Книга магов (антология)

Часть первая

Парило уже дней шесть; город ждал дождя, а худосочные тучи все никак не могли разродиться влагой.

Крестьяне обреченно глядели на натянутую холстину неба и шепотом проклинали Дьявола, который украл дождь.

Огороды и поля пожелтели, с утра до вечера приходилось бегать с ведрами да бадейками к колодцам, к реке, к пересохшему пруду… И все равно без толку; да и много ли набегаешь за день?

Утирая пот, сельчане косились на пыльные городские стены, на красную свечу башни с извивающимися на ветру — когда и ветра-то нету! — вымпелами; вздыхали: «Ишь ты, праздник празднуют! И то верно: что ему до нас? Сынок вон вырос, теперь надобно учителя ему сыскивать, чтоб и на мечах прынца мог обучить, и манерам, и прочему-разному. Тоже хлопоты, стало быть, тяжкие».

И только когда на вздрагивающем потемневшем небе распахивал свои звездные очи Тха-Гаят, люди оставляли дневные заботы и выходили посидеть на разговорных бревнах, что лежали вдоль дороги. Сидели, сложив на коленях натруженные, с потрескавшейся красной кожей руки, медленно говорили ни о чем, часто замолкая и запрокидывая головы к небесам. Недосуг простому-то человеку смотреть вверх, вся его жизнь сосредоточена под ногами: в земле, в воде, в листке зеленом, в дереве. Только и подымешь голову, когда небеса начинают вести себя не как следует, подымешь да взглянешь с укоризной: доколе будете испытывать нас? Доколе?!.

И знаешь ведь, что ответа в жизни не дождаться, — а смотришь. Наверное, потому, что более смотреть некуда и обращаться не к кому. Король-то вспоминает о тебе, лишь когда настает час сбора податей, а все остальное время — живи, чернь, живи, копошись у стен городских, только веди себя тихо-мирно да вовремя плати за дозволение существовать. А настанет засуха — выкручивайся, как знаешь.

Молчали.

Старики сокрушенно комкали в ладонях седые бороды, чертили в пыли причудливые узоры размочаленными концами посохов, но… — что они могли сделать, старики? Помогали по хозяйству, сколько хватало сил, но не воду же им таскать; а советом…

Не было у них такого совета, чтобы у Дьявола дождь отобрать. И ни у кого не было.

Молчали.

Молчали мужики, растерянно глядя на свои сильные беспомощные руки; молчали бабы, судорожно поглаживая по головам притихших, уморившихся детей; молчали псы — только позвякивали цепями; даже сверчки приумолкли, забившись поглубже в прохладные, но неотвратимо высыхающие норки.

Ночь душным маревом кралась за спинами и заглядывала в опустошенные лица.

Наверное, приди беда чуть позже или чуть раньше, ничего страшного не случилось бы, но сейчас, когда в башне праздновали совершеннолетие принца, засуха стала катастрофой. Король одарил всех днем, когда в любом трактире, любой корчме можно было выпить и поесть задарма, но одновременно ввел новый разовый налог — в связи с праздником. Одарил медяком, потребовал золотой. И если принимать медяк ты был не обязан, то уж золотой изволь выплатить — отдай, смерд, по-хорошему; сегодня Король щедр и снисходителен, а завтра все может измениться, так что лучше плати, смерд, плати!

Чем платить?..

— Сбегу, — сказал из темноты хриплый голос, и сидящие рядом не сразу догадались; говорил некто иной, как Бнил. Тем более странно: ведь есть у Бнила и жена, и сын (почти уж десять годков исполнилось парню), и дом хороший, и скотинка — куда уж бежать? — оседлый человек.

Кто-то — кажется, старый Герин — так ему и сказал.

Бнил помолчал, а потом отрезал:

— Надобно бежать. Что толку ждать, пока королевские Грабители пожалуют?

— Не хочешь Грабителей, с Губителями свидишься, — заметили на другом краю бревна.

— Даст Бог — уберегусь да семью уберегу, а нет… На все воля Распятого.

Замолчали.

Далеко внизу на дороге родился звук; сперва неузнанный, он приближался.

Кто-то вздохнул:

— Всадники.

Не к добру это, ох, не к добру, когда поздней ночью по дороге в город скачут конные! Особенно ежели их всего двое.

Но с другой стороны — едут не торопясь. Значит, не гонцы. Кто тогда? Неужто путники, рискнувшие добираться до Зенхарда в таких потемках? Отчего ж без факелов, без фонарей?

Сельчане зашевелились — одни торопились вернуться в хибарки, подальше от необычностей, иные, наоборот, уходить не спешили. Кто-то вынес маленькую лучину, поставил у ног, а сам сел рядом: так и есть, Юзен — все ему неймется. Ох, добалуется парень! Ростом вымахал выше отца, а никак не остепенится: девок тискает по углам, в город ходит. И ведь не то чтобы шалопай какой, всю засуху исправно батьке помогал, ведра да бадейки натерли мозоли на ладонях, а вот выпал случай — снова чудит. Нужна здесь сейчас его лучина, как мухе — жаба!

Всадники приближались. Уже можно было различить негромкое фырканье лошадей, звяканье сбруи. Потом из тьмы, клубящейся понизу дороги, возникли два силуэта — возникли и вплыли в слабое мерцание лучины: усталые, запыленные, вспотевшие.

Главным явно был тот, что повыше и посветлее кожей, — господин в летах, со слабой инеистой сединой и каменным взглядом. Он осадил коня, и пламя на миг выхватило из тьмы его руки и лицо, неожиданно гладкие, без единого шрама.

А странно: в наши-то времена — и без шрамов.

Высокий внимательно оглядел смердов, сидевших по обе стороны дороги. В замершей тишине фыркнул конь и устало стукнул копытом.

Гладкокожий обернулся к спутнику — низенькому, мощного телосложения загорелому мужчине средних лет — тот держался чуть позади и ждал.

Взлетели в мутный ночной воздух две руки, кружась в танце, словно влюбленные мотыльки… или сражающиеся соколы — не понять. Однако же смуглокожий понял, кивнул и повернулся к Юзену:

— Парень, далеко до Зенхарда?

— Нет, господин. Только ворота там закрыты и до утра их не откроют.

Сельчане удивленно уставились на парня: чего учудил! Разве ж кто в здравом уме станет говорить такое высоким господам? Это их дело, а мешаться туда смерду без надобности.

Снова взлетели в воздух руки, замелькали, забились ранеными птицами.

— Господин благодарит тебя, парень, — снисходительно молвил смуглокожий всадник. — Как нам добраться туда?

— Прямо по дороге. — Юзен махнул в темень. — А желаете — провожу.

— Не нужно, — ответил конный. Потом взглянул на пляску пальцев своего спутника, передумал: — Ладно, проводи.

Парень поднялся с бревна, поклонился. И побежал вперед по дороге, а за ним поехали всадники.

Лучина, предусмотрительно погашенная Юзеном, медленно остывала в душной ночи.

Бежать по темной пыльной дороге было тяжело, но Юзен надеялся на вознаграждение. В отличие от своих менее догадливых односельчан он сразу смекнул, что щедрость неведомых всадников может спасти его семью от разорения. А заодно поможет пробраться в город, который сейчас манил парня, словно кота — свежая рыбка. До сих пор-то отлучиться из дому не было возможности, а теперь она, возможность, появилась, и упускать ее Юзен не собирался. Потому и бежал, глотая на вдохе пыль, вглядываясь с надеждой в смутный горизонт: скоро ли город, долго ли еще?

Город вырос из-за очередного поворота — шумный, яркий, наполненный тенями и звуками праздника. Ворота были надежно заперты; на боковых башенках тускло мерцали факелы да гремела лихая песня, прерываемая чмоканьем и хриплым смехом. Стражники гуляли.

Смуглокожий подъехал к оббитой железом створке ворот и заколотил в нее рукоятью плетки. Звук получился гулким, как набат; в итоге песня в башенке окончательно оборвалась, и хриплый голос проорал:

— Кому там неймется?! Еще один удар — и я спущусь, чтобы самолично надрать тебе задницу!

Стоило голосу замолкнуть, как рукоять плетки снова ударилась о створку ворот. Юзен подумал, что про вознаграждение можно забыть, но убегать не спешил. Это завсегда успеется.

— Дьявол! — проревели сверху. — Ну все, я иду!

Спустился стражник на удивление быстро — видимо, ему не терпелось добраться до наглых проходимцев и выполнить, что обещал. Распахнулась гонцовая калитка, наружу вывалился вооруженный кривым мечом вояка:

— Я же сказал: проваливайте!

— Ты впустишь меня и этого господина, — тихо молвил смуглокожий, указывая на своего спутника. — Мы — к Королю.

— Да хоть!.. — стражник запнулся, сообразив, что здесь горячиться не стоит. — Я не слышал, чтобы Король кого-то ждал, — заметил он уже осторожнее. — И не получал никаких указаний на сей счет. Было велено одно: до утра ворота не отпирать.

— Королевскому сыну нужен учитель, — ответил смуглокожий. — Самый лучший учитель. Этот господин — тот, кого ищет Король.

— Ха! — ухмыльнулся стражник. — А как же! Но почему твой господин молчит? Слишком благороден, чтобы марать язык словами, обращенными ко мне?

— Какое тебе дело до поступков моего господина? Он — самый лучший учитель. Следовательно, его ждут в башне.

— И чему же намерен учить молодого принца твой господин? Может, искусству боя на мечах?

— И этому тоже.

Улыбка воина стала шире и наглее.

— В таком случае пускай он сначала попробует научить чему-либо меня! Я считаюсь лучшим мечником в городе.

— Мой господин не…

Молчаливый спутник смуглокожего остановил его движением руки и, спрыгнув на землю, бросил поводья Юзену. Потом достал из ножен длинный прямой меч.

— Мой господин готов дать тебе один урок, — закончил смуглокожий.

— Отлично! — оскалился стражник. И Юзен, проглатывая склизкий комок страха, понял вдруг, что узнает его, этого покачивающегося на ногах человека с кривым — по новой моде — мечом в руках. Это же Ркамур! — начальник стражи городских ворот, бывший королевский телохранитель, разжалованный за пьянство и дерзкие высказывания. И все-таки он — лучший мечник державы, так что плакали Юзеновы надежды. Никогда уставшему с дороги всаднику не одолеть Ркамура, пусть даже немного пьяного.

Да и не таким уж пьяным был начальник стражи, скорее прикидывался, а как дошло до дела — и взор просветлел, и ноги перестали подгибаться, и руки уверенно сжали рукоять.

Противник Ркамура смотрелся не слишком выигрышно: запыленные одежды, осунувшееся лицо; только взгляд — спокойный взгляд глубоких черных глаз мог насторожить внимательного наблюдателя. Потому что в глазах молчаливого человека с прямым лицом застыло безразличие. Каменный взгляд.

Ркамур эту деталь отметил и улыбнулся в ответ — хищно так улыбнулся, широко. И мгновением позже ударил.

Юзен замер, понимая, что на все про все уйдет у господ сражающихся пара ударов сердца. Или того меньше — это уж как сложится, — а потом Ркамур вытрет свой кривой клинок и захлопнет калитку перед носом у раненого господина будущего учителя. И вряд ли господин будущий учитель после этого поединка сможет кого-либо учить.

«Урок» и в самом деле занял лишь несколько мгновений. Потом молчаливый господин отвел острие клинка от обнаженной шеи Ркамура и кивком указал на кривой меч, лежавший в пыли: подними, мол.

И, не дожидаясь ответа — ничего вообще не дожидаясь, даже не оглянувшись, — он прошел в калитку. Смуглокожий всадник спешился и последовал за своим господином, знаком приказывая Юзену не отставать.

Ркамур молча провожал их взглядом, стиснув в ладонях рукоять подобранного меча.

Больше никто не мешал. Оказавшись на Привратной улице, они были мгновенно подхвачены людской круговертью. Праздник кипел и переливался через края — смесь осеннего маскарада, новогодних ярмарок и еще Бог весть чего, обильно сдобренная вином и смехом. Во всей этой суматохе неторопливые гости смотрелись столь же нелепо, как епископ на разговорном бревне.

Смуглокожий снова сел на коня и подозвал Юзена:

— До башни доведешь?

— Как скажете.

