Когда она была плохой

Глава сорок четвертая

Моего попугая, предположительно лет шестидесяти от роду, звали Блай, и в его лексиконе было до трехсот слов. Я купил его у владельца бара под названием «Сын капитана». Бар закрыли решением алкогольной комиссии и департамента здравоохранения. Я забрал попугая, клетку, насест и путы, кость каракатицы для точки клюва и документ о том, что птица не болела лихорадкой. Бар «Сын капитана» имел скандальную славу, так что лексикон попугая не отличался изысканностью. Я всегда задавал себе вопрос, почему люди учат птиц и иностранцев разным скверным словам. Блай знал все ругательные слова на английском и испанском языках, произносил их бегло, хотя и не всегда понятно. Он был отличным компаньоном, с которым я всегда мог поговорить, а если он становился слишком развязным и несносным, то было проще простого заставить его замолчать, накинув на клетку покрывало.

В тот вечер мы смотрели по телевизору программу Си-эн-эн и наблюдали, как политики поносили друг друга.

— Дай мне своего говняного пива, — сказал Блай.

Я достал пива для себя и дал ему скорлупу бразильского ореха. Он клювом пододвинул орех к своим лапам и заявил:

— Жопа!

Эта реплика была адресована немолодому сенатору из Южной Каролины.

— Имеешь право, Блай.

— Hijo de puta[11].

— Ты выражаешь мнение многих, приятель.

— Дай мне пушку, пижон, — он передвинул орех поближе к клюву и принялся есть.

После рекламы телевидение поведало о крахе крупного наркообъединения в Лос-Анджелесе. Было арестовано около полудюжины наркодельцов. Аресты явились кульминацией двухгодичной кропотливой работы полиции. Наркодельцов засняли в тот момент, когда полицейские вели их от машин в тюремную камеру. На три секунды мелькнуло лицо женщины, снискавшей репутацию «пчелиной матки» наркобизнеса.

— Черт побери! — закричал я.

Блай поднял голову и уставился красным глазом в телеэкран.

Этого не может быть. Кадр длился всего три секунды; освещение плохое, камера прыгала в руках оператора… Да нет, что я — Шанталь нет в живых; грешная плоть ее давно растворилась в океане!

Я схватил видеомагнитофон и вставил чистую пленку. В десять часов по телевидению снова показали этот сюжет. Я записал его, прокрутил несколько раз, замедлив скорость, чтобы изучить лицо, походку и осанку женщины. Невероятно, но факт: это была моя старинная заклятая подруга.

Тридцать пять рыболовных судов участвовали в тот день в соревновании, и, очевидно, одно из них все-таки спасло Шанталь. Господи, ей и здесь повезло! Ей всегда везет. Быть погребенной в пучине — это явно не ее судьба. Сколько раз океан пытался взять ее, но не смог. Она морская ведьма, морская сука.

На следующее утро появились сообщения: графиня де Вилье идентифицирована как Мари Элиз Шардон; родом из Квебека, в прошлом проститутка, находилась в заключении во Флоридской тюрьме, в последние годы — «пчелиная матка» международного картеля наркобизнеса. Были опубликованы фотографии, сделанные до предъявления обвинения и после: как и прежде, с полицейскими, адвокатами и репортерами она вела себя надменно; оставалась все такой же неотразимой женщиной. И к тому же опасной: многие из ее друзей оставались на свободе.

И тем не менее она была напугана. За ее вызывающим поведением скрывался страх, хотя, возможно, я был единственным человеком, способным это понять. Ее собирались упрятать на долгий срок. Война против наркомафии продолжалась. Ни деньги, ни влияние, ни многочисленные адвокаты не могли предотвратить ее крушения. Ей предъявили обвинение по двадцати трем пунктам. Она шла ко дну.

Я снял покрывало с клетки Блая.

— Доброе утро, Блай.

Он был не в духе и не пожелал разговаривать.

Позже появилось сообщение о том, что, согласно заявлению властей Лос-Анджелеса, под опекой «пчелиной матки» находится семилетняя дочь Габриэль. Странно: я не видел ребенка во время своих наблюдений за виллой «Мистик», ничего не слышал о ее дочери ни тогда, когда Шанталь находилась в заключении, ни после освобождения, во время ее пребывания на моей базе отдыха (до пожара). Я рассмеялся. Шанталь — и вдруг мама!

Тогда кто ее отец? Да кто угодно! Например, Крюгер. Или любой случайный человек. Конечно, она могла «залететь». Но почему не сделала аборт? Материнство не в ее характере. Шанталь — мама…

В статье, опубликованной в «Майами геральд», появилось уточнение: Габриэль было семнадцать лет, а не семь, и через три недели, третьего марта, она будет отмечать восемнадцатилетие.

Я взял карандаш и блокнот, хотя в этом и не было необходимости: арифметика простая. Отсчитай девять месяцев с третьего марта до третьего июня. Если беременность проходила нормально, то Габриэль была зачата в июне — какого? — отсчитаем назад восемнадцать лет — 1972 года. Конечно, если беременность длилась положенное время и ребенок не родился преждевременно или с опозданием.

К третьему июня 1972 года Шанталь и я находились в океане в течение трех недель; мы уже бросили якорь у отмели Нативити, но еще оставалось две недели до обнаружения места крушения «Буревестника». Ее путешествие до Белиза заняло по крайней мере неделю. Так что, при самых грубых подсчетах, три недели в одну сторону, три недели в другую…

Я подошел к клетке и посмотрел на важно восседавшего Блая. Он величественно поднял голову, готовый услышать мою исповедь и дать совет.

— Боже мой, Блай, — сказал я. — Я вполне могу быть ее отцом.

Блай кивнул и сочувственно залопотал. Очевидно, он рассчитывал на орех. Конечно, Блай был всего лишь птицей, но я использовал его в тех же целях, в каких Сибил использовала карты Таро: чтобы узнать будущее.

— Отмель Нативити — не ирония ли судьбы, Блай?

Обычно заставить попугая говорить невозможно. Тем более если он не в духе. Блай раздулся чуть ли не вдвое, взъерошил перья и лишь спустя некоторое время принял нормальный облик. На полу клетки валялись зерна, кусочки ореха и помет. Я забыл о своих обязанностях, и, возможно, это и вызывало в нем раздражение.

— Говори, Блай, а то соседские кошки съедят вечером бессловесную птицу.

Пока попугай был у меня, мне удалось научить его нескольким фразам. Конечно, как правило, он говорил их невпопад; но сейчас он сказал нечто такое, что прозвучало зловеще-убедительно.

— У меня есть дочь, Блай.

— Ora pro nobis, — ответил Блай.

Молитесь за нас…

Глава сорок пятая

Кэлвин Уэбстер Стиверсон специализировался на защите крупных наркодельцов, рэкетиров, а также богатых мужчин и женщин, убивших супругу или супруга. У него был роскошный офис на девятом этаже одного из зданий в центре Лос-Анджелеса. Здесь располагались просторная приемная и коридор со множеством дверей, за которыми трудились машинистки и адвокаты, средний юридический персонал и следователи. Помимо этой была другая приемная, поменьше, опекаемая крепкой свирепой женщиной, которая окрысилась на меня, когда я имел неосторожность закурить сигарету.

Мне была назначена аудиенция на одиннадцать часов, однако Стиверсона в указанное время на месте не оказалось. Не появился он ни в одиннадцать тридцать, ни в полдень. В половине первого он позвонил и сообщил, что встретится со мной во время ленча в кафе «Мистер Кью».

«Мистер Кью» оказалось забегаловкой на окраине деловой части города. Ни скатертей, ни ковров; приборы из нержавеющей стали; столы качались, поскольку ножки были разной длины; меню написано мелом на доске. Все официанты черные, все клиенты — белые.

Дым из кухни распространялся по всему залу в виде голубоватого тумана. Я сел за зарезервированный Стиверсоном стол и заказал бутылку пива. Меню отличалось исключительной простотой: чили — в чашке или в миске; говядина на ребрах с шинкованной капустой и фасолью; свинина на ребрах с шинкованной капустой и фасолью; яблочный пирог; кофе.

В заведении было многолюдно и шумно. Когда-то здесь подавали вкусную пищу узкому кругу клиентов, сейчас, когда он стал модным, количество клиентов возросло, зато пища стала заурядной.

Стиверсон появился без десяти час. Он извинился, подал мне руку, сел за стол и добавил:

— Я не ел с вечера. Могу съесть даже падаль.

— Ее подают с шинкованной капустой и фасолью, — сказал я.

Стиверсон был моложавый, поджарый, загорелый мужчина лет под сорок с взъерошенными волосами, словом, вовсе не такой, каким я его себе представлял. Казалось, он явился из теннисного клуба или только что сошел с яхты. Я подумал, что будь он владельцем яхты, он непременно назвал бы ее каким-нибудь претенциозным именем вроде «Non pro bono»[12]. На нем были парусиновые туфли на платформе без носков, линялые хлопчатобумажные брюки, рубашка, похожая на верхнюю часть пижамы, и твидовый спортивного типа пиджак.

— Стало быть, вы Старк, — проговорил он.

— Утверждаю, что так.

Его улыбка была сардонической, холодной. Он прощупывал меня взглядом голубых глаз, пытаясь оценить мои человеческие и финансовые возможности и, по всей видимости и то и другое оценил не слишком высоко. Это был явно жесткий человек, хотя с первого взгляда его вполне можно было принять за какого-нибудь стареющего служителя на пляже.

— Мари сказала, что однажды вы пытались убить ее.

