Когда она была плохой

Глава тридцать вторая

Я приехал во Флоридский государственный женский исправительный дом в восемь утра и припарковался недалеко от ворот. Сидя в машине, я курил и читал газеты. В десять часов я дал мальчику денег, и он купил мне большую коробку кофе.

Шанталь вышла из ворот около одиннадцати. На ней был грязновато-коричневый мешковатый костюм, коричневые туфли типа мокасин и матерчатая сумка, которую она держала обеими руками. Она сделала несколько неуверенных шагов, дошла до угла, остановилась, сделала пять-шесть шагов в противоположном направлении, остановилась снова и замерла среди тротуара. Идти было некуда.

Я опустил стекло машины и крикнул:

— Сюда, пожалуйста!

Она повернула голову, пытаясь рассмотреть того, кто говорил, через стекло, затем, слегка пожав плечами и приняв решение, подошла и села в машину. В ее движениях не ощущалось прежней кошачьей легкости; несмотря на сохранившееся изящество, она шла как старая больная леди.

Мы проезжали мимо Макдоналдса, и я купил чизбургеры, жареного мяса и кока-колы. После этого выехал на загородную магистраль. Побрызгал дождь, затем выглянуло солнце, снова набежала туча с дождем.

Большую часть пути до Шугархаус-Кис Шанталь спала. Сейчас ей было тридцать три года. Волосы ее была тусклыми, словно высохшая солома на кукле; кожа бледная, шероховатая, дряблая. Уголки рта горестно опущены вниз. Но больше всего меня беспокоили болезненный цвет кожи и лихорадочный блеск глаз. Было очевидно, что она умирает.

Небо прояснилось, когда мы доехали до моего дома. Я отправился на кухню, достал из морозильника пару бифштексов, сделал два коктейля и с двумя бокалами из матированного стекла вернулся в гостиную.

Шанталь сидела на диване, опустив голову и сжав ладони в кулаки.

— Как мне тебя называть? — спросил я.

— Шанталь, — ответила она после паузы.

На закате я проводил ее к пирсу, где стоял «Херувим». Некоторое время она, кивая, изучала яхту, затем улыбнулась. От улыбки она помолодела и стала похожа на прежнюю Шанталь.

— Мы можем отправиться в плавание? — спросила она.

— Конечно.

— В круиз?

— Мы прошвырнемся к Багамам.

Глава тридцать третья

Было лето — сезон, когда жизнь замирала на моем курорте. Мы задержались на две недели, в течение которых я занимался подготовкой «Херувима» к круизу.

Болезнь Шанталь бросалась в глаза. Она быстро уставала, однако ум ее по-прежнему отличался живостью и остротой. Конечно, ее по-юношески сильная воля не могла сейчас командовать слабеющим телом. И даже если она давала своему телу щадящую нагрузку — проплывая пятьдесят ярдов или предпринимая длительную прогулку, — то после этого ей требовался едва ли не целый день, чтобы восстановить силы. Тем не менее она не оставляла этих попыток и, кроме того, хорошо питалась.

Шанталь ела как акула. Она поглощала кровавые бифштексы, жареных цыплят, огромное количество шпината, салатов, свежих овощей, полусырой говяжьей печенки.

— При анемии требуется железо, — объясняла она. — Меня часто тошнит, я не в силах удержать пищу. Но я хочу жить, Дэн. Я очень хочу жить, и «Христианская наука» учит, как побороть болезнь. Если я буду следовать законам природы и заповедям Христа, я выживу.

Она отказалась от доктора и часто говорила о Мэри Бейкер Эдди, «Христианской науке», исцеляющей силе Господа Бога.

— У меня лейкемия, Дэн. Рак. Но я не считаю, что Иисус боится рака. Иисус ничего не боится. Я тоже не боюсь.

Меня и раньше впечатляло ее мужество, а теперь в особенности, несмотря на налет фанатичности. Впрочем, она, наверное, всегда была мужественна — и сейчас, став нонконформистской христианкой, и прежде, когда была неверующей. Мужества у нее не убавилось, оно лишь видоизменилось. Мало сказать, что Шанталь умирала хорошо, — это, как ни странно, умеют многие; она умирала бодро и весело, а это совсем другое дело. Она была более раскованной и счастливой, чем когда-либо раньше. Благодаря каким-то глубинным ресурсам или благодаря своей вере. Она смеялась, шутила, спала как праведница, ела как изголодавшийся зверь.

— Ты счастлив, Дэн? — спросила она меня. Был ясный, безмятежный день. Мы загорали на пирсе. В небе висело раскаленное солнце, отражаясь тысячью блесток в море. Морская вода и мангровые деревья распространяли солоновато-сладкий йодистый запах, напоминающий запах крови.

— Иногда бываю счастлив, — ответил я, — но чаще — нет.

— А я стараюсь быть счастливой всегда! Ты замечаешь? Мы здесь бываем так недолго. Жизнь — подарок, и мы должны любить и радоваться доброму миру и быть счастливыми. Мы тратим время попусту, если несчастливы. И если мы не благочестивы.

— Ты не была благочестивой, — заметил я.

— Знаю, — согласилась она.

— Я был бы счастлив, если бы ты была здоровой.

— Ты думаешь, что с Богом можно заключить сделку?

— Я не верю в Бога.

— Ты веришь.

— Нет.

— Тем самым ты заявляешь, что не веришь в себя, Дэн. Потому что Бог — это любовь, Бог — это все, Бог — это ты.

— Это доктрина «Христианской науки»?

Она заулыбалась.

— Нет, наверное.

Я снова повторил:

— Я был бы счастлив, если бы ты была здорова.

