Кодекс

3

Он нашел их в тени сосны – все трое стояли, нахмурившись, сложив на груди руки.

– Ну как, что-нибудь нашли? – спросил тот, что был в костюме, когда Барнаби приблизился.

– Что, например? – пожал плечами полицейский.

Сын Бродбента поморщился:

– Вы хоть представляете, что здесь украли? Речь идет о сотнях миллионов. Господи, как же им удалось все это вывезти? Там были знаменитейшие произведения искусства. Один Липпи оценивается в сорок миллионов долларов. Все это уже наверняка на пути на Ближний Восток или в Японию. Вам следует позвонить в ФБР, связаться с Интерполом и закрыть аэропорты…

Филипп остановился, чтобы перевести дыхание.

– У лейтенанта Барнаби появилось несколько вопросов, – перебил его Фентон, вступая в привычную роль. Голос взлетел на высокие ноты, но при этом оставался на удивление мягким, хотя в нем чувствовалась скрытая угроза. – Будьте любезны, назовите свои имена.

Вперед выступил мужчина в ковбойских сапогах:

– Я Том Бродбент, а это мои братья – Вернон и Филипп.

– Послушайте, офицер, – начал тот, кого представили Филиппом. – Эти сокровища явно предназначаются для спальни какого-нибудь шейха. Открыто продать их нечего и надеяться – они слишком хорошо известны. Не обижайтесь, но я действительно считаю, что полицейскому управлению Санта-Фе с этим делом не справиться.

Барнаби раскрыл записную книжку и посмотрел на часы. До приезда машины криминалистов из Альбукерке оставалось еще минут тридцать.

– Позвольте задать вам несколько вопросов, Филипп. Ничего, что я называю вас по имени?

– Пожалуйста, только бы расследование продвигалось.

– Сколько лет каждому из вас?

– Тридцать три, – ответил Том.

– Тридцать пять, – подхватил Вернон.

Последним свой возраст назвал Филипп:

– Тридцать семь.

– Каким образом случилось, что вы прибыли все вместе? – Полицейский повернулся к Вернону. Ему показалось, что этот персонаж новейших времен менее других способен солгать.

– Отец прислал нам письма.

– Какого содержания?

– Ну… – Вернон нервно покосился на братьев. – Он толком ничего не объяснил.

Барнаби перевел взгляд на Филиппа:

– Можете что-нибудь добавить? Что хотел от вас отец?

– Без понятия.

Настала очередь Тома. Полицейский решил, что ему нравится лицо младшего из братьев. Не нахрапистое лицо.

– А вы, Том, можете мне чем-нибудь помочь?

– Мне кажется, он хотел поговорить о наследстве.

– О наследстве? Сколько лет вашему отцу?

– Шестьдесят.

– Он болен? – Вопрос был задан сержантом. Фентон подался вперед, слова прозвучали почти грубо.

– Да.

– Сильно?

– Умирает от рака.

– Простите, – извинился Барнаби и предостерегающе махнул рукой, прерывая поток бестактных вопросов своего подчиненного. – Эти письма при вас?

Все трое достали листки. Текст был написан от руки на бумаге цвета слоновой кости. Полицейский отметил, что письма оказались у каждого. Это о чем-то да говорило. Братья явно придавали значение встрече с отцом. Он взял одно из писем и прочитал:

– Может, излечился от рака или собрался отдать Богу душу? – спросил Фентон.

Филипп вытаращил на него глаза, затем перевел взгляд на лейтенанта:

– Кто этот тип?

Барнаби укоризненно посмотрел на отбившегося от рук подчиненного.

– Мы все здесь делаем одно дело – стараемся узнать, кто совершил преступление.

– Насколько я понимаю, – проворчал Филипп, – у отца не было шансов на выздоровление. Он прошел курс облучения и химиотерапии, но пошли метастазы, от которых не удалось избавиться. И он отказался от дальнейшего лечения.

– Простите, – повторил лейтенант, тщетно пытаясь вызвать в себе хотя бы малую толику сострадания. – Вернемся к письму. В нем говорится о некоей сумме, необходимой для оплаты дорожных расходов. Как велика эта сумма?

– Тысяча двести долларов наличными, – ответил Том.

– Наличными? В каком виде?

– Двенадцать стодолларовых купюр. Посылать деньги подобным образом было характерно для нашего отца.

В разговор снова вмешался Фентон:

– Сколько ему оставалось жить? – Вопрос он адресовал непосредственно Филиппу и при этом выставил вперед голову.

