Когда налетел норд-ост

Глава 1 НЕЗНАКОМЕЦ

Колька сидел у калитки и щелкал орехи.

Он ждал ребят и слушал, как бабка гремит во дворе чугунками, как тяжело шаркают ее ноги. Бабка была не в духе: три дня назад съехал от них жилец, и никто с тех пор не поселился.

А ведь дом их стоял на Набережной улице, метрах в тридцати от моря, и все четыре месяца отбою не было от «дикарей». Чтобы они не беспокоили напрасно, Колька по бабкиной просьбе плакатным пером жирно начертил на картонке: «Мест нет», совсем как в столичной гостинице, и гвоздиками прибил к заборчику. Теперь картонку сняли.

Колька ждал ребят, чтобы пойти с ними на «археологические раскопки» в Лермонтово. Бабка вначале и слушать не хотела об этих раскопках: «Нечего без дела шататься! Лучше сбей ящик под виноград: все время спрашивают на рынке». И не пустила бы, если бы Колька не сказал, что с ними идет учитель истории, а Иван Григорьевич очень заметный в Джубге человек, заметный и нужный — как-никак депутат сельского Совета.

Колька щурился на солнце и смотрел на скамейку с весами у калитки — персональный бабкин базарчик. На одной чаше — гири, на другой, уравновешивая их, — горка винограда. Нахальный воробей прыгал по сливам и грушам в тазах. Потом прыгнул на весы. Чирикая и хлопая крыльями, он энергично клевал виноград и резко клонил чашу.

Колька любовался его храбростью и ловкостью.

— Кыш, охальник! — закричала со двора бабка: хоть и занимается по хозяйству, а глаз с весов не спускает. — Ты что не сгонишь?!

Колька зевнул и пожалел улетевшего воробья.

Подошел Тузик, тихий и сытый пес черной масти, и Колька стал играть с ним, но кто-то в плавках свистнул Тузику, и пес, радостно помахивая хвостом, побежал за ним в сторону кафе, откуда ветер доносил запах подгоревшего мяса. Но что так долго нет ребят?

Колька стал кедом чертить на земле круги.

— Почем сливы? — спросил кто-то.

— Тридцать копеек. — Колька даже головы не поднял.

— А груши?

— Семьдесят.

Колька выплюнул ореховую скорлупу. До чего наскучили все эти вопросы, эти вздохи и ворчанья бабки, эта нудная обязанность присматривать за базарчиком!

— А приткнуться у вас можно?

Колька потянулся и поднял голову.

— Мо… — Он не договорил, и глаза его чуть расширились от того, что он увидел.

Перед калиткой стоял загорелый человек в закатанной выше локтей ковбойке, с огромным рюкзаком за спиной. На нем были узкие спортивные брюки, кеды такие же, как и у Кольки, — синие с белым. На одном плече человека висело в чехольчике ружье для подводной охоты, это Колька сразу определил по выпирающим частям: с такими ружьями любят приезжать к ним с севера, особенно студенты, один даже у них останавливался.

Однако поразило Кольку другое — непонятный предмет в брезентовом чехле, широкий и длинный, на который человек опирался…

Что это? Сборная байдарка? Нет, она заняла бы гораздо больше места. Что ж тогда?

— Я сейчас… Не уходите… — Колька бросился к бабке.

Бабка в глубине сада насосом качала из колодца воду в огромное корыто.

— Там один к нам просится, — громко зашептал Колька, — странный какой-то… В руках у него что-то…

Бабка вытерла о передник руки и, грозная в своей тучности и многоопытности, колыхаясь большим телом, двинулась к калитке. Колька, немного отставая, шел сзади и чувствовал, как у него гулко бьется сердце. Он еще не мог понять, в чем дело. За свою жизнь он встречал и провожал сотни самых разных отдыхающих, но в этом было что-то непохожее на всех, кого он знал. И потом этот непонятный предмет в чехле.

Бабка между тем подплыла к калитке, а Колька остановился чуть поодаль и замер.

— Один? — спросила бабка.

— Как видите.

— Проездом?

— Нет. Думаю пожить. Уж очень расхваливают у нас вашу Джубгу. Говорят, на всем Кавказском побережье нет места распрекрасней.

— Правильно говорят, входи. — Бабка отвернулась и с осанкой тяжелого, перегруженного разными товарами и поэтому давшего большую осадку фрегата двинулась к дому.

Приезжий прислонил к стенке террасы оба предмета в чехлах и, не снимая громадного рюкзака с множеством карманчиков и застежек, втиснулся в темный коридорчик. Колька тотчас подошел к террасе, попробовал пальцем грубый чехол — палец наткнулся на твердое и гладкое. Что это? Что?

Затем шмыгнул в коридор и сунул голову в крохотную комнатенку, из которой три дня назад съехал тихий худой человек неопределенных лет.

— Здесь, — сказала бабка. — Подойдет?

— Тихая?

— Откуда ж быть шуму? У нас детей нет. Почти нет.

Приезжий огляделся, провел рукой по коротким темным волосам и вытер со лба капли пота.

— Свет есть? Читать и бриться можно?

— А как же. Нет только днем…

— А сколько дерешь? — Колька поразился прямоте этого человека, другие обычно спрашивают поосторожней, заискивают перед бабкой.

— Как везде. Не я цену устанавливала…

— Рупь, значит?

— Зато отдельное помещение. Только уговор — никого не водить. Человек ты молодой, а…

— Не за этим приехал, бабка.

— А что это у тебя груз такой чудной-то? («Ага, помнит про чехлы!», — подумал Колька). Все больше приезжают с чемоданами, а ты с мешками и чехлами…

— Кому что, бабка… Я человек не чемоданный. Словом, ничего. Остаюсь. Хоть комнатенка и дрянненькая. Зато море почти в кармане. Ничего.

— Ох какой ты! — сказала бабка.

— Какой? — с интересом спросил приезжий.

— Жене с тобой небось несладко… Женат али холостой?

— А ты, однако, любопытна. У тебя дочки нет?

Колька хохотнул.

— Ага, и ты здесь! — парень обернулся к нему. — Что ж сразу меня не пустил? Испугался?

Колька даже немного обиделся:

— С чего бы?

— Ну мне пора, — сказала бабка, — и дай немного денег вперед. Задолжала.

— Нравится мне! — воскликнул приезжий. — Не успел порог переступить — и уже денег! Больше ничего не попросишь?

— Ничего, кроме паспорта. И поскорей, а то некогда. Не беру к себе однодневников, простынки стирать за ними дороже обходится.

Приезжий стал расстегивать один карман на рюкзаке.

— Ты, бабка, вижу, своего не упустишь.

— Много ты видишь! Одна на старости лет живу. Двое сынов в земле. Другие, кто половчей, уберегли детей. Теперь вот внуков-бандитов рощу… Тебя как звать-то?

— Дмитрием. — Приезжий дал бабке синенькую пятерку и паспорт в черной корочке. — А тебя как?

— Катериной. Екатериной Петровной для тебя… Вот ключ, с собой не бери, потеряешь. Прячь вверху, над дверью.

В это время со двора раздались крики — звали Кольку. А Колька вдруг решил, что ни в какой поход идти ему сегодня не надо: теперь не до этой ржавой пушки, которую они решили откопать и подарить в Туапсинский краеведческий музей.

Колька вышел к калитке. Лизка, одетая с иголочки, в коротеньких брючках, наголо стриженный Валера с серьезными глазами и бойкий чернявый Андрюша уже дожидались его.

— Ребят, — сказал Колька, — топайте без меня, скажите Ивану Григорьевичу — температура.

— Вот как! — Лизка удивленно подняла подщипанные брови. — Что ж ты?

— Не могу… Обстоятельства… Ну пока.

Когда он вернулся в комнатку, Дмитрий уже распотрошил рюкзак, внес и прислонил к стене предметы в чехлах, потом рывком стащил ковбойку, кинул на плечо полотенце.

— Где тут у вас умываются?

— У летней кухни, идемте, покажу.

— Ого, сколько у вас «дикарей», кроме меня!

На полочке под навесом, у рукомойника возле мыльниц, лежало штук двадцать зубных щеток с тюбиками пасты разных названий и цвета; одни были полные, другие подвернутые.

— А что? — сказал Колька. — У нас неплохо.

Дмитрий пристроил на краю полочки свой тюбик болгарского «Поморина» и мыльницу.

— Посмотрим. Ты что, бабкин помощник? Хватаешь с автобусов, с катеров и вертолетов еще тепленьких курортников — и сюда? Работаешь на процентах или как?

— Никого не тащу сюда, сами плывут навалом. Место у нас такое.

— Ясно. Короче говоря, лихо торгуете морем, синевой и плеском волн… Так? Почем у вас синева?

— Мы не торгуем, сами набрасываются.

— А ты не промах! — сказал Дмитрий. — Трус или нет? Говори прямо.

— Храбрый. Смелей меня никого в Джубге нет.

Дмитрий сузил глаза.

— Занятно. — Потом вдруг выпрямился. — Да что это я к умывальнику, если море рядом? Двинули.

Не успел Колька расстегнуть штаны, как Дмитрий уже вошел в воду, с ходу нырнул, метров за десять выплыл, промчался баттерфляем, чуть не до пояса выскакивая наружу, потом откинулся на спину, полежал, опять нырнул, и его голова с подстриженными черными волосами появилась возле Кольки.

— Отменное море! — Дмитрий провел по груди ладонью. — Чего не входишь в воду?

И здесь Колька проделал все, на что был способен: прошел быстроходным кролем и по всем правилам выдал превосходный баттерфляй — ничуть не хуже Дмитрия. Дыхание у Кольки было поставлено отлично. Крепкий, ловкий, темно-коричневый, как зрелый каштан, он вызывал зависть не только у своих сверстников, но и у ребят постарше.

— Ничего, — сказал Дмитрий. — Думаю, найдем с тобой общий язык.

Больше всего удивило Кольку, что Дмитрий быстро вышел на берег, не так, как другие: придут к морю, полдня торчат, умиляясь им, раскисая от солнца. Надев майку и трусы, Дмитрий побегал на месте и сделал на гальке стойку: выстрелил в солнце ногами, постоял с минуту. Он был коренаст. Из-под белой майки выпирали бугры мускулов, руки толстые, как у боксера в среднем весе. В общем, слеплен хорошо.

— Ну, пошли.

— Дайте я отнесу домой мокрые плавки, — сказал Колька, когда они проходили возле заборчика, — повешу на проволоке.

— Не возражаю.

Повесив плавки, Колька на мгновенье заскочил в комнатку Дмитрия и с колотящимся сердцем приспустил чехол на загадочном предмете. И едва не вскрикнул от восхищения — это были лыжи, широченные, длинные лыжи синего цвета, загнутые на концах, как и полагается лыжам, на которых катаются по морю!

Вверху большими с завитушками буквами было написано не по-русски: «Слалом», внизу, пониже креплений, на обратной стороне, были вделаны маленькие кили. Ага, чтоб управлять на ходу! Как у лодки. Колька потрогал киль. Края лыж были сильно потерты, лохматились, краска кое-где слезла: уже побывали в работе, и немаленькой.

Колька нагнал Дмитрия, и они пошли к центру Джубги. И чем дальше уходили от моря под колышущейся тенью широких грецких орехов, шелковиц и тополей, тем чаще попадались на заборчиках бумажки: «Сдается комната». По дороге Дмитрий беспрерывно спрашивал:

— Как у вас с морской охотой?

— Да не очень. Нет хороших глубин с камнем и травой и чтоб вода была прозрачная. У порта мелковато, хотя и много водорослей, у Ежика тоже. Но, бывает, подстреливают хорошего лобана.

— Ежик, ты сказал?

— Ну да.

— Слыхал-слыхал… Это он и есть? — Дмитрий посмотрел налево, туда, где за речкой, за белизной корпусов дома отдыха «Центросоюз», к морю спускалась темная лесистая гора, поразительно напоминавшая ежика: слегка изогнув спину, он узкой мордочкой тянулся к воде.

Глава 2 УЧИТЕЛЬ И УЧЕНИК

Колька утвердительно кивнул.

— А ставрида на самодур уже пошла? — спросил Дмитрий.

— Рановато еще. Но кое-кто привозит килограмма по три.

— Рыбачишь?

— Случается. — Колька смотрел на Дмитрия и видел его, несущегося по волнам на лыжах. Никто еще не приезжал в Джубгу со своими лыжами!

— Меня в Ленинграде пугали вашими норд-остами: поздновато еду — могут задуть. Это верно?

— Да как вам сказать… Ничего страшного, в общем…

Дмитрий скосил на него темный глаз.

— Говоришь, чтоб не отпугнуть у бабки клиента или как нормальный человек?

— Как человек. Они зимой вредные, норд-осты, а осенью ничего, правда, холодновато бывает, да иногда воду теплую от берега отгоняют…

— И всего-то?.. Скажи, а эта река рыбная?

— Да нет. Сазан встречается, да ловится редко… Вон видите, дядька с бородкой на той стороне? Две недели назад он вытащил одного сазанчика на кило, так до сих пор опомниться не может — каждый день с удочками дежурит… А вы что, тоже рыбак?

— Временами.

— На удочку или как?

— На удочку не люблю. Скучно. Кабинетная работа.

— Пожалуй, — заметил Колька, — мне тоже трудно усидеть. На самодур интересней: ветер, волны… Гребешь, ищешь косяк…

— Не пробовал. Будешь моим учителем? Захватил два магазинных… Будешь?

— Ага. А что это у вас в одном чехле — ружье?

— Оно самое. Бить гарпуном до рыбе под водой — это ничего, здесь шевелиться надо, а не спать…

— Точно… Дадите мне хоть раз выстрелить? Маска с ластами у меня есть…

— Посмотрим… Ого какой мост! Чистый модерн!

Впереди показался большой однопролетный, без быков, мост красного цвета.

— Недавно построили?

— При Николае еще. Николаевский.

— Проклятые цари! Многовато осталось от них всякого. Скорей бы доржавело.

У моста Дмитрий взбежал на откос шоссе, и они пошли к асфальтированному пятачку со стрелками «Новороссийск» и «Туапсе», к ресторану «Джубга», с высоким крыльцом и большими окнами.

— Ну и фантазия у вас, — сказал Дмитрий. — Все Джубга и Джубга: и селение, и река, и ресторан… Ты что это прятаться вздумал? — вдруг спросил он у Кольки. — От них?

— Ага. — Колька из-за спины Дмитрия смотрел на группу ребят с лопатами и на Ивана Григорьевича с рюкзаком за плечами: они толпились у автобусной остановки.

— Куда это они?

— За пушкой… Валера раков ловил в Шапсухе и нашел на берегу… Чего мне там делать?

— А этот старик — мужик ничего?

— Что надо! Все про Джубгу знает: и про то, когда строили этот мост, и когда здесь проходила Таманская армия. Клепки на мосту видели? Так их вручную клепали больше месяца, от стука кувалд оглохла вся Джубга. Зато долго стоит. Иван Григорьевич говорил, что фермы везли сюда морем и одну нечаянно уронили против Лермонтова, до сих пор рыбаки видят ее на дне…

— Хватит, все ясно… На пенсию не вышел?

— Собирается.

— Ну тогда вы разнесчастные люди: нет ничего опасней деятельного пенсионера — умучает.

Колька засмеялся, но так, чтоб Иван Григорьевич не услышал. Он шел, прячась за Дмитрия, искоса поглядывая на Лизку, на рыжий хвостик ее волос, выкрашенных хной, чтобы не отставать от столичной моды. На Андрюшку он не обращал внимания, зато тот, увидев Кольку, незаметно отошел от ребят, перебежал шоссе и через минуту был рядом.

— Здравствуйте, — сказал он. — И я не пойду. Нашли дурака.

— Вот как, — заметил Дмитрий, — я вижу, у вас в Джубге совсем нет дураков, все умные… Куда я попал!

Мальчишки засмеялись.

— Ну как вам Джубга? Райский уголок, правда? — спросил Андрюшка. — Так все говорят. Был я и в Архипке, и в Михайловке, и в Лермонтове… Разве могут они сравниться с Джубгой?! Здесь и…

— Однако приятель у тебя бойкий, — прервал его Дмитрий. — Дружите?

— Дружим, — сказал Колька, ненавидя в эту минуту Андрюшку.

Зачем приперся? Стукнуть бы его по аккуратной, подстриженной под модную скобку голове. И стукнул бы, если бы не тот дельфин.

— Ну, деятели, — сказал Дмитрий, — пойду пожую что-нибудь в вашей «Джубге», погляжу, чем кормят в райском уголке.

— Ну как он? — спросил Андрюшка, когда Дмитрий ушел.

— Как все, — процедил сквозь зубы Колька и до самого дома не проронил больше ни слова.

Вообще-то Андрюшка был вроде парень свой: неплохо плавал, да и внешность видная — все девчонки на него заглядывались. И отдыхающим умел нравиться. Но самое главное — он не посягал на Колькино первенство в их компании. Последнее время они даже стали дружить.

Как-то Андрюшка нашел на берегу против Джубгского маяка мертвого дельфина и предложил Кольке продать его бабке на корм свиньям — своя мать ведь не заплатит. А ему и Кольке позарез нужны были деньги. Продавал дельфина пьянчужка Егоров. Он вечно околачивался возле чебуречной «Светлячок», что у самого моря. Бабка поворчала и после десятиминутного торга купила пятипудовую тушу за шесть рублей. Деньги поделили поровну. Дельфин был разрублен на куски, посолен в большой бочке и выдавался прожорливым свиньям только на закуску.

После этой сделки просто невозможно было плохо относиться к приятелю.

— Зайти к тебе? — спросил Андрюшка.

— Зачем?

До возвращения Дмитрия Колька строгал в глубине сада, в сарайчике, доски для ящиков и думал о нем. Дмитрий явился только к вечеру. В руке у него была большая гроздь винограда. Он отрывал от нее ягоды и небрежно бросал в рот.

— Ну как живем, брат? — спросил он. — Доволен своим бытьем?

— А чего ж нет?

— Мать-то у тебя есть?

— Есть. В «Лайнере» работает. У ее мужа двое детей от другой, и он не хочет, чтобы я у них жил. А мой отец после войны умер. От ран.

— Ясно. А что такое лайнер? Она что у тебя, стюардесса? Ведь туда, по-моему, принято брать девчонок.

— Это кафе такое, — пояснил Колька. — Оно в Адлере, в аэропорту.

— А-а. Она, значит, там, а ты здесь?

— Да.

В это время четыре молоденькие девушки, шушукаясь и хихикая, пробежали мимо и нырнули в другой вход — дом имел, как успел заметить Дмитрий, четыре разных входа.

— Вот таких примерно берут в стюардессы, — сказал Дмитрий. — Впрочем, нет, эти не прошли бы конкурса по красоте. Пассажиры, глядя на стюардессу, должны быть уверены, что полет пройдет удачно, и не думать о гигиеническом пакете… Они кто?

— Студентки. Из Архангельска. Бабка уже жалеет, что связались с ними…

— Это почему же?

— Поселились четверо на двух койках. Для экономии. В кафе пробавляются кашкой или половиной борща без мяса. А шума от них не на два рубля в сутки…

— Слушай, — вдруг перебил его Дмитрий, — у вас здесь нет лодок с сильным мотором, тысячи на три оборотов?

— Как нет? В порту есть глиссер «Вихрь» и моторки есть.

— А покататься на них можно? Ну, нанять на часок?

— Не знаю. Наверно, можно. Об этом надо с Валерой потолковать. У него один брат механиком на маяке, а второй рыбак…

— Я вижу, у тебя немалые связи!

— Да не особенно, — заскромничал Колька, — так, кое-кто есть.

— Значит, насчет моторки можно будет договориться?

— А мы вместе сходим к Валере… Скажите, а зачем вам моторка?

— К лыжам. — Дмитрий пошел в дом.

Колька шмыгнул следом и мастерски разыграл удивление:

— У вас морские лыжи? Потрясающе! Я видел, как на них катаются в Голубой бухте. Вот бы мне разок…

Из-за стенки вдруг донеслось мужское кряхтенье и шлепанье мокрой тряпки.

— Это что еще? — спросил Дмитрий вполголоса.

— Дядя Гена… Он всегда моет полы, а еще кашку для Светки варит.

— Похвально. А теперь оставь меня одного. Быстро!

Колька ушел. Со всех сторон слышались какие-то различные шорохи и звуки. С одной стороны доносились непрерывное шушуканье, смешки и визг девчонок, тех самых, что спят по двое на одной койке. С другой — молодой женский голос кого-то отчитывал:

— Ты ведь обещал, что мы переедем. Правда, Елизавета Васильевна? Отсюда до Сочи вертолетом меньше часа, и стоит всего четыре рубля… Там сейчас музыка, шум, веселье, парки, публика… А здесь что? Глушь. Ни одного прилично одетого человека.

— Какая ты странная, Елена, — сказал старушечий голос, — разве тебе в Ленинграде не хватает суеты?

— Знаю, почему вы так говорите, — не унималась молодая, — вам денег жалко. В Сочи расходы другие.

— Что ты говоришь, Елена! — вмешался мужской голос. — Разве я когда-нибудь жалел на что-либо деньги?

— Надоела мне эта Джубга, — прервала его молодая. — Здесь некуда пойти, потанцевать не с кем. В доме отдыха одно старье! Повеситься можно.

Пока Дмитрий пытался уснуть, Колька сидел на лавочке возле дома с Лизкой, слушал ее и смотрел, как горят огни кафе на берегу — оно давно закрылось, а огни не гасили. Вероятно, они помогали Джубгскому маяку, который с горы слал в темноту красные вспышки.

— Ну как этот парень? — спросила Лизка. — Симпатичный? Кто он такой? Наверно, уже не студент?

— Наверно. — Кольке не хотелось разговаривать. — Откопали пушку? — вяло спросил он.

— Полчаса пыхтели. Огромная, почти как у музея в Геленджике… Видал? Ну и смеху было! Ржавая — страшно! Дуло все забито землей. И на кой она нам сдалась? Если б папа не дружил с Иваном Григорьевичем, ноги бы моей там не было. Потом и на школе может отразиться, и вообще… Что идет сегодня в кино, не помнишь?

— Кажется… Нет, забыл, не помню. — Колька понимал: напрашивается в кино. Но сегодня у него не было денег даже на себя — бабка деньги давала ему редко. Да к тому же приехал этот человек с морскими лыжами, которые до сих пор Колька видел только издали. Возле уха продолжал звенеть Лизкин голос:

— А тетя Аня, наша отдыхающая из Волгограда, говорит, что сейчас в моде чешуйчатые ткани и кожа — по́льта, платья, сумочки…

— Интересно. — Колька не мог обидеть Лизку, хотя сейчас ему было не до нее.

Утром против обыкновения Колька проснулся рано. Услышал, как под окном дедушка подметает двор и асфальтированные дорожки. Сколько за эти годы перебывало у них жильцов! От одной худой дамочки остался на память драный зонтик; от другой — непрерывный (с утра до вечера хохотала) смех в ушах; от третьего жильца осталась обмусоленная колода карт без пиковой дамы и червового короля; четвертый забыл у них учебник по электронике, полный мудреных формул и схем — черт ногу сломает!..

Сколько их прошло перед Колькой, скупых и щедрых, злых и добрых, открытых и подозрительных, грустных и звонкоголосых! Он прислушивался, присматривался к ним, помогал доставать лодку на станции — станция официально принадлежала дому отдыха; водил на рынок и в Лермонтово, сопровождал в походах к истокам реки Джубги, что у Полковничьей горы; покупал им самодельные уловистые самодуры у знакомых, у рыбаков колхозной бригады — рыбу; когда они уезжали, делал им ящики для винограда, охотно получал от них деньги, всевозможные гостинцы и улыбки. Потом они уезжали — даже самые лучшие! Всем он помогал относить вещи к портпункту, или к автобусной остановке, или на вертолетную площадку, и они улетали, уезжали, уплывали от него, он махал им, а через минуту бежал купаться, уже позабыв о них… Все они чем-то были нестерпимо похожи друг на друга. Необычные «дикари» встречались редко. Месяц тому назад к ним приехал дядя Гена с золотоволосой Еленой — даже Лизка, наверно, не будет такой, когда вырастет! — с трехлетней Светкой и матерью-старушкой. Колька случайно узнал, что дядя Гена — моряк-североморец, офицер, и у Кольки все сжалось внутри. Но дядя Гена не по годам был толстым и рыхлолицым, и что удивительно — мыл полы, ходил с сумкой за молоком и кефиром. Плавал плохо. На Баренцевом море, говорил он, моряку не обязательно уметь плавать — вода там студеная, как бы ни плавал, через три минуты отдашь концы. Как-то не верилось, что служит он на грозном ракетоносце и его слушаются лихие матросы…

Колька лежал и смотрел на окошко Дмитрия. Ждал, когда тот проснется. Часам к восьми у Кольки заныли от лежания ребра. Он потянулся, встал, нетерпеливо прошелся у калитки, глянул на море и… увидел там Дмитрия с дядей Геной.

Как был, в трусах и драной майке, бросился к пляжу.

— Доброе утро! Здравствуйте! — прокричал он и прыгнул в море.

Дмитрий делал зарядку — это была трудная работа: лицо напряжено, мышцы и мускулы вздуты. Рядом сидел дядя Гена в белой, похожей на гриб шляпе с бахромой, с толстыми складками на животе и у подбородка. Какой-то пухлый, сдобный, с отвисшими щеками. Он смотрел на Дмитрия: руки и ноги того работали четко и безотказно, как паровозные шатуны и поршни. Когда Дмитрий кончил зарядку, они о чем-то заговорили. Наверно, Дмитрий уговаривал дядю Гену следовать его примеру, но тот смущенно пожимал толстыми плечами и, видно, отговаривался.

Затем на пляже угрожающе, как черная туча, выросла громоздкая фигура бабки.

— Ты что ж не сказал, куда ушел? — закричала она издали. — За хлебом иди. Ну?

Кольке стало очень стыдно. Особенно перед Дмитрием.

— Сейчас.

Он нырнул и долго находился под водой, настолько долго, насколько позволяли легкие, а они были у него неплохо натренированы, а когда вынырнул, бабка все еще стояла. Она погрозила ему кулаком, и на внутренней стороне ее руки мелькнула старая, бледно-голубая уже татуировка.

— Иду!

После Колька сколачивал ящики, качал воду для стирки, доставал свиньям из бочки куски дельфиньего мяса, выгонял из огорода соседских кур. А когда освободился, пошел искать Дмитрия и встретил Лизку. Она сказала, что его Дмитрий — так и сказала «его» — в кафе.

Кафе было огромным открытым зданием под шиферной крышей на тонких столбиках и скорей походило на Дворец спорта. Колька пробежал глазами по длинной пестрой очереди с блестящими подносами в руках — кто был в сарафанах, кто в шортах, кто в купальниках и плавках. Дмитрия здесь не было. Тогда он окинул взглядом зал, продуваемый всеми морскими ветрами, заставленный алюминиевыми столиками, стульями, и сразу заметил у барьера Дмитрия. Подсел к нему на свободный стул.

— Как настроение? — спросил Дмитрий. — Может, сходим на ставриду?

— Сходим. — Колька взглянул на плоские ручные часики Дмитрия — было четырнадцать часов. — Только торопиться надо, а то скоро начнут лодки выдавать. Нужно хорошую захватить…

— Идет, — сказал Дмитрий и увидел над барьером черную морду Тузика и две лапы. — Ах ты попрошайка, все тебе мало, и так половину моего рагу сожрал… Ну на, на еще. — Дмитрий бросил кусочек мяса, и пес, клацнув зубами, мастерски поймал его на лету. — Чует, наверно, что такое рагу человек в рот не возьмет! Свое просит!

Колька промолчал.

— Тузик, домой! — крикнул он для приличия, но пес и не думал уходить: полдня пропадал он возле кафе или на пляже, где «дикари» играли с ним, подкармливали, убивая время.

Дмитрий быстро допил чай.

— Двинули.

Они пошли к дому.

Перед калиткой Дмитрий остановился, пропуская выходившую со двора молодую женщину в серых шортах, белой кофточке и белых босоножках. Проходя мимо, она кинула на Дмитрия беглый взгляд и чуть встряхнула длинными, до плеч, золотистыми волосами, красиво оттенявшими ее тонкое шоколадное лицо. Она была очень стройна, и, судя по походке и по тому, как она держала голову и плечи, видно было, что она знает себе цену и даже несколько завышает ее.

— Что это за девица? — спросил Дмитрий у Кольки, когда та скрылась в проулке.

— Елена, жена дяди Гены.

— Ну что ж, теперь понятно, почему он моет полы и варит кашку.

— Почему? — спросил Колька.

— Попробуй не помой у нее… Идеальная стюардесса!.. Ну давай по-быстрому, захвати у бабки мой паспорт и все прочее, я — через минуту.

Глава 3 ОПОЗДАНИЕ

Бабка возилась со свиньями в сарайчике. Она неохотно отдала Кольке паспорт Дмитрия и велела тут же переписать его номер и адрес в общую тетрадь, где записывала долги жильцов. Прибегать к этой мере она стала после случая с одним их жильцом: прожил две недели, не заплатил и потихоньку смылся с чемоданом. Однако бабка вовремя хватилась, побежала на автобусную остановку и силой заставила его выйти из уже тронувшегося автобуса… Дмитрий Алексеевич Куракин был прописан на десятой линии Петроградской стороны, брачный штамп отсутствовал. После быстрого подсчета оказалось, что ему двадцать восемь лет, а выглядел гораздо моложе.

— Колька, жду! — крикнул Дмитрий, и Колька, бросив тетрадь на окошко, выскочил на улицу.

— Ты что так долго копался?

— Так…

Они перешли вброд устье речки, впадавшей в море, и спустились по ступенькам к причалу лодочной станции.

Человек пятнадцать с сумками и спиннингами толпились на причале возле домика: на двери висел замок. Вдруг рыбаки засуетились, услышав шум мотора. К причалу подошла лодка. В ней стоял коренастый человек в брезентовой куртке.

— Петр Сергеевич, привет! — крикнул один рыбак, быстро ухватил цепь с моторки и стал привязывать лодку к причалу, второй подал руку этому Петру Сергеевичу, державшему садок, полный трепещущей рыбы.

«Какой почет, — подумал Дмитрий, — видно, местная шишка!»

