Книга о табу на знание о том, кто ты

Глава IV. ВЕСЬ МИР — ТВОЁ ТЕЛО

Итак, мы выяснили, что многие наши на первый взгляд незыблемые представления о реальном мире являются социальным вымыслом. Оказалось, что в качестве реально существующего мы зачастую принимаем то, что представляет собой всего лишь традиционный способ описания мира. Мы рассмотрели следующие выдумки:

1. Представление о том, что мир сделан или составлен из отдельных частей или предметов.

2. Что вещи представляют собой различные конфигурации одного и того же первичного вещества.

3. Что организмы людей также являются вещами, что они населены и отчасти контролируемы независимыми эго.

4. Что противоположные полюса таких взаимоотношений как свет/тьма и объекты/пространство находятся между собой в конфликте, который может закончится окончательной победой одной из сторон.

5. Что смерть — это зло, и поэтому жизнь представляет собой постоянную борьбу с ней.

6. Что человек — как индивид и как биологический вид — должен стремиться занять господствующее положение в мире и подчинить себе природу.

Подобные представления полезны до тех пор, пока все знают, что это условности. Они являются просто способами «изображения» мира, которые были добровольно приняты людьми для удобства совместной работы. В нашем обществе действуют, например, соглашения о том, как понимать дюймы и часы, числа и символы, математические определения и слова языка. Если бы договорённости о том, как измерять время и пространство, не существовало, я бы не мог назначить тебе встречу на углу 42-й Стрит и 5-й Авеню в три часа дня в воскресенье, четвёртого апреля.

Однако когда условности рассматриваются как факты, возникают недоразумения. Так, например, в 1752 году Британское правительство издало указ о введении нового календаря, в соответствии с которым второе сентября этого года должно было стать четырнадцатым сентября. Когда все узнали об этом, многие сочли, что их жизни укоротили на одиннадцать дней. Толпы людей бросились к Вестминстеру, где находилось правительство, с криками: «Отдайте нам обратно наши одиннадцать дней!» Склонность человека считать вымысел реальностью затрудняет расширение сферы применимости всеобщих законов, языков, систем измерения и других полезных средств. Кроме того, она препятствует совершенствованию тех условий, которые уже приняты и используются.

Но, как мы видели, ещё более серьёзные неприятности возникают тогда, когда мы позволяем обществу определять нас самих и наши основополагающие взаимоотношения с миром. При этом мы принимаем в качестве несомненных и само собой разумеющихся условности (или мыслеформы), которые являются противоречивыми. Здесь, как мы тоже уже смогли убедиться, всё сводится к тому, что человек описывается нами неправильно. Мы рассматриваем его как отдельное и независимое существо в мире, а не как особое действие этого мира. Наша трудность в понимании подлинной природы человека связана с тем, что такой подход к человеку, как нам кажется, делает его марионеткой. Но это впечатление создаётся у нас потому, что мы пытаемся принять или понять новое представление, всё ещё находясь во власти старого. Ведь когда мы говорим, что человек — это действие мира, мы тем самым не определяем его как «вещь», отданную на растерзание всем другим «вещам». Мы должны выйти за пределы ньютоновского видения мира как такой совокупности бильярдных шаров, в которой каждый отдельный шар пассивно отскакивает от всех остальных! Не забывайте, что пристрастие Аристотеля и Ньютона к причинному детерминизму имеет свою причину. Дело в том, что они пытались выяснить влияние вещей друг на друга, забывая при этом, что мир разделён на отдельные вещи и события лишь на словах. Ведь указывая на то, что определённые события причинно связаны, мы всего лишь неуклюже констатируем, что они, подобно голове и хвосту кошки, являются частями одного и того же события.

Очень важно глубоко понять следующее: вещь-в-себе (Ding an sich у Канта), будь она животным, растением или минералом, не просто непознаваема, её вообще не существует. Понять это очень важно не только для здравости рассудка и спокойствия ума, но и для многих «практических приложений» нового представления о человеке и мире в экономике, политике и технологии. Ведь наши начинания снова и снова терпят неудачу, потому что мы не видим, что отдельные люди, нации, животные, насекомые и растения не существуют сами по себе и сами для себя. Дело не в том, что вещи существуют в связи друг с другом, а в том, что так называемые «вещи» — это просто фрагменты одного процесса. Рассматривая этот процесс, всегда можно выделить черты, которые сразу же приковывают к себе наше внимание. Однако при этом мы должны помнить, что видимые различия не подразумевают независимости. Каким бы красивым и отчётливым ни казался нам гребень волны, он обязательно «сопутствует» менее заметной и более плавной очередной подошве. По аналогии с этим яркие точечки звёзд «со-путствуют» (введу-ка я сейчас такое новое слово) тёмному фону пространства.