А голова у него была отменно страшная – узкая, угловатая, лицо с тяжелыми надбровными дугами и глубоко посаженными глазами; из вывороченных ноздрей огромного носа вылезали пучки черных волос; подбородок был срезан, во рту желтели кривые зубы. Несмотря на английское имя, его кожа отливала оливковым оттенком. Фентон был по происхождению испанцем из города Тручас, что по пути к горам Сангре-де-Кристо. Сержант имел устрашающую внешность, хотя был добрейшим на свете человеком.

– Около шести месяцев.

– И зачем он вас пригласил? Раздать всем сестрам по серьгам? – Фентон, когда хотел, умел вести себя отвратительно. Но такая манера давала свои результаты.

– Что ж, это можно сформулировать и таким милым образом, – холодно отозвался Филипп. – Вполне возможно.

– Скажите, Филипп, – мягко вмешался лейтенант, – обладая такой коллекцией, ваш отец не пытался сделать распоряжение оставить ее музею?

– Максвелл Бродбент терпеть не мог музеи.

– Почему?

– Потому что музеи критиковали его за нетрадиционное коллекционирование.

– В чем оно проявлялось?

– В том, что отец приобретал произведения искусства сомнительного происхождения, вел дела с расхитителями гробниц и незаконно перевозившими через границы предметы искусства контрабандистами. Бывали случаи, когда он сам похищал вещи из захоронений. Я могу понять его антипатии: музеи стали бастионами лицемерия, алчности и скаредности. Критикуют других за те же методы, которыми сами пользуются при составлении коллекций.

– А как насчет того, чтобы завещать коллекцию университету?

– Он ненавидит ученых. Называет их «недоумки в твиде» и «дьяволы в твиде». Университетские мужи обвинили Максвелла Бродбента в том, что он занимался расхищением храмов в Центральной Америке. Я не выдаю никаких семейных секретов – это хорошо известная история. Возьмите любой номер журнала по археологии, и вы узнаете, что наш отец является злом во плоти.

– Он намеревался продать коллекцию? – продолжал задавать вопросы лейтенант.

Губы Филиппа презрительно скривились.

– Продать? Отец всю жизнь общался с аукционными домами и дилерами от искусства. Он скорее позволит разрезать себя на тысячу кусков, чем согласится продать самый захудалый эстамп.

– Значит, он собирался оставить коллекцию вам троим?

Наступило неловкое молчание.

– Надо думать, – наконец проговорил Филипп.

– А как насчет церкви? Жены? Подружки? – вмешался в разговор Фентон.

Филипп сунул трубку в рот и, пародируя рубленую речь сержанта, бросил:

– Атеист. Разведен. Женоненавистник.

Его братья рассмеялись. И даже Хатч Барнаби получил удовольствие от того, как утерли нос его подчиненному. Сержанта редко переигрывали во время допроса. А этот Филипп, несмотря на свою манерность, оказался жестким малым. Хотя его длинное интеллигентное лицо выражало, пожалуй, грусть и потерянность.

Барнаби показал ему счет за отгрузку кухонной утвари.

– Есть соображения, что все это значит и куда отправлен товар?

Братья по очереди прочитали чек, покачали головой и вернули его.

– Он и готовить-то никогда не любил, – заметил Том.

Барнаби сложил документ и сунул в карман.

– Расскажите мне о своем отце. Как он выглядит, каков его нрав, характер, какие вел дела… и все такое.

Первым опять заговорил Том:

– Он своего рода уникум.

– В каком смысле?

– Настоящий гигант. Ростом шесть футов пять дюймов, широк в плечах, ни единой складочки на теле, седые волосы, могучий как лев, и с таким же рыкающим басом. О нем говорят, что он похож на Хемингуэя.

– Как насчет характера?

– Он из тех, кто никогда не бывает не прав и попирает всех и вся, добиваясь того, чего хочет. Живет по придуманным им самим правилам. Не окончил школу, но знает об искусстве больше многих профессоров. Собирательство – его религия. Он презирает верования других людей. И поэтому получает большое удовольствие, продавая и покупая вещи из разграбленных могил. И грабит их сам.

– Расскажите подробнее о разграблении могил.