— Дядя Петя — матрос-спасатель, — шепнул Колька. — Он главный здесь, вы к нему… Быстрее!!

Но в открытую дверь уже вломился народ, оттеснив Дмитрия.

— Что они, спятили? Разве на всех не хватит лодок?

Колька надулся:

— А хороших сколько? Раз-два, и обчелся… Надо было сразу хватать, иначе рыбы не возьмешь…

К причалу подошла еще одна моторка. Из нее выскочил молодой парень с фотоаппаратами. За ним стал вылезать пожилой человек в спортивном костюме. Он коснулся руками причала, занес ногу, но вдруг лодка отошла, и он ударился коленом другой ноги о стенку, поморщился и, наверно, упал бы в воду, если бы не подбежал Дмитрий и не подал ему руку.

— Разрешите…

Рука у пожилого была мягкая, но уверенная. Пожилой поблагодарил Дмитрия по-английски, улыбнулся и даже приложил ладонь к сердцу. В это время парень с фотоаппаратами подбежал к моторке и подал руку сначала сухопарой женщине, потом мужчине в синем костюме.

Пожилой присел на скамейку у стенки домика.

— Спросите, он не сильно ушибся? — обратился фотограф к мужчине в очках и синем костюме. Тот по-английски спросил.

Пожилой заулыбался и сделал рукой протестующий жест. У него было загорелое лицо и умные веселые глаза.

«Переводчик и фоторепортер, — понял Дмитрий. — Кто же он, иностранец?»

— Может, вызвать врача? — снова спросил фотограф, навел на пожилого и женщину объектив и принялся щелкать.

Пожилой опять запротестовал.

— Делегация какая-то? — тихо спросил Дмитрий у Кольки.

— Лорд, — шепнул Колька, — из Англии. По торговле. Богатейший. С женой отдыхает тут. Пятый человек по богатству… На рыбалку вывозят его… Разве я не говорил вам?

— Ого! — присвистнул Дмитрий. — Какая честь Джубге!

Потом все четверо ушли с причала, лорд едва заметно припадал на ушибленную ногу, хотя лицо его оставалось доброжелательным и счастливым: верно, в садке Петра Сергеевича была и его рыба!

Тем временем Колька, прорвавшийся к Петру Сергеевичу, позвал Дмитрия.

Рыбаки выносили из помещения весла и пояса. Кто-то, самый расторопный, уже греб по реке к морю. Колька за рукав притянул Дмитрия к столу, где Петр Сергеевич в тетрадке отмечал время.

— Паспорт? — Он посмотрел на Дмитрия.

Дмитрий подал.

— Лодку выбрали?

— А из чего ж выбирать? — обиженно сказал Колька и с укором посмотрел на Дмитрия. — Все килевые расхватали, а на плоскодонке разве выйдешь в море, отнесет…

— Не надо зевать.

Дмитрию все-таки захотелось выйти в этот вечер в море, и он кивнул Кольке, чтоб сбегал на причал и присмотрел что-нибудь путное.

— Берите «Кефаль», — глухо сказал Колька, вернувшись, — дрянь, правда, страшная, но как-нибудь…

В том, что «Кефаль» дрянь, Дмитрий убедился, когда они, кое-как вычерпав из лодки воду и вставив в борта весла с уключинами, пошли по реке, потом, выпрыгнув в воду, вывели ее по занесенному галькой устью в море, пробились сквозь сильный накат, сквозь пену, брызги и очутились наконец в море. Лодка плохо слушалась управления, шла зигзагами, стоило одному веслу сильнее оттолкнуться от воды.

— У нас тут зевать нельзя, — повторил Колька слова Петра Сергеевича, вычерпывая деревянным черпаком воду. — Никак нельзя.

— А где можно? — спросил Дмитрий. — С какой глубины у вас ловят?

— Метров с пятидесяти.

— А это далеко от берега?

— Километра четыре-пять. На горизонт надо.

Они отошли на километр от берега, и Дмитрий хотел уже опустить свой самодур, но Колька удержал его: рано, надо выйти на бо́льшую глубину. Когда они отошли еще на километр и перед ними открылись вся Джубга, Ежик и окрестные горы, подернутые дымкой, они опустили в воду самодуры — лески с грузом и крючками на поводках. Колька тут же раскритиковал магазинную снасть Дмитрия: поводки слишком толстые, рыба не подойдет, надо ноль пятнадцать, не толще; грузило чересчур тяжелое, надо граммов сто; крючки с разноцветными перышками маловаты. У Дмитрия леска была на спиннинге, у Кольки — на самодельном деревянном мотовильце с ручкой. Опустив лески в воду, начали плавно подергивать их. Через минуту Колька стал быстро сматывать свою, и Дмитрий увидел, как в глубине блеснули две рыбины.

— А ты молодец!

Колька небрежно бросил ставриды в лодку и презрительно скривил губы:

— Какая это рыба! Дальше надо грести.

Вдруг Дмитрий заметил в борту лодки бьющую фонтанчиком струйку.

— Смотри, — сказал он, — брешь. Берись-ка за черпак.

Колька спокойно опустил в воду самодур.

— Успеем. Струйка-то пустяковая.

Они стали грести в открытое море, к рыбачьим лодкам на горизонте. Над водой беззаботно порхали светлые бабочки, точно над теплой зеленой полянкой.

— А чего это он у вас отдыхает? — спросил Дмитрий.

— Кто?

— Да лорд.

— А кто его знает… По договору какому-нибудь. Пустили.

— Занятно.

Солнце быстро клонилось к морю. Поднималась мгла. Течение заметно относило их в сторону Туапсе. Они поймали штук двадцать рыбин, из них пяток — Дмитрий.

— Давайте возвращаться, — предложил Колька. Но Дмитрий вошел в азарт.

— Подожди. Еще немного половим.

— Дядя Петя будет ругаться. Ведь и так затемно придем.

— Это почему же?

— Увидите… Нам грести отсюда часа полтора.

— Да ты что! За тридцать минут управимся… Или мы с тобой слабаки?

— С морем лучше не шутить. И бабка будет ругаться… Вон уже нас на Лермонтово снесло. Смотрите…

В широкой седловине между гор Дмитрий увидел редкие домики.

— Это сюда ваши за пушкой ездили?

— Ага… Повернули назад.

Колька оказался прав. Течение было очень сильным. Как ни греб Дмитрий, как ни напрягался, «Кефаль» едва-едва тащилась к Джубге. Руки налились усталостью, и Дмитрий почувствовал, как на ладони возле пальцев потихоньку накатываются и твердеют мозоли, как саднит натертая кожа. Скоро на берегу вспыхнул маяк: две секунды — вспышка, четыре — темнота, и чем темней становилось, тем острей вспышка. Колька предложил грести вдвоем: сесть на одно сиденье и взять по веслу. Попробовали. У Дмитрия толчок был сильней, и лодка все время уклонялась в море. Зажглись первые звезды, потемнел нависший над морем Ежик. В Лермонтове, от которого они никак не могли отплыть, засветились редкие огоньки.

Они опоздали на полчаса. В полных потемках кое-как ввели тяжелую «Кефаль» в узкое устье реки, где их обдало и едва не опрокинуло прибойной волной, протащили лодку по крупной гальке и погребли к причалу.

Петр Сергеевич встретил их руганью.

— Сколько можно? Последние… Что ж ты, лоботряс, не подсказал?! — накинулся он на Кольку. — Еще раз опоздаете — не пущу! — Он взял деньги за пять часов и возвратил Дмитрию паспорт.

Кафе у моря было уже закрыто, и ужинать Дмитрий пошел в ресторан. Он долго не возвращался. Отыскал его Колька у моря. Хотел было окликнуть, но, услышав голос дяди Гены, раздумал. Говорил дядя Гена быстро и сбивчиво:

— Ну скажите, чего ей недостает? Квартира у нас на Невском прекрасная, получаю я тоже неплохо. С работы снял ее. Светка с бабушкой. Что ей нужно еще?

— И это часто с ней? — спросил Дмитрий.

— Да всегда неспокоен я. Знаете, что она отмочила в эту субботу? Стыдно сказать. Загорали мы со Светкой на пляже. Возвращаемся вечером домой, шампанского купили, винограда «дамские пальчики», а Елены нет. Мама говорит, долго причесывалась, оделась и ушла. До двадцати двух ждал. Потом схватил у одного отдыхающего машину — за двадцатку согласился, — и помчались мы с ним в Туапсе. Знаю, где она может быть. По кафе да ресторанам носимся. Нашел в одном. Хохочет, как истеричка. Накачал ее москвич, студент, коньяком. Мы с ним познакомились как-то в ресторане. За одним столиком сидели. Насилу вывел я Елену и в машину. А сегодня вот опять… По природе я добрый человек, не преследую ее и ни в чем не ограничиваю.

— А как вы к ней относитесь?

— Как отношусь? Да ведь она моя жена.

— Любите?

— Не любил бы — не женился.

Разговор начал разжигать в Кольке любопытство.

— Чего я только не делал для того, чтоб быть вместе. Всех забыл, кого знал до нее. Она меня ни в чем таком упрекнуть не может. А потом… Может, моя ошибка, что женился на такой красивой и молодой, — дядя Гена захлебнулся, — что я…

— Что вы слишком всерьез принимаете все, — сказал Дмитрий, — даже в этой ситуации нельзя терять чувства юмора, а то все полетит вверх тормашками.

— Что ж я должен был делать? Не ехать за ней тогда? Уверен, она не вернулась бы ночевать. Вы видели, какая она?

— Как же, видел.

— Когда мы идем по городу, на нас все оглядываются, с такой завистью смотрят на меня… Как бы вы поступили, окажись на моем месте?

— Не оказался бы, дорогой Гена, — сказал Дмитрий, переходя вдруг на «ты». — Разве так надо вести себя? «Студент», «не ограничиваю»… Да слушать тебя смешно! Не знаешь, чем все это у них кончится? Она не из тех, что будет играть с ним в куклы…

— Дмитрий! — У дяди Гены вдруг сорвался голос. — Значит, вы… вы не рискнули бы на ней жениться?

— Ах, Гена, чудак ты… Разве дело в риске?

Кое-какие слова Колька не мог расслышать из-за волн. Они набегали на гальку и отступали назад, волоча за собой камешки. Временами в небе появлялась голубоватая полоса пограничного прожектора, падала на море, уходя куда-то в сторону Турции, приближалась к нашему берегу и надолго гасла. Зато маяк совсем не гас, его невидимая в ночи башня через равные промежутки времени посылала в ночь красную вспышку.

— Как же мне быть? — растерянно спросил дядя Гена.

— Не знаю, — Дмитрий умолк, и Кольке почему-то показалось, что он рассматривает в потемках свои ладони с набитыми кровавыми мозолями — ведь неправильно греб и послушаться не захотел: нельзя рукоять весла прижимать к ладони, ее надо легко держать основаниями пальцев.

Они еще долго о чем-то говорили, но ничего нельзя было разобрать из-за плеска волн. Колька расслышал только несколько оборванных фраз Дмитрия:

— Да брось ты! Не обманывай себя!.. Думаешь, все они хотят от нас того же, что и мы от них?.. Надо же в твои годы видеть все таким, как оно есть, а не как тебе хочется. Понимаю, это нелегко, но ведь лучше, чем…

Больше Колька ничего не расслышал. Он далеко не все понял из их разговора, но кое-что дошло до него: надо быть твердым и не очень поддаваться женским уловкам и хитростям… Что ж, все это, пожалуй, верно. Взять даже Лизку — хоть и девчонка, но как у нее хитровато поблескивают глазки, когда она по вечерам прибегает на их скамейку у калитки и заговаривает о кино — не хочет своих денег тратить. А небось мамка ей дает. Ведь с мамкой живет, а не с бабкой! Ему мать тоже давала, когда жила здесь. А зачем Лизка красит хной волосы и надевает тесные, чуть пониже коленок, брючки, точно такие же, как у одной рыжеволосой москвички, жившей у них?

Ясно для чего. И он, Колька, сразу клюнул на эту приманку. А вообще-то она ничего девчонка, второй такой нет в их классе и на Набережной улице. А эта улица длинная, и девчонок на ней много.

— Домой двинули, что ли? — спросил в темноте Дмитрий.

Колька тотчас сорвался с места, бесшумно открыл калитку и вошел в дом.

Глава 4 ЖЕНЯ С «ЛАЗУРИТА»

Час назад поезд доставил ее в Туапсе, тихий и сонный городок, раскинувшийся на холмах меж глыбистых, типично северокавказских гор.

Все было позади — провожание мамы и сестер на пыльном иркутском вокзале, многодневная духота и сутолока общего вагона, пересадка, хохот, песни и, конечно, ухаживания — без этого не обходилась ни одна ее поездка. Когда-то Женя радовалась вниманию к себе, теряла от счастья голову, до утра могла не спать от какого-нибудь взгляда или слова. Но сейчас ей уже было двадцать три. Она пережила неудачную любовь. Он был преподавателем физики в одной из школ их района, тоже Женя.

В самый последний момент Женя все-таки решила ехать на турбазу морем, хотя и боялась качки — даже на Ангаре в сильный ветер ее мутило. Но море было спокойное. Можно было, конечно, ехать автобусом, это быстрей, но на автостанции один рослый парень с пушкинскими бакенбардами, неся ее чемодан от вокзала, обмолвился, что дорога на турбазу не из легких — петли да повороты. Женя, к великому его огорчению, вдруг взяла чемодан, одарила парня благодарной улыбкой и решительно пошла к порту.

В окошечке кассы Женю предупредили, что после Джубги теплоход с громким именем «Лазурит» два часа будет совершать какую-то прогулку по морю и только после этого зайдет в Голубую бухту, где была турбаза.

«Ну что ж, — решила Женя, — это даже интересно, да и море сегодня тихое, проветрюсь на воздухе!»

Она купила билет с синим якорем, пристроила свой чемодан на верхней открытой палубе и стала рассматривать громадные океанские корабли у причалов порта — на многих были иностранные флаги…

Но вот «Лазурит» дал гудок и отвалил, взяв курс к высоким зеленым берегам, тем самым берегам, которые когда-то, по словам ее лучшей подруги Инки Черняевой, навещал Лермонтов.

Инка, как и Женя, преподавала литературу, редактировала в школе литературно-художественный журнал и вела кружок по изучению жизни и деятельности русских писателей первой половины прошлого века. Это она должна была ехать на турбазу, но за неделю до отъезда упала и сломала ногу. Путевку пришлось отдать Жене, взяв с нее обещание выяснить, в каких местах там был Лермонтов. Инка до мельчайших, подчас не имеющих отношения к его творчеству подробностей знала жизнь Михаила Юрьевича с его бескомпромиссностью, прозрениями и сложностью характера, жизнь его родичей, друзей, эпоху и без устали продолжала углублять эти знания. Она уже успела напечатать в столичных журналах две серьезные, замеченные критиками статьи.

Инка была на пять лет старше Жени — ладная, с беспокойно-серыми глазами. Высокий красивый лоб прорезали еле заметные морщинки. Светлые волосы она туго собирала в пучок. Одевалась модно, многим нравилась. Три раза она «едва-едва» не выходила замуж. Инка притягивала и в то же время отталкивала от себя, и не только мужчин, — резкостью, излишней прямотой и последовательностью, переходящей в занудство, и, наверно, поэтому личная жизнь ее не удалась. Она редко была о д н а, но в душе всегда оставалась одинокой. Она и Жене пророчила, что ничего путного с личной жизнью у нее не выйдет, потому что она слишком бесхитростная, до глупости добрая, обязательная и совестливая. Но Женя на этот счет имела собственное мнение: не так уж она беспомощна и добра, как думала подруга, и, если надо, сумеет во всем разобраться и постоять за себя. Инка с жадностью следила за новинками поэзии и прозы, была очень требовательна, не терпела вранья и спекуляции на теме. И может быть, отчасти поэтому до сих пор ни один автор не затмил для нее Лермонтова. И в этой ее любви был оттенок нетерпимости и занудства. Как будто после Лермонтова не было Достоевского, Чехова, Блока, Бунина и, наконец, Хемингуэя и Томаса Манна… Женя видела эту ее слабость, но охотно прощала: разве Лермонтов не стоил того, чтоб его так любить?

Рассорившись с родителями, Инка ушла из дома и снимала комнату. Женя любила приходить к ней в гости, слушала последние магнитофонные записи, копалась на книжных полках в поисках редкой книжки, пила с ее знакомыми холодное сухое вино, вдыхала дым их сигарет, и, случалось, они сообща обдумывали, как лучше защитить на педсовете какого-нибудь набедокурившего мальчишку, не понятого чересчур суровыми педагогами…

«Лазурит» шел вдоль высоких скал, обнаженных и поросших лесами, пляжей и селений в распадках гор. В чистейшей аквамариновой воде плясали яркие солнечные блики, и Женя защищалась от них ладонью. Над головой простиралось бездонно-синее небо, вокруг — неоглядность моря, солоноватая свежесть и прозрачность воздуха, и от всего этого в душу Жени стала стремительно, как ручеек, натекать радость… Хорошо, что ей удалось приехать именно сюда! И все это благодаря Инке. Женя с нежностью вспоминала о подруге. Ей хотелось как можно лучше выполнить ее просьбу, насмотреться, надышаться, напитаться всей этой красотой и свободой…

Рядом с Женей на деревянном диванчике сидел худой горбоносый старик без шапки, с густыми, шевелящимися от ветра белыми волосами и веснушчатый парень в берете. Очевидно, оба они были местные и не замечали этой красоты.

Старик был чем-то недоволен и, жестикулируя, говорил:

— Не нужна, говорят, эта пушка, таких везде полно. И не старая — лет сто пятьдесят пролежала…

— Не могли приехать и посмотреть! — поддержал его парень.

«Что за пушка?» — Женя стала прислушиваться. Но в этот момент заревела сирена — «Лазурит» подходил к причалу. Однако на этой остановке старик с парнем не сошли. Они продолжали разговор, отойдя к корме. Женя подошла к ним поближе. Но о пушках они больше не говорили.

— На сессию скоро? — спросил старик.

— Готовлюсь, — вздохнул парень. — «Рекорд» в понедельник загнал, а жаль, отличная была машина! Даже у нас, в зоне неуверенного приема, неплохо брал и Краснодар и Туапсе. Четкое изображение давал…

— Чего ж продал?

— А кто мне оплатит дорогу до Одессы и обратно? Да месяц жизни там? Рублей сто пятьдесят уходит…

Жене стало скучно: опять деньги. Ни одного разговора без них не обходится!

— У меня ведь уже двое, — продолжал парень, и Женя снова с интересом посмотрела на его веснушчатое лицо: ну никогда бы не сказала, что у него уже двое детей!

— Трудно совмещать с работой? — спросил старик.

— Не очень… Главное, чтоб оптика и механизмы были в порядке, а там хоть стихи пиши. Жаль вот, — продолжал парень, — кипарисы велят перед маяком срубить, сектору обзора мешают, а принялись ведь, пять лет уже растут.

— Безобразие! — возмутился старик. — Как можно!

— Нет, Иван Григорьевич, они правы. Ведь описание силуэта нашего маяка вошло во все лоции мира, и кипарисы скоро исказят его, и возможны неприятности… Вы думаете, мне не жалко? Вот этими руками перенес их…

— Да, а как муравьи? — спросил старик. — Помнишь, я тебя в лесу встретил, ты нес в ведре целый муравейник… Удался эксперимент?

Женя почти вплотную приблизилась к парню.

— С муравьями отлично. И сам не ожидал. Правда, устроили они свой муравейник не позади маяка, где я их высыпал вместе со стройматериалом, а впереди. С морской стороны…

— Хитрецы! Самостоятельные!

— Не говорите! Теперь мои маячные розы и весь наш маячный сад не объедает ни одна ползучая и летающая тварь…

«Значит, он работает на маяке!» — поняла Женя и сразу обнаружила в его веснушчатом лице, теплых серых глазах и надвинутом набекрень берете что-то моряцкое, удалое.

— А с Жоркой плохо, — вздохнул старик, — ведь как учился, а работает с оболтусами в ресторане.

— Официант — мечта любого молодого джубгинца! — засмеялся парень. — И сам сыт, и чаевые в кармане, и пляж под боком!

— Ну-ну, ты у меня, — погрозил пальцем старик, и голос его погрустнел. — Но в этом есть и правда…

«Видно, учитель», — подумала Женя. У нее был нюх на старых учителей.

— Ну вот и приехали, на траверзе Джубга, — сказал парень, и Женя увидела вдали, высоко на горе, белый домик с башней — маяк. Маяк стоял на черном цоколе и был окантован красным.

«Лазурит» подошел к причалу, далеко выдававшемуся в море. Там толпились в основном пожилые люди, одетые не по-курортному — в кепчонках, замызганных куртках, со спиннингами и подсачками в руках.

Встречались и молодые, и даже мальчишка с сумкой от противогаза.

Пассажиры стали гуськом, по одному сходить по трапу, а те, кто был на причале, подгоняли их:

— Ну-ну, веселей! Кончайте базар! На берегу наговоритесь.

Или:

— Быстро-быстро, ставрида не ждет! У нас всего два часа! И так на пять минут опоздали!

Женя не знала, что делать: сходить или нет?

— Пошли с нами, — пригласил ее молодой матрос с беспечно-синими, нахальными глазами. — Рыбачки позабавятся, а потом мы доставим вас в Голубую бухту… Если не возражаете, могу как-нибудь приехать в гости… Я знаю здесь такие первозданные места — не пожалеете. Вас как зовут-то?

— Спасибо. Я останусь здесь. — Женя отошла от него и вытерла платком лицо.

У нее не было желания знакомиться. Хотелось побыть одной, раствориться в этой красоте. И совсем не потому, что была трусихой и боялась знакомств. Конечно, она не знала многого из того, чего с лихвой хватили некоторые ее ровесницы: кое-кто успел развестись, кое-кто познал тяжбы из-за жилплощади… Женя не знала всего этого, но и у нее кое-что было…

Да, но где старик и парень? Женя стала глазами искать их.

И нашла одного старика. Он стоял на причале и отчитывал мальчишку с противогазной сумкой.

— Ты чего ж это? Все явились, а ты?

— Иван Григорьевич, — мальчишка страдальчески сморщил лоб, — у меня температура была…

— Знаю я твою температуру! — сказал старик. — Всю ночь готов сколачивать ящики и таскать на рынок, а чтобы заняться хорошим делом…

— Ну спросите у бабушки. Думаете, я не хотел?..

Как только пассажиры сошли, на теплоход ринулись рыбаки. Точно пираты, взяли они его на абордаж, со смехом и шутками лезли они через борт. «Лазурит» отвалил и помчался в открытое море, а позади остался маяк на горе, здание портпункта, домики и зелень уютного селения со странным нерусским названием Джубга…

Женя знала это название по туристской карте, которую тщательно штудировала еще в вагоне: Джубга был ближайший населенный пункт от турбазы. Но на карте Женя видела маленькую точку, а сейчас вдруг оказалось, что эта Джубга уютна и красива.

Глава 5 ПОТЕХА

А дальше пошла потеха. Эти самые, похожие на пиратов рыбачки стали доставать из чехлов спиннинги и катушки, прилаживать к ним какие-то снасти с множеством крючков, раскладывать на деревянных диванах и просто на палубе. Мальчишка с противогазной сумкой расположился на корме. Рядом с ним стоял широкий мрачноватый парень с очень смуглым лицом и держал спиннинг.

«Как же они будут ловить на пустые крючки? — подумала Женя. — Или вот эти красные, синие и зеленые перышки заменяют приманку?»

«Лазурит» сбавил обороты, замолк, и тогда, как по команде, полетели в воду лески с грузилами, застучали в руках мотовильца, раскручиваясь, засвистели спиннинговые катушки. И потом все, как один, принялись подергивать эти туго натянутые лески. Кто резко, кто очень плавно.

Задул легкий ветерок, качнул «Лазурит», но Женя только обрадовалась: такая волна ей не страшна!

Мальчишка вдруг стал быстро вращать ручку мотовильца и на фоне темного борта Женя увидела три рыбешки.

— Ой, смотрите, смотрите, поймал! — Она бросилась к борту, слегка толкнув смуглого парня с новеньким спиннингом в руках. — Простите…

— Прощаю на первый раз, — сказал парень, не оборачиваясь.

Женя протиснулась к мальчишке и смотрела, как он ловко снял с крючков рыбешек, швырнул под ноги и снова быстро опустил леску в море.

— Они на эти перышки клюют, да? — спросила она.

Мальчишка не был расположен к разговорам.

— Не клюют, а хватают. — Он зло посмотрел на нее узкими зелеными глазами и поморщил лоб.

— А как эта рыба называется?

— Ставрида. — Мальчишка повернулся к ней плечом, наверно, чтоб больше не приставала.

Кое-кто из стоявших вдоль борта тоже вытаскивал одну-две ставриды. У одного рыбина сорвалась, и он громко досадовал. Второй ругался, зацепившись с соседом лесками. Третий, основательно запутав свою снасть, ползал на коленках по палубе.

Потом «Лазурит» включал сирену, раздавался крик: «Суши!», рыбаки поспешно сматывали лески, и судно неслось дальше. И снова двигатель замирал, и опять все повторялось.

Капитан судна, высокий, с лысеющим лбом, одетый, как курортник, в белое, посматривал из дверцы рубки на рыбаков. Буфетчица в переднике тоже наблюдала за ловлей рыбы. Остальная команда была равнодушна: одни носили тарелки с супом из крошечного камбуза, другие курили и загорали на солнце.

Вот быстро заработал катушкой смуглый, стоявший возле мальчишки, и на палубе забилась большая, граммов на триста, рыба, очевидно, ставридина.

— Ого какая! — Женя наклонилась над рыбиной и провела пальцем по синеватому боку, плотно вымощенному скользкими чешуйками. Вдруг кто-то потянул ее за рукав.

— Опять вы! — с досадой сказал мрачноватый парень, и Женя поежилась от его взгляда.

— Ой какую рыбину поймал! — завопил мальчишка, и Женя, совсем смутившись, стала поспешно вытаскивать из рукава кофточки крючок с красным перышком.

Между тем мальчишка продолжал веселиться:

— Отпусти ты ее в море, она несъедобная!

Женя вконец растерялась от его диких воплей: ребята в ее классе были куда старше, серьезней и не относились к ней так.

— Прекратить ор! — шикнул на него парень, дал звучный щелчок и окинул Женю с ног до головы быстрым взглядом. — Спокойно, сейчас помогу, — гораздо мягче сказал он, взял кончиками пальцев краешек ее рукава, и Женя увидела свежие красные мозоли на его ладонях. — Ну вот сейчас… Готово!

Он улыбнулся одними губами, опустил в море леску, и Женя взглянула на его профиль: широкий лоб, слегка вздернутый кончик носа и твердый самоуверенный подбородок.

Парень плавно дергал леску, глядел в море, но по каким-то неуловимым приметам Женя чувствовала, что он все время хочет что-то сказать. Она не ошиблась. Через мгновенье парень кинул на нее скользящий взгляд. Ей стало неприятно. Женя решила уйти отсюда и уже оторвала руку от поручня, но парень вдруг спросил:

— А вы почему не ловите?

Глубокие, черные, угрюмоватые глаза его заметно потеплели.

— Наше ли это дело? — довольно равнодушно ответила Женя.

— А среди нас есть одна рыбачка — на том борту, — сказал парень; судя по всему, он не хотел, чтобы Женя уходила. — Многих перелавливает… Не верите?

— А я не смогла бы.

— Почему же? Это так просто…

— Зато опасно: все заброшу, если сделаюсь рыбаком… Кто ж будет стирать, гладить и ухаживать за детьми?..

В глазах парня промелькнуло удивление — попался-таки на ее маленькую хитрость! Однако отшить его этой фразой не удалось.

— Зато все будут ходить в чешуе, — заверил он улыбаясь, — и мама, и папа, и многочисленные дети…

Женя рассмеялась. Он, оказывается, не такой уж мрачный и самоуверенный.

— И потом я нетерпеливая, — продолжала она.

— Разве это недостаток? — Парень ритмично дергал леску, но смотрел уже не в море, а на Женю.

— И очень большой. У меня не хватает терпения распутывать леску.

— Ну, это работа для обслуживающего персонала.

Женя улыбнулась.

— Дядь Дим, — крикнул вдруг мальчишка, — у вас что-то есть на леске, дергает как! Что же вы?

— О, и в самом деле! — Смуглый парень стал быстро крутить ручку катушки.

Женя перевесилась через борт и скользнула взглядом по туго натянутой леске.

— Одна! Вторая! Еще! — вскрикнула она.

— Ну помогайте, а то не справлюсь, конкуренты нос утрут. — Парень вытащил трепыхающихся рыб.

Рыбы плясали по палубе, топорща плавники.

— Ой, вон ту не трогайте! Не трогайте! — заорал вдруг мальчишка и быстро наступил ногой на головастую в колючках рыбку. — Морской скорпион! — Он нагнулся, осторожно отцепил крючок и отфутболил ее в воду.

— Он правду говорит? — спросила Женя.

— Сущую правду.

У парня была короткая стрижка: можно подумать, что остриженные под ноль волосы чуть отросли. Лоб у него был не из тех, которые принято называть высокими, но за ним, очевидно, кое-что да было.

— Куда их? — спросила Женя.

— В Колькину сумку. Противогазную. Хоть найдем ей достойное применение.

— Он ваш брат?

— Колька-то? Что вы!.. Но у нас с ним в отношениях высшая фаза.

— Вот как? — И подумала: «Совсем как наши факультетские мальчишки острит».

— Значит, не хотите с нами порыбачить? А то попробовали бы, — смуглый вдруг протянул ей спиннинг. — Авось получится.

Она слегка оробела от его настойчивости: добрячки и мямли настораживали Женю, но слишком самоуверенные тоже вызывали недоверие. Пробойность — она всегда не от силы и убежденности, а от чего-то другого, куда менее достойного.

— Куда теперь пошел теплоход? На Лермонтово? — крикнул кто-то из рыбаков, стоявших возле рубки.

— А почему так называется? Наверно, там был Лермонтов? — спросила Женя у смуглого.

— Вероятно. Специально не интересовался… В Тамани был, знаю точно.

— Это все знают.

Парень явно переоценивал свои возможности, и поэтому с ним все время хотелось спорить, даже тогда, когда он был прав.