Парень подвел коня молчаливому господину будущему учителю, тот впрыгнул в седло и принял поводья.

Направились к башне.

В общем-то, это была не совсем башня: помимо древнего донжона, торчавшего над городом нелепо и уродливо, были здесь и хозяйственные пристройки, и домишки для прислуги — в общем, все, что и полагается в летней резиденции Короля. Именно в ней правитель проводил самые жаркие месяцы года, остальное же время жил западнее, в столице.

Уже у самых стен башни — толстых, высоких, из кроваво-красного камня, специально привезенного из долин От-Мэри-ла, — смуглокожий спросил Юзена:

— Как тебя зовут, парень?

Тот почувствовал, что в груди поднимается волна ликования, почти благоговения перед добрыми господами: «Может, даже запомнят! Может!.. Неужто повезло?»

— Юзен, — ответил он, не поднимая взора.

— Держи. — К ногам упал мешочек, в котором что-то звякнуло. — Дальше мы доберемся сами. Господин благодарит тебя.

Парень осмелился наконец посмотреть на обоих всадников. Потом изогнулся в поклоне, одновременно поднимая с мостовой мешочек. Пальцы не верили в то, что ощущали, слова сами срывались с языка:

— Рад был служить вам.

— Ступай, — сказал смуглокожий. И господа ускакали в сторону башенных ворот.

Судорожно сглотнув, Юзен запихал увесистый мешочек подальше от возможных алчных взоров, за пазуху. Позабыв обо всем на свете, даже о празднике, он поспешил обратно к воротам (но уже, конечно же, к другим). Там он отыскал гонцовую калитку, тихонько сбросил засов и — под пьяный смех, доносящийся из привратницкой, — шмыгнул в ночь.

Весь путь к дому он проделал бегом, а потом спрятался в дряхлом нужнике за огородом и извлек наружу сокровище. Луна светила слабо. Но сквозь широкие щели между досками свет все же пробивался, так что, пусть и не сразу, Юзен смог рассмотреть содержимое мешочка.

Монеты; много монет из червонного золота. Парень вскрикнул, его рука дернулась; тяжелые кругляши покатились по настилу и с чавканьем попадали вниз, спугнув сонных мух.

Червонное золото. Все равно что ничего. Его ведь не сменять в городе, не заплатить им Грабителям — это будет выглядеть слишком подозрительно. Тотчас найдутся охочие отобрать сокровище.

«Только и пользы, что мух пугать», — подумал Юзен, но, пересилив себя, опустился на колени и стал выуживать из зловонной жижи монетки. Мало ли как жизнь обернется…

Добравшись до ворот башни, всадники спешились, и смуглокожий снова постучал рукоятью плети по железу. На той стороне загремели шаги, на уровне глаз распахнулось маленькое окошечко, и хмурый сонный голос проворчал:

— Какого дьявола?

— Мой господин приехал, чтобы учить принца, — снова, как и у городских ворот, ответил смуглокожий.

На сей раз гонцовая калитка моментально открылась, и их без промедления впустили внутрь. Опять коридор; впереди шагал наполовину проснувшийся, мрачно сопящий стражник. Он вывел их во двор башни и сопроводил к низенькой пристройке, в окне которой горела одна-единственная свеча. Постучавшись, стражник вошел и стал говорить с кем-то, негромко и настойчиво. Наконец выглянул, попросил гостей зайти и подождать здесь, пока Королю будут докладывать.

В пристройке было тесновато. За маленьким столом сидел старичок с блестящей лысиной и огромной бородой, путавшейся, топорщившейся и всячески ему мешавшей. Он оторвал взгляд от книги, которую читал при слабом свете свечи, и засуетился, освобождая лавку от вороха пергаментных свитков.

— Садитесь, господа, садитесь. Вы, небось, голодны, с дороги-то. Сейчас кликну Клариссу, она мигом чего-нибудь сообразит. Ничего, что я с вами так, по-простому? — мне вроде как позволительно, я ведь здешний «книжный червь», если можно так выразиться, книгочей, писарь и еще Распятый Господь наш ведает кто — в одном лице. Завис, так сказать, между небом и землей, между чернью, стало быть, и знатью, приходится и с теми и с другими беседы вести, дела решать. Садитесь, садитесь.

— Кларисса! — крикнул он, отворив окно. — Кларисса, у нас гости!

— Сейчас! — пронзительно донеслось из темноты. Кто-то недовольно заворчал, кажется, возле сеновала. Спустя некоторое время оттуда, из черного дверного проема, выплыла статная барышня и направилась к пристройке книгочея, на ходу поправляя платье.

— В чем дело? — недовольно спросила она у «книжного червя», который наблюдал за ней из окна.

— Гости у нас, вот в чем дело! Так что не кривись, блудом займешься опосля. Принеси-ка что-нибудь поесть, гости с дороги, притомились.

— Блудом?! — фыркнула пышнотелая обладательница пронзительного голоса. — Скажешь тоже! Что нести-то?

— Да все неси, все, — раздраженно взмахнул рукой писарь, роняя на пол свечку. В самый последний момент смуглокожий подхватил ее и поставил на место, сокрушенно покачав головой и взглянув на своего спутника. Тот посмотрел ему в глаза и отрицательно взмахнул рукой.

Вскоре вернулся стражник, вошел в пристройку и попросил гостей следовать за ним. Те молча вышли, только писарь раздосадованно крякнул за их спинами да Кларисса, уразумевшая, что к чему, поинтересовалась у него:

— Угомонился теперь? Ну так я пошла. — И она гордо удалилась в сторону сеновала.

Писарь еще более тоскливо крякнул, зыркнул ей вслед и вернулся к оставленной книге.

Он был среднего роста, уже в летах; с проплешинами на голове и спокойным, чуть усталым взглядом. Смотрел на что-то за темным окном и рассеянно кутался в сине-алый плащ.

Когда вошли гости, человек повернулся к ним и стал разглядывать: примерно с такой же бесстрастностью, как мгновение назад — ночь в окне.

Комната, в которую их привели, не отличалась особой роскошью — так, всего в меру. Не очень больших размеров, она казалась нелепо просторной из-за полного отсутствия мебели; лишь в дальнем углу, у стены, стояло кресло с высокой спинкой, возможно, предназначенное для самого Короля, да висело несколько гобеленов.

Стражник, который привел сюда гостей, вопросительно посмотрел на пожилого человека у окна. Кивок — стражник вышел.

— Добро пожаловать, — произнес скрипучим властным голосом обладатель сине-алого плаща. — Я готов выслушать вас, здесь и сейчас.

— Мой господин желает говорить с Королем, — сказал смуглокожий.

— Так в чем же дело? Я и есть Король.

Молчаливый спутник смуглокожего отрицательно покачал головой, его руки взлетели в воздух и замелькали там с быстротой атакующих змей.

— Мой господин считает, что вы — не Король.

Сказано это было легко и буднично; человек в плаще, наверное, должен был бы обидеться, но он только улыбнулся:

— Прекрасно.

Он вернулся к окну и выглянул, словно проверяя, на месте ли ночь и не спит ли Тха-Гаят.

— Я на самом деле не Король, — молвил незнакомец, — но и вы, господа, можете оказаться не теми, за кого себя выдаете.

Он пересек комнату, приблизившись к гостям, и пристально посмотрел на обоих:

— Кстати, а за кого вы себя выдаете?

Человек в плаще улыбнулся одними губами, глаза же продолжали изучать стоявших перед ним.

— Итак, я повторяю свой вопрос — кто вы, господа? И зачем пришли к Королю? Вы можете спросить — и это вполне логично, — кто я таков, чтобы задавать подобные вопросы. Отвечу — я тот, от кого зависит безопасность Короля в этом месте (впрочем, и во всех других — тоже). Если вы явились сюда, чтобы убить правителя, лучше всего дождитесь удобного момента и отправляйтесь прочь, потому что сделать это вам не удастся.

— Мой господин приехал, чтобы учить принца, — только за этим. Он не собирается покушаться на жизнь кого-либо из династии.

Человек в плаще кивнул так, словно заранее знал ответ.

— Вполне допускаю, что мои подозрения беспочвенны; и все же не забывайте о моих словах. Ну-с, так как же вы желаете, чтобы я представил вас Королю? Ваши имена, господа.

— Моего господина зовут Моррел. Я — Тальриб.

— Просто Моррел? — удивился человек в сине-алом плаще. — Без титулов, без званий?

— Ему не нужны титулы и звания, чтобы доказать собственное мастерство, — ответил Тальриб, глядя на мелькание рук своего господина.

— Хорошо, — согласился их собеседник. — В таком случае зовите меня просто Готарк Насу-Эльгад, опуская те титулы и звания, которые принадлежат мне, — их слишком много. Теперь о вашей цели — насколько я понял, господин Моррел намеревается стать учителем принца. Но — да будет ему известно — принцу нужен не простой учитель, способный наставлять в вопросах философии и правописания. Прежде всего он должен обучать наследника боевым искусствам: бою на мечах, рукопашной, стрельбе из лука и так далее.

— Мой господин в совершенстве владеет всем этим, а также многим другим. И готов подтвердить это в любой момент.

Готарк Насу-Эльгад рассеянно кивнул, думая о чем-то своем. Он прошелся по комнате, провел рукой по гобеленовой вязи и потом надолго остановился перед троном, словно там кто-то сидел. Наконец повернулся к Моррелу и Тальрибу.,

— Что же, я представлю вас Королю. Учитывая немоту вашего господина, я бы не был столь самоуверен, но… Пусть попробует убедить Короля. Кстати, — Готарк Насу-Эльгад повернулся к Моррелу, — вы ведь понимаете, что просто так учителем не стать. Король назначит вам испытание. Согласны? В таком случае следуйте за мной, господа.

Зал, просторный и освещенный множеством свечей, был наполнен тихим гулом: высокие господа, приглашенные на день совершеннолетия королевского наследника, неспешно прогуливались меж столов с угощеньями и обменивались сплетнями, колкостями, шуточками… В дальнем углу, у окон, несколько музыкантов играли на флейтах и лютнях. Везде сновали слуги, стараясь предупредить любое высокогосподское желание.

Звякнула неосторожно задетая посуда.

Все присутствующие, едва вошел Готарк Насу-Эльгад с гостями, замерли, обратив на них взоры, а после продолжили заниматься своими делами.

В дальнем конце зала на троне из черного дерева сидел Король — средних лет мужчина с уверенным взглядом властелина. Он взирал на своих подданных с высоты своего положения — как в зале, так и в государстве — и чуть презрительно щурился, когда до его слуха доносились обрывки высокосветских бесед. Если бы не случай, он вполне мог бы стать одним из них, ходить сейчас меж столов и соперников, думая, как бы урвать кусочек повкуснее. Но ему повезло родиться в королевской семье, и теперь он в полной мере наслаждался всеми благами, даруемыми происхождением. Взгляд Короля часто возвращался к высокой стройной даме, та несколько раз бросала ответные взгляды, так что даже новичок при дворе мог догадаться: сегодня ночью вдовствующий супруг, отец виновника торжества, не будет одинок.

Сам принц сидел рядом с Королем на уменьшенной копии отцовского трона и откровенно скучал. Все были заняты своими взрослыми делами, торжественное вручение подарков давным-давно закончилось, сами подарки унесли; а он, долговязый рыжеволосый мальчик, обреченный на вечное одиночество уже по самому рождению, вынужден был оставаться в зале. Еще год назад он вполне мог бы уйти, но отныне считался взрослым и не мог себе такое позволить. Увы, этот день рождения грозил стать худшим из всех, им отпразднованных.

Появление Готарка Насу-Эльгада привлекло внимание Короля. Он знаком поманил вошедших, и те приблизились к трону.

— Мой Король, — молвил Готарк Насу-Эльга, — я привел к вам человека, который хотел бы удостоиться чести учить принца.

Король огладил ладонью широкую черную бороду, оценивая взглядом пришедших. Выделил Моррела и обратился к нему:

— Итак, вы желаете стать учителем принца?

Моррел молча поклонился.

— Хорошо. Готарк, вы ознакомили его с условиями?

— Да, мой Король.

— Что ж, тогда… — Король на мгновение задумался, затем хлопнул в ладоши: — Пускай позовут Ркамура. Посмотрим, годится ли наш гость в учителя наследнику.

