Кодекс чести

Глава шестая

— Барона нанял муж, — рассказывала Зинаида Николаевна, когда силы у нас остались только на разговоры, — чтобы погубить меня. Я здесь как под арестом и не могу распоряжаться ничем, даже собой.

— Но почему?

— Муж считает, что я ему изменяю.

— Ты ему и вправду изменила, или это его фантазии?

— Да, и не раз, — просто ответила графиня. — Он вынудил матушку отдать меня за него замуж, хотя знал, что я его ненавижу.

— Я слышала, что он стар и некрасив, — осторожно сказал я, — вспомнив характеристику графа камеристки Наташи.

— Он не просто некрасив, он отвратителен! — с жаром воскликнула графиня. — И ему нужна была не я, а наши имения. Поэтому я не сочла долгом хранить ему верность.

— Бывает, — посочувствовал я, не желая после всего того, что у нас сегодня было, слушать амурные истории о своих предшественниках. — Как же тебя заставили насильно выйти замуж за старика? Ты ведь из знатного и богатого рода, неужели некому было заступиться?

— Кто же станет влезать в семейные дела? — удивилась Зинаида Николаевна. — Батюшка мой давно умер, а матушка женщина очень религиозная, что ей духовник скажет, то и делает. Закраевский его подкупил, он и пообещал матушке геенну огненную, коли она меня за графа не выдаст. Она и выдала, — уныло сказала графиня. — Так что выхода у меня было два, или замуж — или в монастырь.

— А барон твоему мужу для чего понадобился?

— Думаю, чтобы меня извести. Открыто мне зло сделать муж не решился, родни побоялся, вдруг царю донесут, тогда придумал отослать меня в наше родовое имение. С него-то тогда взятки гладки, поболела-де, да померла. Барон докторов своих призвал. Начали они меня не от болезни лечить, а голодом морить, спасибо Наташе, она тишком меня подкармливает. Он бы и Наташу прогнал, да свои виды на нее имеет. Она хоть и сирота, но дворянского рода.

— Понятно, — сочувственно сказал я, понимая, что в эту галантную эпоху женщине, даже знатной и богатой, защититься от мужского произвола было практически невозможно.

— Пока ты, милый голубчик, не появился, я совсем плоха была. Всё больше спала, да к вечному покою готовилась, да вдруг ты меня разбудил. Бог тебя за сироту наградит.

— Это всё хорошо, только что нам дальше делать? Может быть, вызвать фон Герца на дуэль и попросту убить?

— Спаси Боже, он человек двойной, тебе самому от него спасаться нужно. У него сила большая. Ты думаешь, зачем он нынче вдруг в город поехал? Привезет станового пристава с урядниками, возьмут тебя под арест и в острог посадят. Тогда сиди в нем и жди правду.

— Думаешь? Со мной родственник едет, гвардейский офицер, и все бумаги у нас выправлены. Вряд ли они с нами решат связываться.

— Я тоже не захудалого рода, урожденная княжна не из последних Гедиминовичей, а что толку! Казной-то не я, а управляющий распоряжается.

— Ты знаешь, Зинаида Николаевна, я законы, в общем, чту, а вот законников не очень. Ежели на мозоль наступят, то и становому приставу башку отшибу.

— Бог с тобой, как можно такое говорить. Мы, чай, не по басурманским законам живем, а по царским да православным.

В это момент наш разговор прервал негромкий стук в дверь. Я спрятался, укрывшись с головой одеялом. После первого неожиданного для нас обоих взрыва страсти, я успел раздеться и спрятать свои ливрейные тряпки в сундук — теперь лежал голым.

— Кто там? — спросила графиня слабым голосом.

— Ваше сиятельство, — сказала, входя в комнату, со свечой в руке, пожилая дама, — не прикажете подавать ужин?

— Ах, нет, оставьте меня Амалия Германовна, и уберите свет, я только что заснула. Мне так тяжко…

— Виновата, не смею вас беспокоить, — с плохо скрытым равнодушием, проговорила женщина, исчезая за дверью.

— Первая доносчица у барона, — сообщила графиня, ныряя с головой ко мне под одеяло. — А как ты отсюда выйдешь? — добавила она, мягко отстраняясь от моих ищущих рук.

— Не знаю, потом видно будет, сначала я хочу войти.

— Неужто не устал от сласти?

— Тяжело в ученье — легко в бою, — отделался я крылатой фразой, приписываемой народной молвой нашему современнику Александру Васильевичу Суворову.

— Ну, раз так, то наше женское дело повиноваться, — сказала она и засмеялась. — Вот не думала, не гадала, что такой озорник на меня с неба свалится.

— Я тоже ничего такого не думал, всё получилось как-то само собой.

— Ладно, пропадать так с песней, — сказала, задыхаясь, графиня, и жадно впилась мне в губы.

— Я думал у тебя от лежания будет мышечная анемия, — сознался я, когда мы, наконец, распались и лежали с закрытыми глазами, тяжело переводя дыхание.

— Ты это о чем? — не поняла Зинаида Николаевна.

— О своем, медицинском, — лениво ответил я.

На улице совсем стемнело, мне нужно было уходить. В спальне теперь стало совсем темно. Я ощупью нашел сундук, в который спрятал платье, и кое-как оделся. Зинаида Николаевна от долгой жизни в темноте, в отличие от меня, хорошо видела и хихикала, наблюдая, как я путаюсь в чужой одежде.