— И в Геленджик, кажется, собирался Лермонтов, — пытался реабилитировать себя смуглый.

— И это не открытие. Прочтите любую биографию его!

— А вы что, приехали сюда за открытиями?

— Да, — заносчиво сказала она, — именно за этим.

«Раз он такой — нечего с ним церемониться, — подумала Женя. — Сейчас будет знакомиться, пора уже. Другой на его месте давно бы это сделал. Ребята нынче пошли практичные и не любят терять даром время…»

— Любопытно. И не подозревал, что сюда понаехало такое количество знаменитостей! С английским лордом познакомиться не удалось, так, может, с вами удастся… Простите за навязчивость — Дмитрий. — Он слегка ссутулился, отступил на полшага, чуть-чуть вроде бы поклонился и протянул руку, но так, что она могла заметить и пожать ее, а могла и не заметить.

Женя заметила и протянула ему свою — маленькую и пухлую:

— Женя.

— Очень рад. А этого оборванца величают Николаем, в просторечии — Колькой: туземец, храбрец и нахал, но исчерпывающе знает свой край… Коля, скажи, пожалуйста, здесь когда-нибудь жил Лермонтов?

— Ктой-то? — Колька снимал с лески еще две рыбины.

— Лермонтов, — повторила Женя, — у вас даже есть такой городок…

— Село, а не городок. Сходите за этим к Ивану Григорьевичу, историку нашему…

— Может, и правда заглянем? — сразу ухватился за эту мысль Дмитрий и выжидательно посмотрел на Женю. — Можно даже сегодня…

А он, видно, расторопный парень. Будто почувствовал, что ей надо кое-что выяснить о Лермонтове и что ей трудно отказаться от провожатого по незнакомым местам.

— Ну так как?

— Я ведь с вещами и еду на турбазу.

— Ну тогда завтра? Идет?

— Не знаю. — Женя отвернулась от него. За кого он ее принимает?

«Лазурит» между тем дал короткую сирену, все стали торопливо сматывать лески. Судно пошло к берегу. Женя увидела в седловине меж горами домики и услышала бравурную музыку.

— Колька, сматывай! — приказал Дмитрий.

— Успеем еще, куда спешить.

— Ты слышишь, что я тебе говорю? — Смуглый стал отвязывать от лески жилку с крючками и грузилом, вдевать крючки в пробочку, сматывать и прятать все это в сумку.

Берег стремительно приближался. На носу появился матрос в синей робе. «Лазурит» с разгона врезался носом в берег, прохрустел галькой, матрос опустил с носа трап, постлал две доски.

— Ну всего! — Женя кивнула Дмитрию с Колькой и пошла с чемоданом на нос.

Она шла и знала, что он смотрит ей в спину. Ей тоже не хотелось уходить. Теперь Женя ругала себя за излишнюю строгость и досадовала на него: ну спросил бы хоть ее адрес и фамилию или дал бы свой. То смелый, а то…

— Быстро! — крикнул матрос, стоявший на носу.

Женя хотела обернуться и помахать Дмитрию, но сдержалась.

Решительно сбежала по доскам на гальку и только тогда обернулась.

Дмитрий со спиннингом в чехле сходил по трапу.

Рядом с Женей толпились ребята в ковбойках и полуголые. Они кого-то провожали на этот самый «Лазурит». Тренькала гитара, слышался смех и напутственные крики, но громче всех кричал Колька. У Жени слегка кружилась голова, вокруг все туманилось, плыло, точно в сильную качку.

Женя встряхнулась, вытерла рукой лоб, мир приблизился к ней и снова стал ощутимым и точным.

— Вы куда? — орал Колька. — Нам ведь обратно!

— Сползай, — приказал Дмитрий. — Слышишь?

— Зачем? Отсюда тащиться больше часа по камням… Дядь…

Дмитрий махнул ему рукой:

— Хорошо, оставайся… Привет бабке!

Сердитый, с противогазной сумкой через плечо, Колька тотчас скатился с трапа. Под звуки гитары на судно полезли девушки и парни с рюкзаками и чемоданами.

Потом матрос убрал доски, поднял металлический трап, «Лазурит» взревел, с хрустом стащил с гальки нос, развернулся и полным ходом двинулся в обратный путь.

— Зачем же вы? — с бьющимся сердцем спросила Женя. — Вам ведь сюда не нужно…

— Откуда вы знаете, куда нам нужно? — Дмитрий весело посмотрел на нее. — Мне нужно именно сюда.

Женя прикусила губу. Пальцы ее чуть-чуть похолодели.

— Вам туда? — Дмитрий кивнул головой в сторону горной террасы, где стояли домики и грохотала музыка.

Женя кивнула и прикрыла ладонями уши.

— Чтоб не скучали, — сказал Дмитрий, поднимая чемодан, и Женя вспомнила парня с бакенбардами в Туапсе. — И чтоб не забывали: бодрость превыше всего!

Они шли по галечному пляжу, усеянному загорающими: вокруг белели навесы из простыней на кольях, желтели маленькие «Спидолы» — их иностранную речь перекрикивал радиорупор.

— Все правильно, — сказал Дмитрий, — чтоб всякая там заграничная белиберда не отравляла сознание нашего человека.

Женя усмехнулась:

— И как здесь при таком грохоте трава растет?

— Как горы не рушатся? — добавил Дмитрий.

— Как синеет море и светит солнце?

— Как уши не отсохнут у начальства?

Внезапно музыка прекратилась, и на мгновенье стало так тихо, что зазвенело в ушах. Затем кто-то продул микрофон, и воздух потрясли слова:

— Туристы шестьсот тридцать пятого маршрута, просьба немедленно явиться для дежурства на кухню!

— Вот это уже ласкает ухо! — засмеялся Дмитрий. — «Немедленно», «явиться»… Это располагает к здоровому отдыху.

Колька тащился сзади. У него было угрюмое, несчастное лицо.

Наконец Дмитрий поставил чемодан у домика, где регистрировали вновь прибывших, и широким жестом показал на крыльцо.

— Туристы маршрута!.. Староста дежурной группы, прошу срочно явиться!.. — снова загрохотало в тишине.

— Идите отмечаться, а я потолкую с диктором, — сказал Дмитрий, — может, ему и невдомек, что здесь от его голоса образуется зона пустынь… Не возражаете?

— Попробуйте… Желаю успеха! — Женя по ступенькам взбежала в домик.

Дмитрий зашагал к радиоузлу, а Колька остался сидеть на лавочке. «И это Дмитрий? То вел себя независимо, а то…»

Интересно, придет сегодня Лизка? Лучше бы не пришла. Он ведь так и не раздобыл денег на кино. Надо будет опять подбить бабку на кукурузу: пусть наварит, а он продаст на пляже. Это хуже, конечно, чем сколачивать ящики, но проще…

Музыка вдруг смолкла, потом раздалась еще громче. И Колька увидел, как из домика — на нем было одновременно три надписи: «Радиорубка», «Библиотека» и «Камера хранения» — вышел Дмитрий с каким-то человеком, вероятно, радистом-диктором. Они о чем-то разговаривали, яростно жестикулируя. Дмитрий показывал на огромный рупор, укрепленный на столбе, неподалеку от танцплощадки, потом хлопал себя по уху.

— Всем должно быть слышно! — громко говорил диктор. — И тем, кто на пляже, и тем, кто у дальнего мыса… Да и претензий пока что не поступало… А вы сами из какого маршрута?

— Это роли не играет.

— Покажите вашу туристскую книжку.

— Хорошо, я поговорю с кем надо! — сказал Дмитрий. — Тогда пеняйте на себя.

Диктор скрылся в домике, и не успела захлопнуться за ним дверь, как звуки неимоверной мощи понеслись над турбазой и морем.

Дмитрий подошел к Кольке.

— Вот так… Слыхал диалог?

— Что-что?

— Ну наш разговор… У тебя, брат, запасец слов не дюже… Стена, а не диктор! Ничем не прошибешь. Диктатор! А я, как и положено, потерпел фиаско…

— Что-что?

— Женя не возвращалась?

— Нет.

— Нам бы пожевать чего-нибудь. Здесь хоть и глухо, а, наверно, временами едят? А? Ну ты посторожи Женю, а я выясню. — Дмитрий скрылся в столовой, потом появился, исчез за домиком, возле которого сидел Колька, и скоро вернулся. — Наше положение, брат, катастрофическое: не хочет бухгалтерия продавать талоны на обед пришлым, просят подождать с часок: если останется что-либо от туристов, тогда посмотрят… Будем ждать?

Колька категорично замотал головой.

Глава 6 ЛОРД И КУКУРУЗА

В стекло стукнули. Дмитрий отодвинул занавеску.

— Кто там?

На него смотрело морщинистое лицо старика, бабкиного мужа.

— Ложился бы, молодой человек… Чего свет понапрасну жечь?

Дмитрия передернуло.

— Нельзя ли ввинтить лампочку посильнее, а то с вашим светом глаза испортишь?

— Шутите, молодой человек. У нас свет стоит не столько, сколько у вас. От движка питаемся.

— А я, отец, привык по вечерам читать, тем более на отдыхе, и оплата за свет входит в стоимость комнаты.

Дмитрий задернул занавеску, лег на койку, заложил под затылок руки и стал смотреть в потолок. «Нигде, даже здесь, на отдыхе, не уйдешь от этого», — думал он. С детства и ранней юности многие благие намерения его сталкивались с житейской трезвостью и практицизмом.

Шаги старика зашаркали дальше. В комнате студенток раздавался приглушенный смех, шушуканье, шуршанье одежды, напевы модных песенок…

Вот и у них раздался стук в окошке. Студентки тотчас затихли, и Дмитрий услышал:

— Хорошо, дедушка. Сейчас.

Дмитрий подошел к окну. Свет у них погас.

Какие послушные!.. Разве могут такие постоять за себя? Что будет, когда они окончат вузы и столкнутся с жизнью?

И он, Дмитрий, когда-то был послушен, беспечен, нетребователен и довольствовался самыми маленькими радостями, которые всем в одинаковой мере отпускает жизнь. А потом это наскучило. Чего стоит оптимизм, идущий от незнания, от упрощенного понятия о жизни?

Дмитрий снова лег и подумал о Жене. Даже не подумал, а увидел ее на борту «Лазурита», в черной юбке, полосатой кофточке, туго натянутой на высокой груди, молодую, крепкую, с румянцем во всю щеку. Она даже не понимает, как хороша. Дмитрий почти был уверен, что она впервые на юге, прилежно учится на последнем курсе какого-нибудь нестоличного учебного заведения и, уж конечно, филологичка, что есть у этой Жени один-два влюбленных в нее однокурсника, но она до сих пор не решила, кому из них отдать предпочтение, что она изо всех сил старается казаться взрослей, многоопытней. Хорошо это или плохо? Плохо. Для нее, конечно. Как легко она согласилась прийти завтра утром к ресторану «Джубга», чтоб идти в Лермонтово.

Придет или нет?

Похоже, что придет, но, может быть, не столько из-за него, сколько из-за Михаила Юрьевича. Еще сегодня утром Дмитрий решил наконец достать из чехла морские лыжи — с прошлого года не вынимал. А теперь надо повременить с ними. Стоило ли заводить это знакомство? Скорее всего нет. Когда был помоложе, полегче на подъем, беззаботней, не задумывался над этим. Он любил кружить голову, и получалось. Само собой получалось. Немножко даже привык, втянулся, пока не приостыл, не устал от легких, приятных знакомств, вечерних телефонных звонков, торопливых встреч. Все кончалось одним и тем же: чувства не задевали его в общем, как должны бы, не шли вглубь потому, что не встретил он человека, который по-настоящему всколыхнул бы его. Нет, он никогда не обманывал, не обижал, не хитрил и не давал твердых обещаний, как другие. Все было честно. Правда, с маленькими допусками в свою пользу. С очень маленькими. Как же иначе? А когда наконец случайно и совершенно неожиданно встретилась, как показалось ему, единственная, добрая и красивая, переселилась с кое-какими вещичками в его комнату и стала почти женой, у нее вдруг появилось столько требований к нему, что голова пошла кругом. И ему совершенно уже не хватало времени на себя. Он стал терять то лучшее, что было в нем, и становился как все. Наверно, для того, чтобы быть примерным мужем, надо что-то сломить в себе, от чего-то отказаться. На работе в НИИ он лишь частично принадлежал себе, хотя не лез из кожи, как другие, не заискивал перед начальством, не был тщеславен, но честолюбие тщательно скрывал от всех; не проявлял должного рвения, потому что давно понял — не так-то много на свете вещей и дел, ради которых стоило бы жертвовать собой. Он это давно понял, но совсем недавно — что и личная жизнь поневоле чем-то смахивает на служебную. Месяца три назад пришлось расстаться со своей единственной, хотя это и стоило много нервов ему и слез ей. Он понял, что непригоден для такой семейной жизни, и не знал, может ли быть д р у г а я. Ему все надоело, хотелось забыться, смыть с себя целебной морской водой, отодрать мокрым песком, выжечь благодатным кавказским солнцем все неурядицы и горечь недавней полусемейной жизни и служебных тягот. Сколько раз он убеждал себя, что на море едет только ради солнца, лыж, подводной охоты — и все.

За стеной послышался голос матери Гены:

— Ну что это за жизнь, сыночек?

— Она еще образумится, мама, никто к ней не будет так относиться, как я. Ну где она еще найдет такого? Да и ребенок у нас…

— Плохо ты знаешь женщин, сынок. Они и сами иногда не знают, чего хотят, кого любят и за что…

«Ну Елена-то отлично все знает, — подумал Дмитрий. — А мамашка-то его куда умней сына!»

— Тише, тише ты, Елена идет, — зашептал вдруг Гена, и Дмитрий услышал частый стук каблуков.

Скрипнула дверь.

— Почему вы сидите с закрытыми окнами? И почему молчите? Ну что вы так смотрите на меня?

— Ты будешь есть? — спросила старушка.

— Сыта… Ну чего? Надоело мне сидеть на одном месте, пошла прогуляться…

— С ним? — спросил Гена.

— Ну и что такого? Он приятный парень. Воспитанный, скромный, деликатный…

«Ну еще бы», — подумал Дмитрий.

— Почему же ты меня не предупредила?

Дмитрий представил красивое, несчастное, с двумя подбородками лицо Гены.

— Какой ты смешной! О каждой ерунде предупреждать! Мы с ним просто товарищи…

«Конечно, кем же вы еще можете быть!»

— …И у нас ничего такого нет…

«Ну это само собой разумеется!»

— Я помню и других твоих товарищей, — последнее слово Гена произнес с нажимом. — И я очень прошу тебя…

«Нет, он неисправим». Дмитрий зевнул, быстро разделся и натянул на голову одеяло.

Утром, сделав зарядку и искупавшись в море, Дмитрий увидел на пляже Кольку. Он бродил с корзиной в руке и, кажется, чем-то торговал.

— Что там у него? — спросила худощавая женщина.

— Кукуруза, — ответила тучная, с чудовищными оползнями на боках, — совсем обнаглел мальчишка, по двадцать пять копеек дерет.

Дмитрий подошел к Кольке.

— Дашь по дружбе? — и вытащил из корзинки самый крупный, желтоватый, еще теплый початок.

— Берите, — мгновенье помедлив, сказал Колька, — соль в кульке.

— Говорят, дерешь бессовестно. Другие по пятнадцать-двадцать просят.

— Не принуждаю, пусть не берут… Кукуруза, кукуруза! Пока не остыла, пока не остыла! — завопил Колька, и к нему со всех сторон стали сходиться отдыхающие.

«И зачем я вожусь с этим парнем? На кой он мне сдался? — подумал Дмитрий. — А впрочем, он у меня что-то среднее между бесплатным гидом и боем».

К немалому удивлению, Колька сразу согласился поехать в Лермонтово. Там он был много раз, и с ним меньше придется плутать.

Через час Дмитрий, Колька и Тузик ждали Женю возле ресторана. Дмитрия все еще не оставляло смутное чувство недовольства собой, и он с некоторой неловкостью поглядывал в ту сторону, откуда должна была появиться Женя. Никаких особых чувств к ней он не испытывал. По старой привычке, по инерции познакомился. Если она не придет, можно будет не ехать невесть куда в душном автобусе, а пойти на море, договориться в портпункте с мотористом, чтобы взял его с лыжами на прицеп, а потом досыта накупаться.

Дмитрий поглядывал на часы и твердо был уверен, что через день навсегда забыл бы об ее существовании. А вот теперь, раз обещал, стой и жди. Он решил, зная склонность женщин к опаздываниям, что подождет сверх условленного времени ровно четверть часа. И ни минутой больше. Но где-то в глубине души понимал, что будет ждать и полчаса, ведь от Голубой бухты до Джубги четыре километра и дорога там неважная — галька, осыпи, камни.

Точно в девять на дороге, ведущей от моста, появилась Женя. Сначала он обрадовался — не обманула, оценила в нем что-то, потом взяла досада на себя.

Сегодня она была совершенно иная: тщательно причесанная, в закатанной по локти выгоревшей ковбойке, в брючках чуть пониже колен с косыми карманчиками и в довольно поношенных кедах. Видно, не в первый раз идет в поход. Лицо неприветливое и поэтому не такое привлекательное, как вчера. Казалось, она силой заставила себя прийти сюда. Может быть, тоже думала о том же, о чем и Дмитрий, и пришла лишь потому, что дала слово.

Они сдержанно поздоровались. Обстановку разрядил Тузик. Он добродушно облаял Женю, потом радостно завилял хвостом и даже лизнул ее пальцы.

— Он не бешеный? — с деланным испугом спросил Дмитрий у Кольки. — Тихо! Нельзя лаять на мастеров спорта! Тем более на заслуженных!

Однако лицо Жени оставалось не слишком дружелюбным, и Дмитрий пустил в ход более испытанный и беспроигрышный комплимент:

— Значит, в гости к Лермонтову решились? Он бы это оценил…

— Почему? — Лицо у нее, как и следовало ожидать, стало добрей.

Дмитрий мельком окинул ее взглядом и сказал:

— Потому что вы, по-моему, в его вкусе! Лихой был парень.

— Чушь какая-то! — Женя нахмурилась. — Что он был «лихой парень», согласна, но скажите, за что вы больше всего цените его?

— В свои двадцать семь он такое понял, — ответил Дмитрий, — что мы и сейчас не в силах разобраться и постичь…

Такое отношение к Лермонтову, видно, более или менее устраивало Женю, потому что в больших светло-серых глазах ее появилось что-то новое — не только любопытство.

— А что вам ближе всего в нем?

«Ох и дотошная! Умучает она меня Лермонтовым!»

— Он видел мир таким, каков он есть, и понимал его лучше кого-либо другого.

— Вы все уклоняетесь в сторону… Что вам все-таки дороже всего в Лермонтове?

— Его общие соображения по поводу рода людского, существующего миропорядка, человеческой личности… Разбирался.

Жена вздохнула:

— Общие слова. Риторика. Скучно.

Дмитрий проглотил обиду, тем более что она была права: в последний раз он читал Лермонтова лет двенадцать назад, в средней школе… Все-таки она филологичка — это ясно.

Они молча пошли к автобусной остановке.

— Колька, а как ты относишься к Лермонтову? — спросил Дмитрий, чтобы не затягивать паузу.

— Положительно, — буркнул Колька и ушел вперед.

— А без него не могли? — шепотом спросила Женя у Дмитрия.

«Хочет уединиться? — с неожиданным волнением подумал Дмитрий. — Зачем? Неужто я ошибся в ней?..»

— А что?

— Откуда вы его выкопали? И что у вас с ним общего?

— Как что? Все! Дом, крыша, Тузик, бабкины охи и ахи, это прелестное небо плюс море и еще связи… У него такие обширные связи в здешнем мире! Куда нынче без них?

— Да я не о том! — засмеялась Женя. — Как будто не понимаете, что я имею в виду.

— Не понимаю… Убей меня бог, не понимаю! — пожал плечами Дмитрий.

— Я этого Кольку не выношу: грубиян, крикун и невежда. Ничем, кроме рыбалки, не интересуется… У нас в школе («Ага, она учительница!») есть ребята его возраста — так они запросто заткнут его за пояс по всем статьям… Волчонком растет, а не человеком!

— Бедный мальчик, — вздохнул Дмитрий. — Знал бы он, что думает о нем эта красивая тетенька.

Женя покраснела. Она ненавидела себя за это: чуть что — и в краску.

— А вы считаете, что он вполне хороший, нормальный мальчишка?

— Ну, насчет хорошего не знаю, а что он нормальный — это точно. Терпеть не могу хороших.

— Мы с вами по-разному понимаем это слово. Может быть, при случае вы расскажете о своих интересах и мировоззрении?

— Почему ж нет? Расскажу.

Они подошли к автобусной остановке.

— Через двадцать минут будет автобус, — сказал Колька, поглядев на расписание, и добавил: — А знаете, кому я сегодня продал кукурузу? — И, не дожидаясь ответа, выпалил: — Лорду!

Женя насторожилась.

— О каком это лорде вы все время говорите? Разыгрываете меня?

— Лорд в подлиннике. — Дмитрий опустил на скамейку рюкзак. — Из Соединенного Королевства Великобритании… Ну так как ты заработал на лорде двадцать пять копеек?

— Как… Очень просто. Пришел на центросоюзовский пляж. На нашем пляже уже всех накормил. Обступают, берут. Редко кто торгуется. Продал порядочно. И вдруг вижу, какой-то дядька, в годах уже, краснолицый, в плавках, всовывает руку в корзину и выбирает кукурузу покрупней. А выбирать-то уже было не из чего — одна мелочь осталась. Подошла и женщина, худющая, тоже пожилая, в купальнике. И тут только меня стукнуло: так это ж лорды! По ней признал, по ее худобе. Помните, на лодочной станции лорд стукнулся?

— Ну-ну?

— Так вот. Тогда все-таки лорда отвели в кабинет врача и на всякий случай сделали укол от бешенства.

Женя расхохоталась:

— От столбняка!

— Ну пусть… Назавтра опять сделали укол и велели, чтобы ни капли спиртного в рот не брал, пока будут колоть. А он тут же выложил, что утром уже выпил шкалик водки. Очень уж ему нравится наша водка, не то что ихняя виска…

— Виски, — поправила Женя. — В твои годы такие вещи полагается знать.

— Смешной лорд, купил в магазинчике при доме отдыха плавки и купальный костюм для лордихи и часами из воды не вылазит. А заплывает далеко, хоть лодку спасательную посылай. Спасатели нервничают, а лордиха лежит на полотенце, улыбается и даже на море не смотрит. Говорят ей через переводчика, а она рукой машет: вернется, еще в колледже держал первенство…

— Ясно, — сказал Дмитрий.

— А мне неясно, — проговорил Колька. — Богач, капиталист, миллионер, а плавает так далеко и не боится… А если судорога схватит и он утонет? Что тогда с его миллионами? Я бы на его месте остерегался. Мало ли что…

— А знаешь, ты капиталист больший, чем он! — сказала вдруг Женя.

— Я? Скажете чего! — Колька вначале растерялся, а потом возмутился. — Это почему же?

— Свое дело имеешь. Оно хоть и поменьше его дела, но ты скупей и мелочней. Ведь суть не в количестве долларов или фунтов стерлингов, а в отношении к богатству. Будь у тебя то, что у лорда, ты бы день и ночь трясся от страха потерять все, а он относится к своему богатству весело…

— Тихо! — сказал Дмитрий. — Мы на отдыхе. Так как же было с кукурузой? Ты, брат, сильно уклонился в сторону.

— Не перехитрил собрата по коммерции? — спросила Женя.

— У меня под клеенкой в корзине лежало несколько отборных кукурузин: на всякий случай отложил. Вот я их и отдал.

— Съели? — сказал Дмитрий Жене, положил на Колькину голову руку и привлек его к себе. — И лорд уплетал за мое почтение?

— Еще как! Не успел рассчитаться, а уже стал кушать…

— Говори — есть, — сказала Женя, — кушать — это очень провинциально звучит.

Здесь Колька вспылил:

— А я что, в Москве живу?! Где живу, так и говорю.

Глава 7 ШУМНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ

Наконец подошел автобус. Он был переполнен. Дмитрий стал втискивать Женю и не без труда вдавился сам. О Кольке можно было не думать — на колесе бы уехал. Зато Тузик остался на улице. Минуту он с жалобным лаем бежал следом, лотом отстал и неторопливой рысцой затрусил по проулку к пляжу, где его ждала полная веселья и удовольствия жизнь.

В автобусе было душно, и у Жени заболела голова. К тому же сильно трясло. А когда выехали из Джубги, дорога запетляла, Женю стало мутить.

Вниз обрывались ущелья, заросшие дубовым и грабовым лесом, с белыми каменистыми руслами пересохших ручьев на дне. Зато по другую сторону виднелось море. Оно было серое, в волнах, и в тех местах, где на мгновенье открывался берег, по гальке бежала пенная атакующая цепь прибоя.

— Штормить начинает! — крикнул Дмитрию Колька, стоявший на ступеньке возле задней двери. — Не искупаешься теперь.

— Ты никогда не купался в шторм? — спросил Дмитрий.

— Вылезать трудно. Валеру однажды так трахнуло о гальку — в больницу увезли.

— Что за Валера?

— Приятель. Его брат на маяке, а второй — рыбак. Он ничего, только странный какой-то…

— А, вспомнил! Про моторку поговорить с ним не забыл?

— Что вы! Вместе сходим. Если заплатить — дадут.

Автобус несся зигзагами. Он резко заворачивал, и не успевали пассажиры схватиться за сиденья, как центробежная сила отбрасывала их в другую сторону. Вдруг Дмитрий заметил, что Женя вся позеленела. Он с трудом просунул руку в карман рюкзака и на всякий случай вытащил полиэтиленовый мешочек, потом сдвинул в сторону стекло в окне: ударил сквознячок. Стало легче.

Дорога резко пошла вниз, на табличке мелькнуло — «Лермонтово».

— Нам слезать! Скорее! — крикнул Колька.

Они с трудом протиснулись к выходу и через минуту очутились на обочине шоссе.

Женя отошла в сторонку, отдышалась, вытерла платком лицо.

Потом оглянулась и не могла сдержать восхищения: село раскинулось в широкой долине меж гор. Впереди горы были четкие, невысокие, зеленые, плавного рисунка, за ними виднелись другие — более неопределенного и мглистого контура. Некоторые горы круто уходили в небо, и линия у них была решительная до смелая. Женя вспомнила рисунки и картины поэта, с детства любившего Кавказ, — и те, что видела в институтской библиотеке, когда «проходила» Лермонтова, и особенно те, что были в Инкиных альбомах и книгах. А вдруг все-таки поэт был здесь и в свободное время любовался этими горами, морем. А может, и зарисовки делал в свои альбомы. Надо будет написать Инке об этой поездке.

Хорошо все-таки, что она решила прийти сегодня в Джубгу. Страха, а тем более недоверия к Дмитрию она не испытывала. Парень как парень. Что-то в нем даже нравилось ей. Он совсем не пытался ухаживать, не стремился понравиться ей или выставить себя с лучшей стороны. То и дело у него получалось все наоборот. Одно раздражало — уж слишком он был шумный и ничего в этом мире не щадил. Из позы, конечно. Как же иначе? Современно. И ей было немножко жаль его.

— Итак, поиски следов Михайлы Лермонтова начинаются! — громко провозгласил Дмитрий. — Экспедиция в составе трех человек: Евгения — начальник и научный руководитель, рабочие по раскопкам — Дмитрий и Николай… С чего разрешите начинать?

Женя фыркнула, подумала: «Надолго ли его хватит?» — и безнадежно махнула рукой.

По проулкам бродили жирные грязные свиньи, бегали бесхвостые линяющие петухи и куры. Домики под шифером, а чаще под серой, принявшей стальной оттенок дранкой стояли редко. Через оградки перевешивались деревья грецких орехов, айва с тяжелыми, с кулак, плодами и виноград. Тихо, сонно вокруг. Трудно было представить, что когда-то здесь грохотали пушки, двигались солдатские цепи и раздавались залпы перестрелок.

— Жду указаний, — сказал Дмитрий. — Может, для начала обратиться вон к той туземке? Ее прапрадед, возможно, был кунаком Михаила Юрьевича… — И решительным шагом направился к женщине с темным, изрезанным морщинами лицом, стоявшей у продмага.

— Уважаемая, не сохранилась ли здесь крепость, где служил Лермонтов? — с места в карьер начал Дмитрий.

— Кто? Кто, вы сказали? Вермутов? — Женщина напряглась, акцент у нее был нерусский.

— Поэт и прозаик… Его именем и село ваше названо… Неужели вы не читали его книг?

— Не помню, может, и читала. — И вдруг, заметив мальчишку, нещадно лупившего прутиком свинью, женщина закричала по-армянски. — А от крепости ничего почти не осталось. Там теперь болото, камыш да трава… Но рвы еще видны, вон там, возле бани. Сегодня женский день, барышня может помыться… А вам зачем?

— Барышне нужно, — сказал Дмитрий. — Собирает материал… Будущий ученый.

— А-а. — Женщинах уважением стала разглядывать Женю. — Я плохо говорю по-русски, спросите вон у Геворга. Может, он что-нибудь скажет…

По дороге шел усатый мужчина в сапогах и солдатских галифе.

Дмитрий направился к нему.

— Доброе утро! — радостно, как старый знакомый, приветствовал он Геворга. — Мы собираем материал о пребывании Михаила Лермонтова в вашем селе. Не можете ли вы дать нам интервью? Вы знаете, как важны для науки даже малейшие сведения о нем…

Мужчина потер сапог о сапог — они были очень пыльные.

— Был здесь, говорят. Пребывал… Потому и прозвали так… Очень великий человек был. Гордость. Я даже наизусть помню со школы: «Белеет парус одинокий в тумане моря золотом…»

— Голубом, — издали поправил Колька.

— «Что кинул он в стране далекой, что ищет он в краю своем…»

— Родном, — сказал Колька.

«Зря юродствует Дмитрий, — подумала Женя, — или он считает, что люди не понимают, не чувствуют этого и принимают все за чистую монету?»

— Ого, да вам хоть в клубе на смотре народных талантов выступать! — продолжал Дмитрий.

