Когда нам семнадцать…

Глава шестая Открытие Тони Кочкиной

На школьный двор пушка была доставлена поздно вечером. Деревянные колеса пушки совсем развалились, и ее примостили у яблони под окнами нашего класса. В тусклом электрическом свете — свет падал на пушку из окон школы — она казалась еще более древней и загадочной.

Мы устали, проголодались, но расходиться по домам не хотелось. Петька, увивавшийся за нами целый день, оказался хорошим помощником. Он то исчезал, то появлялся снова, с военной точностью выполняя все наши поручения. Нам опять понадобились лопаты, потом обтирочные «концы». Наконец Петька притащил из дому огромную кастрюлю горячих щей.

Поужинав, мы снова принялись за работу. Филя взялся чинить колеса, мы с Тоней соскребали лопатами грязь с лафета, а Игорь обтирал тряпкой ствол.

— Похоже, что пушка петровская, — настаивал Игорь. — Я помню по картинке. А может, ее еще Ермак привез, когда Сибирь покорял? Я такую пушку видел в Москве, в Историческом музее.

— Лафет-то у нашей пушки из рельсов, — заметила Тоня. — А разве при Ермаке или даже при Петре железные дороги были? Истории, Игорек, не знаешь…

— Ну и что? — возразил Игорь. — Лафет-то могли и потом приделать, верно ведь?

— Нет, — ответила Тоня, — не то, не то! — Она уже, наверно, в пятый раз обходила пушку кругом. — Партизанская это пушка, — внезапно сказала она. — Читала я, что у партизан были свои самодельные пушки.

— Где же партизаны их отливали? В тайге, что ли? — попробовал сострить Игорь.

— Вот и давайте выяснять, где, — спокойно ответила Тоня.

На другой день спозаранок мы снова были у пушки — продолжали счищать с нее грязь, скребли железо изо всех сил…

Возле пушки сгрудились ребята. Некоторые даже забрались на яблоню и глазели на пушку сверху.

Подошел и Вовка Челюскинец.

— Разве так грязь счищают?

— А как?

— Водой надо. Эх, вы!

По всему было заметно — ему неловко и обидно, что не пошел вчера с нами. Он постоял с минуту, потом исчез и появился со старым пожарным шлангом. Размотав шланг, деловито посапывая, стал прикручивать резиновый рукав к торчавшей поблизости водопроводной трубе.

— Помочь ему, что ли?

Но Романюк придержал меня за плечо:

— Не мешай. Ишь, совесть парня мучает…

Наконец шланг был подключен к крану. Вовка, взявшись за брандспойт, направил струю на пушку. Вместе с водяными брызгами полетели кусочки глины, песок, мелкие камешки.

Вмиг возле пушки никого не осталось.

Вдруг откуда-то со стороны подошли к пушке Маклаков и Чаркина. Маклаков — в новом синем костюме, Чаркина — в светлом нарядном платье.

— Вовочка, — с деланным изумлением произнесла Чаркина, — ты что, на войну собираешься?

— Что ты, Милочка! Это он из полярника да и в дворники, — пробасил Маклаков. — Поздравляю! Не та, видно, фортуна!

И тут же струя воды окатила обоих с ног до головы. Милочка, подхватив края платья, бросилась наутек. Маклаков попытался спрятаться за яблоню. Однако и тут настигла его струя. Тогда мокрый, всклокоченный, Маклаков с кулаками бросился на Вовку. Он вцепился в шланг, но Вовка вывернулся. Они вырывали друг у друга брандспойт, и то один, то другой оказывались под струей воды. Все же Маклаков, более сильный, оттолкнул Вовку и завладел шлангом.

— А, вы все против одного! — С победоносным видом он вскочил на пушку, направляя струю из-под пальца веером то на меня, то на Тоню.

Но в тот же миг деревянное колесо пушки подломилось, и Маклаков плюхнулся в грязную лужу, образовавшуюся возле яблони. Под общий смех он, отряхиваясь, пошел к школе.

— Ну погодите, пушкари! — пригрозил он кулаком на ходу.

А через минуту кто-то крикнул:

— Ковборин! Максим Петрович!

