Код Атлантиды

ЧТО ВВЕРХУ, ЧТО ВНИЗУ – ВСЕ ОДНО

– Крест и круг, обозначающие солнце, – с этого и началась система символов, – торопливо объяснял Скотт, пока команда надевала белые спецкостюмы, чтобы спуститься туда, где в окружении высокочувствительных исследовательских приборов хранились кристаллы С-60.

Скотт схватил ручку и принялся наспех выводить знаки.

– Их использовали повсюду. Вот это индийские глифы –

Это один из символов ронгоронго – древнего иероглифического письма с острова Пасхи –

Этот рисунок найден в Венесуэле –

А у майя символ солнца такой –

и произносится «кин». В Южной Америке крест обозначал еще и человеческую жизнь: горизонтальная полоса – мир материальный, вертикальная – вечный. Египетский анк тоже символизирует бессмертие, тут мы опять сталкиваемся с крестом и кругом, только несколько в другом виде –

В храме Фресок из мексиканского Бонампака, это недалеко от Паленке, есть изображения приезжих людей-рыб, их кресты заключены в круг.

Новэмбер нахмурилась.

– Людей-рыб?

– Иностранцев, с бородой и рыбой на голове.

– Словом, все сводится к чудесной игре в крестики-нолики, так? – усмехнулся Хаккетт.

Скотт даже не взглянул на него.

– В Паленке есть храм Солнца и храм Лиственного Креста.

Гэнт внезапно насторожился.

– Послушайте, а там С-60 еще не пытались искать?

– М-м-м… Корпорация «Рола» попробовала, но ничего не нашла.

Скотт как будто немного пал духом.

– Что ж. Тем не менее в культуре южноамериканцев крест играет поистине значительную роль. Кецалькоатль, например, – бог науки, покровитель жрецов, белый человек с длинной бородой, – носил мантию, украшенную крестами. Он был, конечно, не майя, но…

– Там ничего не нашли.

Застегнув куртку на замок, Пирс подошел и взглянул на выведенные Скоттом глифы.

– Кажется, в линейном письме Б тоже есть круг и крест. Я о них что-то читал.

– Вы об этом символе –

Правильно. Кстати, на Фестском диске есть похожий знак –

Ни тот ни другой не имеют отношения к солнцу, но оба обозначают слог «ка».

– Ка? – переспросил Пирс. – В Древнем Египте так называлась одна из душ-сущностей. Считалось, что когда человек рождается, на свет появляется и определяет его судьбу двойник, или ка. После смерти они соединяются.

– Да, однако в клинописи, у шумеров, символ

означает овцу.

– Овцу?..

Глаза Новэмбер оживленно заблестели.

– Доктор Скотт, вы сказали, что крест и ореол появились на изображениях уже после смерти Христа, пришли из других религий. А овца? Может, это агнец? Что-нибудь связанное с Пасхой? То есть символом жертвоприношения?

Скотт задумался, а Хаккетт воскликнул:

– Вы что, считаете, воскрешение Атлантиды – это Второе пришествие?

– Нет, я совсем о другом! – несколько обиженно и горячо воскликнула Новэмбер. – Мы разговариваем о символах. О мифологии…

Скотт поднял руку.

– Тихо! Видите? Видите, что творит с людьми религия? – Он опять сосредоточил внимание на бумажном листе со знаками. Нарисовал еще один глиф. Жестом велел остальным подойти. – Взгляните. Этот иероглиф тоже древнеегипетский. Но под ним подразумевается не солнце и не агнец.

– Для обозначения Атлантиды подходит больше всего, – заметил Мейтсон.

– Это знак города, – пояснил Скотт. – Платон писал, что об Атлантиде он узнал из Египта, от египетских мудрецов, разговаривавших с Солоном. Платон описывает Атлантиду как концентрические круги из воды и суши, разделенные на четверти земляными мостами.

– Получается, египтяне знали про Атлантиду? – спросил Мейтсон.

– Не исключено. Или же не про Атлантиду, а про древнюю Мексику.

Пирс моргнул.

– Что-то я совсем запутался. При чем здесь Мексика?

– Согласно ацтекской легенде, спасшись от потопа, Кошкош с женой высадились на Ацтлане, а потом перебрались в Мексику, где построили город Теночтитлан. Когда в Мексику пришли европейцы, Теночтитлан процветал. Он поразил пришельцев обилием храмов, пирамидами, каналами, водопроводом, рынками. Примерно так Платон описывал Атлантиду, а сами ацтеки называли Теночтитлан копией, созданной в честь славной потерянной страны Ацтлан, родины их цивилизации, разрушенной потопом. Сейчас на месте Теночтитлана стоит Мехико.

– Они указывают, где находился Ацтлан?

– Где-то на юге.

Майор Гэнт наконец облачился в спецкостюм и уже направился было к двери, собравшись вести группу вниз, в главную исследовательскую лабораторию, однако приостановился.

– Так, ради интереса, – сказал он. – Вы знаете, как обозначают солнце китайцы?

– Этот иероглиф был первым из появившихся во времена династии Шан, – ответил Скотт, рисуя символ. – Позднее он превратился в квадрат, почему – знают только китайцы. Как видите, в общую картину не вписывается. Креста здесь нет.

Все посмотрели на знак.

– Любопытно, – произнес Хаккетт. – Только этот иероглиф перекликается с наукой.

Скотт насупился.

– Вы о чем?

– Положительный заряд и отрицательный, – пояснил Хаккетт, – основы магнетизма, о которых рассказывают в школе. Север положительный, обозначается крестиком. Юг отрицательный, его знак – минус. Атлантида расположена на Южном полюсе. Китайцы не просто говорят, мол, нельзя забывать о солнце, – они указывают, где кроется разгадка.

Все в белых спецодеждах, они вышли за Гэнтом из кабинета и вскоре очутились на металлической платформе, с которой можно было наблюдать, как внизу, в огромной лаборатории проводят исследования. Тут и там над перекрестьем охладительных труб висели связки проводов, повсюду стояли компьютеры.

Пахло пластиком и металлом – научными исследованиями, разработкой новых технологий. Команда спустилась вниз по железным ступеням и подошла к длинному столу, буквально заваленному голубыми кристаллами – осколками С-60, привезенными из Антарктики.

– Вот и ваша работа, доктор Скотт! – воскликнул Гэнт.

Скотт, расширив глаза, осмотрел камни. Он хотел было задать кое-какие вопросы, но в эту минуту к Хоутону торопливо подошел и протянул ему лист бумаги человек в таком же спецкостюме.

– Вам только что пришел факс. Невероятно!

Хоутон прочел, что было написано на бумаге, и передал ее товарищам.

Волнение, охватившее всех без исключения, можно было сравнить разве что с высоковольтным напряжением электроэнергии, циркулировавшей по лаборатории.

– Ялла! Ялла! – слышались пронзительные крики. – Скорее! Скорее!

Сухой воздух пронзил сопровождавший вопли свист.

Очевидно, опять что-нибудь случилось.

Сара и Эрик переглянулись и сорвались с места.

Дно и стенки колодца укрепили металлической решеткой, чтобы они не обвалились людям на головы. Обойдя поддоны, нагруженные упакованными в мешки артефактами, Сара присела на краю колодца.

Из него аккуратно передали еще несколько глиняных сосудов и ведра с песком. Двое полицейских из Департамента тоже подошли ближе. Один с кем-то разговаривал по рации. На плечах обоих поблескивали черные «Калашниковы».

Профессор Де ла Хой, главный археолог египетского Департамента древностей, покачал головой, явно сильно волнуясь. Он все что-то бормотал о раскопках 1893 года, когда великий Флиндерс Петри работал в Нагаде, что на триста миль южнее Каира. Тогда нашли точно такие же сосуды – определить дату их создания Де ла Хой никак не мог. По его словам, тридцать тысяч похожих изделий были обнаружены под ступенчатой пирамидой в Саккаре. Сара чувствовала, что не столько находки язвили профессорскую душу, сколько осознание того, что науке несовершенной и зачастую бессильной он подарил целых тридцать лет своей жизни.

Пыль оседала. Одежда египтянина, который работал на дне колодца, промокла от пота и пожелтела от песка. Но выражение его горящих, широко раскрытых глаз говорило само за себя – слов, которые он произносил, Сара в любом случае не понимала.

Расстояние от поверхности до дна колодца не превышало двадцати пяти – тридцати футов. Углерод-60 определенно лежал глубже. Рабочий взял щетку, сделанную из метлы, и принялся расчищать песок у самой стенки колодца. Торопливо справившись с задачей, не обращая внимания на острые углы камней, врезавшиеся в колени, он с гордостью провел по ровной поверхности голыми пальцами, расчистил соседний участок, посмотрел наверх и попытался жестами и просто интонацией объяснить, что он нашел.

Руки подняты, хлопок в ладоши – один. Один камень. Руки наклонно опускаются, еще хлопок. Под первым камнем второй. Ниже – третий, четвертый…

– Лестница, – догадалась Сара. – Там лестница.

Клемменс кивнул на ступень.

– Такое впечатление, что они с обеих сторон уходят в стены еще на фут-два.

– Теперь совершенно ясно, – прошептала Сара так, чтобы только он мог ее слышать, – церемониальные туннели создал человек. Назвать и их природным феноменом – просто нелепость.

Клемменс усмехнулся.

– Если об этом узнают репортеры, Дуглас взвоет.

Сара вопросительно взглянула на остальных археологов.

– Может, кто-нибудь спустится туда? И начнет раскапывать ступени?

Египтяне засуетились, один из них, невысокий, полез в колодец. Рабочий, который обнаружил лестницу, явно нуждался в отдыхе. Сара вспомнила о знаменитых раскопках Говарда Картера – в 1922 году он отыскал гробницу Тутанхамона. Говорили, она была проклята, как и прочие египетские хранилища мертвецов-фараонов. Кое-кто из команды Картера во время тех раскопок погиб.