В гештальт-теории восприятия этот принцип известен как принцип взаимосвязи изображения и фона. Если, например, ты подойдёшь так близко ко мне, что края моего тела окажутся за пределами твоего поля зрения, ты не сможешь больше видеть «вещь», которая называется моим телом. В то же время твоё внимание, возможно, «поглотит» пуговица на пиджаке или галстук. Ведь теория утверждает, что, каким бы ни был фон, наше внимание почти мгновенно «приковывает к себе» движущееся очертание (которое выделяется на неподвижном фоне) или ограниченная компактная деталь (которая выделяется на менее выразительном фоне).

Таким образом, когда я рисую на доске следующую фигуру:

и спрашиваю: «Что я здесь нарисовал?», люди обычно называют круг, мяч, диск или кольцо. Только изредка кто-то ответит: «Это стена с дырой».

Другими словами, трудно привыкнуть к тому, что границы всех деталей мира в равной степени относятся и к областям окружающего их фона. Таким образом, очертание фигуры является одновременно линией выреза в фоне. А теперь давайте предположим, что изображение круга/дырки видоизменяется следующим образом:

Большинство наблюдателей представят движение или действие ограниченной области так, будто я здесь изобразил деление амёбы. Но ведь я с таким же успехом могу утверждать, что это очертания сухих мест на поверхности полированного стола, покрытого тонкой плёнкой воды. Смысл этого наблюдения в том, что перемещение части мира не может быть рассмотрено как движение одной лишь внутренности или как движение одного лишь фона. Они движутся вместе.

Наше затруднение с тем, чтобы видеть наличие и движение фона на всех этих простых картинках, невообразимо возрастает, если речь идёт о поведении живых организмов. Ведь когда мы рассматриваем муравьёв, ползающих туда-сюда по гладкой поверхности земли, или наблюдаем за людьми, слоняющимися без дела в городском парке, мы убеждаемся в том, что именно муравьи и люди ответственны за происходящее движение. Тем не менее эти примеры с муравьями и людьми в сущности являются лишь чрезвычайно усложнённой версией простого случая движения в пространстве трёх шаров. До этого, рассматривая шары, мы пришли к выводу, что движется вся конфигурация (гештальт), — не одни лишь шары и не одно лишь пространство, и даже не совокупность шаров и пространства, а скорее единое поле объекты/пространство, в котором шары и окружающая их пустота являются чем-то типа полюсов.

Иллюзия полностью независимого движения организмов необычайно сильна до тех пор, пока мы стремимся, подобно учёным, исчерпывающим образом описать их поведение. Однако учёный, будь он биологом, социологом или физиком, скоро обнаружит, что ничего не может сказать о проявлениях организма, человека или объекта, пока не введёт в рассмотрение всё окружение. Очевидно, например, что процесс перемещения живого существа нельзя описать, используя лишь представления о движении его конечностей относительно тела. Ведь направление и скорость его движения могут быть описаны только тогда, когда мы знаем что-то о поверхности, по которой оно перемещается. Более того, редко бывает так, что передвижение живого существа из одного места в другое не зависит от обстоятельств. Как правило оно связано с тем, где находятся источники пищи, враждебно или дружелюбно поведение других организмов и со множеством других факторов. Большая часть этих факторов остаётся неизвестной, когда, например, наше внимание неожиданно привлекает ползающий по земле муравей. Однако чем более детальное описание поведения муравья мы желаем получить, тем больше оно должно включать в себя такие подробности, как плотность, влажность и температура окружающей атмосферы, тип и источники его пищи, социальная организация его вида и других видов, с которыми у муравьёв могут быть симбиотические отношения или отношения типа охотник/жертва.