— Как ты собираешься уйти? — серьезным тоном, даже немного испугано спросила она, когда я наконец оделся.

— Позови свою Амалию, когда она войдет, я задую у нее свечу, а ты потребуй, чтобы она тебе помогла. Пусть, что ли, подушки поправит. Я в это время выйду.

— Это ты ловко придумал. Поцелуй меня на прощанье. Ты еще придешь?

— Постараюсь.

— Мне было чудесно с тобой. Теперь мне захотелось жить!

Я подошел к дверям и встал за портьерой.

— Зови!

Графиня дернула шнурок, и в комнате камеристок звякнул колокольчик. Амалия Германова, видимо, уже спала. Зинаида Николаевна позвонила еще раз. В дверь просунулась сначала рука со свечой, вслед за ней голова в чепчике. Я дунул на огонек, он метнулся и погас.

— Ну, где же вы, Амалия Германовна, помогите мне! — потребовала Закраевская.

— Сейчас, только свечу вздую, — без особого почтения сказала камеристка.

— Не нужно света! Идите же сюда! — потребовала графиня с явным раздражением. — У меня подушки комом! Я вам велю! — от былой угнетенности не осталось следа, теперь барыня приказывала, как полновластная владычица.

Всё-таки, я в этом убедился в очередной раз, в любой женщине живет великая актриса.

Камеристка пискнула что-то по-немецки и поспешила к постели, а я, неслышно ступая босыми ногами, выскочил из спальни.

Операция прошла без сучка и задоринки. Перед выходом во двор я натянул сапоги и, уверенно ступая, вышел наружу.

Настоящей темноты еще не наступило, но звезды уже ярко сияли на небе. Людей видно не было. Невдалеке послышался цокот копыт о брусчатку. Я выглянул из-за угла. К парадному подъезду приближались два экипажа и группа всадников.

«Кого это еще черти несут», — подумал я, и узнал в одном из экипажей выезд барона. Он сидел в своем ландо с каким-то человеком. Вторая коляска была без седока. Верховые с ружьями за плечами сопровождали экипажи. Кажется, Закраевская оказалась права, фон Герц прибыл с подкреплением.

Коляски, между тем, подъехали к парадной лестнице, барон соскочил наземь и любезно помог спуститься своему гостю. После чего они прошли в дом. Всадники спешились и, держа лошадей на поводу, встали кружком.

Чтобы попасть в Марфину коморку, мне нужно было идти через двор или делать большой крюк по парку и хозяйственным службам. Я решил рискнуть и заодно посмотреть с кем предстоит иметь дело — пошел напрямик.

Солдатье когда я приблизился, замолчали, с интересом меня разглядывая. Я шел, не обращая на них никакого внимания.

— Эй, землячок! — окрикнул меня один из них.

— Вас из дас? — ответил я останавливаясь.

— Немец видать, — сказал кто-то из группы.

— Земляк, ты что, по-нашему не разумеешь?

— Нихт ферштейн, — ответил я и пошел своей дорогой.

— Точно, немчура, — сказал голос за спиной. — Ни слова по-человечески не понимает. Сразу видно, басурман.

Солдаты меня не заинтересовали, обычные вчерашние крестьяне, одетые в военную форму. Будут делать то, что им прикажут.

В коморке Марфы теплилась лучина. Я постучал и после приглашения вошел.

— Эка ты, барин, долго ходишь, — упрекнул меня Петр, — мы уж с Марфой думали, что тебя немцы споймали!

— Барон приехал со становым приставом и солдатами, — порадовал я мужика, начиная разоблачаться. — Собирайся, будем пробираться в гостевой дом. Марфа, — обратился я к прачке, — ты не сможешь меня еще раз выручить? Достань мне крестьянское платье, а то свое жалко, в подземном ходе изорву.

— Этого добра у нас богато, — ответила женщина. После обретения своего короткого бабьего счастья она выглядела счастливой и умиротворенной.

Дело и вправду для нее оказалось простым, и вскоре я облачился в натуральные, без синтетики короткие льняные портки и длиннополую рубаху. Увидеть себя со стороны я, понятно, не мог, но представлял, что выгляжу прикольно. Главная интрига состояла в несоответствии одежды прическе и бритому лицу.

— Ну, чаво! — сказал я, подражая простому говору. — Пошли что ли, али чаво!

Марфа закатилась от смеха, потом сразу стала серьезной и жалостливой:

— Вы уж того, мужики, не очень! Кабы чего не вышло! Смотрите в оба.

Как только я нарядился крестьянином, она внутренне расслабилась и стала смотреть на меня по-другому — мягче и сочувственнее.

— Ладно, нам пора, — сказал я. — Еще раз спасибо за всё.

Женщина не ответила, приложила кончики платка к уголкам глаз и перекрестила нас вслед.

Мы осторожно вышли во двор, и пошли, прижимаясь к стенам строений. Петр впереди, я за ним. Как обычно, никаких праздношатающихся нам не встретилось. Управляющий своим воспитательным террором навел здесь железный порядок. Этим имение напоминало мне немецкий концлагерь времен отечественной войны.

На площади перед дворцом ни людей, ни коней больше не было, куда они направились, догадаться было несложно. Петр уверено петлял между многочисленными службами, потом мы углубились в регулярный парк.

