Книга Розы

Глава двадцать пятая

В грязном переулке неподалеку от Чайна-тауна, у подножия головокружительно крутой подвальной лестницы, на кирпичных стенах которой поблескивали струйки воды из прохудившейся водосточной трубы, притаилась черная обшарпанная дверь с грубо намалеванной надписью: «Джаз-таун». Посетители клуба мнили себя гражданами мира.

Должно быть, когда-то здесь находился склад, но теперь закопченные стены отмыли, а в центре соорудили небольшой деревянный помост для граммофона. Несмотря на регулярные рейды полиции, идея «Джаз-тауна» заключалась в том, чтобы создать у посетителей ощущение запретной вольности. Здесь играла американская музыка, что не запрещалось, но репертуар был на грани дозволенного Министерством культуры, запретившего свинг и тем более записи чернокожих исполнителей. Из женщин сюда допускались только гели, а среди мужчин значительную долю составляли работники самого Министерства культуры, которым нравилось считать себя людьми широких взглядов, в отличие от коллег, служивших в более пуританских учреждениях. Изредка попадались даже мужские пары, которых связывало явно нечто большее, чем дружба, за что в любом другом месте их прямиком отправили бы в лагерь.

Танцевальную площадку окружали столики, а вдоль стен тянулся ряд отделенных занавесками ниш, освещенных лампами под розовыми абажурами, дававших света ровно столько, чтобы двое собеседников могли видеть друг друга, а все остальное оставалось в тени.

Оливер Эллис усадил Розу и устроился напротив.

Под лампами клубился сигаретный дым. В зале толклись танцующие пары, в свете люстры мелькали обнаженные руки женщин, поблескивали фальшивые бриллианты и знаки различия на форме мужчин, но в коконе розоватого света создавалось впечатление отрезанности от всего остального мира, словно нет никого, кроме них двоих.

Оливер разлил по бокалам союзный джин, маслянистый и горький, как лекарство.

— Еще раз извини, что напугал. У меня нет такой привычки. Просто вспомнил, что в Оксфорде я предлагал тебе как-нибудь вместе выпить.

— Да, но ты не говорил, что будем пить союзный джин.

— Тогда ты не пошла бы. — Он приглашающе поднял бокал.

Роза слабо улыбнулась. События последних суток перевернули ее жизнь и выбили почву из-под ног, но сейчас, в компании кажущегося безобидным Оливера Эллиса, в этом теплом дымном подвале, она обрела некое убежище от хаоса бытия.

Она попыталась вспомнить, как относилась к нему раньше. Несмотря на их близкое соседство в конторе и его непрестанные шуточки и ехидные замечания о работе, она мало что слышала о нем. Пожалуй, он всегда оставался загадкой, однако не настолько волнующей, чтобы ломать голову в попытках разгадать.

— Откуда ты знаешь это место?

— Иногда захожу сюда по вечерам. Когда хочется напиться и обо всем забыть.

Неудивительно. Алкоголь служил Союзу топливом, для большинства стало необходимостью регулярно забываться.

Роза огляделась и пожалела, что не надела что-то более подходящее случаю, чем натянутые второпях блузка и узкая юбка: все остальные гели в заведении демонстрировали свои вечерние платья. Ее взгляд наткнулся на человечка с колодой карт в руках, кочевавшего от столика к столику.

Оливер тут же отреагировал:

— Стоит посмотреть. Местный фокусник.

Это был потрепанный мужчина за пятьдесят в вытертой бархатной куртке, галстуке-бабочке, со свисающей изо рта сигаретой и портфелем с линялой надписью «Кудесник Стэн. Карточный виртуоз».

Своими ловкими гибкими руками кудесник Стэн тасовал, переворачивал и снимал карты, а потом раскрывал их веером перед зрителями, а те вытягивали шеи, следя за каждым движением и силясь разгадать подвох.

— В детстве я обожал фокусы, — сказал Оливер. — В каком-то возрасте, лет в одиннадцать, наверное, даже решил, что хочу этим заниматься всю жизнь. Стану профессиональным фокусником.

За одним из столиков раздался восторженный возглас — это кудесник Стэн вытащил карту из рукава гели.

— Тройка бубен!

— Просто невероятно, — пробормотал кавалер девушки, потный баварец в двубортном смокинге, одновременно впечатленный и разъяренный тем, что позволил себя провести. — Новследующий раз тебе меня не поймать!

Почувствовав сдерживаемый гнев, Стэн поклонился и быстро направился дальше. Подойдя к их столику, он склонился к Розе.

— Никогда не мог устоять перед красавицей.

Роза улыбнулась. Вблизи от Стэна пахло потом, а на шее виднелись черные потеки краски для волос.

— Не найдется ли у милой дамы фотографии? Возможно, на удостоверении личности.

Роза достала бумажник и вынула из него документ, который по закону полагалось всегда иметь при себе: ее удостоверение женщины I (А) класса, где с двух фотографий, в фас и в профиль, смотрело ее лицо со слегка настороженной улыбкой.

— Ах, какая красота! — Кудесник Стэн прижал руку к груди и зашатался, как итальянец в плохой пьесе. — Я сражен!

Он взял ее руку и поцеловал, а потом просительно обратился к Оливеру:

— Сэр, со всем уважением, я не в силах выносить красоту этой леди. Я должен сделать так, чтобы она исчезла. Вы позволите?

Оливер пожал плечами, и кудесник Стэн закрыл глаза, изобразив на лице напряженную сосредоточенность, а потом жестом предложил Розе проверить бумажник.

На месте ее удостоверения там лежала игральная карта. Изумленная, она достала карту из бумажника.

— Дама червей, — расцвел кудесник Стэн. — Как это вам подходит!

Роза нахмурилась, глядя на карту, а потом пошарила глазами вокруг в поисках своего удостоверения.

— Итак, теперь у вас есть моя дама, но нет документа. Леди без имени и класса. Как вам такое? Немного боязно, пожалуй? — Кудесник Стэн барабанил свою речь, отточенную многократными повторениями, без запинки. В его голосе зазвучали притворно зловещие нотки: — И что же такая милая леди будет теперь делать без документов? Страшно вам?

— А должно быть страшно?

— Дайте подумать. — Он наморщил лоб, а потом ловко выбросил руку вперед и вытащил что-то из кармана пиджака Оливера. — Так вот оно где! Я мог бы и догадаться. Он хранит вас у самого сердца!

Оливер улыбнулся, положил на стол союзную марку и подвинул ее к Стэну. Взяв деньги, фокусник с поклоном удалился.

— Как, черт возьми, ему это удалось? — спросила Роза, забирая у Оливера удостоверение и пряча его в бумажник.

— Ловкость рук. Он умеет манипулировать вниманием. Если людей отвлечь, можно делать с ними что угодно.

— Но я ведь все время смотрела на него.

— Ты видела, как он целует тебе руку, прямо над твоим бумажником, а потом — как он говорит со мной. Ты отвлеклась на его кривляния и не замечала, что происходит у тебя под носом. Когда люди концентрируются на чем-то одном, это поглощает их целиком. Они видят только то, чего ждут. В точности как с коронацией.

— А? Как это?

— Вся эта праздничная суета и флаги. Кареты и короны. Телевидение. Это просто отвлекающие приемы.

— Отвлекающие от чего?

— От того, что действительно важно.

На мгновение ей показалось, что последует продолжение, но он лишь улыбнулся и сменил тему.

— Вот здесь я и провожу время, когда хочу отвлечься от всего. А ты чем занимаешься?

— По вечерам? — Роза на секунду замешкалась. Джин, выпитый на пустой желудок, начал действовать. Ужас вчерашней ночи и встреча с Кальтен-бруннером расшатали баррикады ее осторожности. Она сделала еще глоток для бодрости и ответила: — Я пишу.

— Берешь работу на дом? Мне следовало бы догадаться.

— Нет. Не работу. Пишу для себя. Как раз собиралась этим заняться, когда появился ты.

Начав, Роза уже не могла остановиться. Столь тщательно возведенная по кирпичику стена между мыслями и словами начала рушиться. Ниша превратилась в исповедальню, покрытый пластиком столик — в алтарь, а занавески вокруг — в алтарную завесу.

— Сама не знаю зачем. Пока я не устроилась на эту работу, мне никогда и в голову не приходило писать, а теперь получается само собой, как дышать. Я уже и не знаю, могу ли без этого жить. Все началось, когда мне поручили редактуру. Помощник комиссара сказал тогда, что литература опасна и способна заражать умы, поэтому те, кто с ней работает, должны психологически отгораживаться оттого, что читают. Ему казалось, что у меня получится.

— Он тебя недооценил.

— Мартин… то есть помощник комиссара Кройц… Он так в меня верил. Спросил, люблю ли я читать, а я, конечно, ответила, что ничего не читала с самого детства.

Лицо Оливера затвердело.

— Наверное, он считает тебя глухой и слепой, если ему кажется, что классика не может на тебя повлиять.

— Не знаю. — Она вертела в руках бокал, водя пальцем по краю. — Такое ощущение, что я уже ничего не понимаю. Ты считаешь, что писать… предосудительно? Я знаю, что партия этого не одобряет.

Оливер допил джин, быстро оглянулся и нахмурился.

— Партия ненавидит писательство по той же причине, по которой ненавидит чтение. По их мнению, это предполагает, что человек остается один на один со свободным полетом мысли. И это их пугает.

— Я не совсем понимаю, зачем мне это нужно.

— А зачем вообще люди пишут? Затем, что впереди у нас темнота. Когда мы пишем, мы пытаемся запечатлеть тот краткий клочок жизни, который заполучили. Словно зажигаем звезду во тьме прошлого. — Его глаза пристально смотрели на нее, как если бы они двое тоже были звездами среди бесконечного мрака. — Честно говоря, здорово, что ты пишешь. За последние тринадцать лет ничего заслуживающего прочтения не опубликовали.

— Мое тоже не опубликуют. Это просто короткие рассказы. Никто их никогда не увидит.

— Надеюсь, ты дашь мне почитать. — Оливер наклонился через стол и взял ее руку в свои.

Прикосновение электрическим разрядом пробежало по телу Розы. Раньше они никогда не касались друг друга, и теперь Роза заметила, какая у него крупная сильная ладонь с длинными пальцами, удивительно теплая. Прежде он всегда казался ей совершенно холодным.

— Мартин говорит, что, когда разовьется телевидение, следующие поколения уже не будут ничего читать.

— Вероятно, следует допустить, что иногда, пусть только иногда, герр Мартин Кройц может ошибаться.

Наклонив голову, чтобы скрыть улыбку, она спросила:

— А ты? Мне кажется, я совсем ничего о тебе не знаю.

— Моя мать умерла. А отец живет в Нью-Йорке. Эти слова ее поразили.

— Значит, у тебя двойное гражданство? Ты наполовину американец?

— Да.

— Тогда ты можешь путешествовать. Можешь уехать отсюда, поехать куда угодно!

— Наверное, могу.

— Но ты никуда не ездишь.

— Если я уеду, то обратно уже не вернусь.

— И почему это так важно? — 4 Но она уже сама догадалась, каков будет ответ. Он читался во взгляде обращенных на нее зеленых с блестками пламени глаз и звучал в глубине ее души.

— А ты как думаешь?

Он снова взял ее за руку, сцепив их пальцы, и Роза ощутила, как забурлила внутри нее кровь. Девушку охватило чувство, которое она раньше гнала от себя. Будто вспыхнула искра, которую она всегда старалась гасить.

Роза опустила глаза.

— Я кое о чем не говорила, но тебе нужно знать. — Она перешла на едва слышный шепот: — Меня вчера допрашивали. В УБ С. Продержали всю ночь, а потом отпустили, ничего не предъявив.

Их оживление мгновенно улетучилось.

— А помощник комиссара об этом знает? — глухо спросил Оливер.

— Я… я не уверена. Ему очень некогда. Он занимается организацией большой конференции в Блен-хейме, которая состоится на следующий день после коронации. Но прямо перед тем, как меня арестовали, Мартин сообщил, что его переводят в Париж.

— Тебе сказали, за что тебя забрали?

— Нет. Но допрашивал меня Эрнст Кальтенбрун-нер.

У Оливера округлились глаза, но он промолчал.

— Такое впечатление, что они думали, что я что-то знаю. Но ведь я ничего не знаю! Полная бессмыслица.

— Возможно, ты действительно что-то знаешь. Просто не понимаешь, что именно.

Атмосфера за столиком изменилась. Он крепче сжал ее руку и взволнованно прошептал:

— Здесь не место для таких разговоров. Но нам необходимо поговорить. Нужно кое-что тебе объяснить. Пойдем.

Глава двадцать шестая

В темноте они шли на юг, к реке. В черных водах Темзы, как в зеркале, отражалось сверкающее ожерелье огней на противоположном берегу. Вокруг тихо шептала весенняя ночь. Плавучие дома слегка постукивали друг о друга, поднимаемые приливом. Ниже по реке едва слышно прогудел буксир.

Пройдя через мост, они миновали зеленый павильон такси, где в ожидании пассажиров пили чай водители. Из радиоприемника сочился жестяной хохот. Чуть дальше начинался квартал элегантных особняков из красного кирпича с видом на Батгерси-парк, типичный элитный квартал для холостяков.

Через пахнущий дезинфекцией коридор с кафельным полом и два лестничных пролета Оливер провел ее в свою квартиру и запер дверь. Они оказались в просторной гостиной с выкрашенными в зеленый цвет стенами с трещинами и застарелыми пятнами сырости на штукатурке. В выложенный плиткой камин был втиснут газовый нагреватель. Через открытую дверь в соседнюю комнату виднелся умывальник, а за ним — узкая кровать.

Ветхая мебель и истертые ковры сейчас никого не удивляли, но эта квартира выглядела необычно пустой даже на общем убогом фоне. Голые стены без картин, пустая каминная полка без рамок с открытками и фотографиями. На маленьком кухонном столе стояли одинокий чайник и пустая бутылка из-под молока. Окно обрамляли занавески с пышными хризантемами. На полу лежал выцветший турецкий ковер.

Оливер бросил куртку на стул.

— Так проще. Я каждый день проверяю все сверху донизу. — Он указал на люстру, электрические розетки и выключатель у двери. — Думаю, микрофонов здесь нет, но кто его знает. А это, — Оливер кивнул на стопку бумаг и журналов, по-студенчески сваленных в угол, и письменный стол, тоже заваленный книгами, — мой персональный бунт.

Роза узнала книгу, лежавшую сверху — «Сокровищница Пальгрева», антология поэзии, такая была уотца.

— Вся страна помешалась на порядке, — продолжал Оливер. Упорядочивание книг, упорядочивание женщин. Видимо, даже небольшой беспорядок воспринимается как выход из-под контроля. Как сказал Эйнштейн: «Если беспорядок на столе означает беспорядок в голове, то что же тогда означает пустой стол?» — Он запнулся, увидев ее замешательство. — Ты ведь знаешь, кто такой Эйнштейн, да?

— Нет.

— Он друг моего отца, они познакомились еще в Берлине.

Роза сняла пальто и присела на стул. Несмотря на неухоженность, квартира создавала ощущение защищенности. Впервые за долгое время она почувствовала себя в безопасности.