— Но я здорова! Ели ты этого не понимаешь, ты не понимаешь ничего. Мое тело может распадаться, но я здорова! Да, Дэн, здорова! Верь хотя бы этому, если ты больше ни во что не веришь. Я была гадкой. Я была порочной. Я была безнравственной… Но сейчас я духовно чиста, и я скорее готова умереть ночью, чем проснуться завтра нечистой. Когда-то ночью я призову смерть: «Приди, пожалуйста, сейчас, ибо я достигла совершенства», — скажу я. Умереть легко, трудно жить. Хотя я хочу жить, потому что, — она, кажется, в этот момент почувствовала смущение, — потому что у меня есть долги по части любви, и я должна их вернуть.

— Долги мне, — сказал я.

— Да, тебе и многим другим.

— Бывают моменты, когда мне гораздо больше нравится прежняя Шанталь, чем новая Поллианна[8].

— Прошу тебя, не будь циничным. Несправедливо, что цинизм так дешев. Я хочу сказать, что он имеет мало общего с реальностью… С правдой. Я знаю это, Дэн, потому что сама была циничной.

— А сейчас ты сентиментальна.

— Да. Ну и что?

— Сентиментальность определяют как неоправданное, незаработанное чувство.

— А ты считаешь, что я заработала свои чувства?

Я не предпринимал попыток сближения. На пятый день она сказала:

— А ты не хочешь меня, Дэн? Я понимаю, что я худющая и страшная, больна, но я надеялась…

— Я не думал, что этого хочешь ты.

— Я хочу, но я пойму, если ты не хочешь. Если тебя отталкивает мой вид…

— Я просто полагал…

Она засмеялась.

— Когда-то ты брызнул на меня какой-то химией, отнес в спальню, швырнул на кровать, раздел догола и взял как дикий зверь. Боже, как я ненавидела тебя за это! Эта боль, унижение… А скоро я буду ненавидеть тебя, если ты не сделаешь нечто подобное.

И я сделал.

— Ты считаешь, что я бессовестная?

— Да.

Смешок.

— Это хорошо, потому что правда. У меня нет этого стыда. Я не верю, что Бог дал бы нам эти чувства, эти инстинкты, если бы не хотел, чтобы мы получали удовольствие от этого.

— А что ты чувствовала, когда была профессионалкой?

— Проституткой, Дэн?

— Да.

— Тебя это волнует?

— Да.

— Даже сейчас?

— Сейчас даже больше, чем раньше.

Был вечер, и мы обедали на застекленной веранде.

— Ты хочешь знать, была ли я с другими мужчинами такой же, как с тобой?

— Прости, — сказал я. — Не будем об этом.

— Нет, отчего же, я скажу тебе. Иногда я была такой и с клиентами, которые мне платили… Когда была проституткой, Дэн.

— Это не мое дело.

— Я была проституткой. Но Христос простил блудниц, Дэн, ты понимаешь?

— Разве я могу быть менее милосердным, чем Христос? — сказал я.

— Я была проституткой, как правило — высокооплачиваемой, но в Атланте я была дешевкой. Я переспала… ну, наверное, с двумястами мужчинами.

— Это все? — саркастически осведомился я.

— Почти что. Это не так уж много для проститутки.

— Я не хочу говорить на эту тему.

— Ты хочешь.

— Нет.

— Любовь проститутки — это бизнес, это торговая сделка, но в сделке участвовало мое тело, и оно часто реагировало очень бурно. Иногда я готова была лезть на стену и потолок — настолько сильно я реагировала… На животном уровне. Мы ведь животные, разве не так? Но это ничего… Ничего, потому что в этом было только животное… в этом не было красоты… как и сейчас между нами. Было просто слияние тел, а не слияние тел и душ.

— Послушай…

— Я была проститутка, Дэн. Но сейчас я уже не проститутка, если это имеет какое-то значение.

— Думаю, что имеет, — сказал я. — Я не уверен.

Каждый вечер, когда сгущались сумерки и Шанталь пробуждалась от продолжительного сна, мы коротали время на веранде. Она пила очень мало, обычно за обедом стакан вина, я же, как правило, предпочитал джин или ром. Иногда мы вели беседы, порой сидели молча. Мотыльки бились о сетку, жужжали настойчивые москиты, на отмели всплескивала рыба.

Как-то я спросил:

— Что стало с Майком Крюгером?

— Я слышала, что он в Мехико.

— Бежал от правосудия?

— Нет, живет легально. Но вообще Майк всегда бегал от правосудия. И от жизни.

— Ты когда-нибудь вспоминаешь о супругах Терри?

— Да. И очень часто. — Она замолчала, и я решил, что это не самый лучший предмет для беседы, однако она продолжила разговор. — Я думаю о них часто и порой вижу их так явственно, словно в галлюцинации… Само собой разумеется, такими, как они были тогда… Они для меня не состарились и не изменились… Все еще Март и Крис.

Снова пауза. Я сходил на кухню, приготовил себе выпить и вернулся на веранду.

— Я была плохой, Дэн, — сказала Шанталь. — Я была гадкой, порочной сукой, когда встретила Мартина и Кристин. И оставалась такой до недавнего времени. А они… Я почти изменилась, когда узнала их. Если бы они не погибли… Это были добрые люди, добрые-предобрые… Не в том вульгарном смысле, когда оказывают показную помощь. Мартин и Кристин были сильными людьми. И они были отчаянно счастливыми.

Стояла ночь, и тишину нарушило лишь жужжание насекомых да шуршание льда в моем стакане.

— Во всем, что они делали, была какая-то магия, грация… А самое удивительное было в том, как они любили людей, как обожали их! Я знаю, почти все притворяются, что любят людей, но Терри действительно их любили, они были добрыми, сами того не подозревая, добрыми без малейших усилий… Они бы стали смеяться, если бы услышали то, что о них говорят.