Максим Петрович почти бежал, а директор школы шел не спеша, отмеривал ровные длинные шаги, как всегда заложив руки назад. Что-то недоброе почувствовал я в его уверенной походке. В отдалении плелся Маклаков.

— Любопытная штучка! — сказал Максим Петрович, подойдя вплотную к пушке. — Из таких в гражданскую войну по белякам палили.

— Я же говорила! — воскликнула Тоня. — А можно про пушку точно узнать, кто ее сделал и какой части она была?

— Вероятно, — ответил Максим Петрович, с беспокойством поглядывая на подошедшего Ковборина. — В архиве, должно быть, сохранились документы, воспоминания.

— Очень может быть, — холодно откликнулся Ковборин. — Только школьникам это ни к чему.

Он стоял позади ребят и точно окаменел, глядя на пушку. Я незаметно придвинулся к нему. Впервые в жизни так близко и не через стекла пенсне я увидел его глаза. Округленные, немигающие, они смотрели безжизненно, дико — мне даже стало страшно. Что с ним?

— Владимир Александрович, — обратился к директору школы улыбающийся Грачев, — не кажется ли вам, что эта пушка может дать выстрел?

— Что… что вы сказали? — очнулся Ковборин. — Что вы имеете в виду?

— Многое… Начиная с поисков в архивах, — все так же улыбался наш классный руководитель.

Ковборин, видимо, пришел в себя, поправил пенсне.

— Вам мало недавних дурацких споров, лыжных дуэлей и попыток бежать на Чукотку? Простите, но я не понимаю вас… Учащийся должен учиться! Завхоз! — крикнул он в сторону школьного гаража. — Немедленно очистить двор от этого хлама!

— Как — хлама? — вспыхнула Тоня. — Это же пушка… Партизанская пушка!

— Партизанская? Откуда вам известно? — сказал Ковборин точно в пустоту. — А может, белогвардейская, а?

Сколько яда было в этих словах!

Тоня, вся пунцовая от волнения, замолчала. А я готов был броситься на него с кулаками.

— Убрать на свалку! — негромко, но жестко повторил директор свой приказ.

Я посмотрел на изменившееся лицо Тони, и мне стало жаль ее…

Что же делать? Как перехитрить Ковборина?

Не знаю, как мне пришла в голову эта счастливая мысль.

— Поручите мне вывезти пушку, — лихо, почти весело сказал я.

Ребята переглянулись. Филя вытащил свой гребешок. У Тони вытянулось лицо.

— Вам? — недоверчиво спросил Ковборин, и я вдруг подумал: «Сейчас латынью обзовет!» — Ну что же, юноша, — усмехнулся Ковборин, — пожалуй, это вам по силам. — Он круто повернулся и пошел к школе.

Что-то обидное скрывалось за последними словами Ковборина, но мне в ту минуту было не до обид.

— Ребята, приходите вечером, поможете! — громко обратился я к товарищам.

— Что ты задумал? — спросила Тоня, когда мы гурьбой пошли в класс.

— Увидишь.

— Улыбнулась пушечка-то! — подмигнул Маклаков.

Никто не отозвался на эти слова.

В большую перемену я побежал на завод к Павлу.

Ровно в девять часов вечера за дощатым забором школьного двора раздался протяжный и сиплый гудок грузовика. Филя и Тоня открыли ворота. Сверкнули фары, шум мотора стал яснее и громче. Но сидел ли кто в кабине рядом с шофером?

— Сюда, сюда подкатывай! — крикнула Милочка.

Грузовик подошел вплотную к яблоне, где стояла наша пушка. Щелкнула дверца кабины, и из нее выпрыгнул… Василий Лазарев. На сердце у меня отлегло. Все идет так, как задумано.

— Откуда вы? — осведомился у Лазарева Ковборин. Он вышел на шум из своей квартиры при школе.

— С завода. Тут у вас металлолом, говорят, есть.

— Есть, есть, молодой человек!

Вежливо и деловито попросив у Ковборина веревку и доски, Лазарев стал командовать погрузкой. Мы с трудом затащили пушку на площадку грузовика.

— Вася, — приставал к Лазареву-старшему Лазарев-младший, — верно, на переплавку?