— Расскажи о своем отце.

Он приложил палец к губам, подошел к приемнику и настроился на программу «Дома». В гостиную ворвались громкие аккорды и взрыв аплодисментов. Конферансье объявил: «Ле-е-еди и джен-н-нтль-мены, прошу тишины…» Передавали эстрадный концерт из старейшего лондонского мюзик-холла, бодрящий праздничный псевдо-викторианский репертуар.

Оливер подошел и уселся напротив Розы.

— Папа родился в Берлине, в Вильмерсдорфе. Его настоящая фамилия Эллерман, но когда он женился на моей матери и поселился здесь, стал Эллисом. В конце тридцатых годов, после того как Вождь пришел к власти, отец решил уехать. Он уже знал, что произошло у него на родине, и считал, что и в Англии будет то же самое, но мать отказалась с ним ехать. Она любила свою страну и сказала, что если родина в беде, то ей нужно остаться и бороться. Отец уехал без нас.

— Ты единственный ребенок?

— Да, мы остались с мамой вдвоем. Тогда я его ненавидел за то, что он ее бросил. В день, когда был провозглашен Союз, и до того, как отключили телефоны, отец пытался до нее дозвониться. Он боялся, что она не останется в стороне и ввяжется в борьбу. Меня он не застал, но в конце концов ему удалось со мной связаться и отправить на поиски матери. Как выяснилось, она погибла на баррикадах.

— Какой ужас, — прошептала Роза.

— Отца уничтожило это известие. Их брак остался в прошлом, но он не мог простить себе, что уехал, хотя раньше ему казалось, что альтернативы нет. Дело в том, что мой отец — еврей. — Помолчав, Оливер спросил: — Тебе известно хоть что-нибудь о судьбе евреев на континенте?

У Розы мелькнуло воспоминание: дневник, который она взяла в руки в библиотеке Протектора в Берлине. Агата Кеттлер, пятнадцать лет.

«Сегодня утром арестовали еще несколько тысяч евреев. Я храню этот дневник в безопасном месте, надеюсь, он переживет меня…»

— Нет. А тебе?

Он подался вперед, ближе к ней, и его лицо никогда еще не казалось ей столь сосредоточенным и напряженным.

— Я слышал кое-что. Слухи о концентрационных лагерях. Сложно понять, что правда, а что нет.

— Твой отец знает больше?

Если и знает, то не в состоянии рассказать.

Мы можем только переписываться, а в письме многого не напишешь. Только то, что не заинтересует цензоров. Я с ним и не говорил нормально после того телефонного звонка, в сороковом году. Он умолял меня при первой возможности приехать в Нью-Йорк. Мне тогда казалось, что отец преувеличивает, что Союз долго не продержится. Как выяснилось, именно на это режим и рассчитывал. Оливер сухо рассмеялся — Знаешь, власти сами не поверили, как легко все произошло. Они ожидали долгого упорного сопротивления, но большинство населения оказалось равнодушным. Людям нравилась идея сильной руки — не все ли равно, куда эта рука их поведет. Граждане больше всего ценят спокойную, упорядоченную жизнь, где каждый знает свое место. Что ж, они это получили. Британцы считали себя не коллаборационистами, а жертвами. Так намного комфортнее. — Он вскочил на ноги, порылся в ящике в поисках сигарет, зажег две и дал одну ей. — Но смерть Сталина все изменила. Скажи, когда ты смотрела кинохронику Би-би-си с похорон Сталина, тебя что-нибудь поразило?

Роза вспомнила простор Красной площади, черных лошадей кортежа, горы цветов и приспущенные флаги. И самое впечатляющее — фигура Вождя на балконе и замечание Хелены: «Еле дышит. Ему самому уже место в гробу».

— Вождь. Он совсем плох.

— Именно. Но никаких комментариев на эту тему не допускается. Как ты думаешь, почему прессе выдали новые инструкции о неких телекамерах дальнего действия, которые якобы будут использоваться во время коронации?

— Я думала, это из-за того, что Лени Рифеншталь отдали все права на документальные съемки. Эксклюзив.

Он коротко рассмеялся:

— На самом деле они просто не хотят, чтобы появились фотографии умирающего Вождя. До начала вторжения.

— Вторжения? — сдавленным голосом переспросила она. — Ты думаешь, Германия собирается напасть на Советский Союз? Они же союзники!

Оливер мерял шагами ковер, жадно затягиваясь сигаретой.

— А зачем, по-твоему, им столько патронов? Немцы уже давно планируют нарушить пакт. Вождь собирался сделать это еще в сорок первом году, но Геринг и Гесс его отговорили. Они считали, что Сталин слишком сильный противник. А русская зима добьет вермахт. Лучше довольствоваться разделом Польши. Но теперь советское руководство ослаблено — идеальный момент, чтобы действовать. Заключительный этап — расширение на восток. Сровнять с землей крупнейшие города, уморить население голодом. Занять все страны вокруг Балтики. Стереть Москву с лица земли и устроить на ее месте гигантское озеро, повернув воды из Волги. Расселить немцев в Крыму и южной Украине.

— Откуда тебе все это известно?

Он, прищурившись, посмотрел на нее, будто прикидывая, сколько еще информации можно выдать.

— Я сказал, что у меня нет прямой связи с отцом, и это правда. Но есть другие каналы. Отец входит в группу, состоящую, главным образом, из беженцев из Германии, которую поддерживают влиятельные силы в американском правительстве. Недавно мне удалось встретиться с их представителем.

— Соня Дилейни… — медленно проговорила Роза.

Он замер.

— Я тебя с ней видела, — объяснила она. — После приема в «Гросвенор Хаусе».

— Ты за мной следила? — В его голосе внезапно зазвучал металл.

— Это получилась случайно. Вы разговаривали. Я еще удивилась…

— Что такой, как я, знаком с американской кинозвездой? — Он сухо усмехнулся. — Раньше ее звали Соня Дмитриева, она родилась в Берлине в семье русских эмигрантов. Они уехали в Америку в начале тридцатых годов, когда Соня была еще девочкой, и поселились в Нью-Йорке, но у ее родителей сохранились связи с Советским Союзом. — Он подошел и, сев рядом с Розой, пристально посмотрел на нее. — Соня уверена, что планируется нападение на Россию. А это означает последствия и для Америки, и для нас, хотя, может быть, не сразу и даже не в ближайшем будущем.

— Какие?

— Здесь растет поддержка американской интервенции.

Роза смутно припомнила голоса по «Радио свободы» и разговор о «проблеме Британии».

— Америка не станет нам помогать. Это безумие! — возразила она.

— Да? А если восстание возглавит член королевской семьи?

— О чем ты говоришь?! — Роза недоверчиво покачала головой. — Король и королева самые преданные сторонники Союза.

— Я не про короля Эдуарда. — Он встал, подошел к окну, поплотнее задернул занавески и снова сел с ней рядом. — Когда создали Союз, королевская семья исчезла, и все думали, что обе принцессы исчезли тоже. В действительности Гиммлер приказал отделить принцессу Елизавету от остальных. Тогда он еще не был уверен, что Союз устоит, и на всякий случай решил сохранить ценную заложницу. К несчастью Гиммлера, его планы провалились. Несколько высокопоставленных немецких офицеров тайком переправили принцессу в Ливерпуль, а оттуда перевезли в Канаду. Она будет во всем этом участвовать.

Роза замерла, пытаясь переварить свалившуюся на нее информацию. Она давно уже забыла и думать о принцессе Елизавете, которую когда-то знали по фотографиям все дети в стране. Мать Розы обожала юных принцесс и повесила на кухне их портрет, где они стояли рядом в пальтишках с бархатными воротниками и туфлях на пуговках, с завязанными под подбородком лентами шляп и корги у ног. Селия и Роза приходились принцессам ровесницами, и мать даже старалась одевать их похоже, как если бы таким образом ее дети могли впитать королевскую элегантность и манеры.

В Союзе ее мать никогда больше не вспоминала о принцессах. И все же сама мысль, что принцесса Елизавета жива, находится в Канаде и даже, возможно, вернется в Англию — это казалось уже слишком.

— Если она до сих пор жива, почему никто об этом не знает?

— По той же причине, по которой мы ничего не знаем о жизни за пределами страны. С той разницей, что Елизавета скрывается. Очень большой риск. Отношения между Германией и Америкой слишком хрупкие. Боже упаси, чтобы принцесса стала разменной монетой в какой-нибудь сделке. Нет, она будет пребывать в тени, пока не придет время.

— Время для чего?

— Для восстания.

— Этого никогда не произойдет!

— Возможно, ты и права. Но нас это не останавливает. Много лет существует подпольная сеть, группы скрываются в глухих уголках страны, в подвалах и бункерах. Это непросто. Им нужны еда, продуктовые карточки, удостоверения, деньги. Не говоря уже о винтовках, гранатах, коктейлях Молотова и системе связи. Кого среди них только нет: молодые ребята, уклоняющиеся от сверхсрочной трудовой повинности, евреи, бывшие солдаты. Их тысячи.

Они. Это местоимение пробуждало тихий потаенный огонек в душе каждого гражданина Союза. Слово, разжигавшее слабое пламя надежды. От этого слова захватывало дух.

Они.

— Ил и, точнее, нас, — поправился Оливер и тихо усмехнулся. — Меня тошнит от этой коронации, но она как нельзя кстати. Помнишь науку отвлечения? Режим применяет ее постоянно. А сейчас мы собираемся сами воспользоваться ей, пока внимание партии сосредоточено на другом.

Потрясенная, Роза прошептала:

— Когда?

— Это уже началось. У нас есть кодовая фраза, которая будет напечатана в газетах. Призыв к оружию. Код очень простой, мы взяли название шпионского детектива. Такого фильма на самом деле не существует, но мы сумели разместить его в газетной статье о фильмах.

Он еще не успел договорить, а Роза уже догадалась. Это было головокружительное ощущение дежавю:

— Начало всегда сегодня.

Оливер отпрянул, как от удара.

— Я видела ту статью в «Народном обозревателе», — быстро проговорила Роза. — Там был список фильмов, где играла Соня Дилейни. Это ведь одно из названий? Шпионский детектив? Я зацепилась за него взглядом. Потом, в библиотеке, опять наткнулась на эту фразу, но не могла припомнить, где видела ее раньше. Но, Оливер… — У нее перехватило дыхание, в голове замелькали догадки. — Я записала ее на клочке бумаги. Потому что фраза мне понравилась, и я побоялась ее забыть. Полиция нашла этот обрывок у меня в сумке.

Он беззаботно пожал плечами:

— Откуда им знать, что это значит.

— Вряд ли они догадались. Дело в другом… — Она замялась в сомнении, вспоминая блеск в змеиных глазах Кальтенбруннера. — Я думала, что их заинтересовали слова. Но они спросили меня и про бумагу.

— А при чем здесь бумага?

— Я была в конторе, и мне нужно было срочно на чем-то записать, и я схватила кусок бумаги. Такая тонкая бумага, как папиросная. Они спросили, где я ее взяла.

— И что ты ответила?

— Я сказала, что взяла ее с твоего стола.

Оливер молчал с непроницаемым выражением лица. Вдруг он резким движением сбросил подтяжки, расстегнул рубашку и стащил ее с себя. По его загорелой груди змеились длинные багровые шрамы, уходя на спину. Он взял ее руку и осторожно приложил к своей коже.

— Тебя не смущает?

Роза нежно провела пальцами по шрамам.

— Откуда они у тебя?

— Тысяча девятьсот сороковой.

— Я не знала, что ты воевал. Ты же был студентом.

— Учеба получилась довольно разнообразной.

— Так ты был в Сопротивлении?

— Это случилось еще раньше. Я прослужил год в так называемом Исследовательском отделе военной разведки. Подразделение старого Военного министерства, сформированное для поддержки вооруженного сопротивления в оккупированной Европе. Занимались всяческой подрывной деятельностью и секретными операциями. Я пару раз съездил в Польшу в тридцать девятом. Шрамы остались на память — когда пускаешь под откос поезд, надо быть попроворнее. В результате раны спасли мне жизнь, потому что из-за них я не смог участвовать в Сопротивлении. Пришлось вернуться к учебникам, иначе меня, наверное, не было бы в живых. И мы никогда бы не встретились. — Он прижал ее пальцы к своим губам и поцеловал.

— Почему ты так долго ждал? — тихонько спросила она.

— Мне казалось, что тебя интересует только помощник комиссара.

— Мог бы и намекнуть. Я ни о чем не подозревала.

— А я-то думал, что ты коротаешь дни за чтением романтической литературы.

— Почему ты решил, что мне можно доверять?

— Я сомневался. Тем более, что ты подруга важного человека.

— Бывшая.

— На самом деле, я открылся тебе, потому что это испытание веры. Режим хочет полностью уничтожить доверие. Если разрушить доверие между мужчинами и женщинами, даже между родителями и детьми, то доверять будет некому, остается только государство. Поэтому надо доверять друг другу. Это делает нас людьми. Нормальное общество не может существовать без взаимного доверия.

Роза секунду помедлила, а потом притянула Оливера к себе и поцеловала.

Всю свою жизнь она подавляла в себе желания. В отношениях с Мартином иначе не получалось. Но сейчас чувства проснулись, и ее накрыло волной лихорадочного возбуждения. Роза и не подозревала, что это так легко и естественно — желать другого и быть желанной в ответ.

Он прижал девушку к себе. Его руки скользнули по ее плечам, спине, талии. Она чувствовала напряжение его тела, его губы на своих губах, его тяжесть. Как мало она обращала на него внимания. До этого вечера она даже не смогла бы сказать, какого цвета у него глаза, а теперь Оливер казался знакомым до последнего дюйма.

Даже эстрадный оркестр по радио вторил их чувствам:

Когда он, задыхаясь от страсти, сорвал с нее блузку, нитка ожерелья порвалась, и жемчужины застучали, раскатываясь по полу.

— Неважно, — прошептала Роза с закрытыми глазами.

Глава двадцать седьмая

Роза проснулась первой, еще купаясь в теплых отсветах их близости. Раньше она не представляла себе ничего подобного. В прочитанных книгах ей никогда не встречались описания того наслаждения, что переполняло ее от его прикосновений, или того, как физическая близость становится не просто соединением плоти, но и касанием душ. В полусне она заново блаженно переживала каждую секунду. Удивительно, как одно слово может означать такое разнообразие чувств и насколько разными те могут быть, в зависимости от партнера.

Роза придвинулась ближе к Оливеру и нежно поцеловала его в висок. Почти незнакомый человек, но, лежа с ним рядом, вдыхая солоноватый запах его тела, чувствуя сонную тяжесть его руки, она умирала от нежности. Ей захотелось запечатлеть в памяти все подробности этого момента: его тихо вздымающуюся грудь, загорелую, словно в лучах закатного солнца, и просачивающийся сквозь занавески свет, от которого оранжевые хризантемы пылали ярким пламенем.

Видимо почувствовав ее взгляд, он проснулся и приложил палец к губам, а потом вскочил и включил радио. Вернувшись к ней, прижал к себе и прошептал на ухо:

— Одевайся. Пора уходить.

Затем быстро натянул серые брюки, застегнул пуговицы белой рубашки, завязал галстук и потянулся за очками.