Они никогда не думали о том, чтобы помочь людям. Просто они не могли и помыслить о том, что можно не помочь. Это был их образ жизни. Все, что они говорили и делали, было совершенно естественным и шло от сердца. И поэтому, когда я появилась в яхт-клубе — грязная, перепуганная, попавшая в беду… словом, все ясно.

Последовала еще одна пауза.

— Когда я потеряла их, я потеряла мир… Тот мир, на который я смотрела уже иногда их глазами. Они погибли — и с ними погиб их чудесный мир… Я почти нашла его снова на отмели Нативити. Почти… И потом снова потеряла его… А сейчас я нашла его благодаря Христу и любви, и я никогда его больше не потеряю, что бы ни случилось.

Глава тридцать четвертая

Мы намеревались отправиться в плавание в среду. Я сказал Шанталь, что во вторник мне нужно съездить в Майами и купить новое судовое оборудование: запасной компас, некоторые морские карты, проволоку из нержавеющей стали, кое-что еще. Я сказал также, что хочу проконсультироваться у специалиста по Багамам относительно того, что позволено и что запрещено делать иностранным яхтам.

— А ты отдохни, — добавил я.

— Я буду отдыхать. В какое время ты вернешься домой?

— Точно не знаю. Не очень поздно, если все сложится удачно.

— Я погружу кое-какие вещи на «Херувим».

— Хорошо, но только не переутомляйся.

— Не буду, — сказала она. — Я чувствую себя гораздо лучше, Дэн. Честно! Я знаю, что это так.

Я заблаговременно договорился с гематологом в Флот-Лобердейле, чтобы он принял меня. Несколько лет тому назад я нашел для него гоночную яхту, на которой он завоевал много спортивных призов. Доктор Пул был человеком весьма занятым, однако согласился уделить мне минут пятнадцать или двадцать в середине дня.

Мы обменялись дежурными любезностями, после чего он сел за свой стол и жестом указал мне на кожаное кресло. На столе висела полка с завоеванными им спортивными трофеями, там же находилась модель его яхты «Мелисса». Он сказал, что сейчас яхта уже не в состоянии участвовать в соревнованиях — как, впрочем, и он сам.

Я рассказал ему о Шанталь.

Он несколько раз кивнул, не глядя на меня, а затем сказал:

— Но, мистер Старк, мне нужно самому осмотреть пациента.

— Она как последовательница «Христианской науки» отказывается от медицинской помощи.

— Это ее право.

— Я знаю. Но если бы ей можно было помочь…

Доктор Пул нетерпеливо заерзал.

— Но я не в состоянии поставить диагноз или прогнозировать течение болезни, не осмотрев пациента.

— А какие общие рекомендации вы могли бы дать?

— Существует множество разновидностей лейкемии. Это целый комплекс болезней, которые неправомерно называют одним словом. Лично я придерживаюсь той точки зрения, что любой случай имеет свою специфику, поскольку каждый организм неповторимо отличается от других. Я лечу пациента, а не болезнь. Иногда лейкемия ведет себя очень свирепо, иногда же мы в состоянии замедлить ее течение, задержать ремиссию… Полного выздоровления мы добиваемся редко… Весьма редко. Так что вы видите, я не могу сказать ничего конкретного, не видя пациента и не имея анализов.

— Тюремный доктор поставил диагноз — острая лейкемия.

Доктор Пул раздраженно пожал плечами.

— Можно ли замедлить развитие болезни?

— Господи, я не знаю! Вы что, не слушали меня?

— Я поговорю с ней. Я постараюсь убедить ее обратиться к вам.

— Постарайтесь.

Я встал, и мы обменялись рукопожатием.

— Шанталь выглядит, да и сама признает, что чувствует себя лучше, чем две недели назад.

— Всякий человек будет выглядеть и чувствовать себя лучше через две недели после выхода из тюрьмы, — заметил доктор Пул.

— Может, освобождение способствовало ее выздоровлению? Я хочу сказать, не поможет ли ее нынешнее психологическое состояние в борьбе с болезнью? Не является ли оно причиной ее нынешней ремиссии?

Доктор медленно вздохнул, демонстрируя мне, как много терпения требуется при общении с серым обывателем.

— Мистер Старк…

— Простите.

— Вашей подруге придется выбирать между медицинской наукой и «Христианской наукой». Либо я, либо Мэри Бейкер Эдди.

В Майами я зашел в Багамское консульство. Чиновники с характерной для бюрократов третьего мира неуважительностью заставили меня прождать почти час, после чего молодой вице-консул прочитал лекцию о пагубности рабства и лишь затем сообщил, что мне не требуются специальные документы, если «Херувим» первоначально зайдет в один из официальных портов ввоза.

В час пик автострада была забита транспортом, поэтому все необходимое судовое оборудование я купил перед самым закрытием магазина. Рядом находились ресторан и комната отдыха. Я забрал свои покупки и заказал пиво и сандвич с бифштексом.

В фойе был телефон-автомат. Шанталь ответила после второго звонка.

— Я немного опаздываю, — сказал я. — На дороге перекушу и выпью пива, а тронусь в путь, когда схлынет поток машин.

— Хорошая идея.

— Как ты себя чувствуешь?

— Немного устала, а так все нормально.

— Я говорил тебе, чтобы не переутомлялась.

— Но я в самом деле чувствую себя хорошо… Когда ты будешь дома?

— В девять или в половине девятого.

— Лучше в девять.

— Хорошо, в девять.

