Когда прольется кровь

21. УТРО

Город ждал.

Если забраться на крышу стоящего на окраине дома или на высокое дерево и посмотреть на восток, то далеко на линии горизонта можно заметить струйки дымов, наклоненные легким ветром. Это дымы лагерных костров. Именно там еще вчера вечером остановилась Гвардия.

Линия воинов Гнезда упиралась в два пологих холма, растянувшись на две тысячи шагов. Перед ними раскинулось ровное травянистое поле — лучшего для открытого боя невозможно себе представить.

Войска Белого Когтя стояли на границе города. Однако видя, что противник не приближается, Шепчущий продвинул своих людей к гвардейцам. Казалось, обеим сторонам годился бой на открытой местности, а не упорная борьба на улицах Даборы. Только в таком бою армия Гнезда могла полностью реализовать силу и дисциплинированность своих бойцов. Бой в пределах города означал разрушение предместий, уничтожение огнем жилищ, смертельную опасность для женщин и детей. Конечно, в крайнем случае они отступят в Дабору. Пока же предпочитали сойтись с врагом вдали от своих домов.

Город опустел. Наиболее богатые купцы и ремесленники отправили свои семьи в ближайшие села, за реку. Часть женщин собралась на тылах армии. Одни из любопытства, другие — чтобы помогать раненым. Остальные сидели по домам, присматривая за детьми и оберегая имущество — они опасались грабителей, которые сейчас могли безнаказанно рыскать по опустевшему городу. Лишь несколько патрулей курсировали по главнейшим улицам столицы, да и не для того, собственно, чтобы хватать грабителей, а ради обеспечения безопасности гонцов, поддерживавших связь между полем брани и осаждающими крепость людьми Озына.

Дабора в молчании ожидала своих избавителей или захватчиков. Дорону, шагавшему по пустой улице, было не по себе. Обычно здесь царили шум и говор, ежедневно потоки людей проплывали по торговым площадям, торговцы в голос расхваливали товар, плакали дети. Сейчас остался только шум деревьев, птичий гомон да далекие переклички стражей.

Весь предыдущий день Дорон провел, скрывшись в сарае неподалеку от предместья. Утром из города вышли почти все подразделения, оставив пять сотен для присмотра за крепостью. Это могло означать только одно — битва начнется вскоре. Возможно, уже ночью, возможно, завтра утром.

Дорон внимательно осматривал выходящие войска. Их было много, за все шестьдесят лет, прошедших после нападения каменев, в Лесистых Горах не видели столь крупной армии. Многочисленной — да, но хорошей ли, этого, пожалуй, никто не смог бы сказать. Ведь не так уж много было среди них людей, уже побывавших в настоящем бою. Осада Горчема и одна битва с Нийльборком — слишком мало, чтобы все солдаты Белого Когтя обрели опыт. Дорон с тоской взирал на этих мужчин. Если они проиграют, мало кто вернется домой. Да и победа будет оплачена большой кровью, ибо лишь кровавый разлив может затопить Гвардию.

Колонны солдат уже давно прошли, и тогда перед глазами Дорона появилась еще одна колонна. Волы тащили сани, загруженные отесанными столбами. Балки для крестов, которые установят непосредственно за линией войск Белого Когтя. На них подвесят людей — лицами к полю боя, так, чтобы они могли насытиться картинами сражения.

Когда последняя пара волов скрылась за домами, Дорон услышал громкие покрикивания. Минуту спустя из-за поворота появились две телеги. Они медленно двигались по ухабистой дороге, скрипя и раскачиваясь из стороны в сторону. Рядом с волами шли вооруженные луками и палицами стражники. Они покрикивали на животных и теснящихся на телегах людей. Лица узников заросли щетиной, волосы были слеплены грязью, а наверняка и кровью.

Их принесут в жертву Черной Розе, их кровь должна отвести смерть от воинов Белого Когтя.

Дорон разглядывал осужденных недолго. Телеги скрылись за углом, а Лист сел на землю и, опершись спиной о глинобитную стену сарая, прикрыл глаза.

«Они едут, чтобы умереть.

И мне тоже скоро конец. Кто знает, раньше их или позже? А может, в тот же миг, когда одного из них коснется игла Черной Розы? А она все ближе.

С каждым днем, с каждой минутой… она приближается, ястребом кружит над головой и вот-вот упадет, неожиданная, хоть и ожидаемая.

Смерть за смерть, убийца моего брата!»

Он добрался до дома Горады без помех. Правда, наткнулся на один патруль, но солдаты, видя грязного, заросшего, согбенного до земли деда, не стали даже задерживать его. Дорон прошел мимо, согнувшись, волоча левую ногу. Солдаты здорово удивились бы, если б увидели кароггу, укрытую под перекинутым через спину рваным плащом. Или если б заглянули в один из стариковых мешков.

Дорон проводил солдат взглядом, а когда те скрылись в ближайшем переулке, на минуту выпрямился, охнув от боли. Полгорода он прошел, согнувшись, и эта дорога измучила его больше, чем поход к Кругу. Однако игра стоила свеч.

Остановившись у дома Горады, он некоторое время прислушивался. В страшной тишине, словно туман окутывающей город, тишине, от которой мурашки пробегали по коже, он пытался уловить какой-нибудь знакомый звук смех, разговор, шаги, скрип телеги.

Дважды стукнув в дверь и так и не дождавшись ответа, вошел внутрь. Дверь скрипнула, и Дорона охватила тьма. Внезапно ослепнув, он протянул руки. Тишина и темень. Дома не было никого.

Немного погодя глаза Дорона освоились с темнотой, и он начал различать стоящие в сенях предметы. Вошел в большую комнату. От печи еще шло приятное тепло, запах пищи засвербил у Дорона в носу. Давно уже у него во рту не было ничего, кроме дичи и овощей, ничего, приготовленного руками умелой хозяйки.

Он никуда не спешил. По крайней мере сейчас. Надо дождаться Гораду, только она может знать, где укрылся Магвер. А Магвер ему необходим.

Дорон присел на скамью около печи. Стянул одежду, сунул под скамью, скинул со спины кароггу, осторожно положил рядом с собой. Только после заметил, что на столе лежат несколько испеченных на поду лепешек. Взял одну, понюхал.

«Хорошо, — подумал он, вонзая в нее зубы, — что Горады еще нет».

Его разбудил утренний холод. Он раскрыл глаза, но еще некоторое время лежал неподвижно. Горады не было. Она не могла войти в дом беззвучно, а его пробудил бы малейший скрип. Так ли? Это ведь не лес, где все его тело улавливает знаки, где растут братья-деревья, всегда готовые помочь. Это город, ежегодно пропахиваемый бановской сохой из черного дерева. Под ногами утрамбованная глина, а не Земля Родительница. Тут иначе спится, дышится, слышится. Да и сон после долгого похода и выжидания был крепок. Дорон усомнился в том, что Горады и сейчас нет дома. Ведь она могла вернуться и отправиться спать, даже не заглянув на кухню. Впрочем, что бы ей делать здесь ночью?

Он скинул с себя покрывало и поднялся со скамьи. Протер кулаками глаза, потянулся. Удостоверился, что Горада не вернулась. А выйти она должна была не так давно, не больше двух дней назад. Оставшиеся на кухне лепешки были, правда, немного суховаты, но еще съедобны. Куда же она могла пойти? За армией, на поле боя? Но ведь у нее там нет ни мужа, ни брата, ни сыновей, которым могла понадобиться ее помощь. Может, убежала из Даборы от войны? Однако в таком случае она прихватила бы из дома многие вещи, а здесь все лежало на своих местах.

В этот момент за стеной послышался громкий женский смех. Дорон вздрогнул. Одним прыжком перепрыгнул через порог комнаты. Сам скрытый в полумраке, мог наблюдать за входом.

Женщина отворила дверь, впустила черноволосого мужчину. Захохотала, когда тот притиснул ее к стене, засунул руки ей под юбку.

Смех замер на губах, когда она увидела выходящего из комнаты Дорона. Она нервно оттолкнула от себя мужчину, который только теперь понял, что происходит нечто странное. Лист ударил крепко, однако не настолько, чтобы переломить ему шею. Черноволосый повалился на пол у ног Горады.

Женщина уже собралась кричать — Дорон не дал ей на это времени: прижал к стене, как до того черноволосый. Он подумал именно так: «Как черноволосый» — и почувствовал, как мягко сгибается под ним женское тело. Держа правую руку у нее на губах, левой обнимая за талию, он почувствовал, как в нем поднимается желание. Горада заметила это, а может, узнала Дорона — важно, что она перестала дрожать и уже не отталкивала его. Дорон глубоко вздохнул. Посмотрел прямо в глаза Гораде и, кроме страха и удивления, заметил в них вспышку радости. А может, торжества. И тут же пришел в себя. Отодвинулся немного и, отпустив ее губы, крикнул:

— Где Магвер?

Он держал в руках камень. Она застыла, побледнела, глубоко вздохнула.

— Ты знаешь! — Он тряхнул ее. — Не бойся, я ничего тебе не сделаю. Я ищу Магвера.

Женщина кивнула. В глазах — а глаза, пожалуй, были самым красивым на ее лице — появились слезы.

— Что произошло, женщина?

— Его забрали…

— Кто? — спросил он, хотя ответ мог быть только один.

— Солдаты… Он прятался здесь, кто-то, видимо, заметил, донес… Они пришли утром…

— Когда?

— Погоди. — Она посчитала на пальцах. — Четыре дня назад. Похоже, они приняли его за дезертира или труса, не откликнувшегося на призыв Белого Когтя.

— Что с ним сделали потом?

Она пожала плечами. Дорон уловил в ее поведении что-то странное, но у него сейчас не было ни времени, ни охоты разбираться.

— Белый Коготь держит арестованных в казармах, оставшихся после бановой армии. Там, кажется, есть какие-то ямы…

— Есть, — кивнул Дорон. — Ты не слышала, что они делали с узниками?

— А мне-то что до того! — возвысила она голос.

«Твердая, — подумал Дорон. — Только что тряслась от страха, а вот-вот гляди браниться начнет». Однако вслух спросил:

— Им головы не рубили, не вешали?

— Наверно, нет, об этом бы я знала. — Она взглянула на Дорона и осеклась на полуслове. Он уже ее не слушал. Водил глазами по-над головой женщины, словно что-то вспоминал.

«Неужели вчера я видел те телеги и на одной из них стоял Магвер? Я не заметил его, но он мог быть где-то там, стиснутый другими… А если так…»

— Слушай, женщина, — тряхнул он Гораду. — Я еще сюда вернусь. Только попробуй кого-нибудь на меня науськать, кончишь скверно. Если Магвер появится, скажи ему, что тот, который усмирил огонь, уже в Даборе. Пусть он ждет в условленном месте.

Он отпустил ее, направился к двери. Задержался над телом черноволосого мужчины, наклонился, прислушался к дыханию.

— Скоро встанет. Лучше, если он никому не будет рассказывать о том, что здесь произошло. А ты, женщина, подумай малость о тех бравых солдатах, которые сегодня сольются с Землей Родительницей. Подумай о крови, которая удобрит поле. Это не день радости, женщина.

Дорон повернулся и вышел из дома.

Магвер мало что помнил из того, что случилось позже. Раны умастили мазями, останавливающими кровотечение, напоили, накормили, остригли волосы. Потом кинули в обрешеченную телегу вместе с другими такими же, как он, несчастливцами и куда-то повезли… Не сразу он понял куда. Перед глазами все еще стоял туман, до слуха не доходило ни звука, лишь ноздри помнили запах крови. А боль, которую последнее время он испытывал, хоть уже и не была столь мучительной, столь страшной, затаилась под кожей, покалывала подушечки пальцев, вызывала дрожь губ. То ли резкие покачивания телеги на неровной дороге, то ли постанывания соседей, то ли возбужденные голоса проходящих мимо людей — но понемногу он начал приходить в себя. Хотя картины перед глазами по-прежнему расплывались, а звуки соединялись в шум, монолитный шум, сквозь который лишь изредка прорывались понятные фразы, разум Магвера снова начал работать.

Его не убили, даже позаботились о ранах. Это могло означать, что их ведут на публичную казнь. Или… Если вскоре начнется штурм Даборы, Белый Коготь не захочет терять своих бойцов, распиная их. А ведь ему понадобится множество Теней.

Он, Магвер, слуга Шепчущего, помощник Дорона, погибнет на кресте, его живот будет распорот не боевым топором, а ножом из скверно отшлифованного камня. Он умрет в гуле сражения, видя борьбу — и ничего не сделав. Он — и все теснящиеся на телеге мужчины.