Представим себе, что все эти многочисленные факторы в конце концов учтены, и учёный восклицает: «Хватит!», потому что ему надоело возиться с муравьём, да и времени больше нет. Теперь у него вполне может создаться впечатление, что поведение муравья представляет собой не что иное, как его автоматическую и вынужденную реакцию на внешние обстоятельства. Ведь очевидно, что привлекает муравья одно, отпугивает другое, выживает он вследствие одного фактора, а погибает под воздействием другого. Но давайте также предположим, что учёный решил обратить внимание на другие организмы, которые живут в непосредственной близости от нашего муравья. Возможно среди них окажется какая-нибудь домохозяйка, со своей грязной кухней. В этом случае ему вскоре придётся включить муравья и всех его собратьев в число факторов, определяющих её поведение! Получается так, что куда бы он ни обращал своё внимание, он нигде не обнаруживает конкретных объектов, причинно обусловливающих состояние других объектов. Вместо этого он видит реагирующие на воздействия пустотные конфигурации, очертания которых то и дело меняются под влиянием этих воздействий.

Однако, взглянув ещё раз на результаты своей работы, учёный пришёл к выводу, что подобное описание едва ли можно назвать описанием поведения муравья. Почему, в таком случае, спрашивает он себя, представление о муравье неотделимо от представления об окружающей среде? Причина в том, что то существо или вещь, которые он изучал и описывал, претерпели изменения. Вначале речь шла об отдельном муравье, но вскоре возникла необходимость включить в рассмотрение всё поле взаимодействий, в котором находится муравей. То же самое случится, если начать описывать какой-то один орган тела. Его функции будут совершенно непонятны до тех пор, пока мы не учтём его взаимосвязь с другими органами. Таким образом, мы оказываемся в любопытной ситуации. Каждая отрасль науки о живых существах — бактериология, ботаника, зоология, биология, антропология — со своей специфической точки зрения подходит к науке, называемой экология (буквально, «логика домашнего хозяйства»). А значит, все они становятся разными аспектами одной науки типа организм/окружение. К сожаления, эта наука идёт вразрез с академической политикой, будучи слишком междисциплинарной, с точки зрения ревностных хранителей межведомственных полномочий. Однако игнорирование экологических соображений является одним из самых серьёзных недостатков современной технологии. Оно же объясняет и наше нежелание причислить себя на равных правах к сообществу всех остальных живых существ.

Человек стремится господствовать над природой. Но чем больше изучаешь экологию, тем более абсурдными кажутся разговоры о том, что какая-то одна часть организма (или поля организм/окружение) управляет другими частями или господствует над нами. Как-то однажды рот, руки и ноги сказали друг другу: «Мы всё трудимся, ищем пищу, жуём её, а этот лентяй, желудок, ничего не делает. Пришло время заставить и его поработать! Давай-ка устроим забастовку!» Сказано — сделано, и они забросили свою работу на долгое время. Однако вскоре оказалось, что они становятся всё слабее и слабее. Так продолжалось до тех пор, пока каждый из них не понял, что желудок существует не сам по себе, что это их желудок и что если они хотят и дальше жить, им нужно начать снова трудиться. Но даже в учебниках по физиологии мы читаем о том, что мозг и нервная система «управляют» сердцем или пищеварительным трактом. В таком подходе проявляется наша склонность распространять поверхностные политические взгляды на науку. Создаётся впечатление, что сердце принадлежит мозгу в большей мере, чем мозг — сердцу или желудку. Однако правильнее будет сказать, что мозг «питается» с помощью желудка, а желудок «развил» себе надо ртом мозг для того, чтобы ему легче было добывать себе пищу.

Как только человек убеждается, что отдельные вещи существуют лишь в его воображении, для него становится очевидно, что несуществующие вещи не могут «совершать» действий. Трудность в том, что в большинстве языков действия (глаголы) должны соответствовать объектам (именам существительным). При этом люди забывают, что правила грамматики не обязательно должны соответствовать закономерностям или конфигурациям в природе. Непонимание того, что речь здесь идёт просто-напросто о грамматической условности, приводит также и к абсурдному вопросу о том, как дух управляет природой, а ум — телом. Пожалуй, лучше даже будет сказать, что это непонимание «со-путствует» этому вопросу. Если вдуматься, то как может существительное, не являющееся по определению действием, выполнять действие?