— Мы должны выглядеть совершенно обычно. Нам нельзя выделяться из толпы.

Еще не до конца проснувшись, она приподнялась на локте:

— Что? Почему?

— Бумажка, которую ты взяла с моего стола, — авиапочтовая. Для писем за границу.

— Это законом не запрещено.

— Да, но вызывает повышенное внимание. Вся международная переписка проходит цензуру, и я слишком осторожен, чтобы писать что-то подозрительное, но письмо авиапочтой? Это возьмут на заметку, а учитывая, что они и так у меня на хвосте, — с особой тщательностью. Такого они не упустят.

— Что значит «они и так у меня на хвосте»?

— Я уже довольно давно заметил. Они наверняка готовят на меня дело: собирают все, что я говорю и что делаю, чтобы арестовать.

— Если ты это понял, почему не сказал мне сразу?

Он подошел к окну и приоткрыл занавески, а потом подсел к ней на кровать и, прижав к себе, поцеловал.

— Мне хотелось, чтобы у нас была эта ночь. Потому что это наконец случилось, потому что я так долго этого ждал. И, пойди что не так, я проклинал бы себя за то, что не провел ее с тобой… — Он снова встал, достал из платяного шкафа старый армейский вещмешок и стал запихивать в него смену одежды. — Даже не сомневайся, за нами будут следить. Мы должны выглядеть так, будто идем на работу, как обычно, а не так, будто собираемся бежать.

У Розы голова шла кругом. Будь она сейчас дома, стояла бы на кухне и варила в маленькой кастрюльке овсянку на воде, добавляя по вкусу соль и лениво помешивая. Потом быстренько съела бы кашу, запила чашкой чая, оделась и быстрым шагом, так как всегда опаздывала на несколько минут, пошла бы на автобусную остановку, чтобы успеть в контору к восьми тридцати.

Вместо этого она находилась в пустой комнате Оливера Эллиса, который, собирая вещмешок, говорил о побеге.

— Куда мы направимся? — спросила Роза.

— Объясню позже. Но ты должна понимать… — Он на секунду замолчал и нахмурился. — Обратной дороги нет.

Прекрасные фигуры Просперо и Ариэля, вытесанные из серого известняка, много лет украшали фронтон штаб-квартиры Би-би-си. Триумф модернистской скульптуры: бородатый шекспировский волшебник в ниспадающих одеждах и обнаженный ребенок-дух как вечный символ магической силы радиоволн, исходящих из этого здания.

Этот образчик вырожденческого искусства давно уничтожили.

После того как здание Би-би-си отдали под Центр документации Розенберга, на фронтоне появилась новая скульптура: лев в тени несоразмерно огромного орла с когтистыми лапами и расправленными крыльями — официальный символ Союза. Однако то ли скульптор оказался недостаточно талантлив, то ли наоборот, но лев получился явно запуганным.

— Просто иди за мной и ничего не говори, — бросил Оливер. — Я постоянно бываю здесь последние три месяца. У них нет никаких причин для подозрений.

По дороге до Портленд-плейс они почти не разговаривали. Розе приходилось постоянно ускорять шаг, чтобы поспевать за Оливером. Над ними в небе клубились белые облака, обещая прекрасную погоду В этот утренний час под гул автобусов и трамваев и лязг открываемых металлических штор на витринах магазинов город постепенно просыпался. Мужчины с деловым видом шагали в свои конторы, свернув зонтики; цокали каблучками леди; возвращались с ночной смены греты, мечтая несколько часов поспать. У мясных и бакалейных лавок выстраивались очереди — по пятницам, перед выходными, они всегда были длиннее, а уж тем более перед предстоящими торжествами.

Оливер оказался прав — затянутый в форму охранник лишь кивнул, взглянув на их министерские пропуска. Они вошли в здание и спустились в подвальный этаж.

Коридор петлял, напоминая минойский лабиринт, но только здесь путеводной нитью служили нанесенные белой краской на стены стрелки с таинственными подписями: «Архив Бюро РАМ», «Номера D1-19», «Архив секретариата Министерства иностранных дел».

Из грязновато-бежевой норы коридора открывались двери в архивы со стальными стеллажами, от пола до потолка забитыми коробками и папками. В каждом помещении стояли один или два письменных стола, за которыми, склонившись над бумагами, работали люди; другие сотрудники стояли у стеллажей, роясь в стопках документов. В углах копилась пыль. В отличие от библиотек, приятно пахнущих восковой мастикой и старыми зачитанными книгами, здесь стоял резкий клинический дух, дух препарирования и классификации, сдобренный металлическим привкусом масла от пишущих машинок и чернильных печатей.

Теперь это их естественная среда обитания, подумалось Розе. Центры документов, архивы, библиотеки: кропотливая работа по переписыванию прошлого.

— Возможно, ты не знаешь, но недавно сюда на хранение привезли большую партию документов из Берлина, — тихо сообщил Оливер.

— Да, помню, Мартин жаловался. Он сказал, что в Лондон решили перевезти половину архива Министерства иностранных дел, но не выделили никаких площадей. Ему пришлось искать место, где разместить сотни коробок с документами.

— Меня привлекли на помощь. Чудовищно муторное занятие: сортировать папки в хронологическом порядке. Как ни странно, обнаружилось и кое-что совсем недавнее.

Он неожиданно свернул, подошел к какой-то двери, открыл ее, осмотрел помещение и поманил Розу следовать за ним. В комнате не было ни единой живой души.

— Повезло, — сказал Оливер, прикрыв дверь изнутри. — Здесь находится документация за тридцать седьмой год: микрофильмы, архивные дела Министерства иностранных дел и документы — от исторических до совершенно тривиальных. Не поверишь, но мне даже попадались список приглашенных на вечеринку фрау фон Риббентроп и счета ее портного.

Помещение походило на мрачную пещеру, освещенную единственной тусклой лампочкой. Оливер подошел к стеллажу и принялся вытаскивать из стопки папки, просматривая их одну за другой.

— Остается только найти… — Его пальцы проворно бегали по полкам, выдергивая папки и задвигая их обратно. Он быстро просматривал шифры, наклеенные на корешки, и закапывался все глубже в туннель документов, как золотоискатель в поисках самородка. — Вот, глянь, немецко-российские договоры от двадцать третьего августа тридцать девятого года и второй — от двадцать восьмого сентября того же года, протоколы пакта Молотова — Риббентропа. — Он показал их с гордостью историка, с таким же восторгом, как если бы это были украшения бронзового века, извлеченные из вонючей грязи, или потерянные четки Каролингов[32]. — Но мы ищем другое. — Он убрал документы на место.

— Так что же мы здесь ищем?

— Бергхофскую конвенцию.

Раздавшиеся из коридора голоса заставили обоих замереть. Потом издалека донесся командный окрик: «Котт!», очевидно адресованный замешкавшейся женщине. Когда все стихло, Оливер продолжил:

— В тридцать седьмом году король и королева встретились с Вождем в его резиденции в Альпах. У них был медовый месяц, но это не помешало им строить планы на будущее, на случай если все сложится так, как они надеялись. А именно: возникнет союз между Англией и Германией. Тогда они впервые обговорили варианты, как это может выглядеть, и заключили соглашение, которое называют Бергхофской конвенцией, но, насколько известно, на бумаге его не существует. Оно оставалось устным, и договоренности держались в строгой тайне. Даже королеве не разрешили присутствовать при переговорах, поэтому до сего дня никто не знал, о чем именно они договорились… — Оливер взял документ и с торжествующим видом поднял его. — Вот оно! — Он взмахнул потрепанными листками стандартного формата с косым красным штампом Streng Geheim — «Совершенно секретно». Буквы на листках расплылись и местами выцвели. Документ походил скорее на записки секретаря, чем на официальный протокол встречи на высшем уровне.

— Ты же сказал, что ничего не записывали.

— Ничего и не записывали. Такого рода документ в тридцать седьмом году, когда на престоле был брат короля, стал бы бомбой. Можешь себе представить? Выйди такой документ наружу, он стал бы доказательством измены. Переговоры с главой иностранного государства о перспективах свержения короля? По чистой случайности, когда я работал с этими бумагами, мне попались записки одного из переводчиков. Так принято: переводчики всегда делают записи при устных переговорах, чтобы можно было восстановить, о чем договорились, хотя это и не официальный документ. Подозреваю, эти бумаги должны были навсегда остаться похороненными в архиве.

Роза заглянула через его плечо. Насколько она могла видеть в тусклом свете, документ напечатали на личной пишущей машинке по сделанным наскоро заметкам. Текст состоял из разрозненных фраз, видимо, переводчик добросовестно фиксировал все нюансы разговора между двумя мужчинами.

«22 октября 1937 года».

Записки начинались с обмена любезностями по поводу визита. Вождь выражал надежду, что, несмотря на существующие препятствия, король исполнит свое предначертание. Затем начинались грандиозные планы на будущее.

«Врамках Союза Великобритания станет братской страной. Народы наших стран установят особые отношения, основанные на древнем братстве германских народов. Британский парламент будет участвовать в принятии некоторых законов, но в целом территория, в интересах всеобщего блага, будет управляться в режиме протектората».

Эта идея потребовала уточнения…

«Король настаивает, что Британия не будет покоренной страной и от нее не потребуют подчиниться завоевателю».

Роза профессионально просматривала документ, от мелочных деталей:

«Дорожные знаки на немецком и английском языках…»

«Введение правостороннего дорожного движения в Британии…»

до повседневности:

«Обучение в британских школах будет вестись на немецком языке…»

В середине документа ее взгляд упал на пункт о правах граждан.

«Евреям и неарийцам будет разрешено жить в обществе (при условии очевидных ограничений)…»

— Ведь мы уже и так все это знаем? Здесь нет ничего нового. Я пока не понимаю…

— Посмотри сюда. — Оливер указал на пункт ближе к концу документа.

«Условия Бергхофской конвенции останутся в силе до коронации короля, после чего будет подписано новое соглашение».

— Ну и что?

— Ты говорила, что Мартин Кройц занимается организацией конференции сразу после коронации.

— В Бленхейме. Он отвечает за программу. Сказал, что это самая важная конференция за много лет.

— Если я прав, то главные лица собираются в Бленхейме, чтобы определить будущее Британии. Если бы только заполучить программу, тогда мы узнали бы, что именно уготовано нашим согражданам. И, думаю, для Сопротивления это тоже очень важно. — Замолчав, он снял очки и потер рукой глаза, а потом покачал головой. — Больше всего бесит, что я не вижу никакой возможности попасть в кабинет Кройца. Даже с твоей помощью. Нужно пробраться мимо его секретаря, Коля, а этот парень никого не пропустит.

Роза пристально смотрела на Оливера.

— Бригаденфюрер СС Шелленберг предупреждал Мартина, что контора — самое ненадежное место. Мартин говорит, что Шелленберг держит свои по-настоящему важные документы в камере хранения на вокзале Лертер.

— Да брось ты! Неужели у помощника комиссара Кройца тоже есть ячейка в камере хранения на вокзале?! — недоверчиво воскликнул Оливер.

— Нет. Конечно нет. Он держит самые важные документы у себя в квартире.

Оливер шумно втянул в себя воздух и, засунув записки переводчика обратно в папку, схватил Розу за руку и потянул за собой.

— Куда мы? — спросила она.

— В квартиру твоего друга. Насколько я понимаю, у тебя есть ключ.

— Туда нельзя! Что, если он дома?

— Его там нет.

— Это безумный риск! Почему ты так уверен?

— Потому что я последние три года наблюдал, как помощник комиссара СС Кройц приходит на работу каждый день ровно в восемь часов утра. А этот его жирный секретарь точно по часам подносит ему на серебряном подносе чашку настоящего кофе с сахаром и молоком. Ни за что на свете не застанешь его дома в десять часов утра.

— Но в доме есть консьерж.

— Он тебя знает?

— Он иногда видел меня вместе с Мартином.

— Тогда скажи ему, что мы из министерства. Пришли забрать кое-какие бумаги по поручению помощника комиссара Кройца.

— А что мы на самом деле сделаем?

— Именно это.

Долфин-сквер, огромный модернистский квартал роскошных квартир в Пимлико с видом на Темзу, полюбился даже самому архитектору Вождя, Альберту Шпееру, который приобрел здесь квартиру, в которой иногда останавливался. Жильцы могли пользоваться бассейном, теннисным кортом, площадкой для крокета, баром, спортзалом и магазинами. А кроме того — услугами мистера Перси Кавано, обитавшего уже лет пятнадцать в стеклянной будке при входе в Гренвилл-хаус и гордившегося тем, что помнит назубок имена всех без исключения жильцов, не говоря уже об их женах и меняющихся любовницах, которых всех знал в лицо. Как метрдотель помпезного ресторана, он был ходячим каталогом конфиденциальной информации, а о его умении хранить тайны ходили легенды.

При виде знакомой гели он разулыбался, обнажив почерневшие от табака зубы, и принял елейное выражение.

— К сожалению, герра Кройца нет дома, мисс Рэнсом. — Его любопытный взгляд скользнул в сторону Оливера.

— Да, я знаю, мистер Кавано. Он послал меня и моего коллегу забрать кое-какие бумаги.

— Это крайне необычно.

— Извините. Сейчас все очень заняты, как вы можете себе представить.

Перси Кавано ничего себе не представлял, во-первых, за это ему не платили, а во-вторых, при его работе человек с буйным воображением просто сошел бы с ума.

— Ключи у меня есть.

— Вообще-то… — Перси Кавано замялся.

Вообще-то правилами не разрешалось впускать никого (даже с ключами), кроме жильцов, а жильцам не разрешалось никому отдавать ключи, даже на время. Однако консьерж знал, что в характере Мартина Кройца есть не только приятные стороны. Помощник комиссара СС обычно вел себя вполне дружелюбно и давал щедрые чаевые на Рождество, но в гневе ему лучше не попадаться. Сам Перси уже приближался к пенсионному возрасту. Боже упаси, если чрезмерно строгое соблюдение правил лишит его заслуженной пенсии и поездок к морю. Кройц мог быть беспощадным с подчиненными, а из-за приближающейся коронации многими правилами пренебрегали. Как знать, могли даже появиться новые распоряжения, о которых Ковано еще не знал.

— Дело совершенно неотложное, — добавила Роза. — Личное дело протектора. Можете проверить наши министерские пропуска, если хотите.

Она достала пропуск, а Оливер вытащил из верхнего кармана свой.

Кавано изучил пропуска, глядя то на фото Оливера, то на его лицо и обратно, потом поправил лацканы своего плохо скроенного пиджака с позолоченной булавкой Союза.

— Мне нужно пойти с вами?

— Конечно нет. Мы совсем ненадолго.

И они с Оливером поспешили вверх по покрытой ковром лестнице.

Как и во всем в его жизни, разве что за исключением сердечных дел, в квартире Мартина царил педантичный порядок. Роза много раз видела, как он работает за письменным столом, а потом аккуратно убирает письма и документы в нижний ящик, запирает его на замок и прячет ключ под бронзовую статуэтку орла, примостившуюся точно по центру каминной полки между медалями СС и фотографиями жены и детей.

