Когда я снова стану маленьким

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Труднее всего начать рассказывать, потому что надо ведь сразу сказать о многом. А если сразу скажешь слишком много, все может перепутаться.

В этой повести будет пятеро детей, их родители, старенькая бабушка, дядя, кошка, тетя…

Собственно, говорить стоит только о старших. Ну что может быть занимательного в маленькой Абу, которая всегда спит, плачет или лопочет: «Абу, абу, абу»?

Вицусь и Блошка старше Абу, но они вскоре захворают и умрут, и, значит, о них тоже придется сказать немного. Бабушка сразу уедет, а кошка останется на старой квартире.

И о старой квартире не стоит рассказывать, потому что с нее ведь съезжают.

Владек пока еще ходит в школу, у него есть пояс с пряжкой, блуза с боковым карманом и пенал с ключиком. И Маня тоже ходит в школу, но у них в школе легко: если плохо себя ведешь, поставят в угол, и все.

Владек, собственно, разговаривает с одной Маней, да и то неохотно. Потому что Маня — девчонка, она даже пожара никогда не видала, а когда она что-нибудь рассказывает, то невозможно понять, было ли это на самом деле, или это только так, выдумка.

— Врешь! — говорит Владек.

— Ей-ей, правда!

Владек, разговаривая с Маней, все время вставляет:

«Много ты понимаешь!», «Ну, что ты понимаешь!», «Дура!»

О тете, которой всегда жарко и которая не переносит шума, тоже не стоит говорить, потому что она не хотела дать взаймы сто рублей; а папа очень легковерный, он всем одалживает.

Даже дядя, не теткин муж, а другой, который прозвал Блошку «Блошкой» и подарил Владеку домино и пенал с ключиком, тоже не станет бывать на новой квартире.

И вообще все изменится.

Можно было бы упомянуть о том, что однажды Абу выпала из колыбели, что Блошка нашла за бочонком мышь, которая еще шевелилась, что Владек поссорился с Вицусем из-за пахучего пузырька из-под одеколона, — ведь он не знал, что Вицусь заболеет и умрет.

И еще следовало бы рассказать, что папе перестало везти, потому что Змей открыл напротив нашего дома кофейню с мраморными столиками для гостей и на окнах нарисовал кий и бильярдные шары.

— Этот Змей нас проглотит, — сказала мама отцу, когда увидела мраморные столики и красивую большую вывеску, на которой были изображены булочки и стаканы с молоком.

И действительно, все стали ходить в кофейню напротив, и уже никто не хотел пить чай, кофе и молоко у отца, за столиками, покрытыми клеенкой.

— Видно, придется где-нибудь в другом месте кусок хлеба искать, — говорила мама, а папа вздыхал.

Владек знал, что они должны съехать с этой квартиры, но не мог понять почему: ведь папа первый открыл кофейню, почему же он должен уступать?

Здесь следует еще добавить, что как раз перед самым отъездом разрыли всю улицу и проложили длинные железные трубы.

Очень было удобно играть в крепость.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Переезжать очень интересно, потому что, когда взрослые упаковывают вещи, разрешается делать все, что захочешь, и еще видишь много предметов, которые всегда были спрятаны, а бечевку и коробки, которые мама выбрасывает, можно брать себе. Переезжать приятно даже тогда, когда на улице выкопаны канавы, в которых так хорошо играть, даже тогда, когда у родителей на глазах слезы, а бабушка и кошка такие грустные.

Кошка очень грустная. Она позевывает, умывается, мяукает, все время ходит за бабушкой и старательно избегает Вицуся. Вицусь хочет объяснить ей, что происходит, но кошка не слушает. Вицусь берет кошку на колени, а она, словно вспомнив о каком-то важном деле, соскакивает и бежит прочь.

Отец, Владек и Маня поедут на возу с вещами, а бабушка, мама и малыши — трамваем. Владек держит два абажура, Маня — клетку с канарейкой.

Ехали долго-долго по каким-то незнакомым улицам, потом взбирались по лестнице, и на каждом этаже их разглядывало много разных людей.

— Теперь у нас будет чисто, — думает Владек.

Потому что мама всегда говорила, что у них грязно, как в хлеву, и что на первом этаже не может быть чисто: дети натаскивают с улицы грязь.

Обеда в этот день не было. Спали на полу, потому что кровати еще надо было собирать и у одной сломалась ножка.

Назавтра все встали рано. Вицусь не хотел одеваться, и мама дала ему три звонких шлепка. Вицусь очень удивился и сразу перестал плакать. Он понял, что на новой квартире все как-то по-другому.

— Пейте чай и выметайтесь-ка во двор, — сказала мама. Раньше она еще добавляла: «И не играйте с плохими детьми!»

— Всем идти? — спросил Владек.

— Всем, — ответила мама.

Владек вел Вицуся вниз по лестнице так же осторожно, как вчера нес абажуры. Вицусь был очень доволен, что надо так долго спускаться, а Маня вела Блошку и несла три коробочки — побоялась, что мама их выбросит.

Во дворе они все прижались к стене, а ребята с нового двора принялись с любопытством их разглядывать. Ребята ничего не говорили, а только подходили все ближе и ближе и смотрели. Это было очень неприятно, потому что они ведь никого здесь не знали.

Но потом одна девочка постарше сказала:

— Чего уставились? Людей не видали, что ли? Отойдите!

Ребята послушались и отошли, а девочка осталась.

— Это вы вчера въехали, да? — спросила она.

— Мы, — ответила Маня.

Вообще-то это Владек должен был ответить, раз он старший, но он в это время думал о том, что бы такое сделать, чтобы чужая девочка поняла, что он не просто так — мальчишка с улицы. Сказать сразу, что он ходит в школу, он не мог, потому что не хотел хвастать, поклониться тоже не мог, потому что оставил наверху шапку. Поэтому он сказал:

— Спасибо.

— За что спасибо? — удивилась девочка.

— За то, что ты их прогнала.

Владек понимал, что он выскочил со своим «спасибо» совсем некстати: мама велела благодарить за подарки, а ведь девочка ничего им не подарила.

Потом они разговорились, и новая знакомая рассказала ему удивительную историю о своем отце. Она говорила шепотом, чтобы даже Маня не слыхала, и запретила Владеку рассказывать об этом другим.

Владек вернулся домой гордый тем, что ему доверили великую тайну, о которой никто не должен знать.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Маня, Блошка и Вицусь сразу завели себе знакомых и в хорошую погоду целый день играли во дворе, — мама теперь никогда им этого не запрещала. Маня не брала с собой во двор никаких игрушек, потому что всегда кто-нибудь из ребят просил ее подарить игрушку. Если шел дождь, то играли на лестничной площадке или у соседей, внизу.

И тогда Маня брала с собой подарок дяди — куклу, или сервизик, который сохранился еще с хороших времен.

И они были довольны новой жизнью, разве что карамелек им не хватало.

Владек оставался один. Он очень скучал и обижался на Маню, Вицуся и Блошку за то, что им до него и дела нет. Он смотрел из окна, как они бегают по двору с ребятами; домой они приходили только поесть и никогда ничего не рассказывали. А Владек был слишком горд, чтобы расспрашивать.

Как-то раз Владек открыл ранец, полистал тетрадки и книжки, но ему ничего не было задано — ведь он не ходил теперь в школу. Он опять сел у окна с Абу на руках и стал глядеть вниз, во двор. Все казалось с высоты таким маленьким. Раньше он даже с Маней играл только из милости, а теперь ему осталась одна Абу, которая и говорить еще не умеет.

Когда мама посылает его в лавку, он нарочно идет по двору очень медленно — вдруг кто-нибудь с ним заговорит.

Там, где они раньше жили, он знал всех, и его все знали: и токарь, и парикмахер, и господин Марцин, и Франек. Эх, вернуться бы туда хоть на минутку, посмотреть, что там происходит, — кто живет в их прежней квартире, что делается в школе, копают ли уже во дворе ямы и канавы?..

Плохо теперь Владеку.

Отец уходит рано утром и возвращается только к вечеру, и каждый раз мама спрашивает:

— Ну что?

— Ничего, — отвечает отец.

Бабушка сидит грустная, даже не ворчит, потому что все теперь делает мама. Зато мама чаще сердится. Вицусь и Блошка вместо карамелек получают шлепки.

Мама говорит:

— Не думайте, что и теперь будет, как раньше.

Так было до самой субботы.

А в субботу пришли дядя и тетя, но без Азора, только с одним Янеком. Владек не любит Янека, потому что он хвастун. Владек охотно остался бы в комнате: послушать, о чем будут говорить взрослые, но мама велела идти во двор.