Чрезмерно доверчивый Геворг, кажется, был польщен:

— Что вы, что вы! Где уж мне…

— Скажите, а в вашей памяти или в памяти вашего дедушки, вашей бабушки или в памяти других пожилых людей села не сохранились какие-нибудь народные предания и легенды о Лермонтове?

«Что он делает, разве можно так!» — опять поежилась от неловкости Женя.

— Да вам лучше, молодой человек, сходить по всем этим делам и за легендами в Тенгинку, в Верхнюю Тенгинку…

Женя вдруг вспомнила, как вечером накануне ее отъезда Инка раскрыла большой том довоенного издания избранных сочинений поэта и попросила обратить особое внимание на страницу, где рядом с замечательным стихотворением «Сон» был рисунок: полосатые сторожевые будки, дальше — горы и надпись: «Тенгинский редут-форт на Шапсухе». Выходит, поэт все-таки был здесь? Как бы мог он иначе нарисовать это? И вряд ли просто так назвали его именем село. Кроме того, Лермонтов служил именно в семьдесят седьмом Тенгинском полку…

— Скажите, а эта речка, которую мы переезжали, Шапсухо? — спросила Женя.

— Она самая… — подтвердил Геворг. — Так вот о чем я говорю: в Верхней Тенгинке есть школа, там живут учителя, а здесь у нас с образованными похуже. Есть военные на пенсии, так они вряд ли… Правда, здесь ребята из Джубги вчера выкапывали пушку из бывшей крепости и ихний учитель рассказывал что-то про Лермонтова, но я запамятовал. Да и некогда было слушать: индюшки некормленые были.

— А где они выкапывали пушку? — спросила Женя.

— А вот там, повыше моста.

— Колька, знаешь где? — спросил Дмитрий.

— Откуда?

Дмитрий назидательно погрозил пальцем:

— Ну смотри, убеги у меня еще раз от столь важных краеведческих мероприятий.

Пока они шли к месту, где Колькины дружки выкапывали пушку, Женя говорила:

— Вы подумайте, мальчики: эту пушку, может, видел Лермонтов, слышал ее выстрелы и даже, возможно, сам стрелял…

— Исключено, — сказал Дмитрий, — он никогда не был артиллеристом.

— Правильно, — согласилась Женя. — Но разве он не мог быть рядом и видеть, как из нее стреляли? Вы с такой уверенностью обо всем судите и часто ради красного словца не щадите родного отца. Вы не думаете, что своими словесными упражнениями иногда обижаете людей?

— Эти люди не так обидчивы, как вам кажется, — хладнокровно сказал Дмитрий.

— Как знать.

Сквозь заросли лозняка и ежевики они спустились к полупересохшей каменистой речке, и какой-то курносый мальчишка-рыбак привел их к пушке. Она была длинная, как бревно, страшно ржавая, с забитым песком дулом. Колька нагнулся, попытался сдвинуть ее с места, но не смог.

— Ничего себе! — Он вытер ржавые руки о штаны.

— Ты что-нибудь знаешь про нее? — спросила у мальчишки Женя.

— А чего тут знать? Приехали с лопатками дурачки из Джубги. Делать, видно, нечего. Куда она? В металлолом и то не возьмут, наверно… Стара!

Колька про себя улыбнулся: точно! Верно говорит. Только рыбак он, видно, никудышный — три жалких окунька и сазанчик болтались на кукане.

— Сам ты стар! — сказала Женя. — Ничего тебя не интересует, кроме этих мальков. И не стыдно было отнимать жизнь у таких рыбешек? Пошли, мальчики, в Верхнюю Тенгинку…

До Верхней Тенгинки было километра четыре. Они шли туда по хорошей дороге, мимо табачных полей, ореховых посадок, мимо густых переплетенных лианами деревьев. А внизу раскинулись поля и сады на обширной долине. Виднелись домики, колхозные фермы, река, кинутая извилистым шнурком. А за ними голубовато-дымчатые горы.

Женя не могла налюбоваться.

Вдруг сзади прогудела машина. Колька вылетел на дорогу и поднял руку.

Машина резко затормозила.

— Лезем! — Колька бросился к кузову.

— Пожалуй, — Дмитрий шагнул к машине. — Километра три еще до Тенгинки. Давай, Женя, подсажу. — И осторожно коснулся ее плеч.

Все-таки сегодня она показалась ему лучше, чем вчера на «Лазурите», — крепкая, собранная, с фигурой завзятой спортсменки. Девчонистая, но не из робких. Нравилось, что она не поддакивает ему, как другие, не отмалчивается и ничего из себя не строит.

— Ну, так едем? — Дмитрий нетерпеливо поставил на скат машины ногу.

— Езжайте, — сказала Женя, — там подождите меня.

— Да не бойтесь, — крикнул из кузова Колька. — Здесь дорога прямая!

— Желаю удачи! — Женя помахала им рукой и пошла по дороге.

Дмитрий убрал со ската ногу. Колька, поругиваясь, спрыгнул на землю.

— Езжай… Барышня решила прогуляться, — сказал Дмитрий шоферу и побежал по шоссе.

Женя по пояс стояла в зеленой чащобе и ела какие-то черные ягоды. Дмитрий выхватил из ее рук одну ягоду, бросил в рот и скривился, настолько она была кислой.

— Что это?

— Терн, — сказал Колька. — А вон дикий виноград, смотрите! — Он потянулся вверх и сорвал с обвившей дерево плети несколько гроздьев: виноград был черный и мелкий. — Попробуйте, — он протянул одну гроздь Жене, вторую Дмитрию.

— Ничего, — одобрила Женя, — есть можно… До чего же здесь благодатная земля: брось пригоршню ягод — вырастет лес…

— Брось гусиное перо или на худой конец авторучку — вырастет гениальный поэт, — тем же тоном продолжил Дмитрий.

— Право, в вас есть что-то недоброе…

— Очень метко и справедливо! И впредь тренируйте на мне свою наблюдательность и набирайтесь доброты. — И они громко рассмеялись.

Село оказалось большим, тихим, небедным. Оно встретило их хрюканьем поросят, петушиным пением, запахом хлеба.

Пока Женя ходила в школу, Дмитрий с Колькой сидели на лавочке под развесистым, могучим, как туча, ясенем.

— Скоро занятия… Хочется в школу? — спросил Дмитрий.

— За кого вы меня принимаете? Здесь учиться еще можно — горы и леса, а вот в Джубге, рядом с морем…

— Ясно. Люди едут издалека, последние деньги собирают и одалживают, чтобы покупаться в море, поваляться на гальке, а вас оно делает оболтусами и лоботрясами… Так?

— Нет! — сказал Колька. — Не так!

— Понимаю. Здесь можно драть по двадцать пять копеек за кукурузину и два рубля за деревянный ящик, «дикарю» некуда деваться — берет… Ну, был в кино со своей крашеной?

— А она вам не нравится?

— Ничего. Вполне курортная девочка.

— А это плохо, да?

— Преотлично… Пожили бы у Баренцева моря — не такими были бы… А впрочем, правильно делаешь, что никого не жалеешь — рви и дери! Тебя тоже никто не пожалеет.

— Не понимаю, — сказал Колька, — кто меня должен жалеть?

— А тут и понимать нечего: живи и не будь дураком… А вон и начальство идет… Ну как успехи, Евгения?

— Плохо. Лермонтов, говорят, здесь не был. Он болел, когда тут стоял Тенгинский полк. Это мне сказала учительница русского языка. Она посоветовала поговорить с бывшим учителем литературы. Он сейчас на пенсии… Не знаю, стоит ли идти? И так все ясно…

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — с преувеличенной горечью сказал Дмитрий. — Но ничего, не унывайте! Исследователи не должны вешать носа от первых неудач. Выведаем все у пенсионера… Экспедиция, вперед!

Во двор старого учителя вошли втроем. Учитель сидел на чурбачке и ремонтировал табуретку. Узнав о цели прихода, он пригласил всех в свою комнатенку с книгами на этажерке и репродукциями передвижников из «Огонька», приколотыми кнопками к стене. Конечно же, он подтвердил и еще более обосновал слова учительницы: Лермонтов в Тенгинке никогда не был — ни в Верхней, ни в Нижней. То же самое сообщили в Центральном архиве одному московскому писателю, который каждое лето жил здесь и специально интересовался этим вопросом. И все-таки при содействии писателя местные власти обратились в вышестоящие инстанции с просьбой присвоить Нижней Тенгинке имя поэта. Сделать это надо было потому, что где-то неподалеку поэт все-таки был, а кроме того, нынешние почтальоны часто путают Верхнюю и Нижнюю Тенгинку и доставляют письма не по адресу…

Под конец Женя спросила, почему в довоенном томе избранных сочинений Лермонтова приведен рисунок Тенгинского редута-форта на реке Шапсухо. Учитель достал с этажерки книгу и раскрыл ее.

— Да, есть такой… Но кто вам сказал, что это рисунок Лермонтова?

И правда, подписи поэта под рисунком не было.

— Вот так, — сказал Дмитрий, когда старый учитель проводил их до калитки и долго улыбался на прощанье. — Главное, чтоб адреса не перепутали, потому и назвали… Ясно?

— Вы неисправимы. — Женя вздохнула и отвернулась.

Глава 8 ВИД С МАЯКА

Они шли вдоль зеленой, клокочущей в камнях реки Шапсухо, на ходу ели кизил, терн и ежевику… Колька плелся сзади. Ему было скучно, но он не жалел, что пошел сюда, хотя вдвоем с Дмитрием у моря было бы куда интересней. Сейчас Дмитрий мало обращал на нею внимания и больше обычного поругивал, чтобы покрасоваться перед этой девчонкой. А Женька эта неплохая: крепкая, смелая, красивая и, видно, добрая, хотя и не очень-то приязненно посматривает на него. И все-таки Кольке было скучно. Ужасно хотелось что-нибудь выкинуть, подурачиться, поразвлечься… Но как?

Вдруг он увидел впереди огромное дерево грецкого ореха, нашел палку и стал сшибать плоды. Иногда орехи падали вместе с потемневшей кожурой, иногда вываливались из нее.

Колька услужливо протянул Жене горсть орехов в зеленой кожуре; она поблагодарила, взяла один и зубами стала обгрызать кожуру.

— Что ты делаешь, выбрось! — крикнул Дмитрий и дал звучную затрещину Кольке. — Беги к речке и мой руки и губы! — Он вытащил носовой платок и принялся вытирать Женины губы.

— А что такого? — ничего не понимая, спросила Женя.

— Да ты сейчас чернеть начнешь от ореховой кожуры! В негритянку превратишься! Вот уже начала чернеть…

— Нет, правда? — В словах Жени зазвучал неподдельный страх.

Колька стоял неподалеку и посмеивался: так местные мальчишки разыгрывали новичков из отдыхающих.

Женя с остервенением начала тереть губы, потом руки: кончики пальцев и каемка под ногтями в самом деле густо почернели. Затем Женя подбежала к Кольке и стала его колотить. Он, счастливый, что номер удался, орал и смеялся на всю долину, однако вырваться из ее крепких рук не мог.

— Получил? Доволен? Еще будешь?

— Буду! Доволен! — зачастил Колька.

Женя и Дмитрий улыбались.

Женя шла легко, быстро, не чувствуя усталости. День был прекрасный: прозрачное небо, дымчатые горы, леса и долины, чистый благодатный воздух. С каждым шагом она все полней ощущала радость и благоухание. Жене было удивительно и как-то странно, будто она на глазах становится — нет, уже стала — немножко другой: легкой, невесомой, принадлежащей уже не столько себе, сколько всей этой невозможной красоте, разлитой вокруг.

Она даже посмотрела на свои запыленные синие старенькие кеды, на загорелые ноги и руки, и было как-то непостижимо — они совсем не изменились, и только она, Женя, была уже не прежняя, а немножко другая, и знала это лишь она одна.

Когда они вдоль речки добрели до Лермонтова, Женя захотела посмотреть на то, что осталось от старинной крепости, построенной для защиты от горцев. Там все-таки поэт мог быть, а если и не был, то по досадной случайности. И все, что она увидит, нужно будет подробно описать Инке: может, это и пригодится ей для какой-нибудь работы. Так хотелось помочь ей, чем-то обрадовать. Сейчас, наверно, Инка ковыляет на костылях по своей душной от сигаретного дыма, забитой книгами комнате, а она, Женя, легкомысленно расхаживает в веселой компании среди таких красот. Нельзя, нехорошо, бессовестно быть такой беспечной и счастливой.

Древние рвы так заросли кустами и травой, заплыли болотом, что их почти не было видно. Как все меняет время. Оно не считается с тем, что потомкам захочется увидеть все это в первозданном виде.

Цепким взглядом, стараясь все запомнить, Женя оглядела эти полузаметные теперь рвы и валы, оставшиеся от крепости. Потом негромко сказала:

— Ну, поехали к себе, что ли?

— Опять пешком? — спросил Колька. Он не видел и не понимал, что творится с ней. — У меня ноги не казенные… Вон сколько машин ходит!

— Бедняга! — усмехнулся Дмитрий. — Сейчас мы тебя усадим к какому-нибудь шоферу и попросим, чтоб поаккуратней ехал на поворотах, а то растрясет.

Колька надулся и поплелся за ними.

А Женю так и несло вперед, и она с трудом сдерживалась, чтобы не обогнать Дмитрия, старалась не улыбаться, не показывать блеска своих глаз.

Вскоре миновали мост, перекинутый над тихой, заросшей у берегов рекой, и пошли по дороге, проложенной по краю отвесной скалы. Вверху над ними каменная стена с кривыми слоями породы, с дубками и грабами, а где-то внизу пенилось море, гнало на берег за валом вал, с грохотом разбивалось о камни и скалы. Услышав его шум, Женя вдруг почувствовала нестерпимую жажду.

— Мальчики, хочу пить… Просто умираю!

— Потерпи, — Дмитрий взял ее под руку. — Видишь, все ручейки пересохли.

Она видела, но пить от этого хотелось не меньше. Над ними пролетел вертолет, и тень его, похожая на мельницу, перечеркнула их.

— На маяке попьешь, — сказал Колька. — Скоро уже. Дядя Дима, мы там заодно и с Валерой сможем поговорить о моторке. Хорошо?

Впереди показался маячный городок, огражденный заборчиком, и знакомый белый маячный дом с башней. На заборчике у калитки Женя увидела надпись: «Вход воспрещен, злая собака». Выходит, не только яблоки и груши собственников может охранять злая собака! Кстати сказать, у маяка на большом огороженном участке росли яблони, груши и что-то на грядках.

Колька стал открывать калитку.

— А собака? — спросила Женя.

— Не бойтесь. Собаки только злых кусают.

— Откуда ж она знает, какая я?

— Входите, не бойтесь… — Колька распахнул калитку. — Этот пес старый приятель Тузика, а значит, и мой.

— Шагай! — Дмитрий слегка подтолкнул Женю в спину.

От дома с башней с грозным лаем ринулся пес. Женя вскрикнула и спряталась за Дмитрия.

— Эх ты, дурачок! Здравствуй! Своих не узнаешь? — крикнул Колька, и пес с веселым лаем бросился к нему, увидев чужих, заворчал. — Это свои, свои… — убеждал его Колька, и пес тотчас доверчиво помахал хвостом. — Вот и все, а вы…

— Ловкач! — восхитилась Женя. — Прямо укротитель диких зверей.

От маяка к ним шел человек.

— Вы куда, товарищи? Если на вертолетную площадку, то она рядом.

— Это я, Лева! — крикнул Колька. — Валера не на маяке?

— А-а, кукурузник. Где-то здесь… А эти граждане с тобой?

— Со мной, — важно ответил Колька. — Они у нас стоят… Надо поговорить. А еще напиться.

— Ну заходите, заходите. — Это был тот самый веснушчатый парень в берете, с которым Женя плыла на «Лазурите»; словно оправдываясь, он добавил: — Много тут ходит разного народа: одни думают, что здесь вертолетная площадка, другим хочется посмотреть на маяк, на башню подняться…

— Ой! — Женя дернула Дмитрия за рукав. — Я тоже хочу на башню.

— Представляю, какой оттуда вид открывается! — сказал Дмитрий.

— Ничего, обозрение хорошее.

— Я, между прочим, всю жизнь мечтал взобраться на маяк — чего стоит одно слово — маяк! А вот она, — Дмитрий кивнул на Женю, — говорит даже, что это такое место: раскинь крылья — и улетишь!

Женя толкнула его локтем в бок и подумала: ничего этого, наверно, не было бы, если бы она отправилась вчера в Голубую бухту не морем на «Лазурите», а в автобусе…

Парень усмехнулся:

— Улететь трудно, а вот птицы иногда разбиваются насмерть о стекло, крылья ломают.

— Ну, Женя не из таких. У нее крылья будь здоров! Они скорей сами ломают любое стекло… Кстати, у вас на маяке стекло толстое?

— Ничего. Бемское. Семь миллиметров. Чего ж мы здесь стоим, идемте, напою. Да и на башню можно слазить… Хотите?

— Еще спрашиваете! — воскликнула Женя. — Мы так были бы вам благодарны…

— Коль, иди ищи своего Валеру, а мы слазим, — сказал Дмитрий.

— Лезьте, — разрешил Колька. — Я там сто раз был.

Женя взяла из рук парня тяжелую эмалированную кружку, поднесла к пересохшим губам и жадно стала пить.

— Еще?

— Если можно…

Потом они по винтовой лесенке полезли вверх.

— А у вас есть смотритель маяка? — спросила Женя. — Наверно, какой-нибудь колоритный старичок с бородой, о них любят писать…

Парень засмеялся, исчез в люке вверху, и оттуда донесся его голос:

— Это по книгам. У нас есть начальник и два техника.

Женя сунула голову в люк.

— Осторожно, не ударьтесь, — предупредил парень.

Женя очутилась в круглом застекленном помещении с лампой. Вдоль стекла на шнуре висела бязевая шторка. Парень дернул ее, и перед Женей распахнулось во всю ширь, насколько хватало глаз, вспененное море, темный горизонт и небо, огромное и глубокое.

Из люка высунулась голова Дмитрия.

Он поднялся к ним, встал рядом, и Женя, чуть вздрогнув, почувствовала, как его пальцы нечаянно коснулись ее руки. Она едва заметно отвела руку, но опять почувствовала его пальцы, и от них по всему телу разбежалось тепло.

— Как работает машина? — спросил Дмитрий и постучал ногтем по толстому стеклу линз с красным цилиндром внутри. — Свет не может от чего-нибудь погаснуть?

— Что вы? Это невозможно. Одна лампа перегорит — реле сработает и поставит другую…

— А если и вторая прикажет долго жить?

— Реле поставит третью… Всего их четыре. Все не перегорят. Согласны?

— А представьте.

— Дима, ну какой ты Фома неверный! — Женя испугалась, назвав его на «ты».

— Нет, почему же, — заметил парень, — в нашей работе лучше думать о худшем, тогда никаких ЧП не будет. Если вдруг отчего-либо перестанут гореть все лампы, выйдет из строя проблесковый аппарат с моторчиком, сломается колбочка с ртутным прерывателем, которая дает нужную вспышку, тогда…

— Ну вы довольны теперь? — опять переходя на «вы», сказала Дмитрию Женя. — Маяк вышел из строя…

— Тогда, — продолжал парень, — у нас на верхней площадке будет работать дублер, он на ацетилене… Идемте, покажу. — Парень нажал ручку, открыл люк в металлической стенке, они вышли на верхнюю площадку, и сразу их захлестнул плотный прерывистый ветер. Площадка находилась очень высоко, и все вокруг двигалось — море, тучи, тени… У Жени закружилась голова, и она положила руку на поручень ограждения. Он обжег ее холодом.

Женя увидела все, что было вокруг — на море и на берегу. Далеко внизу клокотали волны, бешено вращались лопасти ветродвигателя, закинутого высоко в небо. И вдруг ей захотелось крикнуть: «Люди, любите людей! Желаю вам удачи!»

Жене хотелось, чтоб ее услышали и новые подружки по палатке в Голубой бухте, и парень с пушкинскими бакенбардами, несший с вокзала в Туапсе ее чемодан, все знакомые и незнакомые, лежащие на пляжах под солнцем, торгующие в магазинах и на рынке, шоферы автобусов на горных дорогах, ей хотелось, чтоб ее услышали в далеком городе на Ангаре и на площади Декабристов — мама, сестры, Инка, ее ученики и учителя.

Но разве это скажешь или крикнешь? Да и нужно ли? Впрочем, она уже крикнула, и, кто нужно, уже услышал ее или еще услышит, когда сам дойдет до всего этого…

А дошло это до Дмитрия? Вряд ли. Он пристально рассматривал дублер, закутанный чехлом и поставленный сюда на всякий непредвиденный случай. Ну и пусть не дошло. Все равно, несмотря ни на что, он — настоящий. И все поймет. А она, какая есть, такая и есть. Пусть. Она всегда будет такой…

— Ничего, — сказал Дмитрий парню, — теперь вижу — полная гарантия: свет не погаснет.

— А как же… У вас, простите, какая специальность?

— Работаю по локаторам. В одном НИИ. Имею дело с транзисторами и прочими игрушками.

— Понятно. Я тоже пошел по этой линии. В Одесском институте связи учусь. Заочно, правда.

Женя стояла и слушала их. Ее обдувал ветер. Пронизывал насквозь. А вокруг было море, небо и чайки. У берега грохотал прибой. Над головой бежали тучки, и солнце, пробиваясь сквозь них, ласкало ее лицо.

Женя зажмурилась, чувствуя тепло. Ей было хорошо до боли, до страха, до неприличия. По коже побежали мурашки. Жизнь, ты прекрасна. Как ветер, как море, как небо…

— Женя, поехали!

Женя очнулась. Она была на площадке одна, а парень с Дмитрием уже внутри башни, за стеклом. Парень что-то объяснял ему. Женя пригнулась, вошла в люк и закрыла его за собой.

— Зимой бывает плохо, — сказала парень, — стекло быстро замерзает, и мы вынуждены протирать его глицерином. А еще морская соль мешает: приходится смывать после сильных штормов.

Глава 9 «ДО СКОРОЙ ВСТРЕЧИ…»

Они спустились вниз. Пес преданно тыкался в руку Дмитрия, и Женя с благодарностью к Кольке вспомнила его слова, что собаки безошибочно чувствуют хороших людей, и еще она вспомнила разговор этого парня с пенсионером на «Лазурите» и спросила:

— А кипарисики уже срубили?

Парень в берете удивленно посмотрел на Женю.

— А вы откуда знаете?

— Так… Ветер рассказал. — Женя покраснела от своего ребячества.

— А-а, ну тогда все ясно. — Парень улыбнулся. — Нет, пока что остались. Рука не поднимается. Очень маленькие еще, и начальство не особенно жмет…

— А вы их не срубайте. Пересадите в другое место, чтоб силуэт маяка не страдал и его узнавали штурманы…

— Вы так говорите, будто имели дело с морем.

— А как же — имела. Я его люблю, значит, имею дело…

Дмитрий засмеялся:

— Вот это и называется женская логика! Легко им жить все-таки, а? Ни с чем, кроме своих эмоций, не считаются. Счастливицы. Все, что им кажется или хочется, то для них и правда.

— Кто их знает, может, в этом и есть истина и суть всего. Не накручивать того, чего нет. Жена моя тоже такая, удивляет иногда, но ведь хорошо живем… Да, а насчет кипарисов — это идея! Конечно, их надо пересадить куда-нибудь в другое место. Например, за маяк.

В это время от ветродвигателя к ним подошел Колька с каким-то худеньким мальчиком.

— Это Валера, — сказал Колька Дмитрию, — я с ним уже поговорил, он потолкует с Николаем, только…

— Что «только»? У вас есть какие-то встречные условия? Подзаработать решил на дяде Диме?

— Нет, — сказал Колька. — Дадите и нам покататься на лыжах? Хоть немножко…

— Ладно, пойду навстречу пожеланиям трудящихся… Так когда увидимся с твоим братом?

— Когда кончите говорить с начальником, сходим в портпункт.

— Так ты начальник? — Дмитрий быстро повернулся к парню в берете. — Очень приятно! Так вот мы с Женей желаем тебе всю жизнь светить, не прибегая к помощи дублера…

Женя одобрительно посмотрела на Дмитрия, а парень засмеялся:

— Спасибо, будем стараться…

— А к твоему брату, Валера, я приду попозже. — Дмитрий протянул Жене руку, и они сбежали вниз, к морю.

Волны отодвигали тяжелую серую гряду гальки, обдавали свежестью, отбегали, оставляя на берегу недолгие лужи. Жене было странно, что сейчас, когда море штормит, на берегу мало людей. Все привыкли любоваться только его голубизной и гладкостью, а когда оно настоящее — всклокоченное, вспененное, непричесанное, несогласное с чем-то, когда его изнутри потрясают одному ему понятные страсти, такое море не устраивает курортников, кажется некрасивым и оглушительно неуютным.

Дмитрий стал раздеваться.

— Дима, ты что?

— Ничего… — Он подвернул трусы, чтоб придать им некоторое подобие плавок. — Хочу освежиться немного…

— Никто ведь не купается!

— Ну и что? А ты не хочешь со мной? Давай! — Он вдруг подошел к ней. Женя не шелохнулась, но сердце, сбившись с ритма, заколотилось. Дмитрий легко поднял ее и понес к грохочущему валу.

— Димка, ты ошалел?! — Женя инстинктивно обхватила его руками, прижалась щекой к горячей от солнца груди и вдруг поняла, что никогда уже не сможет называть его на «вы».

Дмитрий подержал ее над кипящей пеной набежавшего вала, медленно раскачивая, точно собирался бросить в море, потом бегом отнес назад, мягко поставил на гальку и побежал в море.

— Вернись! Прошу тебя, Дима!

Но разве он мог что-нибудь услышать в таком грохоте?

Дмитрий подождал, прицелился и нырнул под обрушившийся на берег вал…

Потом они шли домой. На некотором расстоянии от них вяло плелся Колька.

— Ты еще держишься на ногах? — спросил Дмитрий у Жени, увидев впереди кафе.

— Н-не-ет, — простонала она в шутку, и, совершенно обессиленная, почти повисла на его руке, чтобы и он хоть немножко почувствовал ее усталость.

Дмитрий засмеялся, запросто удерживая ее.

— Ну и тяжела! Иди занимай место поудобней и прихвати рюкзак. Может, выпьем чего-нибудь для поддержания сил?

— Только чаю.

Очередь в кафе была небольшая, и скоро Дмитрий с двумя подносами подошел к алюминиевому столику, за которым сидела Женя. Колька в нерешительности стоял у наружного барьера.

— А ты что? — спросил Дмитрий. — Без еды обходишься? Садись. И тебе хватит.

— Я уже дома… Бабка накормит. — Колька исчез.

— Правильно сделал — ничего съедобного не осталось, — Дмитрий составил с подноса тарелки с мятыми коричневыми пирожками, фаршированным перцем, рыбой в томате и жидковатым горячим чаем в граненых стаканах.

— Нажмем?

— Нажмем. — Женя по-свойски подмигнула ему.

— Не осуждай меня, пожалуйста, что не повел тебя в ресторан «Джубга». Впереди ведь еще много времени… Успеем и туда сходить.

— Согласна. Только давай сначала я тебя приглашу. И не отпирайся…

— Буду отпираться. Я хозяин и старожил Джубги, а ты гостья, так что вынужден отклонить твое приглашение…

— Хорошо. Первый раз ты поведешь, а потом я… — Женя улыбнулась и взяла пирожок, откусила сразу половину. — А ничего, вполне съедобен, жаль, что мало взял…

— Ешь мой.

Дмитрий смотрел, как сильный, дующий с моря ветер играл ее тяжелыми каштановыми волосами.

— Чай сладкий? — спросил он, вытянув под столом ноги и открыто любуясь ее тонкой загорелой шеей, линией подбородка, прямым носом, большими светло-серыми глазами, и подумал: все-таки чертовски хорошо, что он приехал в Джубгу!

— Сладким чай не назовешь, но пить можно, — ответила Женя и запихнула в рот остатки пирожка, отчего щеки ее забавно округлились.

На Дмитрия вдруг что-то нахлынуло, и он брякнул:

— Совсем я тебя уморил, Женечка…

Она залилась румянцем от лба до шеи и на мгновенье как-то сникла.

— Умучил дорогой, маяком, своей болтливостью и этим несносным мальчишкой… Верно ведь?

— Все, что ты говоришь, Дима, всегда верно! — Она опустила голову и стала медленно разделываться с рыбой непонятного происхождения.

Когда они вышли из кафе, с моря по-прежнему дул сильный ветер, сдувал на одну сторону ее густые волосы, приятно холодил лицо. Слушая шум прибоя, Дмитрий думал, куда бы лучше отправиться с ней завтра: в ресторан или на танцы в дом отдыха «Центросоюз»?

— Ну, мне пора на турбазу.

— Жаль расставаться, но что поделаешь? — Дмитрий поправил лямку рюкзака на правом плече и пошел рядом с ней по Набережной улице.

— Плохо, что автобусы туда не ходят, — сказала Женя, — а то бы через десять минут была на месте…

— Когда мы встретимся? — спросил Дмитрий. — У вас там, надеюсь, не палочно-туристский режим?

— Не успела разобраться.

— Ну так как решим?

— Что? — Женя откинула со лба волосы и внимательно посмотрела на него.

— Завтра увидимся?

— Как хочешь. — Он почувствовал в ее голосе безразличие и усталость, увидел, как дрогнули ее сухие, потрескавшиеся губы, и в нем что-то непривычно дрогнуло. Но он тут же взял себя в руки и жестковатым голосом спросил:

— Где?

— Мне все равно.

— Приходи завтра в девять сюда. Я живу за этой калиткой. Не увидишь меня на пляже — заходи домой.

— Ладно… — неуверенно сказала Женя, и в глазах ее, как показалось Дмитрию, что-то влажно блеснуло. — Я пошла…

— Давай руку. — Дмитрий пожал ее узкую сухую ладонь. — До скорой встречи, — и зашагал к бабкиной калитке.

Ему очень хотелось обернуться и посмотреть, как она будет разуваться и переходить речушку, как будет двигаться ее маленькая фигурка вдоль ревущего моря по направлению к Ежику, но он сдержался.