Прижав к уху палец и поднеся к губам рацию, Клемменс связался с Дугласом и рассказал ему о находке.

– Потребуется нечто вроде палатки. Приличных размеров. Надо разместить в ней довольно много оборудования. Так, чтобы оно не привлекало внимание любопытных. Нам нужны генераторы, дуговые лампы, побольше помощников. Да, сэр. Помоему, мы почти у цели. Если оплата увеличится, работа пойдет быстрее.

Де ла Хой обозлился. На английском с сильным египетским акцентом он холодно произнес:

– Что, черт побери, вы задумали?

Клемменс даже не взглянул на него.

– Да, и еще, сэр. Можно очистить место от археологов? Они точно кость в горле. – Он улыбнулся. – Профессор, будьте так добры, свалите отсюда! Давайте, давайте, старина.

Когда Де ла Хой в сопровождении свиты удалился, у Сары на поясе затрещала рация.

– Сара, мы на участке опробования, приступили к повторному анализу. Конец связи.

Команда геофизиков зондировала почву при помощи нового, более точного георадара.

Сара нажала кнопку рации и ответила:

– Удачной охоты. Конец связи.

Шум помех, затем краткое:

– Спасибо.

Она будто общалась с работавшими на Луне космонавтами.

– Что с погодой?

Из груди Клемменса вырвался сдавленный стон. Взглянув на безоблачное небо, он вытер тряпкой пот со лба.

– Мы в пустыне, – сказала Сара. – Жара здесь – обычное явление.

– В марте-то? – Клемменс вздохнул. – Сейчас в тени сто двадцать градусов, был бы июль – тогда другое дело.

Под звуки ударявшихся о камень лопат и кирок Сара достала карту, на которой двенадцатью красными значками отметила обнаруженные подземные впадины. И обозначила места, где хранился углерод-60. На карте вырисовывалось нечто любопытное.

– Говорю же, это круг, – сказала Сара.

– Поспорим? – спросил Клемменс.

– Давай.

– На что?

– Разумеется, на деньги.

Клемменс пошарил по карманам. С собой у него было лишь полсотни долларов, чтобы позавтракать.

Сара соединила все отметки – получилась дуга. Она не сомневалась, что эта дуга – фрагмент круга, а не эллипса или какой угодно другой фигуры. Чтобы доказать верность своей догадки, ей следовало определить центр круга. Математика тут не поможет, с ее помощью можно сделать лишь приблизительные вычисления. На выручку пришли пара обыкновенных компасов и одна старая инженерная хитрость. Сара соединила две точки дуги прямой линией и, приставив к ней с внешней и внутренней стороны по компасу, обвела их карандашом. Появилось два новых знака. Один под, второй над линией. Сара соединила их, получился крест, – первую прямую под углом девяносто градусов в самом центре пересекла вторая. Сара выбрала другие две точки, проделала то же самое и продлила две перпендикулярные линии. В точке их пересечения и был центр круга. К великому удивлению Сары, линии встретились прямо под сфинксом.

Клемменс изумленно смотрел на нее.

– Для геолога весьма неплохо. А вдруг ты ошибаешься?

– У меня папа был инженером, – пояснила Сара. – Я не ошибаюсь.

– Посмотрим.

Теперь, зная радиус, Сара без труда начертила на карте целый круг. И сообщила геофизикам, где еще, по ее мнению, стоит поработать. Они обозначили эти места буквами альфа, бета и гамма.

– Эрик с зоны бета, – сказал Клемменс, держа у рта рацию. – Фрэнки, как у вас дела?

Послышался продолжительный шум, потом тяжелое дыхание и, наконец, запыхавшийся голос Фрэнки:

– Осмотр окончили.

– И?

Молчание. Эрик и Сара переглянулись. Сара принялась кусать ноготь и постукивать по земле ногой.

– Фрэнки? – нетерпеливо позвал Эрик. – Что у вас?

Шипение. Потом:

– Догадка подтвердилась, – торопливо проговорил Фрэнки. – Сейчас проверим еще раз, но сомнений быть не может. Конец связи.

– Слышала? – воскликнул Эрик, в восторге поворачиваясь к Саре. – Вот так!

Сара уже вновь напряженно рассматривала карту. Затрещала ее рация.

– Зона гамма. Задание выполнили. Результат положительный. Повторяю: результат положительный. Конец связи.

– Зона альфа. Второй осмотр закончили. Без изменений… Ребята, вы хоть понимаете, что это значит?

Сара с самого начала была уверена. Теперь же знала наверняка.

– Круговой туннель протяженностью почти в три мили. Эрик! Невероятно!

– Три мили? То есть по меньшей мере пять километров! Почти как чертов ускоритель частиц! А наш колодец ведет к боковому туннелю!

Сара безумно волновалась.

– Но кто мог произвести такой точный расчет тысячи лет назад? Они не знали, что такое число! Не имели понятия ни о тригонометрии, ни о геометрии…

Эрик покачал головой.

– У меня вопрос поинтереснее: а на кой черт им все это понадобилось?

– Хотелось бы выяснить. – Сара улыбнулась. – Но насчет круга я оказалась права. Гони пятьдесят баксов.

Клемменс неохотно достал из кармана деньги.

Палатку и оборудование доставили колонной спецмашин, возглавляемых «лэндкрузерами» египетской полиции. Теперь желающие приблизиться к колодцу должны были получить специальное разрешение и пройти проверку на двух наспех возведенных, укрепленных оградой постах.

На их сооружение ушло полчаса. За это время рабочие раскопали еще несколько ступеней, и Клемменс, наконец определив, в каком направлении идет лестница, распорядился вырезать дверной проем и укрепить его металлической аркой.

Сара приступила к изучению почвы. Верхний слой глубиной в шесть футов оказался прочной подстилающей породой. На следующем участке в четыре фута подстилающую породу разбавлял насыпной грунт. Дальше шел слой чистой подстилающей породы, потом – один насыпной грунт, до самых ступеней. Это означало, что, когда в туннеле отпала необходимость, кто-то специально его засыпал.

Благодаря металлической арке и ацетиленовой горелке Сара осторожно спустилась вниз, чтобы исследовать последний слой – беспримесный насыпной грунт. На миг ей показалось, что это не древний туннель, а старинный готический собор.

Надеясь, что к ее советам прислушаются, она произнесла:

– Начинайте сверху. Продвигайтесь вниз неторопливо, формируя склон. Тогда вас не засыплет. А мне бы хотелось отыскать крышу и стены туннеля. Когда установим их размеры, поймем, с чем имеем дело.

Ее слова перевели на разговорный арабский.

Люди продолжили работать.

Почва была влажная, что, с одной стороны, помогало: кирки охотнее врезались в нее и не приходилось опасаться внезапных обвалов. С другой же стороны, вода задачу усложняла: из-за нее земля была тяжелее и работники быстрее уставали.

За несколько часов продвинулись на десять футов. Этим все и закончилось. На пути археологов возникла гигантская каменная пробка – настолько огромных размеров, что не укладывалось в голове.

– У сфинкса в Гизе было много имен. Например, Абулхол – по-арабски «Отец ужаса», – говорил, сидя перед телефоном, Скотт. – Или Гор-эм-Ахет, что значит «Гор на горизонте». «Шепес-анх Атум» переводится как «Живой образ Атума». Греки превратили «шепес-анх» в «сфинкс», это слово мы используем и сейчас.

Ему долго не отвечали. Скотт наклонился к самому аппарату, подумав, что связь оборвалась.

– Алло?..

– Все это замечательно, доктор Скотт, – послышался более сдержанный, чем прежде, голос Сары Келси. – Только мне не поможет.

– Жаль. Я просто… Черт! А вы ведь копаете прямо под сфинксом! – воскликнул Скотт.

Едва начав эту беседу, он сразу решил, что Сара Келси – человек, преданный своему делу и целеустремленный. По-видимому, у нее сейчас хватало работы, а пустынная жара сильно изнуряла, – словом, Скотт чувствовал, что готов многое ей простить. Но ее продолжительное молчание немного задевало, даже оскорбляло и действовало на нервы.

– Чего вы хотите? – спросил он.

– Для начала узнать, как войти в туннель. Вы о подобном когда-нибудь слышали? Чтобы люди построили подземный ход и ни с того ни с сего его засыпали?

– Да, конечно, – ответил Скотт, рассматривая лица остальных, кто был за столом.

Слова Сары Келси слышали по громкоговорящей связи все. Мейтсон сидел с карандашом наготове и время от времени делал пометки в блокноте. Гэнт пытался «привести в чувство» видеоприставку, но она упорно отказывалась работать.

– Исследуя в восемьсот двадцатом году нашей эры Великую пирамиду, халиф Аль Мамун пробил в одной из ее стен вход, – вспомнил Скотт. – Но, проникнув внутрь, обнаружил, что проход загражден гранитными плитами – их поместили пирамиду во время строительства.

– Во время строительства?

– Да.

– Зачем? – резко потребовала Сара. – Какой был смысл?

– Не имею понятия, – ответил Скотт, глядя в глаза то одному, то другому из товарищей.

– И что он предпринял, ваш Аль Мамун?

– Обогнул гранит и прорезал ход в известняке, из которого была сделана пирамида.

Сара глубоко вздохнула.

– О нет. Ничего не выйдет, – сказала она. – Боюсь, в таком случае обвалится почва. Остается единственное: попробовать вытащить его.

– Вы о чем? – поинтересовался Ральф.

– Кто это? – словно в попытке защититься, выпалила Сара.

– Ральф Мейтсон, инженер.

– Может, кто-нибудь еще из участников разговора забыл представиться? – настороженно спросила геолог.

Все остальные весьма неохотно назвали имена.

– Слава богу, я вроде бы не ругалась, – сказала Сара. – Итак, я стою перед гранитной плитой. В ширину она четыре фута, в длину примерно около шести. Очень надеюсь, что такая здесь одна. Края покрыты чем-то странным… Похоже на соль.

– Соль?

Скотт оживился.