— Только играйте одни, — сказала тетя, и Владек покраснел.

Янек говорил мало, ни разу не вспомнил о своем ружье, и вообще Владеку показалось, что он много знает, только тетя ему говорить запретила. Они сели на подоконник на лестничной площадке и стали смотреть, как смешно малыши во дворе играют в гости.

Когда их позвали наверх, Владек думал, что будет кофе с булочками, но на столе не оказалось ни скатерти, ни чашек.

— Ты не голоден, Янек? — спросила мама и опустила глаза.

— Нет, нет, он не голоден! — поспешно сказала тетя. — Правда, Янек, ты не голоден?

И они стали прощаться, но не так, как обычно, и Владек сразу догадался, что бабушка завтра уезжает.

Раньше бабушка часто сердилась на Владека, жаловалась на него отцу, и Владек любил ее лишь настолько, насколько это уж совершенно необходимо. А теперь, когда он взглянул на ее морщинистое лицо и увидел, какая она старая и одинокая, он вдруг почувствовал, что сейчас заплачет. Но он не заплакал, а только подумал: «Наверное, я не плачу потому, что уже большой».

И впервые в жизни совсем не обрадовался тому, что он уже большой. Кто знает, что его теперь ждет?

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

а другой день Владек проснулся рано, хотя было воскресенье. Впрочем, воскресенье теперь ничем не отличалось от будней.

Взрослые уже встали. Бабушка была одета так, словно собралась уходить, а отец увязывал какой-то узел.

Владек сел в кровати, но мама сказала сердито:

— Спи, спи, еще рано!

Он положил голову на подушку и притворился, что спит. Отец кончил увязывать вещи, и все сели пить кофе, очень темное, без молока. Пили молча. Отец — быстро, большими глотками, а бабушка подносила ложечку ко рту и подолгу дула на нее. Потом мама завернула в газету хлеб, к которому так никто и не притронулся, а бабушка сказала шепотом:

— Зачем? Не надо.

— Пригодится в дороге, — ответила мама.

Бабушка опустилась на колени подле кровати, где спали дети. Владек закрыл глаза, но слышал, как отец помог ей подняться.

Потом отец взял узелок и вышел вместе с мамой и бабушкой в прихожую; мама скоро вернулась, села на стул и долго о чем-то думала.

Когда Владек проснулся во второй раз, Вицусь уже не спал. Он протирал глаза, морщился, смотрел по сторонам и наконец сказал:

— Бабушка пошла к кошке.

Только теперь Владек вспомнил, что кошка осталась на старой квартире, и подумал, что Вицусь еще очень глупый.

Мама разрешила Мане и Блошке пойти в костел с соседкой из нижней квартиры. С этой соседкой они были уже знакомы — мама несколько раз с ней разговаривала и одолжила ей лохань для стирки.

Вицусь отправился во двор играть с малышами, а Владек уселся с Абу на окне.

Сегодня воскресенье, все дети в башмаках, никто не дерется и не валяется на земле. Вот через двор прошел долговязый, оборванный мальчишка и с ним другой, тот, что всегда помогает дворнику подметать; потом появился мальчик, который всем ребятам давал полизать красную карамельку. Пришла девочка, которая никогда ни с кем не играет, а только смотрит, как играют другие, и все ей позволяют стоять и смотреть. А ведь это не каждому разрешается; подойдешь, а тебе скажут:

— Чего не видал? Чего тебе надо?

И Владеку так однажды сказали. А когда он отошел, кто-то еще крикнул вдогонку:

— Подумаешь, франт какой!

Наверное, им показалось смешно, что он в будний день ходит в ботинках.

Вот потому-то Владек еще никого и не знает, хотя живет уже здесь целую неделю. Ребята, его обидели, и он дал себе слово, что ни к кому первый не подойдет, а они о нем и думать забыли.

— Помоги мне, Владек, картошку чистить, — сказала мама таким тоном, каким обычно говорят с ней дети, когда о чем-нибудь ее просят и боятся, что она откажет.

Владек посадил Абу в кроватку, взял нож и принялся чистить картошку. Делает он это неумело, картошка все время выскальзывает у него из рук, а одна так совсем выскочила и закатилась под шкаф.

Около полудня вернулась из костела Маня и с таинственным видом села рядом с Владеком.

— Знаешь что, — начала она осторожно, потому что не была уверена, что Владек захочет ее слушать. — Отец этой Наталки, что с тобой разговаривала, политзаключенный и сидит под землей, в крепости. Когда его арестовывали, целое войско за ним прислали. Одели ему на руки и на ноги кандалы, глаза завязали, в рот платок засунули, чтобы не кричал. А офицер сидел верхом на лошади и только и ждал, как бы в кого выстрелить.

Откуда Маня знает о том, что под большим секретом рассказала ему тогда Наталка?

Только Маня совсем по-другому рассказывает, с разными прибавлениями, и понять у нее ничего нельзя.

Отец Наталки политзаключенный, это правда; арестовали его, потому что у него нашли какие-то бумаги, но ни в какие кандалы его не заковывали.

Маня всегда как-то странно все рассказывает, словно сказку. Зачем врать, если можно рассказать так, как было. Владек этого страшно не любит.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Наконец-то Владек нашел себе товарища.

Сидел он на лестнице с Абу, вдруг слышит: кто-то идет и насвистывает.

«Хулиган какой-нибудь», — подумал Владек, потому что мама говорит, что свистят одни хулиганы.

Поднимавшийся по лестнице мальчуган нес пачку книг. Дойдя до площадки, он остановился, отдуваясь, положил книжки на окно, примостился рядом, огляделся и радостно улыбнулся. Видно было, что ему хочется заговорить с Владеком; он взглянул на него раз, другой и, наконец, сказал:

— Ты умеешь читать?

— Конечно, — ответил Владек.

— За этой книгой я целый месяц охотился!

Владек когда-то играл в охоту со своим двоюродным братом Янеком, у которого есть ружье; но они охотились на зайцев и уток, а что значит «охотиться за книжкой», он не знал.

— Это историческая повесть из эпохи Наполеона. Видишь, все страницы целы и даже не потрепаны. Я все книжки про Наполеона по два раза перечел. А «Потоп» Сенкевича — три раза. Знаешь «Потоп»?

— Знаю, — сказал Владек, который учил про потоп в школе, как Ной построил ковчег и голубь принес ветку в знак того, что уже сухо.

— А эта книжка, — продолжал мальчик, — научная, о звездах. Я ее уже читал, но взял еще раз, потому что библиотекарша не хочет давать одни повести. И вообще повесть проглотишь за один день, а ведь книжки выдают только раз в неделю. А тебя как зовут?

Владек с любопытством разглядел мальчика, который глотает книжки. Что это значит «проглотить книжку» и где за ними охотятся?

— Ты ведь еще не был в библиотеке, правда? Жалко, что я не знал, а то бы взял для тебя бланк. Хотя можешь написать и на обыкновенном листке бумаги, только надо, чтобы управляющий печать поставил. Я тебя провожу. Ты после обеда к кому-нибудь в гости идешь?

— Нет, — ответил смущенный Владек.

Он все меньше понимал, о чем говорит новый знакомый, и боялся себя выдать, чтобы тот не подумал, что он глупый и что с ним не стоит водиться.

Они уговорились встретиться в пять часов, хотя Владек еще не умел узнавать время.

Памятным был этот день в жизни Владека. Чего только не рассказал ему мальчик! Удивительно, в школу не ходит, а все знает…

Знает, в какой шляпе ходил Наполеон и как складывал руки на груди. Знает, что генерала можно отличить от обыкновенного офицера по красной подкладке, и что есть огромные деревья баобабы, — в их стволе можно жить, как в настоящем доме, и что в воздухе есть газ — кислород, без которого задыхаются мыши и не звонит звонок, и что кто не чистит зубы, у того во рту червячки, и что телеграф — это электрическая искра.

— Хочешь убедиться? — спрашивает он.

— Хочу, — отвечает Владек, потому что он хоть и верит, а все-таки кто его знает, правда это или нет.

Они перелезают через забор и прикладывают ухо к столбу.

— Видишь проволоку?

— Вижу, — говорит Владек.

— Слышишь, как внутри гудит?

— Слышу, — говорит Владек.

— Это потому, что в столбе электричество.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Много вечеров подряд Владек, усевшись с Олеком на низкой крыше погреба в углу двора, слушал бесконечные рассказы товарища, а взамен сообщал ему все, что знал о школе и школьной премудрости.

Пока Олек рассказывал и они читали разные книжки, все шло хорошо. Но, как только они брались за какой-нибудь школьный учебник грамматику или задачник, Владек с огорчением убеждался, как мало он знает.