— Да, но я опростоволосился: надо было сначала всадить ей в сердце нож, а уж потом бросать за борт.

— За что вы пытались ее убить?

— Долгая история.

— Мне интересно услышать.

— Мари расскажет вам свою версию.

— Она уже рассказала.

К столу подошла официантка. Мы заказали говядину на ребрах и пиво с условием, что она подаст его сразу.

— И что же Мари сказала?

— О чем?

— О моем визите к ней.

— Она сказала: «Никогда!» Правда, добавила, что вы можете не сомневаться: она сама придет к вам, когда освободится.

— Это угроза, — заметил я.

Он кивнул.

— Похоже, что так.

— Когда, по вашему мнению, ее освободят? Ее не выпустят на поруки? Может, мне следует взять длительный отпуск?

— Мистер Старк, почему вы приехали в Лос-Анджелес?

— Я приехал сюда по причине, которую изложил вам в письме и в телефонном разговоре: я хочу увидеть свою дочь.

— Мари рассмеялась, узнав о ваших претензиях на отцовство. Она сказала, что вы не отец Габриэль, это совершенно определенно. Ее отец — француз.

— Всем известно, что Мари Элиз Шардон — прирожденная лгунья, какой до нее не было на свете. Она гений лжи, Микеланджело лжи, Бетховен и Шекспир лжи. Это идеальное вместилище лжи, обмана и предательства. И одно ее утверждение, что я не отец Габриэль, уже является неопровержимым доказательством обратного.

Он улыбнулся.

— У вас есть какие-нибудь другие доказательства, кроме отрицания Мари?

— Временные рамки.

Похоже, это его не убедило.

— Как бы там ни было, — заявил я, — я хочу увидеть девушку.

— Как вы знаете, Мари содержится в заключении в Сан-Диего. Габриэль в ожидании суда сняла в Сан-Диего квартиру. Я увижу их обеих сегодня вечером и скажу о вас Габи: она сможет сама решить, видеться с вами или нет.

— Благодарю.

— Я позвоню вам в отель сегодня вечером.

— Буду ждать.

Официантка принесла два больших блюда говядины с капустой и фасолью. Мы заказали еще пива. Мясо было жестким, соус безвкусным, капуста водянистая, фасоль сухая. Не зря я не доверял забегаловкам, в которые не ходят чернокожие клиенты.

— Вы когда-либо ели такое мясо? — спросил Стиверсон.

Когда мы покончили с едой, официантка каждому принесла по два полотенца, одно влажное, другое сухое.

Я спросил:

— А что, Мари собираются выпустить на поруки?

— Судья установил залог в три миллиона долларов наличными.

— Это не составит проблем.

— В том-то и дело, что составит. Все активы Шардон и здесь, и в Мексике арестованы. Счета в Швейцарии заморожены. Мне придется отчаянно повоевать, чтобы разморозили сумму, необходимую для ведения защиты.

— Сурово. И какова ваша стратегия?

— Партизанская война. Я намерен подавать ходатайства. Об освобождении, об изменении места содержания. О возмутительном поведении полицейских во время ареста, о провокационных действиях по отношению к арестованной, о незаконности обыска и ареста. О том, что моего клиента судят отдельно от остальных пятерых арестованных якобы из соображений конспирации. Я постараюсь добиться, чтобы свидетельства, неблагоприятные для моего клиента, были исключены. Я буду тянуть канитель, пока враждебно настроенные свидетели умрут или исчезнут. Если это не сработает и начнется суд, я надеюсь, что найдется по крайней мере один идиот среди присяжных, чтобы застопорить работу.

— А если ваши ходатайства не удовлетворят?

— Я начну все сначала.

— Ваши слова звучат не очень оптимистично.

— Я вынужден буду идти на суд. Федеральный прокурор пойдет на согласованное признание вины. Это дело вызвало слишком большой резонанс… Пчелиная матка. Женщина-паук. Графиня из самой преисподней. Богатый и влиятельный наркоделец — и одновременно весьма привлекательная женщина. Порок в сексуально-привлекательной упаковке. Вся эта бульварная чепуха… Обвинение не упустит такой возможности. Хотя никогда не известно, как поведут себя присяжные. Происходит нечто непредсказуемое, когда в комнате для принятия решений собирается двенадцать невежественных мужчин и женщин. Здесь могут быть удивительные вещи: они могут вынести оправдательный приговор Гитлеру и казнить святого Франциска… Я в добрых отношениях с присяжными. Но никогда не знаешь, чего от них ждать… Я постараюсь спровоцировать такие постановления суда, которые будут опротестованы судом вышестоящим. Я могу сражаться многие годы, чтобы заставить правительство снять арест с денег Шардон. Но вначале надо освободить ее под залог, она не желает сидеть в камере десять лет, пока я буду вести свою медленную, кропотливую работу… Вот таким образом.

— Вы весьма откровенны.

Он пожал плечами.

— Я не рассказываю вам что-либо такое, что неизвестно обвинению. Они представляют, как я буду воевать. Так что вы не услышали ничего секретного. Все решают деньги. Если их будет достаточно, у меня хорошие шансы выиграть дело.

— Я могу лишь оплатить счет за ленч, — сказал я.

Я прошел со Стиверсоном к его машине — белому «мерседес-бенцу» с открывающимся верхом. Верх был опущен. Стиверсон дал десятидолларовую купюру атлетически сложенному парню, который сторожил машину. Похоже, тот был разочарован: он имел бы больше, ели бы выкрал радиотелефон из машины.

Стиверсон сел за руль, пристегнулся ремнем, вставил ключ зажигания, но двигатель не завел.

— Я говорил, что нам нужны деньги — деньги для борьбы за то, чтобы вызволить немалое состояние Мари. Вы могли бы помочь.

— Ах, вот оно что! — А я-то удивлялся, с чего это он такой любезный и откровенный.

— Вы немного знаете о характере ее деятельности и знаете, насколько богата Мари. Она даже не знает точных размеров своего состояния… Полагает, что около тридцати миллионов долларов… Даже если нам удастся вызволить половину, она все равно останется баснословно богатой. Вы можете извлечь значительную прибыль, если дадите ей взаймы сто тысяч долларов. Мы могли бы подписать контракт.

— Сто тысяч — большая сумма.

— Вы можете это позволить без ущерба своему финансовому положению. Вы не богаты, но это в ваших возможностях. Это будет очень хорошее вложение капитала, Старк.

— Ваши следователи поработали в этом направлении.

— Вы должны понимать, почему я навел некоторые справки. Вы, старый враг Мари, объявились совершенно внезапно; однажды пытались убить ее. С какой стати мы должны думать, что вы желаете ей добра? А может, вы работаете на полицию и сейчас записываете наш разговор?

— Я заинтересован лишь в том, чтобы увидеть свою дочь.

— Все же подумайте о сотне косых. Вы могли бы при желании вложить и больше.

— Подумаю, — сказал я.

— Изыскивать деньги — это нередко весьма важная часть работы адвоката. Ваши сто тысяч помогут, но есть и другие источники. Жизнь Мари вызывает интерес крупных киностудий. Ее приключения могут послужить сценарием интереснейшего фильма, не правда ли?

— Могу себе представить…

— Мари делает наброски такого сценария. Как я уже сказал, студии проявляют живой интерес. Мы могли бы создать корпорацию. — Он завел мотор. — Подумайте об этом, Старк. — Машина рванула с места.

— Говнюк.

Парень, который сторожил машину Стиверсона, смотрел ему вслед. Он выглядел весьма раздосадованным.

— Этот тип обещал мне двадцать долларов, — пояснил он.

Глава сорок шестая

Габриэль, моя предполагаемая дочь, сняла квартиру на втором этаже дома на берегу залива в Сан-Диего. С лестничной площадки хорошо был виден простор Тихого океана на западе и гладь залива на востоке. На некоторых бакенах неуклюже громоздились бакланы. Небо было затянуто облаками, в воздухе висели частицы влаги. Я нажал на кнопку звонка и услышал звук колокольчика внутри.

Дверь открылась тотчас же. Она ожидала меня.

— Мистер Старк?

— Он самый.

— Входите.

Я вошел в просторную квадратную комнату с окнами, выходящими на три стороны, и застекленной крышей со следами паутины по углам. Здание было старое, с полами из твердой древесины, массивными потолочными балками, тяжелыми дверями, но мебель имела вполне современный вид — такую можно встретить в любом мотеле. Кухня находилась в небольшой нише слева, двери в спальню и ванную были правее.

— Ты похожа на мать в молодости, — сказал я.

— Да. Давайте мне плащ: я повешу его.

Она взяла плащ и направилась к вешалке. На ней была юбка, свитер и балетные тапочки.

В комнате был порядок, если не считать обширного стола с ворохом бумаг, книгами и пишущей машинкой.

— Присаживайтесь. Не желаете ли стакан вина?

— Да, спасибо.

Габриэль говорила на британском английском с едва заметным французским акцентом. Она направилась на кухню: я тайком наблюдал за ней. Она многим напоминала мать: ростом и изяществом, чертами лица, разрезом глаз, хотя глаза у нее были зеленые, а у матери — с оттенком ржавчины. Ее светло-каштановые волосы на солнце, по-видимому, становились золотистыми. А вот что касается рта, то я убедил себя, что он скорее похож на рот моей матери.

Габриэль подала мне стакан вина. Она смотрела прямо, с любопытством, но не дерзко. В ее взгляде отсутствовали насмешливость и вызов, так свойственные Мари.

Возле кофейного столика стояли два маленьких диванчика. Я сел на один из них, она на второй.