Он громко сообщил баронам, какое развлечение их ожидает. Те расступились, освобождая центр зала, куда и вышел господин Моррел, дожидаясь своего противника. И тот вскоре явился. Выглядел он сейчас лучше, чем во время первой встречи с Моррелом и Тальрибом: в зал вошел ровным уверенным шагом, отвесил поклон Королю и встал перед Моррелом, не обнажая меча.

— Мой Король… — начал Ркамур. Наверное, он собирался признаться, что этой ночью уже потерпел поражение от странного незнакомца… но потом передумал. — Мой Король, можно ли начинать?

— Начинайте.

Ркамур обнажил меч и встал в стойку, однако Моррел так и не пошевелился.

Король удивленно вскинул бровь; Тальриб поспешил заверить его:

— Господин знает, что делает.

Начальник стражи городских ворот понял, что его собираются победить каким-то уж вовсе постыдным образом. Он издал яростный горловой звук, потом сделал выпад мечом, призывая соперника к схватке. Моррел стоял, недвижный, как статуя в королевской усыпальнице, и глаза его казались каменными… как у статуи.

Готарк Насу-Эльгад следил за бездействием господина будущего учителя и думал, что этот человек расчетлив даже более, чем он предполагал. Такое откровенное пренебрежение опасностью наверняка будет по достоинству оценено Королем — да и дамы… вы только посмотрите, как пялятся на него дамы! Он готов был поклясться, что сегодня же ночью господин Моррел получит несколько прозрачных намеков и, возможно, воспользуется одним из них… или даже несколькими.

За этими размышлениями Готарк Насу-Эльгад пропустил тот момент, когда, не выдержав ожидания, Ркамур начал атаку.

Внезапный бесшумный прыжок, клинок взлетает, как говорящая рука Моррела, — немой отступает назад и вбок; его меч движется, движется… и застывает у шеи лучшего мечника города Зенхарда.

Звон — кто-то уронил бокал. В зале громко и взволнованно шепчутся, пахнет винными парами.

— Это могло быть простой оплошностью со стороны Ркамура, — произнес Король, качая головой. — Случайность. Я хотел бы, чтобы вы повторили еще раз.

Они… повторили то же самое — как будто неоднократно отрабатывали этот трюк.

Король уважительно хмыкнул и знаком приказал Ркамуру покинуть зал. Правитель был доволен, хотя старался этого не показывать.

— Вы приняты, Моррел, — сказал он, внимательно глядя в каменные глаза немого гостя. — Но как вы намерены учить принца, если не в состоянии говорить?

Руки Моррела поплыли по воздуху — две играющие рыбы.

— Господин будет общаться с принцем через меня, — ответил Тальриб. — Впоследствии же он постарается обучить наследника языку жестов — будущему правителю это не помешает.

— Хорошо, — согласился Король. — Господин Готарк Насу-Эльгад?

Человек в сине-алом плаще поклонился:

— Если мне будет позволено, я хотел бы задать господину Моррелу несколько вопросов. Вы верите в Бога, сударь?

В зале постепенно восстанавливалось былое праздничное настроение; разговор человека в сине-алом плаще и будущего учителя принца не интересовал высоких господ.

Тем временем Тальриб, повинуясь знаку Моррела, достал из небольшой сумочки на поясе пачку пергаментных листков, перо и специальную дощечку, чтобы было удобнее писать. Все это хозяйство он передал господину, и немой привычным жестом принял письменные принадлежности.

— Господин желает отвечать на ваши вопросы как можно более точно, поэтому он будет писать на пергаменте, — пояснил смуглокожий, придерживая чернильницу.

Моррел обмакнул в нее перо и начертал: «Да, я верю в Его существование».

Готарк Насу-Эльгад продолжал:

— В какого именно Бога вы верите?

«А разве их много? Бог един, как бы Его ни называли».

— И все-таки. Кому вы молитесь?

«Богу» — но Готарк Насу-Эльгад отметил, как на миг приостановилась рука с пером, прежде чем написать это.

— А как вы молитесь? Какой религии вы приверженец, какой церкви доверяете свои грехи?

Снова пауза.

«Я доверяю свои грехи Богу — более никому».

— Но ведь церковь — посредник между Ним и вашей душой, — вкрадчиво произнес Готарк Насу-Эльгад. — Как же так?

«Бог создал мою душу. Зачем Ему посредник, чтобы говорить с ней? Если Он захочет, Он будет со мной; нет — даже церковь не поможет».

Готарк Насу-Эльгад задумчиво посмотрел на пергамент, потом поднял взор на Моррела, бесстрастно наблюдавшего за собеседником. На Короля можно было не смотреть, господин Глава Матери-Очистительницы и так знал, что у того на уме.

— Ну что же, Моррел, — скрипуче вымолвил Готарк Насу-Эльгад. — Я запомню ваши ответы, а вы уж, будьте добры, запомните мои вопросы, потому что я, волею Распятого Господа нашего, возглавляю церковь нашу, Мать-Очистительницу. Возможно, мы с вами еще вернемся к этой беседе.

Моррел написал: «А теперь вопрос к вам, святой отец. Вы верите в Дьявола?»

— Я признаю, что он существует, — медленно ответил этот пожилой человек в сине-алом плаще.

«Спасибо, Глава. Позволено ли мне будет сделать подарок принцу?»

Моррел отстегнул висевшие на перевязи ножны и протянул их наследнику. Тот растерянно принял дар:

— А каким образом намеревается учить меня господин Моррел, если его клинок будет у меня?

— Господин Моррел привез с собой несколько клинков, — объяснил Тальриб. — Этот — лучший — предназначен для вас, остальные будут использованы в обучении.

Принц сел на свой трон, неловко уложив меч на колени. Он не знал, что и думать по поводу происходящего. Его станет учить такой воин! но — немой. И это немножко пугало — самую малость. Гораздо более страшным показался разговор-переписка Моррела с Готарком Насу-Эльгадом. Принц знал, что бывает с неугодными Главе Матери-Очистительницы, и он не хотел, чтобы то же самое произошло с его новым учителем…

— И еще, — добавил Тальриб, обращаясь к Королю после очередной пляски рук Моррела. — Мой господин также просит и вас принять его подарок.

Немой достал из кармана мешочек и вытряхнул из него перстень необычайной формы: словно глаз, вставленный в оправу. Да и по цвету… — казалось, изнутри за тобой следит зрачок-бусина. Король принял подарок, осмотрел его со всех сторон и надел на палец. Готарк Насу-Эльгад мысленно поморщился: мало ли что за ловушка могла быть в перстне, какая-нибудь отравленная игла или… Уж сколько раз говорено…

— Желают ли гости остаться с нами на празднике или же отдохнуть с дороги? — поинтересовался Король.

— Если государь не против, мой господин предпочел бы отдохнуть, — ответил Тальриб, проследив за колыханием рук Моррела.

— Не против. Готарк, проследите, чтобы гостей устроили как подобает.

…Когда за тремя ушедшими закрылись двери, в зале повис многоголосый шелест — высокие дамы и господа вовсю обсуждали нового учителя принца.

Колокол на звоннице гулко пробил второй час после полуночи.

Через некоторое время Король удалился. Вслед за ним стали расходиться и прочие. Праздник закончился.

Готарк Насу-Эльгад проводил гостей до дверей из башни, перепоручив обоих усатому заспанному стражнику. Сегодня, объяснил Глава Очистительницы, все подходящие комнаты заняты, но уже завтра для господина учителя подыщут соответствующие его положению покои.

— Гомбрегот! — позвал стражник, подойдя вместе с гостями к уже знакомому им домику. — К тебе.

«Местный книжный червь» высунулся из распахнутого окошка, потер глаза:

— Во имя всемилостивейшей богородицы, какого беса ты, Гонтек, мешаешь спать приличным людям? Между прочим…

Взгляд его остановился на Морреле и Тальрибе.

— О, прошу меня покорнейше извинить, — пробормотал он. Повернулся к сеновалу: — Кларисса! Кларисса!!!

— Ну что?! Все приличные люди уже давным-давно спят, одному тебе неймется.

— Немедленно прекрати свои дерзкие речи и накрывай на стол!

— Какой стол, скоро уж рассвет! Нет, я спрашиваю тебя, старый ты сморчок, какой-такой стол посреди ночи?! — разгневанная Кларисса приближалась, и «старый сморчок» с опаской покосился на нее, а потом посмотрел на гостей.

— Мы не голодны. Мой господин хотел бы где-нибудь приклонить голову после дальней дороги, — примиряюще поднял руки Тальриб.

— Готарк велел, чтобы они поспали эту ночь у тебя, — подтвердил Гонтек. — И чтобы со всем возможным удобством.

— Слыхала? — заявил обалдевшей Клариссе Гомбрегот. Та сглотнула и попыталась кокетливо улыбнуться гостям. — В общем, живо готовь постель высоким господам, а с утра — чтобы завтрак, да все самое лучшее! Правильно я говорю, Гонтек?

— Правильно, правильно, — буркнул стражник. — Вы, господа, в случае чего обращайтесь ко мне, в случае каких обид или непонятностей. Мы это живо уладим.

Он попрощался и ушел обратно, досыпать. Кларисса, суетясь, заправляла подушки, приволокла откуда-то меха, расстелила на постели Гомбрегота. Тот переместился на пол, лавку отвели для Тальриба.

Когда все уже готовы были погрузиться в сон, в дверь кто-то постучал.

— Ну чего тебе? — рассердился Гомбрегот, решивший, что это вернулась неугомонная Кларисса. Однако же на пороге стоял принц. — Эллильсар? А ты-то что здесь делаешь? — искренне удивился книгочей. — Время уже позднее, тебе давным-давно пора быть в постели.

— Я теперь взрослый, — возразил принц. — И у меня сегодня день рождения — ты не забыл?

— Как можно?! — возмутился Гомбрегот. — Но завтра с утра нам следует повторить основы логики Толзона, и если…

— Завтра с утра, боюсь, мы не сможем повторять логику. У меня сегодня появился новый учитель, так что… — Он развел руками.

— Да? Ну что же, это хорошо.

— Точно. Это… хорошо. И знаешь, он подарил мне самый настоящий меч, очень старый; там еще какая-то надпись по клинку. Ты поможешь мне прочесть? А до этого он победил Ркамура, представляешь, самого Ркамура — дважды!

Эллильсар внезапно оборвал себя, потупился:

— Прости. Я не должен тараторить, и я не должен говорить с таким восхищением. Я все-таки теперь взрослый, а это ко многому обязывает.

— Да, — согласился Гомбрегот, — именно так говорит тебе твой отец. Но давай договоримся, мальчик: со своим старым учителем ты можешь вести себя так, как тебе хочется, так, как ведут себя обычные дети твоего возраста. А теперь ступай, у меня гости, а тебе завтра, вероятно, предстоит многое узнать. И обязательно принеси меч, мы попытаемся расшифровать твою надпись.

Эллильсар поблагодарил старика и медленно ушел к башне. Гомбрегот закрыл дверь… и обнаружил, что Тальриб пристально смотрит на него.

— То, что написано на этом мече, ты не сможешь прочесть, — произнес смуглокожий. — Это очень древний и уже забытый язык.

— Ты-то откуда знаешь? — удивился Гомбрегот.

— Это мой господин будет учить молодого принца, — ответил смуглокожий человек и отвернулся к стене, давая понять, что разговор окончен.

Книгочей растерянно крякнул, досадуя на себя за то, что не догадался сразу. Потом подошел к свече и потушил ее; впотьмах нашел постеленный на полу кожух и попытался заснуть.

Он не видел, как в наплывших сумерках немой Моррел облегченно улыбается — впервые за долгие, очень долгие годы.

Король выглядел заспанным и усталым. «И еще, пожалуй, раздраженным», — решил Готарк Насу-Эльгад, наблюдая за вялыми движениями правителя.

— И вы намереваетесь позволить этому господину Моррелу учить принца всему, что сочтет нужным означенный выше господин? — осторожно спросил Готарк Насу-Эльгад.

Король раздосадованно посмотрел на Главу Матери-Очис-тительницы:

— К чему вы клоните? Мне понравилась его манера держаться. И он отлично владеет мечом. Конечно, я не могу доверить воспитание наследника первому встречному, разумеется, я должен быть уверен в его… преданности престолу. Ну так займитесь этим.