Впервые он услышал о Тенях, когда был еще мальчишкой. Отец рассказывал о битве у Черного Потока, которую войска бана вели с напавшей ордой каменев. Там тоже, еще перед битвой, были установлены кресты. На них распяли пойманных ранее пленных. Битва началась, и они могли наблюдать за ее развитием. Потом же, когда бой разгорелся по-настоящему, три солдата прошли вдоль ряда распятых на крестах мужчин и убили всех до одного. Умирающие пленники стали Тенями, притягивающими к себе смерть. Их кончина, быстрая и одновременная, отвлекала смерть с поля боя, отводила ее глаза от солдат бана. Надолго и крепко ли — этого не знал никто. Но было известно, что пока убивали пленных, многих солдат бана не коснулась игла Розы Смерти.

Так что если сейчас готовится штурм Горчема, а может, и битва с гвардейцами, то судьба Магвера известна. Он станет Тенью; своим вспоротым животом оттянет смерть от карабкающихся на валы воинов.

Все это пронеслось у него в голове и, возможно, он продолжал бы размышлять и дальше, если б не голос, раздавшийся неожиданно рядом:

— Больно! Глаза, умоляю, это так больно!

Он узнал голос, но не узнал лица — две раны вместо глаз, выбитые зубы, иссеченная кожа, разорванные уши. Магвер задрожал от ужаса, на мгновение даже забыв о боли, заполняющей собственное тело. Он знал этого человека молодого парнишку, молчаливого, всегда слегка улыбающегося. Позм.

Пытки сорвали улыбку с его лица. И наверняка помутили разум. Он продолжал бормотать, повторяя одни и те же слова, умоляя о милосердии. Истощавший и почерневший, грязный и окровавленный — у него было мало общего с давним плечистым и уверенным в себе Позмом. И однако это был он, Магвер не сомневался. Почему он оказался на везущей на смерть телеге? За что его так ужасно мучили? Случайность или это, может… Мгновенно вернулись мысли и выводы, сделанные во время бесед с Листом.

Магвер не мог протиснуться к Позму.

— Кто это? — спросил он шепотом.

Долгое время никто не отвечал. Мужчины пошевелились, обратив лица к Магверу, но молчали. Слышен был лишь размеренный скрип колес телеги и посапывание волов.

— Спятил, — ответил наконец кто-то, стоявший за спиной у Магвера. Магверу пришлось сильно повернуть голову, чтобы увидеть пожилого лысого мужчину. — Вроде бы это был шпик, засланный Гвардией. Ну и принялись за него как следует. — Мужчина сплюнул. Магвер не понял, кого имел в виду мужчина: Гвардию, Позма или его мучителей. — Разум от этого потерял, теперь только о своих глазах говорит, но вначале бормотал что-то о Шепчущих.

Позм вдруг перестал стонать, словно услышал, что речь о нем. Замер, будто заяц, прислушивающийся к крадущемуся хищнику.

— Нет их, нет! — простонал наконец. — Нет и не было. Они тут, они там, нет их, нет…

— Заткните ему оралку, — наконец проворчал один из узников, но никто не пошевелился.

В этот момент телега свернула и покатила между домами. Какое-то время они ехали по дороге, потом отвернули в сторону. Из-за холма выглянули кресты. Две наклонно скрещенные балки из неошкуренных стволов. На некоторых уже висели люди. Магвер задрожал. Кто-то застонал, кто-то выругался. Только Позм продолжал выть. Он кричал все время, даже когда одетые в черное мужчины принялись стаскивать людей с телеги. Оттащили и слепого парня, а до ушей Магвера все еще доносились его слова:

— Острый! Я вижу тебя! Я вижу тебя, Острый!

Двое мужчин забросили Магверу на кисти кожаные петли.

В ушах все еще стоял крик Позма: «Острый! Я вижу тебя!»

Страх.

Боль.

И понимание.

Магвер уже мог быть мертв. Но если его схватили только за то, что он скрывался от службы в повстанческой армии, еще оставалась тень надежды. Разве что здесь действовали люди, засланные Острым… Дорон вздрогнул при мысли о смерти, которая могла ожидать Магвера.

Где он сейчас? Умер ли, измученный пытками? Убили во время работ? Или, может, ждет смерти, распятый на кресте? Только это одно Дорон мог проверить, поэтому он крался к границам города, обходя улицы, по которым кружили патрули.

Удачно не встретив ни солдат, ни стражников, присланных цехами, он вышел из Даборы с западной стороны, и теперь приходилось сделать большой крюк, чтобы добраться до поля сражения. Там он наверняка затеряется в толпе стариков, нищих и подростков, которые в расчете на легкую поживку тащились за армией.

День обещал быть погожим.

— И-и-и раз! — крикнул кто-то из палачей, веревки натянулись, тело Магвера поползло вверх. Он почувствовал, как кора разрывает кожу, ощутил боль в вывернутых руках, почувствовал, как одеревенели перетянутые ремнями кисти. Кто-то быстрыми и ловкими движениями привязывал его руки к кресту. Магвер беспомощно повис. Резкими движениями растянули на кресте его ноги боль в выкрученных руках ослабла.

Магвер повернул голову, но ни на одном из соседних крестов не увидел Позма и не услышал его крика: «Острый жив!»

Нет, это не бред. Да, парень сошел с ума, но это не плод его измученного разума. Острый жив, и именно он виновен в страданиях Позма. Кто знает, чего он от него хотел, кто знает, за что его покарал. Но Острый жив, жив наверняка — словно какой-то голос нашептывал Магверу, что так должно быть, что так оно и есть. А это означает, что шпион бана, которого бунтари считают одним из ближайших сподвижников Белого Когтя, находится в лагере повстанцев.

А может ли окончиться удачей бунт, если во главе его стоят подосланные владыкой люди? Сколько же крови прольется на землю, когда бан и Гвардия задушат восстание? Потому что у бунтарей нет ни единого шанса победить именно теперь Магвер это понял. Бан знает обо всем, что происходит в повстанческом лагере. В любой момент он может навязать белым свои решения. О да, мудрый это человек, жестокий и злой, но мастерский игрок.

На несколько мгновений Магвер забыл о боли.

22. БИТВА

Рассвет приближался медленно, но когда он наступил, в обоих лагерях уже никто не спал. Армии стояли лицом к лицу на равнине, у которой еще не было названия. Никто не сомневался, что вскоре этому месту будет дано имя, хвалебное и благословенное, говорящее о победе и отваге. Либо тревожное и страшное, несущее весть о крови, смерти и поражении. Поле раскинулось до горизонта, земля под ногами воинов была твердой, кочковатой, выстуженной ночными холодами. Кому ты сегодня будешь пособницей, Родительница? Чье плечо поддержишь в борьбе, чьим рукам дашь силу? Вряд ли своим рабам, крестьянам и лесорубам, купцам и ремесленникам, живущим здесь издавна. Ибо никто из них не явился на свет в Круге Мха. Зато гвардейцы рождены именно там. Ведь ради них Ловец Земель отправляется в поход, навещает Круги других краин и привозит землю, чтобы подсыпать хотя бы по горсти под спины рожающих гвардеек. А они выпускают в мир детей, к которым благоволит земля.

Армии стояли шагах в пятистах одна от другой.

На левом фланге своего войска, со стороны реки, Белый Коготь поставил пять тысяч ополченцев. Вооруженные луками, кремневыми топорами, заостренными и обожженными на огне жердями, они не были хорошо обученной армией. Ими было трудно управлять, нормально вести в атаку. Под руководством Альгхоя Сокола им предстояло двинуться первыми и своей массой смести противника. Рядом с ними стояли три с половиной тысячи родового войска. Лес разноцветных флажков и тотемов вздымался над головами воителей. Здесь было много добрых рубак, потому что на призыв Белого Когтя явились целых семь лесорубских кланов. Так они и стояли, отряд при отряде, забыв на время о былых сварах, вражде, родовой мести. Больше того — каждый бахвалился и рвался в бой, чтобы тем самым показать недавним недругам силу и решимость. Бойцы были разделены на три колонны. Каждой командовал один из замаскированных слуг Белого Когтя — Грег Медведь, Усатник, Томтон. Несмотря на то что знати было меньше, чем ополченцев, боевую силу они представляли собой не меньшую.

Справа от них собрались еще около тысячи человек — слишком молодые, чтобы кто-нибудь решился взять их в свое подразделение, бродяги и попрошайки, преступники, повылазившие перед боем из своих нор, кучки рабов, холопов и немного разного прочего сброда. На большинство из них Коготь не рассчитывал, но в любом случае все-таки на тысячу человек больше. Так они и стояли на своей позиции, жадно вглядываясь в обоз Шершней, рассчитывая на добычу и кровавую забаву. Командира у них не было, так что двинуться в бой им предстояло вместе со знатью.

На второй линии стояли не столь многочисленные, но самые опасные повстанческие отряды. Две тысячи крепкого войска, собранного из самых тяжелых рубак и бойцов, некогда служивших в армии бана. Сюда попало меньше молодежи, зато больше было зрелых, опытных мужчин, сбитых в десятки и сотни, прошедших регулярное и суровое обучение. Командовал ими Гарлай Одноглазый. Он уже познакомился со своими людьми и знал, что может им доверять. Слева от этих подразделений, на небольшой возвышенности расположился Белый Коготь со своими красняками.

Шепчущий стоял на деревянном помосте, построенном еще вчера.

Распятый на кресте Магвер видел Когтя четко — фигура седовласого мужчины в белых одеждах, освещенная лучами восходящего солнца. Руки вождя с такого расстояния казались удивительно длинными, почти касались земли, но Магвер знал, что это обычные человеческие руки, начиная от локтей удлиненные деревянными когтями, острыми, заново покрашенными перед боем.

Ниже помоста переминались десятка два молодых парней — гонцов, которым предстояло разносить приказы Когтя во время боя. Там же караулил карлик Негродай с боевыми псами, собрались барабанщики и трубачи. Деревянную трибуну окружали три сотни красняков под командой Ольгомара Лысого. Самые мужественные, вышколенные, ценнейшие бойцы повстанцев, собранные в одно подразделение. Последний резерв и последняя надежда Белого Когтя. Их глаза блестели, губы кривились в презрительной полуусмешке. Со вчерашнего дня в повстанческой армии были запрещены какие бы то ни было крепкие напитки. Лишь сегодня утром каждому выдали по кубку крепкого, заправленного водкой пива. Красняки вдобавок жевали шарики дурманящих трав. Когда начнется битва, их сможет остановить только смерть.

Пятьсот ополченцев под командованием Озына Белый Коготь отослал к Горчему стеречь переправы. Им полагалось остановить или хотя бы сдержать солдат, осажденных в крепости, потому что все, как и Дорон, считали, что Пенге Афра в тот день ринется в бой.

Войск Города Ос набралось в два раза меньше, чем повстанческих.

На правом фланге напротив простолюдинов стояли три тысячи человек. Две тысячи, собранные из солдат, сборщиков и чиновников с земель к западу от Даборы. Четыре сотни лучников, приведенных братом Пенге Афры — Гарко Афрой. Наконец — шесть сотен сьени, принадлежавших благородным родам Города Ос, чьи владения располагались неподалеку от Круга Мха. Сьени были не самыми лучшими бойцами, но зато можно было поручиться, что драться они станут храбро, до конца верные своим господам.

На левом крыле разместились тысяча наемников ольтомарцев и полторы тысячи ленной пехоты — армия дисциплинированная и хорошо обученная. Так что стоящие напротив них клановые отряды ожидала тяжелая работа.

Центр армии Города составляли четыреста пятьдесят гвардейцев. Всего лишь четыреста пятьдесят. Нет! Целых четыреста пятьдесят. Будучи страшными в поединке, они становились еще страшнее и смертоноснее, когда бились группой.

Армией командовала Тоши из рода Зеленой Пшеницы. Три года назад Черная Владычица выслала ее в Круг Мха в качестве наместницы. Три года ушли так же, как миновали и десятки предыдущих, — сбор дани, отсылка в Гнездо рабов, обучение армии. Почитание Круга.