— Вы не мой отец, мистер Старк.

— Откуда ты знаешь?

— Мне сказала моя мать. И потом, мне кажется, я бы почувствовала это, если бы вы были моим отцом.

— Это отдает романтикой.

— Разве? Почему?

— Зов расы, крови, мистическое узнавание — все это можно найти в волшебных сказках.

— Ладно. Положим, я действительно ваша дочь. Вам-то что до этого? К чему ехать на встречу со мной? Зачем пересекать всю страну, чтобы встретиться с дочерью, о которой недавно еще и понятия не имели, — при этом она улыбнулась, — если нет никакого зова крови?

— Сдаюсь. Я не чувствую никакого зова в эти минуты. Твой ли я отец, моя ли ты дочь — мы незнакомцы. Ты видишь незнакомца в своем доме. Ты можешь испытывать какие-то чувства ко мне, вроде того — нравлюсь я или не нравлюсь, доверяешь мне или не доверяешь, но ты не ощущаешь родства со мной.

— Во мне нет ничего от вас. Я не вижу в вас ничего моего.

— Конечно, ты похожа на Мари. Но есть кое-что в твоих чертах общего с чертами моих родных. Немного — с чертами моей матери, гораздо больше — моей сестры. Твой подбородок, рот, цвет волос. Это еще ничего не доказывает. Просто я это вижу и знаю, а ты — нет.

— Моя мама говорит, что вы определенно не являетесь моим отцом.

— Ты всегда веришь тому, что тебе говорит твоя мама?

— Она сказала, что вы пытались ее убить.

— Пытался. Скрылся от нее и даже изнасиловал. А она стреляла в меня, я мог бы показать хирургические швы, и наняла человека, чтобы убить меня. И еще сожгла все мое имущество. Я потерял все. Мы оба преступники — и твоя мать, и твой предполагаемый отец. Но тебе не следует беспокоиться. Я считаю, что это не передается с генами, хотя, конечно, мы оба подаем дочери плохой пример. Так что ты не потенциальная убийца или поджигательница, Габриэль.

Она криво улыбнулась.

— Мне никогда до этой минуты не приходило в голову, что я могу стать убийцей или поджигательницей. Вы говорите, что дело не в генах?

— Ни в малейшей степени.

— Хотите еще вина?

— С удовольствием.

Дождь припустил сильнее, стуча по застекленной крыше и мутным оконным стеклам. Было темно, как в сумерках, хотя еще не было и пяти часов.

Габриэль вернулась с двумя бокалами вина.

— Так кто же, по словам твоей матери, твой отец?

— Она в разное время рассказывает мне разные истории. Ее самая любимая — мой отец был знаменитым французским дипломатом и писателем, но он не мог признать отцовство, поскольку это испортило бы ему карьеру.

— Ты веришь в это?

— Я привыкла к этому. Хотела верить. Верила, когда была моложе. А были и другие истории. Но о вас не было.

— Она ничего не рассказывала тебе о нашем морском путешествии с целью спасения изумрудов?

— О да! О ее путешествии. Вас там не было.

— Тем не менее я там был.

— Она часто рассказывала мне об этом, о своих замечательных друзьях Мартине и Кристин Терри, о кораблекрушении, об ужасных днях на спасательном плоту, о том, как затем она вернулась и нашла изумруды, которые ей отдали Терри.

— И никогда не упоминала обо мне?

— Нет. Я всегда верила, что она сама управляла судном. Нашла место кораблекрушения, ныряла и все такое. Она подарила мне неограненный изумруд, когда я была маленькая. Он и сейчас у меня. Но я не помню, чтобы она когда-либо упоминала о Дэне Старке.

— Ты была зачата во время этого морского круиза, — сказал я.

— Подумать только — зачата в океане на маленьком суденышке, которое направлялось за затонувшим сокровищем!.. А родители — преступники! — Она с изумлением смотрела на меня поверх ободка бокала.

— Ты голодна, Габриэль? Я пропустил ленч.

— Я тоже. Что-нибудь приготовить?

— Я выйду и куплю гамбургеров или пиццы. И бутылку виски — у меня сейчас не то настроение, чтобы тянуть зинфандель.

Под моросящим дождем я прошел к бульвару на берегу залива и свернул направо. Неоновые огни отражались в мокром тротуаре. Визжали шины проезжавших автомобилей. Промокший угрюмый пес увязался за мной и не отставал целый квартал, пока не увидел более подходящего пешехода — симпатичную женщину, и поплелся за ней. Слева был слышен шум прибоя.

Габриэль произвела хорошее впечатление — вежливая и умненькая, может быть, холодноватая, но в общем приятная в общении. И, как мне показалось, честная. Не в пример психопатке маме.

В магазине я купил литр виски, набрел наконец на кафе и заказал самый изысканный вид пиццы.

Когда я возвращался, пес вновь пристроился ко мне на середине квартала и проводил до дома Габриэль. Я угостил его пиццей и стал подниматься по лестнице. Мелькнуло воспоминание: я поднимаюсь по лестнице в обшарпанную квартиру Шанталь в Ки-Уэсте. Я нес с собой две бутылки вина, а затем варил ей луковый суп. Я испытал краткий приступ ностальгии по тому месту и времени, по тому вечеру.

Мы ели пиццу. Я плеснул виски на кубики льда в моем бокале, и мы пересели на диванчик. Дождь не утихал. Все окна казались запотевшими.

— Я подумала, что вы, возможно, захотите увидеть это.

Она протянула мне канадский паспорт: Габриэль Сюзан Шардон родилась в Монреале третьего марта 1973 года. Половина страниц была заполнена визами и разрешениями на въезд и выезд. За последние четыре года она побывала в Швейцарии, Англии, Франции, Италии, Канаде, Соединенных Штатах и Мексике.

— Ты объездила весь мир, — сказал я.

— Я жила в пансионате в Швейцарии, а затем в Англии. Мои родственники по матери живут в Квебеке. Иногда я навещаю их. Моя мать живет… жила здесь и в Мексике. Я навещала ее. А однажды, два года назад, я с ней поездила по Европе.

— Это не допрос, Габриэль.

— Почему же, это допрос, — отозвалась она. — Но я не имею ничего против.

— Вопросы должны быть взаимными. Ты можешь спросить у меня все, что тебя интересует.

— Вы не будете возражать, если я налью себе вашего виски?

Габриэль должным образом не знала свою мать. Она виделась с ней редко, а большую часть времени находилась на попечении тети, сестры Шанталь, живущей в Квебеке. Позже жила в пансионатах Швейцарии или Англии. Мать иногда навещала ее, иногда Габриэль навещала мать в Соединенных Штатах или Мексике. Она редко видела мать чаще двух или трех недель кряду.

— Вы ладите с ней?

— Думаю, что да. Во всяком случае, в течение трех недель. Мы ладим, но не понимаем друг друга. Мы очень разные.

— Ты знала, что твоя мать занимается наркобизнесом?

— Когда я приехала в первый раз в Мексику — мне тогда было пятнадцать лет, — я поняла это. А раньше — нет, не понимала. Вокруг всегда было много денег — огромные деньги и множество вещей. Мать говорила, что она выгодно вложила деньги от продажи изумрудов. Похоже, я была слишком наивная, поэтому и не сообразила раньше.

— У тебя есть свои деньги?

— Мать всегда мне давала столько, сколько мне было нужно, и даже сверх того. Я всегда находила ее удивительно грустной. Я не такая.

— Стало быть, у тебя нет собственных денег?

— Мне много не требуется. Я могу работать. У меня есть вещи, которые я могу продать.

— Твоя мать сейчас в тюрьме, и ее могут не выпустить под залог. Все ее деньги и имущество арестовано. Скорее всего она отправится на долгий срок в тюрьму. Какие у тебя планы?

— Сейчас — никаких.

— А какие планы были раньше, до того как это случилось?

— Я собиралась поступить в университет в Париже.

— И что ты хотела изучать?

— Философию.

— Неужели? А потом преподавать?

— Я хочу писать. Рассказы, романы, поэмы.

— На французском?

— Мой французский недостаточно хорош. Нет, на английском.

— Боже мой, канадская девушка, которая хочет изучать философию во французском университете и писать книги на английском. Я смогу понять твои книги?

Она засмеялась.

— Во всяком случае, получше, чем если бы я изучала философию в Германии.

— Я отправлю тебя в университет в Париже, Габриэль.

— Но может оказаться, что вы не мой отец.

— Я верю в то, что я твой отец. И потом…

— Будьте осторожны, — сказала она. — Я могу принять предложение. Я ведь мало смыслю в деньгах и — мне об этом все говорят — не очень ценю их: ни материнские, ни ваши, ни чьи-либо еще…

— Хорошо. Мы пойдем в банк завтра и возьмем деньги, чтобы ты могла отправиться в Европу на учебу.

— Хорошо.

— Я написал роман пару лет назад, — сказал я.

— Правда?

— Он был не очень удачным.

— Может быть, следующий будет лучше.

— Возможно.

Она проводила меня до двери.

— Я заеду к тебе в одиннадцать. Мы съездим в банк, а затем отправимся куда-нибудь на ленч.

— Прекрасно.

Дождь все продолжал идти. Пес ожидал меня внизу лестницы и провожал несколько кварталов до места парковки взятого в аренду автомобиля. Поблизости оказался ресторанчик. Я купил два чизбургера и отдал бездомному псу.

Оформив операцию в банке, мы отправились на ленч в ресторан «Дары моря», затем бродили по пляжу. Я нес ее туфли.