Дома Дмитрий прилег на койку, вытянул уставшие ноги. Заложив под голову сцепленные руки, уставился в потолок и представил, как идет сейчас Женя по пустынному берегу неспокойного моря, спотыкаясь о камни и коряги, выброшенные волнами. А до Голубой бухты четыре километра.

За стеной вдруг раздался быстрый нетерпеливый шепот Елены:

— Ну, ну? Чего ж ты?.. Да не бойся, они ушли со Светкой на час, а теща — к какой-то старухе. Познакомились здесь…

— А если нагрянут? — с акцентом спросил незнакомый мужской голос.

Дмитрий не двигался. Уйти? Но с какой стати?

— Не думала, что ты такой! — Елена тихонько засмеялась, за стенкой что-то зашуршало, об пол стукнулись сброшенные туфли.

— О ты моя… золотоволосая, — зашептал жаркий, с придыханием, мужской голос. — Давай уйдем туда же. Ты успеешь вернуться…

И Дмитрий услышал слова, которые совсем недавно говорил и он. Внутри что-то царапнуло. Он решительно встал, громко стукнул ногами об пол и радостно сказал:

— Ах это ты, Геннадий, ну входи, входи! Елена? Не видел. Где ж ей быть, как не дома? Ну говори же! Чего ты молчишь! Геннадий! Куда ты уходишь?

Дмитрий замолк. За стеной послышалась судорожная возня.

— Куда ж я, куда? Я говорил тебе… Он сейчас войдет… Он…

— Прыгай в окно! — приказала Елена. — Ну скорей. Ты мужчина или нет? Быстро!

Скрипнуло окно, и раздался стук туфель.

Дмитрий засмеялся, взял со столика «Комедиантов» Грина, раскрыл, глянул на страницу и четко увидел в россыпях разбежавшихся темных букв галечный берег и маленькую бредущую вдоль него фигурку…

Глава 10 КОЛЬКА И ЛИЗКА

В этот вечер Колька выцеливал из пневматического ружья тигра. В тир опять вошла Лизка.

— Ну опоздаем ведь… Уже пускают!

На Лизке было коротенькое платьице, рыжие волосы подняты стожком, а краешки губ были слегка — ни один учитель не придрался бы — подведены помадой.

— Да постой, не говори под руку, — Колька нажал спусковой крючок, но тигр на противоположной стенке и не шелохнулся. — Возьми поешь, — Колька подставил ей карман, набитый орехами.

Лизка сунула руку, захватила такую горсть, что рука не вылезала обратно. Пришлось немного отсыпать.

Колька снова прицелился. И когда стало слышно, как рядом, в открытом кино, заиграла с экрана музыка, нажал крючок: тигр свалился и закачался.

— Видела? — вскрикнул Колька.

Лизка громко защелкала орехами.

— Коль, мы уже опоздали… Началось!

— Погоди, вот собью самолет, и пойдем.

В тире оставался не один он. Человек шесть с ружьями стояли у барьера. Они выбирали мишени и целились. Выпустив все пульки, Колька купил еще — на кукурузе он неплохо подзаработал. Хватило и на кино, и на длинный блестящий фонарик, и еще бренчало в кармане рубля полтора мелочи.

Лизка крутилась за его спиной и ныла.

Сбив наконец самолет, Колька зашагал к двери кинотеатра и протянул контролерше билеты. Все уже сидели на длинных скамейках, а они с Лизкой шли по гремящей под ногами гальке — ее специально завезли с моря, чтоб после дождей не было грязи. Уселись не на свои места, а где поудобней. Шла польская картина «Как быть любимой». Колька бросал в рот орехи, оглушительно щелкал в прислушивался, как в тире звучно хлопали выстрелы и постукивали о стенку свинцовые пульки.

Картина показалась ему скучной и бессодержательной. Какая-то немолодая тетка летела на самолете в Париж. Хорошенькая стюардесса то и дело подавала ей на подносе по рюмочке коньяку. Тетка вспоминала прожитые годы: театр в Варшаве, свои роли, любовь к актеру, игравшему главного героя. Потом случилась война, в город явились нацисты, и этот актер, кажется, убил одного из их прислужников. Несколько лет актриса прятала актера у себя, а он все был чем-то недоволен, кричал, что она виновата, потом выпрыгнул из окна и убился. Муть какая-то, ничего не поймешь!

Во время сеанса в лучах киноаппарата то и дело вспыхивали ночные бабочки, и Колька вдруг подумал, что о ни очень похожи на самолеты, схваченные в ночи светом прожектора. Он щелкал орехи и жалел, что истратил на кино деньги и не сбил в тире еще утку.

— Раскуси, Колечка, — попросила Лизка и достала изо рта орех. — Ну никак… Зубы, боюсь, поломаю.

Колька кинул в рот мокрый орех, раскусил и протянул ей:

— Кушай.

Лизка вкусно захрустела орехом.

— Ну как тебе? — спросил он, когда картина кончилась и они вышли.

— Чепуха на постном масле. — Лизка усмехнулась. — Ничего нельзя понять. Какие-то все ненормальные…

— Не говори…

Над маленькой темной Джубгой высоко горели августовские звезды.

Колька взял Лизку под руку, и она немного придвинулась к нему. Когда Колька ходил с гурьбой ребят, он любил показывать свое превосходство: то дернет Лизку за платье, то ущипнет. Лизка била его по рукам и говорила, что он ведет себя неприлично. Мальчишки завидовали — не всем хватит смелости на такое. А девчонки сердито поглядывали на Лизку и с полнейшим равнодушием на Кольку. Он-то отлично знал истинную цену этому равнодушию. Но теперь, когда знакомых мальчишек поблизости не было, странно было бы щипать. Хорошо было идти с ней под руку и чувствовать теплый ее бок. Жаль только, никто в темноте не видит, какие у нее красивые рыжие волосы и голубые глаза. Хоть бы фонариком кто осветил и посмотрел, что ли, на ее серебристое, выше коленок платьице!

— А знаешь что? — сказал Колька на прощанье у Лизкиной калитки. — Мы с владельцем моторки договорились, послезавтра Димка будет на морских лыжах кататься… Три рубля в час… Приходи.

— Ужас как дорого! — воскликнула Лизка. — Это какой Димка?

— Ну Дмитрий… Который у нас живет… Если только море успокоится…

Глава 11 ОРЕХИ, ПЕРСИКИ И БЕСКОНЕЧНОЕ НЕБО

«Не пойду больше в Джубгу, никогда не пойду, — твердо решила Женя, приближаясь к Голубой бухте, уже затихшей, без музыки, без привычного гама туристов. — Не мог проводить. А что, если бы мне повстречался нехороший человек? Ему все равно, что будет со мной, нет у него ничего ко мне. Ничего нет…»

Женя шла вдоль моря очень быстро, будто за ней кто-то гнался. Ей все время чудилось, что из-за больших камней за нею кто-то следит, подсматривает и вот-вот набросится. Два раза она подвернула ногу и, прихрамывая, летела дальше. Слева от Жени клокотало море, справа — кромешная тьма гор.

Быстро поужинав в столовой, она пришла в свою палатку и сразу села за письмо Инке. Однако написать она смогла только половину странички, потому что глаза слипались от усталости, тело ломило и душила обида, что Дмитрий оказался не таким, как она думала. Она спрятала письмо в чемодан и замкнула его на ключик.

Соседки по палатке где-то бродили. Женя разделась и со слезами на глазах забралась под тонкое одеяло. Она вытерла краем простыни лицо, натянула до подбородка одеяло, уставилась в брезентовый потолок и стала вспоминать прошедший день. Сто раз была права Инка, когда говорила, что с нынешними «мужиками» надо держать ухо востро, заставлять их уважать себя, уметь настоять и постоять за свои интересы.

Почему, например, она, едва познакомившись, должна бегать к Дмитрию в его Джубгу за четыре километра? Разве он не мог прийти к ней или на худой конец встретить ее на полпути? А то пожал на прощанье руку: «Завтра жду тебя к девяти», — и ушел не оглянувшись. Нет, надо выбросить все из головы и спокойно отдыхать — ходить в маршруты, купаться, сдружиться с соседками по палатке и забыть обо всем и всех. Ведь впереди второй в ее жизни, и очень нелегкий, учебный год с напряженной программой, со сложными, требовательными ребятами…

Женя не слышала, как вернулись в палатку ее соседки и долго шептались. А утром, едва проснувшись, вдруг заволновалась — не опоздала ли? В смятении посмотрела на часы и успокоилась. В купальнике вышла из палатки, искупалась в море, потом позавтракала и по знакомой каменистой тропинке помчалась в Джубгу.

Она бежала мимо выброшенных на берег черных коряг и корней, напоминавших ей то слонов, то гигантских спрутов, то каких-то неведомых чудовищ. Бежала легко, радостно, напрочь забыв все, о чем думала вчера, и море, приветствуя ее, салютовало ударами волн.

Вон и Джубга, и за небольшой речушкой Набережная улица. Чем ближе она подходила, тем сильней замирало сердце.

Женя чуть замедлила бег, отдышалась, поправила платье и вдруг увидела Дмитрия. Он сидел на скамейке у калитки. Рядом с ним неизменный Колька с Тузиком. Увидев ее издали, Дмитрий вскочил и пошел навстречу. Его матово-смуглое, широколобое, мрачноватое лицо непривычно заулыбалось. Видно, он успел что-то сказать Кольке, потому что на этот раз тот остался на месте и даже сделал вид, что незнаком с ней. Зато Женя поступила иначе.

— Привет, мальчики! — крикнула она, пожав одной рукой руку Дмитрия, второй помахала Кольке с Тузиком.

— Здорово! Пошли побродим. — Дмитрий увел ее подальше от скамейки у бабкиной калитки. Они присели на пустынном песчаном пляже и смотрели, как оглушительные валы, вздымаясь и опадая, стремительно набегали на берег. Глаза у Дмитрия были чуть виноватые.

Женя сидела, положив щеку на теплые колени, и косо — снизу вверх — смотрела на Дмитрия, на его коротко подстриженные темные волосы, на прямой, слегка вздернутый нос и на такие новые, непривычные, всю жизнь, казалось, знакомые ей карие глаза.

— Все обошлось? — спросил он.

Женя кивнула и изо всех сил старалась спрятать улыбку, радость, счастье, что они снова вместе.

— А как ты, Дим?

— Что я? Как всегда… — Он неожиданно смутился. — Когда ты успела так загореть? Ты ведь сибирячка, северных кровей девчонка…

Женя почувствовала, как под его взглядом начинает медленно краснеть.

— Если бы ты был в Иркутске и знал, какая летом бывает у нас жарища — в два дня нос облезет, хоть перчатки из кожи шей. Зато Ангара все лето как лед.

— Об этом я слышал… Ты счастливая. Своими глазами видела «священное море». Как оно? Красивое, наверно?

— Спрашиваешь! Мы туда часто ездим компанией или с учениками, как вы в свой Петродворец…

— Мы говорим по-старому — Петергоф. Кстати, это там твой великий любимец увидел однажды на море парусник и мгновенно сочинил «Белеет парус…». — Глаза у Дмитрия опять стали насмешливые и безжалостные.

— По-моему, он не только мой любимец. — Женя стала рассказывать о школе, о самых интересных учениках, о родном городе, раскинувшемся по обоим берегам стремительной Ангары, где за толстой оградой Знаменского монастыря похоронена княгиня Трубецкая, та самая, которая поехала на каторгу за своим мужем. До сих пор на ее каменном надгробье даже зимой лежат живые цветы…

Дмитрий встал и протянул ей руку:

— Пойдем пошатаемся по Джубге?

— Пойдем.

Дмитрий взял ее за кончики пальцев и медленно поднял на ноги. И уже не отпускал. И слабое тепло его пальцев прочно вошло в нее и все время остро чувствовалось, жило в ней. Они шли, в такт шагам размахивая сплетенными пальцами, и разговаривали. Незаметно для себя он рассказал ей, что родители его погибли в блокадном Ленинграде. До сих пор смутно, как сквозь обледеневшее стекло, он видит и помнит одинокие трамваи в осевших сугробах, грязные тропинки на пустынных заснеженных проспектах, тени людей с саночками, к которым были привязаны обросшие сосульками бидоны с водой, изможденных, больных людей и мертвых, завернутых в мешковину или одеяло. Он едва-едва помнил — или ему казалось, что помнил, а на самом деле позже, начитавшись книг о блокаде, вообразил себе — насквозь промерзшую комнату с печуркой-«буржуйкой» в углу, алюминиевую кружку с киселем из столярного клея, который сварила для него мать, ее провалившиеся на худом лице глаза.

Женя слушала, и сердце ее сжималось от жалости, хотелось что-то сказать в утешение, но Дмитрий неожиданно перевел разговор на Инку.

— Скажи, только честно, Инка на отдыхе сделала бы для тебя то, что ты для нее?

— А как же! Сделала бы все, что я попросила бы.

— Ты в этом уверена?

Женя кивнула.

Они прошли мимо кинотеатра и вышли к ресторану «Джубга».

— Заглянем? — предложил Дмитрий. — Опрокинем по рюмочке.

Они сели за столик и выпили немного армянского коньяка, выдумывая самые немыслимые тосты. Дмитрий хотел заказать еще, но Женя отказалась — и так захмелела, щеки горели, на душе было легко и радостно. Она смеялась, без умолку болтала.

Когда они вышли из ресторана, Женя спросила:

— А рынок здесь есть?

Всегда, приезжая в незнакомый город, она ходила на рынок, и не столько ради покупок, сколько для того, чтобы по его товарам, продавцам и покупателям понять, что это за город и что за люди живут в нем.

— Какой же поселок без рынка? Колька говорил, что он за баней…

Рынок, окруженный невысокой оградой, разместился под большими старыми тополями. За длинными столами скучали продавцы, несколько ленивых курортниц с яркими сумками ходили и приценивались.

— Не густо здесь, однако! — сказал Дмитрий. — Чего купим?

Женя быстро окинула взглядом столы.

— А хотя бы орехов! Давно не ела фундук. У нас его нет — только кедровые.

— Фундук так фундук! Заодно проверим, что здесь за народ.

— Как ты это проверишь?

— Сейчас увидишь. Не люблю, когда меня обманывают. Итак, не удивляйся… — Он подошел к седой, сухонькой, в белом платочке и фартуке бабке с мешком фундука.

— Почем?

— Двадцать копеек, сынок, первосортный… Дешевле не найдешь… — Бабка пододвинула ему граненый стакан.

— А почему в нем пустого места больше, чем заполненного? Надуть хочешь сынка? Воздухом торгуешь.

Жене стало неловко. Она стеснялась торговаться, не умела, как говорил Дмитрий, постоять за себя.

Бабка засуетилась, тут же потрясла стакан, добавила в него еще немного орехов и высыпала в карман сначала один стакан, потом другой.

— Сразу бы так. — Дмитрий, довольный собой, обернулся к Жене. — А как насчет персиков? Есть желание?

— Ни одного еще не съела в этом году!

Дмитрий подошел к небритому худому старику, сам положил несколько пушистых желтых персиков из корзины на ржавые старинные весы со стрелкой и спросил:

— По твоим весам, дедка, вроде бы килограмм?

— Верно, — подтвердил тот, — ровно килограмм… Берешь?

— А не маловато ли для килограмма персиков?.. Проверю — не возражаешь? — И, не дожидаясь согласия, Дмитрий переложил персики на обычные весы с гирями, стоявшие рядом. — Недовес-то какой, а? Ай-ай, нехорошо, дедка… Мы приближаемся к светлому будущему, а ты?

Старик что-то недовольно проворчал, бросил на весы еще персик и, не глядя на Дмитрия, высыпал их в куль из газеты.

— Все они здесь такие, воспитывать их надо, — назидательно и в то же время как бы ища у Жени поддержки, сказал Дмитрий.

— Верно, Дима… Здорово ты их! — тут же, не задумываясь, поддержала его Женя, однако на душе у нее был неприятный осадок. Ей не хотелось бы никогда больше встречаться на рынке ни с этим стариком, ни с бабкой.

— Пойдем, Дима, за речку, хочется тишины, а главное, чтобы ни души вокруг. Я ни разу не была в кавказском лесу…

— Что ж, я не против. Но как мы будем там колоть орехи? Зубами? У зубных кабинетов всегда длинные очереди…

— Димка, ты как ребенок! А камни на что? Захватим — и дело с концом.

Он нашел два увесистых камня и положил их в карман.

Они прошли через длинный мост, сбежали с откоса и по едва заметной тропинке углубились в перепутанную лианами чащобу. Здесь было так дико, будто и не было под боком Джубги. Высоко над ними синело бесконечное небо, суматошно летали разноцветные бабочки. Женя держала под руку Дмитрия, всем телом ощущая его горячий крепкий локоть. И хотя идти было тесно и неудобно, она не отпускала его. Несколько раз они сворачивали на боковые, более тесные и узкие тропинки, попадали на крошечные уютные полянки и наконец на одной из них присели отдохнуть. Дмитрий выгреб из кармана орехи и горкой сложил на траве, из другого кармана извлек камни. Один — плоский — служил наковальней, другой — кругловатый — молотом.

Выбрав самый крупный орех, Дмитрий расколол его и протянул Жене. Вместе с орехом она тихонько потянула его за руку к себе.

— Ты что?

— Я хочу тебя поцеловать, Дима… — Она прикоснулась щекой к его щеке, обняла и, зажмурившись, поцеловала в шершавые губы. На мгновенье испугалась собственной смелости, но не было сил противиться этому, да и не нужно. Она почувствовала поцелуи на лбу, на шее, плечах, еще крепче обняла его, ничего уже не помня и ни о чем не думая…

Глава 12 СИНИЕ ЛЫЖИ

Через день море успокоилось. Снова на пляже появились загорающие — кто под тентом, кто просто на разостланных полотенцах. Толстенная тетка ходила по берегу и продавала бусы из раскрашенных ракушек и большие розоватые рапаны; у чебуречной «Светлячок» в плавках и купальниках простаивали в очереди любители пива, шашлыков на деревянных палочках и жирных — масло с них капает — чебуреков. Море оглашалось криками и смехом.

В этот день, когда ярко светило солнце и пляж жил своей безалаберной жизнью, один малыш, оседлавший у берега огромного резинового морского конька, вдруг завопил, показывая пальцем на море. Все, кто был поблизости: дулся в карты, читал или ел виноград, — невольно поглядели в его сторону. Метрах в ста от берега мчалась моторка, а за ней человек на лыжах в белой рубахе и пробковом шлеме. Он шел зигзагами, резко меняя курс.

— Ой, смотрите! — крикнул кто-то. — У него шапка упала!

Лодка развернулась и помчалась в обратном направлении. В одно мгновенье человек нагнулся, но, видно, промахнулся. Лодка сделала второй заход, человек снова рывком пригнулся, схватил шлем, надел его на голову и понесся вдоль берега.

— Смельчак какой! — сказал кто-то.

— А по-моему, задавака и пижон! — бросил другой.

Между тем моторка с лыжником почти исчезла из поля зрения, потом снова появилась в белых бурунах и пене, подлетела к причалу, где сидели Женя, Колька, Лизка, Андрюшка и Валера.

Женя с восторгом смотрела на Дмитрия. Он летел по волнам и во весь рот улыбался. На полном ходу он отпустил у берега веревку и на широких синих лыжах вынесся на мелководье. С трудом удерживая равновесие, он легонько коснулся одной рукой гальки.

Женя бросилась к нему.

Дмитрий спокойно снял лыжи и вышел на берег.

— Проиграла? — спросил он. — Только снизу чуть подмочил.

Женя потрогала его рубаху.

— Сухая! Вот не думала! Ну что ж, с меня «Мускат» или «Кокур»! Сегодня же куплю…

— Где распиваем?

— Где хочешь… Мне все равно.

С Дмитрием везде было хорошо — и у моря, и в летнем кинотеатре, и на прогулках, и в его комнатушке. Оба они за эти два дня устали, похудели и обалдели от счастья. Губы опухли от поцелуев, глаза смотрели отрешенно и… виновато. Никого, кроме себя, не замечали они вокруг. Точно во всей Джубге были только они двое.

— Ладно. Обдумаем, — сказал Дмитрий. — А сейчас, хочешь, я тебя поучу кататься на лыжах?

Женя стащила через голову платье, осталась в полосатом купальнике и заметила, что Лизка не сводит с нее своих сильно подведенных глаз.

— Только смелей, — начал инструктировать ее Дмитрий. — Крепко стой на лыжах и ноги держи вместе. Ну? Николай, бросай веревку!

Женя, придерживаясь за плечо Дмитрия, кое-как сунула ступни в специальные полукруглые крепления притопленных у берега лыж, выпрямилась, поймала на лету веревку.

— Главное, не робей и легко держи корпус.

На берегу собралась толпа ротозеев.

— Пошел! — крикнул мотористу Дмитрий.

Мотор взревел, веревка натянулась, кончики лыж вынырнули из моря, вода заклокотала. Женя стремительно выскочила на поверхность, но тут же потеряла равновесие и упала в брызги и пену. Одна лыжа всплыла, вторая продолжала держаться на ноге. Веревка выскользнула из рук.

— Устойчивости нет! — Дмитрий подбежал к Жене, снял с ноги вторую лыжу. — Давай снова.

Женя проехала метра два и опять ухнула в воду.

— Отдохни, — сказал Дмитрий и еще минут двадцать носился на лыжах, потом вернулся, отпустил веревку, и дикая скорость инерции вынесла его на берег.

К нему подошел Колька:

— Дядя Дим… Ну хоть разик…

— У нас еще есть время? — спросил Дмитрий у моториста.

— Две минуты.

— Прокати его… Пока не расквасит нос, не успокоится.

Колька оказался слишком легок для больших широких лыж. Ноги его ходили в креплениях, и, как только моторка, взревев, вынесла его на воду, лыжи дернулись в разные стороны, разъехались, и Колька под хохот Андрюшки и Лизки нырнул головой в воду. Особенно хохотал Андрюшка, но в его смехе были не беспечность и веселье, а плохо скрываемая месть. «Ну и черт с тобой, — подумал Колька, — правильно сделал, что не взял тебя в Лермонтово. На эти лыжи ты не станешь. Даже прикоснуться не дам…»

Колька подобрал лыжи, притопил их, сунул в крепления ноги, но моторист крикнул, что время их истекло.

— Ну еще пяток минут накинь! — попросил Колька.

— А кто платить будет — бабка?

Загорелый мускулистый моторист кинул ему мокрую бельевую веревку, которую Колька по просьбе Дмитрия стащил из сарая: просить у бабки не имело смысла — не дала бы.

— Слушайте, — сказала вдруг Женя. — Я…

— Тише, — Дмитрий положил ей на плечо руку, — наше время кончилось. Не огорчайся, еще научу…

Колька скис и поднял из воды лыжи.

— Ну что ж. За мной долг. Побегу за «Кокуром», — сказала Женя. — Ты меня здесь подождешь или домой принести?

— Не спеши. Успеется…

— Дим, я говорила тебе, что завтра рано ухожу в поход?

— В поход? Куда? Зачем? — Судя по тому, как вытянулось и поскучнело его лицо, Колька понял, что эта новость была для него полной неожиданностью.

— В Геленджик едем. На катере. А там — в Фальшивый Геленджик. Оттуда пешком по лесу реликтовой сосны в Джонхот, где жил Короленко, там даже есть дача его брата…

— Ясно, — угрюмо сказал Дмитрий. — Послушай! Плюнь ты на все эти экскурсии по достопримечательностям и музеям… Здесь же лучше!

— Не спорю. Но ведь я ни разу еще не ходила в походы, хоть и считаюсь туристом. Меня грозятся отчислить. И потом, сам понимаешь, я обещала Инке…

— Что ты еще обещала ей? — Колька увидел, как правая бровь Дмитрия насмешливо полезла вверх.

— У нее пустяковая просьба… — стала уклоняться от прямого ответа Женя. — Надо побывать в Геленджике…

— Ой, смотрите! — вдруг прервал их разговор Андрюшка. — Колька, от вас съезжают!

По причалу шел дядя Гена с матерью и дочкой. На нет была шляпа с бахромой, в руках два тяжелых чемодана и рюкзак за плечами. Немного отстав, шла Елена в тщательно отглаженных брюках, полосатой кофте и тот, с усиками, в костюме, белой сорочке с галстуком, несмотря на жару. Он что-то быстро говорил ей. Елена улыбалась, благосклонно покачивала головой. Из-за мыса показался теплоход. Гена поставил на причал чемоданы.

— Иди, Коля, попрощайся, — сказал Дмитрий. — Ведь они долго жили у вас.

— А вы?

— Что я?

— Вы дружили с ним… У моря разговаривали…

— С него хватит и этих усиков. — Дмитрий поднял на плечи уже просохшие лыжи. — Ну, тронулись.

Колька побрел за ним. Хоть день был и неудачный (с лыжами ничего не получилось, дядя Гена неожиданно съехал), но это мало огорчало Кольку, потому что рядом был Дмитрий. Много отдыхающих приезжало в их Джубгу, но никто еще не привозил с собой морские лыжи и не ездил на них с такой лихостью. Отблески Дмитриевой славы коснулись и Кольки. Они шли домой, и на них заглядывались, провожали восхищенными взглядами. Не говоря уже о мальчишках — целая толпа их бежала следом, и каждый норовил что-то спросить об устройстве лыж, о технике езды. Дмитрию скоро надоело объяснять, и тут на помощь пришел Колька.

— Ничего особенного, — говорил он, — главное — купить лыжи и не теряться, а там любой сумеет.

— Чего ж ты не сумел? — спросил Андрюшка.

— Я легкий был сегодня, забыл пообедать.

— Говори!..

— Точно. Вот пообедал бы — и нормально. Промчался бы не хуже… Ну, может, и похуже Дмитрия, но проехал бы.

В калитку двора Колька не пустил никого, кроме Дмитрия, Жени и Лизки. Андрюшку отгонять не пришлось, сам не пошел, наверно, обиделся. Зато остальную ребятню Колька бесцеремонно отогнал. Дмитрий с Женей исчезли в комнатушке и очень долго — целую вечность — не выходили. Колька прохаживался по двору, время от времени поглядывая на их дверь.

Досадно было: теперь Дмитрий куда больше внимания уделял Жене, чем ему, Кольке, и не так-то просто было поговорить с ним. А когда уходил с Женей гулять, то Кольку больше не приглашал. Лишь когда они купались возле их дома, Колька всегда был рядом, давал на правах старожила разные советы и хвастался приятелям своей дружбой с ними…

Потом, к счастью, Женя, несмотря на все отговоры, уехала в маршрут, и лучи Дмитриевой славы стали еще ярче освещать Кольку: ведь Дмитрий жил рядом, и никто лучше Кольки не знал его… Никто!

Теперь Колька не отставал от него буквально ни на шаг и, не будь на свете бабки, переселился бы в его комнатушку и спал бы хоть на полу, зато рядом с его койкой. Незаметно для себя Колька стал важничать, не замечать ребят. Даже к Лизке охладел.

Однако к славе быстро привыкают. Так случилось и с Дмитрием, тем более что он дал слово до возвращения Жени на лыжи не становиться. В первые дни Дмитрий охотно ходил с Колькой вверх по реке Джубге, они купались, ловили креветок (здесь их называли рачками), но потом Дмитрию все это надоело, и он больше валялся на пляже.

Как-то Колька спросил у него, не стало ли ему здесь скучно.

— Отстань. — Дмитрий отвернулся.

Колька почему-то вспомнил, как месяц назад ему тоже стало вдруг невыносимо скучно и его потянуло к матери. Он приехал в Адлер и зашел в кафе «Лайнер» — прозрачное, как аквариум, с самолетом на двери, с низенькими удобными столиками. Мать в белом фартуке и наколке принесла ему окрошку и двойную порцию сосисок, потом тайком ткнула шоколадку. Он ел и смотрел и окно, как выключив мощные турбины, идут на посадку серебряные Илы и Ту, как трещат вертолеты. Джубга по сравнению с Адлером и Сочи — жалкая провинциальная деревушка, тихая и сонная.

Мать подсела к Кольке и молча смотрела, как он с жадностью все поедает. По щеке ее поползли слезы.

— Ты чего, мам?

— Да ничего, так, сынок. Кушай.

Колька насытился и доедал уже без охоты, а шоколадку припрятал на потом.

— Бабушка не обижает?

Колька помедлил с ответом. Ему вдруг захотелось сказать правду.

— Ну чего ж ты молчишь? Говори!

— Не обижает, — подумал и добавил: — Чего ж говорить…

Ему вдруг наскучила вся его прошлая жизнь с беготней по пляжам, со всеми бабкиными клиентами, с ежедневным сбиванием ящиков и продажей кукурузы. Хотелось чего-то другого.

Чего? Этого Колька не знал. Да и Дмитрий не мог помочь — не до него ему сейчас.

Глава 13 ОЖИДАНИЕ

Колька видел, что временами Дмитрий грустил, хотя внешне мало что изменилось в его жизни: по утрам он, как и прежде, делал зарядку у моря, подтрунивал над соседками-студентками, дразнил Тузика. И все-таки что-то ушло от него. Дмитрий вдруг навалился на книги. Он читал запоем. Даже к морю ходил с книгой под мышкой. Морских лыж он не вынимал больше из чехла. Зато достал ружье для подводной охоты и однажды убил около Ежика трех хороших лобанов. Нельзя сказать, что удача особенно обрадовала его.

С безразличным видом вошел он во двор. В одной руке короткое ружье со сверкающим на солнце металлическим прикладом, в другой — рыбины на веревке.

— Где бабка? — спросил он у Кольки.

Бабка как раз выходила из пристройки к летней кухне. Она шла сутулясь, с повязанной шерстяной шалью поясницей.

— Чего тебе?

— Вот, — Дмитрий потряс лобанами. — Пожарь.

— Ох ты, боже мой! — запричитала бабка. — Да где ж я керосину наберусь? Вон куда ходить надо! И масла нет.

— Ох и зловредная же ты! Как только мужик до сих пор не сбежал от тебя.

— Снеси в кафе, подмигни девкам — мигом изжарят.

— А я хочу, чтобы ты… Вон какие наколки на руке. Небось многих мужиков с ума свела?

— Ладно тебе, зубоскал. — В голосе бабки почувствовалась гордость.

— А ну покажи, что за наколки? — Дмитрий потянул ее за руку.