Я все время думал о Шанталь, пока добирался до дома. Я верил, что сейчас она была одержима, скажем так, идеей благочестия, как прежде была одержима стремлением к чему-то противоположному. Скажем — к злу. Она изменилась кардинально. Она не была сейчас похожа ни на ангела, ни на страдалицу. Она была полноценной женщиной. Ее нынешняя доброжелательность служила оправданием моего продолжительного и зачастую фатального влечения к ней. Становилось ясно, что я шестым чувством и раньше улавливал в Шанталь что-то истинное, таящееся в глубинах ее души. Иначе зачем бы мне нужно было так многим жертвовать в жизни? Жизнь ее была — в этом не было сомнений — безобразной, но ее смерть — как это я представлял себе теперь — оправдывала нас обоих.

Я съехал с магистрали, припарковал машину и пошел пешком по длинной извилистой дороге. То, что я вскоре увидел, было настоящей катастрофой. Все мое владение охвачено пламенем: дом, магазинчик, шесть коттеджей, пирс, «Херувим», рыбацкие ялики, домик, где хранилась наживка; навес для инструментов; кустарник и великолепные старые деревья. Гудело так, как во время урагана. Было светло как днем и жарче, чем в самый знойный августовский день. Пожарные машины съехались со всех окрестностей, пожарники суетились, кричали и направляли тугие струи воды в бушующее пекло.

Я присоединился к толпе зевак. Часы показывали десять минут десятого. Все были страшно возбуждены. Я тоже был охвачен возбуждением, характер которого затрудняюсь описать — вероятно, это была некая болезненная веселость человека, который стал свидетелем разгула стихии, действия неуправляемой, дикой силы.

Воздух был пропитан мелкими холодными частицами влаги, долетавшей из пожарных шлангов. В лужах на земле отражались языки пламени. Можно было различить скелеты зданий, горящие балки, двери и окна. Вот так, подумал я, выглядели здания, когда еще не были обшиты досками и покрыты. Они рушились одно за другим. Дом рухнул последним. Это был грандиознейший из пожаров, самый жаркий и самый яркий, который я когда-либо видел. Потоки воды конденсировались в пар. Фонтан ярко-красных искр взметнулся в ночное небо.

Начальник пожарной команды города узнал меня. Лицо его было в саже, в резиновом плаще прогорели дырки.

— Господи! — сказал он. — У тебя есть страховка, Дэн?

Я покачал головой.

— Это было слишком дорого. И потом, я думал, что эти здания стоят далеко друг от друга…

— Я унюхал запах бензина, когда прибыл сюда.

— Когда здания далеко друг от друга, одно может сгореть, но, черт побери! Я мог бы это одно восстановить.

— Кто-то поджег.

— Да.

— Расплескал бензин в доме, в коттеджах, на пирсе, на яхте — везде. И затем поджег.

— Никто из твоих ребят не пострадал?

— Нет.

— Слава Богу, хоть тут обошлось.

— У тебя есть враги, — сказал брандмейстер.

— Враг. Мне хватает одного.

— Ты знаешь, кто это сделал?

Я покачал головой.

— Где та девчонка, что жила у тебя?

— Ее нет. Я отвез ее в аэропорт рано утром.

Он ухмыльнулся.

— Ну и сука. Она начисто разорила тебя.

Глава тридцать пятая

Я купил палатку, кровать, спальный мешок и поставил свое новое жилище близ пепелища прежнего. Обугленные головешки тлели и дымились еще двое суток, пока не разразилась сильная гроза. Все, что у меня осталось, — это девять обугленных свай, затонувшая яхта, через прогорелые отверстия которой взад и вперед сновали рыбы. Верхушка мачты, торчащая под острым углом из-под воды, — вот первое, что я видел каждое утро, выходя из палатки. Своего рода элегантный памятник в честь моего поражения. Бедный «Херувим»! Затонувшие мечты.

Ладно, солнце продолжает светить, говорил я себе. Приливы сменяются отливами, рыба клюет, ветер продолжает неутомимо трудиться, дожди, как им и положено, идут регулярно. А британские спиртоводочные заводы не перестанут гнать Ниагары доброго джина.

Через неделю после пожара к пепелищу подкатил красный спортивный автомобиль, из которого вышла рыжеволосая девица. Она посмотрела на меня, затем на следы бедствия. Лет ей было около тридцати, ее отличали высокий рост, скульптурный бюст, крепкие бедра и зад, упрятанный в брюки из золотистого цвета ламе, которые казались по крайней мере на размер меньше, чем ей следовало бы носить. Шлюха. Наверняка, подобно Шанталь, работает в горизонтальном положении.

Я сидел за одним из столиков для пикников. Шанталь забыла его сжечь.

Девица приблизилась ко мне птичьим шагом, осторожно наступая на каблуки-шпильки, но не забывая при этом отчаянно вертеть бедрами и животом и строить глазки.

— Это ваше место? — спросила она.

— Было.

— Бедняга! Должно быть, кто-то поджег? Ну и видок! Но земля в общем-то стоящая. Со временем можешь кому-нибудь продать. Здесь можно построить кондоминиум. Меня зовут Кристал.

— Привет, Кристал.

— Как тебя зовут?

— Дундук, — ответил я. — Джим Дундук.

— Где Шанталь?

— Сбежала.

Девица кивнула и снова окинула взглядом пепелище.

— Это Шанталь тут все спалила?

Я кивнул.

— Вот сука! Она способна подкинуть подлянку, эта Шанталь. Но умная… Я думаю, что она самая умная из женщин, которых я когда-либо знала.

— Где ты с ней познакомилась?

— В тюряге.

— И за что ты там оказалась?

— Крупная кража. Судья припаял мне пятерку, но я вышла через два года… Там-то я и встретила Шанталь. Мы были подружками. Я узнала, что она здесь, и решила приехать с взморья. Тут недалеко… А из-за чего Шанталь подпустила тебе красного петуха?

— Это длинная история, Кристал.