На этот раз заговорил Филипп:

– Максвелл Бродбент родился в рабочей семье. Молодым человеком он уехал в Центральную Америку и два года пропадал в джунглях. Он сделал большое открытие, обворовал какой-то храм индейцев майя и незаконно вывез оттуда вещи. Потом стал торговать сомнительными произведениями искусства и древностями – всем: от греческой и римской скульптуры, которую тайно вывозили из Европы, до украденных из камбоджийских храмовых усыпальниц кхмерских горельефов и вывезенных из Италии во время войны полотен эпохи Ренессанса. Он занимался этим не ради денег, а чтобы иметь возможность коллекционировать.

– Интересно…

– Методы Максвелла, – заметил Филипп, – единственный в наши дни способ приобрести подлинно великое произведение искусства. В его коллекции, наверное, не сыщется ни одного чистого экспоната.

– Однажды он обворовал могилу, которая несла на себе проклятие, – вспомнил Вернон. – И потом рассказывал об этом на вечеринках.

– Проклятие? В чем оно заключалось?

– Что-то вроде: «С того, кто потревожит эти кости, заживо сдерут кожу и скормят хворым гиенам. А затем стадо ослов совокупится с его матерью». Как будто так.

Фентон хохотнул.

Барнаби строго на него посмотрел и снова обратился к Филиппу. Уж раз человек разговорился, надо его дожимать. Удивительно, насколько людям нравится жаловаться на своих родителей.

– Что его манило?

Филипп наморщил лоб и насупил брови.

– Дело в том, что Максвелл Бродбент любил «Мадонну» Липпи больше любой живой женщины, а портрет малышки Медичи кисти Бронзино[8] – больше любого ребенка. Он любил своих двух Браков, своего Моне и нефритовые черепа майя больше, чем реальных людей, с которыми жил рядом. И почитал собрание французских реликвий тринадцатого века, в котором, как предполагалось, были кости святых, больше, чем любого святого. Его коллекции были его любовницами, детьми и его верой. Красивые вещи – вот что его притягивало…

– Ничего подобного, – перебил его Вернон. – Отец любил нас.

Филипп насмешливо фыркнул.

– Так вы сказали, что он развелся с вашей матерью? – задал новый вопрос лейтенант.

– Вы хотели спросить: с нашими матерями? С двумя развелся, третья умерла. Были еще две жены, которых он не наградил наследниками, и несколько подружек.

– Споры из-за алиментов возникали? – гаркнул Фентон.

– А как же! Алименты, деньги на содержание – все как у всех.

– Но растил-то вас все-таки отец?

Прежде чем ответить, Филипп помолчал.

– Да, только своим, очень необычным способом.

Слова повисли в воздухе.

Барнаби стало интересно, что это был за отец. Но он понимал, что время на исходе и следует переходить к главному: ребята из криминалистического отдела прибудут с минуты на минуту. И тогда ему здорово повезет, если он опять сумеет прорваться на место преступления.

– В настоящее время у него есть женщина?

– Только для того, чтобы слегка разминаться по вечерам, – ответил Филипп. – Уверяю вас, она ничего не получит.

– Как вы считаете, с нашим отцом все в порядке? – вмешался Том.

– Откровенно говоря, я не нашел никаких улик, что здесь совершилось убийство. Тела в доме не оказалось.

– Может быть, его похитили?

Полицейский покачал головой:

– Маловероятно. Зачем им заложник? – Он посмотрел на часы. Оставалось пять, от силы семь минут. Настала пора задать главный вопрос. Барнаби постарался, чтобы он прозвучал как можно небрежнее: – Кстати, коллекция застрахована?

Лицо Филиппа потемнело.

– Нет.

Даже лейтенант не сумел скрыть своего удивления:

– Не застрахована?

– В прошлом году я пытался организовать страховку, но никто не пожелал связываться с коллекцией, которая находится в доме с подобной системой безопасности. Сами видите, насколько ненадежно это место.

– Почему же ваш отец не усовершенствовал систему безопасности?

– Он был очень непростым человеком. Никому не позволял себя учить. Хранил в доме массу оружия – видимо, полагал, что в случае чего сумеет отбиться. Манера Дикого Запада.

Барнаби просмотрел свои записи и снова взглянул на часы. Он был встревожен – концы не сходились с концами. Полицейский не сомневался, что имеет дело не с обычной кражей. Но если нет страховки, кому придет в голову грабить собственное добро? И еще это совпадение – письма сыновьям с приглашением на встречу. Он вспомнил текст: «Это очень важно для твоего будущего… ты меня разочаруешь, если не приедешь». В подборе слов было нечто, наводящее на размышления.

– Что хранилось в комнате-сейфе?

– Они что, забрались и туда? – Филипп прижал дрожащую ладонь к вспотевшей щеке, пиджак мешком висел на его плечах. Лицо выражало неподдельное отчаяние.