– Когда Аль Мамун проник в пирамидную камеру, то увидел на ее стенах полудюймовый слой соли. Для чего там соль – никто не знает.

Сара продолжила:

– Если я не ошибаюсь, туннель был выкопан в коренной подстилающей породе и облицован огромными известняковыми кольцами. Вес каждого… гм… примерно сотня тонн. По качеству работ туннель напоминает два храма перед сфинксом, но там колоды поувесистее – тонн по двести.

– Не верится! – изумленно воскликнул Мейтсон. Остальные никак не выразили удивления. – Даже в наши дни существует всего четыре подъемных крана в мире, которым по силам такой груз.

– И то лишь на поверхности, – подчеркнула Сара на другом конце провода. – А как они ворочали эти громадины под землей?

Скотт, задумавшись, взял из высившейся на столе горы кристаллик С-60. Его мысли заработали в ином направлении. Вырезанные на поверхности камней строки были не клинописные, хоть некоторые из знаков и сочетали клинообразные черточки. Другие походили на пиктограммы, третьи напоминали иероглифы. Объединяла их всех искусность исполнения и, пожалуй, красота изгибов, которую так и хотелось назвать саблевидной. Да-да, многие элементы загадочных символов были похожи на изогнутые сабельки. Или полумесяцы.

Следовало создать каталог, распределить знаки по группам и попытаться из отдельных кусков составить последовательный текст. Скотт поставил осколок на ребро, и тут его осенило.

– Вертикально стоящий камень… – пробормотал он.

Хаккетт заинтересовался:

– Что?

– Археологи называют их стелами или стоящими камнями. Один такой высится перед сфинксом. На них надписи или рельефные изображения. При раскопках стелы часто здорово помогают. Большинство монументов в Гизе известны своей бессловесностью. Этот туннель, похоже, не исключение. Иногда стелу устанавливали у входа в сооружение. – Он повысил голос. – Сара?

– Да?

– Осторожнее работайте кирками. Где-нибудь в земле, возможно, хранится камень…

– Футов пять в длину? – перебила его Сара. – В форме иглы?

– Да… – нерешительно ответил Скотт.

– Мы уже нашли его.

– На нем что-нибудь написано?

– Да, совсем немного.

Скотт напрягся.

– Я должен взглянуть на этот текст.

Послышались гудки.

– Мне звонят по другой линии. Подождете? Спасибо.

Телефон замолк. Скотт обменялся взглядами с притихшими товарищами. Оставалось, затаив дыхание, считать мгновения.

– Алло? Вы слушаете?

– Да, Сара, нельзя ли…

– Извините, у меня важный разговор. – Голос звучал встревоженно. – Мы сделаем с надписи снимок и пришлем вам его по факсу. Было приятно пообщаться. До свидания.

Секунду спустя послышались гудки. Хаккетт потер спину.

– Чудесная женщина, – с мрачным видом заметил он.

Когда кабели, галогенные лампы, подставки и разнообразные приспособления заняли свои места в палатке, Дуглас в отчаянии почесал затылок и прокричал, глядя сверху вниз на дно колодца:

– Где же проклятый углерод-60, Сара?

Сара пожала плечами.

– Вытащи гранитную пробку, тогда узнаем.

– На это уйдет целая ночь, черт побери!

– Тогда не теряй времени, – спокойно ответила Сара. – Когда управишься, позвони. – Она пристегнула страховочный фал, поднялась по веревочной лестнице, достала телефон, предусмотрительно отошла в сторону и произнесла: – Рип? Ты еще тут?

– Сара!

Голос, хоть и звучал отдаленно, был сильный. Знакомый – однако, чтобы вспомнить его, Саре все же потребовалась секунда-другая. Голос волновал. И как будто успокаивал. Но она по опыту знала, что его обладателя стоит опасаться. Они провели вдвоем несколько ночей: предавались любви, а потом, лежа в постели, болтали обо всем на свете. Она прижималась щекой к его груди, прислушивалась к отзвукам его слов, к его дыханию… Следовало взять себя в руки. Отделаться от воспоминаний, чтобы не нервничать при новой встрече.

Она не ожидала, что Рип Торн позвонит ей.

– Как поживаешь?

Сара стояла внутри круга. За спиной у нее покоилась новая археологическая находка. А где-то под ногами лежало драгоценное углеродное образование. В Женеве рвал на себе волосы знаменитый антрополог лингвистики. Кто-то расхаживал с оружием на плече. Другие против чего-то выступали. Она накрепко привязала себя ко всему этому только для того, чтобы не думать о нем – человеке, безжалостно разбившем ей сердце. Как она могла поживать?

– У меня все отлично. – «Скотина!» – мысленно добавила Сара. – Давно прилетел? Ты ведь здесь, в Каире?

– Да, здесь, – ответил Торн умиротворенно. – Выступаю посредником при заключении сделки.

Посредником? Значит, помимо египетского правительства и корпорации «Рола» в операции участвует и третья сторона? Кто именно?

– Я думала, ты сразу приедешь сюда. – Ей ужасно не хотелось, чтобы Торн понял по ее голосу, будто она питает глупые иллюзии.

– Дела, малышка. Знаешь ведь, что такое дела.

Сара прекрасно знала. Особенно, как вел дела Торн. И арабское Объединение по индустриализации. Оказываясь в этом зловещем месте, ясно понимаешь, что означает фраза «военно-промышленный комплекс».

– Послушай, Сара, – произнес Торн. – Может, встретимся сегодня, а?

– Вряд ли получится…

– Почему? Я как раз освободился. Давай вместе поужинаем?

– Поужинаем?

Сара посмотрела на часы. Шесть тридцать.

– Ты ведь остановилась в «Найл-Хилтоне»? Я заеду за тобой, скажем, в восемь. Идет?

– Ладно.

– Буду ждать внизу.

– Хорошо.

Ничего хорошего в этом не было.

– И… Сара… Здорово, что ты тоже здесь.

К ушам Сары хлынула кровь, заглушая все многообразие звуков вокруг. Почему в ней не нашлось сил сказать обыкновенное «нет»? Как будто погрузившись в транс, она чувствовала себя круглой дурочкой, совершенно беспомощной и беззащитной.

Она убрала телефон. Вышла из синей палатки и залюбовалась румянцем угасающего дня. На древнем плато Гиза властвовал сфинкс. И был в ответе за все, что пряталось глубоко под землей.

Сара с опаской оглядела человеко-льва. Похоже, он появился на свет гораздо раньше, чем всем казалось. Каменное лицо… Ей вдруг почудилось, она смотрит на Торна. Какие секреты известны и тому и другому?

Они сидели, не спуская глаз с факс-аппарата. И ждали.

Длина сфинкса составляет двести сорок футов, ширина в плечах – тридцать восемь, высота – шестьдесят шесть. Скотт рассказывал о статуе товарищам, скрашивая тягостное ожидание. Человеческое лицо сфинкса побито временем, он повидал на своем веку немало бед. Его нос несколько сотен лет назад отстрелили, упражняясь, мамлюки[12]. Более серьезные повреждения нанесли сфинксу исламские фундаменталисты, разжегшие в 2005 году гражданскую войну. Землетрясение 2007 года стало для него очередным ударом, хотя все предыдущие катаклизмы почти не причинили сфинксу вреда. Казалось, он был создан для вечной жизни. Ведь сфинкс уже просуществовал тысячи лет.

Монументы Гизы таили в себе немало загадок.

Великие пирамиды располагались точно так же, как звезды в Поясе Ориона, – в 10 500 году до нашей эры пирамиды были точной проекцией трех звезд. Высота самой крупной усыпальницы – фараона Хеопса – достигала четырехсот шестидесяти одного фута, а длина стороны ее основания – семисот пятидесяти пяти. На сооружение пирамиды ушло два миллиона триста тысяч громадных каменных блоков, весил каждый из них примерно по две с половиной тонны. Блоки не скрепляли строительными растворами, они до сих пор удерживались на прежнем месте благодаря чрезвычайно точной подгонке.

Наружные стены пирамид были облицованы плитами белого известняка, их вершины покрывала сверкавшая на солнце медь. Такими увидел монументальные гробницы Абдулла Аль Мамун. Облицовку испещряли иероглифы. Манефон, первосвященник и секретарь египетских храмов при Птолемеях I и II, заявил, что эти надписи – работы Тота. С тех пор принято считать, будто Тот, древнеегипетский бог, создавший письменность, написал на Великой пирамиде 36 525 книг мудрости. Эта цифра совпадала с количеством дюймов в периметре Великой пирамиды. И дней в году – 365,25.

Многие древние цивилизации принимали письмо за небесный дар.

Факс-аппарат наконец ожил, и, пока лист с текстом медленно выезжал в лоток, Скотт договорил:

– Набу, бог мудрости и покровитель писцов в аккадской мифологии, верил в созидательную силу священного слова. Согласно китайской легенде, письмо человеку принес четырехглазый дракон. В Египте, Китае и у майя люди, умевшие писать, причислялись к высшему сословию. Египетская система иероглифов появилась практически из ниоткуда и была настолько продуманной и четкой, что лингвисты склоняются к мнению, будто ее создал один человек.

Минуту спустя один человек заговорил с ними – египетский бог Тот, откуда-то из гробницы, при помощи белого листа факсимильной бумаги и чернил. С переводом Скотт справился быстро. Но это не особенно помогло – загадок лишь добавилось:

Неужели именно это место разыскивал фараон Хеопс? Тайную камеру, в которой спрятаны «Книги Тота»? Хранилище святой мудрости, ключ к расшифровке языка богов?

Где-то за огромной гранитной пробкой таились ответы, Скотт не сомневался.

– Слово алхимия произошло от египетского иероглифа «хми», которым обозначали Египет – место, где, возможно, и появилась алхимия.

Антрополог лингвистики Ричард Скотт с какими только науками не сталкивался. Не соприкасался лишь с химией. Пока Хаккетт изучал результаты химического анализа С-60, Скотт терпеливо ждал.