— Отстань! — шепотом отозвался Василий. — Тут, паря, ход конем!

Пушка наконец была погружена. Филя, я и Вовка прыгнули в кузов. Василий, усевшись рядом с шофером, свистнул, и грузовик, обдав ребят бензинным перегаром, рванулся к воротам.

— Налево, налево сворачивай! — начальнически крикнул Маклаков.

— Можно и налево, — высунулось из кабины хитроватое лицо Василия.

Грузовик быстро помчался, петляя по темным улочкам города.

Шли дни. Уже давно над городом пролетели караваны уток, отгремели далекие охотничьи залпы, и моя длинностволая бердана снова покоилась за шкафом. В раскрытые настежь окна вползала густая летняя теплынь. Кружа голову, она тянула в поле, на реку…

— Ты, парень, поменьше бы в окошко заглядывал, — покрикивала на меня Зина. — Испытания ведь… За девятый класс.

— Знаю, не маленький! — склонялся я над учебниками. А сам не в силах был отогнать назойливые думы.

К хорошо известному чувству тревоги — как-то пройдут экзамены! — примешивалось какое-то смутное, безотчетное беспокойство. Наконец я понял, из-за чего. Пушка! Да, пушка! Спрятав ее, мы как бы бросили негласный вызов тому, кто приклеил ей ярлык «белогвардейская»… А что мы сами знали о нашей пушке? Вдруг из нее и вправду стрелял бандит-каратель?

По ночам, когда небо тревожилось заревом лесных пожаров и в окно влетал тягучий запах гари, воображение рисовало самые невероятные картины. Вот о нашей проделке узнает Ковборин. Возьмет да и сообщит, скажем, в уголовный розыск. «Зачем спрятали пушку?» — спросят. «Не увозить же ее было на свалку». — «Да, но можно было на завод, в вагранку». — «Правильно. Мы так и хотели». — «Директор вам ясно сказал, что она принадлежала карателям. Это доказано, вот свидетели…»

Однажды, когда я чуть не в десятый раз представил себе эту картину, я громко захлопнул учебник, чтобы улечься спать. Павел как бы невзначай спросил меня:

— Слышал я, будто ваш Маклаков в гараж ходил.

— В какой гараж?

— Да в наш, заводской. Искал того шофера, что пушку вашу отвозил… К чему бы это?

Вот, вот, начинается…

Чего добивался Маклаков, сказать трудно. Последнее время он неожиданно подобрел и даже разговаривал с Вовкой. Разнюхал? Разузнал про нашу тайну? Может быть, пушки в том месте уже не было?

Всю ночь я не мог заснуть. Как только пропели петухи и рассвело, я вышел из дому. Утренний холодок ободрил, я ускорил шаг.

Вот знакомая улочка, погруженная в сонливую тишину. В разрыве между домишками — длинный забор, в нем — меченая доска. Стоит ее отвернуть — и открывается нутро сарая, примыкающего вплотную к забору.

Метку на заборе я нашел без труда, огляделся, прилег. Все, кажется, шло, как и в те разы, когда подходила моя очередь проведывать пушку. Я взялся за нижний конец доски, потянул на себя, и вдруг в сарае послышались шорохи. Меня бросило в жар: «Кто-то есть!» Затаив дыхание, я прислушался… На другой стороне улицы по-утреннему задорно пропел петух. Золотистый луч солнца коснулся столбика забора. «Не век же лежать тут», — решил я и снова потянул доску. Зашуршала бумага, в которую была упрятана пушка, но тут же все стихло. Я вгляделся в открывшуюся мне темноту сарая. Вот вырисовывается краешек брезента, которым мы прикрыли лафет. Брезент на том же месте, значит, и пушка должна быть здесь. Но что это? Я всмотрелся пристальней и среди вороха старых вещей, принесенных в сарай с клубной сцены для маскировки пушки, увидел неподвижный человеческий силуэт. Я окаменел, как и тот неизвестный… Когда прошел шум в ушах и я овладел собой, я опустил конец доски и поднялся. Надо было немедленно предупредить ребят.

