Код Майя--MMXII

28. Две эпохи Владыки

Разумеется, самое любопытное будет обнаружить в начале XVII века какие-нибудь ясные параллели с нашей «эпохой Владыки в Восходе», чтобы хоть в чем-то предсказать предстоящую вскоре глобальную смену установок элиты. Уже поэтому стоит рассмотреть две эпохи вместе.

Кроме того, эти два знака действительно сильно взаимосвязаны. Прежде чем гар­монизировать систему нужно как-то её объединить и упорядочить, пусть даже ценой резкого сдвига баланса в сторону одного из полюсов. Собственно, эта самая «однополяр­ность» и есть характерный признак эпохи Владыки. Только в нашу эпоху речь идёт о гегемоне США с идеологическим центром в Вашингтоне, а в 1598-1618 годах таким гегемоном была империя Габсбургов с идеологическим центром в Ватикане.

США и Испания как производители мировых денег доминировали на протяжении целого века, встречая определённое сопротивление европейских государств, разжигая противоречия и религиозные войны. При этом США в середине ХХ века перехватили у Европы идеи Прогресса так же, как Контрреформация XVI века (иезуиты, католические университеты и просвещённые католические монархи) перехватила у протестантов знамя Просвещения. Всё-таки это был гегемон «большой эпохи Орла». Хотя, разумеется, в основе доминирования лежала политика колониального грабежа, прикрываемого идеоло­гией священного Знания (у США – священного Прогресса). Собственно, испанская инкви­зиция и была заново изобретена как механизм грабежа богатств иноверцев, даже если они и не сопротивлялись христианизации.

Потому не удивительно, что ярким началом «эпохи Владыки» стало сожжение инквизиторами Джордано Бруно в 1600 году. Заметим, что сожгли его вовсе не за научные труды, а за открытую проповедь герметической ереси. То есть с обеих сторон это было проявление раскола между двумя интеллектуальными силами Средневековья – Церковью и Алхимией. Однако для дисциплины однополярного мира нужно было «бить своих», в том числе и чтобы учёные боялись и работали на укрепление системы. Во всяком случае, император Рудольф II, известный нам по «Балу у Сатаны», не только покровительствовал наукам, но и снова обращал в католичество своих подданных в Австрии, Венгрии и Чехии.

Казнь Бруно – это уже второй год «эпохи Владыки», а её началом в политической жизни Европы можно считать Нантский эдикт Генриха IV и мир с Испанией (май 1598), завершивший долгий периоду религиозных войн во Франции. С внешней стороны – это такой же успех в установлении однополярности, как и проамериканская позиция бывшего коммуниста Ельцина в 1992 году. Не только Париж стоит мессы, но и Кремль тоже. Однако главное – это сохранение государства, армии и прагматической идеологии под ширмой католического, но веротерпимого режима, инкорпорировавшего и протестантов тоже (как у нас КПРФ). В этом смысле укрепление умеренно протестантского режима в Англии и Шотландии при Якове I, сыне католички Марии Стюарт – похоже на сохранение коммунистического режима в Китае, лояльном однополярному центру геополитики.

Разумеется, как и в либеральной России, формальная католическая лояльность Франции Генриха IV элиту гегемона устраивала лишь, как необходимый этап укрощения строптивых. Вторым шагом стал развод с Маргаритой Валуа и женитьба на Марии Медичи – представительнице княжеско-банкирского рода, тесно связанного с Ватиканом. То есть «гружёной златом ослице» крепость славного короля Анри сдалась без особого сопротивления. Наконец, когда для гарантии образовалось два наследника, Генриха IV убрали на другой день после коронации Марии, 14 мая 1610 года. И уже завершающий штрих – брак Людовика XIII с испанской инфантой Анной Австрийской.

Однако славный король Анри успел подвести будущую мину под эту коварную интригу, когда уговорил папу Римского назначить епископом Армана Жана дю Плесси де Ришельё, 22-летнего крестника двух славных маршалов, будущего духовника королевы Анны, кардинала и первого министра. Католическая «закулиса» не учла неминуемых трений между свекровью и невесткой, чем воспользовался умный интриган. Оказывая услуги то королеве-матери, то королю, то королеве, умелый посредник в решительный момент, в знаменитый «день одураченных» (11.11.1630) полностью переиграл испанскую партию при французском дворе.

Наверняка, если бы кардинал захотел убрать королеву-мать раньше, то смог бы это сделать. Но для него важнее амбиций был внутренний и внешний баланс – сначала нужно было ослабить проанглийскую партию с базой в Ла-Рошели, прежде чем побеждать пар­тию происпанскую. Кроме того, государству требовалось набраться сил и выстроить надё­жную систему управления, а под эгидой Испании и Ватикана это было проще сделать, чем в конфликте с ними. В результате опустошительная Тридцатилетняя война затронула Францию в значительно меньшей степени. Вступление окрепшей Франции в войну против Испании на стороне ослабленных голландцев, шведов и прочих немцев обеспечило ей первенство в послевоенном Вестфальском мире. Таков пример государственной мудрости, более чем необходимый для России, стоящей на пороге геополитического выбора, как и Франция перед Тридцатилетней войной (1619-48).

Война Габсбургов против всего мира началась после очередной смены элитной установки, перехода от однополярной «эпохи Владыки» к творческой и сумбурной «эпохе Мирового Дерева», где большую роль играет родство национальных традиций. Войне предшествовало тайное соглашение 1617 года между испанскими и австрийскими Габс­бургами о снятии взаимных претензий и разделе сфер влияния. Нужно ли специально обращать внимание читателей на кровавые плоды, что аналогичный альянс американской и английской ветвей «фининтерна» принёс несчастной Ливии? Готовность ввергнуть Старый Свет в хаос войн и революций диктуется стремлением дряхлеющего гегемона удержать позиции, как и в самом начале XVII века.

С учётом этой достаточно ясной параллели, чего стоит критика российской власти за очевидные, но вынужденные уступки агрессорам, стремление отвести беду от своего народа? Хотя, разумеется, всё это будет оправданным лишь при условии сохранения баланса и внутри страны, и во внешней политике. Держава, сумевшая выстроить баланс и гармонизировать на этой основе отношения элит внутри и вовне, будет ведущей после завершения острой стадии Великого Кризиса.

Разумеется, не менее важным для будущего Европы и мира, чем политика Ришельё, были научные открытия Галилея, Браге и Кеплера, философские системы Бэкона, Гоббса и Декарта. Их мы ещё обсудим, но сейчас обратим внимание лишь на один факт – Рене Декарт и его труды подвергались преследованию и в католических державах, и в не менее нетерпимых протестантских странах. И только кардинал Ришельё, удерживая баланс в спокойном центре европейского урагана, дал добро на публикацию. И его преемник кардинал Мазарини так же позволит себе позлить иезуитов одобрением «Писем» Паскаля.

В завершении части обзора, посвящённой кардиналу Ришельё, напомним образы и атмосферу времени, воссозданные Дюма в бессмертном романе о мушкетёрах. Разумеется, там много придумано и напутано. Женоподобный фаворит Якова I герцог Бэкингем не мог влюбиться в Анну Австрийскую, хотя у королевы вполне могли быть шашни с «женой короля» по ювелирным делам. Очень правдоподобен образ кардинала, контролирующего каждый шаг, но лояльного к связям такого рода как инструменту баланса. Понятна и склонность Ришелье к смельчакам в духе короля Анри, способных составить славу держа­вы. Кстати, участие молодого Декарта в осаде Ла-Рошели тоже органично вписывается в общий сюжет эпохи, а значит – ждёт своего романиста и интеллектуального читателя.