Однако теперь пришло время забыть о спокойном хозяйствовании, и Тоши с радостью восприняла перемену судьбы. Ей было уже сорок лет, в юности она командовала отрядами Гвардии во время весенней Ловитвы и в нескольких экспедициях против горцев в Марке-Диб. Однако под личной командой у нее никогда не было столько народа и никогда в ее руках не сосредоточивалась судьба больших армий. Поэтому-то Тоши часто обращалась за советом к Тесуне, командовавшей наемниками-ольтомарцами, и к Каосе, которая, узнав о бунте, привела в Круг двести гвардейцев.

В качестве резерва Тоши поставила гвардейцев и собачаров.

Солнце поднималось все выше, разогревая землю. Оно всходило за спинами армии Гнезда, слепя глаза солдатам Белого Когтя.

Длинные тени крестов ложились на истоптанный луг. По тени не поймешь, пуст ли крест или на нем висит человек. В тени не скрывается ни боль, ни жажда. Тень сокращается с каждой минутой, так же как сокращается время, данное жертвам. Потому что, когда бой разгорится по-настоящему, сюда придут и вонзят тебе в живот каменный нож, чтобы оттянуть смерть от своих бойцов, привести ее сюда. К тебе, Тень.

Кто-то кричал, кто-то плакал, но у Магвера уже не было ни желания, ни сил смотреть по сторонам. Ведь там нет никого, кроме нескольких десятков таких же несчастных, как и он. Позади был город, за который пойдет бой. Впереди — словно это был парадный марш или учебный бой — тысячи вооруженных мужчин, готовых к смертельной схватке.

Страх окончательно отрезвил Магвера.

Белый Коготь дал знак. Загудели барабаны, заревели трембиты. Заклинатели и шаманы начали свой танец. Они пели и кричали, громко стучали колотушки, ноги отбивали сумасшедший ритм.

Рев трембит заглушил певцов. Гонцы помчались с приказами.

Дрогнула шеренга бойцов на правом фланге, выше поднялись родовые флажки. Перед рядами горело на солнце кремневое острие длинного копья Усатника. Грег поднял палицу, утыканную медвежьими клыками, Томтон послал в небо пылающую стрелу. Три с половиной тысячи воинов ринулись в атаку. Они шли быстро, выкрикивая родовые кличи, распевая песни кланов. Их рев сливался с дробью барабанов и пением рогов.

Они шли драться первыми, вооруженные палицами, кремневыми топорами и молотами. Но много здесь было и богатых людей, вооруженных кароггами и копьями с дротиками из полосчатого кремня. Не у всех были щиты, а если уж были, то из дубленой кожи или деревянные. Впереди держали шаг лучники, натягивающие тетивы для первого выстрела.

Видя это, двинулись и стоящие на левом фланге ополченцы — тысяча оборванцев и батраков беспорядочной кучей потянулась за знатью. У этих уже не было никакого оружия, если не считать крепкой жерди, и мало кто мог похвастаться более крепким щитом, чем кусок кожи.

Солдаты Гнезда не дрогнули, лишь гонцы помчались с приказами. Стоявшие в первом ряду ольтомарские лучники потянулись к колчанам, остальные воины крепче сжали копья.

Ряд повстанцев приближался. Стоявшая на возвышении Тоши уже различала родовые знаки на флажках, цветные картинки на кафтанах и цвета бород, покрашенных кланами перед боем. Движением руки она подозвала одного из гонцов. Наклонилась, отдала приказ. Парень во всю прыть помчался к командиру наемной пехоты, ольтомарцу Гаебожу. Тот внимательно выслушал гонца и отправил обратно.

Снова запели трембиты в лагере Когтя. Вперед двинулось правое крыло почти шесть тысяч солдат. Этим предстояло столкнуться с вольноотпущенниками и гвардейцами.

Там временем родовые приблизились к ольтомарцам на расстояние полета стрелы. Запели тетивы.

На землю пролилась первая кровь.

Сотники дали знак барабанщикам. Те ударили в барабаны, приказывая родовым ускорить шаг. Чем скорее побегут воины, тем меньше их погибнет от стрел, выпущенных длинными ольтомарскими луками. Во главе своих людей бежал Грег Медведь. Палица в его руках дрожала, алкая кровавой жатвы. Томтон вел своих так, чтобы ударить в самую слабую точку левого фланга, туда, где строй ольтомарцев смыкался с двойным рядом подымной пехоты. Он намеревался разделить оба отряда, чтобы потом разбить их по отдельности. Но ни люди Грега, ни Томтона, ни Усатника не дошли до пехоты Гнезда — по знаку сотников дисциплинированное войско начало пятиться. Не нарушая строя, осыпая бегущих врагов тучами стрел, шаг за шагом. Они шли медленнее даборцев, но достаточно быстро, чтобы серьезно оттянуть момент непосредственного столкновения. Они использовали меткость и обученность своих лучников, чтобы уменьшить численное превосходство врага.

Тем временем на другом крыле войска уже столкнулись. И здесь даборцев было в два раза больше. Но тут стояла Гвардия.

В первом ряду — щитоносцы с большими продолговатыми щитами из каленого дерева, в меховых шапках и йопанах из оленьей кожи. У всех топоры с короткими топорищами и остриями из желтого камня. Во втором ряду стояли лучшие рубаки. Они несли легкие овальные ивовые щиты, руки сжимали карогги или тяжелые молоты. В третьем ряду ждали копейщики, их длинные дротики с обожженными остриями выглядывали над головами щитоносцев и словно частоколом были направлены на набегающих противников.

Ополченцы ударили по кордону на полном бегу. Наткнулись на стену щитов, а потом, расколотые и изрубленные, вынуждены были отступить.

Ольтомарцы наконец остановились, не сломав рядов, ожидая приближающихся врагов. Первым на их шеренги налетел Грег Медведь. Закрутил палицей и начал дубасить по кожаным щитам и шлемам, ломать руки и разбивать черепа. Вот уже и люди Томтона сошлись с наемниками. Усатник со своими бойцами бросился на подымную пехоту.

Лишь часть тянувшейся за армией черни ввязалась в бой с регулярным войском Гнезда. Остальные обошли ряды подымной пехоты со спины, чтобы устремиться к обозам. Тоши увидела эту беспорядочную толпу, в основном состоящую из молодых ребят, жителей самых бедных кварталов Даборы. Дала знак. Собачары наклонились к псам. Прикрыв глаза, начали короткий ритуал уговора. К их певучей молитве тут же присоединилось тихое, предвещающее смерть ворчание собак. Блестели обнаженные клыки, напряглись хвосты, вздыбилась шерсть.

Собачары почти одновременно выпрямились и тут же помчались на помощь ломающемуся строю крестьянской пехоты. Собаки бежали рядом, яростно лая. Они доходили своим хозяевам до пояса, мускулы играли под кожей, пена выступила на мордах.

Собаки налетели словно стадо чудовищ. Они рвали глотки и шеи, перегрызали руки, с разгона валили на землю. Точно отличали своих и врагов. Минутой позже собачары сами включились в борьбу.

Даборцам много не потребовалось. Измазанные кровью и пылью, яростно лающие собаки, вероятно, показались людям болотными чудищами. Они не обращали внимания ни на боль, ни на раны, ни на усталость. Пока были живы — убивали. Нападение собачьей своры отбросило даборскую голодрань. Люди растерялись, часть убежала с поля боя, остальные просто отступили и поддержали родовых.

У даборцев было численное превосходство. Но в армии Гнезда служили в большинстве своем солдаты умелые, опытные, наученные не только драться, но и дисциплинированно исполнять команды. Да и у Тоши под началом было пятьсот гвардейцев, словно нападающий зубр уничтожавших все на своем пути.

Распятый на кресте Магвер широко раскрытыми глазами глядел на человеческое бурление. Он видел массу сплетающихся тел, пыль, поднятую тысячами ног. Видел качающиеся и падающие штандарты, безумных барабанщиков, пляшущих в такт отбиваемым ими ритмам, гонцов, мечущихся с приказами. Все это он мог увидеть издалека, оттуда, где стоял его крест. Но в то же время он видел битву иначе. Возможно, голод и страдания сделали восприятие тоньше, возможно, дурманящие настои, выпитые утром, обострили разум.

Он различал с этого расстояния и отдельных людей. Татуировку на их щеках, кровь на руках, ему казалось, что он может даже выделить в общем гуле отдельные голоса.

Вот собака прыгает к горлу лесоруба из клана Косманов. Мужчина замахивается топором, но бурое тело проскальзывает под его рукой, кидается на грудь, переворачивает. Они борются на земле, собака раздробляет челюстями правую руку лесоруба, тянется окровавленной мордой к его горлу. Мужчина резко поджимает ноги, левой рукой выхватывает из-за голенища кремневый нож. В тот момент, когда собака хватает его за горло, он вонзает острие в живот зверю. Хрип собаки и крик человека сливаются в ужасающий вой, оба тела замирают. Они мертвы.

Вот два ольтомарца ворвались в самую середину большой группы крестьян из клана Петушиной Шпоры. Спина к спине они отражают удары врагов. Крестьяне, уверенные в численном превосходстве, идут вперед, неосторожно подставляя себя под удары. Ольтомарец громко хохочет, но не может отразить удар копья. Опускается на землю. Его друг, не чувствуя уже за спиной опоры, оборачивается. В тот же момент удар кремневого топора раздробляет ему череп.

В другом месте сошлись двое мужчин с зелеными бородами. Друзья из одной деревни, один служит бану, другой — повстанцам. Но колебание длится всего секунду. Руки тут же вздымаются для удара, а рты выкрикивают одинаковые клановые кличи.

Магвер видел умирающих людей, все еще пытавшихся убивать. Собак с перебитыми лапами, продолжавших кусать ноги врагов. Кружащих над полем боя кричащих птиц, у которых растоптали гнезда.

Эти два видения как бы взаимодополнялись. Первое — сверху, издалека помогало оценить ход боя. Это походило на смотр глиняных солдатиков, расставленных на песке малышами. Второе — позволяло видеть истинную битву, ощутить ее вкус, запах и прикосновение.

Вслушаться в ее пение.

На правом фланге войск Белого Когтя шел ожесточенный бой. Родовые, благодаря многочисленному перевесу, сломали линию обороны ольтомарцев, врезались в ряды подымной пехоты. Однако их напор заглох — собаки и собачары устроили даборцам кровавую баню.

Подобная ситуация сложилась и на левом фланге повстанческой армии. Здесь ополченцы сошлись с равными им по вооружению и умению, хоть и несколько менее численными отрядами Гнезда. Возможно, будь здесь только мобилизованные пехотинцы, фланг бы развалился. Но предвидевшая развитие боя Тоши оставила на нем еще знать с их сьени, а сьени, как известно, не отступают. Будут стоять, даже если начнут гибнуть, как мухи, удержат линию обороны, пусть их останется пятьдесят или десять. Сьени, оставшись в одиночестве, все равно будет биться с врагом.

Очень трудно одолеть армию, которая не отступает. Обычный солдат, видя падающих товарищей, вдыхая аромат Черной Розы, когда его окружает толпа врагов, — показывает спину. В панике или без паники уступает поле один, второй, десятый, а потом уже никто не в состоянии сдержать бегства. Нет ничего легче, чем сесть беглецам на шею и безжалостно рубить их. С поля могут бежать и наемники, и благородно рожденные, дружинники и повстанцы. Но не сьени-вольноотпущенники. Эти сопротивляются до конца, молча убивают и погибают молча.

Так же, как и победоносная Гвардия.

Если на флангах шел сравнительно равный бой, то в центре побеждали солдаты Гнезда. Сразу это заметить было сложно. Небольшой отряд Гвардии стоял недвижимо, как скала, и солнечные блики играли на сотнях кремневых остриев. Напротив них клубилось гораздо более многочисленное подразделение.

После первой атаки на земле остались два гвардейца. Щиты их товарищей тут же сомкнулись и вновь замкнули строй. Напротив же траву покрывала гора трупов. Много раз еще приходилось ополченцам отступать, оставляя на земле убитых и раненых. И вдруг оказалось, что их численное превосходство уже не столь велико, правда, они еще покрывают Шершней, как вязанка веток, придавливающая костер, но рано или поздно огонь пожрет их и вновь вспыхнет ярким пламенем.

Тем более что напуганные гибелью товарищей и тщетностью своего напора ополченцы начали пятиться, разбегаясь в тыл и по сторонам.

Белый Коготь, видя, что в центре его армии вот-вот может образоваться огромная дыра, кликнул гонцов. Они помчались к Гарлаю Одноглазому. Две тысячи стоявших до сих пор в бездействии бойцов повстанческой армии двинулись вперед.

Тоши словно только этого и ждала. Теперь уже почти все силы Белого Когтя вступили в бой. Гвардейские барабанщики сменили ритм.