У учёных возникало бы меньше недоразумений, если бы они использовали для своих нужд язык, построенный по тем же принципам, что и язык американских индейцев нутка,[14] состоящий из одних лишь глаголов и наречий без существительных и прилагательных. Если мы можем говорить о постройке как о «строении», о крыше как о «покрытии», а о кресле как о «сидении», почему мы не можем представить себе человека как «человеченье», голову как «головление», а муравья как «муравьение»? На языке нутка церковь обозначается словами «строение религиозно», магазин — «строение торгово», а дом — «строение по-домашнему». Однако мы привыкли спрашивать: «Кто или что строенится? Кто человечится? Кто муравьится?» Хотя разве не очевидно, что когда мы говорим: «Сверкнула молния», «сверкание» представляет собой то же самое, что и «молния»? В этом случае достаточно было бы просто сказать: «Сверкнуло». Ведь всё, что представлено именами существительными, может быть рассмотрено как действие. В то же время английский язык переполнен такими привидениями, как слово «it» в предложении «It is raining» (букв. «дождит»), которые являются предполагаемыми причинами действий.

Когда мы говорим: «Человек бежит», объясняет ли это нам что-нибудь в действительности? Нет, не объясняет, потому что объяснением могло бы быть только описание поля или ситуации, к которой «человеченье со-путствует бежанию», и которая отличается, в частности, от ситуации в которой «человеченье со-путствует сидению». (Следует оговориться, что я не предлагаю повсеместно переходить к использованию этого примитивного и неуклюжего языка глаголов. Нам нужно изобрести нечто намного более изящное.) Кроме того, бежание — это не что-то, отличное от меня, а то, что совершает человек (его организм). Ведь наш организм иногда представляет собой процесс бега, иногда — процесс сна, иногда — процесс стояния и так далее, но в каждом случае «причина» поведения содержится во всей ситуации в целом, в системе организм/окружение. На самом деле было бы лучше, если бы мы полностью отказались от представления причинности, используя вместо него представление о взаимосвязи.

Ведь говорить, что организм «отвечает» (или «реагирует») на некоторую ситуацию бегом, стоянием или как-то по-другому, тоже неправильно. Высказываясь так, мы продолжаем пользоваться языком описания ньютоновских бильярдных шаров. Однако легче представлять себе ситуации в виде конфигураций, пребывающих в движении, подобно живым организмам. Но вернёмся к коту (или котению) — структуре с торчащими ушами и усами с одной стороны и хвостом — с другой. Мы не говорим, что эта структура имеет с другой стороны хвост, как «реакцию» на усы, когти или шерсть. Как учат нас китайцы, все возможные особенности ситуаций совместны: или подразумевают друг друга точно так же, как левая сторона — правую, яйца — цыплят, и наоборот. Они существуют в такой же взаимосвязи, как и полюсы магнита, — только в этих случаях структура их отношений намного сложнее.

Кроме того, следует иметь в виду что бывают конфигурации, не все аспекты которых существуют одновременно, — например, отношение яйца/цыплята. Жизнь человека подразумевает, что у него были родители, даже если их уже давно нет в живых, а рождение организма означает, что в будущем его ожидает смерть. Не выглядит ли в таком случае идея о рождении как причине смерти столь же неестественной, как и идея о том, что голова кота является причиной его хвоста? Поднимание горлышка бутылки подразумевает также и поднимание её дна, потому что эти две «части» совместны. Если я поднимаю верхнюю часть лежащего на боку аккордеона, то другая последует за ней через некоторое время, хотя принцип здесь тот же. Таким образом, конфигурации являются структурами как во времени, так и в пространстве.

Следует подчеркнуть теперь, что я не пытаюсь протащить свои «целостные конфигурации» в качестве замены старым «вещам», с помощью которых мы объясняли происходящее в мире. Дело в том, что целостная конфигурация, или поле, никогда не может быть описана полностью.

Мы никогда не сможем описать все детали целостной конфигурации. Это значит не только то, что любая конфигурация бесконечно сложна, но и то, что единственная по-настоящему целостная конфигурация — это вся Вселенная. К счастью нам не приходится описывать каждую конфигурацию исчерпывающим образом, потому что для практических целей одни её черты оказываются намного более важными, чем другие. Таким образом, в нашем распоряжении всегда имеется лишь некоторое приближение полного описания конфигурации. Однако уже это приближение показывает нам, что все события и процессы должны рассматриваться и получать объяснение в контексте всей ситуации, в которой они происходят. Ведь обычные слова тоже всегда нужно понимать в контексте предложения, абзаца, главы, книги, библиотеки и… всей жизни.