В доме Русановых еще спали. Однако на мой стук из приоткрытой двери показалась седенькая бородка Виталия Львовича, отца Игоря. У профессора было твердое правило вставать рано поутру. Оказалось, что Игорь тоже давно уже встал (у него, впрочем, такого правила не было) и ушел испытывать свои водяные лыжи на Ангарскую протоку. «Нашел время для опытов!» — подосадовал я и, не теряя времени, отправился на реку.

Мне по-прежнему не верилось, что из сумасбродной затеи Игоря может получиться толк. Однако то, что я увидел, отвлекло меня на короткое время от неприятных мыслей. Игорь проводил свои опыты в мелкой и тихой заводи Ангары. Стоя на длинных коробчатых поплавках, окрашенных в зеленоватый цвет, очень похожих на те, что значились у него в чертеже, Игорь пытался раскатиться по воде. Но получалось у него это плохо. Лыжи, напоминающие обрубки шпал, подвертывались или расходились в стороны, и изобретателю приходилось принимать самые невообразимые позы, чтобы как-то сохранить равновесие.

Увидев меня, Игорь хотел было сделать молодцеватый шаг, но чуть не нырнул в воду.

— Ну как? — спросил он, приставая к берегу. Лицо его горело — от возбуждения и от затраченных усилий.

— Молодец! — ответил я, придерживая Игоря за весло. — Только вылазь быстрее, дело есть…

Но Игорь не слушал меня. Отстегивая на ногах ремешки, он не переставал говорить про лыжи.

— Суть в том, Лешка, чтобы на таких лыжах можно было действительно ходить по воде. — Он не торопясь вытер лицо платком, потом прыгнул на берег, не обращая никакого внимания на мое нетерпение. — Захотел путешествовать по Байкалу, надел лыжи и шагай!

— У меня же к тебе спешное дело, — уже сердясь, снова начал я.

— Погоди, Лешка!.. И еще хорошо, что я испытываю лыжи утром, никто не видит.

— Черт бы побрал тебя и твои лыжи! — заорал я. — Наша пушка в опасности! — и я сбивчиво, торопливо рассказал присмиревшему изобретателю о том, что я видел в сарае.

— Шорохи были сильные? — спросил Игорь, присаживаясь на кончик лыжи.

— Подходящие.

— А визг?

— Какой визг?

— Ну, крысиный, — пояснил он, счищая щепочкой с брюк пятна зеленой краски.

— Ты обалдел от своих лыж или смеешься? Я же говорю, что там был человек. Понимаешь, человек! Все пропало!

— Человек! — Игорь почему-то ухмыльнулся. — Он справа стоял или с другой стороны, твой человек?

— Справа.

— И смотрел прямо на тебя?

— Прямо.

— И на меня также смотрел, — не проявляя никакого беспокойства, сказал Игорь. — Это Аполлон Бельведерский с отломанным носом. Его выбросили из клуба, а я подобрал и перетащил в сарай… Вроде пугала для таких, как ты.

— Что? — упавшим голосом спросил я. — Ну да…

— Вот те «ну да»!

— А шорохи?

— Шорохи крысиные. Тоже лично установил. Во время дежурства. А вообще, сказал бы я тебе и Кочке…

— Что сказал бы? — насторожился я.

— С ума вы сошли с этой пушкой! Кочка всю пыль из папок в архиве вытрясла. Максим Петрович, наверно, ради шутки помянул этот архив, а она всерьез взялась.

— Ну и что же, правильно! Ведь партизанская пушка?

— А Ковборин что сказал, слышал? Нет уж, лучше я своими лыжами буду заниматься — дело верное.

— А с пушкой как же?

— Ее на переплав, в вагранку. И хватит в детские игры играть.

— Ты… ты предатель! — сказал я и пошел прочь.

Обернувшись назад, я увидел, как Игорь вскочил, подхватил под руки лыжи и торопливо поволок их по гальке, стараясь догнать меня. А я шел и злился: на Игоря, на себя, на Аполлона Бельведерского с отбитым носом…

Дошли молча до косогора, тропинка повела вверх. И тут почти над головой раздался знакомый радостный голос:

— А-ле-ша! И-горь!

Тоня стояла на краю косогора и махала нам папкой, с которой ходила в архив.