Щитоносцы поднялись с колен. Отбросив тяжелые большие щиты, схватились за топоры, палицы и карогги.

Шершни двинулись на солдат Гарлая.

Слева до ушей Магвера донесся звук шагов. Оторвав взгляд от поля боя, он насколько мог повернул голову.

И увидел нескольких мужчин. Музыкантов с флейтами, певцов-кастратов и двух одетых в черное воинов. В этот момент они как раз остановились перед одним из крестов. Черный размахнулся и вонзил острие длинного копья в голову распятого человека.

Белый Коготь решил, что время жертв пришло.

Истоптанная земля отмечала путь, который прошли тысячи бойцов. Повстанческая армия прокатилась через даборские поля, словно огромный валун, сминая траву и еще не сжатый хлеб, сметая хворостяные заборы, валя пугала. А совсем рядом росла прекрасная спелая рожь. Как же приятно взять в руки такой колос, растереть в ладонях.

Дорон лежал в хлебах на самом краю поля так, что только одинокие стебли отделяли его от раскинувшегося дальше луга. Полные колосья, стебли, дрожащие под порывами ветра, заставили его на минуту забыть о мести и крови. Мысли полетели к далекому дому, к собственной земле, к своим полям. Что там творится, остался ли дома кто-нибудь из мужчин, чтобы позаботиться о земле? Салот наверняка решил, что уже слишком стар для войны, но остался ли кто еще?

Однако поверх мягкого шума хлебных колосьев пробивался другой звук оглушающий жестокостью, мощью. Гул боя. Крики и стон, топот ног, хруст ломающихся палиц и костей, удары палок, бьющих по щитам, выкрики командиров, звуки сигнальных рогов, дробь барабанов, пение заклинателей, лай собак, восторженные крики детей, облепивших деревья. Все это было перемешано, сплетено, оглушало, вонзалось в уши, словно каменные иглы. Дорон чувствовал в этом гомоне победную мощь, страшную и жестокую, но одновременно возбуждающую, принуждающую кровь быстрее бежать по жилам, разогревающую мышцы.

Он почти не видел боя.

Холм, на котором стоял Белый Коготь и Красная Сотня, заслонял поле битвы. Только край левого фланга был виден Листу, но и этого было достаточно, чтобы полностью привлечь его внимание. Он видел, как боевые собаки врываются во фланг линии бунтовщиков, как наконец начинают двигаться вперед ряды ольтомарцев и подымной пехоты, а стоящее напротив родовое войско начинает пятиться. Оно боролось, не поддавалось панике, но уступало поле, оставляя множество убитых.

Это видел Дорон. Если б он передвинулся на каких-нибудь сто шагов правее, то прямо перед ним оказалось бы все поле боя. Но, поднимаясь, он вдруг вспомнил, зачем сюда, собственно, пришел.

Чтобы рассмотреть привязанных к крестам людей, надо было подойти ближе к холму, к тому месту, где стоял Белый Коготь. Это было небезопасно, но возможно; множество людей — гонцы, раненые, беглецы и ребятишки крутились на тылах повстанческой армии. Дорон встал. И даже ахнул при мысли, что снова вынужден прикидываться стариком. Сгорбился и поплелся к холму.

Увидел одетых в черное солдат с длинными копьями. Их окружали певцы и танцоры.

Видимо, дела шли скверно не только на левом фланге, и Коготь приказал убить узников. Среди них мог быть и Магвер. Если так — и Дорон знал об этом прекрасно, — никто уже не сумеет ему помочь.

Лист почувствовал, как в нем нарастает ярость и тоска.

Барабанщики забили дробь, заклинатели запричитали, несколько танцоров закружились вокруг крестов. Все это было слишком далеко, чтобы услышать, что они говорят и кого призывают, но Дорон видел прекрасно. Острие вонзилось в лицо, а второе — под живот распятого человека. Узник начал рваться, напрягся, словно хотел разорвать ремни, удерживающие его кисти и щиколотки. И умер, сделавшись Тенью.

Дорон подошел ближе. Отсюда он уже мог различить лица ближайших узников. Магвера среди них не было.

Солдаты остановились перед следующим крестом, танцоры и певцы продолжали кружить вокруг первой жертвы.

Кремневые дротики прошили тело человека, чтобы отвлечь смерть от бьющихся солдат Белого Когтя.

Группа солдат, призванных умерщвлять жертвы, разделилась. Танцоры и певцы остались позади, а солдаты с копьями немного ускорили шаг, останавливаясь перед крестами и приканчивая очередные жертвы.

Магвер ощутил страх. Сердце забилось как сумасшедшее, нагнетая новые порции крови в сосуды. Парню даже показалось, что восстановилось ощущение в руках и ногах. Мурашки побежали по одеревеневшим пальцам, боль словно бы утихла. Отступили внезапно тупость и безразличие. Мозг работал ясно и быстро, глаза внимательно вглядывались в приближающихся убийц — потому что кроме страха Магвер ощутил еще что-то, похожее на предчувствие, знак, пришедший издалека, из-за пределов, досягаемых разумом — так бывало в тех снах, которые посещали его, когда он сопровождал Листа.

— Вон тот, Ильоми, — сказал один из солдат. Лица у них были молодые. Они входили в кланы, о чем свидетельствовала татуировка на щеках.

И снова это странное ощущение. Магвер смотрел на лица этих двух, возможно, его ровесников, а может, и еще более молодых парней, которых назначили исполнить обряд жертвоприношения. Почему их?

Хрип, вырвавшийся из горла, пробитого острием копья.

«Теперь уже твоя очередь. Теперь. Сейчас. Через мгновение.

Не о таком конце ты мечтал, парень. И не такую жизнь хотел прожить. Не такую и не так. Слишком много преступлений, слишком много крови, слишком много бегства».

— Он мертв, Ильян. — Они отвернулись от креста, двинулись к Магверу.

Отборные повстанческие отряды навалились на отступающих ополченцев. Тот, кто не повернулся или не отскочил в сторону, пал под ударами своих земляков. Воины шли тремя колоннами по семь сотен в каждой. Никто не дрался здесь босым, ни у кого на ногах не было плетеных лаптей — на эти подразделения много дней работали все сапожники Даборы. Тела бойцов были защищены мягкими йопанами или же кафтанами из дубленой кожи.

Крик прокатился по рядам. Начался он на левом фланге, где дрались ополченцы, окреп, переплыл направо по войскам родовых, его подхватили идущие в атаку воины. И шли, выкрикивая только одно слово:

— Коготь! Коготь!

Но вот с противоположной стороны двинулась другая сила. Гвардейцы. Они потеряли уже несколько десятков бойцов, однако сумели удержать строй. Кровь текла по щитам и одежде воинов Гнезда, покрывала лица, испарялась на кремневых остриях топоров, на наконечниках копий. Однако не их это была кровь, а вражеская. Впрочем, нет, были и раненые. Гвардейка, стянувшая культю отрубленной руки кожаным ремнем. Гвардеец с наполовину разрубленным лицом, выбитым глазом и зубами, смотрящийся кошмарно даже среди своих страшных соплеменников. Другой, которому украшавший его шлем клык кабана вбили в череп ударом молота. Даже такие шли в строю, чтобы биться, биться, биться. Потому что пока гвардеец жив, пока он может двигаться, пока запах крови наполняет его ноздри, а боевой рев разрывает уши — до тех пор он дерется.

Две армии сходились.

Здесь две тысячи свежих солдат, старых бойцов, опытных, закаленных в боях. Две тысячи рубак, сильных, как туры, фехтовальщиков славных поединков на турнирах, разведчиков из приграничных станов. Их глаза горели возбуждением и страхом.

Там — пятьсот людей-нелюдей, огромных, возбужденных бойней, с детства готовившихся для войн, рожденных на земле Круга Мха. Их глаза горели ненавистью.

И Белый Коготь, и Тоши знали, что от этого боя в самом центре зависит судьба битвы.

«Ильоми, Ильян…» Словно раскаленный камень вдруг опалил лицо. Он помнил! Помнил эти имена, слышал их, точно слышал! Ильоми, Ильян, то ли сам познакомился с ними, то ли ему о них кто-то рассказывал. «О Земля, когда это было, кто говорил и что, Земля, наверняка, да, где, когда, вот они идут, сейчас остановятся у креста, сейчас глянут наверх, прищурят глаза, в которые бьет яркое солнце, и размахнутся, а ведь ты знаешь их, человек, татуировка на щеках, клан, что это за клан, они уже подходят, танцоры далеко позади них, а они здесь, у твоего креста, ведь ты же слышал о них, ведь ты, дурной баран, когда-то знал, у какого клана этот знак желтый цветок, ты должен вспомнить, потому что они уже готовятся поднять копья, пробить твою кожу и кости, вскрыть череп, разорвать глотку, ты должен…»

— Стой, Ильоми! — прохрипел Магвер.

Острие дубового копья замерло в пальце от его глаз, чуть отступило. Но он все еще чуял запах крови, стекающей по обожженному в огне древку.

— Я видел тебя во сне.

Изумление на лицах.

Музыканты плясали и кричали. Барабанная дробь и визгливая мелодия свистулек поглотили их целиком, они не обращали внимания на то, что творится вокруг. Пот на коже блестел, смывая красивые рисунки, босые ступни колотили по земле, головы мотались в сумасшедшем ритме.

— Тебя тоже, его брат.

Они опустили копья. Нашел! Вспомнил! Это они, конечно, они!

— Пчелы вас соединили, — продолжал Магвер. Теперь, когда отыскался нужный уголок в памяти, ему казалось, что он может повторить каждое слово Дорона. Однажды вечером, у костра Лист рассказал Магверу о встрече с двумя молодыми бортниками. — Я видел.

— Многие знают нашу судьбу, — сказал старший после минутного молчания. — А имена ты услышал сейчас.

— Я видел сон, солдат. Вчера, когда связали мне руки и ноги, притащили сюда и напоили травами смерти. Я видел двух бойцов с кароггами в руках. Видел старика, глядевшего на них с любовью, когда они тренировались для боев. Рядом стоял еще один мужчина… — Магвер заметил, что Ильоми вздрогнул, братья переглянулись. — Не помню лица, но я ощущал исходящую от него силу и мощь. Он наблюдал за вами, а когда вы кончили биться, обратился к старику со словами, которых я не сумею повторить. Говорил что-то о лжи…

Ильоми засопел от изумления.

— Но желал вам добра. Тогда старик поблагодарил его и произнес ваши имена. Такой я видел сон, солдат.

Они секунду перешептывались. Взглянули на удаляющихся танцоров. Ильоми резким движением рассек копьем кожу на груди Магвера. Теплая кровь медленно потекла по напряженному животу.

— Сейчас мы не можем тебе помочь, человек, видевший нас во сне, наконец сказал Ильоми. — Останься здесь и притворись мертвым. Если все пойдет хорошо, мы придем за тобой.

Тоши послала гонцов на правое крыло своей армии, туда, где боролись регулярные подразделения ольтомарской пехоты. Засвистели сигнальные свистки, руки барабанщиков сбавили темп, а потом ритм ударов изменился. Солдаты Гнезда начали пятиться. Но это не было отступлением, просто они приводили в порядок строй, группировались около десятников. Ненадолго поле боя сделалось шире, просторнее. Но тут же свистки и барабанная дробь отдали солдатам новый приказ. Вперед!

Она двинулась почти в тот же момент, когда в центре поля гвардейцы сошлись с отборной частью повстанческой армии.

Сам Гарлай Одноглазый вел своих людей в бой. Перед боем он покрасил воткнутый в левую глазницу камень красным, как предвестник крови, которая будет пролита.