— Имя существительное отвечает на вопросы: кто? что? Если одушевленное — кто? Если неодушевленное — что?

— Значит, «Наполеон» тоже имя существительное?

— Конечно, потому что его можно видеть.

— И вовсе его нельзя видеть, он умер.

— Ну да, но на картинке…

— А на картинке ведь он не живой — значит, отвечает на вопрос: что?

Владек пожимает плечами.

— А слава тоже имя существительное?

— Славу можно видеть или нельзя?

— И почему слава отвечает на вопрос: что? — ведь слава живет?

Слава не только живет, она бессмертна.

Олек хочет быть прославленным полководцем и, наверное, им будет.

Он знает один способ: вечером, когда взойдут звезды, надо долго смотреть на небо и ждать, когда упадет звезда, потому что бывают падающие звезды. А когда звезда падает, надо быстро сказать:

— Хочу прославиться!

И желание исполнится.

Можно сказать: «Хочу разбогатеть!» Но Олек не думает о деньгах.

— Богатый живет, живет, а потом умрет, и все. А прославленный человек — совсем другое дело.

В воскресенье ребята ходили в библиотеку и прождали там два часа. Теперь Владек понял, что значит «охотиться за книжками».

В школе никто из ребят, ну, может быть, за исключением двух-трех, не говорил о книгах. О том, что написано в книгах, рассказывали только тогда, когда учитель вызывал к доске.

Здесь было все по-другому.

«Хорошая книжка?.. Ты что читал?.. О чем там говорится?.. Сказки, повести, стихи, биографии, легкие книжки, трудные книжки, в одном, в двух томах?..»

Ребята брали книги не только для себя, но и для братьев, сестер, родителей.

Олек знал тут всех, и его все знали. Он давал советы, убеждал, отговаривал.

«Думаешь, библиотекарша даст тебе сразу три повести? А другим что?.. Эту не бери, у нее конец потерян… Эта очень смешная… Это фантастическое путешествие… Возьми вот эту для отца…»

Без Олека Владек совсем не знал бы, что делать.

Олек протянул библиотекарше листок с печатью управляющего:

— Пожалуйста, госпожа библиотекарша. Вот новый мальчик.

Владек только шаркнул ногой, да и то неловко, потому что его со всех сторон толкали: здесь было очень тесно.

Библиотекарша взяла листок и записала нового читателя.

— А десять грошей у тебя есть?

— Нет.

— Тогда принесешь через неделю.

— Ладно.

Владек огорчился.

— А что, если мама не захочет дать десять грошей? — спросил он на обратном пути.

— Не беда. Эта библиотекарша ничего не скажет. Вот к другой, если у тебя нет денег, и не подступись, а эта добрая, так для вида говорит, чтобы принес. А впрочем, коли ты человек честный, я тебе одолжу.

Олек работает на складе канцелярских товаров и получает шесть злотых в месяц.

— Не бойся, я и тебе работу найду. Вот устроюсь в книжный магазин, уступлю тебе свое место.

В этот вечер все читали: и отец, и мама, и Владек, а Маня показывала Вицусю и Блошке картинки и к каждой картинке придумывала рассказик.

— Только смотрите: книги не рвать, — поучал Владек. Вечер прошел быстрее, чем обычно.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

тец днем спит, а вечером уходит и возвращается только к утру. Он нашел работу в пекарне, где надрывает здоровье и зарабатывает так мало, что Владек теперь часто ходит голодный.

Владек никому на свете не признался бы в этом: ни маме, никому, потому что это стыдно — быть голодным. Но, когда он видит, что мало хлеба, он отрезает себе совсем тонкий ломтик. А когда мама наливает ему суп, он говорит: «Хватит», хотя суп так вкусно пахнет. И часто — ой, как это стыдно! — Владеку вспоминаются бутерброды с повидлом, которые он ел на старой квартире. Мама никого теперь не уговаривает есть, даже Вицуся. А Владек делает вид, что ничего не замечает.

Неожиданно для Владека тоже нашлось дело.

В их доме лавочка. Хозяева лавочки — муж с женой. Она такая толстая, а у него деревянная нога.

Детей у них нет. Оба они не умеют ни читать, ни писать.

Однажды они попросили Владека прочитать им о преступлении, которое было совершено на их улице, похвалили его за то, что он так бегло читает, и дали ему шесть монпансье. Владек дал по две штуки Блошке и Вицусю, потому что Блошка и Вицусь маленькие, одну — Мане и одну — глухонемой девочке, которая ни с кем не играет, а только смотрит, как играют другие, и никто ее не прогоняет.

Владек еще несколько раз читал в лавке газету и несколько раз помогал подсчитывать выручку. Потом хозяин лавки и его толстая жена пришли к ним в воскресенье с визитом и сказали, что будут платить Владеку за подведение счетов пять злотых в месяц и что хотят взять себе насовсем маленькую Абу, потому что своих детей у них нет, а Абу уже не сосет грудь, и они могли бы ее удочерить.

Владеку всегда казалось, что он не любит Абу. Абу капризная, плакса, ничего не понимает и все хочет взять в руки, а как возьмет — так сразу испортит. А мама велит уступать ей, потому что она маленькая и глупенькая. Но раз она глупая, так пусть не надоедает и всюду не лезет. И Владек, бывало, часто злился на Абу, когда ему приходилось ее забавлять.

Однако, когда он услышал, что Абу собираются забрать навсегда, что он уже не будет ее братом, а господин без ноги станет ее папой, это показалось ему так страшно, Абу стала ему так дорога, что он бы ни за что на свете на это не согласился.

— Мама, я буду работать. Олек мне найдет работу… Нет, нет, не отдавайте Абу. Она такая маленькая! Ей будет грустно без Блошки и Вицуся! Я отдам ей свою картошку.

Владек совсем забыл, что он уже большой, заплакал и выбежал из комнаты. Во дворе он забрался на крышу погреба и все плакал и плакал и никак не мог успокоиться.

За что их бог так наказывает? Кофейни у них нет, в школу ходить нельзя, кошку бросили, бабушка уехала, папа надрывает себе здоровье…

И Владек все рассказал Олеку.

— Не реви ты, нюня, — утешал его приятель, — все великие люди были несчастными.

И он подарил Владеку цепочку от часов, на которой висел маленький глобус.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

— Завтра я в сарай не иду, — сказал Олек.

«Сараем» он называет склад, на котором работает, а хозяина своего зовет «стариком». Даже если хозяин молодой, его все равно зовут «стариком», — так уж повелось.

Олек идет завтра в детский очаг записывать младшего брата.

— И у тебя ведь есть малыши. Возьми их метрики, сразу всех троих и запишем. Да ты, наверное, опять не понимаешь?

Олек уже привык, что Владеку надо все объяснять.

Детский очаг — это школа для совсем маленьких детей; восьмилетних уже не принимают, потому что там даже буквам не учат. Дети рисуют, поют, плетут корзиночки и каждый день получают молоко, а два раза в год — подарки: фартучки или башмачки и пирожные.

— А впрочем, сам увидишь.

Какой этот Олек смелый! Прошел из передней прямо в комнату и показал Владеку, где он сидел, когда был маленьким и сам сюда ходил. Потом показал, какие картинки еще тогда висели на стенах, а какие после повесили. Потом отворил дверь в другую комнату, где столы и скамейки были повыше.

— Видишь? Это швейная мастерская. Здесь старшие девочки учатся шить и вышивать.

В это время в комнату вошла маленькая, худенькая женщина; она сразу узнала Олека и совсем не рассердилась.

— А, Олек, как поживаешь? Что скажешь новенького?

— Я пришел по важному делу. Надеюсь, вы нам не откажете. А это мой товарищ Владек, у него тоже двое детей!

Худенькая женщина подала Владеку руку, а он не знал, что с ней делать.

— Вот метрика моего брата, а эти две — детей моего товарища.

Худенькая женщина просмотрела метрики и покачала головой, потому что Вицусь был маловат для детского очага.

— Я за них отвечаю, — лез из кожи вон Олек. — Вся тройка как на подбор, первый сорт… Вы уж не придирайтесь, товар отличный и по оптовой цене.

— Не паясничай, Олек, — сказала женщина. — Зачем ты строишь из себя дурачка? Ведь ты умный мальчик.

Олек покраснел и замолчал, а заведующая простилась с ними, потому что пришли две женщины записывать ребят в очаг.

Владек очень любил своего товарища, но иногда ему было за него стыдно. Однажды в библиотеке Олеку даже пригрозили, что, если он не успокоится, ему не выдадут книжек.

И тогда так же вот сказали: «Не паясничай!»