Роза достала ключ, и Оливер быстро подошел к столу и начал рыться в бумагах, а она огляделась вокруг.

Такая знакомая квартира… Сколько ночей она провела в этой кровати с изголовьем из персикового шелка, сколько раз смотрела на Темзу из этого окна? Заваривала чай в маленькой кухне, нежилась в розовой эмалированной ванне? Сидела с поджатыми под себя ногами на софе, дожидаясь, пока Мартин закончит какие-то министерские дела, чтобы пойти ужинать вместе. Эти стены видели все ее настроения и эмоции — от первой влюбленности до разочарования и нарастающего неудовлетворения.

Теперь же, помимо пары чулок «Аристок» в ящике, намека на запах духов «Герлен» в ванной комнате и, возможно, микроскопического волоска на расческе, от нее не осталось никаких следов. Словно она никогда здесь не бывала.

— Кажется, нашел. Смотри. — Оливер внимательно изучал машинописный текст, напечатанный на официальной государственной пишущей машинке на министерском бланке из дорогой плотной бумаги с руническим символом СС.

— Что тебе бросается в глаза в этом списке?

Она внимательно вгляделась:

— В нем нет короля.

— Точно.

— Почему же?

— Дело в том, что именно они собираются обсуждать. — Он указал на текст ниже.

— Никто не стал бы собирать всех высших чинов партии, если они не собираются обсуждать что-то крайне важное. Подозреваю, «приведение в соответствие» означает, что все серьезно. Все законы, действующие на континенте, начнут действовать здесь. Вся защита неарийцев и прочих заканчивается.

— Но мы же не знаем, какие законы на континенте.

— Правда. Но из записок Бергхофской конвенции мы знаем, что королю Эдуарду дали некоторые послабления относительно порядков в протекторате. В общем, ему кинули кость. Удовлетворили прихоть. У людей есть некая слабость в отношении коронованных особ, наверное, и Вождь подвержен обаянию монархии, как все люди. В любом случае с самого начала конвенция подразумевалась как нечто временное, как и указано в протоколах к ней. Они собирались ее заменить сразу после коронации.

— Заменить чем?

— Тем, что уже есть в других странах.

Она не знала — они оба не знали, — что за порядки в других странах, но Роза почувствовала дрожь, как перед дверью стоматологического кабинета — за этой дверью явно скрывается нечто ужасное, и узнавать, что именно, совсем не хочется.

— Думаю, они начнут с евреев, — сказал Оливер. — Протектор ярый антисемит. Наверное, только гомеопатия его и сдерживает.

— Откуда ты знаешь?

— Все написано в его книге, его взгляды изложены яснее некуда, достаточно туда заглянуть.

Оливер сложил бумагу и убрал ее в свой вещмешок.

— Что ты делаешь?!

— Забираю документ с собой.

— Нельзя этого делать! Мартин все сразу поймет. Он заметит пропажу.

Оливер взял ее лицо в ладони.

— А по-твоему, ему еще не все известно?

Что знает Мартин? Его предложение руки и сердца и отказ Розы — все это сейчас казалось таким далеким, но он наверняка переживал обиду и ничего не знал ни об аресте, ни о том, что она так и не вернулась в свою квартиру прошлой ночью. И все же, он весь год был так настойчив в своих ухаживаниях и так уверен, что у них впереди совместная жизнь. Наверняка он попытается ее разыскать.

Действуя импульсивно, Роза подошла к кровати. Во всех съемных квартирах в прикроватных тумбочках полагалось иметь книгу протектора, как Библию при старом режиме. Подразумевалось, что одинокие жильцы найдут в ней утешение и вдохновение в ночные часы. В этой книге, под красной сафьяновой обложкой, между листами с золотым обрезом Мартин хранил фотографию, которую выпросил у Розы в начале знакомства. «Вряд ли сюда кто заглянет!» — пошутил он тогда.

Она перевернула книгу и потрясла, но оттуда ничего не выпало. Как и все призраки прошлой жизни, некогда драгоценное фото растворилось в небытие.

Окинув квартиру прощальным взглядом, Роза закрыла за собой дверь.

Снаружи, на противоположной стороне улицы, в черном «опеле» сидели двое мужчин. Они слегка оживились, когда Роза и Оливер вышли из здания, не особенно стараясь скрываться.

— Это слежка, да? — спросила Роза.

— На нас вышли быстрее, чем я думал. Этот консьерж оказался на удивление сообразительным. Наверное, он позвонил куда следует, как только мы вошли. Появятся и другие. Скорее всего, еще двое ждут впереди. Нам очень везет.

— Везет?

— Если бы послали полицию, мы бы уже сидели в камере. А так они хотят посмотреть, куда мы пойдем. Постараемся от них оторваться.

Роза заставила себя идти спокойным шагом, глядя на тротуар перед собой, притворяясь, будто идет, как обычно, в контору, а не бежит в неизвестность от всех, кого знала. Обратной дороги нет, понимала она. Рокот автомобильного двигателя вернул ее к реальности, когда она немного отвлеклась, представляя, что сегодня обычный день. «Опель» у них за спиной медленно тронулся с места.

— Неважно, что мы их заметили. Все строго по методичке УБС. Два и два. Они меняются местами, так что двое всегда впереди, а двое сзади. Скорее всего, вторая пара передвигается пешком. Полевые агенты. Передовой отряд и резерв. Они общаются между собой — подают знаки шляпами или держат по-разному газеты — целый лексикон условных сигналов. Нужно их найти, но, если избавимся от парочки в машине, наши шансы возрастут.

Роза нервно разглядывала прохожих. Гели в пальто из шотландки с меховыми воротниками, две магды с дешевыми сумочками, клара, волочащая за собой сопротивляющихся близнецов в школьной форме и с полуспущенными гольфами. Вот парочка: мужчина с редеющими волосами и резкими чертами лица и прильнувшая к нему девушка — лени, судя по аккуратному серому костюму из ткани в елочку. Они так тесно прижимались друг к другу, что Роза сразу решила — они не муж и жена, а любовники. Возможно, они тоже провели волшебную ночь вместе и наслаждаются последними минутами физической близости, перед тем как расстаться на весь рабочий день. Ей на мгновенье захотелось стать этой девушкой с поднятым к любовнику смеющимся лицом и не заботиться ни о чем, кроме того, куда пойти в выходные.

Перед серо-розовым мостом Альберта движение замедлилось. На большинстве лондонских мостов стояли посты охраны, которые проверяли машины. Год назад под Хаммерсмитский мост заложили бомбу, которая взорвалась, когда по мосту проходили войска. Новость попала на последние страницы газет, под кратким заголовком «Бесчинства террористов», но о жертвах, десятках погибших солдат, как и о раненых, ничего не сообщалось. Мост на несколько месяцев закрыли, а обломки перевернутого армейского грузовика до сих пор валялись на берегу реки.

«Опель» прибавил скорость, снуя между машинами и оставаясь в паре десятков футов за ними.

— Где же остальные? — тихо пробормотал Оливер. — Смотри внимательно.

Роза судорожно рассматривала пешеходов, вглядываясь в лица, стараясь понять, наблюдают они за ними или нет. Мимо шли совершенно обычные люди: мужчины в костюмах или форме, безликие фигуры в шляпах и макинтошах, женщины всех возрастов и каст.

— Я никого не вижу. Или, точнее, это может быть кто угодно.

— Обращай внимание на тех, кто ничего не делает. Читает газету на скамейке, разглядывает витрины. Безделье сложнее всего изобразить.

По всей длине набережной стояли автобусы, и все новые и новые группки туристов выбирались из них, нагруженные складными стульями, свернутыми пледами, рюкзаками и корзинами, откуда торчали сэндвичи и термосы. Судя по акцентам, люди прибывали со всей страны: говоры центральных графств, Севера и Запада мешались в воздухе, полные возбуждения в предвкушении воскресенья.

Оливер шел рядом быстрым шагом, стараясь выглядеть спокойным. Он напряженно всматривался вперед, иногда поглядывая в боковые зеркала проезжающих машин.

Неожиданно им повезло. За ними, перекрыв движение, остановился грузовик с солдатами. Солдаты выпрыгнули из кузова, открыли задний борт и начали выгружать на тротуар металлические ограждения. Движущиеся на юг машины остановились, и, быстро оглянувшись, беглецы увидели, что «опель» застрял вместе с остальными.

— Меняем курс. Быстрее! — Перебежав через дорогу, Оли вер направился в сторону более узких улиц, идущих от реки.

Пока они шли мимо витрин, Роза заметила, что он поглядывает в зеркальные окна, проверяя, нет ли слежки.

— У меня идея. — Она нетерпеливо подергала его за рукав. — Мы можем пойти в дом моих родителей. Там никого нет, мать сейчас у Селии.

— Думаешь, они этого не знают? Они будут ждать нас и там.

Ее горло сжалось.

— Может быть, к моей сестре?..

— К твоей сестре тоже придут.

Роза с ужасом представила себе, как полиция врывается в тихий дом Селии на Клэпем-стрит. Джеффри в дверях переходит от угроз к отговоркам, ее сестра прячется за его спиной, мать плачет и заламывает руки.

— Куда же нам тогда идти?

— Боюсь, что на ближайшую железнодорожную станцию.

— А это разумно?

При повсеместном присутствии соглядатаев в Союзе, и станции, и все остальные места, подходящие для встреч, прямо кишели ими. К тем, которые уже на хвосте у Розы и Оливера, добавятся новые из числа железнодорожных.

— У нас нет выбора.

На голове бронзовой статуи Клары на площади перед вокзалом Виктория сидел голубь. Птицы не делали различия между монументами режима и оловяннолицыми государственными мужами, столетия назад населявшими Лондон. В конечном счете не все ли равно, на ком расположиться, разве что спокойно посидеть на Кларе долго не получалось. В Союзе среди женщин распространилось поверье, что мать Вождя обладает сверхъестественной силой, способствующей чадородию, и ее статуя стала местом неофициального поклонения. Жаждущих отдыха голубей постоянно беспокоили паломницы, прикасающиеся к простертой руке Клары в надежде на удачу.

— Здесь удобное место для ожидания, — сказал Оливер. — Я пойду возьму билеты.

Он ушел, а Роза встала под сенью бронзовых материнских рук Клары, отвернувшись от снующих людей. Вокзальная толпа сегодня была гуще обычного из-за туристов с их холщовыми рюкзаками, чемоданами и надетыми в честь коронации шляпами. Площадь пересекали сотни пассажиров, протискиваясь между рабочими, устанавливающими дополнительные громкоговорители на фонарных столбах, лесах и щитах с расписаниями, чтобы весь день транслировать программу Британской радиовещательной корпорации.

Статуя Клары обладала нешуточной притягательностью. Для некоторых женщин это превратилось в автоматический ритуал — они касались ее отполированной руки, проходя мимо, как в былые времена прохожие касались статуи Девы Марии. Другие подходили торопливо, словно стесняясь объявить о своих сокровенных желаниях миру. Роза была не единственной, кто задержался здесь испросить помощи у матери Вождя. По другую сторону статуи стояла девушка с сосредоточенным в молитве лицом, сложив руки поверх голубовато-серого костюма.

Роза уже видела этот костюм сегодня.

Времени предупредить Оливера не оставалось. Резко повернувшись, она позволила толпе увлечь ее за собой и пошла не глядя, поворачивая то налево, то направо, заходя за газетные киоски и будки чистильщиков обуви, пока перед ней не мелькнула выцветшая бело-золотая витрина кафе «Союз». Эти кафе когда-то носили название «Лайонс-Корнер-Хаус», пока их не освободили от владельцев-евреев и не переименовали, но официантки по-прежнему носили старую фирменную черно-белую форму, придуманную для официанток «Лайонс». Официанток здесь подбирали с учетом внешности и манер, что повышало их шансы выйти замуж по сравнению с остальными гретами, поэтому в желающих работать никогда не было недостатка, а благодаря приветливости девушек в этих кафе всегда хотелось задержаться. Если не обращать внимания на убогое меню и отвратный кофе, вполне можно было вообразить, что переносишься в другое время, хотя и особые директивы Союза не запрещали подобные игры воображения.

Скользнув внутрь, Роза уселась за один из престижных столиков, зарезервированных для мужчин и женщин класса I. Отсюда открывался прекрасный вид на площадь перед вокзалом, в отличие от столиков для низших каст, теснившихся в глубине зала. Она не смогла придумать ничего лучшего: отсюда она могла высматривать в толпе Оливера, скрываясь от слежки.

В углу бара стоял телевизор. Шла музыкальная программа, специально составленная для коронации: Вагнер, Штраус и Бетховен, дирижировал Герберт фон Караян. Музыка не слишком годилась в качестве фона для утреннего кофе и, как обычно в общественных местах, звучала слишком громко. В Союзе все привыкли к постоянному шумовому фону, режим как будто старался заглушить все человеческие мысли, и громкоговорители на улицах и в кафе, закончив трансляцию речей и указов, тут же переключались на музыку, обычно оркестровую: эстрадные оркестры, духовые оркестры, марширующие оркестры. Впрочем, в некоторых случаях больше подходила опера.

Сидя рядом с мужчиной, поедающим пирожное с патокой и кремом, и закрыв лицо меню, Роза наблюдала за вокзальной толпой.

— Простите, мисс, что вам угодно? — громко, чтобы перекрыть бравурные аккорды «Мейстерзингеров», спросила подошедшая к столику официантка.

Роза вздрогнула, но мгновенно взяла себя в руки.

— Ничего. То есть чашку чая, пожалуйста.

Она сосредоточила взгляд на потоке людей снаружи, плотная масса которых двигалась как единый организм, сплошная пульсирующая палитра всех оттенков серого и коричневого. Ничего необычного.

На одной из платформ, ближе к концу, стоял железнодорожный фанат: растрепанные волосы, бледное лицо, берет и длинный песочный плащ, плотно запахнутый от холодного ветра. Держа в руках блокнот, он поглядывал на поезда, видимо записывая их цвета и модели. Вот только он не мог быть тем, за кого себя выдавал, поскольку это хобби давно запретили по соображениям национальной безопасности.

Роза еще не успела до конца сообразить все это, как увидела, что мнимый энтузиаст глянул на пешехода, идущего вдоль платформы, и едва заметно помахал блокнотом.

Напряженные плечи Оливера выдавали его волнение, но лицо оставалось безмятежным: он деловито шел к входу на вокзал, непринужденно поглядывая по сторонам, как любой другой постоянный пассажир, слегка раздраженный толпой, задерживавшей его по дороге на работу. Должно быть, он заметил отсутствие Розы и пришел к очевидному выводу.

Оставив на столике пять марок, Роза выскользнула из кафе и быстрым шагом направилась к нему.

— Эй! — Вторая половинка той самой страстной парочки — мужчина с редеющими волосами — перестал скрываться и окликнул ее.

Прохожие опасливо заозирались. Роза почувствовала подступающий страх, но Оливер уже заметил ее и бросился навстречу. Схватив Розу за руку, он метнулся через платформу к отправляющемуся поезду. С усилием открыв дверь, втолкнул ее в вагон и нырнул следом.

— Главное, не смотри вниз, как говорила моя мама. Это как ходьба по канату. Все получится, только не смотри вниз.