Мало кто из обычных людей мог сравняться ростом и крепостью тела с Шершнями, и Гарлай был в числе этих немногих, превышал ростом большинство гвардейцев на полголовы. Палица в его руках выкручивала жуткие круги, помечая в воздухе свой путь каплями крови. Рев ликования вырвался из сотен глоток. Вот их вождь убил первого Шершня, вот и второго! Значит, их можно убивать, этот волчий помет, этих полулюдей, значит, они смертны, как и все, надо только побольше прыти, меткости, силы…

Но Гарлай был один — может, и более сильный, чем гвардейцы, но один. Никто в армии Белого Когтя не мог с ним сравниться. Поэтому пока Одноглазый и его сподвижники били солдат Гнезда, вокруг шел иной бой. Используя численное превосходство, бойцы Когтя наступали без устали. Падали мертвые, раненые ползали по земле, но следующие ряды шли по телам товарищей. Не беда, что в этой толкучке они зачастую больше мешали друг другу, чем помогали. Гвардейская шеренга, хоть и поредевшая, все еще держала линию. Каждый боец дрался со своим противником, одновременно прикрывая бока соседей. Если же он падал, его место тут же занимал кто-нибудь из второй шеренги. Лавина гвардейцев застряла лишь на Гарлае, огибая его, как натянутая тетива огибает палец лучника. А потом разорвалась. Атака Шершней захлебнулась, бой в центре развалился на сотни поединков, в которых каждый гвардеец дрался с несколькими противниками. Но чаще на землю мертвыми падали даборцы. Даборцы…

Магвер висел на кресте, опустив голову и полуприкрыв глаза. Кровь на груди уже засохла. Потрескавшиеся губы слегка, почти незаметно дрожали.

Дорону еще не приходилось видеть бьющихся гвардейцев. И он не мог их себе представить, потому что трудно понять, как это один человек укладывает троих. Не герой какой-нибудь, единственный богатырь в своем народе, а обычный рядовой солдат. А они именно так убивали.

Ведь ему доводилось видеть гвардейцев, участвующих в турнире. Уже там они показывали себя прекрасными фехтовальщиками. Но турнирный поединок не говорит о бойце всю правду. Там борются на ограниченном пространстве, не используют щитов, там судья в любой момент может прервать стычку.

Здесь кароггу не требуется сдерживать, когда она падает на неприкрытую голову или пробивает горло врага. Здесь не имеет значения изящество движений. Важны лишь сила и точность.

Гвардейцы на боевом плацу выглядели не так, как на турнирном. Запах крови раздувал им ноздри, заполнял легкие. Барабаны Ведущих давали телу нужный ритм, содержащий все — атаку, отходы, удар, стон, крик. В гвардейцах пробуждался инстинкт хищника, непонятный обычным людям, так же как непонятны им обычаи Шершней. Древнейший инстинкт, передающийся из поколения в поколение, наследуемый этим кланом воителей, которых часто уже не считали людьми.

Да, они погибали. Ведь гвардеец, которому пробили сердце, разорвали горло, разбили череп, так же становится мертвецом, как и обычный человек. И тела Шершней тоже покрывали землю, хотя всюду рядом с одним черно-желтым трупом валялись три-четыре даборца.

Всюду, кроме самого центра поля боя. Там рубился Гарлай Одноглазый, и там стояли несколько его товарищей, которые ходили на бановых сборщиков еще под Белым Когтем. А вокруг собрались другие повстанцы, воодушевленные их примером. По флангам гвардейцы уже начали теснить отборные подразделения белых, здесь же, в центре, Гарлай сопротивлялся Шершням. Около тридцати бойцов Города лежали недвижимо, а Гарлай не отступал ни на шаг.

Тоши, видя, что творится, послала на поле боя гонца. Парень промчался между бьющимися ловко, словно белочка. Направился к колышущемуся над головами солдат зеленому знамени. Там дрался Ког, сотник гвардейцев, самый сильный из них.

Гонец остановился около знамени Кога. Ударил по прикрепленному к поясу барабанчику. Его рука стала отбивать ритм призыва: «ра-та, ра-та, та-та, ра-та». Вскоре из клуба дерущихся воинов вынырнул Ког. Его не прикрытые шлемом волосы слиплись от крови, лицо было измазано землей, кровь текла по латам и рукам, капала на башмаки и покрывала темными пятнами штаны.

Ког отряхнулся, словно вышел из воды, приблизился к гонцу, пригнулся. Лицо воина оказалось напротив глаз парня. У Кога не было левого уха, черный шрам шел по его подбородку к шее. Спекшиеся губы приоткрывали десны с выбитыми зубами. Парень передал воину приказ Тоши. Шершень кивнул и поднес ко рту правую руку. На опоясывающем кисть кожаном браслете висела свистулька. Из этого маленького инструмента вырвались пронзительные звуки, более тихие, чем из сигнального рога, но достаточно громкие, чтобы их услышали ближе других дерущиеся солдаты Кога.

Спустя минуту рядом с ним стояли несколько Шершней. Маленький отряд свернул налево. Не ввязываясь в поединки, он направился к тому месту, где люди Гарлая бились на равных с Гвардией.

Магвер отважился пошевелиться. Он не предполагал, что кто-нибудь сейчас смотрит на него. Конечно, он боялся, но любопытство превозмогло страх. Он поднял голову как раз в тот момент, когда отряд Кога напал на людей Гарлая Одноглазого.

Тени от крестов сократились, превратившись в бесформенные пятна. Солнце взобралось на самую вершину Горы.

Дрогнул строй Гарлая. Но Одноглазый не отступил ни на шаг, палица в его руках продолжала вертеть смертоносные круги. Треснул череп очередного гвардейца. Следующий Шершень умер с переломленной шеей.

Но вот против Гарлая появился Ког, задыхающийся, окровавленный, разгоряченный.

Они двигались навстречу друг другу так, словно вокруг них не шел бой, словно смерть и страдания не окружали их со всех сторон, словно только они двое стояли посреди поля.

Они шли вначале медленно, постепенно ускоряя шаг, нетерпеливо жаждущие сойтись в смертельном поединке. Когда столкнулись их палицы, они уже почти бежали. Первым ударил Ког, а потом удары посыпались поочередно. Они били изо всей силы, думая только о том, чтобы не открыться. Колотили неистово, стремясь повалить и раздавить противника.

Гарлай с кроваво-красным камнем в левой глазнице.

Ког в желто-черных цветах Города.

Они не замедлились ни на мгновение. Клинч за клинчем, напор за напором. Гарлай кричал, нанося удары. Ког хрипел при каждом вдохе. Пот давно уже размазал на их лицах боевую раскраску. Длинные, заплетенные в косы волосы Гарлая блестели на солнце. Костяные трещотки на башмаках Кога при каждом шаге отбивали дробь.

Магвер забыл об опасности. Вглядывался в бой, щуря глаза, вытягивал шею, захваченный и возбужденный таинственным ужасом. Словно два тура столкнулись в период спаривания, сильные и быстрые, с паром, вырывающимся из ноздрей. То и дело сталкивающиеся лбами, в сумасшедшей вере в нерушимость своих лбов. Насколько же сильными должны были быть руки бойцов, чтобы не выпускать колотящих одна о другую палиц. Какими же твердыми кости, что они не ломались, когда гигантской силы удары падали на ивовые щиты.

По их лицам почти ничего нельзя было прочесть. Ни утомления, ни ярости, ни ожесточения… Ког был удивлен. Мало кто из гвардейцев мог бы устоять против него. Здесь, как равный перед равным, стоял обычный человек. Огромный, как медведь, сильный, как зубр, гибкий, как лесной кот. Обычный человек.

Они ни минуты не стояли на месте. Наскакивали друг на друга, отступали, все время кружась со скоростью, определяемой ритмом шагов и ударов. Их фигуры то и дело исчезали из глаз Магвера. Однако он увидел самое важное.

Ког и Гарлай на мгновение разошлись.

Лучник продвинулся вперед. Это заметил один из солдат Белого Когтя, что-то крикнул, указал рукой. Ряды солдат зашевелились.

Гарлай прыгнул в сторону.

Стрела пробила ему горло, когда он еще был в воздухе. Мертвое тело свалилось на землю. Кровь Одноглазого впиталась в Родительницу.

Ужасающие крик и рев поднялись в рядах бунтовщиков. Он, их вождь, выступивший против другого вождя, предательски убит! Месть! Месть!

Они ринулись на гвардейцев, словно вода из прорвавшейся плотины. Первым напором оттеснили их так, что Ког едва успел спрятаться между своими. Рубили и били, рвали голыми руками, раненые хватали ноги врагов, зубами впивались в их штаны. Шершни начали отступать, изумленные их силой и беспощадностью.

Но с повстанцами не было Гарлая. Руки обычного человека не в состоянии не прекращая работать за пределами сил. Утомление растекалось по телам, распаляя суставы, спазматически стягивая мышцы, не давая засохнуть крови на стертых ладонях.

Атака захлебнулась. Шершни снова начали наступать, ломая оборону белых. Гвардейцы шли вперед, гоня перед собой все еще многочисленные, но измученные и напуганные смертью командира отборные повстанческие войска.

На левом крыле ольтомарцы и подымная пехота напирали на родовых, на правом храбро стоявшие до тех пор ополченцы, видя отступающий центр, тоже начали пятиться.

Тут же после полудня наступила последняя фаза битвы.

Вначале отступление повстанцев.

Потом бегство, все более сумбурное.

Потом избиение.

Дорон видел отступающую толпу. Людская масса вползла на холм, стекла с него, растянулась по полю. Часть бунтовщиков разбежалась по сторонам, самые ближние солдаты, бегущие прямо на Дорона, были уже недалеко. Но большинство направлялось к Даборе. Видимо, таков перед боем был приказ Белого Когтя. Ведь в городе можно еще долго сражаться, скрываясь в домах и тесных улочках.

Когда Дорон решил, что вокруг крестов и позиции красняков образовалось достаточно сильное замешательство, он вскочил с земли и помчался к холму.

Только ряд крестов устоял в людской суматохе. Так же, как течение реки ломается на опорах моста, так же, как его быстрина петляет вокруг скользких бревен быков, так и человечья река именно здесь рвалась и разделялась. Группы мужчин мчались с холма к Даборе. Уже через минуту за спинами беглецов могли появиться воины в желто-черных кафтанах.

Дорон бежал к крестам, зная, что мало просто продраться сквозь толпу перепуганных людей. Надо еще освободить Магвера, а потом вместе с ним, наверняка ослабшим и одеревеневшим, убежать от Гвардии.

Он бежал, получая толчки и толкая сам, в поднятой тысячами ног пыли, под белым от полуденного солнца небом. Только ряд крестов стоял нетронутым среди толпы… Только ли?

Нет! Дорон даже замер от неожиданности. На холме, на деревянном помосте все еще стоял Белый Коготь. Отражающиеся от деревянных когтей лучи солнца прямо-таки резали глаза. Его окружали воины из Красной Сотни. Они уже не пытались сдерживать бегущих солдат, чтобы набрать себе помощников для последней смертельной схватки. Стойкие бойцы, слепо послушные Когтю, они презирали толпу, которую их господин вел в бой. Теперь они ждали, чтобы своей смертью дать этому сброду возможность убежать. А Листу, хоть никто из них его не видел, дать время на то, чтобы отбить Магвера.

Первые ряды бегущей к Даборе толпы затормозили. Изогнулись, разорвались.

Из пробелов между домами выползла длинная черная змея, ощетинившаяся сотнями остриев.

Гвардейцы, телохранители, простые солдаты, холопы, рабы. Бан выбирался из осажденного Горчема и шел на помощь Гвардии.

Дорон снова бросился бежать. Он был уже на холме.

Тремя прыжками оказался перед крестом Магвера.

— Ты жив, парень?

Черные птицы кружили над полем боя. Сверху человеческое единоборство должно было выглядеть иначе. Туда не доходил визг убиваемых, радостный рев победителей, беготня преследуемых и преследующих. По-иному видели птичьи глаза этот бой.

Остатки повстанческой армии, сгрудившиеся вокруг красняков. Сотни людей, на первый взгляд бесцельно мечущихся, ищущих места, все сильнее теснимых. Птичьи глаза могли бы видеть эту желто-черную шеренгу на фоне буро-грязной земли. С правого фланга знатные вели своих сьени, все сильнее тесня ополченцев. С левого ровная линия ольтомарцев напирала на продолжающие — правда, все слабее — упираться остатки родовых. Бегство в сторону повстанцев отрезали собачары. Линия солдат напирала все сильнее, опоясывала холм, на который взбирались теперь гвардейцы. Никто не верил, что красняки сумеют сдержать Шершней. Тем более что на холме оставалось все меньше бойцов из других сотен. Они видели, к чему идет дело — вот-вот холм будет окружен, а его защитники безжалостно уничтожены. Поэтому они бросали Белого Когтя с такой легкостью, с какой еще недавно присоединились к бунту. В сторону они бежать не могли, оставалось одно направление Дабора.

Птицы увидели бы сотни мужчин, бегущих к городу. Некоторые полностью поддались страху. Бросив оружие, сорвав с голов шлемы, они мчались прямо вперед, только бы забиться в какой-нибудь безопасный угол. Другие помнили приказы Белого Когтя. В назначенных местах их ждут новые командиры. После перегруппировки еще долго можно будет защищаться на улочках Даборы. И именно ради того, чтобы дать время беглецам, Белый Коготь пожертвовал своими лучшими людьми.