— Я хочу знать, — сказала она.

— Что именно?

— Действительно ли ты мой отец.

— Да, мне тоже хотелось бы это знать наверняка.

— Я читала об анализах ДНК.

— Я тоже.

— Так почему нам не найти клинику, где можно сдать образцы крови? Они пошлют их в лабораторию на анализ ДНК. Ведь тут не может быть лжи, правда?

— Правда.

— Так что же?

Мне не хотелось иметь столь определенное доказательство, как анализ ДНК. Если она не моя дочь, я не хотел этого знать. Я был счастлив иметь дочь. Я не хотел потерять ее из-за каких-то слишком мудреных анализов, которые нельзя обжаловать.

— Пошли, — сказал я.

Глава сорок седьмая

Тремя неделями позже я встретил Габриэль в аэропорту Майами. Она направлялась в Европу и сделала здесь остановку на несколько дней. Мы приехали ко мне домой. Ей понравились окрестности, напоенный тропическими ароматами воздух, дом, Блай, мой парусник «Ленивые кости». Мы плавали на нем, ныряли с аквалангами у рифов, играли в теннис, по утрам допоздна спали, вечерами вели беседы.

Из калифорнийской лаборатории пришел ответ. Анализ ДНК подтвердил, что мы отец и дочь. Я купил пару бутылок шампанского и приготовил праздничное блюдо из омаров. Нельзя сказать, чтобы это был праздник в полном смысле слова: мы были оба задумчивы и сдержанны.

Что кроется за этим событием? Каков его смысл? Каковы последствия?

На следующее утро я отвез Габриэль в аэропорт. «Пиши», — сказал я. «Да, ты тоже». — «И звони в любое время». — «Хорошо». — «Если что-то понадобится…» — «Все будет хорошо». — «Ну, тогда…» Мы неуклюже поцеловались, и она пошла к самолету компании «Эр Франс».

Она писала мне раз в неделю. А еще я получил письмо от ее матери.

Дэн Старк, мерзкий выродок, Габриэль не твоя дочь, она даже не моя дочь, она дочь моей младшей сестры, Мишель, которая была монашенкой и умерла, когда Габи было два года, и я удочерила ее, заботилась о ней, дала ей образование, любила ее, а теперь ты, сукин сын и выродок, хочешь с помощью фальшивого отцовства подобраться к ее деньгам, к моим деньгам, или хочешь поломать мне жизнь, погубив ее, ты, мерзкая скотина и убийца. Я ни за что не родила бы твоего ребенка, а если бы все же родила, то утопила бы его.

Уйди прочь из моей жизни! Уйди прочь из жизни Габи!

Дорогая Мари (или какое там имя ты носишь сегодня).

Конечно, я осведомлен о том, что ты не являешься матерью Габриэль. Много лет назад я имел связь с твоей сестрой Мишель, монашенкой, и Габи — плод нашей любви в стенах монастыря. Я помню, как другие монашенки самозабвенно молились в часовне на другом конце двора, а твоя сестра, монашенка Мишель, в этот момент прохрипела «Да!» и отдалась мне, и Габриэль была зачата во время этого — не скажу грешного, а вполне земного акта.

Твой старинный друг Дэн Старк.

Я пригласил к себе адвоката и написал новое завещание, в котором назвал Габриэль моей единственной наследницей. Я посетил страховое агентство и подписал документы, согласно которым она становилась лицом, получающим доходы с доверительной собственности.

Обо всех этих вещах я не писал Габриэль. По своей наивности она могла рассказать о моей воле матери, а мать могла поспособствовать моей преждевременной смерти. Шанталь позарез требовались деньги — ее фонды и имущество в этой стране продолжали оставаться под арестом; банковские счета в Швейцарии были заморожены; а ее маленькую империю, как я слыхал, энергично прибирали к рукам соперники и коррумпированные правительственные чиновники. Мне не хотелось провоцировать Шанталь на то, чтобы она попыталась воспользоваться моими активами в своих интересах или же из нежной любви к дочери убила меня, чтобы обеспечить наследницу приличным приданым.

Габриэль вернулась в Штаты в середине декабря. Она планировала провести неделю в Калифорнии, навестить находящуюся в заключении мать, а затем побыть неделю со мной, прежде чем вернуться во Францию. За два дня до ее приезда в Майами я серьезно заболел. Я приехал в больницу в три часа дня, а к четырем меня положили на операционный стол. Старые швы моей тонкой кишки разошлись. Несколько лет назад, после того как Шанталь стреляла в меня, тридцать шесть дюймов кишок были удалены, а два оставшихся отрезка сшиты. Со временем на этом месте возникли спайки, затем частичная закупорка, прободение и как следствие перитонит.

Меня оперировали четыре часа, после чего целую неделю я находился под особым присмотром. Дважды, как рассказали мне сестры, я едва не умер. Останавливалось сердце. Я помню сквозь дымку забытья, что приходила Габриэль. Я не уверен, что мы разговаривали; если и так, я ничего не помню.

Однажды утром я проснулся в чьей-то комнате — слабый, худющий, все еще больной, но уже миновавший кризис, а главное — в здравом уме.

Габриэль появилась с цветами.

— Как ты себя чувствуешь?

— Лучше всех.

— Говорят, что ты скоро поправишься.

— Ты едва не стала наследницей, Габриэль.

— Врачи говорят, что это последствие старого ранения.

— Да, мне стреляли в живот.

— Кто стрелял?

— Твоя мать.

— Боже! — воскликнула она. — Ну и пара! Какой-то кошмар! С одной стороны, смешно, но с другой — это все-таки ужасно.

Габриэль была в голубом шерстяном костюме и белой шелковой блузке. Она отрастила волосы. Молодая, очень хорошенькая и снисходительная к своему глупому отцу. Как и большинство девушек ее возраста, она, похоже, считала себя взрослой, а родителей — детьми. Но вела себя исключительно корректно.

— Как твоя мать?

— Подавлена, сердита, дерзка, напугана… Но скоро ее могут освободить под залог.

— Откуда она взяла деньги?

— У нее есть банковский счет, о котором правительство не знает. Где-то на Каймановых островах, я думаю.

— Когда будет суд?

— Намечен на июль.

— Где ты сейчас остановилась?

— Дома.

— Как поживает старина Блай?

Она улыбнулась.

— Страшный сквернослов. Я учу его ругаться по-французски. Теперь, когда ему что-то скажешь, он отвечает: «Merde»[13].

— Блай — замечательный собеседник и превосходный лингвист.

— Дэн, ты не будешь возражать, если я возьму «Ленивые кости»?

— А ты сможешь сама управлять им?

— Я не стану плавать далеко. Я в оба конца пойду не под парусами, а с помощью двигателей.

— Ну конечно, развлекись. Как дела с учебой?

— Возможно, я завершу этот год и больше не вернусь туда. Я хочу найти себя в жизни.

— Надеюсь, ты хочешь бросить учебу не из-за денег.

— Нет… Ну, я пойду. Сестра сказала мне, чтобы я не задерживалась у тебя долго.

— Придешь завтра?

— Конечно.

— Знаешь, Габриэль, потребуется, естественно, время для моей поправки, но я думаю, что к весне буду чувствовать себя совершенно здоровым. Давай махнем с тобой на яхте по Карибскому морю, к Наветренным и Подветренным островам. Будем плыть днем, бросать якорь с заходом солнца. Будет чертовски здорово! Как ты думаешь?

— Мне бы очень хотелось этого.

— Договорились.

Мало-помалу я шел на поправку и через несколько дней меня, правда еще слабого, отпустили из больницы. Габриэль продлила свои каникулы и задержалась у меня еще на неделю. Она готовила еду, следила за тем, чтобы я выполнял предписания врачей, сопровождала меня в прогулках вдоль канала.

Блай был счастлив увидеть хозяина. Распушив перья, он закричал:

— Вышвырнуть этого ковбоя вон!

Вечерами мы с Габриэль слушали музыку, играли в настольные игры, читали. Она дала почитать один из своих рассказов. Мне он понравился, но показался мрачноватым. В нем шла речь о красивой молодой женщине, которая была убита.

Габриэль навестила свою мать в Калифорнии, затем вернулась во Францию. В течение всей зимы она еженедельно звонила по телефону. Учебу она бросила, но оставалась в Париже.

Я отправил свою яхту в ремонт, чтобы подготовить ее к длительному путешествию: покрасить противообрастающей краской, капитально отремонтировать двигатели, проверить навигационную электронику, заменить оттяжки и ванты, оборудовать более солидным вельботом. Я купил три новых паруса и запасся всем, что нам может понадобиться, и даже тем, что вряд ли когда-либо пригодится. Парусник «Ленивые кости» имел длину тридцать четыре фута и траверс девять метров, что вполне обеспечивало нам определенный минимум комфорта.

Я стал тренироваться, поначалу делая все более продолжительные прогулки, затем бегать трусцой, играть в теннис, плавать. Самочувствие было хорошее.

В конце марта Мари Элиз Шардон была наконец выпущена под залог в три с половиной миллиона долларов. В тот же день финансовая инспекция заявила о своем намерении возбудить против нее дело об уклонении от уплаты налогов. Налоги и штрафы в общей сложности составили семь миллионов четыреста пятьдесят тысяч долларов.

— Мне очень жаль ее, — сказала Габриэль по телефону за день до своего прилета во Флориду. — А тебе?

— Да, конечно, Габи, — сказал я. — Немножко. Но не очень. Она сделала много гадостей.

— Но ведь и ты тоже.

— Это верно.