Новэмбер выпила кофе и съела бутерброд, удалившись в небольшую кухоньку, которая располагалась в стороне от мощного лазерного оборудования, исследовавшего кристалл углерода-60.

Скотт уяснил единственное: С-60 был желто-коричневым. А эти камни отливали голубым. Почему?

– С примесями.

Хаккетт перевернул страницу, продолжая сосредоточенно изучать столбцы цифр.

– С какими?

Пирс с той же сосредоточенностью наблюдал сквозь стеклянную стену за тарелкой с бутербродами, красовавшейся на кухне перед Новэмбер.

Хаккетт узнал одного из проходивших мимо химиков – весьма странного на вид парня. Их называли «углеродной компанией»: Хокса, Лью, Ридли и Моргана. Все четверо были специалистами в области органической химии и работали на корпорацию «Рола». Каждый их них окончил заведение типа техасского университета Раиса – именно там в 1985 году Крото и Смолли впервые создали С-60. Углерод для четверки химиков был все равно что воздух.

Разговаривали они в основном на научном сленге. Хаккетт, очевидно, все понимал, так как неожиданно вступил с ними в спор.

– Разговор не об обычных примесях, а о характерных углеродных образованиях, целенаправленно созданных в структуре кристалла. О графитовых прожилках в алмазе. Это рубидиевый фуллерен – материал со сверхвысокой проводимостью. – Он забормотал что-то совсем непонятное. – Рубидий и С-60… Секундочку… Rb₂CSC₆₀. Под воздействием воздуха соединение разрушается. Для него нормальная температура – что-то около тридцати по шкале Кельвина. Азот при восемнадцати градусах по Кельвину, то есть минус двухсот пятидесяти пяти и пятнадцати сотых по Цельсию, превращается в жидкость.

– Почему же тогда рубидиевый фуллерен уцелел? – спросила поставившая пустую тарелку на место и вернувшаяся Новэмбер.

– Он внутри алмаза. Не взаимодействует с воздухом.

– Именно поэтому каждый раз, когда я к нему прикасаюсь, у меня покалывает в пальцах? – спросил Скотт. – Или это от волнения?

– С-60, – ответил Хаккетт, – материал фотопроводимый. Сейчас он, по-видимому, реагирует на сияние лабораторных ламп, но поскольку вы стоите на полу… Эй, может, попросить, чтобы вам принесли изолирующий коврик? Невероятно. – Он помахал бумагами. – С-60 так устроен, что позволяет электронам … Гм… световые компьютеры… Не обратиться ли за помощью к Микеле?

Скотт, понятия не имевший, кто такая Микела, повернул голову.

– А где Ральф?

Пирс, устремившийся в сторону кухни, махнул рукой.

– Наверху с Дауэром. Составляет план экспедиции.

Скотт взял тряпку и стер все, что было написано на большой белой доске.

– Ведь это больше никому не понадобится? – пробормотал Скотт, не обращаясь ни к кому в отдельности.

– Не понадобится, – ответил Хаккетт, вновь сосредоточивая внимание на результатах анализа. – При ЯМР-спектроскопии молекулы не растягиваются, не разрушаются, не повреждаются. Атомы исследуются внутри молекулы. На атом существенное влияние оказывают соседи. Только в этом состоянии он ведет себя как обычно. ЯМР-спектроскопия позволяет точно определить, что представляет собой атом в составе молекулы и с какими атомами взаимодействует.

– Понятно, – сказала Новэмбер, хоть весь вид ее говорил о том, что ей практически ничего не понятно.

– Но самое главное, – продолжил Хаккетт, – спин – собственно момент количества движения микрочастицы, он имеет квантовую природу и не связан с движением частицы как целого. Электрон меняет спин при переходе в другое энергетическое состояние. Исследованием переходов между магнитными энергетическими уровнями атомных ядер, вызываемых радиочастотным излучением, и занимается ЯМР-спектроскопия. Вот только с углеродом дело обстоит сложнее: за ним перемен состояния не наблюдается.

– Как же его изучают?

– Из каждого правила есть исключение. Существует такой изотоп – углерод-13, его частицы переходят-таки из одного состояния в другое. При создании С-60 непременно нужен С-13 – проконтролировать процесс возможно только с ним. По сути, С-60… это С-13.

– Логично, – согласился Скотт.

– Вы понимаете, что я пытаюсь объяснить?

– Разумеется, – кивнул Скотт. – Изотоп в переводе с греческого – «место». С-13 – все равно что любая другая разновидность углерода. Тот же самый углерод.

– Суть в том, – воскликнул Хаккетт взволнованно, – что создатели С-60, кем бы они ни оказались, сначала должны были получить ту, иную разновидность углерода. Значит, у них имелось соответствующее оборудование. Эти камни – не природное образование. Их сделал человек.

– Занятно, – пробормотала Новэмбер.

– Занятно? Занятно?.. Не занятно, а грандиозно! Камни, покрытые надписями, находят на глубине в целую милю, под водой, – произнес Хаккетт с чувством. – Создатели этого чуда – определенно люди высокоразвитые, знавшие толк в квантовой физике и молекулярной инженерии. Их цивилизация – мы до нее пока не дотягиваем – погибла. Если об этом задуматься, ужас берет.

Он заглянул внутрь гигантского спектрометра.

– Для изучения подобных камушков нам требуется сверхсовременное оборудование – вершина человеческих достижений.

– И сказал Господь: «Да будет свет», – провозгласил Пирс.

Скотт на миг задумался.

– Язык, – произнес он. – Прежде чем сказать: «Да будет свет», Господу следовало изобрести язык. Свет появился потом. В начале было Слово.

Хаккетт явно пришел в замешательство.

– О чем это вы?

– Свет и язык. О них даже Библия говорит в первую очередь. Особое внимание им уделяется и во многих древних мифах. Что мы имеем? Солнце и язык Атлантиды. Первый из известных человечеству. – Скотт вздохнул и снова посмотрел на камни. – Похоже, его создатель хотел, чтобы этот язык был ясен и людям из будущего.

Никто не понял, что он имеет в виду.

Скотт пояснил:

– В тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году Томас А. Себеок решал в Управлении по утилизации ядерных отходов вопрос, поставленный Комиссией США по ядерному регулированию.

– Какой вопрос?

– Для захоронения ядерных отходов выбрали несколько пустынь. Им грозило на целых десять тысяч лет стать радиоактивными. Но как предупредить потомков или, скажем, инопланетян о том, что там-то и там-то появляться не следует? Себеок без раздумий отверг идею о записи на магнитофонную пленку и все прочее, для чего потребовалась бы электроэнергия, равно как и любого рода идеограммы, столь широко распространенные в наши дни. Вроде изображения мужчины или женщины на дверях общественных туалетов.

– И что же он придумал? Изобрел более совершенный язык? – полюбопытствовал Пирс.

– Не угадали. Язык со временем видоизменяется, а нынешнее сообщество может быть вмиг уничтожено глобальным стихийным бедствием. Себеок вспомнил о мифах и табу.

– Что?

– О религии, – кратко пояснил Скотт. – Язык сам по себе бесполезен. Общественные же запреты имеют власть над десятками поколений. В общем, Себеок предложил создать своего рода духовенство – сообщество ученых, антропологов, лингвистов и психологов, в задачи которых входило бы изобретать мифы и легенды об опасности зараженных пустынь.

– Знаете, на какую вы меня натолкнули мысль? – спросил пришедший в сильное волнение Пирс.

– Догадываюсь. Для того я об этом и заговорил, – ответил Скотт.

– Языки ранних цивилизаций – наиболее сложные из известных в истории. Властвовали над любым языком священнослужители. Так было в Китае, в Вавилоне, у майя, в Египте. Духовенство всегда в ответе за слово.

– Моя основная задача – определить, как эти люди мыслили, – сказал Скотт. – Если я с ней не справлюсь, тогда надписи останутся для нас загадкой. По структуре языка можно узнать, что собой представляла целая цивилизация. Не исключено, что этот язык основывался на холистическом принципе.

– Что-что?

– Возьмем, к примеру, нашу систему. В слове «столы» буква «ы» означает, что столов несколько. Только и всего. Сама по себе «ы» не имеет к множественному числу никакого отношения. «С» не какая-то часть собаки, допустим, нога, а дар – не разновидность жара. И хоть если прочитать «жар» наоборот, то получится «раж», жар и раж – совершенно разные понятия. Язык же людей, которые вырезали надписи на камнях, может базироваться именно на такой логике, то есть состоять из логограмм, – пояснил Скотт. – Некоторые языки – точное отражение человеческой речи. – Он схватил ручку и лист бумаги. – В то время как английский – полная неразбериха. Один и тот же звук неизвестно почему у нас может быть передан тремя разными способами. Впрочем, логограммы мы тоже используем – цифры и кое-какие обозначения. Семерка у нас не семь наклонных черточек, а всем известный значок – 7. А в линейном письме Б каждому символу соответствовал слог. К примеру, «семь-я». Два слога, два символа.

Скотт сделал шаг назад, в задумчивости оглядел разложенные на столе камни.

– Языковая семья, – произнес он. – Точно. Сначала попытаемся определить, к какой семье этот язык относится.

– Что вы задумали? – спросил Хаккетт, когда Скотт принялся чертить на доске таблицу. – Вспомнили про комплексную систему адаптации в действии?

Он сидел, положив ноги на край стола, и подбрасывал в воздух один из кристаллов.

Скотт начертил таблицу и, к большому изумлению Новэмбер, вписал в нее множество странных слов.

– Ч… Чукотско… что?

– Чукотско-камчатская, – сказал Скотт. – Языковая семья. Группы генетически родственных, возникших от одного предка языков объединяют в так называемые семьи. Развиваются они совершенно по-разному и со временем порой довольно сильно изменяются.

– Каждый язык усовершенствуется, становится все чище и понятнее.

– Не совсем так, – спокойно возразил Хаккетт.

Скотт резко повернул голову и с любопытством посмотрел на физика.