Вообще Олек иногда умный и славный малый, а иногда ведет себя так, словно хочет, чтобы над ним потешались.

— Заведующая на тебя рассердилась, — начал Владек, чтобы прервать неприятное молчание.

— Ничего, помиримся. В воскресенье я поеду к тетке, нарву цветов и к букету приложу записку, а в записке напишу золотыми чернилами: «Прошу прощения».

Олек стал рассказывать о том времени, когда сам ходил в детский очаг.

— Заведующая очень добрая. А тут есть другой очаг, так я и собаку туда не пустил бы. Ни за что ни про что за уши дерут и линейкой по пальцам щелкают. Воспитательница там такая злющая, вредная.

Владеку показалось, что Олек и в другой очаг тоже, должно быть, ходил, только недолго.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Хотя мама и предсказывала, что будет все хуже и хуже, дела их как будто начали поправляться. Пан Витольд из предместья Прага отдал отцу тридцать рублей, которые был ему должен, продали старый комод, — и опять на столе стали появляться масло и говядина. А маленькая Абу получила первые в жизни башмачки. Абу была спасена. Никто ее уже не отнимет, никто не унесет из дому. — Наша Абу! — говорят ребята с гордостью и, идя во двор, берут ее с собой.

Раньше ни Владек, ни Маня не хотели гулять с Абу; они считали, что им не пристало нянчиться с младенцем: ведь они в школу ходят. Но раньше Абу была только мамина, а теперь она общая.

Владек купил для нее настоящую швейцарскую шоколадку, от которой ее три раза рвало; Маня подарила ей свою куклу, ту, что поменьше, хотя было ясно, что Абу ее тут же разобьет; а Блошка с Вицусем плели и вышивали в очаге для Абу разные сюрпризы. (Заведующая все же приняла Вицуся в очаг, хотя он и слишком мал.)

День Владека проходит теперь так.

Утром Владек идет в лавочку за щепками на растопку, за хлебом и за керосином. Потом помогает убрать комнату, — вовсе у них не чисто, хотя они живут высоко. Потом Владек занимается с Маней, чтобы она не забывала того, чему ее научили в школе, и помогает маме.

Жалко, что он тогда не отдал и Манину метрику. Она бы тоже ходила в очаг и училась бы там шить. А теперь уже поздно.

Каждый день в четыре часа Владек отправляется в редакцию газеты. Там на стене здания вывешивают в это время свежие газеты с объявлениями о работе. Надо спешить, чтобы занять хорошее место и первым записать адреса лавок, где требуется посыльный.

Владек плохо знает Варшаву. Ему приходится то и дело спрашивать прохожих, как пройти на такую-то улицу, а когда, наконец, он добирается до места, всегда оказывается, что он уже опоздал или что он слишком мал и не умеет делать того, что требуется.

— Ну что? — спрашивала мама.

— Ничего, — отвечал Владек точно так же, как говорил отец, когда искал место.

Должно быть, очень много ребят искало работу, потому что Владеку часто приходилось слышать, что место уже занято. Мальчишки, девчонки и взрослые всегда толпились у стены, читая объявления. Эти мальчишки, девчонки и взрослые приходили сюда каждый день — всегда одни и те же, — значит, и они не могли найти работу.

Случалось, что шел дождь, но люди терпеливо стояли под дождем и ждали. Иногда газета запаздывала или приходило столько народу, что не протолкаешься, а издали прочесть нельзя — очень мелкие буквы.

Как-то раз, когда Владек искал мастерскую токаря, в одном дворе на него набросилась собака. Правда, не укусила, но штаны порвала.

Владек мог потребовать от хозяина собаки новые штаны. Но для этого нужен свидетель, а там только один дворник в воротах стоял, да и тот еще его же и обругал:

— Ишь ты, работы ищет. Знаем мы вас, шантрапу!

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ыло уже почти совсем темно. Владек торопился дочитать главу, пока еще видны буквы. Он как раз читал о том, как краснокожие хотели сжечь на костре путешественника, на помощь которому торопились товарищи. И вдруг кто-то потянул его за рукав.

— Кто это? Чего тебе? — испугался Владек.

Это была Блошка.

Веселая попрыгунья Блошка казалась теперь притихшей и грустной.

— Владечек!

— Что?

— Ты не будешь на меня сердиться?

В глазах у Блошки были слезы, большие, круглые слезы.

— Что ты там наделала, Блошка?

— А ты не будешь сердиться и никому не скажешь?

— Не скажу.

— Я нехорошая. Вицусь маленький и глупый, он не виноват, что я покупала конфеты.

Вицусь, услыхав свое имя, вылез из-за шкафа и медленно подошел к Владеку.

— Один раз я купила на грош, потом на два гроша. А потом еще я поспорила на два гроша и проспорила.

— А деньги у тебя откуда? — удивился Владек.

— А у меня их не было.

Владек понял: Блошка наделала долгов и теперь ее рвут на части кредиторы, как пана Витольда. Блошка поступила легкомысленно, жила не по средствам и теперь расплачивается.

— Сколько ты должна? — спросил Владек.

— Раньше надо отдать пять грошей: три в очаге и два во дворе.

Сегодня Блошка даже в очаг не пошла, потому что девочка, которой она должна деньги, сказала, что больше ждать не может и все скажет заведующей, а заведующая выгонит Блошку из очага. Это уж обязательно.

— Владек, Владечек, дорогой, только не говори маме. Я больше никогда не буду.

И Блошка мало-помалу все рассказала.

Началось с того, что она купила у Юзи за грош одно монпасье, в долг, — ведь в лавке за грош дают четыре монпасье. Потом у нее не было гроша, чтобы отдать Юзе, поэтому она поспорила с Юзей на грош и проиграла. Это уже два гроша. Тогда Юзя велела ей за эти два гроша принести Манин сервиз, но Блошка не захотела. А потом Вицусь сказал, что расскажет все маме, и ей пришлось купить ему карамельку, чтобы он ничего не говорил. Деньги она взяла в долг у другой девочки в очаге, а карамельку сама даже не попробовала. Владек ведь помнит ее стеклышко? Ну то, зеленое, через него, если смотреть, все-все зеленое? Так вот, и стеклышко, и печатку с ангелочками, и маленького фарфорового котенка без ноги — все она отдала. Ничего у нее больше нет!..

Владек совершенно забыл о путешественнике, которого собирались сжечь на костре.

Если бы, вместо того чтобы думать об индейцах и тиграх, он получше присматривал за Блошкой, то давно бы заметил, что она все время грустная, не смеется, не прыгает, как раньше, и в очаг ходит неохотно, и все о чем-то секретничает с Вицусем. Мама ведь просила Владека; чтобы он присматривал за Блошкой и Вицусем, а он что? И в ус не дует…

Владек обещал Блошке заплатить за нее одиннадцать грошей, а себе дал слово больше думать о младшей сестре и брате.

И вот Блошка снова звонко смеется и скачет, а Владек гордится тем, что это его заслуга.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Теперь наконец все узнали, где по целым дням пропадала мама. Оказывается, она ходила из одной кондитерской в другую, из одной пекарни в другую и искала для отца работы получше. По дороге она спрашивала во всех лавках, не нужен ли мальчик на посылки или девочка, то есть Маня.

Владек хорошо знал, как неприятно повсюду выслушивать, что ты не нужен, и теперь уже не удивлялся, что мама все время такая сердитая. В одном месте вежливо скажут, что работы нет, в другом крикнут, чтобы не приставали, в третьем велят убираться вон. Даже собаки бросаются на тех, кто ищет работу, уж это-то Владек знает.

И только сегодня мама рассказала все сразу.

У отца будет дневная работа, и платить ему будут больше, потому что его там знают еще с тех пор, когда он был молодым и у него не было ни жены, ни детей. Маня будет ходить в цветочную мастерскую, а Владек — в нефтелавку. Только он должен быть очень осторожен, чтобы не устроить пожара.

— Теперь не подохнем зимой с голоду, — весело сказала мама, но отец был мрачен и все вздыхал.

— Не о том я мечтал, — сказал отец.

— Послушай, Антоний, — убеждала его мама, — не будь ребенком. Знаешь, сколько у нас осталось от Витольдовых денег? Всего двенадцать злотых. Ведь зима на носу. Может, весной опять какие-нибудь деньжонки появятся, тогда придумаем что-нибудь получше.

— Знаю! Но гнать ребят на работу… Они и так не учатся. Кем они вырастут?

Впервые мама говорила с отцом о делах при Владеке и Мане; раньше их всегда высылали из комнаты.