— Мы возьмем с собой Блая в наше путешествие?

— Конечно. Зачислим его как помощника капитана.

— Знаешь, Дэн, я прямо-таки с нетерпением жду нашего круиза.

— Я думаю, мы отлично проведем время.

— А какой маршрут?

— А у нас не будет точного маршрута. Первым портом будет Нассау. Мы побудем там пару дней, оставим некоторое количество баксов в казино, накупим ненужных безделушек… Затем мы покрутимся вокруг островов. Можем бросить якорь там, где захотим. Будем плавать, ловить на обед омаров, искать затонувшие сокровища… Сплаваем на Виргинские острова. А оттуда — кто знает? Ткни пальцем в карту.

— Сгораю от нетерпения.

Глава сорок восьмая

Через два часа после того, как мы вышли из бухты Нассау, она появилась из укрытия. Я смотрел, как она поднималась по сходному трапу, держа в руке сложенное махровое полотенце. Была она бледной и похудевшей, но в общем выглядела неплохо. На ней были белые шорты, бело-голубая тенниска, под которой не было лифчика. Босиком. Волосы коротко подстрижены.

— Убежала, после того как выпустили на поруки? — сказал я.

— Ты всегда был такой сообразительный, Дэн, — ответила она, естественно, стараясь вложить в эти слова как можно больше иронии.

Габриэль, которая загорала на палубе, села и уставилась на нас. На лице ее играла улыбка.

— Старый испытанный прием — спрятаться на полубаке, да?

— У тебя он сработал.

Она села напротив меня. Нас разделял румпель. Ее правую руку скрывали складки полотенца.

— У меня мелькала мысль, что такое возможно, — сказал я. — Я даже хотел обыскать полубак.

— Почему же не сделал этого?

— Не знаю.

— Не злись на Габи.

— Почему?

— Потому что она помогала мне.

— Но, помогая тебе, она вредила мне.

Было замечательное утро, ясное и голубое, пока что довольно прохладное, но обещающее жаркий день. Пахло ржавчиной и почему-то свежевыпеченным хлебом. Там и сям на горизонте виднелись суда.

— Как тебе удалось это проделать?

— Я доехала автобусом до Сан-Исадро, перешла границу и оказалась в Тихуане. Там у меня еще остались друзья. Они переправили меня на Гаити, а оттуда я добралась до Нассау.

— Должно быть, этот путь был недешев.

— Конечно.

— Ну что ж, черт возьми. Добро пожаловать на борт.

— Дэн, я не собираюсь возвращаться за решетку. Никогда, никогда, никогда. Я останусь свободной или умру. Ты ведь знаешь, что это значит?

— Тебе не потребуется то, что находится в полотенце.

— Как я могу доверять тебе после того, что ты сделал? Боже, можешь ли ты представить, что я пережила в море? После моей одиссеи на плоту и крушения «Буревестника»? Ты можешь представить себе мой ужас, Дэн? Можешь вообразить, что я чувствовала в море, когда болталась в нем голая и одинокая?

— Я искал тебя.

— Я знаю. Я видела, что ты ищешь. Но ты не нашел.

— У тебя был спасательный крут, — заметил я. — И кто-то нашел тебя.

— Через шесть или семь часов… Да, мне повезло, меня спасли. Но, Дэн, сделать такое… бросить в море…

— Ты смеешь обвинять меня в совершении убийства. Но ты… ты отравила меня, ты оставила меня среди океана на куче песка, ты стреляла в меня, ты наняла человека, чтобы он убил меня… по-твоему, это очень гуманно?

Габриэль поднялась и направилась в кокпит. Она была поразительно похожа на Шанталь девятнадцатилетней давности — в эффектном бикини, загорелая, со спутанными ветром волосами и загадочной улыбкой. Видя их рядом, было от чего прийти в смятение.

— Все счастливые семьи похожи друг на друга, — сказала Габриэль. — Каждая несчастливая семья несчастлива по-своему, — и спустилась по трапу в каюту.

Шанталь уставилась на меня, удивленно подняв брови.

— Она читает Толстого, — объяснил я.

— Она эрудированна, — сказала Шанталь, — но не слишком разумна.

— Вполне разумна…

— С твоей точки зрения… Но разве ты способен чувствовать?

— Почему же? Даже бываю сентиментальным. В результате остаюсь в дураках.

— И ведешь себя глупо.

— Наверно.

— Сентиментальность — это глупость. Она обманывает ум. Чувствуешь себя вроде бы хорошо, но ведь это и есть самообман.

— Ты себя и в самом деле чувствуешь хорошо, но затем приходит расплата.

— Сентиментальные дураки строят свои фантазии, рассчитывая на других. Например, ты на Габриэль. Бог мой! — Она засмеялась. — Ты хотел быть отцом… Хотел иметь дочь… Хотел любить… Хотел быть любимым… Но ты никогда по-настоящему не посмотрел на нее! Никогда не видел ее, разве не так, Дэн? Или ты видел лишь то, что хотел видеть, что подсказывала тебе твоя сентиментальная натура.

Габриэль отозвалась снизу.

— Я слышу, что вы говорите обо мне.

— Что ты собираешься делать? — спросил я.

Шанталь развернула полотенце. В нем ничего не было.

— Позавтракать, — сказала она.

Габриэль вышла на палубу с тарелкой сандвичей и миской редиса, лука и слив, затем сходила за пивом. Мы расположились в кокпите и принялись за еду. Женщины ели жадно; у меня не было аппетита.

— Правда, здорово? — нарушила молчание Габриэль.

— Правда, — ответила Шанталь.

— Я думаю, что это было бы хорошим названием для рассказа — «Конские широты». Хотя я и не знаю, что это такое.

— Спроси у своего отчима, дорогая, — сухо сказала Шанталь.

Я объяснил Габриэль, что «конские широты» это район моря, которого не достигают пассаты, место, где тихо и спокойно. Морские течения обходят это спокойное место — и Гольфстрим, и Северо-Атлантическое, и Антильское, и Экваториальное течения. Конские широты иногда называют Саргассовым морем из-за большого количества саргассовых водорослей. Когда-то давно парусные суда, попадая сюда, должны были неделями дожидаться ветра и находиться в дрейфе. Запасы пищи истощались, и груз в виде отощавших лошадей выбрасывался за борт. Другие суда, оказавшиеся в этих водах, наталкивались на плавающих между водорослями лошадей. Отсюда и название — «конские широты».

— Где находится Саргассово море — «конские широты»? — спросила Габриэль.

— Надо взглянуть на карту. Это в Атлантическом океане, к юго-западу отсюда.

— Далеко?

— Не знаю точно. Миль восемьсот, а то и тысяча.

— Мне бы хотелось отправиться туда. Мы могли бы?

— Специально никто не плавает в район Саргассова моря, Габриэль, кроме морских биологов, но они используют для этого мощные суда. Ни один моряк на паруснике не захочет попасть в район штиля.

— Но почему? Похоже, это замечательное место. Давай отправимся туда, Дэн, а?

— Поговори со своей тетушкой, — сказал я.

— Тетушку не интересует этот разговор, — сказала Шанталь.

— Но «конские широты» — отличное название для рассказа, правда, Дэн?

— Наверно. А что за рассказ?

— Я придумаю. Скажем, найден труп мужчины среди водорослей и лошадей. И тут я расскажу его историю.

— Габриэль, я твой отец?

— Не знаю.

— Спроси меня, Дэн, — сказала Шанталь.

— Спрашиваю.

— Отвечаю: нет. Все именно так, как я описала тебе в письме. Помнишь? Габи — моя племянница, дочь моей младшей сестры.

— Габриэль? — спросил я.

— Я знаю только то, что мне говорят, — ответила она. — Я не присутствовала при собственном зачатии.

— А анализ ДНК?

— Дэн, — сказала Шанталь, — Бога ради…

— Это было сфабриковано? Габриэль?

Она кивнула.

Это была идея Мари.

— Да, это была моя идея. Боже, Дэн, ты такой тупой. Нам требовался лишь лабораторный бланк, машинка и почтовый ящик.

— Стало быть, я исчезну — и Габриэль унаследует мое состояние. Я уверен, Габи, ты знаешь о моем завещании. Сыщики Стиверсона наверняка сообщили тебе об этом.

— Ты сам мне сказал о нем. В больнице. Помнишь?

— Да. Когда меня оперировали.

Шанталь наклонилась и поцеловала меня в угол рта.

— Малыш, мы нуждаемся в тебе. Мы любим тебя. Правда, Габи?

— Да-да, мы действительно любим. Я люблю тебя, Дэн. Не могу представить себе, кого вместо тебя я хотела бы видеть своим отцом.

— Ну конечно, вы обе знаете, что хочет услышать сентиментальный отец.

Глава сорок девятая

Я совсем не спал накануне нашего отплытия и очень мало спал в те ночи, когда мы с Габриэль знакомились с дискотеками и казино Ниссау. Я отчаянно нуждался в отдыхе. На несколько часов судно можно было препоручить Шанталь. Воды под килем было вполне достаточно, погода великолепная. Суда попадались редко. Прошел ржавый грузовоз, промелькнули островные яхты и торговый рыболовный траулер да где-то на горизонте маячил белый лайнер.

Я сказал:

— Позови меня, если возникнут проблемы.

— Уходи, — отмахнулась Шанталь. — Я моряк поопытнее, чем ты.