– Верно. Но что конкретно вы имеете в виду?

Хаккетт поймал летящий вниз кристалл и вернул его на место.

– Когда вы были ребенком, какой предпочитали формат: «Бетамакс» или «VHS»?

– «Бетамакс», – не задумываясь, ответил Скотт.

– О чем это они? – озадаченно спросила Новэмбер.

– О форматах видеокассет, – пояснил Пирс, тоже сбитый с толку.

– Что такое видеокассета?

Пирс кратко рассказал Новэмбер о видеомагнитофонах, и та погрузилась в раздумья. Пирс до сих пор скорбел о DVD – чудесных потомках видеокассет.

– Прекрасно, – сказал Хаккетт. – А почему «Бетамакс» вас устраивал больше?

– Чище звук, четче изображение…

– А дома у вас какой был магнитофон?

– «VHS», – признался Скотт настороженно, чувствуя, что вот-вот попадется в ловушку.

– Почему?

– Они стоили дешевле.

– Какой же, по-вашему, формат преобладал на рынке?

– «VHS».

– Именно, – подтвердил Хаккетт, криво улыбаясь. – Вот это я и хотел подчеркнуть. Усовершенствованное вовсе не означает эволюционное.

– При чем здесь видеомагнитофоны? – проворчал Пирс. – Какое отношение они имеют к языку?

– И то и другое наглядно демонстрирует саму суть комплексной системы адаптации.

– Замечательно! Теперь все поняли, что видеомагнитофон – сложная штука.

– Нет, нет, нет! – не унимался Хаккетт. – Между сложностью и комплексной адаптацией большая разница. Главное – адаптация. Способность того или иного явления вписаться в определенные условия. В споре «Бетамакс» – «VHS» выигрывает «VHS», – обществу по душе его цена. – Вдруг он заговорил совсем о другом: – Хорошо. Еще один пример. Почему народу полюбились машины, работавшие на бензине, хоть он и был дорогим и засорял атмосферу? Тут дело не в приемлемой цене, так ведь? Ответ простой: ящур. Паровые автомобили заправляли лишь на поилках, но лошади вдруг стали повально заболевать ящуром, поэтому их вместе с поилками поспешно убрали из городов. Что у людей осталось? Автомобили, работавшие на бензине. Общество приняло его и вскоре к нему привыкло. – Он привел третий пример. – Возьмем отдельную снежинку. Красивая, замысловатая. Во взаимодействии с себе подобными снежинка – явление комплексное. Можно ли предсказать, в каком месте с горы сойдет лавина?

– Вам известен какой-то секрет?

– Естественно, нет. Лавина сходит, и ты поглощен хаосом. Что я в состоянии рассчитать, так это только как выбраться из хаоса, Боб. Выход есть из любого кошмара, в противном случае мы с вами не собрались бы сейчас здесь.

Хаккетт выпрямил спину.

– Представь себе Боб, что ты живешь сотню тысяч лет назад и придумываешь чудесный язык. Тебе хочется, чтобы на нем заговорила и Новэмбер. И вот ты решаешь… – Он осмотрелся, ища подходящий пример. – Ага, стул. Решаешь, что стул будет обозначаться «стулом». Однако Новэмбер так его не называет. Для нее это «уг»… Почему?

– Потому что ей не хватает ума?

– Простите? – вскинулась Новэмбер.

– Нет, ума у нее достаточно. Но она влюблена.

– Я?

– Только не в тебя, Боб.

– Это еще почему?

– Новэмбер влюблена в потрясающего примата, – объяснил Хаккетт. – Не в какого-нибудь там задохлика. В красавца. Силача. Само собой, способного обеспечить семью. А какой у него славный зад, видали? Итак, Новэмбер с приматом сходится. И общается только с ним. А он называет стул «уг». Потому что, если честно… Это ему недостает мозгов.

– Отлично.

– Слушайте дальше. Значит, они оба называют стул «уг». Уже двое против одного. Вскоре у них появляются дети, для которых стулья тоже уги. Проходит какое-то время, и этим словом пользуются все вокруг.

Скотт закончил писать на доске. Улыбаясь, взглянул на Пирса.

– По-вашему, это тоже прогресс? – спросил Хаккетт.

– Вы молодец, профессор, – сердечно произнес Скотт.

– Спасибо, – пробормотал Хаккетт. – Комплексность, – он провел рукой по волосам, – разгадка многих тайн. – Его взгляд остановился на груде голубоватых камней на столе. – Выход из хаоса.

Выходом из хаоса было и достижение сэра Уильяма Джонса, английского лингвиста, проживавшего в 1786 году в Калькутте. Изучая языки, он обратил внимание на то, что в греческом, латыни, санскрите, персидском и готском есть похожие слова и грамматические правила. Языки объединили в одну группу и назвали индоевропейской семьей.

В 1991 году Луиджи Кавалли-Сфорца предпринял попытку сравнить данные молекулярной генетики с лингвистическими показателями. Выяснилось, что родословное древо, созданное на основании генетических исследований, соответствует языковому родословному древу.

В некотором смысле, да, Хаккетт был прав. Может, Скотт и в самом деле исследовал не что иное, как комплексность. А она служила разгадкой тайн.

– Развитие языка обусловлено четырьмя основными факторами, – продолжил Скотт. – Во-первых, началом переселения африканцев в другие части земли. Во-вторых, появлением сельского хозяйства. Представим, что у фермера Боба есть земля и семейство. Его дела идут прекрасно. Ферма разрастается. Рождаются дети. Проходит пара веков, и это уже целая деревня. Слишком крупная, поэтому половина от нее отпочковывается и переселяется в другое место, а со временем теряет связь с великим прапрадедом. Так образовались языки банту. Бенуэконголезская языковая группа. В других местах, например в Турции или Курдистане, разделению языков способствовало кочевничество.

– В-третьих, многие языки возникли как результат серьезного климатического сдвига и последнего глобального похолодания. Юкагирский, эскимосско-алеутская семья, чукотско-камчатская, на-дене[13]. Впрочем, не будем заострять на них внимание: это языки северных народов… – Он отступил от доски на шаг, о чем-то поразмыслил и зачеркнул названия, которые только что упомянул. – Вот так. Затем идут алтайские языки: тюркские, монгольские, тунгусо-маньчжурские. Они распространились в Средних веках по Центральной Азии вследствие завоевания земель. Как английский в Соединенных Штатах. В Австралии, кстати, до поселения там ссыльных преступников наиболее многочисленной семьей была пама-нюнга.

– Языки изменяются по разным причинам, – обобщила Новэмбер.

– Да, но мне предстоит прочесть надписи на камнях из Антарктики, а там никто не живет. Люди туда не переселялись. Ничего там никогда не строили – по крайней мере так считалось до недавнего времени. Я пытаюсь определить, походит ли этот язык на какой-нибудь из нам известных. Задача непростая. Об Атлантиде первым упомянул Платон, древний грек. Средиземноморье и Антарктика даже не соседи. Что же их объединяет, особенно в плане языков? И объединяет ли их хоть что-нибудь?

Пирс нетерпеливо закивал.

– Каков же ваш план?

– Пока не знаю, – ответил Скотт мрачно. – Надо выявить закономерность.

– Итак, чукотско-камчатскую семью мы вычеркнули. И арктические языки. Плюс финно-угорские.

– То есть все, которые возникли после наводнения и последнего похолодания? – спросил Пирс.

– Правильно. Предположим, что Атлантида – цивилизация, появившаяся до потопа, во времена ледникового периода. Так?

У Новэмбер загорелись глаза.

– Языки народов-завоевателей тоже можно отставить – латынь и так далее.

– Верно, – подтвердил Скотт, кивая и вычеркивая из перечня еще несколько названий, в том числе и с пометками «Вильгельм Завоеватель» и «Чингисхан». – Что остается?

Он провел черту под двумя последними группами языков, родившихся в первоначальный период переселения и во времена развития сельского хозяйства.

– Самые древние из известных науке языков возникли в разных уголках земли и очень немногочисленны, – сообщил он. – Их не относят ни к одной из групп, образовавшихся в последние десять тысяч лет. Для лингвистов они – сплошная головная боль. Австралийские языки. Северо– и южнокавказские. Америндские. Языки Новой Гвинеи. Каждый из них никак не связан с соседними, поэтому-то их и объединили в одну группу. Сюда же относится нило-сахарская семья, а в нее входит баскский…

– Страна басков! Это в Испании. Там тьма террористов, правильно? – вставила Новэмбер.

Скотт кивнул и, не желая, чтобы его опять прервали, поспешно сосредоточил внимание на языках, возникших как следствие развития фермерства.

– Греческая группа входит в одну из крупнейших языковых семей – индоевропейскую. На греческом разговаривал Платон. Оставляем. Китайско-тибетские языки… Ни к Греции, ни к Атлантиде не имеют никакого отношения. Пожалуй, их тоже можно убрать. Нигеро-кордофанская группа, Центральная Африка, гм… – Он пожал плечами. – Если я не вычеркну достаточное количество семей, запутаюсь, сравнивая оставшиеся.

– Так убирайте и эту. – Голос Хаккетта прозвучал резковато, однако его слова были не лишены смысла. – Если потребуется, вы в любой момент ее вернете. – Скотт неохотно согласился. – Останутся австронезийские…

– Но народы, которые на этих языках говорили, вроде бы не сооружали грандиозных построек. Да и вообще чего бы то ни было, заслуживающего внимания, – сказал Скотт. – К тому же в их мифах о потопе описания слишком неопределенные.

– Вы делаете выбор, учитывая и инженерный аспект?

– Да. Подо льдом обнаружили целый город. И потом эти ходы под сфинксом. – Хаккетт кивнул. – Эламский язык и дравидийские – Малая Азия. Возможно, с ней какая-то связь и существует, хотя сильно сомневаюсь. Наконец, старая добрая афроазиатская семья. Древнееврейский язык, древнеегипетский. Оставим. – Скотт вычеркнул еще несколько групп, которые посчитал лишними. – Итак, один, два… Девять семей – с ними и поработаем.