Готарк Насу-Эльгад поклонился и собрался уже было покинуть Короля. У самых дверей его остановил голос правителя:

— Только не пытайтесь подтасовывать факты, Глава. Я хочу, чтобы этот человек научил Эллильсара всему, что знает сам. Просто следите за ним, пресекая возможные… м-м… ошибки. И готовьтесь к тому, что когда-нибудь вам все-таки придется убрать этого… господина Моррела.

«Возможно, ваше мнение об этом человеке изменится раньше, чем вы ожидаете… мой Король», — устало подумал Готарк

Насу-Эльгад. Когда живешь на свете долго, поневоле начинаешь уставать от глупости окружающих.

Он покинул правителя и по лестнице направился вниз, во двор, к пристройке Гомбрегота.

Как выяснилось, гости уже позавтракали, и теперь господин Моррел переписывался на какие-то ученые темы с книгочеем, а Тальриб отправился к конюшням, чтобы проверить, хорошо ли устроены их кони.

— Прошу прощения, что прерываю ваш ученый диспут, господа, — произнес Готарк Насу-Эльгад, бросая мимолетный взгляд на пергамент со словами Моррела (нет, ничего крамольного, какие-то рассуждения о логике Толзона). — Вам, видимо, следует отправиться в отведенные для вас комнаты.

«Думаю, с этим справится Тальриб. Он вот-вот должен вернуться. Если можно, просто объясните мне, где они расположены. Я же хотел бы начать занятия с принцем. Где он?» — Моррел подал ему бумажку.

— Принц? — переспросил Глава Матери-Очистительницы. — Наверное, завтракает.

— Ошибаетесь, — сухо сказал Эллильсар, появляясь в дверном проеме. — Я уже позавтракал и пришел заниматься. Надеюсь, сударь, не помешаю?

— Ну что вы, принц! — вскинул руки Готарк Насу-Эльгад. — Разумеется, нет! Занимайтесь на здоровье; а я, с вашего позволения, отправлюсь дальше, у меня ведь много дел. Вот только объясню господину Моррелу, как ему найти свои комнаты.

— Объясните и ступайте. — Эллильсар повелительным жестом отпустил Насу-Эльгада, и тот, переговорив с Моррелом, ушел прочь, к конюшням, с досадой размышляя о том, что мальчик на самом деле взрослеет — увы. Распятый Господь наш взвалил на согбенные плечи Главы Матери-Очистительницы слишком тяжкую ношу — как бы не споткнуться…

— С чего начнем занятия? — спросил принц, глядя прямо в глаза своему новому учителю. Тот взял перо, начертал на пергаменте: «Начнем мы с того, что я стану понемногу учить тебя языку жестов. Одновременно займемся уроками мечного боя, тем более что для этого у тебя есть неплохой клинок. Если не возражаешь».

— Даже если я буду возражать, вы ведь не воспримете эго всерьез?

«Почему нет? Если твои аргументы будут достаточно убедительны…»

— В том-то все и дело. У меня нет особых аргументов, просто хочется скорее взяться за меч, а язык жестов… Не знаю. Может быть, потом?

Руки Моррела взлетели в воздух, изображая какой-то знак. Потом вернулись к перу: «Это означает «сейчас». Запоминай, я не стану повторять дважды. Ты должен понимать, что я хочу сказать, это важно, тем более — на уроках. Как я смогу объяснить тебе тонкости? — не изводить же пергамент в таких количествах!»

Наморщив лоб, принц попытался воспроизвести жест Моррела. Тот покачал головой, показал еще раз. Со второй попытки у Эллильсара получилось значительно лучше.

Гомбрегот с улыбкой наблюдал за всем этим, подняв кверху тонкие выгоревшие брови:

— Ты всегда хватаешься за все новое с рвением. А потом — что происходит потом? Тебе становится скучно.

— Конечно. Что интересного в логике или в философии? И в этих твоих дурацких законах физики?

Моррел снова что-то написал на пергаменте.

«Дурацких? А как ты намерен управлять королевством без знаний логики? Мальчик, ты не прав».

Эллильсар сглотнул. Не так уж часто ему доводилось слышать — ну ладно, читать! — подобные высказывания в свой адрес. Было обидно, обидно до слез, но… «Я взрослый. Я не заплачу. И потом, Моррел прав, а я… нет».

— Извини, — сказал он. — Я ошибался.

«Что же, пойдем, проверим, насколько тебя увлекут уроки мечного боя. Но учти: после ты отправишься к Гомбреготу учить логику»,

— Я согласен.

Книгочей проводил их взглядом и смущенно кашлянул: надо же, мальчик на самом деле взрослеет! Прямо колдовство какое-то!

Жара не отпускала Зенхард. Перед нею были одинаково равны крестьяне и бароны. Вот только если высокие господа, отдуваясь, собирались в дорогу, назад к своим поместьям и замкам, то смерды занимались хозяйством. Ведра да бадейки с теплой водой переправлялись на поля и огороды, чтобы хоть ненадолго задержать жизнь в высыхающих стеблях.

Сушь. Страшное слово. Для некоторых — смертельное.

Бнил все-таки сбежал.

Первым это обнаружил Юзен. Парень пошел к соседу, чтобы одолжить сушеных листьев кровостоя — Шанна поранилась и поэтому не могла работать. Конечно, они с отцом и сами перебедовали бы эти дни — перебедовали бы, если б не сушь. А так без помощи матери не обойтись — вот и побежал.

Постучал, вошел — но никого уже не застал.

Внутри все выглядело так, словно хозяева отлучились совсем ненадолго. Но нет, исчезло то, без чего каждый дом — не дом, а пол дома: исчезли образа из Божьего угла. Юзен насторожился. Теперь, присмотревшись как следует, он видел, что пропало еще несколько вещей, среди них — маленькая шкатулочка, доставшаяся Бниловой жене от бабушки, и деревянная лошадка — любимая игрушка Стэника, без которой тот и шагу не ступил бы. Ну и, натурально, предметы, более важные в хозяйстве, но не такие запоминающиеся. Вон и топора нет.

В дом, хотя тот и стоял с закрытыми ставнями и дверью, каким-то немыслимым образом уже пробралась жара. Выходит, сбежал Бнил еще вчера вечером, сразу после того, как появились Моррел и Тальриб. Сбежал и прихватил всю семью.

С этакой новостью следовало отправиться к Римполу, старосте деревни.

Тот лишь пожал плечами.

— Плохо. Обратно его не возвернуть. Придется идти в город, докладать об этом Грабителям. Плохо, но ничего не поделаешь.

И, собравшись, ушел в Зенхард.

Новость успела облететь деревню. Многие испуганно прятали все, что можно было спрятать; косились на каменные стены, на красную башню за ними: «Что-то теперь будет?»

Наверное, ничего особенного бы и не было, так, позлобствовали бы Губители с Грабителями, позлодействовали да уехали. Бнил бы спасся, осел в лесах, примкнул к какому-нибудь вольному братству и встречал на дорогах денежных господ… пока однажды его самого не встретили бы Губители. Но это лето выдалось неудачным для черни. И, наверное, так желал Распятый Господь наш, чтобы староста Римпол рассказал о плохой новости в присутствии гостей Короля, как раз собиравшихся разъезжаться по домам.

— Постойте, — молвил Ласвэлэд, герцог Эргфельдоса. — А не поохотиться ли нам, господа?

Остальные ответили шумным одобрением — развлечения высокие господа любили. Сам Король затею оценил, велел седлать коня, и вскоре свора… свита правителя и сам он, на высоком породистом жеребце черной масти, выехала из ворот башни и направилась в леса, за беглым смердом и его семьей. Высоким господам было не впервой развлекаться подобным образом.

Как выяснилось, принц обладает некоторыми навыками обращения с мечом: Эллильсар довольно сносно ставил защиту и неплохо атаковал. Конечно, неплохо для своего возраста. Моррел, обнаженный до пояса, легко отражал его атаки, но иногда нарочно замедлял движения, повторял еще раз, чтобы принц понял, в чем его ошибка.

Так они занимались некоторое время. Поначалу немой учитель ощущал на себе словно чей-то взгляд откуда-то сверху, из окон башни или даже выше, — но вскоре это прошло. Остались спрессованный душный воздух двора, в котором ты двигаешься, словно в кипящей воде, пыль под ногами, удивленные «ишь ты!» прислуги, уважительно-завистливое хмыканье высоких господ.

Потом что-то произошло у конюшен. Король лично вызвался ехать; лорды оставили своих дам и слуг, вскочили на лошадей, умчались прочь.

Моррел прервал занятие и попросил Эллильсара подождать, а сам подошел к стоящим в растерянности дамам. На клочке пергамента, извлеченном из кармана брюк, он начертал: «Что произошло?»

Дамы смущенно поглядывали на обнаженный торс Моррела. Не одна из них бросала в сторону этого непонятного человека достаточно откровенную улыбку, но он сейчас ждал другого. Ему нужен был ответ.

— Простите, леди, кажется, мой учитель спрашивал вас о чем-то, — вмешался Эллильсар.

Одна из дам, молоденькая жена Ласвэлэда, присела в реверансе:

— О да, ваше высочество. Они уехали на охоту. Сбежал какой-то смерд из деревни.

«Вот, — подумал Моррел. — Вот оно. Началось».

— Не слишком вежливо с их стороны, — заметил Эллильсар. — Что же, думаю, ваш отъезд откладывается. Прошу всех возвращаться в свои комнаты. Я прикажу слугам, чтобы они распаковали вещи. Все-таки в отсутствие отца кто-то должен позаботиться о гостях.

Когда этот вопрос был улажен, принц обернулся к Моррелу:

— Ты, наверное, хотел бы поехать с ними?

«А ты?»

— Не знаю. Раньше меня не брали на подобные увеселения, поскольку я был мал. Теперь… знаешь, один раз я видел отца, когда он только вернулся с такой… охоты. Я, наверное, не должен этого говорить, но… Понимаешь, его глаза горели, словно он — хищный зверь, который только что напился крови своей жертвы. Это было страшно. Тогда мне показалось, что в него вселился Дьявол. А потом, когда они пытали этого беглого смерда….

«Значит, ты поймешь, если я отвечу тебе, что тоже предпочитаю быть здесь».

— Позанимаемся еще?

«Достаточно».

— Тогда, может быть, ты расскажешь мне, что написано на клинке? — Принц поднял меч и указал на полустертые слова, оттиснутые в металле.

«Нет. Во-первых, потому, что ты должен быть наказан, — никто никогда не ставит клинок острием на землю и не опирается на него. Этим ты выказал неуважение к оружию. Во-вторых, сейчас не время говорить об этой надписи. Настанет срок, и ты все узнаешь — но не раньше».

— А что же мы будем делать сейчас? — насупившись, спросил принц.

«Ты — учить логику Толзона. У меня — свои дела. Вечером позанимаемся еще».

Моррел оставил двор и отправился в свои комнаты. Тальриб при появлении немого скупо улыбнулся, отодвинул висящий на стене гобелен и указал куда-то в каменную кладку. Присмотревшись, можно было обнаружить несколько отверстий — для уха и для глаз. Моррел одобрительно кивнул, его руки взлетели вверх, заплясали в воздухе. Тальриб так же безмолвно ответил. Переговорив, они отправились вниз — знакомиться с устройством башни и искать трапезную, повергая в трепет оставшихся без мужей высоких леди.

Впрочем, ни одной из них так и не удалось познакомиться ближе со странными мужчинами, растревожившими их накрахмаленное воображение. К вечеру вернулись охотники, да не просто вернулись, а с дичью. Бнил, его жена, десятилетний сын — привезли их всех. Бнила заставили бежать на веревке, он, как только оказался во дворе, рухнул в пыль, и его насухо стошнило. Видимо, все, что можно, желудок исторг в пути.

Окровавленный, со следами побоев, со сбитыми в кровь ступнями, смерд лежал посреди двора, корчась в судорогах. Король приказал немедленно соорудить эшафот и согнать крестьян к нему, а также — горожан, сколько будет возможно.

— И еще, — сказал он, поразмыслив. — Привезите туда клетку с медведем. Да-да, с Буяном, с ним самым.

И улыбнулся.

Видевший эту улыбку сын Бнила завопил так, что сам Король вздрогнул.

— Сообразительная тварь, — процедил он, спешиваясь.