Я спустился по трапу в каюту. Габриэль не убрала со стола, и полчища мух, которые присоединились к нам еще в Ниссау, с аппетитом доедали остатки пищи. Я добрался до крохотной каюты на носу, где находилась V-образная койка с рундуками внизу. Вверху зиял приоткрытый люк, из которого лился прохладный воздух вперемежку с туманом. Судно слегка накренилось на борт. Я забрался на койку, закрыл глаза и стал размышлять о характере и степени овладевшей мной мании преследования.

Габриэль — моя единственная наследница. Почти наверняка она находилась под влиянием своей матери, тетки, ментора или как там ее назвать — одним словом, Шанталь. Я не был богачом, но моя недвижимость, вложения в ценные бумаги, страховки в общей сложности составят четыреста тысяч долларов. Что может сделать эта обнищавшая психопатка? Инсценировать несчастный случай. Бедный Дэн поскользнулся на палубе. Мы искали несколько часов. Или скорее всего Габриэль искала несколько часов — Шанталь месяцев на шесть или на год придется исчезнуть из поля зрения. Шанталь была беглянка, безбилетный пассажир, ее имя не значилось среди членов экипажа.

Боже мой, какой кошмар, господин инспектор, мой бедный отчим съеден акулами!

Но, может быть, я ошибался относительно Габриэль? Она порой бывала безучастной, равнодушной, но более пристойной и скромной. Я не мог поверить в то, что девушка может принять участие в умышленном убийстве. Тем не менее она обманула меня. Она сыграла на руку Шанталь. Я спал тревожно. До меня долетали звуки женских голосов, периодическое хлопанье парусов, шум волны, разрезаемой носом судна, жужжание мух.

Затем кто-то на палубе стал возиться с парусами; чуть позже я ощутил вибрацию дизелей и почувствовал запах дымка. Судно двигалось зигзагами — я всем телом ощущал резкую смену направления движения.

Габриэль находилась на носу на верхней площадке. Я слышал ее команды: «Левее, левее!» и затем: «Резко левее!»

Киль скользнул по кораллам, при этом негромкий звук, похожий на легкий стон в резонирующей каюте, усилился до громодобного скрежета. Некоторое время скрежет продолжался, затем судно после секундной остановки двинулось дальше.

— Правее, правее, — выкрикнула Габриэль. — Да правее же, ради Бога!

Я выпрыгнул из койки еще полусонным, но на палубу поднялся вполне проснувшимся. Впереди и чуть левее зеленел невысокий остров. Шанталь стояла за румпелем. Габриэль находилась на носу, пытаясь определить глубину. Паруса были спущены. Я влез на крышу каюты и левой рукой схватился за мачту. Мы шли по зигзагообразному каналу, рассекающему коралловый риф. Вода в канале была бледно-голубого, лавандового оттенка.

— Левый борт, — скомандовал я Шанталь. — Не так резко… Хорошо.

Тут же подала голос Габриэль:

— Левее, левее, Господи!

Не зная, насколько медленно этот большой парусник реагирует на повороты штурвала, она подавала команды с запозданием.

— А теперь прямо, — сказал я Шанталь.

Мы прошли западный мыс рифа. На протяжении пятидесяти ярдов канал шел прямо, затем повернул вправо, затем снова влево и завершился лагуной, глубина которой, судя по цвету воды, была вполне безопасной.

— Ни черта мне не помогла, — проговорила с досадой Шанталь.

— Она новичок в этом деле. Тебе следовало разбудить меня.

В двухстах футах от рифа я бросил два якоря — становой и кормовой, а затем по крайней мере полчаса мы все трое чистили и приводили в порядок яхту. Остров имел форму вопросительного знака, и мы остановились в его излучине.

Габриэль принесла из трюма Блая и прикрепила его клетку в кокпите.

Остров был покрыт белым песком, на котором виднелись заросли вереска, колючие соленые водоросли и кое-где пальмы. Он несколько напоминал отмель Нативити. По-видимому, в этом месте мы бросали якорь далеко не первыми, поскольку на берегу валялись банки из-под пива, обрывки газет, виднелись пепелища от костров.

В этих местах было около дюжины подобных островков, в основном совсем крошечных, которые появляются на горизонте в виде зеленого пятна. Судя по карте, один из них был обитаем.

Шанталь и Габриэль отправились плавать. Вода была чистая, прозрачная и, по словам Шанталь, студеная, а глубина гораздо больше, чем это кажется, когда смотришь с борта судна. Я бросил Шанталь маску и попросил обследовать, какой ущерб причинен килю.

Сам же отправился в трюм и открыл шестифутовый рундук. Оружие исчезло — дробовик двенадцатого калибра, ружье и полуавтоматический «браунинг».

Я обыскал все рундуки, заглянул под матрасы, в мешки, словом, всюду, где они могли быть спрятаны, но ничего не нашел. Дробовик и ружье определенно исчезли. Для «браунинга» Шанталь могла найти укромное местечко.

Я почувствовал, как качнулось судно. Кто-то поднимался по забортному трапу. Надо мной в проеме люка появилась Шанталь.

— Приготовь мне попить, пока ты здесь.

— Хорошо. А Габриэль?

— Она хорошо плавает.

Я разрезал лайм, достал из шкафчика два старомодных стакана, бросил туда лед, налил джина и тоника, выжал сок лайма и поднялся на палубу.

Габриэль барахталась футах в пятидесяти от кормы. Плавала она не ахти как хорошо.

— Что с килем? — спросил я.

— Вырван кусок фибергласовой обшивки. Под полом сухо?

— Да. Шанталь, а что ты сделала с оружием?

— Я выбросила его за борт.

— Когда?

— Прошлой ночью, когда ты и Габи развлекались в казино.

— Я не считаю, что это очень разумно.

— По крайней мере ты не пристрелишь меня.

— Мне не требуется оружие, чтобы убить тебя. Ты не столь глупа, Шанталь.

— Я была напугана. Ты ведь пытался однажды меня убить.

— Знаешь, в этих водах много пиратов. Яхты то и дело исчезают. Исчезает яхта, исчезает и команда. Эти люди бедны, и вышедшие из их среды преступники делают деньги, воруя яхты. Я собирался установить вахту ночью, чтобы эти типы не застали нас врасплох. И вот ты говоришь, что выбросила оружие в бухте Нассау.

— Тебе не впервые проявлять мужество.

Я плавал около полутора часов, пока сперва Шанталь, а затем Габриэль принимали пресноводный душ и переодевались. Габриэль надела белый льняной сарафан. Она была загорелой, хорошенькой и веселой. Шанталь облачилась в белую юбку и белую хлопчатобумажную блузку. Ангелы. Я спустился вниз, принял душ, побрился и, чувствуя себя дураком, надел белые парусиновые брюки и цветастую гавайскую рубашку. Мы все выглядели настоящими яхтсменами в этот вечер.

Я принес в кокпит три джина с тоником. Солнце садилось, и небо на западе полыхало алыми и багряными красками.

Блай взъерошил перья.

— Я хочу пописать, — заявил он.

— Похоже, погода будет отличная, — сказала Габриэль.

— Ты можешь набросать небольшой очерк, дорогая, — откликнулась Шанталь. — «Что я делала во время летних каникул».

— У тебя остались деньги, Шанталь? — спросил я.

— Конечно. Из миллионов у меня осталось несколько тысяч долларов.

— И куда ты намерена отправиться?

— В Рио скорее всего. Это большой город, и Бразилия не имеет с Соединенными Штатами договора о выдаче преступников.

— Как далеко Рио отсюда? Тысячи четыре миль?

— Думаю, побольше.

— Я не хочу плыть в Рио. Я дам тебе денег, чтобы ты долетела до Рио и смогла там обосноваться.

— Пошел к черту. Одолжи мне свое судно и катись к чертовой матери. Габи и я поплывем в Рио. А ты возвращайся домой, стриги свой газон, возись с машинами и завтракай с приятелями в кафе. Ты сгорел, Дэн. Какой болван назвал бы свою яхту «Ленивые кости»? Ты иссяк.

— Почему ты так зло говоришь? — вмешалась Габи.

Шанталь стала было объяснять, но внезапно замолчала. Она услыхала первая, Габи была второй, я оказался последним, кто различил отдаленное тарахтение двигателя. В канал входило судно. Мы подождали и минут через пять увидели, что в лагуну входит ветхое двадцатифутовое судно. На нем находились двое молодых чернокожих. Они не смотрели на нас. Но я был бы встревожен и в том случае, если бы они на нас смотрели. Я не видел и признаков рыболовного снаряжения на их судне. Они сделали круг по заливчику и вышли в канал. Шум двигателей постепенно стал затихать и наконец замолк совсем.

— Это ничего не значит, — сказала Шанталь.

— Ты так считаешь?

— Ну подними якоря и давай уходить, если ты так напуган.

— Ты должна знать, что мы не можем двинуться в путь сейчас. Ты видела карту? Сейчас уже темнеет, а до прилива еще далеко. Да и во время прилива пройти этот канал непросто. Мы будем торчать здесь до утра или… вечно.

Шанталь засмеялась.

— Может, ты прекратишь разыгрывать эту дешевую мелодраму?

— Ты снова сморозила глупость… Зачем тебе надо было забираться в этот мешок?

— Потому что день клонился к вечеру. Потому что плавать в этих водах ночью опасно. Потому что карта показывала, что здесь есть отличное, хорошо защищенное место для якорной стоянки.

— Ладно, — сказал я. — Так или иначе, но мы здесь. Хотя я предпочел бы быть где-нибудь в другом месте.

— Я приготовлю обед, — предложила Габриэль.

— Я припрятала пистолет, — сказала Шанталь. — Я достану его.