— Не трожь! — Бабка вырвала руку и как-то странно, стыдливо засуетилась, зашмыгала носом. — Что к старухе пристаешь? Молодых вон полон дом.

Дмитрий так и не увидел, что у нее наколото, но Колька-то за многие годы жизни с бабкой успел разглядеть. Там было много любопытных вещей: русалка, голый усатый мужчина, якорь и, конечно, сердце, пронзенное стрелой. Надпись на руке была только одна: «Жорик навеке твая!!»

Много раз хотелось Кольке спросить у бабки, что это был за Жорик. Ведь дедушку-то звали Михаилом.

— Да куда теперь молодые, — сказал Дмитрий, — разве сравнишь их с такими, как ты! Небось не один пенсионер из твоих клиентов сох по тебе… Ладно, бабка, я не жмот. Бери одну рыбину себе, остальные жарь.

Бабка быстро протянула руку, и Дмитрий увидел все художества на ее руке.

— Давай уж. Нет житья от вас бедной старухе… Что с тобой поделаешь! Последний керосин дожгу… Колька! — крикнула она вдруг повеселевшим голосом. — Чтобы завтра сбегал с бидоном.

— Сбегаю, — пообещал Колька.

Дмитрий подошел к столу, положил ружье и вытер руки.

— Ну и бабка у тебя! Жизнь идет вперед, а ключи-то все старые, и новых придумывать не нужно…

— А зачем? — сказал Колька и вдруг спросил: — Дядь Дим, сходим еще на ставриду, а? Говорят, пошла уже… Петька взял позавчера восемь килограмм.

— Что за Петька?

— Ну Петр Сергеевич, что на станции. Помните?..

— Это который орал на тебя за опоздание? — спросил Дмитрий. — Сходим, подожди немного. — И ушел в дом.

«Ясное дело, Женьку ждет», — подумал Колька. Обидно только, что Дмитрий часто обходился без него. Зато Андрюшка с Лизкой стали на какое-то время его лучшими друзьями. Теперь они виделись каждый день. Как-то Андрюшка сообщил новость: один отъезжающий так обезденежел, что решил по дешевке продать «Спидолу»: повернул пальцем черное ребристое колесико, по шкале побежала красная риска — и вот тебе любая страна мира от Сочи до Нью-Йорка!

Андрюшка подбивал Кольку вступить с ним в пай и купить «Спидолу», но для этого тайком от бабки надо было продать по двадцать пять копеек двести сорок отборных кукурузин. И Колька понял, что ввязываться в эту авантюру не стоит: не успеют собрать.

— Успеем, — убеждал его Андрюшка. — Может, еще что подвернется вроде дельфина, быстрей дело пойдет…

«Ага, намекает! — подумал Колька. — Уж не хочет ли он меня запугать тем, что расскажет бабке, если я не приму его предложение? Все равно не приму…»

— Да ведь не будет же он ждать, пока мы соберем. Уедет.

— Не кипятись. — Андрюшка отвел его от рукомойника, где стояла бабка, и шепнул на ухо: — У меня есть двадцать пять…

— Где ж ты их достал? — удивился Колька.

— Тт-с-с… Это все равно… У нас ведь, как сказал один отдыхающий, деньги растут на деревьях и выкатываются с галькой на берег… Так давай?

— Нет, — решительно отказался Колька. Ему не хотелось опять развивать бурную торговую деятельность на пляже.

— Нам осталось совсем немного собрать… Моих денег примерно будет две трети, твоих — одна треть, значит, два дня «Спидола» будет у меня и один — у тебя.

— Ну ее к лешему.

Кольку с еще большей силой потянуло к Дмитрию. Он старался чаще попадаться ему на глаза и, когда тот чистил зубы у рукомойника и когда собирался на пляж, при каждом удобном случае обращался к нему с разными предложениями.

Это по его совету Дмитрий согласился перелить все свои слишком легкие грузила на три небольших. Колька принес консервную банку с сырым песком, проделал в ней лунку правильной формы, и туда они вылили жидкий свинец.

И все же прежним Дмитрий не стал.

«Скорей бы приехала Женька», — подумал Колька. И стал напряженно ждать ее возвращения.

Женю Колька встретил у подножия Ежика. В тот день дул слабый норд-ост, под горой была мертвая зона, и с камней на удочку хорошо ловились морские караси. Здесь-то Колька и увидел Женю. В красном полосатом сарафане и тапках, она быстро шла по тропинке из Голубой бухты.

Колька чуть не свалился в воду от счастья, увидев ее.

— Женя! — крикнул он. — Наконец-то!

— Колька? — Она с удивлением и радостью уставилась на него. — Ты что здесь делаешь? И почему один? Ведь вас водой нельзя было разлить.

— Мало ли что было…

— Он не уехал? — В ее голосе послышалась тревога, и Кольке стало жаль ее. К сердцу прихлынуло тепло: уж она-то понимала, что за человек Дмитрий!

— Не уехал. Читает все. Даже на лыжах не катается. Иди быстрей — застанешь его дома…

Глаза Жени чуть сузились, пригасли.

— Зачем быстрей? Не застану — не надо.

Однако Кольку трудно было обмануть.

«Знаем мы тебя, знаем, как «не надо», — подумал он, а вслух сказал:

— И мне пора собираться… Плохо клюет.

— Ну я пошла, догонишь.

Женя зашагала по тропинке под отвесной скалой, вершина которой густо заросла лесом и кустарником.

Глава 14 ПИСЬМО, ПОГИБШЕЕ ДВАЖДЫ

«Не хочет идти вместе. Ну и не надо. Половлю еще с часок», — подумал Колька.

Женя шла спокойно, пока была в поле зрения Кольки, но стоило ему скрыться за мысом Ежика, как она полетела что было сил в Джубгу. Три дня Женя была в маршруте, три дня ходила, ездила на машине, плавала по морю, спала на турбазе в Геленджике и в палатке. А сколько удалось увидеть за эти дни! Тут и величественные дольмены на вершине горы под облаками — она готова поспорить, что Дмитрий даже слова этого не слышал, — и смолистый воздух реликтовых сосен в лесу между Фальшивым Геленджиком и Джонхотом, и прекрасный Геленджик.

Ах, что это за городок! Зеленый, красивый, чистенький! И какая у него замечательная, закрытая от всех штормов бухта! А эти рифленые плиты тротуаров, этот тонкий аромат цветов в скверах. А самое главное — там был Лермонтов. Словно специально для Инки изваяли его из бронзы. Увидела бы она. Он стоял на бульваре, на высоком постаменте, скрестив на груди руки, в одной — офицерская фуражка; стоял — весь мысль, напряжение, вызов и укор миру насилия, лжи и несправедливости. А перед ним море, его безбрежное море.

Неподалеку от памятника был Лермонтовский мостик, и Женя, конечно же, сбегала к нему. Мостик не очень старый, и, как подумала Женя, вряд ли поэт был даже вблизи того места, где он находился. Но то, что Лермонтов дважды был в Геленджике, это, по словам Инки, совершенно точно известно и документально подтверждено: из Тамани на почтовом парусном судне он прибыл сюда, в маленькое военное укрепление, построенное для защиты от горцев, и останавливался здесь, а потом, кажется, поехал в Михайловское укрепление, где теперь Архипо-Осиповка. И будто бы, как о том сухо повествует выписка из послужного списка, копию которого ей любезно предложили почитать в краеведческом музее (куда во что бы то ни стало велела ей заглянуть Инка), там Лермонтов был при фуражировке и неоднократно участвовал в военных экспедициях, в перестрелках и стычках у речек Вулан и Пшада. Однако в музее Женю предупредили, что этот послужной список, составленный незадолго до гибели поэта, не заслуживает полного доверия и факты пребывания Лермонтова на кавказской линии еще ждут своего исследователя. Женя с удивлением отметила, что интересы Инки потихоньку становятся и ее интересами. Ошеломила Женю неожиданная встреча с одной женщиной в подсобных комнатах музея. Так может повезти только раз в жизни, и уж это Инка оценит наверняка.

Женя сидела в тесной комнатке со стеллажами и шкафами, набитыми разными книгами, папками с бумагами и документами, фотографиями, и читала копию послужного списка Лермонтова. Краем уха она слышала, как пришла какая-то старушка навести справки — не осталось ли каких-либо материалов о ее сыне-моряке, погибшем под Новороссийском во время высадки легендарного десанта Куникова. Потом в комнату еще кто-то вошел. Услышав имя Лермонтова, Женя подняла голову.

Вот здесь-то все и началось.

Незнакомая женщина, чем-то неуловимо похожая на учительницу — худощавая, с узким, живым, пожалуй, даже нервным лицом, — рассказывала работникам музея про какое-то письмо о Лермонтове. Эту женщину что-то огорчало и смущало. Потом выяснилось, что это писательница из Алма-Аты, некогда ленинградка, Анна Борисовна Никольская. Сюда она приехала из-за этого письма.

В далеком тридцать первом году она, молодой научный сотрудник, приехала в Геленджик и предложила директору местного музея помочь разобрать архив. Перебирая бумаги, Анна Борисовна неожиданно обнаружила измятое, на голубоватой бумаге с водяными знаками письмо. Начиналось оно обращением: «Дорогой друг», подпись отгрызли мыши, чернила местами сильно выцвели. Судя по бумаге и типичному для того времени почерку, письмо было подлинным и писал его какой-то пятигорец из круга, близкого Лермонтову. Он описывал то, что видел собственными глазами после дуэли. Это письмо, бесспорно, вносило что-то новое в историю гибели поэта.

Анна Борисовна переписала письмо, сфотографировала оригинал и обе копии сдала ученому секретарю Пушкинского Дома, взяв с него слово немедленно затребовать из Геленджика оригинал, так как хранится он там в ужасных условиях. Загруженность ученого секретаря не позволила сразу затребовать это письмо, а скоро началась война. В дом, где жил ученый секретарь, угодила бомба, Каплан погиб, сгорела, очевидно, и папка с обеими копиями бесценного письма, потому что после войны их, как это выяснила Анна Борисовна, в Пушкинском Доме не оказалось.

— Но подлинник… Он должен быть здесь! Ведь немцы не были в Геленджике! — сказала Женя, вмешавшись в разговор.

— Верно. Но дело в том, что музей и архив во время войны подготовили к эвакуации и свезли на какую-то дачу, но отправить не успели. На этой даче разместилась воинская часть и стояла там до сорок пятого года. Когда часть ушла, дача оказалась безнадзорной, и архив погиб: все было сожжено и растащено. Никогда не прощу себе, что не оставила еще одну копию.

— Но вы хоть что-нибудь помните из этого письма? — спросила Женя. — Тогда еще не все потеряно…

— Как же, помню. Почти все помню… Кое-какие подробности выветрились из памяти. А главное… Разве можно это забыть?

И она наизусть, без запинки, точно оно было перед глазами, прочла Жене это письмо.

После обращения «Дорогой друг» было написано: «Я проезжал по дороге, как раз там, где помнишь, мы с тобой… (следовало какое-то незначительное воспоминание), и увидел на обочине мертвое тело, а рядом часового. Поравнявшись с ними, я взглянул в лицо лежащего: это был Лермонтов… Руки его были раскинуты, над телом роем носились мухи. Они покрывали все лицо покойного… Я хотел положить к телу цветы, которые вез (следовало сообщение о том, кому и куда он вез цветы), но часовой остановил меня: «Проезжайте, господин, не дозволено!» Я попросил часового хоть накрыть тело моим плащом, но он и в этом отказал мне. Тогда я вынул мой белый карманный платок и обратился к солдату: «Послушай, ты же русский человек, ты русский солдат. Посмотри — это русский офицер, покойник… Его облепили мухи, возьми мой платок, смахни эту нечисть, накрой его лицо!» На это он согласился, только попросил меня: «Отъезжайте, барин, поскорей, не дозволено же!» Я принужден был уехать, но ты понимаешь, с каким чувством я удалялся от этого места!.. Сердце мое обливалось кровью: второго великого поэта мы теряем так ужасно! Подумай, мы ничему не научились со смерти Пушкина!.. Я долго потом опрашивал всех, въезжавших в город по той же дороге, и от всех получал один и тот же ответ: «Еще лежит». Одни говорили это с каким-то злорадством, другие — равнодушно, третьи — точно стыдясь чего-то. Пойми, мне самому было мучительно стыдно».

Не шелохнувшись, слушала Женя письмо. Она многое знала о Лермонтове и со слов Инки, и из книг — о его жизни, дуэлях и двух погребениях, в Пятигорске и в Тарханах, — но, казалось, только после этого письма впервые и окончательно поверила, что его убили, и убили так подло и бесчестно.

Тут же она вспомнила еще одну деталь: сразу после дуэли над Машуком разразилась сильнейшая гроза, и убитый Лермонтов долго лежал под дождем. Откуда же появились мухи? Или письмо неведомого пятигорца не очень достоверно? Нет, гроза могла пройти и снова могло появиться солнце. Да и мухам не обязательно нужно солнце… Кто же будет выдумывать такие письма?

О своем минутном сомнении Женя, конечно, промолчала.

Разговор продолжался.

— Во-первых, — сказала Анна Борисовна, — это письмо добавляет много новых подробностей к обстоятельствам дуэли, во-вторых, еще раз свидетельствует об отношении к поэту, даже мертвому, официальных кругов и знакомых, в-третьих…

…Женя миновала пляж дома отдыха, вспрыгнула на каменный цоколь ограды, протиснулась сквозь брешь в решетке, вброд перешла узкое русло речки. Дом, где жил Дмитрий, стоял неподалеку, и Женя, сунув мокрые ноги в тапки, быстро пошла по горячему песку.

Дом уже близко. Рядом.

А Дмитрий и не знает, что она у его калитки, что таким необычным оказался ее первый маршрут, не знает, как погибло письмо, которое только и живо в памяти женщины из Алма-Аты… Пусть не она, не Женя, нашла его, но она одна из немногих знает смысл его и поэтому, можно сказать, присутствовала при открытии, пусть и не очень большом…

Женя взялась за дверцу калитки и вдруг услышала голос Дмитрия:

— А кто ж виноват, что так получилось?

Старушечий голос отвечал ему:

— Кому какое дело до старухи? Каждый норовит отрезать от сада кусок земли, меньше заплатить, подешевле купить. А я не одна. У меня внуки и дед, налог платить надо за отдыхающих, вот и приходится…

— Бедная, несчастная бабка! — сказал Дмитрий.

Женя замешкалась.

— Беззащитная! Все ее обижают и едят поедом…

— Ну хватит. — И тут бабка увидела за калиткой Женю. — Вам чего, гражданочка? Мест нет. Может, винограда или слив желаете?

Дмитрий обернулся.

— Женя? — не поверил он себе, и глаза его радостно заблестели.

— Женька!

Он, как мальчишка, бросился к калитке.

— Ну входи же, входи… Где ты так долго пропадала! — Он обнял ее и коротко поцеловал в губы, взял за руку, привел к столу под густой черешней и усадил на скамейку. — Ну как поездка? Довольна? Ну-ну, рассказывай…

Женю бросило в жар. Она вытерла лоб и стала обмахиваться платочком.

— Бабка! — крикнул Дмитрий, вскакивая со скамейки. — Срочно дай два килограмма винограда, и срезай с солнечной стороны, чтобы сладкий был!

Бабка принесла чашку с черным виноградом и поставила на стол.

— Ешь, — Дмитрий пододвинул виноград к Жене. — Ну чего ж ты молчишь?

Женя машинально потянулась к упругим гроздям и подумала: «Сейчас расскажу обо всем и в первую очередь — о письме».

— Свиданий с поручиком больше не было? — внезапно спросил Дмитрий. — Не представилось случая снова поработать на Инку? — На губах его заблуждала знакомая насмешливая улыбка, и внутри у Жени что-то оборвалось, и тоненькой стройкой в душу потек холодок.

— Не было… — ответила она и вдруг твердо решила: «Не скажу ему ничего. Все равно не поймет, будет ерничать. Проживет как-нибудь и без этого письма. Так мне и надо, дурехе. Так и надо… Но что же, что же тогда рассказать о поездке?»

Глава 15 ЧТО ТАКОЕ ДОЛЬМЕН

— Дима, ты знаешь, что такое дольмен? — спросила Женя.

— А с чем его едят? — На нее посмотрели его темные, все еще по-мальчишески радостные глаза.

— Его не едят, в него кладут, — его же тоном ответила Женя и в душе поругала себя за это.

— Кого кладут? Хлеб или молоденьких девушек?

— Мертвых… — решила поинтриговать его Женя, но все это было мелко и глупо по сравнению с тем, что она знала и что хотела ему сказать. — Мертвецов, покойников…

— Не пугай меня, пожалуйста.

В это время стукнула калитка, и во двор вошел Колька с десятком морских карасей на кукане.

— Вот и жарево для гостьи будет! — обрадовался Дмитрий. — Колька, ты знаешь, что такое дольмен?

— Кто же этого не знает? Мы в нем костры разжигали ночью: и так было страшно издали — в дыре огонь пылает.

— Бессовестные, — сказала Женя. — А ты, Дима, ненамного лучше его. Живешь здесь столько времени и ничего, кроме моря и лыж, не знаешь…

— И еще кроме тебя!

— А если серьезно, дольмен — это совершенно грандиозное сооружение, и осталось оно от бронзового века. Ты подумай — от бронзового! Как вспомню сейчас, мурашки по коже пробегают. — Сказала, а сама подумала: «Преувеличиваешь!» — Представь себе: голый хребет, вверху тучи, вокруг ни души, дико, молчаливо, и это гигантское сооружение из громадных, замшелых плит, стоящее тут тридцать веков…

— Прекрасно… Тридцать веков — это же чистая условность. Я привык к абстракциям.

— Ничего особенного, — сказал Колька, — я, когда еще учился в третьем классе, свое имя на его крыше вырубил.

— Это похоже на тебя, — устало вздохнула Женя. — Был бы ты моим учеником…

— Я хочу видеть этот дольмен, — решительно заявил Дмитрий, — и немедленно! Колька, он далеко отсюда?

— Если через мост — минут двадцать топать, а если вброд — минут пятнадцать…

Дмитрий подмигнул Жене.

— Простоял тридцать веков, а нам полчаса жалко! Сейчас же выступаем.

«Ну зачем сразу тащиться к нему? — подумала Женя. — Лучше пойти куда-нибудь к морю или вверх по речке, и, конечно, без Кольки. Наговориться бы, отвести душу. Ведь за эти дни столько пришлось передумать, перевидеть всего…» Если бы она могла сразу рассказать ему про то письмо!

Но раз Дмитрий решил пойти к дольмену, надо идти…

Колька привел их через территорию дома отдыха к автопансионату, ногой открыл высокую дверь в заборе, и Женя снова увидела громадное, чем-то похожее на дот сооружение из грубого тесаного камня — мрачную коробку с нависшим козырьком крыши и круглой дырой входа. Но этот дольмен не так поразил Женю, как те в горах, вдали от цивилизации. Этот был лишен первобытной дикости: рядом стоял дом и рос высокий грецкий орех.

— И ему тридцать веков? — Дмитрий недоверчиво улыбнулся и тронул шершавую, в полметра толщиной плиту.

Женя сунула в отверстие голову. Из дольмена пахнуло мраком и сыростью.

— А пролезть туда можно? — Ей вдруг захотелось двигаться, говорить, смеяться — только не молчать и как-нибудь скрыть от Дмитрия свою досаду.

— А чего там делать? — спросил Колька. — Когда был пацаном, тысячу раз лазил, а сейчас… — Он махнул рукой.

Дмитрий поддержал его.

— В самом деле, — он взял Женю за руку. — Пошли отсюда… Боюсь, туземцы младшего школьного возраста устроили там импровизированный туалет… А махина будь здоров! Ну поехали.

— Сейчас! — Женя сунула в дырку одну, потом другую ногу, сузила плечи и скрылась в дольмене. Сквозь два пробитых в стенках отверстия падал свет. Внутри валялись драный сапог, бутылка с отбитым горлышком.

Женя встала в полный рост и провела пальцем по потолку — к нему кое-где прилипли улитки. Она попробовала копать землю под ногами, и кончик палочки уперся в камень: ага, и внизу лежит плита!

— Ну как, под жилье сгодится? — послышался голос Дмитрия. — Современная норма на душу соблюдена?

— Вполне, — ответила Женя.

— Жаль, что я появился, на свет тридцать веков спустя. У меня была бы квартирка почище той, где живу сейчас.

— Но так хоронили только знатных, — Женя вылезла из дольмена.

— А ты думаешь, я был бы захудалым? Уж я постарался бы… Слабый гнил на том месте, где его растоптал мамонт, а испустивший дух знатный вносился в такое вот сооружение — и дождик не замочит, и зверье не обглодает кости… Благодать! И память о твоих костях сохранится тридцать веков!

— Ну и выдумщик ты… Фантазер! — сказала Женя.

Колька между тем с разгона взбежал на крышу дольмена.

— Что ты делаешь? — закричала Женя. — Он еще хочет лет пять постоять.

— Не бойся, — сказал Дмитрий, — на этот срок гарантирую.

Колька сбежал с дольмена, как ящерка нырнул в отверстие и высунулся оттуда.

— Жаль, что вы без фотоаппарата. Щелкнули бы! Здесь все любят сниматься. — И снова скрылся.

— Сидел бы там всегда, — сказала Женя. — Не выходил бы из своего бронзового века.

— Думаешь, он такой отсталый? — спросил Дмитрий. — Он знает, что к чему, и не хочет, чтобы наиболее ловкие оттерли его на задний план и получили блага, которые берет от жизни человек с активным характером. Правда, до этого он дошел кустарным способом…

— Значит, у твоего Кольки активный характер и он почти образец для подражания? Так, выходит?

— Ну какая ты! Как только терпят тебя ученики? — Дмитрий засмеялся. — Всю душу вымотаешь своей принципиальностью и совестливостью… Конечно, нашему приятелю кое-чего не хватает и не скажешь, что он для своих лет начитанный малый, но есть в этом и сила…

— Какая же?

— Он видит жизнь не через книги, а такой, какая она есть.

— А какая она есть? И все ли книги плохи?

— Ох уморила! — Дмитрий весело посмотрел на нее, полуобнял за плечи. — Кто не теряется, тот и прав…

— Ого! Ты, Димочка… Ты, Димочка, просто прорицатель. Ты говоришь так свежо, так интересно! И долго ты это постигал? Ну-ну, еще что-нибудь выдай на том же уровне, открой все закоулки своей активной философии.

Дмитрий чуть смешался и поспешил:

— Заучили тебя, бедная, ни одного грамма серого вещества в собственное распоряжение не оставили… — И уже как-то вяло и скучно добавил: — Все в жизни, в общем, довольно трезво и бесцеремонно.

Жене захотелось прижаться к нему, но он едва касался ее плеч, и она не прижалась.

— Значит, надо быть всегда защищенным и недоверчивым? — спросила Женя и посмотрела на Дмитрия.

— Желательно.

— Жаль! А мне так хочется иногда быть мягкой, ненавязчивой и очень-очень доброй, не выставлять всякий раз при приближении незнакомого человека свои шипы…

— Ну и будь. Кто тебе мешает? Я имел в виду в первую очередь нашего брата. Уж он-то не должен быть слюнтяем.

— Значит, все добрые — слюнтяи? Так? — И подумала: «Как забил он свою голову разными теориями и делает вид, что верит в них. Ведь внутри-то он широкий, отчаянный». — Да, а где же Колька? — вдруг спохватилась Женя. — Почему не вылезает?

— А кто его знает… Пошли!

Колька догнал их в парке дома отдыха. Они шли в зыбкой тени тополей по тропинке, протоптанной вдоль речки, вышли к галечной косе и направились к мосту.

— А ты знаешь, — сказала Женя и сама удивилась грусти, прозвучавшей в ее голосе, — послезавтра мой срок кончается…

Дмитрий сразу посерьезнел.

— А свободные дни еще есть?

— Немного.

— Так в чем же дело? — тут же загорелся Дмитрий. — Переезжай в Джубгу! Я подыщу для тебя жилье… Это ж здорово!

— Ты думаешь, стоит? — спросила Женя, с трудом скрывая радость: все-таки Димка молодец, ждал ее, тосковал, а то, что он излишне насмешлив и хочет казаться не таким, какой есть, — что тут поделаешь… — Думаешь, стоит?

— А ты что, думаешь, нет? Колька, у нас с Женей есть разговор… Вечерком повидаемся с тобой…

— А мне что? Говорите, — равнодушно ответил Колька и пошел от них по тропинке в другую сторону, а Женя с Дмитрием пересекли шоссе, углубились в чащу. Она крепко обняла Дмитрия, задыхаясь от счастья, что он с нею рядом, и положила голову на его плечо…

Вернувшись домой, Колька застал бабку в дурном настроении. Она накинулась на него с бранью: что ушел, не сказав куда, что с приездом этого жильца с морскими лыжами совсем отбился от рук — из-под палки носит на пляж кукурузу, за три последних дня не сбил ни одного ящика и живет как дармоед…

Долго не мог понять Колька, что случилось с бабкой: еще два часа назад она охотно шутила с Дмитрием, а вот вернулись они от дольмена — точно подменили ее.

Откуда было знать Кольке, что причина бабкиного гнева кроется во встрече ее с Иваном Григорьевичем, тем самым учителем истории, который возил ребят в Лермонтово на раскопки пушки. Бабка заскочила на рынок с двумя ведрами слив. Потеснив соседок, она расположилась посредине стола и вдруг увидела высокого худого старика с белыми в желтизну волосами. «Ага, знать, не все у него на огороде вызрело, раз ходит сюда», — подумала бабка и заранее приготовила при его приближении любезную улыбку. Как-никак он был депутатом сельского Совета и учителем; он и в совете пенсионеров главный. Когда праздновали столетие Джубги, он с речью выступал и говорил — точно по писаному читал! Не так давно Иван Григорьевич помог ей отстоять земельный участок — пять соток хотели отрезать, а кто имеет такое право — отрезать землю у матери воинов, павших смертью храбрых?

— Здравствуй, Катерина. — Старик остановился возле нее. — Как нынче-то слива уродила?

— А сами попробуйте. — Она показала на ведро рукой, изрисованной татуировкой; еще лет десять назад была с ним бабка на «ты», но, когда Иван Григорьевич выдвинулся, перешла на более уважительное обращение.

Старик взял дымчато-синюю сливу и положил в рот. «Ого, и зубы сохранил, окаянный!»

— Хороша! — сказал он, потом, мгновенно пробежав глазами по ее татуировке, как-то странно сощурил глаза и улыбнулся: — Жорку-то помнишь?

Бабка сделала вид, что запамятовала, а сердце ее при одном этом имени так и подпрыгнуло.

— Ну с броненосца который, со «Свободной России». Минером, кажется, был… Весь был в татуировке, только лицо и осталось чистым. Да не хитри… Неделю от него отлипнуть не могла и ходила с опухшей от иголок рукой — Жорка постарался…

— Ах, это вы про того рыжего морячка, когда они потопили свой флот? — Бабка разыгрывала полное равнодушие. — Припоминаю… Шустрый был, балбесистый. Все отрывал меня от места, от земли, на бронепоезд сестрой милосердия звал…

— Чего ж не пошла?

— А чего там делать бабе-то? Среди мужичья. Осталась бы, где и он… Слыхали, как они кончили? С моста их…

— Как не слыхать, об этом и в книге есть…

— Про Жорку? — Бабка вдруг заволновалась.

— Попросила бы хоть внука из библиотеки принести.

— А ну его! — Бабка сокрушенно махнула рукой, но не той, которая была в татуировке: ту руку она спрятала под стол. — Мало ли что в книгах пишут — верь всем…

— Ну мне пора в школу… Пока. — Он кивнул ей, и бабка долго смотрела на его высокую прямую фигуру; и то, что было более сорока лет назад, встало перед глазами: как прощалась она с этим отчаянным и беспутным Жоркой, опоясанным пулеметными лентами, с маузером в деревянном футляре на боку; как ревела и висела на нем, раздумывала и все-таки не пошла с его отрядом; как потом срочно, пока ничего еще нельзя было заметить, искала кого-нибудь из местных парней для женитьбы — ведь не было в Джубге девки видней ее; как один работник с виноградника походил раза два к ней и пропал. Зато второй, тишайший и неловкий, давно влюбленный в нее Мишка, из рыбаков, ничего не понял, женился и под скрытые насмешки других еще хвастался, что Катерина сама согласилась пойти за него…

— Топай, топай в свою школу, — тихонько сказала бабка вслед Ивану Григорьевичу и, точно оправдываясь, подумала: «Не хотела идти на бронепоезд и не пошла. Кому охота в двадцать годов смерть принимать?.. Такие, как Жорка, конечно, больше не встречались. Ну а ты, ученый и видный, чего добился? Дом свой и то не догадался перенести к морю, когда это легко было, а теперь живешь за три версты, и в сезон не поселится никто… И рубаха-то на тебе тертая в локтях, с заплатками, и сандалеты не как у приезжих, а жесткие, из синтетики, за четыре-то рублика всего… И сам сдал, высох. Вон как выбелило всего… А был-то!»

Ее преимущества по сравнению с ним были очевидными, но почему-то настроение у бабки испортилось на весь день. Чтобы не торчать слишком долго на рынке, она даже против правил скинула с килограмма гривенник, быстро продала сливы и пошла домой. Тут-то ей и подвернулся под руку Колька.

Глава 16 «ПОЖАЛУЙСТА, «ЛАСТОЧКУ»…»

Весь следующий день Женя не виделась с Дмитрием, и это был не лучший ее день в Голубой бухте. В полном одиночестве бродила она в окрестностях турбазы по жарким узким долинам ущелий, кишащим красными стрекозами и кузнечиками. Потом сидела у моря и ждала, когда кончится этот день.

Впервые ей вспомнился Иркутск. Не его институты и театры, а старенький пыльный вокзал и уютный сад имени Парижской коммуны, который омывает быстрая и студеная Ангара, и милые ее душе тихие улочки с почерневшими бревенчатыми домами декабристских времен… Иркутск — необычный и красивый город, и как легкомысленно забыла она о нем, поддавшись красотам этого курортного моря, этих курортных гор и этим — но разве это так? — курортным настроениям…

Вечером без аппетита она ела курицу на открытой веранде столовой, выпила кофе с молоком. Она была полна других мыслей и, наверно, тоже показалась в этот вечер девчонкам и парням, усиленно звавшим ее на танцплощадку, скучной и пресной.