Мама взяла карандаш и бумагу и стала подсчитывать, сколько стоит квартира, уголь, еда. Потом сосчитала, что надо купить из одежды. Где уж тут думать о школе и книжках! Даже если бы школа была бесплатной, и то ничего бы не вышло. Владек с Маней зарабатывают восемь злотых, без этих денег не обойтись.

— Я тебя не попрекаю, — сказала мама отцу, — но есть тут и твоя вина.

Тогда отец сорвался со стула, не говоря ни слова, надел шапку и вышел.

Владек много думал в этот вечер.

Уже давно Владек подозревал, что он «безнадзорный»: не ходит в школу, выбегает без шапки во двор, нянчит маленькую Абу… Но все-таки он не совсем «безнадзорный»: не курит папирос, не говорит нехороших слов, не прицепляется к саням, телегам и трамваям; и если видит ученика с ранцем, то, хотя и очень завидует, все же ведь не кричит ему вслед:

Первоклассник-колбаса

Купил лошадь без хвоста!

И Олек не «безнадзорный». Олек хочет быть великим полководцем, но не может, потому что должен сам зарабатывать себе на жизнь.

Вот во дворе многие ребята «безнадзорные», и не потому, что у них нет ранцев, пеналов и ремешков с блестящими пряжками, а потому, что ни у кого из взрослых нет времени ими заняться и объяснить им, что хорошо, что плохо.

И Владеку пришла в голову прекрасная мысль, только надо еще сначала посоветоваться с Олеком.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Три недели длилось совещание: ведь Владек теперь целый день был занят в нефтелавке, и ребята могли собираться на крыше погреба только по вечерам. Сначала Олек с Владеком совещались вдвоем, потом позвали Маню и Наталку. Приходила и глухонемая Михалинка; сядет и смотрит на них, — пусть сидит, ведь она не мешает.

Наконец устав общества был готов. Обществу дали название «Эсэлче» и так называли его, пока Владек не заметил, что «рыцарь» в книжке пишется через «р», а не через «л». После этого «Союз Рыцарей Чести» пришлось переименовать в «Эсэрче», а то было бы непонятно, почему «рыцарь» сокращенно называется «эл».

«Эсэрче» — «Союз Рыцарей Чести».

Девиз «Эсэрче»: «Слава».

У «Эсэрче» есть свой главнокомандующий. Главнокомандующим может быть и девочка, если согласятся члены Союза.

Тому, кто состоит в «Эсэрче», не разрешается лгать, мучить животных, курить и смеяться над маленькими, он обязан защищать малышей и помогать им.

Если во дворе есть больной ребенок, калека или глухонемой, а у «Эрче», то есть у «рыцаря чести», в кармане лежит карамелька, он должен отдать карамельку больному, малышу или калеке. Игрушки тоже надо отдавать маленьким, если позволят родители.

«Эрче» обязан брать из библиотеки книги и не рвать их. Он должен каждую неделю прочитывать по одной серьезной книжке.

«Эрче» не разрешается воровать, даже в шутку, выманивать у более глупых ребят подарки, говорить нехорошие слова и паясничать.

Если у «Эрче» грязная голова, он должен сам ее вымыть. Он должен каждый день чистить свою одежду. Если он не умеет шить, то пришивать ему пуговицы будут девочки.

Зимой «Эрче» будут ежедневно собираться, каждый раз в другой квартире, и читать вслух тем, кто не умеет читать.

Главнокомандующий назначает ежедневно начальника двора и начальника по лестницам, чтобы они следили за порядком.

Начальником может быть как мальчик, так и девочка.

Если начальник двора не может справиться один, он кричит кукушкой, и по этому сигналу все «Эрче» должны прийти ему на помощь.

У начальника двора есть булава, которую ему вручает главнокомандующий.

Начальник по лестницам выполняет те же обязанности, что и начальник двора. Кроме того, он должен собирать косточки, осколки стекла и вообще все, из-за чего можно поскользнуться и упасть.

Все «Эрче» помогают дворнику и следят за чистотой.

Денег решено было пока не собирать — сначала нужно посмотреть, как пойдет дело.

Если родители бьют своего ребенка, два посла от «Эсэрче» идут к ним и просят, чтобы они больше этого не делали.

Каждый новый рыцарь приносит такую присягу:

«Я… (имя и фамилия) вступаю в „Эсэрче“, то есть в „Союз Рыцарей Чести“. Принимаю девиз „Слава“, которая является именем существительным бессмертным. Я знаю, чего мне нельзя делать, и если я что-нибудь такое сделаю, то сознаюсь, скажу правду, и пусть меня осудят и приговорят к наказанию, которое я заслужил».

Устав «Союза Рыцарей Чести» пришлось переписать пять раз: один экземпляр взял Владек, один Олек, по одному — Наталка и Маня, а пятый положили в бутылку и закопали поздно вечером около телеграфного столба — это был краеугольный камень общества.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

аступила зима, занесла снегом двор и погреб и прогнала ребят в комнаты. Утихли шумные игры, опустели подъезды и лестницы.

Вицусь не ходит в очаг, потому что у него нет пальто. Владек отморозил уши, они распухли и горят. По утрам в комнате так холодно, что, когда дышишь, идет пар. Отец и маленькая Абу сильно кашляют. А уголь все дорожает. О Блошкиных именинах вспомнили только к вечеру; о рождестве и елке никто в доме и не говорит, хотя в нефтелавку уже поступили два ящика свечей, красных и синих.

Из деревни пришло письмо: бабушка больна, не может ли отец приехать?

В этот день отец пошел к дяде.

Вернулся он поздно вечером и очень много и громко говорил.

Он говорил, что раньше люди и вовсе не знали угля, а жили, что ему нет дела до детей, что каждый должен о себе думать, что лучше уж уйти в лес и с волками жить, потому что волков приручают, и что люди хуже волков, — сытый волк всегда дает наесться голодному. Потом отец говорил, что когда он был мальчишкой, то ел только черствый черный хлеб с водой, а вот ведь вырос и дослужился в армии до чина, что водка вовсе не такая плохая штука, что у человека от нее в голове светлеет, как от электрической лампочки.

Владек спрятал голову под одеяло, он понял, что отец говорит, как старший брат Бронека, когда тот пьян.

Мама пробовала успокоить отца:

— Тише, Антоний, детей разбудишь.

Но отец отвечал, что желает говорить громко, потому что он у себя дома, а кому не нравится, может проваливать.

Мама хотела дать отцу чаю, но отец бросил стакан на пол.

Дети проснулись и заплакали, а отец стал ругаться; он кричал, что он им больше не отец, что мама ему не нужна и что он уедет в Америку.

— Владека я заберу с собой. Там из него человек выйдет, а тут пропадет, сопьется, с сумой пойдет.

Потом он положил голову на стол и ничего больше не говорил, а только весь дрожал, словно ему холодно. А мама гладила его по голове и шептала:

— Успокойся, Антось, пожалей свое здоровье, оно еще тебе пригодится. Не так уж все плохо, только бы зиму как-нибудь перебиться… Ведь не мы одни мучаемся, — говорила мама, — всюду то же самое. У тех, что рядом живут, за квартиру еще не плачено, — хозяин грозится их на улицу выкинуть; швея внизу уже вторую неделю без работы, а у извозчика такая нищета, что вчера пришлось дать ему в долг два злотых.

— И дала? — спросил отец.

— А что было делать?

Отец очень обрадовался:

— Видишь, меня ругала, а сама то же делаешь. Разве можно отказать человеку в беде?

И отец стал говорить, что у мамы доброе сердце, он целовал ей руки и благодарил ее за то, что она дала извозчику два злотых.

А Владек подумал, как хорошо было бы, если бы отец захотел вступить в «Союз Рыцарей Чести». Тогда он стал бы главнокомандующим, как самый старший, и в Союзе прекратились бы вечные раздоры — ведь взрослого все обязаны слушаться.

А еще надо было бы изменить устав и добавить, что «Эрче» нельзя пить водку и сплетничать.

Потому что из-за сплетни Наталка взяла и вышла из Союза: кто-то насплетничал, что ее отец сидит в тюрьме вовсе не за политику.

А Наталка была очень полезным «Эрче», ее даже мальчишки слушались.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Шесть раз в неделю собирались «Рыцари Чести» на коллективное чтение, каждый вечер у кого-нибудь другого: в понедельник — у господина Юзефа, слесаря фабрики жестяных изделий; во вторник — у Олека, в среду — у Владека, в четверг — в лавке, где Владек вел счета, в пятницу — у кондуктора, в субботу — у матери Михалинки. В лавке их даже чаем поили и давали каждому рыцарю по булочке с творогом. После чтения иногда играли в шашки. А больше ничего не могли придумать.