Больше не было сказано ни слова, но тихие перешептывания длились до самой ночи, пока наконец правителю не доложили, что приготовления закончены. Тогда он приказал всем отправляться на «увеселение».

— Ты пойдешь со мной? — спросил Эллильсар у Моррела.

«Да, мальчик. Я пойду туда, пускай даже мне этого очень не хочется. В конце концов, я твой учитель, а это — урок, так что смотри внимательно. Хорошенько смотри, а завтра утром мы закончим сей урок. Пока же — смотри».

Плотники потрудились на славу; специальное возвышение, оцепленное стражниками, было предназначено для Короля и прочих высоких господ.

Посреди площади стоял помост с просторной клеткой. В клетке лежал огромный ком шерсти. Раздраженный окружающим шумом и огнями, он принялся недовольно ворчать — тогда все, даже чернь, ни разу не видевшая лютого заморского зверя живьем, догадались: медведь. В подтверждение этого тварь поднялась на задние лапы и заревела — тоскливо, надсадно.

И селяне, согнанные сюда Губителями, и городской люд отшатнулись прочь. Вовремя. На помост привели семью сбежавшего смерда, после чего стражники оцепили и помост.

Король встал, громко произнес:

— Начинайте!

Кто-то прикоснулся к его руке. Правитель недовольно посмотрел в ту сторону — это почтительно кланялся смуглокожий спутник нового учителя.

— В чем дело?

— Мой господин спрашивает: неужели вы позволите этим смердам умереть просто так? Без, так сказать, поучения; ведь не все знают, за что эти трое подвергаются казни. Кому нужны неверные мысли о правосудии Короля?

— Твой господин очень умен, — нахмурился правитель. — Если бы он не был нем, я бы удостоил его чести произнести эти «поучения».

…Толпа выслушала Короля молча, только медведь ворочался в клетке, рычал и косился на свои будущие жертвы. Взгляды всех были прикованы к помосту с пленниками. Почти всех.

Господин Готарк Насу-Эльгад, слышавший, что говорил Тальриб Королю, с интересом наблюдал за немым учителем принца.

Моррел стоял с опущенными руками, его голова была чуть приподнята, и глаза смотрели в звездное небо. Похоже, господин учитель молился. Но кому, как не Главе Матери-Очистительницы, знать — люди не молятся с таким выражением лица.

С таким выражением лица проклинают.

Назавтра гости таки разъехались. Этому предшествовал пир; порядком захмелевшие господа бахвалились своими подвигами: «Я первый заметил» — «Нет, это я увидел, как они бежали» — «Черт, а девка ничего себе, поспешили мы ее, медведю-то, еще б разок…» — «…твари, все они — твари, ты видел? что медвежьи глаза, что смердовы — одно — ненависть, а…» — «…вовремя. Потому что еще чуть-чуть, и толпа бы просто не выдержала. А так — удалились с достоинством…» Дам на это застолье не пригласили, однако же пригласили принца и Моррела с Тальрибом. Они особого участия в разговорах не принимали, но и сидеть сиднем не получилось бы. Так, всего понемножку.

Наутро у многих настроение было паршивое, липкое. Когда Король уехал проводить своих гостей «до первого поворота», Моррел попросил Эллильсара надеть костюм для конных прогулок и дожидаться его во дворе. Перед тем как сесть в седло, он взмахнул пальцами, передавая что-то своему смуглокожему спутнику. Принц с удовольствием отметил, что уже различает два знака: «прав» и «подожди».

Троица покинула двор башни и выехала в город.

Миновав городские ворота, Моррел направил коня по знакомому пути, к деревне. Эллильсар растерянно оглядывался по сторонам, не понимая, что же хочет показать ему учитель.

Поля и огороды — с высохшими поникшими листьями, со вспотевшими, перемазанными в земле с ног до головы крестьянами, которые даже не поднимают взгляд, когда высокие господа проезжают мимо.

Засуха. Сушь.

Моррел достал пергамент и перо.

«Смотри на это хорошенько. Через несколько лет ты потребуешь у меня объяснений всему происходящему — вот почему сейчас тебе необходимо запомнить эту картину. И подумать над всем самому. Смотри».

— Но почему это происходит?

«Смотри. Это — Сушь. Именно так, с большой буквы. Крестьяне верят, что такая беда приходит раз в век, когда люди на земле перестают верить в Бога. Дьявол, чьи узы в этом случае слабеют, забирается на небо, чтобы напиться. Он находит Божественный родник и, припав к нему пересохшими губами, пьет; и родник мелеет, ибо жажда Дьявола неистребима. И дождь не проливается на землю, всю воду выпивает Дьявол. Это происходит до тех пор, пока люди опять не начинают верить в Бога. Иногда Сушь длится неделю, иногда затягивается на годы».

— Вот ты и дал объяснения, — заметил принц.

Моррел отрицательно покачал головой.

Работавший на одном из огородов парень внезапно вскинулся, мгновение раздумывал, а потом побежал в их сторону, смешно размахивая руками.

— Простите, высокие господа, что задерживаю вас, но… — Он смущенно посмотрел в лицо немого учителя, перевел взгляд на Тальриба. — Позапрошлой ночью вы изволили щедро заплатить за мою грошовую услугу. Я безмерно благодарен вам, только… Видит Бог, я предпочел бы вернуть вам тот мешочек, а получить вместо него такой же, наполненный медяками! Посудите сами, господин, что делать мне с червонным золотом? — Ни продать, ни заплатить сборщикам налогов!

Тальриб нахмурился, но мелькание рук немого остановило резкие слова, готовые слететь с языка.

— Мой господин считает, что ты прав. Получи-ка. — Порывшись, смуглокожий отыскал-таки худенький мешочек с медяками и швырнул смерду.

— Подождите, я мигом. Тотчас же верну вам золото!

— Не стоит, — остановил его Тальриб. — Авось и оно когда-нибудь пригодится.

Не слушая благодарностей, высокие господа отправились дальше, а парень так и остался стоять в дорожной пыли, глядя на кожаный мешочек в своих ладонях. Теперь можно было не бояться Грабителей. Теперь…

Удивленная Шанна, присмотревшись, заметила, что по щекам сына текут слезы — самые настоящие слезы. А три всадника уже растаяли в сухом дрожащем воздухе, словно их и вовсе не было.

Часть вторая

Очень быстро Зенхард надоел королю, и тот отправился обратно в столицу. Эллильсар, наоборот, не хотел ехать в Кринангиз; что же, Король пожал плечами, оставил в башне половину гвардейцев и уехал, распростившись с Готарком Насу-Эльгадом и повелев ему беречь сына, как… зеницу ока? что вы! — намного тщательнее!

Главе Матери-Очистительницы это не составляло труда. Раздражало одно — все больше и больше времени наследник престола проводил с немым учителем, а разобраться в этом человеке Готарк Насу-Эльгад до сих пор не мог. Шпионы докладывали, что Тальриб и Моррел переговариваются только на языке жестов; даже с принцем они все чаще и чаще используют именно его, пренебрегая звуками. А при таких условиях — много ли поймешь?

Глава Матери-Очистительницы недовольно морщился и подумывал о том, не нанять ли себе учителей этой самой «безмолвной речи», но другие, более важные заботы отвлекали внимание. В связи с Сушью, которая не желала прекращаться, участились случаи ереси; несколько раз вспыхивали бунты, восстания. Мать-Очистительница очищала оступившихся, как могла, вытягивая из их бренных тел грехи вместе с признаниями в совершении оных.

Тяжелое время, тут не до немого учителя. Да и, признаться, ничего крамольного за Моррелом замечено не было. Эллильсар же если и изменялся, то только в положительную сторону.

Казалось бы, все в порядке, но Готарк Насу-Эльгад чувствовал: ничего не в порядке. Слишком уж нормально вел себя странный немой, слишком уж порядочно: в порочных связях не замечен, горячительными напитками не злоупотребляет, не сквернословит (этот пункт донесений неизменно вызывал у Главы Матери-Очистительницы ироническую усмешку), даже в азартные игры не играет. «Впору думать, что это Ангел спустился с небес, дабы помочь нам в тяжкий час», — мрачно хмыкал Насу-Эльгад.

А тяжесть нынешних времен усугубилась еще и необычным изменением в королевском характере. Да, правитель и раньше не отличался добрым нравом, любил утехи, которые могли показаться излишне жестокими, но теперь… Беглых смердов Король мучил так, что заплечных дел мастера могли позавидовать. А дикие скачки по лесу за затравленными смердами! а сожженные деревни, которые осмелились взбунтоваться! а виселицы вдоль дороги!..

Нет, что-то было не в порядке в стране и в Короле, что-то прогнило и теперь разваливалось на глазах, а всему виной, как ни крути, была Сушь — которую не побороть, от которой не отвернуться.

Страна жила в напряжении. И ладно, если бы месяц или два, но ведь уже несколько лет, на грани катастрофы, на грани срыва — и до сих пор держалась невесть на чем! Мудрецы разводили руками: невероятно! Впрочем, век мудрецов нынче стал укорачиваться — простые люди не любили туманных и страшных предсказаний, а у высоких господ были более насущные дела, чем выслушивание чьих-то плохих предчувствий. Им вполне хватало собственных.

Прошло шесть лет — срок немалый, особенно в нынешние смутные времена. Сушь изредка давала слабину, словно играла с людьми — так кот играет с мышью. Летом жара опускалась на головы и поля дурманящим туманом, зимой мороз пробирал до костей, так что не спасали ни очаги, ни вина, ни теплые одежды, ни толстые стены. Иногда Насу-Эльгад искренне удивлялся: как выживают в такие зимы крестьяне? Хотя, признаться, становилось их все меньше, часть перемерла от голода да холода, часть сбежала в леса, где и нашла свою погибель; многих затравили Губители. Остальные же не торопились заводить детей, а от нежелательного прибавления в семействе избавлялись; в реке под Зенхардом постоянно находили утопленных младенцев. Ни особый указ, ни постоянные проверки Грабителей с Губителями не давали желаемого результата — кому ж нужен лишний рот в семье в такие то времена?!

А потом случилось несчастье — Король, будучи на охоте и во хмелю, упал с коня и сломал себе обе ноги. И Готарк Насу-Эльгад вместе с принцем и свитой отправился в столицу.

— …А ведь когда-то в этой деревне было полным-полно народу, — лениво пробормотал Анвальд.

Мимо тянулись мертвые дома, заброшенные поля… Бродячие псы покидали тень дырявого забора и убирались подальше от людей. Впрочем, как только всадники проезжали мимо, собаки с эдакой разморенной ленцой возвращались на свои места у разговорных бревен, позевывали, показывая алые языки и желтые зубы, и провожали взглядами процессию. Теперь они были здесь хозяевами — они, а не уставшие потеющие люди на тощих конях.

«Время — самый страшный судия, — подумал Готарк Насу-Эльгад. — Его приговора не избежать, его добродетель неподкупна, рано или поздно, так или иначе, оно добирается до нас. Кто знает, может, настанет день, когда проходящие мимо смерды будут смотреть на башню и говорить то же самое, что говорит сейчас Анвальд, а одичавшие куры станут рыться в цветнике у кухни, отыскивая затерявшиеся клубни тюльпанов? Если даже и так, надеюсь, я не доживу до этого».

Тем не менее перемены грозили стране — полувымершая деревня была еще одним подтверждением этого. Каким-то немыслимым образом Королю удавалось поддерживать страну, не давая ей развалиться на отдельные враждующие графства да баронства, но теперь… Сможет ли молодой Эллильсар заменить правителя?

Готарк Насу-Эльгад невольно покосился на рослого юношу, который ехал впереди, рядом с Тальрибом и Моррелом. Длинные рыжие волосы, обычно собранные в пучок, но сейчас распущенные, подрагивали под легким ветерком, ровная спина, уверенный взгляд, точные жесты — нет, все-таки не исключено, что Эллильсар сможет управлять страной. Смог бы… — когда б не Сушь.

«Маловато опыта у мальчика для таких-то дел, маловато. Да и у кого из нас есть опыт в делах такого рода?»

Глава Матери-Очистительницы хмуро посмотрел на заборы, раскорячившиеся вдоль дороги. «Времена меняются, старик, а ты не успеваешь меняться вместе с ними. Кажется, твое время ушло, а твой Бог никому не нужен; прихожане шепчутся о том, что, будь Распятый Господь наш на небе, Он бы не допустил такой беды. Ереси не унять — заплечных дел мастеров на всех не хватит. И… у них тоже есть семьи».

