским монастырем в Константинополе, при котором существовал скрипторий — мастерская по переписыванию рукописей. Правила Студийского монастыря, составленные его игуменом Феодором Студитом, устанавливали, между прочим, наказания для монахов, трудившихся в скриптории под началом протокаллиграфа. Их карали за поломку калама и за небрежное отношение к переписываемому тексту, за то, что они чересчур доверяли памяти и не заглядывали в оригинал, за несоблюдение надстрочных знаков и знаков препинания и вообще за неподчинение протокаллиграфу. В студийском скриптории возник ряд минускульных книг: один из студийских монахов, Николай, переписал упомянутое уже Евангелие Успенского, а также сборник посланий Феодора Студита. Вместе с тем в студийском скриптории, по всей видимости, продолжали пользоваться и унциалом: со Студийским монастырем связывают обычно унциальный манускрипт Псевдо-Дионисия Ареопагита и унциальные рукописи некоторых сочинений Феодора Студита. Во всяком случае, прямых данных об изобретении минускула студийскими монахами нет.

С IX в. минускул быстро вытесняет унциал из употребления, хотя минускульная реформа ни в коей мере не означала исчезновения унциала — унциалом по-прежнему писали торжественные богослужебные книги (так называемый литургический унциал применялся до рубежа XI–XII вв.). Помимо того, минускул недолго оставался «чистым», он очень рано стал испытывать влияние унциальных форм. Если чистый минускул предполагал (подобно унциалу) размещение букв на черте, проведенной с помощью свинцового диска, то с течением времени минускульная строка оказалась «спущенной» под черту и как бы «подвешенной» к ней.

Именно этим «смешанным» минускулом писаны лучшие византийские рукописи, датируемые XI–XII столетиями. После 1204 г. минускул становится более беглым, число лигатур и сокращений возрастает, унциальные и минускульные формы употребляются произвольно, а все оформление книги делается более небрежным. Позднее письмо (XIII–XV вв.) принято называть книжным курсивом.

Иначе выглядел литургический минускул — более крупный и праздничный шрифт, с XII в. вытеснивший литургический унциал.

Конечно, эта схема не исчерпывает всего многообразия форм византийского письма. Отличались друг от друга рукописи, созданные писцами-профессионалами и просто книголюбами; определенными чертами обладали манускрипты, имевшие специальное назначение — музыкальные или для ученых занятий; особое письмо применялось для деловых документов, особое — для императорских грамот. И все же писец, если только он не архаизировал сознательно свою манеру, писал по нормам своего времени, а эти нормы менялись от столетия к столетию в зависимости от внешних обстоятельств (изменение писчего материала и орудий письма, упадок или рост образованности) и в соответствии с внутренними закономерностями эволюции шрифта: противоречивой тенденции к унификации букв и их спецификации.

Византийские переписчики заботились о своем читателе. Они снабжали книгу пинаксом-оглавлением, перед отдельными произведениями помещали леммы, дающие внешнюю характеристику этого сочинения (лемма могла разъяснять, кому адресовано послание или по какому случаю была произнесена речь), и, наконец, в схолиях комментировали трудные места текста или увязывали события прошлого с современностью. Византийские комментаторы создали схолии к произведениям классиков: Гомера, трагических поэтов, Аристофана, Лукиана и многих других. Комментировались богословские и юридические тексты. На рукописи схолии обычно выделялись графически: их выписывали на полях или на нижней части листа, причем сплошь и рядом пользовались для этого более мелким письмом.

Помимо манускриптов, созданных в Константинополе и его окрестностях, известны рукописи X–XIII вв., переписанные в разных частях Византийской империи, в Малой Азии, особенно в Опсикии и Фракисийской феме, на островах, в том числе на Кипре и Крите, и вне Византии: в Италии, Палестине и даже в Алании и Египте. Рукописи балканского происхождения сравнительно немногочисленны.

Индивидуальной манеры оформления рукописей, индивидуального почерка писца практически не было — все это зарождается лишь накануне падения Византийской империи и вырабатывается у греческих переписчиков эпохи Возрождения. Существовали лишь локальные варианты господствующего письма (дукты) и особенности, характерные для некоторых мастерских рукописей. Однако византийское книжное письмо было гораздо более унифицированно, нежели продукция западных скрипториев с их ярко выраженными местными чертами.

Казалось бы, индивидуальность писца отчетливее, чем в почерке, должна была проступать в тех пометах, которыми он иногда сопровождал текст. Действительно, некоторые писцы называли свое имя и сообщали дату завершения труда. На древнейшей датированной минускульной рукописи — известном уже нам Евангелии Успенского — переписчик сделал пространную приписку: «Завершена по милости божьей священная эта и богом вдохновенная книга 7 мая XIII индикта в 6343 году от сотворения мира (835 г.–4. Я.). Я молю всех читателей помянуть [в молитвах] меня, переписчика, грешного монаха Николая, чтобы встретил я сострадание во дни [Страшного] суда. Да сбудется так, господи. Аминь»^{4}.

Изредка упоминают византийские переписчики события политической истории: правление того или иного государя, военную катастрофу и вторжение «безбожных» турок, а иной раз грозные стихийные бедствия — землетрясения и пожары. Но пометы византийских писцов бедны приметами времени и очень часто превращаются в стереотип, переходящий из рукописи в рукопись: мастер говорит о своем смирении или повторяет христианское изречение, вроде часто встречающейся с XII в. фразы: «Рука писавшая сгниет в могиле, написанное остается на долгие годы»^{5}.