— Господи, могла бы оставить тебе хотя бы какой-нибудь задрипанный домик, мистер Дундук. — Кристал улыбнулась. Она могла бы быть весьма привлекательной, если бы отскоблить с ее лица весь макияж. Я рассеянно подумал, почему многие проститутки раскрашивают себя, словно клоуны, и одеваются, как эта Кристал (и, кстати, называют себя если не Кристал, то Черри или Марго). Может быть, это объясняется тем, что большинство мужчин хотят, чтобы проститутка была похожа на проститутку, а не на какую-то Сис, Мом или как там зовут их женушку? Шлюха божьей милостью должна быть похожа на шлюху, а не на руководительницу благотворительного общества. А вот Шанталь никогда не была похожа на проститутку. Иногда она напоминала мадонну. Шанталь была высокосортным товаром.

Под моим пристальным взглядом девица поежилась.

— Сожалею, что такое произошло с твоим местом. Что же, я поеду.

— Погоди. Присядь, Кристал. Расскажи мне о Шанталь. Ты знала, что она умирает от лейкемии?

— Что-то слышала краем уха, — уклончиво пробормотала она.

— Она была ангелом, Кристал, — сказал я. — Ты бы видела ее. Святая.

На губах Кристал появилась презрительная улыбка.

— Ты знаешь, что она обратилась к религии, Кристал?

— Слышала об этом. — На сей раз явное презрение сквозило в ее голосе.

— Она была очень набожной. Благочестивой. Она принадлежала, я так думаю, к секте огнепоклонников. Поджигателей во имя Христа.

Девушка рассмеялась. Презрение и скрытая жалость куда-то сразу исчезли.

— Спасение через очищение огнем… Послушай, Кристал, сейчас жара, мы оба хотим пить, а у меня есть джин. Давай устроим небольшой пикник.

— О'кей. У меня есть кое-что почище джина. В машине у меня два грамма кокаина.

— Добро. У меня есть браконьерские ловушки для крабов и омаров. Я проверю их позже. Возможно, нам повезет. Шанталь не смогла их сжечь, потому что они под водой. Все, что было под водой, сохранилось — ловушки, рыба, ракообразные, моллюски, Атлантида… Грандиозный пожар был остановлен Мексиканским заливом.

Кристал хлестала джин почем зря, и казалось, что ее тонкие овальные ноздри специально сконструированы для того, чтобы втягивать пагубный белый порошок. Было очень жарко, поэтому мы время от времени ныряли в море. Она не прихватила с собой купального костюма, однако считала, что ее прозрачные узкие трусики и лифчик могут вполне заменить его. Место, окруженное полукругом деревьев, было пустынным; мы находились в нескольких сотнях футов от дороги, гостей на базу отдыха не ожидалось. С приходом сумерек Кристал сбросила с себя трусики и лифчик.

Освещенная луной, пьяненькая и ошалевшая, она со смехом пронеслась мимо меня, словно пышнотелая нимфа. А я, сатир, бросился за ней. Мы стали кататься в траве, принимая укусы муравьев, москитов и комаров как дань за радости жизни. Позже мы пришли к выводу, что наслаждаться радостями жизни можно и без подобных неудобств, если ты пьян, и совокуплялись в воде.

Таким же образом мы провели следующий день и еще несколько — в общей сложности около недели. Мы не испытывали недостатка в джине, ореховой пасте и крекерах; пару раз Кристал ездила в Ки-Уэст и возвращалась с мешочком кокаина. Кутежи длились до тех пор, пока не истощились наши кошельки, и возможно, несколько больше, чем позволяло мое здоровье.

— Это был славный пикник, — сказала Кристал, прощаясь. Лицо ее было искусано насекомыми, на предплечье виднелись красные ссадины. Но никто из нас не мог припомнить, откуда взялись эти ссадины.

— Грандиозный пикник, — согласился я.

— Надеюсь, теперь ты чувствуешь себя лучше.

— Я вообще ничего не чувствую.

— Это еще лучше.

— Наверное, ты права.

— До свиданьица, мистер Дундук, — помахала она рукой, и ее легкий спортивный автомобиль покатил по дороге.

За это время мне удалось кое-что узнать о Шанталь. Совершенно очевидно, что и в тюрьме, и по выходе из нее она оставалась такой же, как всегда: неискренней, жестокой, умной и хитрой. Она приобрела авторитет у своих сокамерниц.

Уловка с лейкемией сработала элементарно. Шанталь пускала себе кровь почти каждую ночь, делая надрезы в том месте, где их трудно обнаружить — под мышкой, под коленкой, между пальцами рук и ног. Она промокала кровь тряпкой и смывала в туалете. Она приняла несколько таблеток, которые ухудшают работу печени. Когда малокровие достигло заметной стадии, она обратилась в лечебницу и потребовала обследования. Ей не составило труда склонить больничную опекуншу, бывшую медсестру, чтобы подсунуть комиссии результаты анализов (крови, тканей, костного мозга) другой заключенной, у которой действительно была лейкемия. В тюрьме было всего два доктора, рассказала Кристал, и в больнице и лаборатории работали заключенные. Был поставлен диагноз, что у Шанталь лейкемия. А к этому времени она стала последовательницей учения «Христианская наука» и отказалась от дальнейших обследований и лечения. Тюремная администрация отпустила Шанталь, чтобы оставшиеся шесть или восемь месяцев жизни она провела за пределами тюрьмы. Одно время казалось, что ее замысел не сработает: никто, в том числе набожные члены ее канадского семейства, не желали принимать на себя ответственность за Шанталь… Пока не объявился мистер Дундук.

— Что случилось с женщиной, которая действительно страдала от лейкемии? — спросил я.

— Она умерла. Это случилось бы в любом случае.

— Да, но, может быть, не так скоро и не в таких неблагоприятных условиях.

— Правда же, Шанталь очень умная и хитрая?

— Да. Умная, как черт.