— Кажется, за нами наблюдают, — заметил Изарк.

Анвальд, руководивший отрядом охраны, пожал плечами:

— Пускай наблюдают. Небось не каждый день мимо их халуп проезжает принц.

Но знаком приказал Изарку и еще двоим приотстать.

— Откуда? — спросил, не оглядываясь.

— Из-за того плетня, что мы проехали, — так же невозмутимо, словно речь шла о вчерашней попойке, объяснил Изарк. — Да, где лежит куцехвостая черная псина.

— Думаешь, что-то серьезное?

Изарк лениво улыбнулся, потянулся за флягой с водой, притороченной к седлу:

— Вряд ли. Скорее всего, какой-то безумный крестьянин, у которого не хватило сил перебраться в леса к вольным братьям, пялится и думает, что было бы неплохо жить, как мы. Зря так думает.

— Все-таки съезди, проверь дорогу, — приказал Анвальд. — Мало ли…

И вернулся обратно к процессии.

— Что-то не так? — спросил Тальриб.

— Ерунда, — улыбнулся Анвальд. — Ерунда.

Смуглокожий кивнул — тратить силы на слова было бы слишком расточительно. Жара.

Готарк Насу-Эльгад нащупал рукоять меча и подумал, что, наверное, не сможет даже поднять его, об ударе и речи нет. Пора, ой пора на покой! В его-то годы заниматься делами — дурной тон. Его замены нет, и уйти сейчас никак нельзя, пускай даже и очень хочется.

Лес потихоньку наползал от горизонта, дышал в лица распаренным воздухом, словно пьяница — бражными парами.

«Кажется, сегодня что-то произойдет», — жестами показал принц. Моррел рассеянно кивнул. Потом добавил: «Не исключено. Ничего страшного».

Эллильсар посмотрел на подползающий лес. В последнее время с учителем происходило что-то странное: он отвечал невпопад, неожиданно замолкал, глядя в пространство перед собой, а еще чаще — в небо. Он выглядел раздраженным, хотя и не пытался срывать свое плохое настроение на других. И еще: как-то непонятно смотрел на меч принца, особенно ужесточил условия тренировок и всегда норовил отработать самые рискованные варианты схватки, подставляясь под удар, словно стремился прикоснуться обнаженной кожей шеи к лезвию подаренного им же меча. Тальрибу как будто передалось это настроение. Он ходил хмурый и замкнутый, не желая никого видеть рядом с собой. Но вот пришло сообщение о несчастий с Королем, и оба изменились, словно воспряли и с нетерпением дожидались поездки. И — Эллильсар заметил это — одновременно страшились ее.

Сам он отнесся к известию довольно спокойно, даже безразлично, что совсем уж не приличествовало сыну и наследнику. Вернее, сыну как раз не приличествовало, а вот наследнику… Вот только Эллильсар отнюдь не мечтал о правлении страной. Его вполне устраивало то положение вещей, когда он мог заниматься науками, которые неожиданно полюбил, поединками и девушками. В общем, бремя Короля было не для него, как считал сам Эллильсар. Моррел же по этому поводу как-то заметил: «Бремя Короля, бремя ответственности — ни для кого. И тем не менее, когда наступает срок, избранный восходит на трон. С этим ничего не поделать».

За шесть лет своего учительствования немой так и остался загадкой для всех окружающих, даже для принца. Наверное, только Тальриб понимал хоть что-нибудь в поступках и мыслях Моррела, но Тальриб предпочитал держать это при себе.

Миновав умирающую деревню, процессия въехала в лес. Здесь не было той, ставшей уже полузабытой, прохлады, которая раньше неизменно встречала всякого, оказавшегося под кронами деревьев. Впрочем, ее, этой прохлады, не было теперь нигде, после того как Шэдогнайвен обмелела почти наполовину, а Вечные озера утратили былое величие. Влага уходила из мира, по капле, — и поневоле представлялись жадные губы Дьявола, припавшего к Божественному источнику, вылизывающего пересохшее русло: «Пить!» Становилось страшно, как будто ожили детские кошмары.

Наверное, поэтому никто по-настоящему не удивился, когда отовсюду на процессию кинулись какие-то оборванные люди, молча и свирепо стаскивая с лошадей всадников, убивая скупыми, выверенными ударами. Завопили дамы, матерились стражники. Анвальд, догадавшийся, почему до сих пор не вернулся Изарк, рубил мечом направо и налево — своих и чужих, — силясь оторваться от нападающих.

Глава Матери-Очистительницы дал коню шпор и тут же вылетел из седла, сброшенный вставшим на дыбы животным. Над ним нависла чья-то фигура; свистело лезвие клинка, и падали на лицо кровавые ошметки. Готарк Насу-Эльгад молчал, уверенный, что через миг будет раздавлен копытами лошадей, и, кажется, молился, одновременно борясь с противоречивыми желаниями: закрыть глаза, чтобы не видеть этого ада на земле, и раскрыть, чтобы знать, что происходит. Наверное, со стороны казалось, что он быстро-быстро моргает — да так оно и было. Кровь и плоть, попавшие на лицо, вызывали отвращение, но он не рисковал двигаться — просто лежал и терпел. И еще молился.

Стражники бились отчаянно, зная, что милости от вольных братьев не дождаться. Высоких господ почти наверняка пощадят, но воинов обязательно отправят в расход — кому нужны служивые? за них не дадут ни медяка, а мороки — премного. Лучше уж так, в горячке сражения — рубануть сплеча, а потом снять панцирь, и сапоги, и еще ножны, и амулет против сглаза. И — главное! — флягу с мутноватой теплой жидкостью, которую везде почитают одинаково, потому что это — вода, это — жизнь.

— Псы! — шептал Эллильсар, отбиваясь от наседавших вольных братьев, а попросту — беглых смердов. Он пытался пробраться к Моррелу и Тальрибу, но первая же волна схватки отбросила его прочь.

— Псы! — повторял он снова и снова, раскраивая черепа, отрубая руки с жадными корявыми пальцами, разрубая шеи и не желая, но все же глядя в умирающие глаза смердов. — Псы! Псы!

Где-то сбоку и сзади Моррел, защищая своим конем Готарка Насу-Эльгада, продолжал отбиваться от вольных братьев.

Их колыхало в алой брызжущей дымке сражения, а потом внезапно все прекратилось. Смерды отхлынули, лес ощетинился луками и самострелами, так что не было никакой возможности сбежать, даже пошевелиться. Анвальда, решившего, что теперь выдался тот единственный шанс, которым не стоит пренебрегать, сбили на скаку сразу несколько стрел — хотя коня пощадили, и это лишний раз указало окруженным на то, что вольные братья успели вдоволь натренироваться. Пощады не будет. А будет плен, непременно — унижение, долгие дни впроголодь, потом — может быть — выкуп. Или же смерть; для большинства все же смерть: кто станет платить за их существование водой и пищей, когда последних и так мало; кому нужны лишние рты, даже в семьях высоких господ? Проще устроить несчастный случай, заблудиться по дороге к месту сделки, опоздать…

Видимо, это понимали и вольные братья. Они приказали окруженным слезть с лошадей и раздеться. При себе было позволено оставить лишь то, без чего не прожить. Но не воду.

Эллильсар спешиваться не стал — как и Моррел, как и Тальриб.

Главарь вольных братьев повернулся к ним троим, поднял бровь, потом неожиданно рассмеялся, зло и смело, — в былые времена за такой смех ему вырвали бы язык. «Но времена эти давным-давно прошли, — напомнил себе Эллильсар, — нынче другие обычаи… хотя я и не собираюсь сдаваться этому псу».

— Да это, никак, тот самый господин! — говорил вольный брат, разглядывая Моррела. — Да-да, тот самый, господин учитель принца. Оставьте его в покое, — велел он остальным. — Этот человек был добр ко мне.

Юзен повернулся к немому:

— Когда мы окажемся в лагере, я верну тебе золото. Видишь, оно на самом деле пригодилось.

Моррел показал руками, и Тальриб перевел:

— Господин говорит, что он желает выкупить себя и еще трех человек из плена. За это золото.

Юзен долго смотрел в глаза немому, потом опустил взгляд:

— Хорошо. Вам оставят лошадей и вещи. Червонное золото нынче — ничто, но я ценю поступок твоего господина. Равно как и то, что во время, когда он платил мне, червонное золото стоило значительно больше, чем ничто… пускай даже я и не мог им воспользоваться. Кого он желает выкупить?

Моррел указал на принца, Тальриба и Готарка Насу-Эльгада. Того уже подняли с земли — он стоял, окруженный вольными братьями. По лицу стекали кровяные струйки, но кровь была чужой. Да он весь был в крови: одежда, руки, так и не покинувший ножны меч, который даже не сочли нужным отобрать. Глава Матери-Очистительницы удивленно посмотрел на своего негласного и немого противника, выдернул локоть из грязных ладоней пленителей, подошел к Моррелу и встал рядом.

— Итак, вы свободны, — сказал Юзен. — Но, господин учитель, — и вы, господа, — я буду чувствовать себя неловко, если просто отпущу вас. Поэтому прошу вас быть моими гостями. Вы ведь не откажетесь?

За спиной у него заржал один из вольных братьев — Юзен стремительно обернулся и посмотрел на смеющегося. Тот поперхнулся и смущенно отступил в сторону.

— Прошу вас, господа, — повторил Юзен.

Тальриб и принц, переглянувшись, положили руки на клинки.

Моррел посмотрел в глаза Юзену и кивнул, спешиваясь.

Напряжение… нет, не спало, но отхлынуло. А деться — куда ж ему деться, когда рядом с тобой, дрожа, стоят те, кто остался за смертельной чертой?..

— Пойдем, — хрипло сказал Юзен. — Здесь закончат без меня. И без вас.

Эллильсар шагал по сухому ломкому мху и слышал за спиной сдавленные вскрики. Старался не оборачиваться.

Странная все-таки птица — ворона. Вот, казалось бы, едешь, смотришь по сторонам — нет их, и неоткуда взяться, но стоит только появиться в воздухе запаху смерти — и птицы тут как тут.

Эллильсар посмотрел в темнеющее небо — там кружились черные точки. Вороны. Птиц ожидала знатная пирушка. В том случае, если вольные братья не питаются самими воронами.

— Отличное вложение денег, — заметил Готарк Насу-Эльгад, покачиваясь в седле. — Теперь я ваш должник, Моррел.

— Не только вы, — отозвался принц. — Я тоже, так что… — Он развел руками, не зная, что и сказать.

Немой рассеянно кивнул. Ему говорить явно не хотелось… ну, то есть общаться не хотелось. После того, что произошло в лагере вольных братьев…

Эллильсар поневоле вспомнил низенькие, крытые сухими ветками шалаши, помосты на деревьях, тонкую струйку дыма над угольями умирающего костерка. У костерка сидел, кутаясь в роскошный плащ (явно с чужого плеча), старик. Если честно, принц даже не представлял, что бывают такие старики, настолько древние. Тем более удивительно, что вольные братья до сих пор не «кончили» его, ведь пользы от деда никакой, одна обуза, по нынешним-то временам…

— Знакомьтесь, — отрывисто бросил Юзен, указывая на старика. — Наш Сказитель.

Главарь опустился на бревно рядом с дедом и знаком предложил «гостям» присоединиться.

Тальриб отвел лошадей в сторонку, остальные сели у пепелища.

«Зачем?» — показал руками Моррел, и принц передал его вопрос Юзену.

Тот дернул плечом, словно хотел в растерянности пожать, да потом передумал. Смело посмотрел в глаза немого учителя:

— А я не знаю, господин. Видишь, вошла в меня дурь, не ведаю, каким боком выйдет. Показалось мне, что так просто наша встреча не должна закончиться. Слишком уж много всего наверчено-накручено…

Эллильсар не понял, что имеет в виду главарь. Но видел, что человек это отчаянный, отчаявшийся — и нужно быть начеку.

— Зачем пригласил? А подумалось мне вдруг, что тебе стоит послушать Сказателя. Он славно умеет говорить… о всяком. Захочешь — поведает тебе про какую-нибудь царевну распрекрасную, захочешь — про мужлана неотесанного, на меня похожего.