Подведём итоги: вещи и организмы не только не существуют сами но себе, но и не действуют сами по себе. Далее, каждый организм представляет собой процесс; а значит, он не отличается от собственных действий. Более грубо это звучит так: он является тем, что он делает. Выражаясь точнее, организм — включая в это понятие и его поведение — представляет собой процесс, который следует рассматривать только в связи с более обширным и продолжительным процессом существования его окружения. Ведь то, что мы называем «пониманием» или «постижением сути», начинается с внимательного рассмотрения того, как части образуют целое. Однако, следуя по этому пути, вскоре мы осознаём, что они не составляют целого в том смысле, в котором из маленьких кусочков складывают разрезанную на части картину. Ведь целое представляет собой всю конфигурацию — сложную извилистую структуру, которая не имеет отдельных частей. Её составные части — это условности языка, единицы описания мира, которые мы видим лишь тогда, когда смотрим на него через сеть, как бы дробящую его на отдельные детали. Но ведь сеть существует только в нашем воображении! Поэтому составные части пригодны лишь для целей представления и описания. Но мы так привыкли к этому дроблению мира, что начинаем беспокоиться, если нам не удаётся помнить его постоянно.

Как только это становится очевидно, миф о Полностью Механической Вселенной оказывается развеянным. Теперь человеческое сознание и разум не будут нам больше напоминать случайный огонёк среди необъятных просторов неразумного хаоса. Ведь если об организме можно говорить, лишь принимая во внимание его окружение, разумность поведения организма свидетельствует о том, что окружающая среда тоже разумна. Ясно, что, если в действительности «частей» не существует, не имеет смысла говорить о разумной части неразумного целого. Довольно легко видеть, что наличие разумных индивидов подразумевает существование разумного общества. Ведь мышление — это социальный феномен, в основе которого лежит обмен мнениями и идеями, возможный только там, где есть язык, научные знания, университеты, библиотеки и музеи. Но что мы скажем о разумности природного окружения, в котором процветает человеческое общество? Часто бывает так, что вначале говорят об эволюции окружающей среды и лишь потом переходят к изложению своих идей об эволюции организмов. Ведь человек не появился на Земле до тех пор, пока все формы биологической жизни на этой планете и сама планета не достигли определённого устойчивого уровня развития. Когда это произошло, эволюция Земли стала «подразумевать» появление человека точно так же, как существование человека означает, что есть планета, которая прошла все предыдущие стадии своего развития. То равновесие в природе, та «гармония скрытых конфликтов», в которой возникли и живут люди, представляет собой многообразную совокупность необыкновенно сложных и взаимозависимых организмов. Тейяр де Шарден назвал эту совокупность биосферой — тонкой плёнкой живых организмов, которая покрывает исходную геосферу, минеральный скелет планеты. Отсутствие научных знаний о том, как органические вещества возникли из неорганических, а также широкая распространённость мифов о том, что жизнь пришла в этот мир откуда-то «извне», затрудняет возможность целостного видения биосферы. Но с точки зрения такого видения нет ничего неестественного в том, что жизнь возникает на определённом этапе геологической и астрологической эволюции планеты, или идёт вместе с ней. Однако, как указал Дуглас И. Хардинг, наше мнение о том, что Земля — это всего лишь заражённый жизнью камень, так же нелепо, как и представление о том, что человек — это населённый клетками скелет. Понятно, что все формы жизни, включая и человека, должны рассматриваться как «симптомы» Земли, Солнечной системы и Галактики. Однако в таком случае мы должны сделать вывод о том, что Галактика тоже разумна.

Если впервые я увижу какое-то дерево зимой, у меня может создаться впечатление, что это не фруктовое дерево. Но когда я вернусь к нему летом и увижу, что на нём висят сливы, я с удивлением воскликну: «Вот это да! Оказывается, ты — плодовое дерево!» Представь себе теперь, что какой-нибудь миллиард лет назад неизвестные нам живые существа с другого конца нашей Галактики прокатились по Солнечной системе в своих летающих тарелках и не обнаружили здесь никаких признаков жизни. Они тогда выразились о ней так: «Да ведь это всего лишь груда старых камней!» Но если теперь они решат ещё раз посетить Землю, им придётся взять свои слова обратно: «Да-а-а… Кто бы мог подумать! Оказывается, это были камни, плодоносящие людьми!» Ты можешь, конечно, возразить, что эти две ситуации не имеют между собой ничего общего. Ведь фруктовое дерево было когда-то семечком внутри сливы, тогда как Земля не говоря уже о Солнечной системе и Галактике — никогда не были семечком внутри человека. Но, как это ни странно, ты будешь неправ.