Глава тридцать шестая

У меня было ощущение, что я оказался на дне глубокого, темного колодца, из которого не знал выхода на свет Божий. Мне было тридцать семь лет — и что же я имел? У меня не было ни семьи, ни дела, ни иллюзий. Было много знакомых, но мало друзей. На моем банковском счете имелось около тринадцати тысяч долларов. Я был владельцем автомобиля, служившего мне уже четыре года, обгоревшей и затопленной яхты, шести акров окруженной зарослями земли, площадь которой сокращалась до пяти во время высоких приливов и которая могла вообще исчезнуть, случись очередной ураган. Казалось вполне логичным, что мне нужно выждать год-два, а то и больше. Обдумать положение. Восстановить растраченные силы. Определить степень психологического надлома. Собрать воедино свои знания, опыт, идеи и создать цельную философскую доктрину.

Я стал пляжным бичом. Ситуация этому благоприятствовала. Я владел этой землей, и полицейские ко мне не цеплялись. Моя земля, мой пляж, моя бухточка. Рыбы, омаров, моллюсков, устриц и креветок в этих водах было более чем достаточно; картошка, рис и цыплята были дешевыми; у меня хватило денег на табак и спиртное. Это было гораздо лучше, чем жить на необитаемом острове или оказаться на отмели Нативити; если что-то случится, я в любой момент мог отправиться в город и обратиться за пособием. Поистине это был наилучший из миров.

Все лето я занимался расчисткой участка. Большую часть останков я сжигал до пепла, который уносил ветер, остальное оттаскивал на свалку.

Земля быстро оправлялась от пожара, появлялись кусты и травы, даже более роскошные, чем прежде. К сентябрю лишь обгорелые фундаменты свидетельствовали о том, что это место имело отношение к цивилизации. Я посадил несколько кипарисов, кокосовых пальм и цветочных кустов.

Я купил подержанный акваланг и день за днем опускался на затопленный «Херувим». Я снял с него хронометр, компас, двигатель и как мог починил их. Затем я отреставрировал и привел в порядок мачту, снасти, паруса, плиту, личные вещи, якоря, цепи, все изделия из нержавеющей стали и бронзы. Я снял гребной винт, лебедки, шкафчики и гакаборт из тикового дерева, люки, опоры, ванты и оттяжки, рамы иллюминаторов — иначе говоря, раздел «Херувима» догола и продал в розницу. Это было очень похоже на то, как если бы я ампутировал себе конечности и скармливал их гиенам.

Я построил из сосны хижину размером восемь на двенадцать футов. Дом… Через многочисленные щели в него проникали солнечные лучи. Крыша протекала. Ко мне прибился бродячий пес, питавшийся рыбой.

Денег катастрофически не хватало. Нужно было платить налог за землю, автомобилю требовался ремонт, зубы требовали ухода, моего пса мучили насекомые, некоторые департаменты сообщили мне, что я нарушаю законы. Очень непросто быть бичом в Америке.

Как-то вечером я сидел в своей хибаре с бутылкой джина, своим блошиным псом и с фонарем, который шипел и отбрасывал мрачные длинные тени на стены.

— Приоритеты, — сказал я. — Выбор. Альтернатива.

Пес похлопал хвостом о пол.

— Что делать, Баскервилль? Что я умею? Я немного разбираюсь в журналистике. Немного умею содержать затрапезную базу отдыха.

Баскервилль кивнул и осклабился. На следующий день я изготовил несколько щитов с объявлениями и установил их возле шоссе севернее своего владения.

В течение двух следующих месяцев я соорудил пару примитивных отхожих мест и подремонтировал остатки пирсов.

Осенью и в начале зимы дела у меня шли ни шатко ни валко, но к Рождеству, когда государственные стоянки и отлично оборудованные частные городки переполнились, моя база отдыха стала наполняться желающими отдохнуть «среди девственной природы». В среднем с начала рождественских праздников и до марта я имел около тридцати долларов в день, что составляло даже больше того, на что я мог рассчитывать. Кроме того, дополнительный доход за счет продажи пива, сигарет, прохладительных напитков, консервов, рыбы. К концу января я мог себе позволить приобрести четыре алюминиевых ялика и четыре подвесных мотора небольшой мощности и сдавать их в аренду. Мое уединение закончилось, мои мечты о том, чтобы навсегда остаться бичом, лакающим джин, бесследно испарились.

Но работы было не слишком много, свободного времени оставалось достаточно, и я написал с дюжину статей о яхтах и предложил их в соответствующие журналы. Три из них были куплены, другие со временем опубликованы в разных газетах.

Я взял ссуду в банке и за весну, лето и осень провел электричество, водопровод и канализацию; купил еще несколько яликов; нашел строителей и построил офис и складские помещения на фундаментах прежних зданий. К середине зимы я заработал достаточно денег, чтобы вернуть долги и построить пару домиков из шлакобетона, где были душевые, туалеты и даже автоматическая прачечная. На новых щитах теперь значилось:

Я брал теперь по десять с половиной долларов в день и отказался от палаток. Лагерь был рассчитан на сорок мест, и в разгар сезона почти все они были заняты.

Нанятая мной внушающая доверие молодая пара должна была управлять «Райским уголком для отдыхающих», а сам я с Баскервиллем переехал в большой дом в Ки-Уэсте.

— Ну и как ты это находишь, Баскервилль?

Пес зевнул, взвизгнул и щелкнул пастью. Очевидно, новые апартаменты произвели на него сильное впечатление.

Я продолжал писать статьи о яхтах, и к концу второго года небольшой газетный синдикат предложил мне контракт — вести еженедельную колонку в газете. Мои обзоры появлялись почти в пятидесяти газетах, издававшихся к юго-востоку от Великих озер и неподалеку от них. Лучшие из статей были собраны в книгу, выпущенную издателем, который специализировался на морской тематике. Она называлась «Как купить судно». Ее продолжение «Как содержать судно» имело не меньший успех.