— Перестань, — внезапно велел старик, и Юзен умолк. — Хоть ты здесь и голова, но перестань. Эти люди не по нашим зубам. Ты и сам знаешь, мальчик. Что тебе стоило их пропустить? — привел ведь! Ну а коль привел, изволь, расскажу я им кое-что, да только не про барышень и не про тебя. Про тебя — что сказывать? Был ты у отца с матерью, был, жил, умничал в силу своих молодецких способностей. А один раз зацепило тебя самым краешком великого и могущественного… теперь вот сидишь здесь в лесу, людей губишь. Убивший Губителя сам им становится. Ну да ты знаешь…

Старик помолчал, поерзал — и повернулся к ним лицом, тощим и выгоревшим до черноты обугленной деревяшки. Только неестественно белые глаза сверкали на лице, глаза с черными опять-таки зрачками, которые мигом отыскали Готарка Насу-Эльгада и впились в него.

— Церковник! Это хорошо. Ты сиди, сиди, мил человек, не напрягайся. Дурного не сделают. Правда, придется тебе послушать одну сомнительную историйку. Ну да не горюй, она тебе кругозор расширит, а верить… «Каждому воздастся по вере его» — из ваших книг, так ведь? Потом захочешь, — сыщешь, согреешь старика. Тебе ведь ведом секрет огня, который выпаривает истину? Вместе с душой. Не обижайся. На детей и сказителей не обижаются. Или на сказившихся?.. Не помню. Лучше послушай. И вы, гостюшки, послушайте — и ты, смуглокожий, стоящий у скакунов, и ты, Юзен, и… Словом, слушайте. Давно когда-то бывал я в далеких отсель местах, куда не добрались ни последователи Скитальца, ни служители Распятого. И там, неожиданно, наткнулся я на один апокриф, который очень походил на правду. Слишком уж о нем пытались забыть. Не высмеивали, не протестовали, просто делали вид, что такого и поблизости не существовало, и существовать не может. Писан он был языком высоким — тяжелым, прямо скажу, языком для простого пересказу, поэтому я упрощу — уж не обессудьте.

Писано в нем было следующее: «Когда Бог создал все сущее: землю с небом, растения и зверей, Он наконец сотворил первого человека, которого нарек Ата. Затем по просьбе Аты создал Господь женщину, жену Аты, нареченную Лилнд». Нуда это все вы знаете, я пропущу.

И вот, люди жили в небесном саду, познавая его красоты и щедроты, коих, как ведомо, не счесть, но однажды Бог заметил: Его самые совершенные создания не поклоняются Ему, даже не верят, что Он — всемогущ. «Я — лучше и добрее всех», — говорил Он, но люди смеялись: «Что такое «добро»? Что такое «лучше»?» «Вы не верите мне?» — вопрошал Он их. «Верим», — смеялись Ата и Лилид, но этим все и заканчивалось.

Тогда Бог позвал к себе Змия (о Змие-то вы точно знаете — из Книги) и сказал ему: «Вот Древо Познания. Всегда говорил Я людям, что плоды его — вредны для них. Увы, не знаю Я, верят ли они Мне, и хочу проверить это. Иди к ним, искуси, заставь съесть плод».

А надобно здесь добавить, что Древо Познания, о котором идет речь, росло всегда и было тем единым началом, коего…

Старик закашлялся, и алый плащ задрожал на его плечах, белые глаза закрылись от напряжения. Наконец, прокашлявшись, Сказатель продолжал:

— Вот, значит, что вышло, с Древом-то. Ты, господин церковник, должен знать, что и среди стада твоего есть разные бараны. Конечно ж, в переносном смысле. Так вот, значит, серед них существуют и такие, которые веруют, что было и до Бога бытие, и бытие сие заключалось в Древе, хранителе всего, что было, и всего, что будет. Плавало Древо в пустоте и время от времени (уж простите, милые, иначе не сказать, да только времени тогда тоже не было, верьте, не верьте, не я такое выдумал), плавало, значит, и иногда всякие веточки-листики роняло. Эх-хэ-хэ, не знаю, как и выразить! Конечно, не веточки-листики. Конечно, не роняло. Но твердят некоторые, что так Бог и появился, от Древа. Не серчай, церковник, так твердят, я только пересказывать взялся; не серчай. А к чему я это? Да к тому, что от Древа вкушать Ему было заказано, а вот твореньям Его — нет; но только если бы вкусили, стали бы они Ему неподвластны.

…Ну, так про апокриф-то. Знаете ведь, Змий искусил Лилид, она отведала плод сама и дала попробовать Ате. Бог узнал это и разгневался, но гневался Он не оттого, что они попробовали, а оттого, что не послушались Его слов. И потому возникло зло, разлилось по всему Саду, и стало черно в нем, как в небе без звезд.

Сказал Змий: «Вот зло, и Ты — причина ему. Но мне ведомо, как избавиться от него».

И добавил: «Собери все зло в каком-нибудь одном предмете, а затем уничтожь предмет или спрячь его подальше от всего сущего. Потом же сходи и извинись пред людьми. Знай, они не способны считать Тебя лучше и добрее всех, ведь им не с чем сравнивать». Сами же Ата и Лилид не понимали этой истины, ибо были моложе Змия на День — и одновременно на множество веков.

«Да, — сказал Бог. — Хороший совет, достойный твоих уст».

И Он собрал все зло, что разлилось по небесному саду, вложил его в предмет, но после обманом вручил этот предмет Змию, да так, что тот вынужден был никогда более не разлучаться с ним. «Теперь ты — Зло, а Я — Добро», — сказал Он.

И чтобы Змий не рассказал людям о случившемся, Бог сделал так, чтобы язык Змия мог произносить только ложь. И назвал его «Ста-на», что означало «Отец Лжи». А после вместе с предметом вышвырнул на землю, обрекши на долговечную жизнь.

Но не все зло собрал Он, остались крупицы зла в людях. Ведь были они теперь полувольны в своих деяньях и помыслах (а кое-кто твердит, что и до вкушенья от Древа были такими). Бараны, церковник, бывают разными…

Ну так вот, тогда и людей Бог отправил на землю, наказав размножаться и верить в Него, а Змия, которому дал имя Дьявола — проклинать. И стал Бог питаться верой их. Но вера людей слаба. В них остались крупицы зла, которое возникло в небесном Саду, и потому время от времени, примерно раз в столетие, вера эта сильно усыхает. А это приносит вред Богу, ведь, как уже говорил я, да и сами вы это знаете, Он питается человеческой верой.

Тогда Он придумал, как быть. Он отыскал на земле Дьявола, который уже долгое время пребывал там и желал смерти как избавления от своих страданий, и сказал ему: «Я дам тебе способ умереть. Когда вера людей в Меня будет слабеть, приходи к Огненной Туче, что над Вершиной Мира, и выкуй там клинок, использовав для того воду Божественного родника. Отыщи того, кто согласится убить тебя, и вручи ему клинок. Сам же, без помощи людей, не сможешь ты умереть никогда».

(Он знал, что никто не согласится убить Змия, ведь, как бы тот ни старался, лживые уста все переворачивали бы с ног на голову.)

«Но ведь люди будут страдать без воды, когда вся она окажется в клинке, — заметил Змий, прозванный Диаволом. — А если я не найду согласного убить меня?»

«Тогда через некоторое время вера их в Меня снова станет сильной, а клинок развоплотится — до следующего раза, — ответил Бог. — Таковы условия. Ты согласен?»

Змий ничего не ответил, но склонил голову в молчании. Велика была скорбь его, но стремился он к смерти, ибо имя его использовал Бог для того, чтобы обелить себя, и заставлял Он лгать Змия, и творить черные дела, а предмет Зла, носимый Дьяволом, жег ему руки и душу…

— Душа у Дьявола?! — взорвался Готарк Насу-Эльгад, еле сдерживавшийся все это время. — Какая чушь!

— Это только апокриф, — напомнил ему Эллильсар.

— Это ересь! — прогремел Глава Очистительницы, вскакивая с бревна, чувствуя, как разрастается в груди нечто холодное и мощное. Он помнил, где и в каком положении находится, но эта память была сейчас далекой и ненужной. — Ересь!!!

— Оставьте, — внезапно сказал молчавший все это время Тальриб.

Немой же махнул рукой.

— Пора ехать. Достаточно, — перевел Эллильсар.

— Вы не желаете дослушать до конца? — спросил, щурясь, старик.

«Не желаю, — ответил Моррел, а принц снова озвучил. — Конца у твоего апокрифа еще нет. Пока нет».

Сказатель вздрогнул и завернулся в плащ:

— Да, господин. Вы правы, господин.

— Итак, мы едем? — требовательно спросил Готарк Насу-Эльгад.

— Едем, — подтвердил принц.

Об Юзене все забыли, но тот, кажется, был не против, только поднялся с бревна и глядел им вслед, пока уезжали…

В конце концов они все же добрались до столицы, шумной, вонючей, дряхлой и цветастой — как уличная торговка.

В пути трудно было только поначалу, пока не оказались в ближайшем городке, а там уж Готарк Насу-Эльгад отыскал необходимое — все-таки связи Матери-Очистительницы оставались одними из самых прочных, в любые времена.

Король встретил прибывших в постели. Он лежал; в комнате резко пахло травами и вином. Заслышав о нападении на своего сына, этот чернобородый калеченный человек разъярился: он кричал, чтобы немедленно отправили в леса армию и уничтожили всех смердов, до последнего, потом внезапно стих и закрыл глаза. Моррел остановил Готарка Насу-Эльгада, собиравшегося о чем-то заговорить, и указал на Короля. Только тогда Глава Матери-Очистительницы догадался, что монарх спит. Все тихонько покинули комнату и разошлись кто куда: Тальриб — на конюшню, позаботиться о вещах и лошадях, принц — к себе, размышляя над содержанием необычного апокрифа; Готарк Насу-Эльгад — к лекарю…

Ненадолго.

— Моррела! Позовите Моррела! — Крик Короля разметал стайку придворных лакеев, эхом отразился в стенах спальни. Кто-то побежал за немым, кто-то успокаивал правителя, во дворе слышались хриплые ругательства, лай псов.

— Он здесь, мой Король, — сообщил Готарк Насу-Эльгад, глядя на входящего учителя. Тот был одет строго и неброско, почти не отличаясь от остальных высоких господ, собравшихся в спальне Короля.

— Оставьте нас, — прорычал Король. — Немедленно оставьте нас одних!

— Мой Король, а как же отпущение грехов? — осторожно и вместе с тем настойчиво поинтересовался Глава Матери-Очистительницы.

— Ступайте, во имя Распятого и всех глаз Тха-Гаята! Ступайте, или же я дотянусь до меча и покажу вам, на что способен ваш Король, пускай даже издыхающий!

Когда высокие господа удалились, он просипел — как выплюнул:

— Псы! — и некоторое время рассеянно смотрел в каменный потолок. Потом повернул голову и внимательно посмотрел на Моррела.

— Ты ведь знал, что это произойдет, — прошептал Король, показывая туда, где одеяло, облегая бедра правителя, внезапно обрывалось. Дальше ног не было — их отрезали врачеватели, убоявшись гнили. Обломки костей, попав в кровеносные сосуды, вызвали болезнь, от которой не знали спасения. То, что Король остался без ног, лишь оттягивало роковой исход.

— Ты знал, — повторил Король. — Поэтому и приехал. Я догадался, что это не та вещь, которую можно подарить. — Он потряс в воздухе рукой: — Не та! И знал, что ты вернешься за ней — пусть даже и не по своей воле. Он сводил меня с ума, этот взгляд, он словно бы переливался в меня смрадными волнами, вынуждал творить страшные вещи. Я не помню всего — я ведь не обязан помнить! — но то, что помню, — этого вполне достаточно! Где ты взял это?

— Нет! — вскричал он тут же, махая руками и захлебываясь. — Нет! Не говори! Ничего не говори! я не желаю знать!

Просто забери это у меня, просто забери и ступай прочь, живи рядом с этими домашними псами, живи, волк, делай вид, что ты похож на них, но на самом-то деле… — Король рассмеялся. — Ты хитрее их всех. Забирай. — Он протянул руку, но Моррел отрицательно покачал головой. Достал пергамент, написал: «Только после смерти».