– Неплохо, – сказала Новэмбер.

– То есть около тридцати–сорока языков, – подсчитал Скотт.

Хаккетт поднялся, заправил в брюки выбившийся край рубашки.

– На мой взгляд, языки Новой Гвинеи тоже стоит исключить. Главным образом потому, что, как вы сами сказали, эти народы не строили ничего примечательного. Австралийские аборигены, кстати, тоже, и кавказцы.

– Остается нило-сахарская семья и америндская.

– По-моему, на более тщательный анализ нам просто не хватит времени.

– Значит, в целом у нас четыре группы. Нило-сахарская, америндская, индоевропейская и афроазиатская. – Скотт отошел на несколько шагов и осмотрел доску. – Что ж, начнем с этого.

Едва они приступили ко второму этапу обсуждения, к Хаккетту приблизился один из химиков, Морган.

– Доктор Хаккетт?

– Да?

– Вас зовут наверх. Необходимо связаться с солнечной обсерваторией. Оттуда только что прислали последние данные. Ничего утешительного.

Его еще не было. Неудивительно – Торн вечно опаздывал.

Вернувшись в гостиничный номер, Сара не встала, как обычно, под душ, а приняла ванну с обилием пены. Расслабилась. Смыла с себя весь песок и пыль. Побрила ноги и проделала все, о чем на сегодняшний вечер поклялась забыть. Подготовилась к встрече с Ридом Торном, за что себя ненавидела. Потягивая лимонад за столиком у ближайшего к барной стойке окна, овеваемая живительной прохладой работающих день и ночь кондиционеров, она раздумывала, по-прежнему ли он женат. Чертов лимонад! Будь они неладны, проклятые фундаменталисты. Ей бы сейчас чего-нибудь посерьезнее.

Парень в светло-желтом пиджаке у стены напротив все улыбался, пытаясь привлечь ее внимание, но у Сары было не то настроение. Хотелось только взять себя в руки и как следует настроиться на ничего не обещавшую встречу.

Сколько прошло лет? Пять, шесть? Может, даже больше. Если учесть, что они работали в одной компании, разлука была невероятно длинной.

– Мисс Келси?

Голос прозвучал мягко. Утешительно.

Сара повернула голову и, увидев, мгновенно узнала женщину, которую встретила у главных ворот, когда утром приехала на площадку в Гизе. Женщину с длинными волосами с проседью и глубокими проницательными глазами.

– Вы Сара Келси, я права?

Сара только сейчас обратила внимание на доносившиеся откуда-то звуки – играли на фортепиано. Она покачала головой, приводя в порядок мысли.

– Э-э… да. Да, меня зовут Сара. Я… Простите… – Она поднялась и пожала женщине руку. Обе чуть неестественно рассмеялись.

– Элен, – представилась незнакомка. – Элен Пэрис. Это вы меня простите. Не помешаю?

Сара взглянула на свободное место напротив.

– Гм…

Элен Пэрис вздохнула.

– Не стоило вам вставать.

Сара чувствовала себя несколько неловко. Возможно, ей и в самом деле не следовало подниматься. Она склонила набок голову и прищурилась.

– Чего-нибудь выпьете? Не беспокойтесь, конечно, не спиртного. А то прибегут муллы и отрубят нам по руке.

Элен погрустнела. Сара улыбнулась ей, пытаясь поддержать. Элен расслабилась.

– Пожалуй, выпью лимонада.

Сара заказала еще два бокала лимонада, и они с Элен сели за столик.

– Демонстрация, которую вы устроили сегодня утром… Я до сих пор под впечатлением.

Элен положила скромную черную сумочку, которую держала под мышкой, на край стола и пожала плечами.

– Вы здесь иностранка, – сказала Сара. – Это же опасно.

– Бороться за то, во что веришь, – наш долг. – Элен опустила руки на колени. – По-моему, вы ничуть не удивлены, что опять меня встретили.

– Я все думала над вашими словами, – пояснила Сара. – Вы сказали, Кейс был прав. Кто такой Кейс? Ничего не понимаю. Он в вашей компании и тоже не желает, чтобы вокруг монументов велись раскопки и строительные работы?

– Да, я здесь из-за него, – призналась Элен.

– Он прислал вас?

– Нет. – Элен помолчала. – Кейс мертв.

Сара расширила глаза.

– Какой ужас!

– Он умер давно. В сорок пятом году.

Принесли лимонад. Сара схватила свой бокал и сделала до неприличия большой глоток. Потом выудила кругляш лимона и кусочек откусила.

– Но ваши слова прозвучали будто пророчество. Честное слово, это не игра моего воображения.

– Кейс и был пророком, – сказала Элен.

– Вы с ним когда-нибудь встречались?

– Я не настолько стара, – проворчала Элен, впрочем, весьма добродушно. – Хочу просветить вас, во что вы ввязываетесь.

Сара отпила из бокала.

– Расскажите мне о Кейсе.

Он родился в семье фермеров в Кентукки в 1877 году, голубоглазый Эдгар Кейс. По слухам, засыпая, он клал голову на книгу, а наутро знал, что в ней написано. Он оставил после себя множество любопытных предсказаний, над природой которых до сих пор ломали головы умнейшие из ученых.

Как в шестнадцатом веке Нострадамус, Кейс предвидел будущее. Он знал, что в Кумране некогда проживала община ессеев. Ему было известно и то, что два президента США вскоре скончаются, еще будучи у власти. Кейс умер в 1945-м, в этом же году – Франклин Рузвельт. Вскоре бедуинский мальчик-пастух нашел в Кумране рукописи Мертвого моря. А в шестьдесят первом году убили президента Кеннеди.

– Эдгар Кейс много чего напророчил. Немало его предсказаний сбылось, – сказала Элен. – А некоторые – нет, но ведь он был всего лишь человеком. Вам же, Сара, стоит задуматься над его словами о том, что примерно на стыке тысячелетий под сфинксом обнаружат тайную камеру, Кейс называл ее залом Записей. В ней, по его убеждению, покоится утраченная история человечества и великая власть. Еще Кейс говорил, будто у жителей древней Атлантиды были некие кристаллообразные камни, обладавшие способностью удерживать солнечные лучи.

Сара неспешно отпила из бокала еще немного лимонада. Выдавать Элен какие-либо секреты она не намеревалась, хотя и чувствовала, что, возможно, теперь в любом случае уже слишком поздно.

– Понятно.

Ничего другого она не решилась сказать.

– Зал искали давно, – добавила Элен. – В Папирусе Весткар говорится о Джеди, маге, жившем при Хуфу, или, как его называют многие, Хеопсе. Джеди якобы что-то знал о тайных камерах, в которых хранились «Книги Тота». Он говорил, будто ключи от этих камер спрятаны в городе Иуну. У Иуну есть и другое название – Гелиополь, что означает «город солнца».

– Гелиополь существует по сей день, в нем даже есть аэропорт, – произнесла Сара.

– Правильно, но значительная часть древнего Гелиополя до сих пор покоится где-то на глубине. А в нем храм Сети – пятого фараона первой династии, правившего в третьем тысячелетии до нашей эры. В храме как будто есть особая комната, в ней – секретная ниша, в нише кремневый ящик с печатями или ключами.

– По-вашему, ключи правда существуют?

– Возможно… Если вы думаете, что не должны беседовать со мной на эту тему, так как обязаны хранить секреты компании, тогда вспомните о том, что загадки пирамид пытались разгадать величайшие умы человечества, – проговорила Элен спокойно. – Например, сам сэр Исаак Ньютон. Одним из первых взялся переводить египетские тексты Томас Юнг.

– Вы сказали, мне следует знать, во что я ввязываюсь, – проговорила Сара резко. – Во что же? Считаете, мне эта работа не по зубам?

Элен улыбнулась, едва удерживаясь, чтобы не засмеяться.

– Расследование, которым занялась ваша компания, грозит нанести удар в самое сердце религии, а в свою очередь, и целой управленческой системе западного мира.

– Не понимаю.

– Со временем поймете. Зачем, по-вашему, корпорация «Рола» собрала в Швейцарии команду ученых, которые в эти самые минуты изучают найденные кристаллы? Для чего пригласила специалистов сюда, а до столкновения в Антарктике проводила расследование в Китае? Да-да, «Рола» побывала и там. А с какой целью еще одна ее команда отправилась в южноамериканские джунгли? И почему НАСА так внезапно заинтересовалось залежами минералов, а не освоением отдаленного космического пространства? А Ватикан на следующей неделе проводит геологический симпозиум?

Полагаете, пирамиды – единственные в мире сооружения, повторяющие рисунок звезд? Думаете, только древние египтяне верили, что их река Нил отражает звездную реку на небе – Млечный Путь? Это не так. В Китае при первом императоре династии Цинь Шихуанди по образцу созвездий были построены два дворца, а река Вей считалась отражением Млечного Пути. Все так же, как тут, в Египте.

Но главное, император Цинь Шихуанди будто бы тоже знал о существовании священного места под землей, – там он и соорудил грандиозную, украшенную драгоценными камнями гробницу. Китайцы никого туда не впускают, а «Роле» только это и было нужно.

Элен сделала глоток лимонада.

– Китайцы убеждены, что духи покойников чрезвычайно злопамятны. Потревожишь их, и они не оставят тебя в покое. Цинь Шихуанди был тираном, на его счету миллионы загубленных жизней. Если бы кто-то вторгся в его гробницу, он разгромил бы весь Китай – страну, до сих пор носящую его имя. При нем возвели Великую Китайскую стену; в загробный мир его сопровождала целая «армия» – восемь тысяч вылепленных из глины в человеческий рост воинов. Ирония судьбы: он велел снабдить их настоящим оружием – впоследствии им воспользовались крестьяне, свергая его же сына.

Элен еще отпила из бокала. Она говорила взволнованно, но отнюдь не фанатично.