Для птиц сотня была всего лишь красным пятном, таким маленьким по сравнению с окружающей его желто-черной полосой.

Все это могли видеть птицы.

А потом триста бойцов бана вынырнули из-за домов и встали на границе города. Поток человеческой реки замедлился. Некоторые повстанцы, видя перед собой нового врага, пытались рассеяться по сторонам. Но большинство белых бежали дальше, прямо на линию солдат Пенге Афры.

Дорон перерезал удерживающие Магвера веревки. Тело паренька бессильно повалилось на Листа. Он подхватил его, чуть не перевернувшись. А когда укладывал Магвера на землю, почувствовал сильный удар по шее.

В тот же момент гвардейцы сшиблись с красняками. Бой шел шагах в тридцати от крестов.

Удар был достаточно сильным, чтобы перевернуть Листа. Но не настолько сильным, чтобы лишить его сознания. Тело Магвера ударилось о землю, а Лист покатился следом. Однако тут же поднялся и повернулся к нападавшему. Пораженный, он даже засопел.

Перед ним было лицо чудовища.

Миг неуверенности мог стоить ему жизни. Сучковатая палка совершила оборот и еще немного — и ударила бы Дорона по черепу. Однако Лист уже пришел в себя, уклонился, скинул покрывающий плечи плащ, схватился за кароггу.

То, что он принял за морду болотного существа, было татуированным и раскрашенным лицом человека. Пот размазал рисунок, частично смыл его, превратив черты лица человека в страшную маску. Напротив Дорона стоял один из певцов, сопровождавших обряд жертвоприношения.

Дорон краем глаза заметил какое-то движение. Второй кастрат прыгнул к нему, сжимая в руке кремневую шпилю. Дорон ударил, распоров живот нападавшему. Смертельно раненный певец еще мгновение стоял, потом колени у него подломились и он рухнул лицом на землю.

Никто из бегающих кругом солдат не обратил внимания на эту стычку: надо было заботиться о себе — первые гвардейцы уже были на середине склона холма. Дорон слышал, как сталкиваются деревянные палицы.

Он перекинул безвольное тело Магвера через плечо и направился к Даборе. Не успел сбежать с холма, как Шершни пробились сквозь строй красняков, а Белый Коготь вонзил себе нож в голову.

Дольше всех сопротивлялись те, от кого этого ожидали меньше всего ополченцы. На противоположном фланге давно уже сломался строй родовых. В центре пали все красняки, а гвардейцы пересекли линию крестов. Но на правом фланге все еще продолжался бой. Ополченцы не имели перевеса, но и сами не уступали поля боя. Однако они не могли изменить судьбы сражения. Увидев, как колеблются и ломаются отборные повстанческие сотни, как Шершни захватывают холм, как гибнет Белый Коготь, они тоже начали отступать. Сокол и Ольшин больше не рассылали гонцов. Сами бегали вдоль рядов, уже за спинами дерущихся, подставляя себя стрелам и ударам. Выкрикивали приказы, пытались удержать слитность рядов. Но разве могут двое удержать несколько тысяч? Ополченцы отступали медленно, еле удерживали строй, но — отступали. Когда же большая часть гвардейцев, вместо того чтобы броситься в погоню за убегающими родовыми, ударила по ним сбоку, то уже ничто не могло удержать поток. Четыре тысячи человек — а их оставалось именно столько — кинулись бежать, валя на землю и стоящих на пути противников, и своих командиров.

Альгхой Сокол, друг Белого Когтя, погиб от топора лесоруба из Вересковых Лесов. Похожего на него как на двойника Ольшина повалила и растоптала мчащаяся в панике толпа.

Все это происходило за спиной Дорона. Если б ополченцы сопротивлялись не так долго, если б красняки не преградили путь Шершням, его уже давно нагнали бы враги. Однако он получил от умирающих бойцов ценнейший дар время. Лист бежал с такой быстротой, какую позволял ему обременяющий его груз. Магвер пришел в себя, но кровь все еще почти не поступала в его исстрадавшиеся руки и ступни, он был не в состоянии сделать даже трех шагов. Поэтому Лист плелся, пригнувшись к земле, не имея возможности оглянуться или защищаться. Он не знал, далеко ли Шершни, но чувствовал, что они вот-вот настигнут его. Усталость давала о себе знать, он шел медленнее, его обгоняло все больше беглецов. Дорон знал, что так не может продолжаться долго. Можно было оставить здесь Магвера, рассчитывая на то, что ни один из гвардейцев не захочет проткнуть тело мертвого парнишки. Но знал он и то, что, рассуждая так, обманывает самого себя. Шершни всегда добивали повергнутых на землю противников. Законы военного ремесла требуют убивать как можно больше врагов и запрещают жалеть побежденных. Короче говоря, он мог бы пожертвовать Магвером и ему незачем было винить себя. Он спас паренька, он делал все, что мог, но… не получилось… Такие мысли пронеслись в голове Дорона, пока он шел, задыхаясь, полуослепнув от заливающего глаза пота, измученный болью. Он колебался. Задумываться не было времени, и все же он колебался.

— Отпусти, — тихо проговорил Магвер. — Со мной ты не убежишь.

По телу Дорона пробежала дрожь. Голос паренька вернул Дорону полную ясность мыслей. Не для того он потратил столько времени на спасение Магвера, чтобы теперь отступать. Это была первая мысль. Этот парень ему нужен. Мысль вторая. И третья — самая главная — вовсе не в том дело. Не в том, что массу времени он посвятил пареньку, который неизвестно на что может пригодиться. Ведь Магвер, хоть он молод и наивен, стал в последнее время не только слугой или полезным инструментом. Теперь это спутник в скитаниях, борьбе, это друг…

Дорон вдруг забыл, где он, что делает, что ему угрожает. Мысль, захватившая его сознание, поразила своей ясностью. Этот паренек стал ему близок, нужен, как никто другой. Ольгомар — брат, предательски убитый, за смерть которого надо отомстить и ради этой мести отдать жизнь. Брат, с которым его связала воля Священных Деревьев. А этот, обычный паренек, каких сотни бродят по Даборе во время турнира. Однако именно теперь Дорон почувствовал, что с Магвером его связывает нечто большее, чем общее дело. Дружба.

Он забыл о грузе, который тащил, ноги словно стали резвее, ушли колики, успокоилось дыхание. Дорон, все еще наклонившись, прижимая к плечу тело Магвера, бежал, словно обретя новые силы.

Шершни гнали к Даборе массу бегущих людей, будто пастухи овец в загон. Сьени справа, ольтомарцы слева — словно овчарки не позволяли отделиться от стада бегущим людям. И на пути этой многотысячной толпы стоял бан с тремя сотнями бойцов. Там ждали семьдесят Шершней и сотня телохранителей. Однако даже такие солдаты не задержат восемь тысяч перепуганных, разгоряченных боем людей. Убегающие повстанцы снесли банов эскорт, как река в весеннее половодье разрушает мосты.

На западном краю Даборы возник огонь. Неизвестно, то ли его разжег грабитель, чтобы скрыть грабеж, то ли Шершни, а может, и повстанцы, рассчитывая на то, что пожар даст им время для бегства. Соломенные крыши домов разгорались юркими светлыми языками, и разбуженная алчность огня была беспредельна. Ветер переносил горящие головешки на соседние строения, и за короткое время уже три квартала полыхали огнем. Веющий от реки ветер разносил пожар по всему городу.

Дабора пылала.

Он споткнулся и упал. Тело Магвера свалилось на землю, парень тихо застонал и замер. Дорон тут же встал, осмотрелся.

С холма, словно загонщики, которые гонят на охотника зверей, спускались к Даборе враги. Шершни восстанавливали ряды. Тоши, видимо, опасалась, что возбужденные погоней группки бойцов могут попасть в ловушки. Поэтому, хотя правый фланг уже уперся в реку, а левый охватывал Дабору с запада, фронт армии еще не добрался до границы города. Это дало немного времени беглецам. Кое-где командиры ухитрились собрать вокруг себя немного людей. Как знать, если б не пожар, возможно, в городе удалось бы устроить новую линию обороны. Но наползающий с севера огонь все перемешал. Разделил отдельные отряды повстанцев и начинающих грабить пригороды ольтомарцев. Где-то между столкнувшимися бойцами и огнем находился бан с небольшой группой солдат.

Однако стоящий над телом Магвера Дорон этого знать не мог. Он видел приближающихся желто-черных воинов, все еще пробегающих мимо него повстанцев, паренька у своих ног.

Надо попытаться сейчас. В этой спешке, в этом страхе, в этом шуме. Необходимо!

Он наклонился к Магверу, резким движением сорвал с его бедер повязку. Перевернул на живот, широко раздвинул руки и ноги. Присел у его головы, положил руки на волосы, прижал лицо к земле. Прикрыл глаза. Надо отогнать мысли, чувства, забыть обо всем, что видел сегодня. И он сделает это.

«Земля, матерь людей и деревьев. Кость твоя — камень, что из человеческой кости возникает. Тело твое — плодородная земля, порожденная телами деревьев. Ты матерь и людей, и деревьев, а ведь я — Лист, избранник. Помоги мне, Матерь, помоги спасти этого парня, верни ему силы, верни ему зрение и слух, дай мощь рукам его. Он нужен мне, Матерь, для мести, для кровной мести предателю, убийце моего брата. Помоги мне, Матерь, помоги!»

Теперь дрожал и Дорон. Жар охватил его тело, на один, кратчайший миг он увидел изумительную картину — мешанину цветов известных и невидимых человеческим глазом, путаницу форм понятных и чуждых, звуков, которых никогда еще не слышал, прикосновение странное и возбуждающее каждый нерв тела. Изображение исчезло так же неожиданно, как и появилось. Дорон раскрыл глаза, отнял руки от головы Магвера. Замер на мгновение. Его ладони оставили на светлых волосах паренька следы — словно Лист вымазал пальцы в саже или грязи. Нет, волосы Магвера почернели в тех местах, где их касались ладони Листа. Дорон поднял глаза. Шершни были не дальше, чем в шестидесяти шагах. С такого расстояния он мог уже различить рисунки на прикрывающих их лица масках.

— Лист! — Магвер смотрел на него осмысленным взглядом.

— Быстрее! — Дорон вскочил, потянул Магвера за собой. Они что было сил помчались к домам Даборы, каждое мгновение ожидая, что стрелы с желто-черными перьями пробьют им спины. Но то ли у гвардейских лучников кончились стрелы, то ли их изумил вид убегающего нагого мужчины, то ли они почувствовали, что от них убегает необыкновенный человек — главное, ни одна стрела не полетела в сторону бегущих.

Они остановились только между домами.

— Неужели ты испугал их своей голой задницей? — выдохнул Дорон, улыбнувшись.

— Ты опять спасаешь мне жизнь, Лист, — серьезно начал Магвер, не задумываясь над тем, что был совершенно гол.

— Ну-ну, — прервал его Дорон. — Лучше стащи штаны с какого-нибудь трупа.

Они двинулись к Горчему.

23. КРОВЬ И КАМЕНЬ

Несколько птиц все еще кружило над полем боя. Большинство черных стервятников давно уже пиршествовало на усеянной телами, истоптанной земле. Птичьим глазам бой видится иначе, чем людским.

Вначале пространство бурой земли на востоке — это поля, принадлежащие бану, с которых хлеб убрали еще до турнира. Дальше к западу узкая желтая полоса ржи, протянувшаяся от реки до охватывающих Дабору лесов. Затем вытоптанная земля. Горы трупов там, где сошлись две армии. Острое птичье зрение даже из-под облаков различало мертвых солдат — цветастые одежды родовых, одноцветные — наемников и подымной пехоты, немногочисленные желто-черные тела Шершней. Еще дальше плывущая на воздушных потоках птица увидела бы холм, с которого совсем недавно Белый Коготь командовал многотысячной армией. Теперь холм покрывали трупы красняков. Ни один воин не пережил своего командира — те, что не пали в бою, предпочли самоубийство рабству.

Полоса вытоптанной земли тянулась от холма до границы города. Здесь было значительно меньше трупов, зато валялась масса оружия.