Выше я пытался объяснить, что взаимосвязь между организмом и его окружением симметрична, то есть, что ни одно из них не является причиной возникновения или определяющим фактором для другого. Такую взаимосвязь можно назвать полярной. Но это означает, что если имеют смысл описания и объяснения поведения организма в терминах его окружения, то в той же мере будут осмысленными и симметричные построения: описания и объяснения поведения окружения в терминах организма. (До сих пор я не выкладывал на стол все свои козыри, чтобы не перепутать эти два аспекта одной картины.) Ведь утверждение о том, что человек — и каждый другой организм — порождает своё окружение, имеет под собой реальный физический смысл.

Все наши знания о мире в некотором смысле являются знаниями о себе. Дело в том, что процесс познания — это процесс представления внешних событий в виде состояний физического тела человека, в частности, в виде состояний его нервной системы и мозга. Это значит, что мы знаем о мире в терминах нашего тела — в соответствии с его структурой. Не исключено, что хирургическое вмешательство в нервную систему может дать возможность воспринимать мир как-то по-другому. Кроме того существа с органами чувств, структура которых отлична от нашей, по всей вероятности, видят происходящее совсем не так, как мы. По аналогии с этим микроскоп и телескоп изменяют качество видимого невооружённым глазом. Пчёлы и другие насекомые, например, обладают поляроидным зрением, которое даёт им возможность судить о положении солнца даже тогда, когда они видят лишь небольшой участок голубого неба. Выражаясь другими словами можно сказать, что, поскольку структура их глаз отлична от нашей, небо, которое они видят, не похоже на то небо, которое видим мы. Летучие мыши и почтовые голуби наделены органами чувств, которые напоминают наши радары, и поэтому они видят больше «реальности», чем мы, при условии, конечно, что мы не пользуемся нашей чувствительной аппаратурой.

С точки зрения твоих глаз твоя собственная голова кажется невидимым пустым пространством, о котором ничего нельзя сказать. Ты даже не можешь понять, тёмно оно или светло, хотя оно и находится сразу же перед ближайшей видимой вещью. Тем не менее всё поле зрения «везде там впереди» фактически является ощущением в задней нижней части черепа, где находятся оптические центры мозга. То, что ты видишь перед собой, является непосредственно тем, что «видит», или «чувствует», внутренность твоей головы. По аналогии с этим всё, что ты слышишь, осязаешь, пробуешь на вкус и воспринимаешь обонянием, представляет собой реакцию твоего мозга на внешний мир. При этом именно мозг придаёт им знакомые качества — светимость, цвет, звучание, твёрдость, шершавость, солёность, тяжесть и горечь. Если бы не было мозга, все эти вибрации были бы подобны хлопку одной рукой или звуку от палочек, стучащих по барабану без кожи. Без твоего мозга — или какого-то другого мозга — мир полностью лишён света, тепла, веса, твёрдости, движения, пространства и времени, а также всех других качеств, которые ты можешь себе вообразить. Все эти феномены возникают в результате взаимодействий (или транзакций) вибраций внешнего мира с какими-то структурами нейронов. Таким образом, вибрации, которые излучает Солнце, не являются настоящими светом и теплом до тех пор, пока они не провзаимодействуют с живыми организмами. Подобно этому лучи света не видны до тех пор, пока в нём нет частичек газа или пыли, на которых лучи могли бы рассеяться. Другими словами, для того, чтобы что-то произошло, «нужно присутствие двоих». Как мы уже убедились, один шарик в пространстве не может двигаться. Однако два шарика уже могут перемещаться по линии, три на плоскости, а четыре — в трёхмерном пространстве.

То же самое верно и для электрического тока. Никакой ток не потечёт по проводу до тех пор, пока положительный полюс не будет соединён с отрицательным. Выражаясь более простыми словами, перемещение электрических зарядов не начнётся до тех пор, пока у них нет «пункта прибытия». Живые существа тоже являются подобным «пунктом прибытия», ведь без них невозможны «токи» — то есть феномены света, тепла, веса, твёрдости и так далее. Без преувеличения можно сказать, что волшебство мозга заключается в его способности творить эти чудеса из вибраций окружающей Вселенной точно так же, как искусство арфиста состоит в умении извлечь мелодии из безмолвных струн музыкального инструмента. Ещё более красноречивым примером того, что существование является взаимоотношением, может служить феномен радуги.[15] Дело в том, что радуга возникает только тогда, когда существует система взаимосвязей между тремя компонентами: солнцем, капельками жидкости в атмосфере и наблюдателем. Если присутствуют все три и если между ними наблюдается определённое угловое расположение, тогда и только тогда возникает радуга. Какой бы призрачной она ни казалась, очевидно, что это не субъективная галлюцинация. Ведь её существование может быть подтверждено любым числом независимых наблюдателей, хотя все они будут видеть её в разных местах. Когда-то в детстве, катаясь на велосипеде, я пытался догнать конец радуги. Но я был изумлён, когда обнаружил, что он постоянно уходит от меня. Этот опыт похож на попытки поймать отражение луны в воде. Тогда я не понимал, что никакой радуги бы не возникло, если бы солнце, я и невидимый центр её дуги не находились на одной прямой. Поэтому не удивительно, что я изменял её видимое местоположение, перемещаясь в пространстве.