Поезд уже отходил от платформы, а их преследователи сначала оторопело замерли, а потом поспешили назад.

Поезд набирал скорость, и Роза откинулась на пропахшую табачным дымом спинку сиденья, дожидаясь, пока сердце перестанет бешено биться. Ее жизнь окончательно сорвалась с якоря. Всё вокруг — Союз, плакаты, рекламные щиты, флаги коронации — все это разошлось, как распоротая ткань, обнажая реальность.

Глава двадцать восьмая

Они сделали две пересадки, пока наконец не сели на нужный поезд, который, как назло, полз с черепашьей скоростью, останавливаясь на каждой станции, а потом, будто задыхаясь, медленно двигался дальше. Платформы на каждой станции пестрели флагами, во всех киосках рекламировались праздничные, в честь коронации, выпуски журналов и газет. В Рединге Роза даже заметила один из календарей, который сама помогала составлять, с вдохновляющим девизом и цветным портретом высокопоставленного лица на каждый месяц: Йозеф Геббельс, отдыхающий на яхте, Рудольф Гесс рядом со своим самолетом, Ханс Франк на фоне зубчатой стены замка… На апрель выпадал Генрих Гиммлер с выскобленным безвольным подбородком, сквозь очки в тонкой оправе белесыми глазами близоруко уставившийся в камеру. Должно быть во многих семьях с нетерпением ждали, когда можно будет перевернуть эту страницу.

За грязноватыми окнами было видно, как по запруженным дорогам в Лондон стремились автомобили, грузовики и автобусы. Встречного движения почти не было.

Роза и Оливер оказались одни в вагоне первого класса, предназначенном для мужчин и женщин высшей касты. Он сел напротив так, что их колени соприкасались, и взял ее руки в свои. Оливер не успел побриться, и его подбородок покрылся легкой щетиной, при виде которой Розе внезапно захотелось снова оказаться с ним в постели.

— Извини, что так получилось. Я сознательно пошел на риск. На вокзале, в толпе, слежка усложняется, им приходится идти на сближение, чтобы не упустить, и я надеялся, что мы сможем уйти. Но теперь не стоит рассчитывать скрыться надолго. Они повсюду разошлют наши фотографии и передадут описания во все полицейские участки. Расставят людей на станциях и в портах.

— Ты собирался рассказать, куда мы направляемся… — Несмотря на терзающий страх, Роза старалась говорить спокойно.

— В Оксфорд.

— Почему именно туда?

— Когда мы встретились там, я сказал, что ищу кое-что в архивах. На самом деле я искал другое…

В коридоре хлопнула дверь ближайшего купе, и Оливер вздрогнул. Немного помолчав, он продолжил:

— Удобное место для стрельбы из пистолета.

Пистолет. Слово прозвучало как выстрел на фоне тихого постукивания колес. Оливер наклонился к ней поближе.

— А именно самозарядного пистолета «Вальтер ППК» под девятимиллиметровый патрон.

— Ты хочешь сказать, что у тебя с собой пистолет?

— Не у меня. У моих друзей из Голливуда. Съемочной группы документального фильма о королеве. Только они, конечно, не имеют никакого отношения к кино. У них специально переделанная камера «Аррифлекс 35». В кассете для кинопленки спрятано гнездо для пистолета и запасных обойм. Лучшего места не придумаешь! Никто не будет заглядывать в кассету, потому что пленка засветится. Оператор готовился несколько месяцев. Он отличный стрелок.

Розе вспомнилось, что говорил Мартин: «Какой-то шарлатан-астролог предсказал, что его жизни угрожает опасность…»

— Вождя об этом предупреждали.

Оливер встревоженно выпрямился.

— О чем ты?

Его спиритисты. Мартин говорил, что они предсказали покушение. Вождь чуть не отменил поездку.

— И только-то? — Оливер сухо улыбнулся. — Его пытаются убить с тридцать третьего года. Не обязательно быть спиритистом, чтобы делать подобные предсказания.

— Это ты придумал?

— Нет. Я тут совершенно ни при чем. Одна из крупных американских киностудий связалась с министерством по поводу совместных съемок нескольких фильмов, один из них на историческую тему. Ясное дело, что любой будущий фильм должен соответствовать исторической концепции Союза, поэтому мне поручили встретиться с ними. Они остановились в отеле «Браунс», рядом с Пикадилли, и продюсер — то есть это я думал, что он продюсер, — пошел со мной прогуляться в Грин-парк. Он сказал, что хочет посмотреть на Букингемский дворец, но на самом деле просто хотел быть уверенным, что нас не подслушивают. Оказалось, он друг моего отца, и тот просил его со мной встретиться. Я уже говорил, в Штатах есть влиятельное лобби в поддержку интервенции в Британию. Он не мог мне рассказать, где и когда это будет, но спросил, готов ли я поддержать их на месте. Помочь все организовать, если представится возможность. Она могла никогда и не представится, но они хотели на всякий случай быть готовы.

Роза смотрела на Оливера и думала. Очевидно: все человечество делится на тех, кто готов вмешаться не задумываясь, и на тех, кто не спешит и просчитывает последствия.

— Что ты ответил?

— Ну конечно, я согласился. — Оливер нахмурился. — После этого я всегда был крайне осторожен. Но несколько месяцев назад понял, что этого оказалось недостаточно. За мной явно следили, по всей видимости, что-то пронюхали. Потом, когда умер Сталин и объявили о коронации, мои американские друзья снова со мной связались. Они разработали план: небольшая съемочная группа приедет снимать документальный фильм об Уоллис — «Королева-американка». План прекрасный, но он едва не провалился.

— Почему?

— Лени Рифеншталь начала протестовать по поводу иностранных съемочных групп в Лондоне, и я предложил им снимать в Оксфорде. Вождь отправится туда сразу после коронации. Завтра ровно в девять он посетит Камеру Рэдклиффа. Движение будет перекрыто уже накануне с вечера. Весь центр города закроют, но у съемочной группы есть разрешение снимать его приезд.

Роза застыла в задумчивости. От масштаба этого плана и его последствий кружилась голова. Если Вождя убьют, как отреагируют полиция и армия?

В 1942-м, когда убили Гейдриха, в своей кровожадной мести режим истребил целую деревню. Какие кары ждут тех, кто осмелится поднять руку на самого Вождя? Она даже представить себе не могла, что произойдет, и вместо этого вдруг беспечно произнесла:

— А знаешь, когда мы встретились в Оксфорде, я решила, что ты за мной следишь.

Он на секунду замер, а потом улыбнулся:

— В смысле официально? Агент Управления безопасности Союза? Как ты могла такое подумать! — А потом пожал плечами: — Ну конечно, могла. Что еще можно предположить? Почему же ты все-таки решила выпить с таким низким типом, который шпионит за другими?

— Прости.

— Ничего страшного. Тот вечер в итоге не прошел зря. Когда ты ушла, случилось кое-что интересное. Я никак не мог успокоиться — нервничал, спать не хотелось — и рискнул, нарушив комендантский час, пройтись. И на улице я встретил одну знакомую. Едва ее узнал — точнее, и не узнал бы, если бы она не окликнула меня по имени. Она жила напротив нас в Кенсингтоне.

— При старом режиме?

— Ее зовут Сара Уолш. Теперь она фрида, живет во вдовьем квартале. И она, по сути, последний человек, который видел мою мать живой.

— Они дружили?

— Мать умерла у нее на руках.

Роза увидела, как болезненно скривилось его лицо. Оливер опустил глаза и охрипшим голосом произнес:

— Она погибла на баррикадах, вместе с мужем Сары. Сара рассказала, что мама ничего не боялась: пошла на улицу без всяких сомнений.

Роза, помолчав немного, спросила:

— Как звали твою мать?

— Марина. У меня есть ее фото… — Он достал из нагрудного кармана маленький кожаный футляр.

Из овальной рамки настороженно смотрела изящная женщина с прямым пробором в блестящих темных волосах, спадающих на плечи. Они немного посмотрели на фото, и он убрал его обратно в карман.

— Вообще-то ты мне ее немного напоминаешь. Это то, о чем я сразу подумал, когда впервые тебя увидел. Ты тоже скрытная. Никогда не мог догадаться, о чем ты думаешь, хотя постоянно пытался.

— Так вот почему ты на меня пялился! А я-то считала, что тебе интересно, пользуюсь я косметикой или нет.

— «Макс Фактор», сладкая вишня. Я знаю все твои тайны.

— Не все. — Роза провела пальцами по его щеке.

— Вот и хорошо. Значит, самое интересное впереди.

Они словно старались избегать нависшего над ними главного вопроса, пытаясь замедлить бег часов.

В Дидкоте в вагон вошла пара и устроилась напротив Розы и Оливера, так что тем пришлось прекратить разговор. Оливер сел рядом, они касались плечами, и она почувствовала, как он ищет ее руку под пальто. Его близость пьянила. Хотелось столько всего ему сказать, но оба молчали, безмолвно общаясь на своей собственной, недоступной посторонним волне. Сцепив пальцы рук, они смотрели перед собой на висевшую напротив картину в рамке.

Сидя бок о бок, они смотрели в глаза Вождя.

Выйдя из поезда, Оливер произнес:

— Тебе надо оставаться в тени. Даже если мы разделимся, они все равно будут тебя искать.

— О чем ты говоришь? — встревожилась Роза. — Нам нельзя разделяться!

— Так надо. Вдвоем слишком рискованно. Те люди, с которыми я работаю, — у них есть конспиративная квартира в городе. Я пойду туда.

— А куда же идти мне?

Оливер взял ее лицо в ладони, наклонился и поцеловал, вложив в этот поцелуй всю свою нежность и страсть. Оторвавшись, оглядел ее и проговорил:

— Остается только одно место.

Глава двадцать девятая

Роза весь день бродила по городу, заходила в магазины, прогуливалась по Хай-стрит, стараясь не выделяться из толпы. Она посидела в кафе, сквозь вывешенные на витрине портреты короля и королевы глядя на поток прохожих, возбужденных предстоящими торжествами. В какой-то момент ей показалось, что она заметила слежку — мужчина средних лет с бледным лицом ошивался на перекрестке, украдкой поглядывая на нее. Он явно никуда не торопился и был одет в длинный, застегнутый на все пуговицы плащ, возможно, чтобы казаться неприметным. Но потом, заметив, что он точно так же украдкой поглядывает на других молодых женщин, она пришла к выводу, что мужчина просто ищет знакомства. Будь с ней Оливер, он сразу понял бы, представляет ли этот тип угрозу, но ей оставалось только соблюдать осторожность, помня, что в городе полно полицейских и агентов в штатском. Им с Оливером удалось оторваться от слежки в Лондоне, но, вполне возможно, в Оксфорде они сразу же снова попали под наблюдение.

Ей не давали покоя мысли о родных. Неужели Оливер прав и к Селии и Джеффри придут с вопросами? Что они скажут Ханне? Ей представлялось лицо сестры, залитое слезами, и Ханна, цепляющаяся за юбку матери в поисках защиты. Наконец Роза, измученная догадками, зашла в телефонную будку и набрала номер Селии. Трубку подняли после второго звонка, но вместо греты или солидного баритона Джеффри — «Клэпем 2768!» — ответил чужой мужской голос с немецким акцентом:

— Алло. Ja.?[33]

В ужасе Роза швырнула трубку и быстро пошла прочь.

Она несколько часов слонялась по улицам, рассматривая витрины. В магазине игрушек «готовились к сражению» игрушечные солдатики Союза, и Роза некоторое время разглядывала разноцветные пластмассовые фигурки в форме разных соединений: серые, цвета хаки и черные, выстроенные сомкнутыми цепями на покрашенной зеленой краской местности против неведомого врага.

Спустились сумерки, и она, избегая людных улиц, направилась на запад, к каналу. Поднявшийся ветер трепал верхушки деревьев и нес по земле разбросанные бумажки и остатки фаст-фуда. Ее внимание обострилось, и она замечала каждую мелочь: пара мальчишек, пинающих мяч, мужчина, занятый починкой крыши, две клары, ведущие оживленный разговор поверх разделяющей их ограды. Все и вся превращались в угрозу. Один раз она вздрогнула от металлического лязга и, обернувшись, увидела собаку, сидящую на цепи у ограды. Теперь собаки стали редкостью. С первых лет Союза начались перебои с продуктами, и собак стало нечем кормить, вплоть до того, что многие из них были съедены. В некоторых случаях люди кооперировались с соседями, чтобы разделить расходы на питомца. Оставшиеся собаки были служебными, и эта напоминала полицейскую, но если и так, она была не на службе и сидела молча, провожая девушку взглядом желтоватых глаз.

Наконец Роза дошла до вдовьего квартала. Волноваться о том, как туда войти, не стоило: в ограждении тут и там зияли дыры и бреши, а вместо проволоки границу обозначали лишь заросли бурьяна. Ничего удивительного. Никто без особой надобности не ходил в зоны класса VI, и какой смысл тратить ценные ресурсы на ограду, когда есть невидимые барьеры, намного более надежные?

Роза быстро шла по убогим, запущенным улицам, вдыхая затхлый запах плесени, сточных вод и мусора, мимо домов, почерневших от сажи и грязи. Во дворах валялись металлолом и разбитая техника, ржавый утиль, такой же ненужный, как и сами жительницы вдовьих кварталов. Наконец на фоне мраморного неба, на котором за полосами напоминающих оружейный дым облаков мерцала перламутровая луна, замаячил силуэт колокольни.

— Во время нашей последней встречи я подумала, что вы агент, поэтому вела себя не слишком дружелюбно.

— Вы совершенно правы, осторожность не помешает.

За несколько минут до этого, нерешительно открыв дверь и увидев в полумраке лицо Розы, Сара Уолш отпрянула. Но когда Роза сообщила, что она от Оливера Эллиса и ей нужно где-то переночевать, Сара жестом пригласила ее войти.

Все выглядело в точности так, как запомнила Роза, но на этот раз запах дыма, плесени и угольной пыли перебивался приятным пряным ароматом. Дрожащая от нервного истощения девушка вспомнила, что с утра ничего не ела.

— Мы готовим ужин, — сказала Сара. — Можете поесть с нами. Но сперва подождите, мне нужно переговорить с остальными…

Послышались приглушенные голоса за стенкой, и вскоре Сара вернулась.

— Почтем за честь разделить с вами трапезу, — кивнула она Розе. — Я пообещала, что потом вы все объясните.

На кухне Элизабет чистила картошку, откладывая очистки для свиньи, а Кейт помешивала тушившиеся на плите бобы.

— Спасибо большое, что приютили, — испытывая неловкость, пробормотала Роза, осматриваясь.

Невзирая на отслаивающуюся хлопьями краску на потолке, плесень по углам и толстый слой сажи на трубе, кто-то не поленился наклеить на каминную доску цветы и фигурки животных, вырезанные из журналов, и расставил сверху истертые фотографии.

— Какой чудный запах! — Роза сглотнула слюну.

— Суп из омара, беф-ан-крут и торт «Черный лес», — объявила Кейт.

— Не обращайте внимания, — улыбнулась Сара. — Мы любим пофантазировать на тему еды. По очереди придумываем меню. Вчера, например, был лосось, припущенный под голландским соусом. Прошу, присаживайтесь.