– Да.

– Там были драгоценные камни, украшения, золото из Центральной и Южной Америки, редкие монеты и марки, все чрезвычайно ценное.

– Похоже, у грабителей имелись все шифры и ключи от каждой двери. Не представляете, как они к ним попали?

– Нет.

– Был ли у вашего отца доверенный человек, например адвокат, которому он мог передать дубликаты ключей и назвать комбинации шифров?

– Он никому не доверял.

Это был важный момент. Барнаби посмотрел на двух других братьев:

– Вы согласны?

Те кивнули.

– У него была служанка?

– Ежедневно приходила женщина.

– Садовник?

– На полной зарплате.

– Кто еще?

– Он держал повара и оплачивал услуги медсестры, которая заглядывала трижды в неделю.

Вперед выступил Фентон и расплылся в своей диковатой улыбке.

– Филипп, не возражаете, если я задам вам вопрос?

– Пожалуйста, если вам так хочется.

– Объясните, почему вы говорите о своем отце в прошедшем времени? Знаете нечто такое, чего не знаем мы?

– Господи помилуй! – взорвался Филипп. – Избавьте меня наконец от этого Шерлока Холмса!

– Фентон! – Лейтенант укоризненно посмотрел на подчиненного.

Сержант повернулся, встретился с лейтенантом глазами, и его лицо помрачнело.

– Простите.

– Где они теперь? – поинтересовался Барнаби.

– Вы о ком? – не понял Филипп.

– О служанке, о садовнике, о поваре. Кража случилась две недели назад. Кто-то должен был распустить прислугу.

– Две недели назад? – переспросил Том.

– Именно.

– Но мое письмо доставлено мне «Федерал экспресс»[9] всего три дня назад.

Это уже становилось интересным.

– Кто-нибудь из вас заметил адрес отправителя?

– Какое-то отделение почтовой службы «Мейл боксес» или что-то в этом роде.

Барнаби немного поразмыслил.

– Должен вам сказать, – наконец проговорил он, – что от этой так называемой кражи за милю несет махинацией со страховкой.

– Но я же вам объяснил, что коллекция не застрахована, – возразил Филипп.

– Вы объяснили, но я не поверил.

– Лейтенант, я историк-искусствовед и имею представление о страховом рынке в этой области. Коллекция отца оценивалась в полмиллиарда долларов и хранилась в деревенском доме, где всего-то защиты – замочки в шкафах. У отца не было даже собаки. Уверяю вас, такую коллекцию никто бы не согласился страховать.

Барнаби прищурил глаза и долго смотрел на Филиппа, затем повернулся к братьям.

Филипп шумно выдохнул и бросил взгляд на часы.

– Послушайте, лейтенант, вам не кажется, что это слишком серьезное дело для полиции Санта-Фе?

Если это не махинация со страховкой, то что же еще? Все, что угодно, только не кража. В голове, пока еще туманно, стала формироваться сумасшедшая мысль. Абсолютно бредовая. Но она помимо воли лейтенанта обретала форму, складывалась в некое подобие теории. Барнаби посмотрел на Фентона. До того пока ничего не доходило. Несмотря на все свои дарования, сержант был лишен чувства юмора.

Барнаби вспомнил телевизор с большим экраном, видеомагнитофон и лежащую на полу кассету. Нет, не просто лежащую – помещенную рядом с пультом дистанционного управления. Кассета словно вопила: «Посмотрите меня!»

Вот оно! Все встало на свои места. Теперь Барнаби ясно понял, что произошло. Он прочистил горло и повернулся к братьям Бродбент:

– Следуйте за мной.

Те вошли вслед за ним в дом.

– Садитесь.

– В чем дело? – занервничал Филипп.

Даже Фентон бросил на начальника недоуменный взгляд. Лейтенант подобрал с пола кассету и пульт дистанционного управления.

– Сейчас посмотрим пленку. – Он включил телевизор и вставил кассету в видеомагнитофон.

– Это что, шутка? – У Филиппа вспыхнули щеки, он и не подумал сесть. Братья смущенно мялись рядом.

– Вы загораживаете экран. Сядьте! – Барнаби опустился на диван.

– Это неслыханно!..

Каскад звуков перебил возмущенного Филиппа, и на экране, крупнее, чем в жизни, появилось лицо Максвелла Бродбента. Братья моментально сели.

Голос был низким, рокочущим и гулко отдавался от пустых стен: «Привет с того света!»