Мы ужинали внизу в кают-компании. Габриэль подала нам бифштексы, жареный лук, грибы, аспарагус и салат. Мы выпили бутылку бордо. Габриэль ушла на палубу, спасаясь от сигаретного дыма. Я откупорил вторую бутылку вина.

— Стало быть, Рио?

— А что, есть лучшая идея?

— Нет. А вообще это сумасшествие, ты хоть понимаешь это? Я могу попасть в тюрьму за содействие тебе.

Она засмеялась.

— Черт возьми, может, я и решусь на это. До Рио долгий путь. Надеюсь, ты не будешь возражать, если я пересплю с твоей племянницей?

— Я убью тебя.

Мы рассмеялись.

— Я врала тебе, Дэн, что Габи дочь моей сестры. Это не так.

— Если снова поймаю тебя на лжи, то убью тебя я.

Мы снова рассмеялись.

Шанталь сказала:

— Нам лучше не ставить ребенка в ночную вахту.

— Конечно. Если они появятся, то непременно ночью. Мы позволим Габриэль подежурить до полночи, а затем оба до рассвета будем находиться на палубе.

— Я собираюсь отдохнуть сейчас, — сказала Шанталь.

Я поднялся на палубу. Даль была в голубоватом мареве — ночь еще не вступила в свои права. Габриэль уютно расположилась на сиденье в кокпите. Рядом с ней лежал зачехленный пистолет. Блай в клетке чистил клювом свои перья.

— Все в порядке? — спросил я.

— В полном. Ты считаешь, что они придут, Дэн?

— Не знаю. Может, эти парни просто искали черепах или что-нибудь еще.

— Они не похожи на злоумышленников.

— Некоторые мерзавцы похожи на ангелов. Ты только взгляни на Шанталь.

Габриэль рассмеялась.

— Но она не похожа на ангела. И потом, я не думаю, что она столь уж плоха.

— Если они и придут, то скорее всего не в твою вахту. Но если они все же появятся, ты не услышишь звука двигателей. Они прокрадутся в лагуну тихонько. Имей в виду, будет темно. Как только что-то заметишь, сразу же подай сигнал.

— Я начну стрелять в них.

— Нет, не делай этого. Тебе их не будет видно. Чуть позже я налажу прожектор. Я выспался после обеда, так что в основном буду на палубе. Но если я окажусь внизу, зови меня. Хорошо?

— Договорились.

— А сейчас я хочу взять пистолет и смазать его. От морского воздуха он очень быстро ржавеет.

Я забрал с собой пистолет и включил настольную лампу над навигационным столом. Шанталь находилась в передней каюте. Габриэль не могла меня видеть из кокпита. Я вынул тюбик клея «Геркулес Триппл», предназначенного для склеивания фибергласовых пластин. Он засыхал очень быстро и клеил намертво. Я слил содержимое тюбика в дуло пистолета и, пока клей не успел загустеть, утрамбовал его ластиком на конце карандаша. Ствол был полностью заблокирован. Теперь из пистолета можно выстрелить один раз, но от давления расширяющихся газов его разорвет на куски.

Я вернулся на палубу. Уже наступила ночь, и на темно-синем небе выступили звезды. Где-то вдали волны прибоя разбивались о берег, в лагуне же все было тихо и спокойно.

— Я хочу осмотреть остров, — сказал я.

— Не наткнись на пиратов, — отреагировала Габриэль.

Я вернулся в каюту за фонариком и биноклем и обнаружил в ящике коробку с ракетницей, о которой совсем забыл. Я вставил в нее патрон и сунул в передний карман своих брюк.

Достигнув берега, я втянул ялик на сушу и не спеша двинулся в глубь острова. Белый коралловый песок поблескивал при свете звезд. Над ухом жужжали москиты. На северо-востоке над горизонтом виднелось зарево — это были огни Нассау. Я пересек полоску суши и остановился у противоположного берега. Волны набегали на риф, пенились и с шипением откатывали назад.

Прислонившись спиной к пальме, я взглянул в бинокль. Это был добротный инструмент, хотя и не предназначенный для ночного наблюдения. Я несколько раз ощупал биноклем морскую гладь вплоть до горизонта, потому что не исключал, что за нами шли от самого Нассау. Однако никаких судов не обнаружил.

Я прошел по периметру острова, то и дело останавливаясь, чтобы вновь посмотреть в бинокль. С южной оконечности острова я различил огни — в четырех милях отсюда находился обитаемый остров. Если верить карте, его население исчислялось тремя сотнями людей.

Внезапно мне пришла в голову мысль, что я вовсе не обязан оставаться здесь ночью. Я могу испортить разработанный Шанталь сценарий, каким бы он ни был, отправившись на ялике в деревушку. Наверное, там есть какой-нибудь бар, где можно посидеть за кружкой пива и поболтать ни о чем с рыбаками. Без жертвы пьесу играть не будут. Но меня мучило любопытство. И к тому же, как о том любила говорить Шанталь, к категории слишком разумных меня не отнесешь.

Глава пятидесятая

Шанталь сидела в кокпите, когда я возвратился на яхту. Теперь браунинг был в ее распоряжении. Габриэль варила кофе. Клетка с Блаем висела на прежнем месте.

Я сел напротив Шанталь.

— Хорошо спала?

— Мертвым сном. Который час?

Я взглянул на циферблат своих часов.

— Всего лишь двадцать минут одиннадцатого.

— Что нашел на острове?

— Ничего.

— А что ожидал найти?

— Ничего.

— Стало быть, твои ожидания оправдались.

— Да, уже в который раз.

— Удивительно, как мы с тобой, хоть и не всегда, умеем ладить.

— Действительно.

— Но тебе чего-то недостает.

— Мне недостает твоей криминальной натуры, Шанталь, вот и все.

— Ты думаешь о предстоящей ночи? Если что-то случится?

— У нас есть «браунинг». Обойма в пистолете, запасная обойма и несколько отдельных патронов, а еще подводные ружья, но я сомневаюсь, что от них будет прок. Я изготовлю коктейль Молотова — бутылки с горючей смесью. Пара взрывов может решить дело, если они подойдут близко.

— Габриэль что-то говорила о прожекторе.

— Правильно. У меня есть чертовски мощный прожектор. Я не знаю, какая у него сила света в свечах, но светит он как дьявол. Он может быть полезным на оживленных морских путях — будет светить в небо, и танкеры и грузовозы поймут, что кто-то терпит бедствие. Да и пиратов можно ослепить на расстоянии двухсот ярдов.

— Но мы ведь не будем использовать его на таком расстоянии?

— Нет. Мы дадим им подойти. Но не слишком близко.

— Хорошо. Мне нравится эта идея. Давай вытащим прожектор на палубу, после того как попьем кофе.

— Я хорошо стреляю из пистолета, — сказал я. — Я считаю, что он должен быть у меня, а ты будешь управлять прожектором.

— Ты так думаешь? А я полагаю, что прожектор мы доверим Габриэль.

Из каюты донесся смех Габриэль:

— Габриэль так не считает. Габриэль говорит «нет».

— Габриэль, — крикнула Шанталь, — когда в конце концов будет кофе?

— Я опрокинула кофейник, — откликнулась Габриэль. — Сейчас варю снова.

— Господи! Судя по тому, какая она растяпа, она вполне может быть твоей дочерью, Старк.

После кофе я спустился в кают-компанию и прошел в переднюю каюту. Прожектор и батарея находились в рундуке под койкой. Я открыл люк. Шанталь стояла на палубе.

— Тяжелый? — спросила она.

— Батарея довольно тяжелая. Но терпимо.

Ее лицо виднелось в проеме люка. Я передал ей прожектор и пятьдесят футов изолированного шнура. Шанталь на момент отодвинулась от люка, но тут же вернулась на прежнее место. Батарея была не то чтобы слишком тяжелая — просто у меня не было рычага, и было очень неудобно толкать ее вверх, в проем люка. Шанталь не спешила принять батарею. Мои руки стали дрожать от напряжения.

— Шанталь, ну что же ты? — сказал я.

И в следующий момент я почувствовал, как что-то холодное коснулось моего левого запястья, затем раздался щелчок; то же самое повторилось с моим правым запястьем. Я услышал смех Шанталь.

— Да освободи ты меня по крайней мере от этой чертовой батареи! — сказал я.

Шанталь, продолжая смеяться, приподняла батарею и откатила ее в сторону.

Я стал на койку и просунул голову и плечи в люк. Я был в наручниках. От цепочки наручников шла тяжелая цепь, другой конец которой был прикреплен к бортовому лееру. В первый момент я не столько испугался, сколько испытал чувство унижения и стыда. Было ли это простой шуткой? Стоя надо мной, на таком расстоянии, что я не мог до нее дотянуться, Шанталь продолжала смеяться. Если человек так весело и непринужденно смеется, должно быть, он не собирается строить козни. Подошла Габриэль и, увидев меня в наручниках, тоже стала смеяться.

— Очень остроумно, — сказал я.

— Я целый день размышляла, как мне надеть на тебя эти наручники.

— Хорошо, а теперь сними их.

— Нет.

— Ну так хотя бы ослабь их. Они слишком тесные.

Она снова рассмеялась.

— Знаешь, Дэн, я хранила эти наручники много лет и даже не надеялась, что когда-нибудь мне так повезет и я надену их на тебя. Ты помнишь эти наручники, Дэн? Помнишь Аспен и что ты сделал со мной, когда я была в них?

Габриэль смотрела на меня и улыбалась.

Мною вдруг овладело какое-то дурацкое веселье.