Сара, Ванесса, Кейт и Элизабет, расставив разномастные щербатые тарелки, уселись за стол и принялись раскладывать еду. Если их и поразило неожиданное появление гели в поисках убежища, они тактично не показывали виду.

— Потрясающе! — Роза с аппетитом ела тушеные бобы, которые оказались неожиданно вкусными, несмотря на то что заедать их приходилось самым низкокачественным хлебом: черным, рассыпающимся, с изрядной примесью опилок.

— Пришлось научиться хорошо готовить овощи, — сказала Сара. — Мясо, яйца и молоко нам не полагаются. И думаю, мы неплохо справляемся.

Тут открылась дверь и появилась женщина с охапкой хвороста. Сбросив его в корзину для дров, она выбрала парочку сучьев и подбросила их в огонь, а потом повернулась к Розе и, оглядев ее острым оценивающим взглядом, сняла перчатки и крепко пожала ей руку.

— Я — Эделин Адамс. И я о вас слышала. Добро пожаловать.

Роза сразу же ее узнала: фрида, которую арестовали на улице по подозрению в надписях на стенах. Именно ее показания показывал Бруно Шумахер.

В свои шестьдесят с лишним Эделин излучала энергию, словно была вдвое моложе. Сильные руки покрывал загар, на лице еще виднелись следы былой красоты, но всклокоченные седые волосы и паутинка сосудов на белке одного глаза выдавали возраст.

— Я тоже о вас слышала. Даже, кажется, видела, как вас арестовывали.

— Правда? Досадный случай, тем более что тогда я только-только вырвалась из их лап, — усмехнулась Эделин, усаживаясь за стол.

Роза обратила внимание, что она не стала накладывать себе еду, а ждала, когда Ванесса подаст ей наполненную тарелку.

— Меня арестовали еще в январе, и, честно говоря, по моей собственной вине. Я знала, что ко мне рано или поздно придут — ведь мы все этого постоянно ждем, правда? — но слишком расслабилась. Даже когда гестапо у меня на глазах переворачивало все вверх дном, я не беспокоилась. Мне казалось, что они уйдут с пустыми руками. Пишущей машинки у меня нет — я понимала, что они ищут любые улики, указывающие на то, что я могу печатать листовки, но была уверена, что вела себя достаточно осторожно. Однако ошиблась.

— В чем же была ошибка?

— Я их недооценила. А этого нельзя было делать. Что, вы думаете, они нашли? — Эделин театрально оглядела остальных, словно ожидая ответа на свой риторический вопрос, и в ее глазах блеснул холодный восторг. — Крышечку! Ничего более. Квадратную крышечку, дюйм на дюйм. У меня был детский набор для печати — такой, с маленькими резиновыми буквами и подушечкой для чернил — и я, конечно, все это выкинула: буквы, штемпель, коробку. Но, удивительным образом, крышка коробочки, где лежала подушечка, завалилась на дно ящика, и они ее нашли. Этого оказалось достаточно. — Она сделала паузу и, глотнув морса из бузины, закрыла глаза, наслаждаясь напитком, как редким деликатесом. — Они задавали очень много вопросов. Но, поверьте, ответов от меня не дождались. — Эделин оделила собравшихся лучезарной улыбкой. Она явно когда-то работала учительницей и сохранила способность охватывать своим вниманием всех присутствующих, переводя взгляд, как луч прожектора, с одного на другого. — Лишь одно успокаивало меня в тюрьме: я знала, что вы продолжаете наше дело.

Haute дело. Роза уловила искру гнева в глазах Кейт. Они с Эделин явно друг друга недолюбливали.

— Кейт первая среди нас, — пояснила Сара, словно прочитав мысли Розы. — Это она придумала писать лозунги.

— Замечательная идея, — кивнула Роза.

Кейт пожала плечами.

— Конечно, я ведь раньше много писала. Когда вела колонку в газете, каждый день писала тысячи слов для статей на самые злободневные темы.

Остальные засмеялись. Видимо, это была традиционная шутка.

— Какие темы? — поинтересовалась Роза.

— О, покупки, уход за младенцем, домоводство; как отполировать полку, почистить мужу ботинки или смешать ему вечерний коктейль. А еще — как воздерживаться от разговоров, если он устал, или вести себя соблазнительно, если ему хочется развлечься. — Она пренебрежительно пожала плечами. — В Союзе все стало иначе. Помимо прочего, я поняла, что общество уходит от чтения и вступает в мир лозунгов. Лозунги появились повсюду. Вот я и подумала: раз так, мы должны отвечать тем же. Лозунгами.

— Кейт украла на фабрике банку краски и сделала надпись на стене Родс-хауса, — сказала Элизабет. — Здания в честь Сесила Родса, основателя Родезии.

— Я выбрала слова Эммелин Панкхерст: «Нужно освободить половину человечества — женщин, — чтобы помочь освободить вторую половину». Адалыпе пошло уже само собой.

— Интересно, как это распространилось? — спросила Роза.

— Как распространяются идеи? — пожала плечами Кейт. — Как вирус? Как круги на воде? Знаю только, что это удивительно эффективно. По большому счету, пара строк на стене ничего не меняет, но они их раздражают. Им ни разу не удалось никого поймать, хотя они сразу нас заподозрили. Видимо, они считают, что мы единственные, кто на такое способен. Знают, что пожилые женщины любят читать и обсуждать литературу.

— Общеизвестная истина, — улыбнулась Ванесса.

— Кстати, — подала голос Сара, — мы как раз сейчас кое-что обсуждаем. Завтра в Камере Рэдклиффа будет прием в честь Вождя. Директор библиотеки хочет презентовать ему книгу для Библиотеки Вождя в Линце. Символический дар, конечно. Вождь, если ему захочется, может отправить всю Бодлианскую библиотеку на континент хоть завтра.

— И что же он выбрал? — спросила Роза.

— Это мы как раз и обсуждали. Занятный выбор, — заметила Кейт. — Я удивилась, когда Сара нам рассказала, хотя, поразмыслив, поняла, что тема выбрана неслучайно. Это первое издание романа, действие которого происходит в Ингольштадте, о немецком гении, изменившем мир. Слышали о «Франкенштейне»?

— Я смотрела фильм, но понятия не имела, что существует книга.

— Ее написала Мэри Шелли в восемнадцать лет. Она и Байрон в тысяча восемьсот шестнадцатом году отдыхали в Швейцарии, стояла непогода, и, чтобы скоротать время, они затеяли конкурс страшных историй. Любопытно, как мужчины отнеслись к тому факту, что юная девушка написала столь гениальное произведение, в то время как их работы оказались забыты. Конечно, после публикации «Франкенштейна» многие решили, что роман написал муж Мэри.

— Этой книге более ста лет, — добавила Сара. — Она очень ветхая. С ней работают в специальных перчатках.

— Хотела бы я посмотреть на библиотекаря, который рискнет попросить Вождя надеть перчатки, — фыркнула Эделин.

— Мне кажется невероятным, что Вождь ценит литературу, — тихонько проговорила Ванесса, словно еще сомневаясь, можно ли произносить столь откровенную ересь в присутствии гели, которая еще совсем недавно приходила к ним с официальным поручением.

— Он не ценит литературу. Ему нравится ей владеть, — бросила Элизабет. — Книги для него как для иных бриллианты: ценность. Чтобы запереть в подвал.

Роза молчала. Ей хотелось передать слова Мартина о литературе, что партия понимает силу ее воздействия и страшится этого, но, голодная и потерянная, Роза не находила в себе силы на столь глубокомысленные рассуждения. Она сосредоточилась на поглощении пищи, чувствуя, как постепенно согревается.

Внезапно Эделин напомнила:

— Вы, кажется, собирались объяснить, почему вы здесь.

Кейт наклонилась к Розе и успокаивающе коснулась ее руки.

— Не надо говорить. В смысле не обязательно. Не вдавайтесь в подробности. Абсолютно не нужно все нам рассказывать.

Тем не менее, посмотрев на озабоченные лица женщин, Роза кивнула:

— Эделин права. Я должна объясниться.

Стоило Розе начать рассказывать, как события последних сорока восьми часов буквально полились из нее, словно она пыталась объяснить их самой себе. Как если бы она до сих пор пыталась понять смысл происходящего: арест, откровения Оливера и их побег из Лондона. Она рассказала женщинам о плане покушения, однако по какой-то непонятной причине утаила, что они с Оливером стали любовниками. Этот интимный секрет она предпочла оставить себе.

Вдовы слушали ее рассказ, и их лица становились все серьезнее. Атмосфера дружелюбного веселья куда-то улетучилась, и тиканье старых часов над камином зазвучало неестественно громко.

— А где теперь ваш друг Оливер? — тихо спросила Эделин.

— Не знаю. Где-то в городе, наверное.

Снаружи раздался звук сирены комендантского часа.

— Нам пора спать, — сказала Кейт. — Автобус на фабрику приходит в шесть тридцать. Опоздавших лишают пайка на неделю. — Она подошла к Розе и поцеловала ее в щеку. — Ты и твои друзья очень смелые. От всей души надеюсь, что у них получится.

Остальные по очереди ушли наверх и в мерцающем свете керосиновой лампы остались только Сара и Роза.

— Оливер говорил, что вы знали его мать, — начала Роза.

— Да. — Сара широко улыбнулась. — Марина жила в Кенсингтоне прямо напротив нас. Когда я столкнулась с Оливером, я сразу узнала его, он так похож на мать. Те же глаза, нос, лоб.

— Какая она была?

Розу сейчас интересовало абсолютно все о человеке, с которым она больше года проработала бок о бок, но по-настоящему узнала только вчера. Ее тело еще ощущало недавнюю близость. Руки в точности помнили крепкие мышцы, гладкость шеи, тепло его пальцев, переплетенных с ее в вагоне поезда.

— О, она умела владеть собой! Умная и очень красивая. Умела молчать, но обожала яркие цвета, изумрудный и лиловый шелк. Помнится, Марина казалась мне дивным павлином среди кур. Как-то она надела платье, приталенное, с широкой юбкой, скопированное с какой-то картины. Я его похвалила, а она сказала, что, пожалуй, мне оно пойдет больше, и при следующей встрече принесла его с собой, завернутое в оберточную бумагу. И оказалась права: оно действительно мне шло, и я всегда вспоминала Марину, когда его надевала.

— Вы были рядом, когда она погибла…

— Она к этому шла. — Сара помрачнела. — Хотя я не думала, что это произойдет именно так. Марина уже какое-то время говорила о планах выхода, как она их называла. Считала, что всем нам нужно придумать способ самоубийства на случай вторжения. Сама она запаслась бензином, чтобы, когда придет время, закрыться в гараже в машине с работающим двигателем и задохнуться угарным газом.

Роза задумалась, сунула руку в карман макинтоша и, достав маленький стеклянный пузырек, положила его на стол между ними.

— Мне дал его отец несколько дней назад. Сказал, что может пригодиться. Но я понятия не имею, что там.

— Мой муж был фармацевтом. Дайте, посмотрю. — Сара взяла пузырек, покатала на ладони и очень осторожно приоткрыла пробку и тут же отпрянула. — Пахнет горьким миндалем, весьма характерный запах. Это цианистый калий, быстродействующий яд.

Роза сразу же все поняла. Ведь отец сам сказал ей, что в пузырьке: «Скажем так: это подарок». Подарок. «Гифт» по-немецки яд. Папа подарил ей яд, потому что это все, что у него осталось.

— Будьте очень осторожны, — предупредила Сара. — Яд чрезвычайно опасен. Может проникать даже через кожу.

Роза закрыла пузырек пробкой и положила его в карман пальто.

— Удастся сегодня заснуть? — спросила Сара.

— Попытаюсь.

— Можете лечь в мою кровать.

В комнатке Сары, под самой крышей дома, едва хватало места для шаткой железной кровати. Роза осторожно присела на нее.

— Вспоминаете о своем старом доме? — спросила она Сару.

— Постоянно. А как не вспоминать? Я представляю себе, как натираю ампирную мебель, оставшуюся от матери, лавандовой восковой мастикой, или как ступаю по персидским коврам, или как смотрю на наши викторианские картины. Лежа в этой кровати, я представляю себя в нашей спальне, на шикарных итальянских простынях с ручной вышивкой, купленных в медовый месяц.

— Что стало с вашим домом?

— Поселили элитную семью.

— Должно быть, вы ужасно скучаете.

— Знаете что? Вроде бы при мысли о незнакомых людях, топчущих мои ковры или едящих на нашем веджвудском фарфоре нашим столовым серебром, я должна содрогаться от ужаса, но нет. После смерти Дэвида мне стало плевать на весь этот хлам. Я бы отдала целую улицу в Кенсингтоне за еще один его поцелуй.

Они немного посидели молча, слушая лязг сцепок и свистки охраны, доносящиеся с железнодорожных путей неподалеку.

Внезапно издалека послышался новый звук: гул военных грузовиков, потом — топот сапог солдат, спрыгивающих на землю, бряцание оружия и приглушенные команды.

— Они и здесь! — ахнула Роза.

— Куда вы пойдете завтра? — озабоченно спросила Сара.

— Понятия не имею. В центр, наверное.

— У вас есть другая одежда?

Роза оглядела себя. Единственная ее одежда — белая блузка и черная юбка, которые она надела, когда вернулась домой из УБС, — измялась и запачкалась. Есть еще легкий макинтош с поясом, темно-синяя маленькая шляпка да пара голубых кожаных перчаток.

— Сойдет и так.

— Подождите минутку.

Сара вернулась с перекинутым через руку яркосиним, как прованское небо, плотным блестящим материалом.

— Я много лет хранила платье Марины, даже тайком протащила его сюда, хотя и знала, что надеть уже не придется. Вам оно отлично подойдет. Наденете его ради меня?

Глава тридцатая

Заснуть никак не удавалось. В голове у Розы мелькали люди и лица: Оливер, Хелена и ее нерожденный ребенок, Ханна, Селия, родители… Тело свело от напряжения, мышцы упорно не хотели расслабляться. Прошлое, дремавшее в глубинах подсознания даже в самые темные моменты бессонных ночей, сейчас всплывало на поверхность.

Она думала о старом режиме.

В Союзе категорически не приветствовались воспоминания о прежних временах, и во всех молодежных организациях, на курсах для матерей и собраниях соседей постоянно напоминали о необходимости борьбы с коварной ностальгией. Существовало даже расхожее выражение: «Мысли огради стеной, оставив прошлое позади». Чтобы случайные воспоминания постепенно поблекли и выцвели, как фотографии на солнце, их следовало замещать размышлениями о будущем.

И все же сейчас перед Розой прокручивался калейдоскоп картинок детства, насыщенных яркими впечатлениями и запахами. Вот они всей семьей едят рыбу с жареной картошкой на набережной в Брайтоне, вот бродят по Бокс-хилл, а папа рассказывает им разные истории. А вот с соседскими ребятишками разыгрывают пьесу в саду, и Селия в своем бело-розовом балетном платье блистает в главной роли…

Когда Роза ненадолго задремала, ей приснился отец, стоящий на коленях и пропалывающий клумбу, а рядом с ним — вынюхивающий что-то в траве Ролло. Отец оборачивается навстречу входящим в калитку полицейским. «У нас есть основания полагать, что ваша дочь Роза — враг Союза и государственная изменница», — заявляют они. Отец встает, стряхивает землю со старых молескиновых брюк и поворачивается к полицейским, сияя от гордости…

Только после этого она наконец крепко заснула под тихое поскрипывание плавучих домов, пришвартованных у берега в мутных водах канала, пока серая луна медленно скатывалась к горизонту.