— Ой, молодцы-то вы какие, что я вас нашла! — Тоня выхватила у Игоря лыжину и, выбежав вперед, заторопила: — Подымайтесь быстрее, я вам что-то скажу! Хотела увидеть вас в школе, да вспомнила, что мы уже распущены на экзамены.

Мы вскарабкались наверх. Тоня уселась на лыжину.

— Глядите! — раскрыла она папку.

Перед нами лежало два листка бумаги. На первом из них был нарисован круг с условно обозначенными деревьями, в центре него — кружочек с черточкой, а пониже кружка стояла подпись: «Наводчик Степан Зотов». Второй листок был копией какого-то документа.

— Читай, читай! — уставилась на меня горящими глазами Тоня.

Я взял листок. Документ был короткий, всего из нескольких фраз. «Удостоверение. Настоящее выдано Степану Ивановичу Зотову из поселка Удыль. Товарищ Зотов избран делегатом на партизанский слет». Тоня скопировала неразборчивую подпись и дату: «1925 год». Сбоку приписка: «Зотов на слет не явился по причине безнадежного заболевания. Сдано в архив».

Перечитав еще раз удостоверение с припиской, я перевел взгляд на первый листок.

— Не понимаешь? — спросила Тоня. — Это тоже копия с какой-то военной карты. Меня привлекла фамилия наводчика и условный кружок с черточкой.

— Пушка?

Игорь взял листок у меня из рук.

— Да, так обозначают пушки.

— Ну вот, — обрадовалась Тоня. — А фамилия в документах одна: «Зотов». Вот мне и пришла в голову мысль: «Не из нашей ли пушки стрелял этот Зотов?»

— Гениально! — усмехнулся Игорь. — А может, Ковборин?

— Да не паясничай, Игорь! Честное слово, тут есть какая-то связь. — Тоня прижала к груди листки и задумалась. — Карта, с которой я рисовала этот круг, была очень старая, затертая. Но мне показалось… Вот посмотрите… Нечестно, но я утащила на часок.

Склонившись над картой, мы стали внимательно вглядываться в еле заметные извилины речушек, очертания гор, но ничего понять не могли. Даже надпись на этой истрепанной, выцветшей от времени карте и та была неясной. «Полковая карта» — только-то и значилось вверху справа.

В одном из своих карманов Игорь, ко всеобщей нашей радости, обнаружил лупу. Но и лупа не помогла. Четко выделялся нажим цветного карандаша, обозначивший позицию пушки, но что это был за район, яснее не стало.

— Да, на каменоломню не похоже, — почесал затылок Игорь и сочувственно взглянул на Тоню.

Она молчала, теребя тонкими пальцами краешек карты.

— А ну, пошли к нашей пушке! — сказал я.

Мы шли, и все трое, задумавшись, молчали.

Да, со времени того партизанского слета прошло почти десять лет. Зотов, по свидетельству надписи на документе, еще тогда был «безнадежно болен», и не зря его удостоверение сдали в архив…

Вот и знакомая улочка, погруженная в сонливую тишину. Длинный забор, в нем — меченая доска. Вот и полуразрушенный сарай, и в нем под ворохом бумаги и брезентом — наша пушка. Мы пролезли в сарай и сели рядом с пушкой.

— Где все же этот поселок Удыль? — спросила вдруг Тоня.

— Удыль? — переспросил Игорь. — На восточном побережье Байкала.

По Тониному лицу пробежала озорная улыбка. Она вынула из кармашка своей клетчатой блузки карандаш, коснулась кончиком карандаша карты — названия «Сибирск» — и медленно повела отточенное острие вверх по Ангаре. Дойдя до истока реки, карандаш прошел влево по побережью, задержался на какой-то миг и быстро пересек озеро.

— Как видите, выход есть!

— Отправиться в гости к Зотову? — уж что-то прикидывая в уме, спросил Игорь.

— Но ведь его, может, и в живых нет? — заметил я.

— Есть, наверно, родственники, знакомые. Ребята! — сказала Тоня. — Сдадим экзамены и едем! В поход по следам истории. А командиром — Максима Петровича!

— Что ж, — согласился Игорь, — в поход, так в поход! Я не зря лыжи насаливал… На Байкале их проверю!