– Китайцы верят в силу камней. Нефрит у них – символ бессмертия. Нефритом отделывали гробницы. А даосисты в буквальном смысле стирали его в порошок и ели. Две недели назад НАСА сообщило, что нефрит обнаружен и в Антарктике. Газетчики уклончиво обозначают его «минеральным сырьем», в официальном же докладе он назван своим именем – нефрит.

Элен допила лимонад и поставила бокал на стол.

– Все началось с работ в Такла-Макане.

– Пустыне? Я о ней что-то слышала…

– Первоначально корпорация «Рола» намеревалась найти в Такла-Макане, на западе Китая, нефть. Однако, начав операцию, они сообразили, что могут докопаться до таинственной древности.

Сара не имела об этом ни малейшего представления.

– Коренное население района Такла-Макан, чьими усилиями был создан Великий шелковый путь – торгово-обменная дорога гигантской протяженности, связавшая Восток с Западом, – вымерло примерно две с половиной тысячи лет назад. Незадолго до прихода к власти первого императора Цинь.

Эти люди строили целые города с поистине поразительными сооружениями. А носили тартаны, обматывая их вокруг бедер, подобно кельтам. Никто до сих пор не знает, откуда пришел этот народ. Его появление в мировой истории примерно совпадает с возникновением шумеров, но и о происхождении шумеров никому ничего не известно.

Они были высокие, светловолосые и рыжие – люди, населявшие Такла-Макан. Словом, выглядели как иноземцы, но тогда Китая еще и не существовало. Их язык походил на германские и кельтские. Мы полагаем, корпорация «Рола» раздобыла какую-то информацию, которая указала им путь к пирамиде Цинь в Антарктике.

Элен протянула Саре желто-коричневый конверт и поднялась со стула.

– Что это?

– Краткое описание того, что, по нашему мнению, происходит на самом деле, – ответила Элен.

Она взяла сумочку.

– Главное, о чем я хотела вам сказать, Сара: в действительности все не так, как кажется. Будьте бдительны. Вы, ничего не подозревая, в этой истории играете одну из ведущих ролей. И поосторожнее с Китаем, – добавила она. – Может, они вовсе и не враги, их просто выдают за злодеев.

– Прости, я опоздал, – вклинился в их беседу ровный глубокий голос.

Сара безотчетно спрятала письмо в сумочку и только тогда повернула голову.

Он ни на грамм не пополнел. Не полысел. И как будто ни на день не состарился. Рип Торн до сих пор был потрясающим сорокапятилетним парнем. Как прежде. И, как прежде, смотрел на тебя по-акульи пронизывающе, словно в поисках слабого места. Зондируя почву.

– Рип… э-э… привет, – промолвила Сара, злясь на себя за глупую растерянность.

Мысли в голове кипели, но она четко знала, что вот-вот сумеет привести их в порядок.

Торн поцеловал ее в щеку и настороженно взглянул на Элен Пэрис.

– Твоя подруга?

– Я уже ухожу, – любезно проговорила Элен и зашагала прочь.

Торн взял Сару за руку.

– Пойдем, – произнес он. – Я искал тебя в фойе. Надо было сразу заглянуть в бар.

На улице их ждала машина.

– Что это, черт побери? – спросил Ральф Мейтсон, обводя изумленным взглядом ряд мониторов.

Он, Дауэр, Гэнт и Хаккетт находились в коммутационном центре на удалении двух исследовательских блоков от лаборатории ЯМР. Солнечные обсерватории по всей планете и за ее пределами скачивали мощные потоки информации.

Хаккетт настроил компьютеры. Специалистов, которые разбирались бы в этих данных, помимо него, в центре не было. Лишь лаборанты, с хмурыми лицами сновавшие туда-сюда.

– Вы наблюдаете за уникальным процессом тепловой конвекции внутри Солнца, – объяснил Хаккетт.

На экране рабочей станции между графически изображенным ядром и поверхностью Солнца двигались круги. Картинка напоминала разрезанный апельсин.

– Выглядит красиво, – заметил Мейтсон.

– Не в красоте дело, – ответил Хаккетт. – Тепловая конвекция отвечает за циркуляцию атмосферы и вод Мирового океана. Определяет изменения погоды на Земле – краткосрочные и средней продолжительности. Способствует смещению континентальных тектонических платформ, воздействуя на магму Земли.

– Потрясающе.

– Кстати, что с экспедиционным планом? Удался?

– Вполне. Половину оборудования доставят в Антарктику сегодня вечером. Остальное полетит вместе с нами. Вам когда-нибудь доводилось иметь дело с оружием?

– А электронная пушка считается?

– Нет.

– Тогда не доводилось.

– Мне тоже. Но теперь нас собираются вооружить. Сами понимаете, в целях личной безопасности. Так ведь, адмирал?

Дауэр не ответил.

– Не-а, ни черта я не понимаю. Но бог с ними. По сути, какая разница? Не заставят же нас стрелять в самих себя, верно?

Мейтсон посмотрел на экран, потом на физика. Гэнт, перехватив его взгляд, негромко спросил:

– Что-нибудь ищете?

– По-моему, за все это время на Солнце не произошло ни малейшего изменения. Когда же бури прекратятся?

– Неизвестно, – произнес Хаккетт.

– Но ведь чем-то они обусловлены? Не сами же по себе разыгрались?

– Не исключено, что сами по себе, – сказал Хаккетт. – Солнце – упорядоченная система.

– Да уж! – воскликнул Мейтсон. – Сплошные ядерные взрывы. Что в этом упорядоченного?

– Упорядоченность – понятие относительное, – ответил Хаккетт. – Единственный ядерный взрыв здесь, на Земле, – уже катастрофа. На Солнце же, где реакции ядерного синтеза осуществляются непрерывно, аномалией считалось бы наше с вами появление. Солнце живет по своим законам и четко их соблюдает. По крайней мере, просыпаясь каждый день по утрам, мы неизменно его видим. Вот оно, светит, выполняет свои солнечные обязанности. Так было миллионы лет. Об энтропии вы что-нибудь слышали?

– Естественно. Энтропия – мера неупорядоченности в системе. Все разрушается. Если уронишь на пол кружку, она разобьется. И больше никогда не станет такой, как прежде.

– Правильно. Все рано или поздно разрушается. Ученые называют это неупорядоченностью. Так для чего же мы существуем?

– Ну?

– Жизнь. Деревья. Мы. Черт, да даже облака! Если в мире столько бестолковщины и если так и должно быть, как нам удается это сносить? Порядок рождается из хаоса. Это циклический процесс. Порядок – хаос – порядок – хаос.

Мейтсон задумался: несмотря ни на что, Хаккетт отнюдь не являл собой олицетворение спокойствия.

– Почему же тогда у вас такой вид, Джон? Будто вы увидели призрака?

– Что происходит, когда жесткая, но упорядоченная система внезапно превращается в неразбериху? Когда четкость сталкивается с бардаком?

Мейтсон моргнул.

– Черт его знает.

– Есть такое математическое понятие – бифуркация Хопфа, названное именем немецкого математика Эберхарда Хопфа. В устойчивой системе при ничтожно малом изменении ее параметров непременно возникает колебание. Сначала совсем незначительное, но со временем оно разрастается. То есть, по сути, совершенно внезапно стабильное состояние сменяется нестабильным.

– Что происходит потом? Все нормализуется?

– В конечном счете, да. Большинство химических реакций протекает в несколько стадий при участии различных промежуточных веществ. Вспомните знаменитую автоколебательную реакцию Белоусова-Жаботинского, или просто БЖ, со сложной нелинейной динамикой – от простых периодических колебаний до различных видов хаоса. Если добавить окислительно-восстановительный индикатор, можно следить за ходом реакции по изменению цвета. Через равные промежутки времени жидкость становится то желтой, то бесцветной. Никакие внешние силы на нее не воздействуют. Все подобные явления – краеугольный камень теории сложности вычислений.

– И?..

– Некоторые звезды обладают лишь этими свойствами. Их называют пульсарами, Ральф. Одни пульсары вибрируют каждую секунду, другие – всего раз в несколько недель. Взгляните как-нибудь на небо, сразу найдете такую звезду. – Он закусил нижнюю губу, определенно чем-то взволнованный. – По-моему, наше Солнце – тоже пульсар.

– Что?

– То, что я вижу на экране… Тут налицо и бифуркация Хопфа, и реакция БЖ. Похоже, Солнце гораздо старше, чем мы думали, да еще и пульсирует. Невообразимо редко – раз в двенадцать тысяч лет. Гравитационные волнения могут оказаться лишь прелюдией к чему-то гораздо более грандиозному.

Дауэр потребовал разъяснений.

– Хотите сказать, последуют более серьезные вспышки, чем мы предполагали?

– Представьте, – вновь заговорил Хаккетт, – что вся поверхность Солнца закипает и превращается в облако. Оно и породит кошмар на всю Солнечную систему. – Он повернулся к Мейтсону. – По-моему, Ричард сказал, что в некоторых древних мифах упоминается и о пожарах? Будто мир страдал не только от масштабных землетрясений и потопов, но и от огня? Адмирал, плазменное облако таких размеров не пощадит ни Южный полюс, ни Северный. Один из них втянет его в себя. Тот или другой.

– Ужас, – выговорил Мейтсон, прекрасно понимая, что за опасность им грозит.

– Не то слово. – Хаккетт подался вперед и нажал на кнопку на экране. – Все живое исчезнет. – Изображение стало медленно превращаться в какую-то кашу. – Можно точно определить, когда начнется содом.

– Что? – выпалил Дауэр. – Сколько времени у нас остается?

– Ад разразится в шесть вечера – в следующий четверг. А накала достигнет в субботнюю полночь, – сообщил Хаккетт. – В воскресенье же… У Бога выходной.

– Господи…

– А до четверга? Не произойдет ничего страшного? – спросил адмирал.

– Кое-что произойдет, – ответил Хаккетт. – Возможно, уже сегодня вечером. Мы все это почувствуем.