— То, что я сделал, тебе самой до чертиков хотелось.

Шанталь наклонилась и быстро ударила меня по лицу. Она быстро отскочила, и мне не удалось схватить ее за запястье или за щиколотку.

Шанталь и Габриэль ушли на корму. Я слышал их препирательства. Габриэль недоумевала, сердилась и требовала, чтобы Шанталь освободила меня. Это уже не смешно. Зачем ты это делаешь? Я не понимаю. Мне это не нравится. Дай мне немедленно ключ от наручников. Но Шанталь не утруждала себя какими бы то ни было объяснениями. Она просто сказала, чтобы Габриэль заткнулась. «Тебя это не касается. Это между нами старые счеты. Это имеет отношение к прошлому и к будущему. И замолчи».

Шанталь включила топовый огонь, красные и зеленые ходовые огни и свет в кают-компании. (Что она делает? А если появятся пираты?)

Длина цепи позволила мне выбраться на палубу. Я сел, прижавшись спиной к борту. Наручники были страшно тесные — у меня стали неметь пальцы.

Казалось, что мы были заключены в какой-то шар из света. Было такое впечатление, что окружающая темнота приобрела материальность и силу и давила на нас, словно пласт воды. В свете проносились комары и москиты. Красные и зеленые ходовые огни, казалось, горели в черных глубинах воды.

Габриэль продолжала протестовать. Она была растерянной и не на шутку сердитой. Почему? Почему?

Меня обрадовало, что Габриэль непричастна к случившемуся. Ее просто использовали вслепую. Она вряд ли способна помочь мне в ближайшие часы, но по крайней мере не будет против меня. Внезапно вдали три раза подряд зажегся свет фонарика. Шанталь в ответ просигналила огнями яхты. После этого послышалось тарахтенье старого двигателя. Похоже, того самого, что и днем, когда лагуну навестили двое чернокожих.

Шанталь и Габриэль сосредоточили все внимание на приближающемся судне. Руки мои основательно затекли, но мне удалось извлечь из кармана ракетницу и поместить ее между ног.

Через некоторое время двигатель заглох, и в круге света появилось судно — то самое, с теми же чернокожими парнями, один из которых находился на носу, а второй — у румпеля. Между ними сидел Майкл Крюгер. Я не сразу узнал его. Он здорово постарел с того времени, как я в последний раз видел его в Пуэрто-Валларте. Крюгер был похож на человека, который лишь недавно перенес длительную и серьезную болезнь и еще не вполне поправился. Он был страшно худ; волосы совершенно седые; глаза ввалились. Наши взгляды встретились, и его рот растянулся в зловещей хищной ухмылке.

Я думал, что он убьет обоих чернокожих, но он почему-то этого не сделал. Он достал из кармана деньги и протянул одному из парней. Тот взял деньги, не поблагодарив.

Крюгер с трудом вскарабкался на борт нашей яхты, а когда он сделал несколько шагов к кокпиту, я увидел, что он сильно хромает.

— Гаси свет, — сказал Крюгер, когда судно с чернокожими поглотила тьма. Шанталь повиновалась. Сейчас командовал явно Крюгер. Может, подумал я, он командовал всегда?

Звук двигателя удалявшегося судна постепенно затих.

— Зажги свет на палубе, — приказал Крюгер.

По освещенной палубе Крюгер, хромая, направился ко мне. Он остановился в нескольких футах и, глядя на меня сверху вниз, спросил:

— Как самочувствие, приятель?

— Неважное.

— Верно, неважное. Сейчас ты совсем не похож на того нахального парня, которого я помню. Ты помнишь меня, приятель?

— Конечно.

— Я отлично тебя помню. Я думал о тебе каждый день все эти годы. После того, как ты прострелил мне колено. Каждый день! А может, и каждый час. Это была адская боль, она постоянно мучила меня, и я постоянно думал о том мерзавце, который стрелял в меня. А ты думал обо мне?

— Редко.

— Угу… Конечно. У меня теперь новое пластиковое колено и неутихающая боль. Но я остался жив. Тебе не повезло, мерзавец.

— Это верно.

Боли и тяжелая болезнь здорово измотали и состарили его. Он ослабел физически, но стал еще более озлобленным и безжалостным.

— Мы поговорим чуть позже, мерзавец.

— Конечно, Майк.

Я не видел Габриэль. Очевидно, она спустилась вниз. Крюгер и Шанталь негромко, но горячо обсуждали план действий. Он хотел сниматься с якоря немедленно. Шанталь убеждала, что ночью плыть по извилистому каналу небезопасно, необходимо ждать рассвета. Так мы что, в западне? Нет, Майк, не в западне, просто нужно потерпеть шесть-семь часов. Почему ты выбрала это место? Успокойся, Майк, мы скоро выйдем на свой маршрут. Целых семь часов! Да я бы убил этих двух болванов, если бы знал, что нужно ждать семь часов. Крюгер не хотел ждать. Шанталь извинялась и оправдывалась. Покорная Шанталь — это нечто новенькое для меня. Было странно слышать заботливые нотки в ее голосе, извинения и мольбы. Боится его? В это трудно поверить. Или любит?

Мои пальцы окончательно онемели и распухли. Внутренний голос говорил мне: подожди. Но я больше не мог ждать, у меня не оставалось времени, не оставалось никакой иной надежды на спасение.

— Крюгер, — крикнул я. — Послушай, давай договоримся о сделке.

— Никаких сделок, мерзавец.

— Ты помнишь деньги, которые я украл в Аспене?

Крюгер и Шанталь повернулись в мою сторону.

— Большие деньги, — добавил я. — Даже после инфляции.

Огни яхты привлекли внимание неисчислимого множества рыбешек, и они резвились в воде, так что поверхность сделалась рябой от их игрищ. Казалось, они обезумели от света.

Наконец Крюгер поднялся и, хромая, направился ко мне.

Я сжал правой рукой ракетницу. Рука моя настолько онемела, что я не ощущал ее и не был уверен в том, что нормально сжимаю ракетницу.

Когда Крюгер приблизился, я поднял ракетницу, быстро прицелился и нажал на спусковой крючок. Раздался хлопок, лицо Майка Крюгера исчезло за красной фосфоресцирующей завесой. И лицо и плечи его запылали ярче солнца, горящие частицы разлетелись по палубе.

Он закричал и, продолжая полыхать, бросился за борт. Вода не сразу погасила горящий фосфор. Я видел, как фосфоресцирующее тело опускается в черную глубину воды. Полчища рыбешек бросились за ним вдогонку.

Шанталь отчаянно закричала, и это прозвучало как эхо последнего крика Крюгера. Это был настоящий вопль. Она бросилась ко мне, целясь в меня из «браунинга».

— Подожди! — заорал я.

Ее лицо было безумным.

— Шанталь…

Пистолет разлетелся в ее руке. Но это произошло почти бесшумно. Кажется, я закрыл глаза. Когда я их открыл, я увидел, что Шанталь стоит надо мной и с удивлением смотрит на свою правую руку. От ее запястья остался один лишь большой палец; из раны хлестала кровь.

— Габриэль! — заорал я.

— Я промахнулась, — сказала Шанталь. — Как это я промахнулась?

— Сюда! — сказал я. — Наклонись ко мне.

Шанталь покорно встала на колени передо мной. Я обеими руками сжал ее руку выше локтя, чтобы остановить кровотечение. Но мои руки онемели и совсем обессилели.

— Габриэль!

— Что случилось? — спросила Шанталь. — Я не поняла.

— Я забил ствол пистолета.

— Ты хитрый лис.

Над нами склонилась Габриэль. Я не мог понять, что она говорила.

Я сказал:

— Сожми ей руку выше локтя как можно крепче.

Габриэль опустилась на колени и сделала все так, как я сказал.

— Шанталь, где ключ от наручников?

Она посмотрела на меня и сказала:

— Мне дурно.

Ни Габриэль, ни я не могли остановить кровотечение.

— Где Майк? — спросила Шанталь.

Даже при слабом освещении было видно, что лицо ее было бледным — смертельно бледным.

— Как все глупо… Как глупо…

— Не сдавайся, — сказал я.

Кровь больше не хлестала, как на первых порах. Очевидно, это был конец.

Глава пятьдесят первая

Габриэль и я отплыли из лагуны с первыми проблесками зари. Мы оставили Крюгера на съедение крабам и рыбам.

Утро было тихое, влажное, туманное. И море, и небо были одинакового опалового цвета, из-за чего линия горизонта стала неразличимой. Не маячили суда, не слышались гудки и свистки. Мы были одни.

Блай стал энергично прочищать горло, что обычно предшествовало приступу болтливости.

Когда уже занялось утро, я выключил двигатель, и мы похоронили Шанталь. Мы плотно замотали ее в старый парус, а запасной якорь, привязанный к ногам, увлек тело в темную бездну моря. Никакой специальной церемонии не было, если не считать того, что все проходило в молчании.

— Последний звонок, — сказал Блай.

— Что ты собираешься делать? — спросил я Габриэль.

— Ты обещал, что мы отправимся этим летом в плавание.

— Обещал. Стало быть, отправимся.

— Дай мне пива, — произнес Блай.

— Габи, так все-таки ты мне дочка или нет?

— Вполне вероятно, что дочка. А ты разве так не думаешь?

— Знаешь, малышка, приблизительно двадцать лет назад твоя мать и я отправились в круиз; такое ощущение, что это было вчера. Даже нет, этим утром. В этот самый момент. И вот мы вместе — ты и я.

— Ora pro nobis, — сказал Блай.