Только один раз в феврале устроили театральное представление с вещевой лотереей. Билеты на спектакль стоили десять грошей для взрослых и четыре гроша для детей. А билеты вещевой лотереи — два гроша.

Главные выигрыши были: цепочка с глобусом, от часов, кукольный сервиз, перочинный ножик с двумя лезвиями, душистое мыло, плетеные бумажные рамочки для фотографий, пирожное с кремом и золотая рыбка в банке. Часть вещей собрали среди ребят, другие дали взрослые; золотую рыбку купили за двадцать грошей, потому что один выигрыш обязательно должен быть живой. В настоящих вещевых лотереях всегда один выигрыш пони или корова, или еще какое-нибудь животное.

Сначала хотели поставить спектакль. Олек с Маней написали драму из жизни Наполеона и еще одну, тоже историческую, по «Потопу». Владек уже знает теперь, что «Потоп» — это роман Сенкевича, и еще он знает, что Маня так странно все рассказывает, потому что у нее литературный талант. Так говорит Олек.

Но в спектакле одно плохо: стоит кому-нибудь повздорить, и все встало. Уж как будто все согласились, что Олек будет Наполеоном, и опять недовольны: Наполеон говорит больше всех, а другие только стоят и молчат.

— Я покорю весь мир! — восклицает Наполеон. — Я покорю Европу, Азию, Африку, Америку и Австралию! Смотрите, мои верные други, маленький шарик на моей цепочке — это целый мир, то есть глобус. А надо вам сказать, что Земля имеет форму шара. Все народы будут мне послушны, и я стану прославленным полководцем.

Какой этот Юзек глупый: говорит, что Наполеон не может говорить на сцене по-польски! Видно, никогда не был в театре. Вот Олек, тот пять раз был!..

Драму так и не поставили — был концерт.

Играл граммофон, Олек декламировал, брат Бронека подражал голосам разных зверей и птиц, Стефек с Юзей танцевали краковяк под аккомпанемент губной гармоники, потом было пение и смешной монолог.

Все прекрасно провели время, смеялись, что пирожное с кремом выиграл старый дядя Петр, который недавно женился, а рыбку выиграла лавочница, а у нее нет детей.

Наталка помирилась с ребятами, пришла на представление и пела сверх программы. А больше всех радовалась глухонемая Михалинка, потому что на сборы с вечера решено было купить ей пальто, а то она всю зиму не может выйти из дому.

Легкомысленная Блошка и маленький Вицусь очень смеялись, когда брат Бронека изображал старого и молодого петуха, рассерженного индюка, собаку, которая говорит с кошкой, курицу, снесшую яичко, и щенка, которого бьют за то, что он сделал лужу.

Долго, очень долго помнил Владек это представление.

Когда Вицусь и Блошка умерли, когда Олек навсегда уехал в Лодзь, Владек вспоминал их не иначе, как на представлении с вещевой лотереей.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Владек нашел урок: учить Казя и Зосю буквам и счету.

— Только справишься ли, молодой человек? У тебя ведь у самого еще молоко на губах не обсохло, — сказал отец его будущих учеников.

— Справлюсь, — ответил Владек.

— А вы, разбойники, чтобы учителя слушались, смотрите у меня! Когда здороваетесь, кланяйтесь вежливо и говорите ему «господин», понимаете? Ученье — свет, а неученье — тьма. Учитель ваш благодетель, после отца с матерью третья персона! Пожалуется на кого, так вздую, что на всю жизнь запомните! Головы-то поднимите, в глаза смотрите, бездельники. Эк, башки поопускали! А ты, молодой человек, как что — сразу подзатыльник либо по уху, не давай спуску!

Владек был рад, когда эта речь кончилась, потому что ребята ведь еще ничего плохого не сделали, так за что же на них сердиться?

На уроке все шло хорошо.

Владек показал ребятам первые четыре буквы, объяснил, что Б брюшко и палочка, а у В брюшко внизу и брюшко вверху. Только голос у него немного дрожал от волнения. Потом он велел им считать до десяти на пальцах и на доске. Потом прочитал маленький рассказик про пастуха-врунишку и про волков, потом написал в их тетрадках черточки и крестики на завтра.

— Ну, довольно на первый раз, — сказал отец Казя и Зоей. Поклонитесь господину учителю. Да, молодой, человек, в жизни ничего не дается даром!..

И Владек, голодный и усталый, потому что он прибежал на урок прямо из нефтелавки, должен был выслушать длиннейшую речь об учении, уважении к старшим и детских шалостях.

А на другой день урок прошел так плохо, что хуже и быть не может.

Казик, кланяясь учителю, как бы нечаянно перекувырнулся.

Зося выпятила живот и начала бегать по комнате и кричать, что она Б и В. Потом он залез под стол, а она под кровать.

Владек растерялся. Сначала он пробовал их уговорить, обещал, что расскажет сказку, купит карамельку — ничего не помогало. Тогда, рассердившись, он хотел даже ударить Казя, но мальчик отскочил и грозно крикнул:

— Попробуй только — тронь!

Владек, чуть не плача, направился к двери.

— А как же урок? — закричали ребята.

— Вы злые и глупые… Не буду я вас учить.

— А у тебя молоко на губах не обсохло, — сказал Казик.

Но Зося, испугавшись, одернула брата.

— Не ругайся и не говори ему «ты». Слышал, отец велел его «господином» называть.

Владек остался, потому что дети обещали сидеть смирно. Сидели они и правда смирно, но отвечали нарочно плохо и то и дело принимались хохотать.

Владек ушел с урока усталый и огорченный, и ему вспомнилось, как еще на старой квартире он пошел к Змею и попросил, чтобы тот открыл свою кофейню с мраморными столиками где-нибудь в другом месте.

— Мой папа сюда первый приехал, — сказал он, — зачем же вы открыли кофейню напротив папы?

Змей сначала ничего не понял, а когда разобрался, в чем дело, — выгнал Владека да еще обругал его сопляком, который суется не в свое дело.

Владек шел по улице и думал, что больнее всего, когда хочешь сделать что-нибудь хорошее, а тебя не понимают, больнее всего несправедливость.

Почему эти дети так его обидели? Ведь он им ничего плохого не сделал.

За что его оскорбил Змей? Разве Владек не был прав, когда хотел заступиться за отца?

Почему люди хуже волков? Сытый волк всегда дает наесться голодному.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Однажды Владек вернулся домой совсем разбитый. За ужином он ничего не ел, только чаю выпил и сразу лег в постель. Его знобило. Попробовал заснуть, но ему было как-то не по себе: то ли горло болело, то ли мутило от выпитого чая. Он промучился так, пока часы не пробили двенадцать, а потом не выдержал.

— Мама! — закричал он.

Мама не отвечала. Владек полежал еще немного, пытаясь уснуть, — нет, ему все хуже…

— Ма-а-а-ма!

— Что?

— Я не могу заснуть.

— Перекрестись, — проговорила мама сонным голосом.

Но Владеку становилось все хуже и хуже. Он начал стонать.

Мама зажгла лампу, подошла к его постели и уже не отходила от него до утра. А утром расхворался и Вицусь.

Владек знает, что пора вставать и идти в нефтелавку, слышит, как Вицусь кричит в жару, слышит, как мама разговаривает с отцом, но ему все равно. «Мерзкая эта нефтелавка: там так грязно, так воняет керосином… Олеку лучше на бумажном складе…»

Пришел какой-то господин, осмотрел Владека и Вицуся; мама стала плакать, а господин рассердился на маму.

Потом вернулся с работы отец, Вицуся и Владека одели, завернули в одеяла и снесли вниз по лестнице. На улице их уже ждал извозчик.

— Куда мы едем? — спросил Владек.

— В больницу.

— Зачем?

— Не разговаривай, холодно.

И мама натянула ему на голову одеяло.

Владек все помнит.

Сначала они едут на извозчике, он с Вицусем — на большом кожаном сиденье, а мама с отцом — на маленькой скамеечке. Потом ждут перед домом с решетками. Потом человек в белом халате засовывает ему глубоко в горло какую-то железную штуку. Владек видит, что это не ложка, а что-то совсем другое. Вот он сидит в ванне, — его моет женщина в белом халате.

Теперь он уже в постели, он слышит, как мечется и сердито кричит Вицусь.

— Тише ты, паршивец, — кричит какой-то мальчишка.

Потому что в большой белой комнате стоит очень много кроватей, одна подле другой, и в каждой кто-то лежит.

«Если вздумают бить Вицуся, я его в обиду не дам», — думает Владек.

Но Вицуся никто не бил.