Я прикупил четыре с половиной акра земли рядом с «Райским уголком», очистил ее от зарослей мангрового дерева, оборудовал стоянку еще для двадцати двух трейлеров и построил небольшой ресторан и салун. Дело мое процветало. Могло показаться, что пол-Америки живет на колесах. На колесах или на воде. Я решил построить марину с причалами на сорок яхт. Шестьдесят две стоянки трейлеров, сорок причалов для яхт, склад, ресторан, салун, прокат лодок и оборудования для рыбной ловли и еще небольшой магазин женской одежды и лавка флоридских сувениров.

Остов «Херувима» нужно было убрать, чтобы освободить место для пирсов марины. Я дождался отъезда большинства туристов, подогнал кран и вытащил ее на берег. Бедняжка «Херувим». Там и сям я находил поблескивающие предметы: серебряная чашка; стяжная муфта; инструменты; отделанный бронзой барометр, который я не заметил во время ныряний, — теперь уже бесполезный; гвозди и заклепки; стеклянная и фарфоровая посуда.

Прогнившая половица на палубе не выдержала, моя ступня провалилась вниз. Я выдернул ногу и собирался было продолжить свой путь, когда увидел, что под полом в косых лучах солнца что-то блеснуло. Я нагнулся.

Это было платиновое кольцо с большим, не менее двух карат, бело-голубым бриллиантом в форме прямоугольника.

Я удалил половицы, чтобы произвести более тщательный осмотр, на что ушел целый день. Лишь под вечер я отыскал второе платиновое кольцо, золотые наручные часы, жемчужные бусы и изумрудную брошь.

Дома я положил все это в чашку и отмачивал в спиртовом растворе в течение трех часов. На внутренней поверхности обоих колец проявилась выгравированная надпись: «Мартин и Кристин — навсегда».

Все было ясно. Шанталь убила супругов Терри за изумруды и забрала их драгоценности. Но все это было потеряно, когда «Буревестник» потерпел крушение. Мы нашли необработанные изумруды, а затем Шанталь извлекла драгоценности, когда нырнула в последний раз за «своими вещами». Она спрятала их под половицей, а во время путешествия в Белиз они закатились и затерялись среди сотен кусков металлического балласта.

Мартин и Кристин — навсегда.

Прошло четыре года после того, как Шанталь сожгла базу отдыха. Я принял решение побороть в себе навязчивое влечение к этой женщине, перестать жить планами о возмездии. Но как можно игнорировать это? Убийство двух порядочных людей — Мартина и Кристин Терри.

— К чертовой матери все это! — заявил я Баскервиллю, который, похоже, со мной вполне согласился. — Настало время выращивать свой собственный сад.

В понедельник я съездил в Майами и посетил несколько частных сыскных агентств. В конце концов я отыскал нужного мне человека — бывшего нью-йоркского детектива, расследовавшего убийства. Звали его Гарольд Лехман. Это был толстый и постоянно голодный мужчина (люди из «Скорпиона», поскольку их мечты о возвращении на родину не сбылись, разбрелись кто куда, многие обратились к другим делам, чаще всего криминальным).

— Найдите ее, — сказал я Лехману.

Я полагал тогда, что намерен лишь удовлетворить свое любопытство. Справедливость была для меня весьма туманным идеалом, неосуществимой мечтой; и даже если это не так, никто не уполномочивал меня быть лицом, который вершит правосудие. Какое право я имел действовать в качестве члена «комитета бдительности» от имени давно умерших Мартина и Кристин Терри? Им бы спать спокойно.

— Найдите ее, — сказал я.

Глава тридцать седьмая

Фотографии, запечатлевшие прием гостей в саду, были сделаны телеобъективом с холма, расположенного неподалеку от виллы «Мистик». Тридцать увеличенных отпечатков с тридцатипятимиллиметровой пленки.

Сад окружала стена из красного кирпича, в верхнюю кромку которой были вцементированы осколки стекла. В полном цвету кусты и деревья: лаймы, гибискусы, бугенвилии, жасмин. На некоторых снимках можно было различить дом с черепичной крышей и небольшую колокольню; плавательный бассейн; выложенный плиткой внутренний дворик — патио, шезлонги и кушетки; переносной бар и буфетный стол; оркестрантов, одежда которых напоминала солдатскую униформу; и более пятидесяти гостей, многие из которых были в вечерних костюмах. Была вторая половина дня. Позади дома расстилалось море с многочисленными рифами.

— Пышный прием, — сказал я.

— Да, — подтвердил Лехман.

На некоторых снимках фигурировали Майкл Крюгер и графиня де Вилье — вместе и порознь. Крюгер для своего возраста выглядел отлично: поджарый, загорелый, с тщательно уложенными серебристыми волосами.

Графиня де Вилье оставалась все такой же красивой.

— Вам понравился Пуэрто-Валларта? — поинтересовался я.

— Хороший город, — ответил Лехман.

— Я знавал графиню, когда она была проституткой.

— Должно быть, не вы один.

— Она владелица или снимает эту виллу?

— Вы имеете в виду виллу «Мистик»? Она владеет ею.

— Живописное место.

— Очень.

— Откуда она берет деньги?

— Героин, — лаконично объяснил Лехман. — Коричневый, из Мексики.

— Кажется, не лучший сорт?

— Да, это верно, но зато всегда в наличии и гораздо дешевле, чем высокосортный… Если вы поищете в Лос-Анджелесе, Сан-Диего, Ориндже, вы наверняка наткнетесь на героин графини.

— Похоже, дело не маленькое.