Потом теплый воздух ударил бы впереди в крылья птицы, поднял ее восходящим потоком. Птица повисла бы над горящим городом. И если б ее не ужаснули дым и пожар, гул рушащихся домов и крики людей, она увидела бы маленьких человечков, борющихся за жизнь. Отдельные фигурки, бегущие по улицам. Это были самые испуганные беглецы, думающие лишь о том, чтобы выбраться из кошмара этого дня. Или же грабители, ищущие оказии поживиться именно сейчас, когда никто уже не заботился о городе. Еще парящая в небе птица увидела бы группки нападающих и обороняющихся, гоняющиеся по улочкам и закоулкам предместья. Сталкивающихся на площадях и в сквериках. И эти стычки, зачастую оборачивающиеся бегством отдельных людей, врывавшихся в дома, вдруг резко обрывались, когда огонь или дым охватывали воинов.

Если бы птиц интересовали людские заботы, они сумели бы различить лица, татуировки и знаки различия, возможно, обнаружили бы отряды бана. Владыка Лесистых Гор и его небольшая, насчитывающая всего нескольких человек свита продирались через центральную часть предместья, там, где плотнее стояли дома, где полыхал огонь и кружила масса войска. Отрядик этот старательно избегал схваток. Останавливался при виде больших групп, не задирал тех, что поменьше. И хотя из-за этого часто приходилось делать крюк, обходить не только отдельные дома, но и целые улицы, все же направление движения не менялось. Бан и его люди стремились к Горчему.

Возможно, инстинкт подсказал бы птице, куда взглянуть, чтобы увидеть что-либо особо интересное. А ведь в царящем на земле хаосе можно было обнаружить две точки, двигающиеся по ранее установленному, а не случайному пути. Не исключено, что именно это заинтересовало бы птичьи глаза, а может, внимание птиц привлекла бы мощь, источаемая одним из этих людей.

Дорон и Магвер без передышки мчались к Горчему. Лист рассуждал просто: если бан успеет вернуться в крепость, то все равно бежать туда уже поздно. Быть может, однако, он с остатками разбитого отряда плутает по городу, скрываясь от людей и огня. Если так, его надо опередить и перерезать ему дорогу. Потом попытаться отыскать его в путанице домов и пепелищ, среди умирающих и сражающихся за жизнь, среди победителей и побежденных. Напасть неожиданно и убить. И умереть.

Птица видела бы, как обе группы направляются к Горчему, только двоим легче пробираться по городу, избегать встреч с врагом, протискиваться по узким улочкам.

Лист и Магвер догнали бана.

Дорон заметил несколько фигур, исчезающих за поворотом. Никто другой, вероятно, не распознал бы бана, но сознание Листа давно уже заполняла одна мысль — схватить Пенге Афру. Поэтому, увидев перед собой этих людей, он сразу почувствовал, кто они. Лист вопросительно взглянул на Магвера. Парень кивнул, но было видно, что он на пределе.

Птицы, черные стервятники, ощутили бы, что близится очередное пиршество.

Дул северный ветер, прибивавший дым к земле.

Фигурки воинов появлялись и исчезали за столбами огня. Маленькая группка металась из стороны в сторону не только для того, чтобы избежать встреч с повстанцами, но и чтобы обойти горящие завалы, в которые превратились практически все строения этой части города.

Дорон не мог подсчитать, сколько людей осталось у бана. Однако сейчас, когда он напал на его след и почувствовал, что может исполнить месть, он перестал бояться смерти и ни о чем более не задумывался. Он бежал, не обращая внимания на дым и пламя, не слыша, как трещат обваливающиеся строения, не замечая криков горящих и убиваемых людей. В его ушах звучали только слова Пестуньи Древ:

Значит, время пришло. Может быть, сейчас. Сейчас. Игла Черной Розы пронзит кожу, отведает крови и отнимет жизнь. Но кровная месть свершится.

Одновременно где-то в глубине сознания — а может, даже глубже, на самом дне разумения — зародилось беспокойство, подобное тому, которое он испытал в пылающей пуще, уверенность в присутствии силы чуждой, враждебной, служащей огню — стихии, уничтожающей сейчас Дабору.

Магвер бежал с трудом, тяжело дыша. И его все больше удивляло, что он вообще способен двигаться. После всего перенесенного за последние дни… Но и он чувствовал, что близится наконец та минута, когда он сможет отблагодарить Дорона за все: за спасение, за внимание, за дружбу… И одновременно с этим в нем вздымался страх. Какая же это будет благодарность? Размахнуться широко, сильно, а потом опустить топор, пропороть кафтан и кожу, позволить каменному лезвию разрубить шею и пробить сердце. Убить Листа. Что же это за благодарность…

— Вот они, — прошипел Лист, резко останавливаясь.

— Вот они, — повторил Магвер, словно только это подтверждение могло вернуть его к реальности.

Бана и его сына окружали несколько телохранителей. Они стояли в центре небольшой площади, среди домов. Дома пылали, огонь гудел, черные струпья сажи падали на головы солдат. Никто не протиснулся бы между стенами домов. Но невозможно было и вернуться тем путем, которым они пришли. Большой отряд белых отрезал им путь к отступлению. Повстанцы напали не сразу. Может, не могли перебороть страх перед баном, может, подумывали, а не присоединиться ли к владыке, рассчитывая на будущую награду. Но скорее всего их попросту застала врасплох встреча с властелином тел и душ даборцев. Душ, которые четырнадцать дней чувствовали себя свободными.

Задыхающийся Дорон присел за срубом колодца, рядом опустился Магвер. События могли пойти по-разному, дело решало первое слово, первое движение, первый жест.

Первые слова были произнесены.

— Кровь! Кровь! — Какой-то голос, молодой, но уверенный, гордый. Бунтовщики кинулись на телохранителей.

Они шли беспорядочно, заполняя пространство между горящими строениями, заслоняя от Дорона людей бана. Лист заметил, что телохранители спешно перегруппировываются. Две опекунши, сопровождавшие юного Бальда Афру, отвели паренька в сторону. Наследник престола повернулся к дерущимся спиной, показав связанные руки. Его этот бой не касался, его не интересовала ненависть, испытываемая даборцами к его отцу. Что бы ни делал родитель, это не имело отношения к Бальду Афре, он будет чист до того момента, пока сам не обретет власть. Маленький черноволосый паренек со связанными руками стоял между пестуньями на фоне огня, пожирающего его наследие.

Взрослые уже сошлись. Выкрикивая родовые кличи, покрывая друг друга ругательствами, воя от боли. Палицы колотили по щитам, топоры рубили шеи, молоты дробили черепа. В этом кипящем котле белым недоставало места, чтобы полностью использовать свое численное превосходство. Пышущий от горящих домов жар выжимал пот не меньше, чем утомление.

Бунтовщиков было больше, в бой их вела ненависть, жажда мести и славы. Ведь будет сложено столько сказаний, и в каждом множество строк будет уделено описанию последнего боя бана.

Телохранители и свита, хоть они и были в меньшинстве, могли противопоставить врагу искусство, ярость и гордость воина. Будь у них больше места, чтобы встать плотным строем, если б им не надо было остерегаться лижущего спины огня, они наверняка отразили бы беспорядочную атаку. Да, они убивали, но погибали и сами.

Лист не видел бана, заслоненного спинами воинов. Бился ли Пенге Афра или только поддерживал своих людей силой магии? Дорон взглянул на Магвера. Паренек воспринимал бой всеми органами чувств.

Число начало брать верх над умением.

Большинство телохранителей погибли, несколько человек еще сражались, укрываясь телами павших товарищей. На них напирали десятка полтора уже уверенных в победе бунтовщиков. Наконец Лист увидел бана. Владыка стоял неподвижно за спинами своих людей, почти упершись в стену дома. Пламя ему как будто не мешало. Голова наклонена, руки вытянуты вдоль тела, растопыренные пальцы обращены к огню.

Упали еще два телохранителя. Пестуньи пододвинулись ближе к Бальду Афре. Но на паренька никто не обращал внимания. Власть мальчика — будущее. Сейчас необходимо убить тирана и предателя, который притеснял свой народ, а потом пошел на него в союзе с Шершнями.

Покачнулся следующий телохранитель и миг спустя упал на землю.

— Они его убьют, — шепнул Магвер. — Ты должен его спасти, чтобы потом убить.

— И при этом погибнуть самому.

Магвер кивнул, стиснув зубы.

— От твоей руки, парень.

Опять кивок.

— Ты знаешь, что сделать?

— Да.

Дорон несколько раз пояснял ему. Надо оглушить бана. Лист наклонится над ним, приставив острие карогги к горлу. Тогда Магвер топором перебьет шею Листу. Дорон, падая, пробьет горло Пенге Афры. И умрет прежде, чем погибнет владыка Даборы — пророчество исполнится. Острие оружия, которое он держит в руках, станет иглой Черной Розы, кровная месть свершится. Так должно быть. Так быть должно. Должно. Видимо, этого хотела Земля Родительница.

Лишь два телохранителя отражали уже натиск противника. Белых осталось тоже немного — восемь. Вполне достаточно, чтобы убить воинов владыки. Достаточно, чтобы убить бана и помешать Листу свершить кровную месть. Да и определить время его — Листа — смерти. Потому что умереть он должен раньше бана. Поэтому каждый шаг, сделанный бунтовщиками к бану, каждое острие, нацеленное в его сердце, приближали смерть Дорона.

Магвер, хотя и думал об этом множество раз, хотя часто казалось ему, что он уже понял сложность ситуации, снова почувствовал, что по правде-то мало что понимает. Бан не умрет, пока жив Лист. Значит, если Дорон отступится, повстанцы не убьют Пенге Афру. Может, возьмут в рабство, или только поранят, или в последний момент придет помощь. Магвер до сих пор не мог понять, что действия Листа повлияют на решение этих людей. Но их поведение, в свою очередь, решает вопрос жизни и смерти Дорона. Мир един, любое действие человека изменяет его, влияет на судьбы других людей, словно эхо, словно отражение света на глади озера. Если они решат убить бана, то Лист умрет здесь, опершись о сруб колодца. Его убьет неожиданное бессилие. Либо ветер направит на него факел огня и испепелит тело. Либо шальная стрела пробьет ему живот. Множество смертей может ожидать Листа, если они решат убить Пенге Афру.

Все это можно прочесть в словах Священного Гая. А может, и много еще другого, чего простой смертный не в состоянии охватить умом. Значит, не имеет значения, останется здесь Лист или нет. То, что предначертано судьбой — должно свершиться. А кровная месть — нет. И поэтому надо сделать так, чтобы ее осуществить.

Бан все еще стоял в безмолвной сосредоточенности. Он даже не смотрел на битву. Сполохи огня вырывались у него из-за спины, почти касаясь волос и одежды владыки, но он не обращал внимания на жар. Могучий седовласый мужчина в доспехах, сшитых лучшими даборскими йопанщиками. Он не коснулся висящего на поясе огромного топора с дубовым топорищем и гладким, отшлифованным из желтого камня лезвием. Даже не дрогнул, когда упал последний солдат, отделяющий его от оставшихся в живых повстанцев.

Дорон скинул с плеч плащ, крепко стиснул рукоять карогги. Магвер чувствовал, что он слаб и утомлен, но встал рядом с Листом, держа в обеих руках по кинжалу.

Лист уже раскрыл рот для крика, когда вдруг бан поднял голову. Открыл глаза, выбросил вверх руки, соединив ладони.

Магвер увидел, что у него желтые глаза, словно в них отражался блеск огня. А может, они горели сами.

Бунтовщики с ревом кинулись на Пенге Афру.

Голос бана взвился над их криком. Магвер уже слышал этот звук. Не помнил где, но слышал.

Из-за спины бана вырвались струи огня. Несколько мгновений Магверу казалось, что языки пламени толкает ветер, что они вот-вот охватят Пенге Афру, испепелят. Но спустя мгновение понял, что огнем управляет сам бан, управляет так же, как охотник управляет своей собакой.

Бунтовщики вспыхнули почти одновременно. Их тела разгорелись, словно огромные факелы, огонь прорвался сквозь кожу, мгновенно охватил людей. Языки пламени, вырывающиеся из-за спины Пенге Афры, вытянулись, будто две раскаленные руки. Бан стоял в центре огненного радужного кольца, зрачком которого были семь извивающихся в ужасных мучениях человеческих тел.

Потом огонь отступил, а обугленные трупы остались на земле. Бан глядел на них глазами, в которых уже угас огонь, глазами, напоминающими два осколка млечного стекла. Но когда Дорон сделал к нему первый шаг, он сразу же очнулся.

— Я не боюсь твоей силы, — сказал Лист. — Я пришел убить тебя, убийца моего брата.