– Что за механизм можно создать из углеродных кристаллов? – в задумчивости произнес Скотт, методично исследуя каждый камень. Некоторые он складывал в ряд, точно кусочки составной картинки-загадки. Каждый символ перерисовывал в блокнот и делал рядом пометки. Изящество вырезанных линий не переставало его удивлять. – Что это за механизм, если в нем нет подвижных составляющих?

– Не знаю, – ответила Новэмбер. – Кстати, подвижных составляющих нет в солнечной батарее.

Что-то определенно не давало ей покоя, Скотт чувствовал. Несколько минут назад Новэмбер позвонила домой и отругала отца за то, что тот не навел в доме порядок.

Скотт принялся просматривать разложенные перед ним блокноты с записями. На страницах с загнутыми уголками чернели длинные списки слов. Новэмбер с интересом взглянула на них.

– Я подумал о словах, встречающихся в разных языках, – поделился с ней Скотт. – Об общих знаменателях.

Новэмбер чуть наклонила голову набок, давая понять, что готова слушать.

– Приведу пример, – продолжил Скотт. – В языке науатль, на котором разговаривали древние ацтеки, «дом богов» звучало «теокалли», а на древнегреческом – «теоу калия».

– Почти одинаково.

– Почти. К сожалению, к науке эта схожесть не имеет никакого отношения. Сравнить один язык с другим меня побуждает лишь лингвистическое чутье. Отдельные совпадения могут ничего не значить, однако на некоторые из них невольно обращаешь внимание. Например, на «атл».

– Атл?

– Или просто «тл». В большинстве европейских языков это буквосочетание встречается довольно редко. В словах «атлантический», «атлас» и «Атлантида». В языках же народов Южной и Центральной Америки «тл» широко распространено. В науатле «атл» – «вода». Ацтлан – мифическая прародина ацтеков, страна солнца. В этом слове тоже есть «тл», что наверняка подразумевает воду. Какое она имеет отношение к «атлатл» – я никак не пойму. – Скотт зажал между зубами кончик большого пальца. Новэмбер придвинула стул и села рядом. – «Атлатл» означает «стрела».

– Стрела? Занятно. На картах стрелочкой всегда указывают, где север. Атлантида на Южном полюсе, может, с этим что-то связано?

– Не уверен, – ответил Скотт. – Но в будущем твое предположение, возможно, и пригодится. Если что, обращусь к тебе за помощью.

– Конечно. – Новэмбер просияла. – Прослеживается какая-нибудь связь между этим «атлатлом» и европейскими языками?

– М-м-м… – протянул Скотт. – Разве что с древневерхненемецким. «Тулли» означало в нем «наконечник стрелы». А Туле по данным эллинистическо-римской географии – остров возле Северного полярного круга, в шести днях плавания от Британии. – Он забарабанил по столу пальцами и стал постукивать по полу ногой, погружаясь в раздумья. – Кстати… Кстати! – Он схватил один из блокнотов, долго его листал и наконец остановился на изрядно помятой странице. – Да… Тлалок в мифологии ацтеков – бог дождя. Его жена Чальчиутликуэ повелевала пресной водой, озерами, морями и реками.

– У них были погодные боги?

– Конечно. Например, Эхекатль, бог ветра. В мифах индейцев Центральной Америки он же известен как творец мира, создатель человека и культуры под именем Кецалькоатль. Переводится: змея, покрытая зелеными перьями. Кецалькоатль был владыкой стихий, богом утренней звезды, покровителем жрецов и науки.

– Прямо как Тот.

– Да. На древних мексиканских фресках Кецалькоатль изображен в длинной мантии, украшенной крестами. По-моему, я уже рассказывал? Еще он был божеством Запада, одним из четырех Тескатлипок…

– Остальные три заведовали Востоком, Югом и Севером, да? – спросила Новэмбер, многозначительно глядя на лингвиста. – На одеждах Кецалькоатля красовались кресты и он наверняка каким-то образом связан с компасной стрелкой?

– Что-то начинает вырисовываться. – Скотт пристально посмотрел Новэмбер в глаза. – Это уже не смешно.

Новэмбер, однако, усмехнулась.

– Комплексная система… Не так ли?

– Не начинай.

– Но почему вы сосредоточили внимание на южноамериканских языках? Я думала, вас в первую очередь заинтересует клинопись. Она родилась в Шумере, а это Ближний Восток.

– Мне вдруг пришло в голову, что, когда Антарктику затопило наводнение, бежать оттуда было некуда. Чтобы спастись, людям оставалось плыть на север до тех пор, пока они не достигли бы гор, то есть суши. Анд в Перу. Арарата в Турции. Или Гималаев на севере Индии и китайской границе. Именно в этих трех местах зародилась письменность и религия.

– О господи! Невероятно.

– Может быть. Точно не знаю. Так или иначе, я вдруг вспомнил о языке аймара. Он относится к америндской семье, ее мы не вычеркнули из списка.

– Помню. Вон она.

– Есть основание предположить, что аймару придумали.

– Такое возможно? Я всегда считала, что языки… развиваются.

– Хангыль, например, корейское письмо, создано в тысяча четыреста сорок шестом году под руководством правителя Сечжона. Тысячу лет народ Кореи пользовался китайским – Сечжон решил, пришла пора изобрести собственный алфавит, – сказал Скотт. – С аймарой дело обстоит сложнее, – никто не знает, сколько ей лет. Основана она на принципах, совершенно не похожих на наши. Мы строим предложения, отталкиваясь от понятий «да» и «нет». В аймаре есть и третье, нечто типа «может быть». Похоже на компьютерную нечеткую логику – формальную систему логики, разработанную Лотфи-заде, то есть университетом Беркли.

Новэмбер раскрыла было рот, собравшись задать вопрос, но Скотт опередил ее.

– Не имею понятия. Спроси у Хаккетта. Смысл в том, что один ученый-компьютерщик из Боливии пришел в тысяча девятьсот восьмидесятом году к удивительному выводу: оказалось, аймара работает подобно алгоритму. То есть переведенный на нее иностранный текст можно переводить на любой другой язык – смысл оригинала сохранится абсолютно точно, без потерь и искажений.

– Аймара? Где на ней говорили?

Скотт приподнял бровь.

– В Тиауанако, – сказал он. – На ней и сейчас говорят.

– Где это?

– В Андах. Высоко в горах, у озера Титикака.

Новэмбер слегка побледнела.

– Выходит, додуматься, где находилась Атлантида, было не так уж и сложно. Мы просто недостаточно внимательны.

Скотт осмотрел разложенные на столе камни и перевел сосредоточенный взгляд на записи.

– Теперь тайна раскрыта. Остается понять, что Атлантида пытается нам сообщить.

Его переполняли чувства. Накопленные знания выглядели сейчас совершенно по-новому. Разгадка витала где-то рядом, но никак не желала оформиться в логически законченную мысль.

В глазах Новэмбер горела тревога. Пытаясь переключить внимание девушки на что-нибудь постороннее, Скотт осторожно поинтересовался:

– Как дела дома? По тебе уже соскучились?

– Вам страшно? – неожиданно спросила она.

– Конечно.

– А что вас пугает больше всего?

– Размышления о том, что, если этот второй потоп действительно произойдет, я ничего не смогу сделать, чтобы облегчить страдания дочери.

Новэмбер погрустнела.

– Не думала, что у вас есть дочь. Сколько ей лет?

– Семь. Ее зовут Эмили.

– Красивое имя. – Новэмбер медленно протянула руку, взяла со стола камень и почувствовала уже привычное покалывание в пальцах. – Папа говорит, что Миссисипи разливается, – произнесла она. – В районе дельты уже объявили чрезвычайное положение.

– Понятно.

– Начинается…

– По-видимому, да, – кивнул Скотт.

– Что делать с этим? – спросила Новэмбер, крутя в руке камень. – Опять перерисовать буквы?

– Да, пожалуйста.

Новэмбер поднялась со стула.

– Хочу перекусить. А кофе мне просто осточертел. Не желаете колы или чего-нибудь в этом роде?

– Нет, спасибо.

На кухоньке – чистой, белой, с раковиной и микроволновой печью – было полно запасов. Продукты хранились в специальном передвижном контейнере, тщательно защищавшем содержимое от лабораторных излучений и испарений.

На столике стояло радио. Услышав знакомую мелодию, Новэмбер машинально прибавила звук. Положив перед приемником углерод-60, открыла холодильник, достала двухлитровую бутылку колы, налила немного в стакан. Затем нашла новый фильтр и занялась приготовлением кофе. Что бы там ни говорил доктор Скотт, от кофе он точно не должен отказаться.

Тут-то и раздался странный вой, как будто откуда-то издалека. Сначала Новэмбер решила, это ей только показалось, но тут же поняла, что ошибается, и осознала, что вой доносится с определенной стороны. От стакана с колой.

Наклонившись, чтобы лучше видеть, она взглянула на коричневую жидкость и не поверила своим глазам. Пузырьки, всплывавшие на поверхность, двигались все медленнее и медленнее, будто кола густела, становилась чем-то типа патоки.

Стакан издал звук, как если бы треснул, хоть и оставался целым и невредимым.

Пузырьки вдруг застыли на месте.

Новэмбер показалось, будто все, что было в кухне, внезапно завибрировало. У нее даже в глазах зарябило. Что, черт возьми, происходило?

Она принялась осматривать все вокруг. Радио, колонку, углерод-60, колу в стакане.

В выдвижном ящике лежала всякая всячина. Взгляд Новэмбер упал на стальной шарик.

Она осторожно взяла его, поднесла к стакану и, с секунду поколебавшись, разжала пальцы.

Хрусть!

Шарик упал на колу, словно на прочный лед, и, немного вдавившись в поверхность, замер.

– О боже… – пробормотала Новэмбер. – Доктор Скотт! Доктор Скотт! Скорее идите сюда!

Под влиянием внутреннего порыва почти неосознанно она протянула руку и схватила стакан.

Когда прибежал Скотт, Новэмбер Драйден заходилась от крика.