Рукописная книга — не только хранилище текста, но сплошь и рядом художественный памятник, изготовление которого предполагало решение ряда эстетических задач. Уже сам шрифт под пером мастера приобретал декоративный характер, изящные хвостики и петли минускульного письма сплетались в причудливый узор, радующий глаз. Помимо того, средневековая книга включала в себя специальные иллюстративные элементы, выполнявшиеся либо писцом, либо специальным мастером-рубрикатором, хрисографом («златописцем») или зографом-художником. В изготовлении минология (сборника житийных рассказов, расположенных по месяцам в соответствии с празднованием дня святого) по заказу императора Василия II (Ватиканская рукопись 1613), где имеется не менее 430 миниатюр, принимало участие по меньшей мере восемь разных художников, оставивших свои имена (исключительный случай!) под некоторыми рисунками. Впрочем, грань между писцом, хрисо-графом и художником далеко не всегда проводилась четко, и нередко одно и то же лицо выполняло' труд представителей разных оформительских профессий.

Для выделения в тексте определенных мест служили особые значки (крестики, звездочки-астериски, стрелки), сделанные цветными чернилами или красками — синей, зеленой, но чаще красной (киноварью), откуда произошли известные понятия «красная строка» и «рубрика» (от латинского «ruber» — «красный»).

Инициалы, или буквицы, — художественно оформленные заглавные буквы, возможно, встречались уже в рукописях VIII в. Во всяком случае, манускрипты второй половины IX и X в. демонстрируют сложившиеся формы инициалов, перераставших иногда в сложные полихромные композиции из условных изображений цветов, рыб и борющихся животных. Наиболее сложны «историзованные» инициалы, в которые вплетены фигуры святых, епископов, евангелистов, императоров. Букву Е подчас составляет человек с удочкой, в букву О может быть вписан садовник с мотыгой.

Для обособления отдельных частей (глав) книги использовались концовки и заставки в виде линий, плетеного орнамента, П-образных рамочек или арок. Особенно сложный декор украшал так называемые евангельские каноны — таблицы, отмечавшие совпадающие стихи в разных евангелиях. Они обрамлялись изображением колонн с причудливыми капителями, на которых покоились арки; орнамент — растительный, животный или геометрический — изобиловал символами: можно было встретить розетку (знак солнца) или павлина (знак жизни).

Некоторые рукописи (их называют лицевыми или иллюминованными) украшены миниатюрами, которые зографы размещали то среди текста, то на отдельных листах. Эти миниатюры могли выполнять служебную задачу, иллюстрируя или даже разъясняя текст, но некоторые из них имели независимые художественные или даже социальные функции: таковы, например, портреты императоров и знатных лиц, по заказу которых были выполнены иллюминованные рукописи.

Миниатюра — памятник византийской живописи и источник для изучения истории византийского искусства. Миниатюра вместе с тем позволяет познакомиться со многими сторонами быта, которые невосстановимы по письменным источникам, — с одеждой, мебелью, орудиями труда. Очень богаты такими бытовыми и историческими подробностями лицевые манускрипты псалтири, проповедей

Григория Богослова, «Восьмикнижия», некоторых научных сочинений. А кроме того, миниатюра важна для истории самой книги.

Конечно, византийские миниатюры более стереотипны, чем книжные иллюстрации, созданные в западных скрипториях. Униформизм централизованного государства налагал свою печать и на искусство книжных мастеров. Стилистические приемы и иконографические принципы варьируют здесь весьма незначительно. Но все-таки варьируют! Все-таки книга оказывается более свободной от влияния традиционных стереотипов, нежели гораздо более бросающиеся в глаза и потому более «официальные» мозаика или икона. Стилистическое своеобразие книжных миниатюр позволяет подчас отделить рукописи, созданные в константинопольских мастерских, от произведений провинциальных переписчиков и хрисографов.

Византийская книга с ее миниатюрами, инициалами, заставками коренным образом отличается от античного манускрипта. Общее впечатление от античного свитка — непрерывность, нерасчлененность, единство всего текста. Слова переписаны монотонным унциалом и не отделены друг от друга. Киноварные значки, инициалы и миниатюры отсутствуют (античность знала книги с рисунками, но это были либо научные книги с пояснительными чертежами, либо «альбомы», где текст служил дополнением к разворачивающейся серии портретов или композиций на тему эпоса). Заставка-«коронис» помещалась только в начале свитка, и все его страницы словно сливались в бесконечную линию. Византийская книга более «индивидуализирована», раздроблена. Лист кодекса живет своей обособленной жизнью: он может стать полем для иллюстрации, обрамленной к тому же декоративной рамкой, которая отчетливо вычленяет миниатюру из ее окружения. Лист дробится киноварными значками, линейками, инициалами, наконец, самой неровностью минускульного письма.

Такова византийская книга. Чтобы читать ее и тем более переписывать, нужно было быть грамотным, нужно было овладеть минимумом знаний. И в средние века, как раньше или позже, эти знания давала школа. Вот почему от книги мы естественно перейдем к византийской школе.