— Да! — воскликнул Король. — Да, да, да, да!.. Как же я сразу не догадался? Так и должно быть — «после смерти». Да. Я напишу об этом в завещании. «А учителю моего сына, высокому господину Моррелу, — перстень, что ношу на левой руке, на безымянном пальце». Да.

«Нет необходимости. Он все равно вернется ко мне — так или иначе».

Король посмотрел безумными глазами на пергамент, потом на Моррела — и расхохотался, словно услышал удачную шутку.

Моррел поклонился ему и вышел прочь, не оглядываясь. Оглядываться было не на что.

Король умер ночью, когда неожиданно началась пыльная буря, одна из многих, посещавших страну последние несколько лет. Все было похоже на грозу — только без дождя. Серые тугие вихри пыли скручивались между каменными стенами и устремлялись в небо, попутно забивая песок во все щели, в глаза случайным прохожим, в шерсть бездомных собак. В замке было пустынно, по залам и коридорам бродило эхо, то и дело натыкаясь на растерянных придворных. Высокие господа, собравшиеся со всей страны по приказу правителя, скучали, тискали в углах служанок и отрешенно накачивались вином из погребов замка. Им было не менее страшно, чем остальным. Хотя принц Эллильсар и казался человеком, способным спасти страну, сомнения оставались у всех. А то, что старый Король умирал, — в этом высокие господа достигли необычайного, просто-таки неприличного единодушия, никогда им прежде не свойственного.

Король умер. Готарк Насу-Эльгад, остававшийся с ним до последнего, мало что понял из сумбурной, прерывистой речи больного. Что-то о судьбе и проклятии, о каком-то завещании и глазе, который «смотрит, смотрит, СМОТРИТ!..» Готарку Насу-Эльгаду было страшно. Он твердо решил, что Король каким-то образом подпал под власть могучих сил зла.

Священник, отпускавший грехи, вышел от правителя побелевшим, как первый снег. Он сунул молитвенник в руки служки и ушел к высоким господам — напиваться.

Глава Матери-Очистительницы возблагодарил Распятого Господа нашего, что не стал отпускать грехи лично. Ему вполне хватило туманных полубредовых речей Короля… Потом правитель скривился, усмехаясь одним только уголком рта, просипел: «Кончено!» — и замолчал навсегда. Готарк Насу-Эльгад с содроганием опустил покойнику веки — с первого раза не получилось, пальцы вспотели и соскальзывали, он раздраженно нажал посильнее и буквально стянул остывающую кожу вниз. Вышел в коридор, пытаясь унять дрожь, прошелся туда-сюда, потом вроде бы почувствовал себя лучше, позвал прислугу и всех, кого следовало.

Принц не выглядел удрученным. Скорее излишне собранным, серьезным. Он отдавал правильные приказы и вел себя как подобает, но настоящей скорби не испытывал. Впрочем, ее не испытывал никто — за последние несколько лет Король изменился отнюдь не в лучшую сторону.

Последующие дни растаяли в суматохе дел, сопутствующих похоронам и коронации. Сначала одно, потом — с двухсуточным перерывом — другое. Фактически же Эллильсар уже правил страной и, к удивлению и облегчению многих, правил мудро. Ему удалось кое-как разобраться с нахлынувшими делами, он даже нашел свободное время, чтобы поговорить с Моррелом.

Прежде чем войти, немой учитель постучался. Принц самолично открыл дверь и впустил в кабинет этого высокого поседевшего человека, который, казалось, совсем не изменился с тех пор, как впервые появился у стен Зенхарда.

— Кем бы ты хотел видеть себя в будущем? — спросил Эллильсар, присаживаясь на край стола, заваленного свитками. — Говори, для тебя нет ничего невозможного. Я обязан тебе многим.

«Все, что я пожелаю?» — уточнил Моррел.

— Да, — спокойно подтвердил Эллильсар. — Все, что пожелаешь.

«Я должен подумать».

— Хорошо. Но…

«Что-то не так?»

— Просто я хотел спросить… — Эллильсар помолчал. — Нет, ничего. Когда ты решишь?

«После коронации». — И Моррел вышел, тихонько притворив за собой дверь. Он начал бояться, что и в этот раз ничего не получится. Как всегда.

Коронация проходила в старом соборе, все было торжественно и строго, народ ликовал, насколько он был в состоянии ликовать в такие нелегкие времена, высокие господа держались настороженно, но благосклонно. Готарк Насу-Эльгад смотрел на окружающее задумчиво и отстраненно, его разум был занят совсем другими делами, далекими от происходящего.

Когда все закончилось, процессия отправилась в замок.

Моррел не был в соборе, он ждал у ворот, одетый по-дорож-ному. Тальриб держал в поводу коня, на сей раз — одного.

Глава Матери-Очистительнйцы удивленно вздрогнул, когда на его плечо легла чья-то рука. Он оглянулся и снова вздрогнул, узнавая перстень на безымянном пальце. С почти суеверным страхом он поднял взгляд к лицу подошедшего. Нет, это был не воскресший Король — всего лишь немой учитель.

Моррел протянул ему пергамент.

«Где Эллильсар?»

— Да, странно как-то все получилось, — растерянно произнес Готарк Насу-Эльгад. — Мальчик сказал, что у него дела в Зенхарде, мол, нужно подумать, отсалютовал нам мечом — тем, что вы ему подарили на совершеннолетие, — и умчался, взяв с собой только двух солдат. А меня оставил наместником. Безумие, сплошное безумие, и я, кажется, тоже схожу с ума. Откуда у вас этот перстень? Что вообще происходит?

Но Моррел уже был в седле, он дал коню шпор и вылетел раненой птицей в проем закрывающихся ворот. Копыта прогремели по подъемному мосту и крупной галькой рассыпали удаляющийся звук.

Готарк Насу-Эльгад посмотрел на сомкнувшиеся створки, на то место, где только что стоял Тальриб; сокрушенно покачал головой.

Смуглокожий тем временем не торопясь сходил к конюшням и вывел еще одного коня. Направился к воротам и через открытую по его просьбе гонцовую калитку уехал прочь, в наползающий сумрак вялой осенней ночи.

«Старею, — отстраненно подумал Готарк Насу-Эльгад. — А такому старому человеку, как я, слишком поздно менять взгляды на мироустройство. Слишком поздно…»

Близилась ночь. Многоглазый Тха-Гаят не решался раскрыть свои глаза — ему, наверное, тоже было страшно.

Эпилог

На самой верхушке башни Зенхарда дул сварливый осенний ветер, сбивая в клочья длинные рыжие волосы человека, застывшего здесь, у парапета, с древним мечом в руках.

Светало. Опаленное солнце выбиралось из-за горизонта, ненавидяще обжигая землю смертоносными лучами. Тха-Гаят закрыл свои глаза, чтобы не видеть неотвратимого. Человек у парапета этого сделать не мог.

Поэтому, когда позади раздались шаги, он не стал медлить, не стал оборачиваться, просто произнес:

— Так что же было дальше в том апокрифе, учитель?

За его спиной зашелестел разворачиваемый листок пергамента, но пришедший не стал ничего писать. Все было уже написано, оставалось прочесть, и Эллильсар стал читать.

«Змий согласился с предложением Бога, но не смирился со своей участью. Когда оказалось, что его язык лжив, он замолчал навеки, но это было больно — не общаться с другими. Тогда Змий придумал письменность и язык жестов, которым теперь пользуются увечные люди.

Раз в сто лет он пытался умереть, но неизменно терпел поражение, ибо убийца его должен был встать на поединок не с покорной жертвой, но с мастером клинка — и не было на всей земле кого-либо искуснее во владении мечом, нежели Дьявол. И тогда он решил найти и вырастить ученика, который превзойдет его в этом. Мешало одно — предмет, в котором сосредоточено мировое зло, предмет, от которого невозможно избавиться. Но оказалось возможным на время передать предмет другому — и Дьявол сделал это. У него было мало времени — предмет рано или поздно сводит с ума обладателя, если этот обладатель обыкновенный человек; только Змий способен долгое время выдерживать соседство с оной вещью. Он торопился…»

Фраза была оборвана, и Эллильсар понял — один из них допишет сегодня эту рукопись до конца. Те несколько дней, в течение которых он добирался до Зенхарда, принц — теперь уже Король — много думал. О том, что если из мира вдруг исчезнет Дьявол как олицетворение Зла, то, не исключено, не станет и Бога, который по своей воле стал олицетворением Добра, — ведь белое становится белым только тогда, когда существует черное. В противном случае пропадает само понятие белого… И еще думал о Тальрибе — странном спутнике своего немого учителя, существе, которое так и останется непонятым. Человек ли он? Демон? Или земное олицетворение Тха-Гаята, младшего брата Змия, о котором так мало сказано в Священной Книге Распятого? И что же написано на клинке, который подарил ему учитель в день совершеннолетия?

Видимо, последнюю фразу Эллильсар сказал вслух. Высокий человек с проседью в черных волосах протянул ему еще один лист.

«Тот, кто освободит».

Принц откинул со лба слипшуюся прядь и повернулся наконец лицом к тому, кого должен был сейчас убить. Надел шлем.

Два клинка рассекли холодный сонный воздух и столкнулись, звеня.

Где-то в серой вышине рассветного неба появилась черная точка и стала кружить над ними, ожидая исхода. Ворон в любом случае останется в выигрыше.

Это был способный ученик. Достойный своего учителя, своего мертвого учителя.

Эллильсар сидел, прислонившись окоченевшей спиной к парапету, и смотрел на тело седеющего человека: голова запрокинута, мертвые глаза торжествующе смотрят в печальное небо. Две руки раскинулись — так обычно падают в мягкую постель: «Хорошо-то как!»

Из ран медленно вытекала кровь, с жалостно-хлюпающим звуком выплескивалась на булыжник площадки. «Хорошо-то как!»

Ворон, все еще опасаясь подвоха, тихонько опустился на камни и прыжками подобрался к мертвому телу. Утро, которое намеревалось выдохнуть на мир очередную порцию жары, внезапно почернело, словно наступила ночь; потом вспыхнула ломаная ветка молнии и первые капли дождя стали падать на пересохшие камни.

«Какие-то они мутные. Словно кровь умирающего Бога».

Он скомкал в руке пергамент, отшвырнул его в сторону. Рывком снял с головы шлем и с каким-то мальчишечьим азартом перевернул его, подставляя падающей воде. «Я напьюсь допьяна твоей крови, мой Бог, ты умрешь, а я свечку поставлю. Вот так! Это небо свободнее станет. Порог перейдешь, ты — не вечен. И кровь твою стану глотать. Буду дерзко смотреть на церквей купола и смеяться по-детски, не веря глазам. Научусь не грешить, а греша — забывать, научусь создавать на земле чудеса! Ты умрешь — мы не станем чураться крестов, просто выметем пол и откроем окно. В мире стал ощущаться нездешний простор. Слышишь, Бог?.. Но тебе, о мертвец, все равно!»

Хотелось петь что-то небывалое, хотелось летать птицей; он плакал и пил, пил, пил эту холодную свежую воду, захлебываясь то ли от восторга, то ли от собственной смелости и свободы…

— Карр! — сказал ворон.

— Карр! — И, нахохлившись, клюнул мертвое тело.

Шлем внезапно выпал из рук, покатился, расплескивая содержимое.

Нынешний Король страны завороженно глядел на руку учителя с перстнем («Он смотрит, смотрит, смотрит, этот глаз, этот проклятый глаз!» — так, кажется, кричал умирающий отец?…»), перстнем, который никуда не желал исчезать. «От Бога не сбежать», — сказал бы мудрый Готарк Насу-Эльгад. Уж он-то знает. Но Глава Матери-Очистительницы сейчас находился далеко, в столице. Наверное, тоже смотрел в небо, может быть, раскрыв окно в спальне, хватал пересохшим языком первые капли небесной воды. Но отнюдь — что за чушь! — не крови Бога.

Эллильсар поднялся и снял с холодной руки учителя перстень. Надел на палец и стал спускаться вниз, проклиная небеса за тот миг, который он не забудет никогда — но никогда и не переживет снова. Будущее казалось страшной черной дырой, из которой уже не выбраться.

«Он питается нашей верой. Тогда, может быть, нужно перестать верить?..»

— Карр! — сказал за спиной ворон. — Карр!

И это могло быть «да», а могло быть «нет», но Король надеялся, что это все же «да».