Когда-то я скотину пас [сборник]

Про них

Заболело у меня горло.

Стал я его лечить горячим молоком и медом, паром разварной картошки.

— А ты в лес сходи, — сказала Пантелевна. — Стань на поляне да и крикни изо всех сил: «Лес, лес! Возьми мою глоть!» Может, и возьмет. Только сильней кричи-то и рот пошире открывай.

Обулся я, оделся потеплей, пришел в лес. Стал на поляну, разинул рот и крикнул, изо всех сил:

— Лес, лес! Возьми мою глоть!

Не шелохнулся лес, и я не понял — взял он или не взял.

Стал я снова кричать и орал ужасно и рот разевал, чтобы лес мог поглубже в меня, проникнуть.

«Ну и глоть у тебя, брат» — думал, наверно, лес, глядя на мои старания.

Вернулся я домой, залез на печку греться, а сам все думал: «Взял он или нет?»

Давно это было. И теперь я живу в городе, и горло у меня не болит. И ничего у меня не болит. И вообще я здоров как бык.

Весело гуляю среди каменных домов, а про себя всегда думаю: «Лес, лес! Возьми мою глоть!»

Поздней осенью, с первой порошей пришли к нам из северных лесов снегири.

Пухлые и румяные, уселись они на яблонях, как будто заместо упавших яблок.

А наши коты уж тут как тут. Тоже залезли на яблони и устроились на нижних ветвях. Дескать, присаживайтесь к нам, снегири, мы тоже вроде яблоки.

Снегири хоть целый год и не видели котов, а соображают. Все-таки у котов хвост, а у яблок — хвостик.

До чего ж хороши снегири, а особенно — снегурки. Не такая у них огненная грудь, как у хозяина-снегиря, зато нежная — палевая.

Улетают снегири, улетают снегурки.

А коты остаются на яблоне.

Лежат на ветках и виляют своими яблочными будто хвостами.

Поздним вечером ранней весной я шел по дороге.

«Поздним вечером ранней весной», — складно сказано, да больно уж красиво…

А дело, правда, было поздним вечером ранней весной.

Весна была ранняя, соловьи еще не прилетели, а вечер — поздний.

Так что ж было-то поздним вечером ранней весной?

А ничего особенного не было. Я шел по дороге.

А вокруг меня — и на дороге, и на поле, в каждом овраге — светился месяц.

Иногда я наступал на него — и месяц расплывался вокруг моей ноги. Я вынимал ногу из лужи — на сапоге блестели следы месяца.

Капли месяца, как очень жидкое и какое-то северное масло, стекали с моего сапога.

Так и шел я по дороге, по которой ходил и ясным днем, и тусклым утром, и — так уж получилось — поздним вечером ранней весной.

Мне кажется, что сирень и рябина — сестры.

Сирень — весенняя сестра.

Рябина — осенняя.

Весной — за каждым забором кипящий сиреневый куст. А плодов у сирени и нет никаких, так, стручочки ржавенькие.

Рябина тоже весной цветет, но какие у нее цветы?

Никто их не замечает. Зато уж осенью — за каждым забором — рябиновые гроздья.

Кисти сирени и гроздья рябины никогда не встречаются. Кто думает весной о рябине?

Кто вспомнит осенью сирень?

Редко, очень редко вдруг в августе снова зацветет сиреневый куст. Будто хочет поглядеть — хороша ли нынче рябина?

Срублю себе дом и посажу у крыльца сирень и рябину.

Справа — сирень, слева — рябину, а сам посередке на крыльцо сяду.

Вот будет здорово!

Справа у меня — весенняя сестра, слева — осенняя, а я посередке сижу.

Сырой землей, опятами, дымом с картофельных полей пахнет осенний ветер листобой.

На речном обрыве, где ветер особенно силен, я подставил под его струю красный глиняный кувшин, набрал побольше листобоя и закупорил кувшин деревянной пробкой, залил ее воском.

Зимним вечером в Серебряническом переулке соберутся друзья. Я достану капусту, квашенную с калиной, чистодорские рыжики. Потом принесу кувшин, вытащу пробку.

Друзья станут разглядывать кувшин, хлопать по его звонким бокам и удивляться, почему он пустой. А в комнате запахнет сырой землей, сладкими опятами и дымом с картофельных полей.

Отгорел закат, отстали от меня ласточки-касатки, когда я подошел к незнакомой деревне.

Смеркалось.

Печальной показалась мне деревня. Я шел по улице, а не встретил ни души. Присел на крылечке какого-то дома, а никто и не выглянул в окно. Тут я увидел, что почти все окна заколочены, а на дверях висят замки и замочки. Люди из деревни ушли.

«Зачем это? — думал я. — Зачем ушли? И куда? Наверно, в город. Буду новую книжку писать — обязательно напишу про эту деревню».

— И про нас напиши! — послышался вдруг близкий и хриплый голос.

Я вздрогнул.

— Юра! И про нас напиши, — снова явственно проговорил кто-то.

Голос слышался за углом дома.

Я заглянул за угол — никого не было. Лежали перевернутые козлы, стоял под засохшей яблоней сломанный стул, валялась безногая кукла.

Обошел дом вокруг — никого не встретил.

Совсем стемнело, стало мне не по себе, и я ушел в поле.

— Напишу! — крикнул я напоследок. — Обязательно про вас напишу.

Вот я и написал про них, а кто они такие — не знаю.