На рассвете она встала, умылась, причесалась и надела синее платье. Сара оказалась права: оно пришлось точно в пору, а цвет усиливал выразительность глаз.

Как странно, что мать Оливера сшила это платье. Разглядывая себя в зеркале, Роза на секунду представила в нем Марину и задумалась, что бы сказала о ней эта отважная женщина. И будет ли у ее родителей, особенно у папы, шанс когда-нибудь познакомиться с Оливером. Роза тут же отбросила эти мысли, горькие и пустые.

Накинув пальто, она надела шляпку и тихо вышла на улицу.

По разбитым тротуарам Роза миновала дома и вышла к широкому лугу, раскинувшемуся перед каналом. Открывшийся простор наводил на мысли о бесконечных возможностях, и девушку внезапно охватило желание так и идти вдаль, не останавливаясь, скрыться в другой реальности. Никогда еще будущее не казалось столь неопределенным. Неизвестно, что принесет наступающий день.

После вчерашнего дождя на траве сияли капли росы, отражая солнечные лучи. В небе парил ястреб-перепелятник. Невдалеке паслись коровы и лошади. Роза стояла, вбирая в себя насыщенный запахами трав воздух. Все казалось новым и свежим, как в первый день творения. Внезапно, что-то почувствовав, она обернулась и увидела в отдалении молодого рыжего оленя, который, замерев и настороженно подняв уши, глядел на нее немигающими черными, как лесные ягоды, глазами. Это продолжалось примерно минуту, и Роза мысленно улыбнулась, осознав, что впервые в жизни чувствует себя спокойно, несмотря на то что ее разглядывают. Но тут олень испуганно дернул ушами и исчез в подлеске. Роза заметила осторожно ступающую по влажной траве женскую фигуру в черном.

— Я тоже иногда прихожу сюда по утрам, — сказала Сара, подходя. — Перед работой. Когда хочется ощутить себя самой собой. Сегодня у меня совсем мало времени: уборщицам велено прийти в библиотеку пораньше из-за официального визита.

Они молча пошли назад через луг. Розу не покидала тревога, и, помимо нее, со вчерашнего вечера беспокоило что-то еще. Точнее, кое-кто.

Эделин Адамс…

Вечером, когда Роза знакомилась с Эделин, та, перед тем как пожать девушке руку, сняла свои старые кожаные перчатки. Рука пожилой женщины была сильной, с длинными и тонкими пальцами, без всяких изъянов. Но в показаниях, которые Розе показывал Бруно Шумахер, было написано, что у той содраны ногти.

«Меня допрашивали и пытали, как вы можете видеть. (Подозреваемая показывает свои руки. Ногти на правой руке отсутствуют)».

Что еще было в показаниях Эделин?

«Вы спрашиваете, под чье влияние я подпала. Если у меня и есть пример для подражания, то это Афра Бен, и, уверяю вас, арестовать ее вам не удастся».

Роза медленно проговорила:

— Возможно, это странный вопрос. Вы слышали когда-нибудь имя Афра Бен?

— Да, конечно.

— Кто она? Она здесь живет?

Сара весело рассмеялась:

— Это вряд ли. Она умерла больше двухсот лет назад. Это первая английская женщина-драматург. Ей даже удалось жить писательством, что до нее не удавалось ни одной женщине и мало кому удавалось после нее. Похоронена в Вестминстерском аббатстве.

— Понимаю, — сказала Роза, ничего не понимая.

Сара улыбнулась:

— Меня всегда восхищала фраза Афры Бен: «Я полностью посвятила свою жизнь удовольствиям и поэзии». По мне, так лучше не придумаешь.

Роза нахмурилась. Гедонистические взгляды плохо сочетались с непреклонной решимостью Эделин Адамс, оставившей комфортную жизнь в Англии ради гражданской войны в Испании.

— Впрочем, Афра Бен занималась и другими вещами, — задумчиво продолжила Сара. — Самым экзотическим ее увлечением была работа на разведку.

У Розы в голове словно сложилась головоломка. Все не дававшие покоя вопросы совпали в общей картине. Она ахнула.

— Ей нельзя верить!

— Кому?

— Эделин. Она знает о плане, и она донесет. Необходимо найти Оливера. Нужно его предупредить.

Сара смотрела на нее с тревогой:

— Постой-постой. Что ты такое говоришь?

— В полиции Эделин заявила, что Афра Бен — ее героиня. Так она дала понять, что работает на разведку.

— Этого не может быть, Роза. — В темных глазах Сары сквозило сомнение. — Эделин ненавидит режим. Она участвовала в гражданской войне в Испании.

— На чьей стороне? Ведь там коммунисты воевали с фашистами, правда? И с обеих сторон было полно двойных агентов. Когда Эделин появилась во вдовьем квартале?

— Несколько месяцев назад. Ее почти сразу арестовали и бросили в тюрьму. Ее там пытали, Роза. Жестоко.

— Ей вырвали ногти, так?

— Помимо прочего. Она ужасно страдала.

— Но с ее руками все в порядке. Она сняла перчатки, когда мы знакомились. Ненадолго, но я успела заметить.

Сара задумалась.

— Она постоянно носит эти перчатки…

— Скорее всего, Эделин внедрили к вам, потому что подозревали о готовящемся мятеже. Им понадобился агент во вдовьем квартале. Никто из вас ее не знал, но кто ее заподозрит с таким послужным списком?

На лице Сары проступило понимание.

— Кейт никогда не доверяла Эделин и говорила, что журналистская работа научила ее хорошо разбираться в людях. Она пыталась предостеречь нас, но Эделин умела убеждать.

— Да. Ей удалось заставить меня все рассказать. Ведь это она задавала вопросы, хотя Кейт и пыталась меня предупредить. Теперь Эделин знает про Оливера. Нам нужно его найти.

— Невозможно. Ты сама не знаешь, где он.

Роза лихорадочно глотала воздух.

— Если Эделин донесет, все пропало!

— Если она собиралась донести, думаю, уже донесла.

— Узнав про план, они могут отменить визит Вождя. И все съемочные группы просто арестуют. — Перед глазами Розы пронеслась жуткая картина расправы над Оливером, Соней Дилейни и съемочной группой, уготованная врагам режима, от которых следовало быстро избавиться: пуля в затылок. И это все из-за ее собственной глупости. — Должен же быть какой-то выход! — в отчаянии крикнула она. И еще не успела закончить, как мозг пронзила идея, столь безумная, что перехватило дух.

Смертельно опасно, но иного выхода нет. Опустив руку в карман макинтоша, Роза нащупала и сжала в кулаке отцовский пузырек с белым порошком. Тот самый, который показывала Саре накануне. Вытащив руку из кармана и вытянув ее вперед, она разжала кулак.

— Книга. «Франкенштейн». К ней прикоснется только Вождь.

Взгляды обеих женщин встретились. Они одновременно подумали об одном и том же.

— И никто не посмеет попросить Вождя надеть перчатки, — спокойно проговорила Сара.

— Рискнете? — спросила Роза.

— Мне не остается ничего другого. — Сара осторожно взяла пузырек и положила в карман. — А теперь мне пора идти.

Глава тридцать первая

Вот уже более пятисот лет Оксфорд в этот день просыпался ранним утром. По традиции первого мая хористы вставали перед рассветом и поднимались на резные башенки колледжа Магдалины, чтобы поприветствовать приход весны.

Однако майским утром 1953 года здесь ждали гораздо более важного гостя.

Лучи восходящего солнца сияли на ртутно-серых куполах и башнях. Колокола колледжа Магдалины трезвонили, сливаясь в изысканный контрапункт с высокими голосами хористов. Голуби порхали над лежащим внизу городом, его шиферными кровлями, оловянными квадратами крыш колледжей, башнями, шпилями и изумрудной зеленью окрестных полей. С улицы можно было разглядеть лишь головы выстроившихся цепочкой хористов и их развевающиеся белые одеяния; в утреннем воздухе звучал традиционный латинский гимн «Евхаристикус».

Впрочем, пение вскоре заглушил мерный гул кружащих над городом вертолетов. Между колледжами, как муравьи, кишели одетые в черное солдаты. Весь центр вокруг Рэдклифф-сквер, включая Катг-стрит, Холиуэлл-стрит и половину Брод-стрит, отгородили барьерами, охраняемыми солдатами в серой полевой форме. Полицейские собаки обнюхивали мощеный двор Бодлианской библиотеки и лестницу Камеры Рэдклиффа, карабкались на деревянный помост, поставленный для официальных лиц, обследовали мусорные баки и газетные лотки.

Роза продиралась сквозь толпу, вспотевшая в своем платье, и пыталась не слушать рев военных оркестров, несшийся из уличных громкоговорителей по всему центру города. По дороге она заметила скопление людей на том конце террасы, что выходил на полуразрушенную церковь, стена которой пестрела объявлениями о собраниях Службы по делам материнства и Лиги девочек. Здесь, как на картине Рембрандта «Пир Валтасара», на побеленной кирпичной стенке незримая рука начертала:

«Берегись, ибо я не знаю страха и потому всесилен». Слова зазвучали у Розы в голове колокольным звоном. Через минуту солдат с ведром воды и шваброй превратил надпись в расплывчатое пятно, а люди в толпе отвели глаза.

Роза миновала выстроенный из красных и белых кирпичей, выложенных в шахматном порядке, Кибл-колледж и расположенный напротив музей антропологии Питт-Риверс, который своими готическими арками напоминал остов доисторического животного. Вдали облачно-серый купол Камеры Рэдклиффа, казалось, плыл над людской сутолокой, словно свидетельствуя о размахе воображения своего создателя.

Роза всматривалась в поток зевак, оглядывала карнизы домов и церковные колокольни, и ее сердце судорожно билось в груди, как птица о прутья клетки.

Как найти в такой толпе Оливера? Неизвестно, будет ли он вместе с Соней Дилейни и ее съемочной группой или притворится случайным зевакой. Как знать, может, он прячется на крыше, за карнизами Эксетер-колледжа или за какой-нибудь древней полуразрушенной горгульей? Скрывается за дымовой трубой или затаился в одной из узких комнаток Колледжа всех душ?

Молясь о том, чтобы Оливер не пострадал, если американцев все же схватят, Роза продолжала скользить взглядом по крышам, зарешеченным окнам и готическим аркам, как вдруг ее грубо схватили за руку сзади. Мелькнула черная форма, и над ухом раздался голос:

— Идем. Ничего не говори.

Ее втащили в выкрашенную розовой краской дверь паба. Роза успела заметить название — «Герб короля» — на деревянной вывеске на фоне грубой штукатурки. Пахнуло пивом и сигаретным дымом. Ее похититель распахнул дверь с надписью «Бар для донов: женщинам вход воспрещен» и, втолкнув Розу внутрь, захлопнул дверь пинком ноги.

— Видимо, мне следует удивиться. — Мартин преобразился. Нежность в его голосе исчезла, в глазах появился недобрый блеск. Он казался бледнее обычного, точно его человеческая теплота испарилась, оставив лишь камень. — Я здесь с комиссаром, сопровождаю его на церемонии. Не знаю, зачем здесь ты, и не собираюсь расспрашивать. Мне все равно.

Ему, совершенно очевидно, было далеко не все равно.

— Ты знаешь, что в Лондоне меня арестовали?! — возмущенно воскликнула Роза.

Он промолчал в знак подтверждения.

Она вдруг догадалась обо всем и ахнула, отказываясь верить.

— Так это ты! Это ты сказал им, где меня искать? Мартин бросил тоскливый взгляд в сторону бара. Хозяин подготовился к торжествам: за стойкой выстроились штабели ящиков с бутылками пива и скотча. Роза видела, что Мартин борется с желанием залить свои чувства алкоголем; поколебавшись, он перегнулся через прилавок, вытащил из ящика бутылку виски и, вытянув пробку, глотнул.

— В чем же ты меня подозревал, Мартин? Ты сам понимаешь, что это безумие. Ты же меня знаешь.

— Мне так казалось, — натянуто ответил он. — Пока комиссар не вызвал меня и не рассказал, что на тебя кое-что есть.

— И на тебя тоже. Мы соучастники в этом преступлении.

— Дело не в нашей связи. Все гораздо серьезнее. Экберг заявил, что есть доказательства твоей измены, долгой работы против Союза. Он поставил меня перед выбором: уехать в Париж или остаться здесь, с тобой, и подвергнуться унижению. Тюрьма. Чистка. Или что-нибудь похуже.

— Так что ты пригласил меня в клуб и донес на меня в полицию. Расставил ловушку?

Мартин агрессивно выставил челюсть вперед.

— У меня семья, Роза. Четверо детей. Разве тебе не кажется, что я несу за них ответственность? Не говоря уже о моей жене.

— Твоя жена? С каких это пор ты волнуешься о Хельге? Ты же предложил мне выйти за тебя замуж!

— Я знал, что ты все равно не согласишься.

Роза вспомнила слова Бруно Шумахера: «Мартин этим и отличается: он способен и сам о себе позаботиться».

— Правда? Откуда у тебя такая уверенность?

— Ты бы не оставила своих родных: родителей, племянницу… Ты постоянно говорила о ней, ясное дело, что любишь. Она, судя по всему, милая. — Он помолчал и тихо, как бы невзначай, добавил: — Ведь это она тебя и выдала.

— Выдала? О чем ты говоришь?!

— Она гордится тобой, Роза. Она сказала, что никто больше не пишет такие интересные истории, как тетя. Школьное чтение скучное, одни штурмовики и Союз девочек. Маленькой Ханне хотелось слушать про принцесс и драконов. Волшебных, говорящих зверей. Она предложила учительнице попросить у тебя истории о стране, где нет женских каст и прочей ерунды… Илирия? Так, кажется?

Илирия… Теперь это все казалось давно забытым прошлым. Фантастическая страна под управлением милостивой королевы, с говорящими леопардами, фавнами и сказочными горшочками, которые варили еду на любой вкус. И Ханна, до сих пор живущая в мире неограниченных возможностей, еще не знающая о суровости окружающей действительности, глядящая на нее серьезными темными глазами, засунув большой палец в рот.

Оглядываясь назад, Роза поняла, что ничто другое не давало ей такого удовольствия. Она пожала плечами:

— Они поверили шестилетнему ребенку?

— Не без доказательств, конечно. За кого ты их принимаешь? Учительница, естественно, сообщила о словах Ханны, и они провели обыск у тебя в квартире. Я видел в твоем деле отчет о том, что там нашли. Целые тетради запрещенных материалов. Мечты, вырожденческие рассказы и… обо мне всякий бред.

Вот оно. Причина его гнева и боли. В дневнике Розы Мартин впервые увидел себя со стороны, увидел то, что не мог прочесть в книгах, и от ее безжалостных слов его любовь увяла и умерла.