Ее тянуло в Джубгу к Дмитрию. Тянуло и в то же время что-то удерживало. На душе было неспокойно, смутно…

Спать Женя легла рано, но долго не могла заснуть из-за комаров. Она отмахивалась от них, и, странное дело, они все увеличивались в размерах и скоро вообще стали похожи на мух, ползали по лицу, жужжали, лезли в уши и ноздри. Потом Женя перестала замечать мух — вдали на извилистой дороге появилось облако пыли. Женя спряталась за куст и стала наблюдать.

Вот из облака вынырнули всадники: какой-то молодой, похожий на Лермонтова офицер при эполетах и в фуражке, а по сторонам — два жандарма. За ними еще верховые и дрожки. Они подскакали к подножию большой горы и остановились неподалеку от кустов, где спряталась Женя. Молодой офицер и другой, лица которого нельзя было разобрать из-за козырька фуражки, разошлись. Каждому был дан пистолет.

Грохнул выстрел, все окуталось дымом.

Женя споткнулась, упала и никак не могла встать, а когда поднялась, полянка опустела, стоял лишь усатый солдат на часах с ружьем, а рядом с ним, на траве, облепленный мухами, раскинув руки, лежал Лермонтов.

Женя закричала и стала отгонять мух.

— Проходите, барышня, не дозволено! — Часовой поднял ружье, которое прикладом упиралось в землю.

— Мухи… Прогоните мух! Мух!

Женя стукнулась рукой о стену и открыла глаза.

— Ты чего? — уставилась на нее толстушка Вера. — Никаких тут мух нет… Приснилось, что ли?

Женя вытерла мокрое от слез лицо и ничего не ответила ей.

Прошла ночь. Прошло утро. И последний завтрак. И прощанье с девчонками…

Женя поселилась у Лизки. Кроме Жени, в комнате жила молчаливая женщина: она всегда одна ходила в кафе и на пляж. Женя никак не могла расположить ее к себе: наверно, у женщины что-то случилось и ей хотелось быть одной. Зато Лизка все время вертелась вокруг Жени, совала везде свой нос, заглядывала в чемодан, трогала ее платья, белье, расспрашивала о модах и прическах, хотя, как скоро убедилась Женя, знала все лучше ее.

В Джубге было прекрасно! Последние дни они проводили все время вместе, почти не расставаясь. Бабка привыкла к Жене и не ворчала, когда та уходила от Дмитрия лишком поздно.

А утром Жене нравилось выбегать из дома к морю в одном купальнике. Вместе с Дмитрием с разбега они бросались в воду, плавали, загорали, а потом не одеваясь шли в кафе, брали поднос и пристраивались в конце очереди. Стоит полуголая очередь с крабьими клешнями на ниточках у шеи, в завязанных у пояса ковбойках, в плавках, стоит очередь шумная, молодая; веселится, подшучивает над девушками в белых халатах и шапочках: опять окрошка кончилась к двенадцати, сом пересолен, каша и салат тоже кончились… Особенно изощрялся в издевках Дмитрий, но подавальщицы только хохотали от его шуток.

Дмитрий все-таки научил ее кое-как кататься на морских лыжах, хотя это ему стоило немалых трудов и, кажется, денег. Одно мучило Женю: почему она не рассказала ему о том письме? Не могла она тогда рассказать ему о нем, и все. А потом было как-то поздно и вроде даже ни к чему. Может, расскажет ему, а заодно и Кольке, когда они выйдут в море за ставридой. Кажется, рыба по-настоящему уже пошла.

Через день они шагали к лодочной станции, и Колька наставлял Дмитрия:

— Только плоскодонку брать не нужно… Ни в какую! И не ждите, пока…

— Понятно… Я уже кое-что предпринял.

— Давно бы так.

На всякий случай они пришли пораньше, с расчетом быть одними из первых, но три пожилых рыбака и два помоложе уже дежурили на скамье в ожидании Петра Сергеевича.

— Ого! — присвистнул Дмитрий. — Как бы нам опять не танцевать на плоскодонке!

— Зато она легче пройдет в устье, — сказала Женя.

— Ерунда, через устье и килевую протащим, а вот в море с плоскодонкой плохо: понимаешь ты это, сухопутная душа? Киль придает лодке мореходность: устойчивость, хорошую управляемость, скорость и все такое…

— Ясно.

— Ты, Женька, посиди здесь с нашей амуницией и постарайся на несколько минут заткнуть уши, пока я буду проводить операцию «Киль», иначе нам не выйти на стоящем корабле и можно возвращаться домой.

— Хорошо, только зачем уши затыкать?

— Эх, Женя, лучше бы тебе подождать нас на косе… Да ладно уж.

В это время на причале появился Петр Сергеевич, и Дмитрий мгновенно очутился возле двери.

— Давайте в порядке очереди, — сказал старик в рыжей соломенной шляпе.

Дмитрий знал: в таких случаях благоразумней молчать.

Как только Петр Сергеевич снял замок, Дмитрий одним из первых протиснулся в помещение. В его руках наготове был паспорт. Колька поощрительно подмигивал ему. Старик в соломенной шляпе старался оттеснить Дмитрия костистым плечом, но тот стоял насмерть. Рыбаки галдели и наперебой называли лодки, какие они хотели бы получить.

— Тише, не все сразу! — Петр Сергеевич достал тетрадку, куда записывал лодки.

— Мне «Нину», — требовал один.

— А мне «Ласточку», — пробасил усатый рыбак в очках с металлической оправой.

— Нет, я первый просил «Ласточку», моя очередь раньше вас, — сказал еще кто-то.

Сердце у Дмитрия замерло: неужто его старания напрасны?

От бабки он узнал, что Петр Сергеевич не прочь прополоскать по вечерам горло и многие наиболее предприимчивые рыбаки вовсю используют эту слабость. Матрос-спасатель жил через три дома от них, и накануне выхода в море Дмитрий вечерком решил заглянуть к нему. Заговорили о рыбалке, сразу нашли общий язык и через полчаса, уже как старые друзья, сидели в «Светлячке», и Дмитрий угощал его коньячным напитком «Самгори». Петр Сергеевич с готовностью обещал предоставить в его распоряжение любую лодку.

— А какую бы вы сами посоветовали? — спросил Дмитрий.

— Все дрянь, весь парк будем менять. Но я бы взял «Ласточку» — легкая, мореходная и не протекает.

Жене о своей встрече с матросом-спасателем Дмитрий не сказал. И вот сейчас, стоя перед столиком Петра Сергеевича и отталкивая напиравших и недовольных, Дмитрий думал: «Неужто матрос так упился вчера, что позабыл обещание?»

— «Ласточка» занята, — сказал вдруг Петр Сергеевич усатому рыбаку, — на ней пойдет вот этот товарищ. — Матрос-спасатель кивнул на Дмитрия.

— Это, в конце концов, нечестно! — возмутился старик в шляпе. — Я думаю, у него не хватит совести…

Петр Сергеевич повернулся к нему:

— У вас курортная книжка есть? Предъявите. — И громко добавил: — В первую очередь выдаю по книжкам: наша станция принадлежит дому отдыха…

— А раньше всем выдавали! — загорячился усатый рыбак.

— Так то раньше. Прошу приготовить книжки.

«Молодец, умней хода и не придумаешь!» — подумал Дмитрий и протянул паспорт.

Петр Сергеевич спрятал его в стол, отметил в тетради время и сказал:

— Пожалуйста, «Ласточку»… Берите весла и спаспояс. — Заметив в помещении Кольку, погрозил ему пальцем: — Смотри, чтобы в этот раз… Ты ведь местный…

— Ладно, — сказал Колька.

«Все еще помнит», — мелькнуло у Дмитрия. Он бросился к стенке, где стояли весла, и начал выбирать. Одни были с трещинами и перетянуты проволокой, другие — слишком тяжелые. И вдруг в углу увидел два новеньких, длинных, очевидно, очень легких весла. На них нацелился и молодой в темных очках. Однако Дмитрий опередил ею на какую-то долю секунды.

— Вот эти беру. — Он взял весла и пошел к выходу. Колька взвалил на плечо два спасательных пояса.

В дверях стояла Женя и молча смотрела на него.

— Возьми у Кольки пояса, — сухо сказал Дмитрий.

Женя будто не слышала, посторонилась, пропустив его.

Лицо у нее было отчужденное. Дмитрия взяла досада: «Опять придется оправдываться и объяснять, что к чему… Поднадоело уже, признаться».

Колька бросил в лодку пояса. Дмитрий осмотрел черпак — деревянный и тяжелый. Он притянул соседнюю лодку, взял из нее большую консервную банку, а туда засунул свой черпак.

Потом подозвал Женю:

— Давай руку.

Женя без его помощи села в лодку. Дмитрий отвязал «Ласточку», взялся за весла. Женя и Колька расположились на корме.

— Ну чего ты? Я нехороший, да? Проштрафился?

Женя отвернулась:

— Тебе не было стыдно?

— Было, — через силу сказал он. — Еще есть вопросы?

— Нет.

— Ну тогда прости меня… Пришлось.

Женя промолчала. И на том спасибо. Легко отделался.

Глава 17 НА КОСЯКЕ

Дмитрий быстро подогнал лодку к занесенному галькой устью речки. Вместе с Колькой они протащили ее через накат и вывели в море.

Женя сидела молчаливая и безучастная. Все, что ему так нравилось в ее лице, куда-то исчезло. Даже странно было: те же глаза, губы, лоб и нос, а лицо совсем другое!

Дмитрий старался не смотреть на Женю, но не мог — то и дело исподволь поглядывал на нее. Ну что он сделал плохого? Просто оказался находчивей других. Хотел объясниться, потом раздумал. Стоит ли потакать всем ее капризам?

Меж тем заметно похолодало. Особенно посвежело под тучей, синевато-сизой и густой, стоявшей над ними. Она заслоняла солнце, и под ней было сумеречно.

— В какую сторону нас сегодня понесет? — спросил Дмитрий. — К Туапсе или Геленджику?

— Это как когда, — сказал Колька, — течение меняется, не угадаешь.

Берег быстро удалялся. Дмитрий греб легко. В него словно вселилась беспечная веселая сила. Что бы там ни думала о нем Женя, хорошо, что он не дал утереть себе нос и вышел на отличной лодке с хорошими веслами.

— Надень кофту, — Дмитрий кивнул на рюкзак, лежавший в ее ногах, — на этот раз он основательно подготовился, не забыл даже взять термос с чаем.

— Мне не холодно.

Они отошли на километр от берега, и Дмитрий хотел уже опустить свой самодур, но Колька удержал его: рано, надо выйти на большую глубину. Они отошли еще на километр, и перед ними открылась вся Джубга, Ежик и окрестные горы, подернутые дымкой.

— Дальше?

— Еще немного, — сказал Колька и вдруг весь напрягся. — Лорд, — шепнул он, — смотрите, лорд! Он вытащил три ставридины! Сразу!

— Что ты говоришь? Где он? На той вон лодке, да? — оживленно спросила Женя.

— Подгребем к нему, — предложил Колька. — Дим… Дмитрий, давайте к нему… Лорд, а ловит как все! И от обычных людей мало чем отличается. Вежливый. Точно и не лорд.

— Воспитание, — сказал Дмитрий. — Воспитанный человек везде умеет держаться и не покажет, что у него внутри… Страшное это дело — хорошее воспитание.

Дмитрий увидел на лице Жени улыбку.

— Давай к нему! — сказал Колька.

— Можно. — Дмитрий развернул лодку и стал изо всех сил грести. Лорд был в толстом черном свитере с четким, словно из красной меди, лицом. С ним был Василий, второй матрос-спасатель со станции. Колька сразу его узнал. Рука лорда, сухая и загорелая, все время подергивала леску. Матрос тоже ловил.

— Приветствуем! — крикнул Дмитрий, подгребая к ним, и повторил приветствие по-английски.

Лорд удивился и мгновенно повернулся в их сторону, а рука с тусклым перстнем на пальце продолжала ритмично подтягивать и отпускать леску, Женя с Колькой пристально смотрели на его лицо. Лорд о чем-то заговорил с Дмитрием.

— О, о! — вдруг вскрикнул он, стал быстро сматывать туго натянувшуюся леску, и в воздухе забились две ставридины.

— Как маленький! — сказал Колька. — Было бы с чего радоваться. У рыбаков бы мог купить кефаль: рубь-полтора штука, так то рыбины!

— Это ж азарт, как ты не понимаешь! — Лицо у Жени совсем повеселело.

Дмитрий тем временем продолжал разговаривать с лордом. Он подгреб совсем близко к его моторке, полез в вещевой мешок и достал новенький самодур с грузилом, который они отливали с Колькой, и подал лорду. Рука с перстнем протянулась над бортом. Лорд заулыбался, закивал головой, приложил руку к сердцу.

Дмитрий что-то долго говорил и объяснял ему, показывая на новую снасть, потом приподнял в приветствии руку и стал быстро грести. Лорд долго махал им.

— Эх, узнали бы у меня на работе, что с лордом якшаюсь, — по головке не погладили бы! — сказал Дмитрий, вовсю нажимая на весла: лодка шла легко и быстро.

— Почему? — спросил Колька.

— Работа у меня такая. Да я ведь сам не дурак и все понимаю… Но до этого никому нет дела: нельзя, и все.

На этот раз даже Женя не поняла Дмитрия. Когда они отгребли довольно далеко от лорда, Колька снова пристал к Дмитрию.

— Вы о чем с ним говорили?

— Да ни о чем. Узнал он меня, вспомнил, как помог ему на причале. Ругал себя, старого яхтсмена, за неловкость.

— И все? — чуть разочаровался Колька.

— Ну еще очень хвалил Черное море. Он и не знал, что существует такая смешная и азартная ловля на самодур.

Женя тоже внимательно слушала Дмитрия.

— Сегодня вечером они с женой уезжают отсюда, и он счастлив, что хоть на старости лет ему удалось здесь побывать. Ну, еще он говорил, что администрация дома отдыха, отдыхающие и вообще все люди здесь были очень добры и внимательны к нему с женой — о, это знаменитое русское гостеприимство!

— А о водке что-нибудь говорил? — спросил Колька.

— О чем забыл, о том забыл! — воскликнул Дмитрий. — Но, видно, заложить он не дурак! Веселый малый…

Колька засмеялся:

— Ты… В-вы о нем так говорите, будто он и не лорд.

— На рыбалке нет лордов, а есть рыбаки, понял? До чего ж ты, брат, бываешь туп.

— А может, он и не лорд? — сказал Колька. — Наболтали про него.

— Лорд чистой воды, в этом его платиновом кольце на пальце есть камушек — видал, как блестит? Так ты знаешь, что на него можно купить?

— Что? — Колька приоткрыл рот: купить, продать — это очень интересовало его.

— Сотни вот таких моторок и морских лыж.

— И он в море плавал с этим кольцом?

— Не подглядывал за ним, но думаю — да…

Колька тяжело вздохнул и посмотрел на Женю. Она молча сидела на корме, уперев локти в коленки, и чему-то улыбалась.

— У него, наверно, такое состояние, что может купить тыщу таких перстней! — прервал молчание Дмитрий.

Колька покачал головой:

— Зачем одному столько?

— Тебе не даст, не проси…

— Но ведь он так улыбался, так махал на прощанье и веселился, глядя на этих малявок… И он…

— Воспитание, — произнес Дмитрий. — Я уже, кажется, говорил тебе об этом. Ну хватит о лорде, разворачивай самодуры…

Конечно, первым успел опустить леску с самодельного мотовильца Колька — глубина была большая, метров сорок. И сразу зацепил три хорошие ставриды. Дмитрий помог Жене наладить ее самодур, сказал, как нужно подергивать — плавно, чтобы грузило не оборвало тонкую леску. И она опустила в воду снасть.

— Ой, у меня за дно зацепило! — пожаловалась Женя. — Не тянется… Что делать?

— Ну-ка дай. — Дмитрий взял леску, слегка потянул и передал ей. — Тащи, рыба села.

— А если оборвется? — испугалась Женя. — Нет, не может быть… Дим…

— Тащи!

Женя, закусив губу, стала с силой выбирать леску.

— Ой, сейчас порвется…

— Тащи.

Дмитрий видел, как заблестели ее глаза, когда она заметила в глубине на леске рыб. Женя вытянула их дрожащими руками, осторожно сняла с крючков и снова опустила леску с разноцветными перышками на крючках. Опять стала быстро тянуть.

— На косяк напали, — сказал Колька, вытаскивая сразу шесть рыбин, — густой, видно. Плотный.

В азарте лова они не заметили, как течение сильно несло их от Джубги — она едва виднелась в солнечной дымке. По морю шла длинная невысокая волна, дул довольно сильный, но не порывистый ветер.

— Вон как нас отнесло! — сказал Колька. — Надо браться за весла.

— Еще чего удумал! — возразил Дмитрий. — Или мы с тобой слабаки? Такое счастье, может, раз в жизни бывает. Догребем. У нас с тобой есть опыт. Да и вон какое подкрепление.

Женя улыбнулась.

— Не догребем, — уверенно сказал Колька, — если только сейчас не сядем за весла.

«Наверно, он прав, — подумал Дмитрий, — прав, как и тогда, надо возвращаться. Но как идет ставрида! С какой яростью вытаскивает ее Женя!» — Дмитрий смотрел на ее лицо, склоненное над бортом, на тонкую шею с чистой линией подбородка, быстрые руки и не мог оторваться. Как смешно, по-ребячьи вскрикивала она, снимая с крючка очередную рыбину!

И откуда-то изнутри стало потихоньку подниматься тепло, тревожное, малознакомое, всеохватывающее. С ней было хорошо и плавать, и дурачиться, и сидеть на камнях, и пить легкое вино, есть кисловатый местный виноград, обниматься, ощущать еле уловимый запах ее кожи, чувствовать ее дыхание, то спокойное, ровное, то учащенное, когда невольно захлестывала беспредельная нежность к ней и благодарность за все. Все это было. Было и с другими, с лучшими, кого он знал до нее. Но никогда еще не было у него вот так, как сейчас. Этого счастья от одного взгляда на нее. Когда один взгляд — и ничего больше, кажется, не надо.

Глава 18 НОРД-ОСТ

— Двигаем назад, — повторил Колька.

— Ну еще, еще немножко, — попросила Женя. — Ой, у меня опять что-то сидит!

Лицо у Кольки было мрачное и тревожное.

Но Дмитрий понял: нельзя, нельзя соглашаться с ним. Ведь так хорошо идет ставрида, да и Женя больше не сердится и радуется удачному лову. К тому же, если он послушается Кольку, она может подумать, что он побаивается. Нет, именно сейчас, когда он почувствовал в душе что-то большое, он должен принять решение и взять на себя ответственность. Надо бы Кольку послушаться, надо бы, но не сейчас… Как-нибудь втроем дотянут они до Джубги. На этот раз Колька мог и ошибиться…

— Подождем, Колька, еще немножко, — решительно сказал Дмитрий.

— С морем не шутят. Вот тогда увидите… Однажды лодку с рыбаками отнесло миль за сто, в нейтральные… Без пресной воды и пищи… Едва живы остались… Пограничники догнали и вернули, оштрафовали, а потом в двадцать четыре часа из Джубги.

— Это в Джубге случилось? — ужаснулась Женя.

— А то где же. С норд-остом не шутят…

Дмитрий поднял голову:

— А разве сейчас норд-ост?

— А вы что думали?

— Нет, ты всерьез? — Дмитрий даже перестал отцеплять впившиеся в брюки крючки. — Рано еще дуть норд-осту, и я читал, что он похож на бурю: у Новороссийска крыши с домов срывает, суда валит на борт и даже переворачивает. А это что? Так… Свежий ветерок…

— Это под Новороссийском. Там норд-ост как в туннель бьет, а у нас он послабже…

— Послабее, — поправила Женя.

— …но тоже делов делает, будь здоров… Давайте кончать, смотрите, уже и Голубой бухты не видно.

— И музыки не слышно, — попробовал острить Дмитрий, но шутка не получилась.

Кольке вдруг стало грустно. «Что знают они о нашей жизни? — думал он. — Приедут на три-четыре недели, поохают, поахают при виде моря и солнца, позагорают, поедят винограда с персиками и уматывают домой, где у них проходит все основное. Даже Дмитрий толком не знает о нашей настоящей жизни, о море и ветрах. А жизнь наша во многом зависит от этого моря и ветров». Им-то что, приезжим, а вот живущим здесь и в пору дождей и мокрого снега надо думать, чтоб солнце не сожгло огороды, чтоб норд-ост, сковывающий мокрые ветви айвы и сливы льдом, не сломал их… Разве понять им, приезжим, тревоги его дедушки: ветер, дующий с моря, наносит на виноградник соль, и лист сохнет, чернеет, и, выходит, совсем не так уж хорошо, что дом их стоит рядом с морем. Сейчас курортников и палкой не прогонишь с пляжа, а вот зимой, когда шторм дохлестывает через пляж до их дома и на улице сыро, промозгло, неуютно, когда вокруг грязь и холод и сутками нескончаемо воет в трубе норд-ост и стучит ветками по крыше, тогда ни одного курортника не сыщешь в их Джубге…

Вот и сейчас — яснее ясного — надо немедленно убираться восвояси, а они спорят…

Колька по-взрослому наморщил лоб и стал отцеплять от лески заголовок — кусок жилки с грузилом и крючками. Потом уложил деревянное мотовильце в противогазную сумку и посмотрел на Дмитрия. Тот, что-то соображая, глядел на берег и продолжал подергивать лесу.

— Вопрос решит Женя, — сказал Дмитрий, — почапаем обратно или еще порыбачим?

— Обратно, — проговорила Женя. — Если только это норд-ост.

Волны между тем становились все выше, лодку сильно покачивало, и Женю вдруг замутило.

— А я не согласен! — резко, с оттенком лихости возразил Дмитрий. — Еще с десяток минут… Зато потом будем как рабы на галере грести! — Он едва заметно улыбнулся Жене.

Колька смотрел на него исподлобья. Потом поднялся и сел на весла.

— Ладно, ловите, а я буду грести.

— Ну, ну! — Дмитрий сплюнул в море. — А ты и вправду весь в бабку!

— В кого пошел, в того и пошел, — недружелюбно ответил Колька. — Бросайте с другого борта, а то под лодку будет нести.

Он греб изо всех сил и смотрел вдаль, туда, где небо и море наливались сумеречным светом.

— Спички захватил? — спросил он холодно.

— Имеются. Ты что, костер на лодке разжечь задумал?

Колька не ответил.

Дмитрий меж тем продолжал таскать ставриду. Ее уже было килограммов пятнадцать. Он отталкивал ее кедами к корме, чтобы не мешала ногам. Рыба била хвостом и тяжело шевелилась в лодке.

— Ну куда ее нам?! — возмутился Колька. — Что ты с ней будешь делать?!

— Вялить, жарить и варить! — скороговоркой выпалил Дмитрий.

Женя устало улыбнулась, и он почувствовал себя уверенней. И знал: ничего плохого с ними не случится.

— Где?

— У бабки твоей… Керосин-то принес, внучек?

— Благодари бога, если на берег ступишь! — крикнул Колька и матерно выругался.

Дмитрий вдруг побледнел. Так резко побледнел, что стал неузнаваем.

— Еще слово — и в море вышвырну! — крикнул он. — А ну мотай с весел. Ну?

— Подожди, — мягко сказал Колька. — Я еще не устал.

— Проваливай, говорят! И куда гребешь? Забыл, в какой стороне Джубга?

Ветер так разогнал волну, что Женю затошнило. Она позеленела и отвернулась от Дмитрия с Колькой.

— Я-то не забыл, где Джубга! — крикнул сквозь свист ветра Колька. — А вот ты, наверно, забыл!

«Ага, к берегу держит, — понял Дмитрий, — сейчас это единственно правильное решение: у берега течение слабее и есть гарантия, что не отнесет в открытое море…»

— Давай я погребу! — крикнул Дмитрий. — Потом опять поменяемся.

Они осторожно стали меняться местами.

Дмитрий огляделся: ни Джубги, ни Голубой бухты, только в отдалении узкая полоска берега. Он судорожно стиснул весла, потом вспомнил, что надо держать их легко и свободно, иначе снова набьешь кровяные мозоли. А Женю совсем укачало. «Доигрались! И все из-за меня», — подумал Дмитрий. Он внезапно понял всю опасность их положения.

Дмитрий поудобней приладил весла и стал грести к берегу.

Сейчас все зависит от него. От Жени толку нет, от Кольки тоже не очень много. Единственная надежда — это он и его руки. Крепкие, сильные. Сколько уже лет он привык полагаться только на себя. Конечно, иметь друзей никогда не помешает. Но есть ли такие, в которых он верил бы как в себя? Судя по пухлым, неспешным, как карета, романам девятнадцатого и начала нынешнего века, когда-то такие встречались и все было ясней, устойчивей. Но теперь… Жизнь идет вперед, усложняется и в то же время упрощается. Многое, когда-то обязательное и непреложное, теперь кажется смешным, нелепым и лишним. Кому, собственно, он, Дмитрий, нужен? И кто нужен ему? Многие понятия отмирают и уходят, как отмерли и ушли с земли мамонты, ушли после великого обледенения, когда им, таким громоздким и неуклюжим, нечем было питаться и шкура уже не оберегала их от холода, и появились более приспособленные звери, более увертливые, неуловимые, хитрые и вероломные в своих повадках…

Нет, верить можно только в себя. Все свободное время тренировал он эти руки и ноги, чтоб не подвели. И, кажется, он кое-чего достиг.

Дмитрий греб размеренно и ритмично, сильно толкая лодку к берегу, но берег не приближался.

Жене опять стало худо. Она свесилась через борт, и, когда волна сильно кренила лодку, Дмитрию казалось, что она вот-вот вывалится и ее не удастся спасти… Нет, этого нельзя было представить. Невозможно.

Шторма не было, просто дул сильный ветер, разогнав волну в два-три балла, и помогал течению, которое на этот раз несло их в сторону Геленджика. Как он ни греб, как ни старался, течение и ветер пересиливали.

Быстро темнело. Солнце село в пепельную тучу, лежавшую на горизонте. Почти с ненавистью смотрел Дмитрий на гору рыбы в лодке. Лодка и без того перегружена — волны время от времени перехлестывали через ее борт, — и главная работа Кольки теперь заключалась в вычерпывании воды. «Вот так и человек, — подумал вдруг Дмитрий, вспомнив последний разговор о лорде, — собирает, копит, терзается, что у него меньше, чем у других, тратит все силы души и ума, чтоб обогнать конкурентов или соседей, не зная того, что все это — только тяжесть, которая помогает ему неуклонно идти ко дну… Станет заливать больше — выбросим рыбу за борт, — решил Дмитрий и про себя холодно отметил: — Эге, брат, и тебе жалковато сделать это сейчас, и ты, видно, не гарантирован от болезни, которая разобщает людей».

Дмитрий обернулся, и ему показалось, что берег стал чуть ближе. Вернее, не берег — он совсем скрылся в опустившейся темноте, — просто какие-то огоньки, очевидно береговые, стали постепенно приближаться и расти…

— Дай мне! — попросил Колька.

— Вычерпывай воду! — крикнул Дмитрий.

Скоро ветер чуть стих, но грести приходилось с прежней силой.

Жене чуточку стало легче. В позе ее не было уже беспомощности, но она молчала. Неужели все еще сердится? Вряд ли. И Дмитрий подумал о ней с необычайной, пронзительной нежностью, болью и благодарностью за все, что у них было, есть и еще будет, за ее доброту, красоту и доверчивость. Он понимал, что Женя мучается не только потому, что ей плохо, но и потому, что они видят это. Боже, как непохожа она на других, как непохожа!..

Часа через четыре Женя впервые о чем-то спросила Кольку, и тот в полной темноте полез в рюкзак за термосом. Тускло светили звезды. Было сыро, неуютно. Тупо ныли суставы. Дмитрий слышал, как Женя наливает в крышку термоса чай и пьет короткими глотками, как Колька завинчивает крышку.

Колька сидел в лодке, сгорбившись от усталости, и вспоминал мать, тот день, когда она, официантка ресторана «Джубга», пришла к дому не одна, а с каким-то громадным толстым дядькой с седоватым ежиком на круглой голове. Он был краснолиц, губаст и сильно навеселе, громко хохотал, несмотря на то, что поблизости сновала с кастрюлями бабка и настороженно выглядывал из летней кухни дедушка. Колька сидел в углу двора и видел этого дядьку в падающем из окна свете. Он казался очень пожилым по сравнению с тридцатитрехлетней матерью, худенькой, подвижной и еще красивой. Кольке неприятно было слышать ее хихиканье. Толстяк был не первым, кто провожал мать из ресторана. Правда, другим она не позволяла — Колька сам это видел — приблизиться к калитке, а этот, видно, оказался таким настойчивым, что даже проник во двор. Планы его заходили и дальше. Но здесь они наткнулись на прочное сопротивление матери.

Толстяк приходил еще много раз, вполне официально познакомился с бабкой, дедушкой и Колькой, рассказал, что работает не то директором, не то замом какой-то гостиницы в адлеровском аэропорту, что у него двое детей, а жена умерла. Скоро он увез мать к себе в Адлер. Колька вспомнил последнюю встречу с ней и вдруг подумал: очень жалела бы мать, если бы он сегодня утонул?

К берегу они пристали рано утром, когда уже рассветало и море чуть утихло. Был сильный накат. Дмитрий спрыгнул в воду и принялся подводить лодку к камням. Потом, когда стало мелко, в воду спрыгнул Колька, а за ним и Женя. Втроем они вытащили лодку на мокрую гальку, куда не доползала пена. Огляделись. Над ними нависла отвесная каменная стена с косо уходящими в глубину моря черными и серыми слоями. Кое-где на ее уступах росли кусты и деревца. Вверху зеленел лес. Дико и пустынно было вокруг.

— Где мы? — спросила Женя.

— Надеюсь, не в Турции, — отозвался Дмитрий.

Женя попросила у него расческу и стала причесываться.

Колька молчал. Хмурый и озабоченный, он собирал выброшенные на берег доски, палки, кору. Потом за большим камнем разжег костер.