— Ты не можешь убить меня, Слуга Деревьев, — прошептал бан, потянувшись к своему топору. Отблески огня заплясали на отполированном блестящем острие. Кремень горел, словно стекло, которое разрезали мастера из Увегны.

— Я знаю предсказание, — продолжал бан, направляясь к Листу. — Так давай разойдемся. Ты ничего не можешь мне сделать. Да и мне не нужна твоя смерть.

Лист не ответил, только завертел кароггой. Он чувствовал ее тепло, пульсацию, словно держал в руках не мертвое дерево, а что-то живое, упругое… Чувствовал силу и мощь, наполняющие тело.

— Ты считаешь, я не думал о нашей судьбе? — продолжал бан.

Теперь они кружили по середине площади. Бальд Афра и его пестуньи по-прежнему стояли неподвижно. Магвер понимал все. Могущества бана хватало, чтобы убить обыкновенных людей, но его было недостаточно, чтобы сломить Листа.

— Я знаю, на что ты рассчитываешь, ты пришел не один. Много ночей я провел, обдумывая то же, что и ты. Я знаю, что ты можешь совершить кровную месть. Но и ты кое о чем забыл.

Лист молчал.

Магвер уже сделал первый шаг к соперникам, но внезапно колени у него подогнулись. Он упал и уже не мог подняться. Его снова охватила слабость. Неужели исстрадавшееся тело теперь, в такой важный момент, отказалось ему служить? Или голод, страдания и муки на кресте только теперь дали о себе знать? Он хотел крикнуть, но не смог издать ни звука. Беспомощный и слабый, он лежал на земле, все еще пытаясь ползти к столкнувшимся врагам. Но вскоре и это стало Магверу не под силу. Тогда он понял, что виновно не его тело. Это мощь Пенге Афры, мощь таинственная и страшная так ослабила его. Он понял, что никогда не сумеет приблизиться к бану, чтобы помочь Листу. Никогда…

Значит, Дорон умрет. Умрет…

Топор и карогга разминулись на толщину волоса. Бан размахнулся снова, снизу, но Лист отскочил, сводя удар на нет.

— Прекрасно, воин, — бросил бан. — За что борешься, скажи. Ты должен умереть, разве что убежишь. — Пенге Афра усмехнулся. — Но я знаю, ты этого не сделаешь, Лист.

Он напал сразу же, как только произнес последнее слово. Блестящее острие повисло в воздухе. И опустилось. Лист блокировал удар, ткнул кароггой, подавшись вперед. Бан перекинул топор из одной руки в другую, концом топорища попал Листу в руку. Лист зашипел, немного отступил.

— Ты давно не дрался, мастер, — сказал Пенге Афра. — А я тренировался ежедневно. Может, ждал этого боя? Ты же поклялся…

Магвер снова кинулся вперед, собрав все силы, напрягая мускулы. Но передвинулся, может, на пол-ладони и упал на землю, тяжело дыша. Перед глазами заплясали черные пятна.

«Словно клочья сажи», — подумал он.

Теперь нападал Лист. Закрутил кароггой, симулируя обманный удар сверху, а когда бан собрался принять удар, легко обошел острие топора и рубанул Пенге Афру в грудь. Острие разорвало бану йопан. Пенге Афра выругался, отбил следующий удар. У него была неудачная позиция. Очередной удар карогги попал ему по руке. Бан попятился.

«О Земля, — подумал Магвер. — Он не может убить бана, не может…»

Лист прошмыгнул под опускающимся топором. Плечом ударил Пенге Афру в живот. Бан охнул, выпустил оружие, схватил Дорона, и они покатились по земле.

В руке Листа мелькнул каменный нож. Острие проехало по щеке бана, пометив его лицо кровавой чертой. Дорон пнул его в живот, потом ударил кулаком по лицу. Бан закружился, но избежал следующего удара, рука Листа прошла над его головой.

— Ты не можешь меня убить. — Из горла бана вырвался смех. Кровь из рассеченной щеки текла по бороде.

«Не можешь! Не можешь! — тихо простонал Магвер. — Разве что я встану…» — Он снова попробовал подняться.

«О Земля, сделай так, чтобы это наконец кончилось!»

— Ошибаешься, Пенге Афра, — впервые заговорил Лист. — Ты глуп, так же как глуп был до сих пор я. Но я прозрел. Только что. — Магвер не видел лица Дорона, но в голосе Листа уловил веселую нотку. — Я могу тебя убить, Пенге Афра. Именно тебя. Я знаю.

Лицо бана застыло. Его исказила гримаса страха, смешанного с недоверием и ненавистью.

— Ну так убей! — И он кинулся к упавшему на землю топору.

«Что он говорит? Что ты говоришь, Лист?! Зачем ты обманул его? Или, может, внезапно в этот страшный миг ты обрел какую-то истину, прежде скрытую, какой-то след, до той поры недоступный твоим глазам? Что ты говоришь?»

Теперь уже в этом бою не было ни крохи спокойствия и холода, ни щепотки ожидания слов. Человеческая мысль как бы вытекла из их разума, чтобы не затеряться в кипящей там чудовищной ненависти. Животный инстинкт овладел душами и телами, каждым движением мышц, дрожью руки, каждым ударом и защитой.

Невероятно!

Бальд Афра и его пестуньи вышли наконец из своего угла. Приблизились к дерущимся — вероятно, для того, чтобы лучше наблюдать за схваткой. Но лицо мальчика не дрогнуло. Двигались лишь голубые глаза, следя за ходом поединка. Наследник не обратил внимания на беспомощно лежащего Магвера.

О чем думает этот мальчик, глядя на отца, сцепившегося с противником в смертельном бою? Боится? Молится за его жизнь? Желает смерти? Ведь когда умрет Пенге Афра, он, Бальд Афра, станет властелином Даборы.

Магвер почувствовал, что новая мысль возникла в его голове, вначале где-то далеко, на самой границе разумения, тонкая, нетвердая, путаная. А потом мгновенной вспышкой охватила все сознание. Он понял.

Он смотрел на бьющегося с Листом бана и на его сына, наследника, всегда стоявшего перед толпой со связанными руками, наследника, который после смерти отца станет баном.

Пенге Афра тяжело дышал, топор в его руках рассекал воздух не так быстро, как в начале боя. Лист, казалось, не знал усталости. Он напирал на противника все сильнее, уже оттеснил его к пылающей стене дома. Огонь догорал, но еще пожирал сухие бревна с достаточной силой, чтобы преградить путь человеку. Но вот уже Пенге Афре некуда отступать. И тут же Лист могучим ударом выбил топор из его руки. Острие карогги оказалось у самого горла бана.

— Зачем ты его убил? — спросил Дорон. — Зачем ты приказал убить моего брата?

— Я не хотел его убивать. — Пенге Афра говорил утомленным, но спокойным голосом. — Его должны были ко мне доставить. Они подвели меня, глупцы.

— Зачем?

— Мне нужен был Лист так же, как нужен и ты.

— Я? — удивился Лист.

— Разреши, я все объясню тебе.

— Что мне твои игры… — Конец карогги вдавил кожу на шее Пенге Афры.

— Нет, нет. Подожди, — прохрипел бан. — Дай мне сказать, а потом решишь. Потом!

«О чем он?» — Магвер снова перестал понимать. А ведь еще минуту назад все казалось ему таким простым. Пророчество говорило, что после смерти Листа погибнет тот, кто постоянно владеет Даборой. Это бан. Но речь идет не о Пенге Афре, конкретном человеке. В тот момент, когда Пенге Афра умрет, точно в тот миг баном Даборы станет его сын, Бальд Афра. Так же, как Пенге стал владыкой Лесистых Гор в момент смерти своего отца Альда Афры. Даборой постоянно владеет не какой-то один человек, а род, в котором по закону наследования сын заменяет отца, принимая титул бана. Значит, Дорон может убить Пенге Афру — человека. Ибо предначертание гласит, что после кровавой смерти Листа исчезнет не Пенге Афра, а власть и достоинство, которые он сейчас олицетворяет. Власть банов.

— Я знаю, что ты хочешь мне сказать, — проговорил Дорон. — Острый служил тебе.

— Такой умный, а ничего не понимаешь, — усмехнулся бан. — Все они мне служили.

«Врешь! — хотел крикнуть Магвер, но лишь стон вырвался у него из горла. — Ведь все они…»

— Врешь! — бросил Дорон. — Они хотели тебя убить.

— Я совершил ошибку, допустив бунт. Ты ничего не понимаешь, Лист, хотя вроде бы носишь в себе истинную мудрость. Город Ос завладел этими землями много веков назад. Мы согнулись. Афры стали рабами, повинующимися Черной Владычице. Но благодаря этому Гнездо не навязало нам своих наместников. Гнездо забирало провиант и кремень, но оставляло в покое мысли. Это мы, Афры, посылали в лес Шепчущих, по нашим приказам они учили людей, давали им веру и надежду. И мы же посылали солдат на взбунтовавшиеся села. Мы вылавливали выступающих против власти Гнезда изгнанников и примерно наказывали их. Так было нужно — преждевременный бунт мог испортить дело, к тому же народ получал новых мучеников. Мы должны были ждать и ждали. Из рода в род. Поверь, наша власть была во много раз мягче, чем та, которую навязали бы слуги Матерей. Бунт разразился слишком рано, слишком рано… А теперь решай, Лист. Да, мне служил Острый, да, моим рабом был Белый Коготь. Да, Лист, все противники владыки в действительности владыке служили. Ты думаешь, иначе они смогли бы так долго уходить от солдат? А знаешь ли ты, сколько доносчиков я убил, когда за несколько льнянок они готовы были выдать Шепчущих? Решай, Лист. Будешь ли ты со мной в этом труде, в этом вечном раздоре между необходимостью и желанием?

— Врешь. Не знаю, думаешь ли ты, что я тебя не убью, борешься ли за каждую минуту своей жизни, рассчитываешь ли на то, что придет помощь. В любом случае я знаю, что ты врешь.

— Не будь дураком. Ты знаешь, что я говорю правду.

— Ты убил моего брата…

— Это была ошибка. Они должны были взять его живым. Таков был мой приказ.

— Значит, ты умрешь, бан. Вам нужна была власть, поэтому вы служили Гнезду, независимо от позора. И пусть действительно все было так, как ты сказал. И пусть действительно твои предки пошли в услужение к Матерям, чтобы выждать подходящий момент и изгнать Шершней. Ну и что? Ведь вы мучили невинных, убивали, чтобы потрафить врагу, а когда пришел час испытания, ты бросил свой народ.

— Послушай, мы выжидали ради блага…

— Может, и хороши были ваши планы, может, когда-нибудь они и исполнятся. Но кровь на твоих руках, кровь склеила твои волосы, кровь блестит в твоих глазах. И это ничего не изменит. Разве что твоя кровь…

Пенге Афра прыгнул. Метнулся вбок, к топору. Вероятно, он рассчитывал на то, что задумавшийся и разговорившийся Дорон даст ему достаточно времени. Не дал. Острие карогги вонзилось в горло владыки и разорвало его прежде, чем мертвое тело упало на землю. Светлая кровь вырвалась из раны, волна дрожи сотрясла тело Пенге Афры.

Магвер почувствовал, что к нему возвращаются силы. Он медленно поднимался, глядя, как Лист опускается перед Пенге Афрой на колени, макает пальцы в его кровь и рисует себе красные полосы на лбу, веках, носу, губах. Потом встает и плюет на тело врага.

Обычай был исполнен. Кровная месть свершилась.

Бальд Афра даже не дрогнул. Он смотрел на смерть отца точно так, как до того на бой, словно мысли его поглощало нечто совершенно иное.

Только теперь Магвер сообразил, что в Даборе все еще идет бой. Гул огня заглушал крики. Дым заслонял небо.

Бан был мертв, Дабора пылала, Шершни убивали повстанцев. Мир уже никогда не будет таким, каким был только что. В одном этом Магвер был уверен. Внезапно его охватила тоска по дому. До его деревни, вероятно, еще не добрались отряды Города, но кто знает, через три, четыре дня…

Дорон остановился напротив Магвера, положил ему руку на плечо. Кровь слепила в косички бороду и волосы Листа, лицо было грязным, закопченным. Только глаза блестели, как всегда. Магвер заметил, как на их зеленых радужницах появились красные сеточки. У сеточек был такой же цвет, как на щеках Дорона.

— Пошли, — сказал Лист. — Возвращаемся в лес.