К моему удивлению, здесь оказалось многолюдно. Садовники прилежно трудились при свете факелов.

Слышались окрики надсмотрщиков на немецком и ломанном русском языках.

Два человека в крестьянской одежде, деловито спешащие по своему делу, никакого интереса не вызвали, и мы благополучно добрались до гостевого флигеля. Здесь было тихо. Петр показал знаком, что нужно опуститься на землю, и до дома мы ползли по скошенной жесткой траве.

Метрах в тридцати от здания он остановился и показал рукой направление. Нашей целью оказалась беседка, казавшаяся в темноте ажурной. Мы подобрались к ней на четвереньках, и спутник нырнул в щель под полом. Я последовал за ним. Пол у сооружения был низкий, и я, пока полз, цеплялся спиной за нависающие лаги.

— Тута, — едва слышным шепотом сказал Петр, когда мы добрались до центрального опорного столба.

Он, стараясь не шуметь, убрал в сторону тонкий дощатый люк и приказал:

— Держись за мной.

Ползти было тесно и сыро. Дворовые, копая лаз, не думали о комфорте. Под животом и ногами была мягкая влажная земля, а плечи и спина цеплялись за грубые доски, которыми обшили свод. Впрочем, добрались до цели мы быстро и оказались в какой-то подсобке, в которой был сложен садовый и дворницкий инвентарь. Освещена она была масляной коптилкой — в глиняной плошке плавал крошечный горящий фитилек.

Даже в таком неверном, слабом свете было видно, как выпачкался мой спутник.

— Нужно бы почиститься, — сказал я, представляя, какое впечатление произведут на встречных такие замурзанные субъекты.

— Сейчас переоденемся, — одними губами, почти беззвучно сказал мужик.

Поистине, Ньютон был совершенно прав, говоря, что действие всегда равно противодействию. На драконовские иноземные порядки наши люди ответили отечественной смекалкой. За кучей метел оказался целый склад одежды на любой вкус.

Петр зажег от коптилки два огарка восковых свеч, и мы подобрали себе чистые костюмы. У меня, как всегда, проблема была одна, в росте, и потому пришлось надевать крестьянский армяк из тонкого колючего шерстяного сукна, ничего другого подходящего, подобрать не удалось. Спутник же нарядился лакеем, в черные панталоны и лиловый фрак.

— Умыться бы не помешало, — начал привередничать я, глядя на его чумазое лицо и предполагая, что и сам выгляжу не лучше.

— Оботри рожу, делов-то, — посоветовал Петр, с полным равнодушием к своей внешности.

Как только я поменял платье в каморке у Марфы, он сразу начал обращаться со мной запанибрата и оставил почтительный тон. Петр указал на сомнительной чистоты намоченное полотенце, служившее, видимо, для подобной косметически-гигиенической цели. Выбора не было, и я, как смог, отер с лица и рук грязь и почувствовал себя немного увереннее.

— Пошли, что ли, — предложил спутник, увидев, что я жду, пока он соберется.

Мы вышли и оказались под лестницей, ведущей наверх, где находились мои покои. В доме было тихо. Стараясь не скрипеть половицами ступенек, мы быстро поднялись на второй этаж. У дверей в мои комнаты никого не оказалось. Засада, если и была, ждала у входа.

Я тихо отворил дверь и заглянул в гостиную. В этот момент внизу застучали чьи-то шаги и заскрипели ступени. Мы, столкнувшись плечами, влетели внутрь и закрыли за собой дверь.

— Давай туда, — приказал я и, пробежав гостиную, забежал в спальню. Здесь было чуть светлее из-за луны, светившей в окна.

Тут, в отличие от гостиной, можно было, по крайней мере, спрятаться под большой альковной кроватью.

На первый взгляд, мое жилье не обыскивала, все вещи оставались на своих старых местах. Торопясь, я откинул крышку сундука, слегка заполненного немногочисленными пожитками, и сунул руку под белье. Ящик с дуэльными пистолетами оказался на месте. Я вытащил его и щелкнул замочком.

— Пистоли? — прошептал за спиной Петр.

— Умеешь стрелять? — спросил я его, вынимая из гнезд оружие.

— Нет, мы больше по крестьянству, — ответил он. — Дубиной сподручнее.

В гостиной послышались чьи-то тяжелые шаги.

— Прячься за дверь, — прошептал я и сунул Петру пистолет. — Если что, бей ручкой по голове.

Сам же бросился на пол и заполз под кровать.

Мы затаились, но в спальню так никто и не вошел. Когда вновь стало тихо, я вытащил загодя спрятанную под кроватью саблю. Сразу на душе стало спокойнее. Теперь я не чувствовал себя таким как раньше беззащитным. С оружием гораздо проще говорить с врагами на равных.

— Лексей Григорьич, вылезай, ушли, — позвал меня напарник.

Я выбрался из-под кровати.

— Что будем делать дальше? — спросил Петр, удивленно поглядывая на невесть откуда появившееся у меня оружие.

— Пойдем разбираться с бароном, — ответил я, вешая саблю через плечо на перевязь. — Дай пистолет.

— Может, пока себе оставить? — предложил мужик. — Штука тяжелая, можно бить, как кистенем.

— Смотри, как им пользоваться, — ответил я и взвел курок. — Когда нужно будет выстрелить, наведешь дуло куда нужно и нажмешь вот этот крючок. Только осторожнее, раньше времени не нажми.