Каждый раз, когда Владек просыпался, он приподнимал голову и смотрел, что делает Вицусь. То он видел около его кровати господина в халате, то сестру милосердия в белом чепце с большими отворотами, похожими на крылья.

«Вицусь умрет», — неожиданно подумал Владек.

Наступило утро, и снова вечер. Владек чувствовал себя уже лучше, только сильно болело горло и хотелось пить. Он сел и посмотрел на брата. Ему стало жалко, что он тогда не хотел отдать Вицусю пузырек из-под одеколона.

— Вицусь, ну что ты кричишь, чего ты хочешь?

— Не говори с ним, он без сознания, — сказала женщина в белом халате.

Странно, что все здесь ходят в белых халатах.

Владек заснул и спал очень долго. Он проснулся только тогда, когда его окликнул мальчик с соседней кровати.

— Эй, посмотри, твоего брата нет!

Владек испугался.

Но в это время вошел фельдшер, который утром и вечером раздает всем градусники.

— Скажите, пожалуйста, где Вицусь? — спросил Владек.

— Его взяли домой.

— А меня когда возьмут?

— Ты уже большой, ты не скучаешь по дому.

Владек вздохнул: ему тоже хочется домой. Горло уже почти совсем не болит.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Владек уже выздоровел, только кожа на руках и ногах еще шелушится. Он сдирает полоски кожи, чтобы поскорей вернуться домой. К обеду ему уже дают булочки, правда, не больше двух.

В воскресенье его навестил отец; мать не могла прийти, потому что Блошка больна. В следующее воскресенье Владек вернется домой. Так говорит доктор. Хорошо ли Владеку в больнице?

— Хорошо, только очень надоело. Вчера вон тому мальчишке, который лежит у окна, вскрывали чирий на шее, и совсем не больно, потому что ему такие капли для сна давали. А этот, который лежит у стены, тоже с их двора, сын рассыльного; его дома бьют, так он совсем не хочет возвращаться; здесь ему каждый день мясо дают, и он спит на постели… А Вицусь, правда, дома? А почему его взяли ночью, а не днем, как всех? Сегодня вот тоже двоих детей выписали, потому что они уже выздоровели. А Вицусь теперь не кричит, он уже в сознании?

Владек еле дождался следующего воскресенья. Быстро взбежал по лестнице и распахнул дверь. Вот Маня, Абу, а в постели кто-то лежит. Это Блошка лежит в постели, но вся голова у нее обвязана, и она какая-то совсем другая.

Блошка хочет поздороваться с братом, но только чуть-чуть поворачивает голову и снова со стоном закрывает глаза.

— Владек!

— Что, Блошка?

— Вицусь уже поправляется? Когда он вернется?

Владек взглянул на маму и все понял, и на душе у него стало так, как тогда, когда Абу хотели отдать лавочнице.

Три дня Блошка ничего не говорила, не пила, не ела, только тихо стонала, даже во сне. На четвертый день, когда Владек пришел из нефтелавки обедать, а мама, измученная бессонными ночами, уснула, Блошка тихонько позвала Владека:

— Владек, ты знаешь Еленку?

— Сестру Кароля?

— Да… Я ей должна два гроша… Когда я умру, ты отдай… И не сердись на меня.

Блошка говорила очень тихо, потому что на губах у нее были черные струпья, и губы очень болели, и к ним надо было все время прикладывать кусочки ваты, смоченной в холодной воде.

— Владек, попроси маму, чтобы мне больше не делали перевязок, потому что это так больно… так больно…

Блошке сделали только еще одну перевязку, а другая уже не понадобилась…

Владек не хотел дожидаться очередной получки. Он взял у Олека шесть грошей и отыскал Еленку.

— Блошка брала у тебя в долг два гроша, правда?

— Да, — сказала Еленка, будто застыдившись.

— Вот тебе шесть грошей.

Еленка не хотела брать больше, чем ей полагалось.

— Тогда отдай остальные дедушке. Скажи ему, чтобы прочел молитву за упокой души Вицуся и Блошки.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

ы ведь тоже хочешь прославиться, правда?

— Хочу, — не колеблясь, отвечает Владек.

— Тоже хочешь стать полководцем?

— Пожалуй, нет, — говорит Владек.

— В серьезных делах никаких «пожалуй» не бывает! — возмущается Олек.

Владек скажет Олеку, кем он хочет быть, если Олек не будет над ним смеяться. Владек хотел бы стать знаменитым доктором. С тех пор как Блошка и Вицусь умерли, он часто об этом думает, хотя и знает, что это невозможно. Почему невозможно? Разве Владек не читал биографий знаменитых самоучек и великих мучеников науки? Все возможно, только надо по-настоящему хотеть и уметь взяться за дело. Чтобы стать доктором, надо только окончить школу. Полководцем стать гораздо труднее: полководцу нужна еще армия.

— Как же я окончу школу, раз я в нее не хожу? — прошептал Владек.

— Будешь ходить, вот увидишь. И я буду, потому что полководец должен много знать.

Олек отыскал в Варшаве воскресную школу. В эту школу ходят только раз в неделю, в воскресенье, а всю неделю можно работать. Вступительного взноса нет, но записать в школу может только хозяин большого магазина, — такая уж существует формальность.

— Я все делаю по-военному, — говорит Олек. — Школа — это крепость, которую надо взять штурмом. Я уже разведал местность и выявил препятствия. Завтра — первая атака.

На другой день во время обеденного перерыва они встретились у магазина, с владельцем которого решено было переговорить.

— Ты здесь? Хорошо. Теперь выше голову, грудь вперед, перекрестись, и пошли.

Владек один ни за что бы на свете не вошел!

— У нас не терпящее отлагательства дело к пану принципалу, громко сказал Олек, войдя в магазин.

— Не терпящее отлагательства? — удивился приказчик и вышел в соседнюю комнату.

Через минуту их ввели в кабинет, где сидели два господина молодой и старый, седой.

— Вам чего, мальчики? — спросил молодой.

— Мы хотим, чтобы вы записали нас в воскресную школу.

— А вы откуда?

— Я работаю на бумажном складе, а мой товарищ в нефтелавке, говорит Олек.

— Так почему же вы пришли ко мне?

— Потому что вы состоите в «Купеческом обществе».

— Ну да, но я могу записывать только тех, кто у меня работает.

— Мы думали, что вы нам не откажете, потому что это ведь только формальность, — смело отвечает Олек.

Седой господин надел очки и медленно, с расстановкой спросил:

— А что это значит — формальность?

— Формальность, — говорит Олек, — это такая глупость, которую надо сделать, чтобы мы могли ходить в школу и чтобы я мог стать полководцем, а мой товарищ доктором.

Владек готов был сквозь землю со стыда провалиться. Как же это можно, так вот, сразу, все и выложить чужому человеку?

— Хорошо, я вас запишу, — сказал седой господин. — Зайдите ко мне завтра.

Олек вынул записную книжку, и господин продиктовал ему свою фамилию и адрес. Выходя, Олек сказал, может быть, немножко слишком громко:

— Мое почтение!

А когда они были уже на улице, Олек, вздохнув с облегчением, объявил:

— Первая атака удалась, завтра вторая!

— Только уж я с тобой не пойду, — говорит Владек.

— Обойдется и без тебя. Завтра я один управлюсь. Скажу старику, что ты больно робкий.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Олек, Владек и Маня все свободное от работы и занятий время проводят вместе. В будни у них времени мало; даже вечером они учат грамматику и решают задачи. И, только когда почти совсем стемнеет, соберутся ненадолго вместе, но тут уже сразу надо идти спать.

Зато в воскресенье они ходят гулять и смотреть на витрины магазинов. Один раз были на берегу Вислы, другой — в зоологическом музее, там, где чучела всех зверей. И еще они были на кладбище, на могиле Вицуся и Блошки. Но родители очень сердились, потому что они поздно вернулись домой — никак не могли найти могилу.

Иногда к ним присоединяется Наталка, или сын управляющего, или Михалинка, которая теперь уже понимает, когда с ней говорят жестами. Михалинку они любят, и Наталку тоже, но немножко меньше, потому что она думает, что раз ее отец политзаключенный, то все должны ее слушаться.

А сын управляющего очень противный, вечно он хвастает, совсем как двоюродный брат Владека, Янек: отец ему купит часы, велосипед, карету; у него есть дядя — приходский священник, и еще один — очень богатый, в гостях у этого дяди он ездил на пони. Чаще всего он говорит о своих будущих часах, а Владек всякий раз вспоминает при этом об отце, который уже не заводит больше своих часов по вечерам и не носит кольца на пальце, потому что и часы и кольцо заложены в ломбард.