— Хорошо прогулялись! — Дмитрий вытер ладони о рубашку и подвигал руками и ногами. — И зарядка сегодня не нужна.

Колька занялся рыбой. Вид у него был отчужденный.

— Где ж мы все-таки? — спросил Дмитрий у Кольки.

— Вблизи Архипки.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю. — Колька больше не сказал ни слова.

Он чистил рыбу на обломке доски и думал, как злорадствуют сейчас Андрюшка с Лизкой! Вечером, накануне отплытия, Колька сидел у калитки. К нему подсела разряженная Лизка, извлекла из лакированной сумочки — кто-то подарил — блестящую кругленькую пудреницу, открыла ее, вытащила пуховку и стала водить ею по носу, а пудреницу дала подержать Кольке. Ему было стыдно держать пудреницу, и он озирался по сторонам — не увидел бы кто из ребят. Откуда-то появился Андрюшка. «Не помешаю?» И здесь по своей дурости Колька признался, что завтра они втроем уходят в море за ставридой. Андрюшка очень разозлился: его редко кто брал в море. «Вчера Генка с причала на закидушку знаешь сколько поймал? Во! Зачем еще в море ходить…» — «Точно, — подтвердила Лизка, — три вот такие кефалины… А ты не огорчайся, Андрюша. Стоит ли…» «Эге, да они уже, кажется, снюхались», — подумал Колька, но почти не ощутил ревности. Он сунул Андрюшке пудреницу: «Подержи, пока она…» — «Давай-давай», — Андрюша почти вырвал из его рук плоскую коробочку. У Кольки растаяли последние намеки на ревность. Он ощутил невероятную легкость, избавившись от пудреницы. «Вот он-то был бы доволен, если бы я утонул, — неожиданно подумал Колька, — но я назло ему и всем таким, как он, не утонул и никогда не утону и не умру, и вечно буду жить, да-да — вечно!»

Рыбу Колька отваривал в черпаке — большой консервной банке. Женя сидела в сторонке, Дмитрий решил не докучать ей и лег чуть поодаль на гальке.

Только сейчас почувствовал он усталость и даже боль во всем теле. Лежал и смотрел, как пламенеют в солнечных лучах тучки, как разгораются верхушки сосен на краю каменной стены.

Глава 19 СЛЕЗА, УПАВШАЯ НА КАМЕНЬ

Скоро Дмитрию наскучило так лежать, он перевернулся на живот и посмотрел на Женю: она склонила в какой-то грусти или заботе голову, тщательно расчесанные каштановые волосы беспомощно падали на плечи. Сердце его сдавилось.

— Женя, иди сюда, — позвал он.

Она неторопливо присела рядом, обхватив руками колени, и молча смотрела не на него, как раньше, как всегда, а на пестрые камни у своих ног, отшлифованные штормами. «Еще не опомнилась от всего? — подумал Дмитрий. — Стыдится, что мы видели, как ей было нехорошо. А может, сердится за лодку. Но это несерьезно…»

— Досталось тебе, бедняга.

— Нет, ничего… — Не поднимая взгляда, она сидела все в той же позе. — Как там наш лорд? Успел?

«Ну, если тревожится о лорде, тогда все ничего», — подумал Дмитрий и успокоился.

— Испугалась за него?

— А чего за него пугаться? Он плавает как рыба.

— Или как пролетарий.

Женя негромко хмыкнула и заметила:

— А вообще он ничего. Симпатичный. Встретился бы такой на улице — не сказала бы, что это лорд.

— Ты рассуждаешь, как Колька. Добру себя рекламировать не нужно, а вот, чтобы стать богатым, без рекламы не обойтись.

Женя внимательно, даже как-то изучающе посмотрела на него.

— Богатство пытается выдать себя за добро?

— Разумеется. И мало кто поймет суть такого богатства.

— Немного мудрено, — сказала Женя и добавила после паузы: — Но доля правды есть.

— И на том спасибо.

Дмитрий замолчал. Ему вдруг надоели все его разговоры — остроты, шутовство, умствования. Все это время он так много говорил и так мало слушал. Ему непонятны многие ее поступки и слова. Надо будет подробней расспросить ее об Инке, о которой она говорит взахлеб, о матери, сестрах, работе… Теперь все должно быть иначе — он будет молчать и слушать. Он хочет все знать о ней. Все, все.

— Дима! — позвала она.

Он повернулся к ней всем корпусом.

— Что?

Он не спускал с нее глаз.

— Только не смейся, пожалуйста… Я понимаю, что я…

— Ничего ты не понимаешь! Ты замечательная и мудрая, я счастлив, что ты… Но стоп — молчу.

Женя вздохнула и стала слабо покачиваться из стороны в сторону.

— Что? — спросил Дмитрий. — Ну говори же.

— Ну, словом, что ты любишь больше всего?

Еще вчера Дмитрий ответил бы на это какой-нибудь лихой шуткой, но сегодня…

— Многое. Сразу и не скажешь.

— Ну к примеру.

Опять захотелось острить: это так легко уводило от всего скучно-серьезного, ответственно-назидательного. Так и подмывало сказать, например, что любит ставриду, отваренную в ржавой банке, а еще ленивые щи…

— Морские лыжи люблю, море и рыбную ловлю.

— А еще?

— Плавать в море — на веслах и так, обычно.

— И все?

Дмитрий улыбнулся.

— Нет, не все, Женя. Мне очень долго придется перечислять.

— Давай.

— Солнце люблю… Горы… Шум прибоя… Голубизну неба… А еще — звезды и ветер… Ты ведь тоже относишься к ним сносно?

— Вполне. — Женя подняла лицо и улыбнулась, потом стала сдвигать у ног камешки. — А еще?

— Ох и пристала же ты! — сказал он со смехом. — Еще — тех, кто ко мне неплохо относится… Хватит?

— А без всяких условий ты можешь?.. — Она не договорила.

— Любить?

— Да.

— А то как же? Конечно. Всю жизнь только и занимаюсь этим. Вот взять, например…

— Хорошо, достаточно. — Женя покраснела и склонила голову. Потом подняла ее, оглядываясь, как-то странно посмотрела на Дмитрия. — Я тоже — и сама не знаю почему — люблю все это, — она описала руками, как циркулем, небо, море и горы, все, что было вокруг, и даже тот кусочек берега, на котором они были. — Звезды — это ведь не просто удаленные на какое-то количество световых лет раскаленные тела, а утренняя роса вон на тех травинках, это не просто влага, а море — это не только огромное скопление горько-соленой воды, отражающее небо. Пусть от них нет никакой конкретной пользы… Ты это понимаешь?

— А как же? — ответил Дмитрий и впервые подумал: «Ну как из нее это выбить? Нельзя же так жить…» И он, храня полную серьезность, добавил: — Понимаю, но терпеть не могу всего, что отдает восторженностью. Из нее в наше время даже плохонькой ухи не сваришь. Это Кольке простительно заблуждаться.

— Успокойся, — сказала Женя, — Кольке это не грозит, он, к сожалению, раньше тебя понял, что к чему и почем, правда, без твоих углубленных исканий и творческих сомнений.

Дмитрий не привык к такому отношению. Даже со стороны женщин. Даже тех, кто его любил. Он с трудом сдержался.

— Вот не думал. И что это ты все нападаешь на мальчишку? Я ведь давно тебе говорю — он занятный малый и обеими ногами стоит на земле. Ему не нужно будет потом разочаровываться, что мир — ах! — не так совершенен и добр, как об этом сообщает «Мурзилка» и шкрабы начальных классов. — «Ну это я напрасно загнул», — спохватился он.

— Но это все не так.

— Что? — не понял Дмитрий.

— Зачем ему разочаровываться? Не меряй все на свой аршин. Надо, чтобы мир стал более совершенным и добрым…

— Не нам ли с тобой этим заниматься?

— А почему бы и нет?

На ее губах неожиданно появилась улыбка, и совсем не детская и не наивная, хотя то, что она предлагала и к чему, верно, готовила себя, как считал Дмитрий, было более чем наивно.

Дмитрий даже растерялся, не зная, что ей ответить.

— А ты считаешь — нет? — Она продолжала улыбаться, и Дмитрий хотел подтвердить: конечно же, нет! Но тогда он совсем рассорится с Женей, а этого ему не хотелось.

— Скажи мне, Дима, почему ты всегда и во всем защищал Кольку и даже не пытался ему кое-что объяснить? Он ведь полон заблуждений, хотя и не глупый и мог бы многое понять.

Внутри у Дмитрия что-то сдвинулось.

— Верно. Я не хотел ему ничего объяснять, не хотел его портить. Зачем Кольку лишать качеств, без которых он будет несчастен и жалок в жизни? И без него слишком много таких благодаря стараниям вашего брата.

— Я так и знала, — упавшим голосом сказала Женя. — Ты в конечном счете опустился до Кольки. Ты кончил тем, с чего он начинает, но если он при этом остался добрым, славным и может еще измениться, то тебе это уже не нужно; и если многое можно простить ему, выросшему в таком окружении, так тебе…

— Так мне нельзя простить?

Женя промолчала.

— Нельзя, да? — переспросил он, хмуря лоб от обиды и несправедливости.

Она кивнула и уставилась в гладкий кругляш с голубыми прожилками. Из глаз ее вдруг упала на камень слеза и покатилась, оставляя длинный след.

Сердце его не дрогнуло, но все-таки ему было жаль, что дело дошло до этого.

— Видишь ли, — сказал Дмитрий грустно, — я никому не хочу делать зла, но мне так надоели разные наглецы, интриганы, молодые и престарелые карьеристы, глупые умники и рассудительные дураки. Я, к слову, считаюсь неплохим инженером, даже старшим. Даже ведущим. Многие советуют мне быть активней и продвигаться вперед… Защититься. Мог бы, но не хочу. Пусть меня оставят в покое. Мне не нужны ничьи похвалы и награды, ни зависть мелких людишек, ни их злоба, ни их любовь. Меня это не волнует. Даже когда меня выбирают на конференции, я под разными предлогами стараюсь уклониться…

— И остаются лыжи, подводная охота и горы…

— Ну зачем ты упрощаешь? Я просто считаю, что подлецов и карьеристов не победишь. С ними бороться бессмысленно. Подлость живуча, бессмертна, как и любовь. Но я никому не желаю и не делаю зла…

— И даже наглецам и карьеристам? Даже им? — Женя стала машинально с негромким скрежетом тереть камень о камень.

— С ними я не хочу знаться. Они мне отвратительны.

— И только? И нет вокруг хороших людей?

— Нет, не только… У меня есть свой мир, и в нем я могу быть человеком…

— Милый Дима, — сказала вдруг со вздохом Женя, и в груди его что-то болезненно и горько сжалось. — Все это так скучно… Разве, думая и считая так, как ты, можно остаться человеком? Разве можно быть честным только для себя? Ты просто равнодушный, Дима, и находишь для себя тысячи удобных оправданий…

— Ну-ну, продолжай, я слушаю…

Дмитрий сидел тяжело, грузно, угрюмо и старался не смотреть на нее.

— До кого есть тебе дело, кроме как до себя самого? Ты предвзято судишь о людях и далеко не все знаешь о жизни, хотя думаешь, что знаешь о ней решительно все… Мне очень жаль тебя, Дима, и хочется как-то помочь… Как же можно так жить? Ведь надо…

— Что надо?

— Даже Лермонтов писал…

Дмитрия всего передернуло:

— Опять Лермонтов? Паруса, тучки, утесы, мечты… А ты знаешь, что это был за человек, если с него содрать весь этот романтический наряд с эполетиками? Знаешь, что он говорил Белинскому о вашем брате, когда тот посетил его на гауптвахте после дуэли с Барантом? А ты знаешь, что…

— Знаю, — сказала Женя. — Он был велик и шел за свои убеждения против царя и светской черни, лицемерия, насилия, он и строчки не написал против совести и не мог мириться со всем этим…

— Готово, идите жрать! — крикнул Колька, хозяйничавший у костра.

Часа через три они оказались в Архипо-Осиповке. Женя с Дмитрием шли по берегу, а Колька плыл в лодке. Грести было нетрудно: лодка легкая, да и гора защищала от ветра. И течения у берега не было. Ветер к утру совсем ослаб. Колька греб и думал о бабке: мечется, наверно. Ведь никто в Джубге не знает, что они благополучно пристали к берегу. Может, уже в поиск пошли пограничные катера или вызвали вертолет. Летает он над морем, прочесывая каждый квадрат. Нужно будет из Архипки позвонить в Джубгу.

Дмитрий несколько раз спрашивал, не сменить ли его, но плыть морем было куда приятней, чем тащиться по камням. Да и Дмитрий с Женей стали какие-то непонятные, все о чем-то говорят, дуются, что-то доказывают друг другу. Если она нравится ему — взял бы и женился. Она, в общем-то, ничего, добрая. Дмитрий тоже хороший. Правда, море знает плоховато. Но откуда ему знать море, ведь не здесь вырос… Впрочем, нет, пусть лучше не женится. Это от него не уйдет.

В Архипо-Осиповке Колька еще раз перенюхал рыбу, при этом он отодвигал жабры и мял рыбий живот — выбросил несколько рыбин.

— Пока будешь звонить, я распродам рыбу, — сказал Колька. — Тут есть базарчик.

— Торгаш несчастный! — мрачно сказал Дмитрий. — Ты поэтому и согласился с нами поехать?

— А чего ж ей пропадать зазря? Я быстро. Можно унести ее в рюкзаке?

— Неси, — разрешил Дмитрий. — Только не дери, а то опять мне за тебя влетело.

— Не беспокойтесь, цены знаем! — подмигнул ему Колька и принялся быстро засовывать рыбу в рюкзак.

Пока он шумно продавал рыбу, к неудовольствию конкурирующих бабок с фруктами, Женя слонялась по поселку, долго стояла у громадного чугунного креста, выкрашенного в белый цвет, воздвигнутого здесь, как говорила о том надпись на бронзовой доске, в честь рядового 77-го Тенгинского полка Архипа Осипова, который во время нападения горцев взорвал пороховой погреб, а с ним себя и врагов. В честь его подвига Михайловское укрепление и назвали Архипо-Осиповкой.

Скоро к базарчику подошел Дмитрий. Колька успел продать почти всю рыбу. Женя стояла возле столика со странным видом — безучастная, молчаливая.

— Дозвонился. Обещали моторку прислать, — сказал Дмитрий. — А ты посмотрела памятник? Этот Осипов — однополчанин Лермонтова. Обратила внимание?

— Обратила.

— И не злись на меня. Виноват! Подымаю вверх лапы. Если будет время, сходим к мосту через Вулан, он на цепях… Кстати сказать, по слухам, Лермонтов тоже здесь бывал… Сможешь здорово обрадовать свою Инку.

Женя посмотрела куда-то в сторону.

— Так вот я про тот мост на цепях… Он описан у Серафимовича в «Железном потоке» — его штурмом брали таманцы, когда отступали по этой дороге, пробиваясь на соединение к своим…

— Откуда у тебя такие познания? Не думала, что ты любишь историю.

— А что? Я всегда был не чужд ей… Так сходим?

— Некогда нам ходить! — закричал Колька. — Сейчас моторка должна подойти, а до моста далеко.

— Был там? — спросила Женя.

— Кто ж на нем не был. Там такая надпись есть: не ходить в ногу и не раскачивать, и быть на нем больше определенного количества человек запрещается… Смех! Мы с ребятами зашли на середину и так принялись качать, что девчонки завизжали.

— Занятно, — сказал Дмитрий и вздохнул. — Схожу к морю, посмотрю.

— А мне здесь не нравится, — сказала Женя Кольке. — Море далеко от селения, народу тьма. Ну что здесь за жизнь! Разве это Джубга!

— Джубга одна, — подтвердил Колька, — попробуй найти еще такую на всем побережье…

— Не найдешь?

— Нет, — Колька замотал головой.

— А ты все-таки хороший парнишка. — Женя коснулась его жестких просоленных волос. — Ты очень нам помогал, а мы к тебе так плохо относились…

— Ну вот еще… Чего это ты вдруг?

— Просто так. Только с бабкой долго не живи, беги от нее, и подальше.

— Сам знаю.

— Хорошо подзаработал на рыбе?

— Подходяще. Придет Дима — разделим. По пятерке на рыло…

Минут через двадцать подошел Дмитрий, сердитый и расстроенный:

— Ну что ж вы к морю не идете? Сколько можно ждать?

Они спустились к берегу и увидели моторку. К ним подошел рослый длиннорукий матрос Иван. Увидев его, Колька попятился, хотел спрятаться за Женю, но быстрый удар в ухо свалил его с ног. Колька вскрикнул, ткнулся головой в водоросли, отполз в сторону и встал. Последовал второй удар, в лицо. Колька отшатнулся, на верхней губе у него появилась кровь. Шмыгнув носом, он стал вытирать ее. Потом нагнулся, взял из-под ног большой камень. Женя кинулась к Кольке и, прикрыв его собой, крикнула:

— За что вы его?! Что он сделал такого?

— Он знает за что, подлюга! Вы новички тут, а ему говорено было…

— Как вам не стыдно! Он ведь мальчик!

— Ма-а-а-альчик, — передразнил ее матрос, — палки такой нет, чтобы сломалась об этого мальчика…

— Дима, что ж ты стоишь? Ведь Коля совсем не виноват… Это мы… Дима!

— Пусть только тронет его еще хоть пальцем! — сказал Дмитрий, не трогаясь с места.

— Хватит на первый раз… — ухмыльнулся матрос.

— У вас есть дети? — все еще не могла успокоиться Женя. — Он ведь слабее вас, и вы…

— Это вас не касается, гражданка. — Матрос отошел от нее.

— Коля, брось камень, — попросила Женя, и Колька кинул камень на землю.

— Хотишь, чтоб и вас привлекли? Так это запросто!

— Хватит запугивать, — раздраженно сказал Дмитрий. — Я тебе уже объяснил: далеко зашли и не смогли вернуться — течение и ветер.

— А вы читали инструкцию, прежде чем выйти в море? Для вас вывешена.

— У меня на работе более чем достаточно разных инструкций, — сказал Дмитрий, — и не пристало мне еще на отдыхе читать их! А если хотите, чтобы все вовремя возвращались, перейдите на моторные лодки или на худой конец буксируйте рыбаков на место лова на моторке, а потом отвозите назад.

— Новости! — усмехнулся матрос.

— Сами-то небось не ходите на веслах! Ездите как господа, жалеете свои руки, а с несчастного отдыхающего деньги дерете, награждаете мозолями да еще ругаете… Очень жаль, что нас отнесло так близко и тебе не пришлось гнать моторку куда-нибудь к Геленджику или Новороссийску.

— Теперь уже я виноват? Почему все пошли к берегу, как только задул норд-ост, кроме вас?

— Потому что мы не из трусливых.

«Ну зачем, зачем он это говорит? — подумал Колька. — Ведь это не так… Если бы он хоть немного знал характер моря… Ну, Иван пьяница и драчун, это всем известно, ему это так не пройдет, но зачем же Дмитрий говорит не то?»

— А лорд вернулся? — неожиданно спросила Женя у матроса.

— Уже уехал из Джубги. Все нормально. Все, кроме…

— Точка, — сердито сказал Дмитрий. — Цепляй нас к своей керосинке, а я там поговорю с кем надо. Больше не желаю слышать твой голос.

«Ну зачем он так? — подумал опять Колька. — Это так непохоже на него…»

Матрос стал укреплять на «Ласточке» трос.

— Я не поеду морем, — сказала вдруг Женя.

— Ну чего ты удумала? — спросил Дмитрий. — Будем все вместе, ни к чему разбивать наш экипаж. И сегодня море ничего, получше, чем автобусная дорога.

— Нет, — сказала Женя, — я хочу автобусом.

— Ну как знаешь.

Женя посмотрела на Дмитрия, и Колька заметил, что посмотрела как-то особенно пристально и долго. Что это с ней такое сегодня?

— Ну всего, Дима, — она протянула Дмитрию руку.

Тот пожал ее. Потом протянула Кольке, он увидел, что в глазах у Жени стоят слезы. Он обернулся к Дмитрию, но тот копошился в корме «Ласточки» и ничего не видел, а через мгновенье Женя провела рукой по глазам, и они стали такими же, как раньше.

— Спасибо, ребята!

— Ты за что это благодаришь? — спросил Дмитрий. — За эту поездку?

— За все. — Женя как-то странно улыбнулась и опустила голову.

Дмитрий вздохнул и начал декламировать:

— За все, за все тебя благодарю я…

— Не надо, Дима. Ну, мальчики, я пошла… Всего.

— Всего. — Дмитрий махнул рукой и опять стал возиться в лодке.

Он не видел, как Женя быстро пошла, почти побежала от них, как потом обернулась и еще раз внимательно посмотрела на них — Колька это отчетливо видел — и скрылась за забором медицинского пляжа.

— Заводи свою керосинку, — приказал матросу Дмитрий.

Глава 20 ТЕНЬ ВЕРТОЛЕТА

Вернувшись в Джубгу, они втроем переволокли обе лодки по мелководью галечной косы в речку. Дмитрий отпустил Кольку домой, а сам пришел минут через двадцать, и очень кстати, потому что, явись он на десять минут позже, от Кольки, может, не осталось бы ничего, настолько свирепа была бабка. Она колотила его и за эту поездку, и за какого-то дельфина.

— Отставить! — Дмитрий оттащил Кольку от бабки. — Сбегай за Женей.

Колька обрадовался, выскочил из калитки и припустился вдоль забора. Лизка была во дворе — гладила платье возле летней кухни.

— Женя дома? — спросил Колька.

— Уехала. — Лизка послюнила палец и дотронулась до утюга. — Эх вы, мореплаватели!

— Как уехала? — Колька подошел поближе. — Она ведь только что вернулась.

Лизка пожала плечами.

— Не знаю… Собралась в десять минут, расплатилась с мамой — и на станцию. Хочешь посмотреть, что она мне оставила?..

Колька со всех ног бросился назад. Лизка что-то крикнула ему в спину, но Колька не остановился. «Уехала, — думал он, — уехала… Как же она могла уехать от такого, как он? И все-таки уехала. Решилась. Не захотела… А ведь казалась такой несерьезной, хохотушкой и трусихой — и уехала! Вот, значит, какие бывают девчонки…» Колька влетел в комнатку Дмитрия.

— Дима… — крикнул он, задыхаясь, — дядь Дим, Лизка говорит, она уехала.

Дмитрий повернул к нему внезапно похудевшее лицо и стал рассматривать Колькины глаза, нос, подбородок, точно ни разу не видел.

— Что ты сказал?

— Лизка говорит, совсем недавно собралась и ушла. К автобусу.

Дмитрий вышел из комнаты, сбежал с крыльца. За ним резко стукнула калитка. Он побежал по улице вдоль реки. Какая-то сила подтолкнула Кольку, и он помчался следом. Он мог бы запросто нагнать Дмитрия, но не хотел и держался метрах в десяти от него.

Дмитрий влетел на откос шоссе у моста и ринулся к автобусной остановке, где стояло несколько человек.

Жени там не было.

Дмитрий заглянул в ожидалку, потом стал что-то расспрашивать у людей с чемоданами и свертками.

Колька не подходил, он глядел на него издали.

Дмитрий неподвижно стоял у края шоссе и смотрел туда, где оно плавно изгибалось, уходя на Туапсе. Он стоял так минут пять, а может, больше, и Кольке стало не по себе. А когда Дмитрий повернулся в его сторону, хотел, чтобы он не заметил его. Но Дмитрий заметил, крикнул: «Пошли», и они зашагали назад, к мосту, к тому самому мосту, которым когда-то так любовался Дмитрий и спрашивал у него, что означают цифры перед въездом на мост «10 т» — с грузом больше десяти тонн не въезжать — и на самом мосту — «4» — груз с габаритами выше четырех метров не уместится.

Шли молча. Ни слова. Даже дыхания Дмитрия не слышал Колька.

Потом он, не сказав ни слова, заперся в своей комнатке на ключ — это отчетливо слышал Колька. И долго не выходил.

Вечером во двор зашла Лизка и подозвала Кольку:

— Ты чего убежал как угорелый? Передай ему. — Она сунула в Колькину руку какую-то сложенную бумажку и ушла. Он взял ее и подумал: «То-то, не смогла иначе… Э-эх». Он нырнул в коридорчик и тихонько стукнул в дверь Дмитрия.

— Кто там?

— Я… Колька.

— Чего тебе?

— Вам записка тут… Лизка принесла… Только что…

Дверь скрипнула, и показалась рука.

— Давай.

Колька дал, и дверь закрылась.

«Что теперь будет? — подумал Колька. — Что она там написала ему? Может, еще вернется?» Утром Дмитрий сказал бабке:

— Сколько я тебе должен — подсчитай.

«Значит, не вернется», — понял Колька.

Бабка, чистившая перед летней кухней рыбу, заворчала:

— Уже и уезжаешь… Простыни мыть дороже обходится…

Дмитрий не ответил. Он быстро взял с полочки у рукомойника мыльницу, зубную щетку в футлярчике и зубную пасту.

— Вы куда — на катер? — оробевшим вдруг голосом спросил Колька, когда Дмитрий вынес из комнаты лыжи в брезентовом чехле и ружье.

— На вертолет.

— Можно мне с вами?

— Зачем? Хотя ладно, — Дмитрий махнул рукой, — иди.

— Дайте я лыжи понесу.

Дмитрий не возражал, и Колька взял под мышку лыжи, нес, но радости не чувствовал. Он не мог даже представить, что вернется домой, а Дмитрия уже не будет. Не будет его повелительно-веселого голоса, цепкого взгляда, его бесцеремонных шагов в коридоре, и вместе с его голосом не будет звучного голоса Жени. А ведь все в Джубге — и кафе, и пляж, и лодочная станция, и даже башня маяка — все было полно их голосами, взглядами, шагами.

На вертолетной станции, у маяка, сидело несколько человек с чемоданами. Они сидели на бревне возле заборчика, ограждавшего маячный городок, и молча ждали.

Дмитрий с Колькой присели на то же бревно.

От шоссе к калитке шел начальник маяка все в том же берете. Заметив их, он подошел.

— Уезжаете? А мне казалось, вам понравилось у нас.

— У вас хорошо, — сказал Дмитрий и, видно, хотел улыбнуться, потому что в неподвижном лице его что-то стронулось.

— А где ж девушка?

— У нее раньше кончился отпуск.

— А-а, тогда счастливо. Приезжайте.

Где-то вдали, за зелеными горами, раздался характерный треск вертолета, и вот он, по-крабьи нелепый и неуклюжий, косо вынырнул из-за горы и пошел к Джубге. Все похолодело внутри у Кольки. Он знал, что никогда больше не увидит ни Дмитрия, ни Жени. Этого нельзя было представить. Так внезапно, так неожиданно все случилось.

Дмитрий высвободил плечи от ремней рюкзака. Лицо у него все почернело, натянулось на скулах. Губы были сжаты. Но чем крепче сжимал он их, тем отчетливей видел Колька, как они все время подрагивают. В черноте глаз появилось что-то пугающее, глубокое и горькое. Таким ли впервые увидел его Колька у калитки с непонятными предметами в чехлах две недели назад?

Рука Дмитрия коснулась его плеча.

— Не сердись, брат, что не научил на лыжах.

— Ну что вы, что вы! — Колька старался казаться веселым, а внутри у него, в горле и еще глубже, что-то сдавилось, напряглось до предела — вот-вот сорвется.

— Должен был, а не научил.

— Да что вы! — Кольке так хотелось сказать Дмитрию что-то ободряющее, благодарное, но на ум ничего не шло. — Я и сам когда-нибудь научусь. А не научусь, так…

Со страшным ревом и тарахтеньем, поднимая смерчи пыли, вертолет пошел на снижение, коснулся площадки одним, потом другим колесом, оперся на оба. Лопасти завращались медленней, рев чуть стих.

— Готовьтесь, — сказала женщина в аэрофлотском берете.

Наконец винты стали вращаться совсем медленно, потом замерли. Откинулась дверца кабины, на площадку спрыгнули два пилота в штатском и стали расправлять затекшие ноги. Один из них потянул дверцу пассажирской кабины, и на землю сошло четыре человека со свертками и сумками.

— На посадку, — пригласила женщина в берете, — через три минуты отлет.

— Ну, пока. — Дмитрий надел на одно плечо лямку рюкзака, взял под мышки лыжи и ружье. — Не задерживайся, брат, здесь. Беги от этого моря со всех ног…

Колька мотнул головой.

— Ну, пока.

Колька ощутил в своей ладони его твердую, горячую руку.

— До свидания, Дим… — Он хотел поправиться, назвать его дядей, но не стал и только добавил: — Я понимаю.

И побежал за ним.

Дмитрий последним сел в вертолет. Когда захлопнулась дверца с надписью «Во время полета дверь не открывать», женщина в берете стала отгонять от площадки провожающих.

Заработали винты — огромные, как две перекрещенные лыжины, над кабиной и маленькие на хвосте. Гул крепчал, рос. Полегла, прижимаясь к земле, трава. В лицо ударила пыль, и Колька на миг отвернулся. Вот машина слабо качнулась, под одним колесом мелькнул узкий просвет. Вертолет оторвался от земли и стал быстро набирать высоту. И здесь Колька вспомнил про деньги: совсем забыл отдать их долю. Сунул руку в карман и с огорчением и злостью смял ворох бумажек. Сейчас было не до них. Что они значили теперь, эти деньги? Что?

Колька сорвался с места и отчаянно замахал руками вместе с провожающими. Из окошечек ответили. Но, как ни вглядывался Колька, лица Дмитрия не видел. Наверно, не рассмотрел. Колька бежал за вертолетом и все махал и, кажется, что-то кричал вслед. По земле пронеслась машущая крыльями тень, и вертолет исчез там же, откуда и появился.

Колька немного постоял, посмотрел на опустевшее небо и медленно побрел домой.

Он шел и ничего не видел, не слышал. Очнулся только у моста от голосов: впереди стояли Лизка с Андрюшкой и хохотали. Наконец-то. Давно бы пора. Колька обошел их и опять отключился от внешнего мира, словно оглох. Уже на полдороге от дома он вдруг почувствовал, что глаза как-то непривычно защипало. Он быстро вытер рукавом ковбойки лицо и побежал по шоссе, потому что медленно идти было невмоготу.