— Делов-то, — небрежно сказал крестьянин. — Я думал, что это хитрое, а нажать мы всегда сумеем.

Мы вышли в коридор, и направились к помещению, которое занимал предок.

Теперь прятаться не имело смысла, впрочем, в неосвещенных коридорах это было и не актуально. За дверью апартаментов Антона Ивановича слышались громкие голоса.

Снаружи вход никто не охранял, и потому можно было слушать, о чем говорят внутри, чтобы понять, что там происходит.

— Ваша подорожная грамота, милостивый государь, — бубнил монотонный, но властный голос, — имеет много ошибок, что дает мне основание предположить, что она фальшивая!

— Что вы такое говорите? — возмутился предок. — Вы не смеете такое говорить!

— Очень даже смею, как есть лицо доверенное и в соизволении своего долга! — прервал его тот же человек, вероятно, пристав. — Властью, данною мне начальством, я имею требовать от вас смириться и поступить согласно соизволению, до выяснения обстоятельств.

— Ты мне такого не указуй! — повысил голос поручик. — Закатаю пулю в лоб, а там будь что будет!

— Господин Крылов! — заговорил теперь уже барон. — Вы находитесь в гостях и прошу не оказывать сопротивление властям! Это ist nicht anstandig!

— Ты, барон, не учи меня, что есть прилично! — набросился на него предок. — Скажи лучше, куда моего родича дел! Я тебя за Алексея в капусту порублю!

— Господин поручик, я уже говорил вам, что не знаю, где ваш родственник! Мне самому крайне необходимо с ним встретиться. У меня есть сведенья, что он не частное лицо, а шпион.

«Почему бы и нет!» — подумал я и решился.

— Стой в дверях с пистолетом, — сказал я Петру и широко распахнул дверь. — Со мной встретиться не очень сложно, барон! У меня к вам тоже много вопросов!

— Вы! — воскликнул фон Герц, поворачивая в мою сторону бледное даже в теплом свечном освещении лицо.

Я мельком оценил диспозицию: у противоположной дверям стены, на диване сидел растрепанный, видимо со сна и под приличным градусом, Антон Иванович и целился в гостей из пистолета. На него, в свою очередь, навели ружья два солдата из тех, что приехали с приставом.

Сам пристав стоял посредине комнаты с нашими бумагами в руках. Барон расположился сбоку от полицейского и как обычно выглядел джентльменом.

После моего появления, все участники повернулись к дверям и таращились на нас с Петром во все глаза.

— Значит, лазутчики уже вам донесли, что я государственный чиновник, прибывший из Петербурга по именному повелению, проверять ваши злоупотребления? — строго спросил я фон Герца.

Тот так растерялся, что не нашелся, как ответить. Тогда я взялся за пристава.

— Прошу представиться, господин пристав, у меня и к вам имеются вопросы касательно вашего мздоимства и лихоимства!

Мой нахрап был практически беспроигрышный. Барон, призывая в помощь купленного представителя власти, не мог не назвать меня шпионом и соглядатаем, что как нельзя лучше ложилось на канву моего блефа. Напуганный проверкой чиновник вряд ли осмелится требовать документы у тайного царского ревизора.

— Ну-с, я жду? Или свое имя вы предпочтете назвать в Петербурге в тайной экспедиции? — добавил я остроты в драматический момент.

— Денис Александрович Па-па-хомин, — заикаясь, отрекомендовался он. — Отставной штабс-капитан, здешний пристав.

— Так это ты, взятки берешь, подлец?! — закричал я, выкатывая из орбит начальственные зенки.

— Никак нет-с, ваше превосходительство! — вытянулся по стойке смирно штабс-капитан. — Служу верой и правдой отечеству!

— Тогда как смеешь обижать гвардейского офицера?!

— По навету-с, ваше превосходительство! Виноват-с!

Умный немец, видя, как почва уходит из-под ног, попытался переломить ситуацию:

— Какие у вас, господин, не знаю как вас теперь называть, основания вторгаться в частную жизнь верноподданных Его Императорского величества! Здесь обитает почтенная дама, благородного происхождения, вы же…

Поддерживать разговор о «даме» мне явно не следовало, здесь у барона, скорее всего, всё было схвачено, включая письменные распоряжения и инструкции мужа, потому я сделал резкий выпад, которого он не только не ожидал, но и не мог предвидеть.

— Проверка, господин барон, проводится по жалобе российского дворянина, господина Перепечина, коему вы чинили неудобства и причиняли телесные повреждения, кои, как российский дворянин, а не иноземец без роду и племени, он получать был недостоин!

У фон Герца округлились глаза. «Неудобства» тщедушному сыну поэта он начал «чинить» только сегодня утром, а «комиссия» заявилась за несколько дней до того, так сказать, превентивно.

— Господин Перепечин изволит исправно служить и никаких оснований для жалоб на меня не имеет.

— Так прикажите его позвать, пусть он сам об этом скажет, — предложил я.

— Я не могу знать, где он сейчас находится, — явно растерявшись, что тут же было замечено присутствующими, сказал барон. — Я провел целый день с господином приставом Пахоминым, что, надеюсь, он может подтвердить.

Однако пристав, услышав, что его пытаются втянуть в свидетели, как и любой российский обыватель тут же отреагировал недоуменным взглядом и недоуменным пожатием плеч — мол, моя хата с краю, ничего не знаю.

Я не стал усложнять обстановку и терять нового сторонника, потому по-прежнему давил одного управляющего:

— Мне донесли взволнованные обыватели, что, по вашему приказу, господин Перепечин удерживается в незаконной тюрьме, коею, вопреки постановлению об установлении мест содержания под стражей, статья шестнадцать параграф два, вы посмели учредить.

Номер статьи и особенно параграфа, совсем добили пристава, который в уложении законов был, так же, как и его предшественники и последователи, не силен. Предпочитал вершить суд и расправу не по кодексам, а по понятиям.

— Нехорошо, Карл Францевич, так самовольничать, как можно государево уложение нарушать! — укоризненно сказал он барону, стоящему с выпученными глазами.

— Но, позвольте, с чего вы такое взяли! Какая тюрьма, какое уложение!

— Молчать! — вдруг вмешался в дискуссию Антон Иванович, начавший понемногу разбираться в обстановке. — Его превосходительство знает, что говорит!

— Господин пристав, властью, данною мне, повелеваю провести следственное дознание и предать нарушителей закона уголовному преследованию! — внес я еще малую лепту в тот вздор, который уже нагородил. — Я имею сведения, что на территории поместья, в помещении, где располагается кузница, господин фон Герц содержит собственную тюрьму!

— Это неправда! — закричал барон, — Господин пристав, не верьте его превосходительству!

По своей немецкой педантичности и любовью к титулам и званиям, барон совершил непростительную ошибку, назвав меня «превосходительством», и этим косвенно признал за мной генеральский чин.

Одураченный, испуганный пристав, уже не зная, что думать, стараясь спасти свою шкуру, готов был не только арестовать своего приятеля и спонсора, но и немедленно предат ь самому суровому наказанию.

— Извольте проследовать на кузницу и самолично провести дознания, — приказал я. — Господин лейб-гвардии поручик будет тому свидетелем.

— Я что, я могу! — согласился предок, наконец убирая нацеленный в живот пристава пистолет и засовывая его за пояс. — Извольте, господа, я готов со всей радостью!

Пахомин кивнул своим урядникам, и те опустили ружья к ноге.

— Сопроводите господина фон Герца до места, указанного его превосходительством, — приказал он, и те встали за спиной несчастного барона.

Карл Францевич очень не хотел идти на розыски брянского дворянина, но напуганный полицейский ничего не хотел слушать и пригрозил применить силу. Тому пришлось повиноваться. Всей своей живописной группой мы пошли к выходу. В просторных сенях толклась «засада», урядники и местная стража. Наше появление произвело сенсацию. Думаю, что гвоздем программы был всё-таки я, появления которого ждали откуда угодно, но не из глубины дома.

Немецкие стражники, вооруженные русскими бердышами, дисциплинированно вытянулись, ожидая приказаний шефа, но барон прошел мимо них, не поднимая головы.

У подъезда стояли оба виденных мной около дворца экипажа. Один из урядников охранял верховых лошадей.

— Садитесь, барон, — пригласил я фон Герца в его собственное ландо.

Он скривился, но сел. Не знаю, о чем думал этот человек, возможно, молил Бога, чтобы палач Емеля не перестарался и столичный шпион не повесил на него убийство русского дворянина. Это был прямой путь в Сибирь на каторгу. Было заметно, что он уже смирился с поражением и лихорадочно ищет путь к спасению.

— Трогай, — велел пристав своему кучеру.

Его коляска поехала впереди, следом мы с бароном, и замыкал кортеж караул из верховых урядников. По прекрасной дороге до кузницы мы добрались в пять минут. Работа в ней уже окончилась, и темное кирпичное здание выглядело совсем мрачно. Пристав Пахомин с предком вышли из первой коляски, мы с молчавшим всю дорогу бароном — из ландо.

— Вот вам кузница, — сказал фон Герц, пытаясь увести нас в сторону мастерской.

— Пожалуйте, господа, сюда, — позвал я, направляясь в обход строения. Все пошли вслед за мной. — Тюрьма здесь, — указал я на мощную, из толстых дубовых плах, к тому же еще укрепленную коваными металлическими полосами дверь.

— Карл Францевич, извольте открыть, — попросил пристав нейтральным голосом.

Барон подошел и вяло подергал за ручку.

— Она заперта изнутри, — сказал он безжизненным голосом. — Открывайте сами, как знаете.

Фон Герц, видимо что-то решив для себя, отошел в сторону и встал, скрестив руки на груди. Урядники, которым пристав поручил надзор за управляющим, пошли за ним и встали за его спиной.

— Нужно как-то открыть, — растеряно обращаясь только ко мне, сказал полицейский. — Ну-ка, братец Тимофеев, постучи погромче! — приказал он одному из урядников.

Тот передал повод своей лошади товарищу и подошел к зданию и несколько раз гулко ударил в дверь прикладом.

— Не отвечают, ваше благородие! — сообщил он. — Позвольте через окно!

Когда я советовал узникам забаррикадироваться, совершенно упустил из вида окна. Впрочем, теперь это не имело никакого значения, у них было достаточно времени, чтобы успеть спуститься в подвал.

— Давайте, братцы, поживее, — сказал пристав, косясь на стекающийся со стороны села народ.

Солдаты проявили профессионализм и примерное рвение, тут же высадили слюдяные окна вместе с переплетами и пытались пролезть через них внутрь помещения.

— Ваше благородие, — пожаловался начальнику Тимофеев, — узко, не пролезть. Если бы какого-нибудь мальчонку заслать.

— Делай, как знаешь, — разрешил пристав и отвернулся в сторону, пощипывая ус.

— Ты что такое придумал? — спросил меня предок, когда всеобщее внимание заняли попытками пролезть в окна, и на нас перестали обращать внимание.

— Всё в порядке, барону теперь конец, — ответил я.

— А что такое между вами случилось, чем он тебе так насолил?

— Подожди, скоро узнаешь.

Между тем суета вокруг таинственного входа продолжалась. Подходящего мальчишки полицейские не нашли. Как только они попытались подманить одного, все дети тут же в испуге разбежались. В конце концов, всё-таки сыскался мелкий мужичок, за пятачок согласившийся пролезть в дом.

Его общими усилиями просунули в окно и передали зажженный факел.

— Теперь иди, отвори дверь! — велел ему инициативный урядник.

Мужичок кивнул и исчез, потом вдруг уже внутри дома закричал нечеловеческим голосом. Все, кто стоял поблизости, бросились к окну.

— Убили! — вопил доброволец, пытаясь самостоятельно выскочить через окно наружу.

Урядники ему мешали, запихивая назад. Наконец мужик сдался и сказал плаксивым голосом:

— За пятак открывать не буду, тута упокойники!

— Какие еще «упокойники»? — сердито спросил пристав.

— Какие, какие? Мертвые! Мы так не договаривались!

— Дайте ему водки, пускай успокоится, — разрубил гордиев узел главный полицейский.

— На, выпей, — просунул внутрь бутылку один из урядников.

— Выпей и иди, открывай, получишь двугривенный! — добавил пристав.

Доброволец послушно выпил из горлышка, сморщился и сплюнул наружу. Ему зажгли потухший факел, и он опять исчез. Все, затаив дыхание, ждали, чем кончится очередная попытка проникнуть в запертое помещение. Довольно долго ничего не было слышно, Потом внутри чем-то застучали, дверь распахнулась, и из нее выскочил доброволец:

— Барин, пожалуйте двугривенный!

— Потом получишь, — оттолкнул его от входа пристав. — Братцы, заходите, только осторожно! — приказал он урядникам.

Три солдата, приготовив оружие, с горящими факелами в руках вошли в дверь.

Буквально спустя секунду один из них вылетел наружу:

— Ваше благородие, там и вправду покойники, пожалуйте взглянуть.

Пристав крякнул, сплюнул на землю и перекрестился.

— Ладно, свети!

За ним прошли мы с предком и барон со своими охранниками. В чадящем свете факелов картина взаимного убийства показалась еще страшнее, чем днем.

— Прости Господи! — слышалось со всех сторон. Присутствующие поснимали шапки и крестились.

— Вот и господин Перепечин, — сказал я, — а второй убитый — личный палач барона. Карл Францевич, как вы всё это объясните.

— Я, я, — забормотал управляющий и начал пятиться к выходу, с ужасом глядя на исполосованных людей и черную лужу засохшей крови на полу. — Этого не может быть, — наконец, он сумел произнести хоть что-то членораздельное.

— Однако! Господин фон Герц, я от вас такого не ожидал. Вы что, устроили тут собственный острог? — строгим официальным тоном спросил пристав, разглядывая пыточные машины.

— Ваше благородие, тут еще есть лаз в подпол! — доложил один из урядников, обнаружив люк в полу.

— Открывай, — приказал офицер.

Урядник откинул люк и наклонился над темной, вонючей ямой.

— Там кто-то есть, — сказал он, оборачиваясь к начальнику. — Прикажете спуститься?

— Спускайся, братец, — согласился тот.

— Пусть первым спустится барон, это всё-таки его вотчина! — негромко сказал я, наблюдая за реакцией управляющего.

— Да? Пожалуй. Господин фон Герц, извольте спуститься и объясните, что здесь происходит? Там внизу какие-то люди?

— Я впервые всё это вижу! Откуда там могут быть люди?! — взяв себя в руки, ответил барон.

— Тогда пойдите и проверьте, — опять вмешался я.

— Пожалуйста! Мне нечего скрывать! — решительно сказал Карл Францевич и, взяв у солдата факел, начал спускаться вниз.

Все подошли к люку и наблюдали за ним. Когда он дошел до самого низа, факел, который он опустил к самым ногам, чтобы видеть ступени, метнулся в сторону и потух. Барон вскрикнул от неожиданности и исчез в темноте.

— Что это с ним? — с тревогой спросил пристав.

— По-моему, упал, — предположил я, примерно зная, что могло приключиться на самом деле. — Я посмотрю!

— Зачем вам самому смотреть, ваше превосходительство, — испугался новых осложнений полицейский. — Тимофеев, спустись!

— Не нужно, я сам должен разобраться, — решительно сказал я и, взяв у Тимофеева последний горящий факел, пошел вниз.

У самой лестницы, на грязном полу лежал барон с неестественно вывернутой головой.

В нескольких шагах, отступив так, чтобы не быть видимыми сверху, кружком стояли бывшие колодники.

Я осветил свое лицо и сделал им предостерегающий знак.

— Барон упал с лестницы и, кажется, свернул себе шею! — крикнул я наверх. — И еще здесь какие-то люди! Выходите наверх, и не в чем не сознавайтесь, — тихо сказал я узникам. — Вы все видели, как управляющий споткнулся и упал! Понятно?

— Спаси тебя Господь, барин, — поблагодарил за всех пожилой мужик.

После чего один за другим крестьяне начали выбираться из подвала. Последним поднялся я.

— Вот это узники, которых барон незаконно содержал в собственной тюрьме, — представил я заполнивших помещение крестьян.

— Однако, — только и смог выговорить донельзя пораженный пристав. — А что же приключилось с самим бароном?

— Давайте отойдем в сторонку, поговорим, — предложил я.

Мы вышли наружу. Полицейский выглядел растерянным и виноватым.

— Как же так, — пожаловался он мне, — фон Герц по моему разумению был таким солидным человеком! Что же теперь будет?

— Этому делу нельзя давать ход, опозоритесь на всю Россию, — сказал я. — Крестьян нужно распустить по домам, а барона без шума похоронить. Вы сами и ваши люди видели, как он, спускаясь вниз, споткнулся и упал. Обычный несчастный случай.

— Оно, конечно, всё так, — нерешительно произнес полицейский, — да не будет ли какой истории?

— Станете держать язык за зубами, ничего и не будет. Ведь всё и так ясно, мажордома убил сумасшедший крестьянин, после чего погиб сам, так что виноватого нет в живых. Барон же свернул себе шею по неосторожности. Вы провели расследование и выяснили всё детально, так и доложите своему начальству.

— А как же вы, ваше превосходительство?

— Я тоже выполнил свою работу, наказал зло.

— Ежели так обойдется, то век за вас, ваше превосходительство, буду Бога молить!

— Ну, ну, голубчик это уже лишнее!

Еще я хотел пожелать приставу не брать взяток и честно служить отечеству, но передумал. Зачем представать перед серьезным человеком наивным чудаком-идеалистом и набрасывать тень сомнения на свое служебное соответствие. Что же это за генерал, который не берет на лапу!

Пристав Пахомин оказался исправным, инициативным чиновником. Как только четко определились пути и последствия, он толково распределил обязанности между своими урядниками, и работа закипела. По-моему, после таких целенаправленных следственных действий никакой Шерлок Холмс или Ниро Вульф в этом преступлении разобраться не смогли бы.

Мы с предком полюбовались, как мечутся урядники, уничтожая вещественные доказательства, а бывшие узники незаметно растворяются среди местного населения, и вернулись в усадьбу.

Там уже всё знали. Дворец был освещен, как во время ежегодного бала, толпа слуг запрудила площади перед парадным входом и шумно бунтовала. Мы встали невдалеке и вскоре уловили настроение толпы — назревал самосуд над приспешниками павшего режима. Стражников-немцев видно не было, они, как я понял из разговоров, в ожидании штурма, заперлись в своей «общаге».

Я высмотрел в толпе Петра, подозвал его и велел бежать в кузницу за приставом. К преступлениям управляющего охрана не имела никакого отношения, а случись здесь бунт «бессмысленный и беспощадный», в строгие нынешние времена, мало никому не покажется.

Пока дворовые люди ограничивались только криками и угрозами в адрес этнического меньшинства, мы с Антоном Ивановичем вошли во дворец. Там, как и во дворе, стоял гам и наблюдался разброд в умах. Полуодетые лакеи и слуги митинговали в бальном зале. Единственный, кто мог унять кипящие страсти, — это хозяйка.

Я зацепил за рукав куда-то спешащего лакея со знакомым лицом и спросил про графиню.

— Их сиятельство сейчас выйдут! — радостно сказал он.

Мы с предком отошли к боковым колонам, поддерживающим хоры, чтобы не стоять на ходу.

— Чем тебе немец-то не угодил? — спросил Антон Иванович.

Я кратко рассказал ему «историю вопроса».

— Он изверг и садист, — кончил я живописание жития иноземного барона.

— Кто? — переспросил поручик.

— Садист? Есть такой маркиз де Сад, французский писатель, я тебе после про него рассажу, — пообещал я. — Тихо, идет графиня!

В этот момент, как по мановению волшебной палочки, шум внезапно стих, и все повернулись в сторону парадной лестницы, по которой в сопровождении одной только камеристки Наташи, медленно спускалась хозяйка.

Я впервые увидел Зинаиду Николаевну на ногах, одетой и при сносном освещении. Она оказалась чудо как хороша. Небрежно сколотые шпильками пепельные волосы едва закрывал газовый шарф, жемчужного цвета платье наподобие греческой туники спадало мягкими, соблазнительными складками до самого пола. Фигура, которую я мог оценить только на ощупь, оказалось стройной и величавой.

Вся дворня, как по команде, пала на колени. Во всей зале стоять остались только мы с предком.

— Матушка-заступница, избавь нас от лукавого, — завопил гнусавым, плачущим голосом кто-то из дворни.

Все зашумели:

— Избавь!

— Ослобони!

— Будь заступницей!

— Успокойтесь, — негромко, но так, что было слышно всем, сказала графиня, — тиран пал, и всё будет в великолепии! Идите с Богом.

— Матушка, дозволь иродов наказать?! — опять прокричал гнусавый.

— Да, да, конечно, непременно! Накажите! — ответила Закраевская, устало, взмахнув рукой.

— Бей иродов! — крикнул кто-то, и все закричали и вскочили на ноги.

— А ну, стоять! — завопил я во весь голос, стараясь перекричать шум.

На меня немедленно обернулись. Люди, как будто увидев близкого врага, смотрели горящими, ненавидящими глазами.

Подчиняясь не столько разуму, сколько инстинкту самосохранения, я вытащил из-за пояса своего крестьянского армяка пистолет, взвел курок и выстрелил в воздух. Разом наступила мертвая тишина.

— Графиня, — громко сказал я и снял шапку, чтобы она меня узнала в странном наряде, — прикажите своим людям успокоиться!

— Это вы, доктор? — удивленно спросила Закраевская, тоже впервые увидев меня при свете. — Люди в своем праве, их притесняли тираны!

— Вы хотите, чтобы сюда прислали роту солдат и всех перепороли? — так же громко спросил я, оставив обиняки и дипломатию. — У вас в имении становой пристав с урядниками, пусть они и разбираются, кто здесь тиран, а кто ирод! Прикажите всем разойтись!

Судя по всему, Зинаиде Николаевне мой тон весьма не понравился. Она вспыхнула лицом и машинально прижала тыльную сторону ладони к щеке.

Несколько долгих секунд она молчала, видимо, борясь со вспышкой гнева, потом взяла себя в руки:

— Послушайте, что говорит доктор, — почти ровным голосом сказала она, — расходитесь!

Ненависть в глазах угасла, дворовые как-то разом сникли. Еще попробовал что-то неразборчиво возразить гнусавый, но помещица, отдав приказ, не ждала ослушания.

— Идите и от меня прикажите тем, кто во дворе, разойтись! — строго вымолвила она.

Через две-три минуты в зале остались только мы вчетвером. Зинаида Николаевна с Наташей пошли к нам навстречу, и мы встретились двумя парами посреди зала. Вблизи Закраевская была еще лучше, чем на расстоянии. У нее оказались большие серые глаза под стать цвету волос, выразительные, но горделиво-холодные.

— Кто дал вам право вмешаться в чужие дела?! — спросила она, глядя на меня в упор.

— Я уже это объяснил, — сердито ответил я. — Тем более что я, как мне кажется, спас вам жизнь!

— Жизнь спасают не люди, а Господь Бог! — кривя губы, возразила она. — Значит, на то была Его воля.

— Это ваше дело считать, как вам вздумается. Мое дело теперь сторона, а вы дальше делайте так, как вам заблагорассудится. Мне здесь делать больше нечего! Мы сегодня же уезжаем.

Я был по-настоящему взбешен, однако говорил ровным, бесстрастным голосом.

Не прощаясь, я повернулся через левое плечо и пошел к выходу.

— Доктор, останьтесь! — попытался остановить меня ее властный голос, но я даже не повернул головы.

— Ты это чего взбеленился? — удивленно спросил Антон Иванович, догоняя меня во дворе.

— Ну и сучка! — не удержался я от короткого комментария. — Я уже двух баб этой ляшской породы видел — обе дуры набитые, эта третья.

— Когда ты успел познакомиться с князьями Г.? — не поверил предок.

— В своем времени, в ток-шоу видел. Ток-шоу — это значит издалека, — доступно объяснил я. — Одна из княжон элегантностью походила на кухарку на именинах у дворника и на весь свет рассказывала о своем дурацком романе с каким-то отморозком-альфонсом, а другая хвалилась, что ее дедушка — герой песенки.

— Знаешь, Алеша, — задушевно сказал Антон Иванович, — когда ты начинаешь так говорить, я чувствую себя круглым дураком. Слова у тебя вроде как понятные, а смысл уловить невозможно.

— Не бери в голову, это я так, со злости. После того, что у нас с ней было, эта…

— Так ты ее…? — перебил меня предок.

— Идиот, нашел с кем изменить Але! — в сердцах на себя сказал я.

— Ну, ты, брат, и ходок! — уважительно сказал прадедушка. — И откуда что берется!

— Ваше превосходительство, — позвал меня пристав. — Приказали явиться?

— Да, здесь назревали волнения. Вы, голубчик, проследите, чтобы немцам ничего не сделали. Пусть уедут отсюда, а то на них злы и дворня, и хозяйка.

— Это мы прекратим! У меня строго, главное, чтобы порядок был! — пообещал полицейский.

Мы попрощались. Он отправился разруливать ситуацию, а мы — собирать вещи.

В гостевом доме, как и везде в имении, никто ничего не делал. Немцы прятались, а русская дворня собралась кучками и обсуждала последние события, и на нас никто не обращал внимания. Я изловил лакея, который обслуживал мои покои, и попросил принести ужин. Он равнодушно кивнул, никуда не пошел, постоял на месте и вернулся к своим товарищам.

— Вот и думай, что лучше: немецкий порядок или русская воля, — философски заметил предок.

— Пойду, переоденусь, а потом заберу у библиотекаря свою книгу, — сказал я. — А то он ее заиграет!

Однако я оказался неправ. Библиотекарь сам ждал меня в гостиной. Он был хмур и подавлен.

— Господин Крылофф! — сказал он, когда я вошел к себе. — Вы иметь назад свой бух. Я не иметь с вам никакой дела. Ви есть безшестный человек.

— Слушай, ты, козел, иди отсюда, пока я тебе рога не обломал, — недопустимо грубо оборвал я любителя антиквариата. — Достали вы меня своей простотой!