Однажды сын управляющего пригласил Олека, Владека и Маню к себе. Им велели хорошенько вытереть ноги, чтобы не запачкать пол, и не дотрагиваться до стен, потому что на стенах новые обои. С сыном управляющего приходится дружить, потому что он решает им трудные задачи. Только сначала заставляет себя упрашивать, словно бог весть какое одолжение делает: то у него времени нет, то «подождите, потом», то «не хочется».

— Только бы выиграть генеральную битву! — говорит Олек. Генеральной битвой он называет экзамены.

Экзамены должны были быть осенью, а в июле Олек с родителями уехал навсегда в Лодзь. В последний раз Владек, Олек и Маня собрались на крыше погреба. Долго смотрели они на небо, ожидая, когда упадет звезда, чтобы всем вместе сказать:

— Хотим прославиться!

Потому что Маня, которая так интересно умеет рассказывать и больше всего любить читать стихи, тоже хочет прославиться: она хочет быть поэтессой, как Конопницкая(1). А потом Олек вышел с Владеком на улицу — он хотел сказать ему что-то очень важное. Никогда еще Олек не был таким серьезным. — (1) Мария Конопницкая (1842–1910) — выдающаяся польская поэтесса. —

— Владек, ты помнишь ту цепочку с глобусом?

— Помню.

— Знаешь, я эту цепочку украл у хозяина. Когда я сегодня с ним прощался, я ему все рассказал. Я сказал, что мне страшно хотелось иметь глобус, и что я его подарил и потом уже не мог отобрать, и что он был разыгран в лотерее для Михалинки. Я просил, чтобы хозяин вычел у меня из жалования, но он не захотел и пожал мне руку — такой порядочный. Хотел даже дать кошелек на память, да я не взял. И я уже не мог тебя рекомендовать… Ты на меня не сердишься? Не презираешь меня, Владек?

Олек должен сказать еще что-то, самое важное.

Он будет писать Владеку и Мане письма.

— Только не говори ничего Мане, я ей сам скажу. Видишь ли, я ее люблю и буду ей верен. Это ничего, что мы уезжаем в Лодзь. Когда я вырасту и стану зарабатывать, я приеду и женюсь на Мане. Ты позволишь? Владеку кажется странным, что Олек хочет жениться на Мане и что он ее любит. Ну, если он этого так уж хочет и родители позволят, ладно, пусть женится.

Олек сказал, что он будет ему благодарен до гробовой доски.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Опять наступила зима.

Мама раньше говорила, что, может, за лето они придумают что-нибудь получше. Думали-думали, искали-искали…

Отец подал прошение, чтобы ему предоставили место трамвайного кондуктора. Ходил в банк, где нужен был курьер. Думал даже поехать в деревню экономом, но только зря потратил три рубля, которые внес в контору по найму. Без протекции никакой работы не сыщешь, за каждой буханкой хлеба сто рук тянется, а в честные руки хлеб реже всего попадает. Чем больше ты в своей жизни работал, тем неохотнее тебя берут: зачем держать старика, когда молодой расторопнее и платить ему можно меньше.

Опять наступила зима. Отец все еще работает в пекарне, Владек в нефтелавке. Только Маня, вместо того чтобы делать цветы, ходит теперь к корсетнице. Пожалуй, эта специальность лучше.

Зима тяжелая, и Владек уже знает, что так будет всегда и что у всех то же самое. Опять вздорожал уголь, опять холодно и голодно, — видно, иначе и быть не может.

Олек сдержал слово: написал три письма. В первом письме он спрашивает, сдал ли Владек экзамен и ходит ли уже опять в школу.

Нет, экзамена Владек не сдал, проиграл битву. Ничего не поделаешь…

На письменный экзамен он не принес ни бумаги, ни ручки, не знал, что надо принести, — откуда ему было знать?

Стали диктовать, а он сидит и смотрит.

— Ты почему не пишешь? Вот дурень! Ты что же думал, носом на столе будешь диктант писать? — рассердился учитель.

Он дал Владеку перо и бумагу и велел писать быстро, не терять времени — ведь все ждут. Владек торопился и написал плохо: вкось и вкривь, с ошибками. Срезался, как говорят ученики.

Во втором письме Олек писал, что скучает, что библиотека у них там и то какая-то уродская и что он хотел бы вернуться. Но пока он еще только разведывает местность, — так велит военное искусство.

«Сказал ли ты уже Мане? Согласна ли она?»

Значит, Олек хочет, чтобы Маня все узнала? Маня уже давно расспрашивает, о чем это они так долго говорили тогда на улице. Владек тайны не выдал, но теперь другое дело.

— Олек хочет на тебе жениться, не сейчас, а когда вырастет и будет зарабатывать.

Маня заставила Владека повторить все подробно и сказала, что она должна подумать, так сразу она решить не может. Целое воскресенье Маня думала и не говорила с Владеком, а к вечеру написала стихи о том, что хочет стать женой Олека. Странная она девчонка, как она эти стихи сочиняет? Пожалуй, Маня и правда будет когда-нибудь Конопницкой, ведь она такая маленькая, а уже так складно придумывает — все в рифму. Может быть, и Олек будет полководцем, потому что в чужом городе он нашел библиотеку и работу и уже присматривает себе школу. Зарабатывает он шесть рублей, — так писал Олек в третьем письме.

Один только Владек никогда не прославится. А ведь не хочется всю жизнь только и делать, что развешивать мыло, разливать керосин да следить, чтобы не было пожара…

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Трудно начать рассказ, а еще труднее кончить… Сколько всего случилось за год! А если таких годов пройдет десять… пятнадцать? Как изменятся наши «Рыцари Чести»!

Что сталось с ними, когда они выросли, прославились ли они? Остался ли Олек верен Мане или забыл маленькую поэтессу?

Олек женился на Мане и работает на фабрике Кунца. Когда на фабрике была забастовка, его выбрали депутатом от рабочих. За это он был выслан на три года, а когда вернулся, товарищи выбрали его своим профсоюзным организатором. Его мечта сбылась: он и в самом деле стал полководцем. И, хотя у его армии нет ни штыков, ни пушек, она многочисленна, сильна и отважна.

Маня работает на ковровой фабрике, и ее дневники печатаются в газете. Маня всегда умела интересно рассказывать и прекрасно описала все пережитое. Ведь ерунду какую-нибудь не станут печатать в газете…

А Владек, который должен был стать знаменитым доктором?

«Я не стал доктором, — писал Владек в письме к Олеку и Мане. Я санитар, но зато знаменитый».

Длинная это история, каким образом прославился Владек.

Он нанялся на работу в больницу. Скромно делал свое дело и всегда был исполнительным, незаметным и трудолюбивым. О нем даже никто и не знал — так, санитар, как и все другие.

Но как-то раз Владек поссорился с сестрой милосердия, потому что она, если не взлюбит больного, начинает его хуже кормить, — ведь и сестры милосердия бывают разные. А в другой раз он отругал фельдшера за то, что тот не исполняет своих обязанностей — не ставит больным градусники. Владека собрались было выгнать, все о нем заговорили.

А потом случилось вот что. Больному не сделали перевязки, потому что лечивший его доктор уехал, а другой был занят. Ночью у больного поднялся жар, а фельдшер говорит, что его это не касается. Тогда Владек вымыл руки, сам сменил повязку и написал рапорт: пусть его накажут за самоуправство. Поднялась шумиха, целую неделю все так и кипело. Владека стали даже побаиваться.

И наконец произошел случай, окончательно прославивший Владека.

Пришел с ревизией важный сановник, весь в орденах, и они с главным врачом хотели войти в операционный зал, когда там шла операция, а Владек их не пустил, сказал, что это запрещено.

— Пусти, — говорит главный врач, — я тебе приказываю.

— Не положено мешать, не пущу, мой врач запретил, — отвечает Владек.

Они пошептались о чем-то между собой.

— Молодец, знаешь службу, — сказал сановник. И ушли.

И вот приехал из Кракова один великий хирург знакомиться с больницей.

— Можно войти в операционную? — с улыбкой спрашивает у Владека главный врач.

А гость из Кракова говорит:

— Значит, это и есть ваш знаменитый санитар Владислав? — и пожал Владеку руку.

«Как видите, мои дорогие, и я теперь „знаменитый“, — пишет Владек Олеку и Мане.

В том же письме Владек сообщает, что у отца с глазами уже лучше, что мама с Абу приедут к ним на праздники и что он просит Олека порекомендовать ему адвоката, который написал бы устав Союза медицинских работников.

„Помните наш устав „Рыцарей Чести“? Удивительно, как все сбывается в жизни!“

Дети! Дерзайте, мечтайте о славных делах! Что-нибудь да сбудется!