Смысл аналогии с радугой в том, что присутствие наблюдателя в нужном месте так же необходимо для её возникновения, как и наличие двух других компонентов: солнца и влаги. Конечно же, можно сказать, что если солнце и капельки воды будут находиться в нужном пространственном взаимоотношении, скажем, над океаном, то любой наблюдатель, проплывающий в этом месте на корабле, сможет видеть радугу. Но ведь можно сказать также, что если наблюдатель и солнце будут «правильно расположены», то радуга возникает при условии, что в воздухе будет влага!

Каким-то образом создаётся впечатление, что первый набор условий делает радугу реальной, вне зависимости от присутствия наблюдателя. Однако второй набор, в котором не достаёт одного из элементов старой доброй «объективной реальности», на первый взгляд даёт нам все основания утверждать, что в этом случае никакой радуги нет. Причина этого различия в суждениях ясна: наша современная научная мифология держится на предположении, что вещи существуют сами по себе-то есть «объективно», независимо от присутствия наблюдателя. Это фантастическое предположение присутствует в нашем мировоззрении наряду с мнениями о том, что человек по своей сути не от мира сего, что мир равнодушен к нему и что он может наблюдать реальность, не оказывая на неё влияние своим присутствием. Таким образом, миф о реальном и осязаемом «объективном» мире, присутствующем где-то «там» и независимо от нас, идёт рука об руку с другим мифом. Согласно этому мифу каждый наблюдатель представляет собой отдельное эго, «сталкивающееся» с реальностью, которая не имеет к нему никакого отношения.

Мы, наверное, могли бы принять эти рассуждения без особых возражений, если бы речь шла только о чём-то типа радуги, отражений или о каких-то других феноменах, которые никогда не считались реальными в полном смысле слова. Но что будет, если мы вдруг осознаем, что находимся в точности в такой же ситуации, когда видим камни, горы и звёзды?

Тем не менее эта ситуация вполне естественна. Нам удалось избежать рассмотрения призраков вроде «ума», «души» или «духа». Мы просто обсуждали взаимодействие между физическими вибрациями и мозгом с его различными органами чувств. В ходе рассмотрения мы сделали вывод, что существа с мозгом являются неотъемлемой частью структуры, которая включает в себя также нашу планету и звёзды. Кроме того, мы убедились, что без этой неотъемлемой части (или полюса цепи) весь космос был бы таким же непроявленным, как и радуга без капелек воды в небе или без наблюдателя. Причины нашего нежелания признать это являются исключительно психологическими. Ведь подобные рассуждения вселяют в нас беспокойство. Они расшатывают наши представления о мире, в котором камни являются основными символами твёрдой, несокрушимой реальности, а Вечная Скала — метафорой, символизирующей самого Бога. Мифология XIX века свела человека к ничего не значащему, крохотному микробу в невообразимо огромной древней Вселенной. Мы не можем даже подумать о том, что этот маленький микроб с помощью своего волшебного мозга воссоздаёт всю эту Вселенную вместе с её самыми удалёнными звёздными системами, которые находятся за миллионы световых лет отсюда. Эта мысль кажется нам слишком неожиданным переходом, сама возможность которого шокирует нас.