— Что ж, значит, мое преступление в том, что я пишу. Это действительно делает меня государственной преступницей?

— Дело не только в вырожденческом бреде и поклепах на меня. Они нашли кое-что еще. Какое-то зашифрованное сообщение. Расшифровать не смогли, но поняли, что это важно. Тебя и выпустили из УБС для того, чтобы посмотреть, куда ты их приведешь. — Он замешкался, а потом вытащил из кармана машинописный лист.

Роза заметила, как у него дрожали руки, когда он протянул ей бумагу.

— Не собирался тебе это показывать, но теперь уже все равно. Выпустили вчера вечером, это разошлют по всем полицейским участкам…

Буквы прыгали у нее перед глазами. Удалось прочитать только концовку: «Допрос. Любые методы. Ликвидация».

— Вообще-то, мне полагается арестовать тебя на месте. — Мартин еще раз глотнул скотча, тяжело опершись на липкую от разлитого пива и усыпанную табачным пеплом барную стойку. Алкоголь пробудил в нем остатки былой нежности, и он оглядел ее сверху вниз, очевидно, заметив, как красиво платье оттеняет цвет ее глаз. Его руки мертвым грузом легли ей на плечи. — Возможно, все еще не так плохо. Не исключено, что мне позволят тебе помочь. Если ты расскажешь, что значит этот шифр, о своих связях с предателями, об их планах. Думаю, мне удастся добиться для тебя перевода. Женские кадры нужны во многих местах, а ты, в конце концов, гели. Восточные территории, может быть, Россия, когда придет время…

Роза не отвечала. Она едва могла заставить себя смотреть на него. Все, что было между ними, каждое объятие, каждый акт близости вели к этому моменту. Все их поцелуи растворились в холодном разреженном воздухе.

От этого мужчины она научилась тому как не надо любить. Есть ли у нее еще шанс узнать настоящую любовь?

Мартин глянул на часы. Снаружи слышался гул праздной толпы и завывания полицейских сирен. Он склонился и коснулся ее подбородка.

— Тебе от них не скрыться. Ты будешь арестована, это вопрос нескольких часов.

— Поможешь им, Мартин? Подскажешь, где меня искать?

Ничего не ответив, он развернулся и вышел из бара.

На улице нарастала какофония. Грохот барабанов марширующих на парад оркестров перекрывал вопли газетчиков в фуражках, выкрикивающих заголовки новостей: «Последние новости о визите Вождя!», «Специальный выпуск!»

В толпе кто-то начал скандировать: «Слава Вождю!» — и часть зевак подхватила клич хриплыми голосами, хотя многие хранили угрюмое молчание.

Со своего места, зажатая толпой, Роза не могла ничего разглядеть. Волны людей, размахивая треугольными флажками Союза, давились у ограждений. Впереди стояли школьники во фланелевых рубашках и школьницы в габардиновых платьицах, за ними — клары, держа на руках младенцев, сжимающих в пухлых ручках бумажные флажки. Толпа пестрила агентами, выделяющимися своими длинными плащами и биноклями, в которые они рассматривали порученные им участки. Впереди оцепили площадку для прессы, где уже суетились журналисты с блокнотами наготове и фотографы со вспышками и фотоаппаратами. Роза представила оператора Сони Дилейни, который настраивает свой «Арриф-лекс», выбирая наилучший угол в надежде, что цель будет двигаться помедленнее.

Колокола на башнях Оксфорда один за другим, как всегда несинхронно, начали отбивать время, и по толпе прошла еле заметная рябь, постепенно сменяясь нарастающим гулом. Вдалеке послышался стрекот мотоциклов, зеваки в нетерпении перевешивались через барьеры, и, под звуки военного марша из громкоговорителей, на площадь въехала цепочка лимузинов, из которых стали выгружаться затянутые в форму люди.

Нестерпимо тянущееся ожидание, как при любом визите знаменитости, начало постепенно переходить в скуку. Солдаты почетного караула, приученные часами неподвижно стоять по стойке смирно с ничего не выражающими лицами, истекая потом на солнцепеке или под холодным дождем и ветром, не дрогнули, но в толпе нарастало нетерпение, как у детей в ожидании сладкого на дне рождения.

Девять часов. Когда же он наконец появится?

Прошло еще пятнадцать минут.

В ворота Бодлианской библиотеки вошли несколько фигур и направились к старому учебному корпусу, где на помосте ожидала дюжина официальных лиц в горностаевых мантиях и при медалях. Почетный караул стоял вытянувшись в струнку. С подоконника в окне Хетфорд-колледжа за происходящим безучастно наблюдала кошка.

Девять семнадцать.

И вот долгожданный момент наступил.

Неестественно низко просевший от тяжелой брони лимузин Вождя захрустел шинами по старой булыжной мостовой. Его сопровождали четыре мотоциклиста — двое спереди и двое сзади; сквозь пуленепробиваемые стекла едва виднелось бледное пятно лица. Когда «мерседес» полз по Брод-стрит под ликующие возгласы толпы, сквозь лес поднятых в приветствии рук Роза заметила кинооператора с камерой «Аррифлекс», поворачивающейся вслед автомобилю.

Еще через секунду шум толпы, как скальпель, вспорол скрежет пуль по металлу, вспугнув в небо стаи голубей. Раздался визг шин, и солдаты из личной охраны Вождя рванулись к оператору, сбили его с ног, и началась свалка. Они схватили и фотографа, запасного стрелка, и, разбив ему камеру, потащили прочь так, что его ноги волочились по мостовой, пока остальные собирали разбросанное вокруг фотооборудование. Собаки рвались с поводков, полиция быстро смыкалась вокруг места происшествия, словно затягивая рану.

Неизвестно, что подумал обо всем этом бледнолицый пассажир лимузина. Вполне возможно, что ничего не заметил. Водитель, уклонившись от стрелка, без остановки поехал дальше сквозь строй людей в сторону Бодлианской библиотеки.

Шум толпы забивал уши, словно гравий. Пахло горелой резиной и металлом. Прыщавая дородная магда с волосами, склеенными в лакированный шлем, тяжело навалилась на Розу, заставив девушку ухватить ее за рукав, чтобы не упасть. Магда злобно рыкнула, но, поняв свою ошибку, приторно улыбнулась и отступила.

Прошла, наверное, еще минута, и здесь, в самой гуще толпы, Роза, даже не видя, ощутила присутствие Оливера. Еще не совсем понимая, что происходит, она узнала рукав его пиджака рядом с собой и, взглянув под ноги, увидела его исцарапанные туфли. В тот же миг он поймал ее опущенную руку, сплел свои пальцы с ее и, едва слышно в гомоне толпы, почти не шевеля губами, проговорил:

— Не оборачивайся. Смотри прямо перед собой.

Она продолжала смотреть невидящим взглядом на стену тел впереди, колышущееся месиво нарукавных повязок, шляп и флажков, и, казалось, само время в этот момент куда-то сдвинулось и пропало.

— Все кончено, — процедил он.

— Нет, не кончено.

— Да, мы попытаемся еще раз. Мы никогда не остановимся. Но сейчас я попытаюсь уйти. Мне есть где спрятаться.

— Не уходи.

— Мы будем вместе. Сбежим в Америку. Если тебе удастся вернуться в Лондон, я с тобой свяжусь.

— Как?

Он слегка повернулся к ней, достал из кармана сигарету и, еле заметно кивнув, отвернулся.

— Это не курить. В фильтре номер. — Его рука в последний раз крепко сжала ее руку и скользнула прочь.

Роза все же взглянула на него, несмотря на запрет: на его сжатые челюсти, напряженную шею, взглянула в его глаза, стараясь сохранить их в памяти.

А потом его поглотила толпа.

У гели никогда не возникало проблем в толпе. При приближении представительниц элиты препятствия мгновенно исчезали и жалобы растворялись в воздухе. Если у кого и появлялось искушение протестовать, они все равно мгновенно отступали перед красивой дамой в плаще и модном платье. Высшим классам всегда отдавалось предпочтение. Розе не составило никакого труда проложить путь к ограждению.

Автомобиль Вождя остановился. Его маршрут пролегал через Большие ворота, мимо старого корпуса к помосту, где ожидали мэр и ректор со своими женами в окружении серых шеренг солдат. Предстоял обмен официальными приветствиями. Сияли медали и знаки отличия. Солдаты, щелкнув каблуками, взяли оружие «на караул», громоподобно стукнув прикладами.

Перед Розой возникло знакомое лицо.

Бруно Шумахер, напомнивший ей прячущуюся в панцире черепаху, стоял прямо перед ней за барьером, переживая один из важнейших моментов своей карьеры. Сегодня его шанс проявить себя в присутствии Артура Небе, своего профессионального кумира, который наконец оценит организационные способности скромного штурмбанфюрера СС Шумахера и выдавит из себя несколько слов благодарности. Поймет, что даже в этом захолустном уголке Империи офицер, вдохновляясь примером Небе и его мудрым руководством, может достичь соблюдения высоких стандартов и проследить за тем, чтобы все работало как часы.

И все же Шумахера слегка мутило от волнения. Слухи не прекращались. От ощущения, что в любой, даже последний момент что-то может пойти не так, его тошнило и бросало в пот. Сегодня утром снова появились надписи на стенах. Несколько минут назад от выстрела автомобильного глушителя залаяли собаки, и его нервы натянулись как струны. Он вглядывался в толпу, выискивая любые отклонения от нормы, любые признаки неповиновения.

— Герр Шумахер!

Он вздрогнул. Кто это? Наконец его взгляд сфокусировался: милая розовощекая гели в пышном платье, маленькой шапочке и голубых кожаных перчатках умоляюще смотрела на него. Он узнал подружку Мартина Кройца. Стало быть, Мартин тоже здесь. Отлично. Значит, Бруно сможет встретиться с другом детства и желательно в момент, когда будут звучать похвалы шефа полиции рейха Небе за четко проведенную операцию. Операцию, делающую честь всей полиции, произведшую самое благоприятное впечатление на самого Вождя. Не так уж часто Бруно Шумахеру выпадал шанс похвалиться успехом перед Мартином Кройцем — по правде говоря, такой шанс выпадал ему впервые, — и он ждал его с нетерпением. И вот здесь эта девушка, свидетельница его триумфа. Она улыбалась ему памятной по их встрече обворожительной улыбкой и умоляла о чем-то.

— Вы должны мне помочь, герр Шумахер. Я в группе Министерства культуры. С Мартином. Но меня задержали. Мне нужно пройти внутрь.

Над лужайкой понеслись приветственные крики и возгласы. Вождь выбрался из лимузина и направился к помосту. По толпе пронесся вздох.

Он ничуть не походил на свои изображения на плакатах.

Сгорбленный под своим знакомым всем длинным плащом, он шел медленной шаркающей походкой, наклонив корпус вперед; из-под фуражки выбивались редкие волосы, падая на серого цвета лицо. На полпути он приостановился и быстро оглядел купола, башни и шпили, словно говоря: «Так вот ради чего я воевал много лет назад. Вот что меня ожидало». Какие мысли бродили в его сумрачном уме? Разочаровал ли его Оксфорд, как в свое время Париж?

Толпа подалась вперед, и цепь британских бобби в традиционных высоких шлемах и черной форме с серебряными пуговицами инстинктивно сомкнула ряды. Шумахер не раздумывал. Быстро подняв заграждение, он приказал полицейским:

— Живо. Дайте леди пройти.

Солнечный свет, бивший столбами сквозь окна Камеры Рэдклиффа, сиял на тиснении кожаных корешков и полированном дубе, превращая танцующие в воздухе пылинки в золотые искры. К бледно-зеленым шестиугольникам купола поднимались образующие идеальную окружность восемь колонн с растительным орнаментом. В центре зала на первом этаже расчистили место для торжественной встречи — если, конечно, кто-то мог бы почувствовать торжество от встречи с бригаденфюрером СС Вальтером Шелленбергом, шефом уголовной полиции рейха Артуром Небе и комиссаром по культуре Германом Экбергом.

Роза окинула взглядом выстроившихся мужчин. Небе, жилистый, с коротким ежиком седых волос. Шелленберг, в серой форме с армейскими знаками отличия на груди, взгляд глаз цвета осеннего дождя устремлен прямо перед собой. У самого деревянного пюпитра — Герман Экберг, тучный и красный, а за ним — Мартин, внимательно разглядывающий пол. Увидев Розу, он дернулся и побледнел, но реагировать было поздно. В зал уже входил Вождь с ничего не выражавшей улыбкой.

Вперед выступил директор библиотеки, подобострастно вздернув руку в приветствии, в ответ на которое Вождь привычно махнул ладонью, и оба подошли к пюпитру, где лежала раскрытая драгоценная книга Мэри Шелли, такая маленькая и хрупкая. Роза не могла расслышать слов, но догадалась, что Вождю рассказывают о подарке: «История немецкого гения и его фантастического творения».

Вождь стоял всего футах в восьми от нее. Его лицо, бледное, восковое, напоминало горящую изнутри свечу, а руки казались бескостными, состоящими лишь из хрящей. Он был без перчаток.

Три фута.

Он опустил взгляд на ветхий томик с бурыми от времени краями, потрескавшимся переплетом и выцветшими и помятыми, как крылья мотылька, страницами, покрытыми плотной вязью слов. Мэри Шелли писала аккуратным убористым девичьим почерком, местами вычеркивая слова, местами, когда ей приходила новая мысль, строки поднимались вверх по полям, выбиваясь из общего строя. В 1816 году Байрон назвал ее книгу «прекрасной работой для девушки». Что подумает Вождь об этом страшном предупреждении для самонадеянных?

Удовлетворенно приговаривая что-то про себя, он протянул руку, и сердце Розы замерло.

Но, так и не коснувшись испещренных бурыми пятнами страниц, Вождь убрал руку в карман плаща.

В ее ушах шумел адреналин, и сквозь этот шум, словно бой барабана сквозь пушечный дым, прорывались удары сердца.

Берегись, ибо я не знаю страха и потому всесилен…

Вождь уже собирался отойти, поворачиваясь к следующему отделу библиотеки, где его ждал рассказ об истории архитектуры и миллионах томов, хранящихся на стеллажах в здании и тоннелях у него под ногами.

Роза на нетвердых ногах, точно ребенок, который учится ходить, пошла вперед, обливаясь холодным потом и дрожа всем телом от страха и возбуждения. Однако по мере приближения к Вождю страх смыло волной спокойствия и ощущения свободы.

Видимо услышав ее шаги, он обернулся, и Роза увидела его глаза, глубокие и темные, как пулевые отверстия. Их неестественно-пронзительный взгляд пригвоздил ее к полу.

Вождь же сразу все понял. Ему давно, еще с 1933 года, была знакома эта смесь ужаса и восторга, охватывающая всех, кто приближался к нему. Женщины подбегали на улице, пытались залезть к нему в машину, бросались наперерез сквозь строй охраны, иногда в экстазе обожания срывая с себя одежду. Красивые девушки постоянно кидались на него, пренебрегая собственной безопасностью, с этим ничего не поделаешь.

Он жестом отстранил помощников и благосклонно кивнул.

Роза взяла книгу с пюпитра и, улыбаясь, протянула ему.