— Очень крупное. Приносит миллионы.

— А что думает об этом мафия Западного побережья?

— Не в курсе дела. Возможно, что графиня откупается от них. А может, и нет. Если у тех есть здравый смысл, они не станут связываться с ее друзьями.

— Ах, даже так.

— Старая мафия не хочет иметь дело с латиноамериканцами. Со всеми этими колумбийцами, кубинцами, панамцами, мексиканцами — они сейчас перещеголяли сицилийцев. Так что живи и давай жить другим.

— Перемирие… Послушайте, Лехман, я хочу, чтобы вы копнули поглубже. Наймите самолет или вертолет, сделайте фотографии виллы «Мистик» с воздуха. Все как следует осмотрите и обнюхайте.

— А что вы собираетесь делать?

— Ничего. Простое любопытство.

— Любопытство может погубить вас. Я не стал бы охотиться за ней и с батальоном солдат морской пехоты. Это, приятель, Мексика. Она держит на крючке и полицейских, и политиков. У нее под каблуком мексиканские военные. У нее по крайней мере сотня дружков, которые перережут вам горло и скормят рыбам — вы не успеете даже пикнуть.

— Она настолько влиятельна?

— Ее дружки влиятельны.

— Не понимаю.

— Видите ли, она королева — первая дама, но есть еще и короли, если вы способны понять меня. Они вместе занимаются бизнесом, делают деньги. Это не организация в прямом смысле слова, это свободная ассоциация. У графини свои функции, но они связаны с функциями других людей. Она скупает маковые поля, она платит перерабатывающим заводам, ведь сироп надо переработать в героин. Она платит за мышцы и за прикрытие. Она связана с людьми в Мексике и Калифорнии. Если вы предпримете действия, ущемляющие графиню, вы ущемите очень многих крутых людей. Вы покуситесь на карманы пеонов, полицейских, всяких громил и политиков. Может, даже самого губернатора. Или президента республики. У нее много друзей. Тот, кто причинит вред ей, причинит вред им. Они этого терпеть не будут.

— Я, разумеется, не собираюсь связываться с этой публикой. Пока вы здесь, проверьте систему охраны виллы «Мистик»… Сигнализация, собаки, охранники…

— Я больше не намерен здесь оставаться.

— Трусишка.

— Пусть даже так.

— Хорошо, оставьте мне ксерокопию вашего доклада.

— Нет. Я даю вам пять минут на то, чтобы прочитать его, а затем сжигаю и его, и фотографии.

— Лехман, — сказал я. — Ведь вы мужественный человек. Двадцать пять лет вы были полицейским в Нью-Йорке. У вас дюжина благодарностей и наград. И тем не менее вы боитесь какой-то проститутки, которая весит-то всего сто двадцать фунтов.

— Верно, — сказал он и своей ухмылкой напомнил мне Баскервилля.

Глава тридцать восьмая

Я объявил о продаже стоянки для трейлеров и марины. Назначенная цена равнялась тремстам тысячам долларов, но я уведомил агента по продаже, что соглашусь на двести восемьдесят тысяч. Покупатель должен взять ответственность за непогашенные банковские ссуды. Земля здорово подорожала за последние четыре года. В один прекрасный день, как и предсказывала проститутка Кристал, на участке «Райского уголка» будет создан кондоминиум.

Я получил новый паспорт, открыл номерной счет в швейцарском банке, положив туда солидную сумму, и проделал с собой необходимые косметические операции.

Я не мог рассчитывать на то, что мне удастся одурачить Шанталь, как это удалось в Аспене, но мне хотелось надеяться, что она или Крюгер не узнают меня, если случайно встретятся со мной на улице. Я сел на диету и вскоре стал весить как в двадцать пять лет; отпустил длинные усы; побрил голову почти наголо, оставив ободок волос лишь возле ушей и на самом затылке и стал носить защитные, как у летчиков, очки. Я как-то повредил колено, играя в теннис, но и после того, как нога зажила, продолжал хромать. Некоторые друзья с трудом узнавали меня и решили, что я переживаю кризис, который случается у людей моего возраста. У Баскервилля иногда шерсть вставала дыбом, когда, пробудившись от глубокого сна, он бросал на меня взгляд.

Ко мне вновь вернулась мания преследования, и я всегда либо носил с собой пистолет, либо держал его где-то поблизости. Почему бы мстительной Шанталь не подослать кого-то из своих приятелей, чтобы убить меня?

Я подписался на газеты Пуэрто-Валларты, ибо имя графини де Вилье часто появлялось на страницах в хронике светской жизни. Она то и дело устраивала приемы, а на своей яхте «Поларис» заняла третье место в соревнованиях. Ни одна женщина не смогла ее опередить.

Публиковались фотографии, на которых графиня запечатлена со знаменитым киноактером; с французским поэтом — лауреатом Нобелевской премии; с сосланным аргентинским революционером; с известным американским футболистом; с мексиканским теннисистом. Многие из них были гостями на приемах на вилле, а большинство, полагаю, оставалось там и после приемов… Причем теперь она одаривала их сексуальными ласками бесплатно, хотя некогда это могло вылиться для них в кругленькую сумму от десяти до двухсот тысяч долларов.

Я поступил на курсы ускоренного изучения испанского языка, и через девяносто дней уже мог сносно говорить и понимать разговорный язык. Я практиковался с местными кубинцами, которые приходили в ужас от моего акцента.

Менее чем через год моя база отдыха была продана консорциуму Майами за двести восемьдесят пять тысяч долларов. Большую часть денег я положил на свой швейцарский счет, отдал Баскервилля другу и взял билет на рейс до Пуэрто-Валларты.

В самолетах редко проверяли багаж с помощью рентгена, поэтому я рискнул и положил в один из чемоданов револьвер и газовый баллончик.