Должны ли мы теперь сделать вывод, что Вселенная не существовала до появления в ней живых организмов с развитым мозгом? Значит ли это, что органические и неорганические вещества возникли в один и тот же момент времени? Может ли быть так, что все геологические и астрономические представления о прошлом являются обычной экстраполяцией — разговорами о том, что бы было, если бы тогда присутствовали наблюдатели? Возможно. Но я хочу предложить здесь более осторожное мнение. Тот факт, что каждый организм воссоздаёт своё окружение, должен быть уравновешен полярным, или симметричным фактом: всё окружение в целом порождает организм. Однако всё окружение (или полярная конфигурация) измеряется не только пространственными, но и временными мерками. Оно больше по размеру, чем те организмы, что возникают в нём, и существует дольше во времени, чем они. Организм не только воссоздаёт состояние окружения в настоящем. Он порождает также знания о том далёком прошлом, когда его ещё не было, и о том будущем, которое наступит после его смерти. С другой стороны. Вселенная никогда бы не возникла и не осознала себя в человеке, если бы на каком-то этапе своего развития она не могла породить живые существа. По аналогии с этим электрический ток не начинает течь по проводу до тех пор, пока не подключён и положительный, и отрицательный полюс. Во Вселенной действует тот же принцип, хотя нужны миллиарды лет, чтобы после своего возникновения Вселенная отразилась в сознании живых организмов, и всего лишь несколько миллиардных долей секунды, чтобы после подключения обоих полюсов по проводу пошёл электрический ток. Ведь электрическое поле распространяется вдоль провода со скоростью 300 000 км/сек.

Повторяю, что трудность понимания полярности организм/окружение является исключительно психологической. Непонятно, когда и откуда пришёл к нам этот миф, но ясно, что уже несколько тысяч лет мы одержимы ложной скромностью. Ведь с одной стороны мы считаемся всего лишь «созданиями», которые пришли в этот мир по прихоти Бога или в результате неожиданного совпадения случайных обстоятельств, а с другой — воображаем себя независимыми и отделёнными друг от друга личностями, которые стремятся подчинить своему контролю физический мир. Нам не хватает подлинной скромности для того, чтобы признать себя равноправными членами биосферы, где царит «гармония скрытых конфликтов». Мы живём на этой планете вместе с растениями, насекомыми, рыбами, животными и бактериями, без которых наше существование вообще немыслимо. Но в той же мере нам не хватает подлинного самоуважения, чтобы понять, что каждый из нас как индивидуальный организм представляет собой такую сказочную утончённую структуру, которая может воссоздать в себе всю Вселенную. Мы отделились от окружающего мира, чтобы описывать и контролировать его. Но при этом мы оторвались не только от него, но и от наших собственных тел. Мы начали отождествлять себя с изолированным и ни к чему не причастным призраком — своим «я», которое обречено на постоянное беспокойство, непонимание, угрызения совести и одиночество.

В результате всех наших открытий и достижений мы пришли к такому представлению о мире и выработали такой «здравый смысл», которые подобны расплющенной и ржавой баночке из-под пива, валяющейся на берегу. Мы видим мир как набор всевозможных абстракций, каждая из которых так же привычна для нас, как пластиковый столик с хромированными ножками. Мы находим этот мир очень многообещающим — неприятно лишь то, что он никогда не стоит на месте. И поэтому нам приходится постоянно отстаивать его, хотя мы при этом и рискуем превратить всю планету в гладкий необитаемый астероид. Ведь нам кажется, что жизнь является каким-то случайным суетливым происшествием в этой по сути неорганической Вселенной. «Есть ли между вами такой человек, который, когда сын его попросит у него хлеба, подал бы ему камень?» (Мф. 7. 9) Ответ, по всей вероятности, будет: «Да».

Однако всё это совсем не противоречит современным научным представлениям, которые уже вышли далеко за рамки правил игры в ньютоновский бильярд и мифе о Полностью Механической Вселенной, автоматически манипулирующей объектами. Эти фантазии были, в сущности, только самыми первыми шагами науки. Вильям Блейк когда-то сказал, что «глупец, который проявит настойчивость в своей глупости, станет мудрым». В соответствии с этим принципом настойчивый учёный оказывается первым из тех, кто обнаруживает устарелость прежних моделей мира. Откроем рядовую хорошую книгу по квантовой механике:

Кроме этого, у картины есть и другая, дополняющая сторона. Вот как её представляет знаменитый биофизик Эрвин Шрёдингер:

Вселенная подразумевает организмы, а каждый организм, в свою очередь, подразумевает Вселенную, — но этого не может охватить только «один взгляд» нашего узкого, подобного лучу фонарика, сознательного внимания. Ведь он был приучен принимать свои проблески за отдельные «вещи». Наше сознание должно каким-то образом открыться для целостного видения, о котором Шрёдингер продолжает: