Кожедуб

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ БОЕВЫХ ДРУЗЕЙ И ТОВАРИЩЕЙ

Собранные воспоминания принадлежат известным военным летчикам: дважды Героям Советского Союза К.А. Евстигнееву и Е.Я. Савицкому, Героям Советского Союза Ф.Ф. Архипенко, Г.А. Баевскому, А.Я. Баклану, В.Ф. Башкирову, П.В. Брызгалову, С.М. Крамаренко, А.С. Куманичкину, С.И. Руденко, Е. Г Пепеляеву, И.Е. Середе, А.А. Щербакову, И.В. Федорову, летчикам Б.С. Абакумову, Н.А. Коробейникову, Н.К. Шеламонову, П.А. Щербине.

«Мне пришлось перебазироваться на аэродром Зеленое вместе со своей эскадрильей в конце дня 30 октября 1943 года. В этот трудный день довелось провести 4 боевых вылета и 3 воздушных боя.

Сразу после посадки поступила команда быстро заправить самолеты горючим и боеприпасами и перелететь в район Пятихатки. На полетной карте был показан полевой аэродром Зеленое на заходе солнца. В полет мы уходили как по тревоге. Успел только сказать своим летчикам: взлетаем, собираемся над аэродромом Козельщина, берем курс на Пятихатку — за Днепр, держаться строго в боевом порядке строя.

При подлете к Пятихатке начало уже темнеть, я увидел западнее аэродром, подал команду летчикам совершать посадку, заходя на аэродром с юга на север. Дождался, пока все произвели посадку, после чего приземлился сам.

Правда, в этом помогали летчики эскадрильи Кожедуба: в месте приземления они разожгли костер и поливали бензин на землю. После посадки мне показывали руками, куда зарулить.

Когда я вылез из своего самолета № 10 "аэрокобра", увидел однокашника В. Мухина, с которым я учился в Одесском авиаучилище в 1938—1939 годах. Я спросил у Васи:

— Кто у вас командир эскадрильи?

— Иван Кожедуб, — отвечал он.

— Тот самый, что в Орловско-Курской битве отличился?

— Тот самый. Он у нас представлен к званию Героя. Вскоре подошла знаменитая наша полуторка, и мы, летчики,

уехали с аэродрома в столовую — обычную крестьянскую избу.

Зайдя в столовую, Иван Никитич сразу определил, что я являюсь командиром прилетевшей эскадрильи, и пригласил сесть с ним за стол. Определил он это, по-видимому, по наградам, так как я имел на груди Красное Знамя, орден Отечественной войны и медаль за Сталинград.

Мы быстро нашли за столом общий язык. Летчики, мои и его, глядя на нас, тоже стали общаться и после ужина стали расходиться по домам населенного пункта.

Мы с ним немного задержались, и я вспомнил, что сегодня 30 октября — мой день рождения. Я обратился к нему, назвав его Вано, и сказал, что сегодня мой день рождения. Иван немедленно позвал находившегося в столовой начпрода из батальона аэродромного обслуживания и сказал:

— Налей нам по 50 грамм, отметим день рождения комэска. Когда после ужина мы прибыли в землянку для ночевки, то всю ночь почти не спали, а вели беседу о тактике боя. Все аргументы у нас совпадали: увидев противника, атаковывать сразу, стремиться сблизиться до 100—30 метров и открывать огонь на поражение под любым ракурсом сзади.

Ценный совет он мне дал насчет ведомого: нужно, чтобы тот был твоим щитом, и тогда ты сможешь атаковывать самолеты противника, не думая о своей безопасности сзади, и крутить головой на 180 градусов не будет надобности. Я так раньше не думал, и к ведомым стал присматриваться — лучше поздно, чем никогда.

Еще мне запомнилось с первого взгляда, что человек этот физически очень здоров и своим Ла-5 в воздухе в состоянии играть, как игрушкой. Смелости и патриотизма у него хоть отбавляй — что и надо воздушному бойцу, защитнику Родины.

Линия фронта в то время была от аэродрома всего в 4—5 километрах, слышна была стрельба артиллерии, и в деревню Зеленая к ночи вошли наши танки, а на рассвете они расползлись по оврагам, которые были вокруг деревни.

Утром 1 октября 1943 года, до рассвета, мы уже были на аэродроме. Вдруг слышу звук летящих самолетов, гляжу вверх, на юго-запад, и вижу три девятки бомбардировщиков. Ну, думаю, сейчас нанесут удар по аэродрому. Но нет, они свой смертоносный груз сбросили на деревню — там появились столбы дыма и огня.

Оказывается, немцы оставили лазутчика в деревне, который передал, что в деревню вошли танки. Потом его поймали, взяли вместе с радиостанцией.

В это время комэск Евстигнеев, который еще до нашего приезда на аэродром парой на Ла-5 вылетел на разведку, возвращаясь, увидел бомбардировщики, атаковал и сбил Хе-111. Появились 4 парашютиста.

Во второй половине дня прибыла передовая команда батальона аэродромного обслуживания нашего полка, а вечером прилетел и наш 129-й гвардейский авиаполк. Все стало на свои места.

Правда, командир полка, подполковник Владимир Бобров заставил всю следующую ночь быть на аэродроме — на случай, если немцы прорвут линию обороны. В этом случае надо было взлетать и садиться на аэродром на левом берегу Днепра, хотя из нас ночью никто не летал. Правда, та ночь была лунная.

В тот же день, после прилета нашего полка, эскадрилья Ла-5 Кожедуба улетела на аэродром Знаменка, на северо-запад.

Во время войны я еще раз встретился с ним в Молдавии (в Бессарабии), где, возвращаясь с задания по прикрытию нашего самолета-разведчика, пришлось сесть на вынужденную на передовом аэродроме из-за нехватки горючего. Разведчик этот фотографировал румынскую территорию в районе Ясс.

Обратился к Ивану Никитичу с просьбой выделить бензин для заправки двух моих "аэрокобр". Он ответил, что надо ждать, должны прилететь два Ли-2 и привезти в канистрах горючее. Вскоре Ли-2 прибыли, совершили посадку и зарулили на противоположную сторону аэродрома. Вдруг откуда ни возьмись прилетели 6 Me-109 и начали штурмовать аэродром. Подожгли и эти Ли-2. Опять горе. Тут садится Ла-5 недалеко от моего самолета, колеса его попадают в воронку, самолет переворачивается и ложится на лопатки колесами вверх. Я первым подбежал, вижу и слышу — летчик жив, но поднять хвостовое оперение не смог. Подбежали техники, подняли хвост, разбили фонарь, вытащили летчика. Тот был немного покалечен — кровь из носа шла, но жив.

На следующий день привезли горючее, заправили мои самолеты, и мы улетели на аэродром Ямполь, где базировался наш авиаполк.

В дальнейшем с Иваном Никитичем пришлось встретиться в Военно-воздушной академии в Монине, куда я приехал на учебу в 1946 году.

Считаю, что командование ВВС еще во время войны приняло правильное решение — отправлять перспективных молодых летчиков на учебу в академии как будущих командиров ВВС, как необходимые кадры на послевоенные годы.

Часть летного состава из частей была направлена на учебу в 1944 и 1945 годах. И.Н. Кожедуб поступил в академию в 1945 году и был слушателем 22-го приема.

Меня направляли на учебу в 1944 году, но я отказался, заявив, что начал с первого дня участвовать в Великой Отечественной войне и пока война не окончится, с фронта никуда не поеду.

В 1946 году поступил в академию на учебу, и мы периодически встречались. Нас еще сблизило то, что ко Дню Победы в 1946 году его и мой портрет были вывешены в Доме офицеров в Монине. Его портрет был больше, мой — меньше.

В то время он был уже депутатом Верховного Совета и имел три Звезды Героя Советского Союза.

Вероника Николаевна, его жена, первую дочь рожала в роддоме в Монине, где работала моя будущая жена Лидия Стефановна Лисовицкая.

В одно из посещений роддома Кожедуб поинтересовался у Лидии Стефановны, не замужем ли она? Она ответила, что нет. Тогда он заявил ей, что у него есть на примете хороший парень, с которым познакомит ее.

Но мы сами познакомились в конце марта 1947 года.

В один из выходных дней мы с Лидией Стефановной, перед началом фильма или концерта, находились в фойе Дома офицеров в Монине, где, как правило, всегда играла музыка и проходили танцы. Вдруг к нам подходит Иван Никитич с Вероникой Николаевной и при всех присутствующих говорит:

— Я их хотел познакомить, а они уже знакомы… Трижды вас благословляю, — с этими словами он нас перекрестил.

В дальнейшем мы не раз с ним встречались, но он на меня слегка обиделся — почему я его не пригласил на свадьбу. Но, увы! Какая могла быть свадьба в 1947 году, когда не было ни продовольствия, ни помещения. Этот же упрек я сносил от него при каждой встрече:

— Федор! Никак не могу простить тебе, что не пригласил на свадьбу.

Что можно сказать об Иване Никитовиче Кожедубе? Человек он был общительный, зазнайства в нем не было, всегда помогал людям. Служба же его проходила тяжело из-за зависти вышестоящих чиновников. Особенно это проявлялось, когда он стал заместителем начальника боевой подготовки ВВС страны.

Многие командующие ВВС округов и воздушных армий, если так можно выразиться, его не признавали, ибо боялись за свое место, а его старались обойти и унизить.

Правда, в этом он был не одинок. Нас всех держали под ногтем и не давали хода. Только отдельным ребятам удалось продвинуться по службе. Нас удобно было считать юношами, как во время Великой Отечественной войны — двадцати-двадцатидвухлетними воздушными бойцами, а не руководителями, не командирами летных частей.

Несмотря на все трудности, Иван Никитич все же получил звание маршала авиации, а произошло это при следующих обстоятельствах.

К сорокалетию Победы всех наградили орденом Отечественной войны, и его вручение высшим генералам и маршалам проводил М. Горбачев. Когда он увидел генерал-полковника Ивана Никитича, то сказал — непорядок, и дал указание сегодня же оформить документы на присвоение звания маршала авиации.

Через несколько дней, перед 9 Мая, по телевизору показали Ивана Никитовича в форме маршала авиации.

Я звоню сразу и поздравляю его с присвоением звания маршала авиации, жена, Лидия, выхватывает трубку телефона и тоже поздравляет.

Конечно, нагрузки в жизни после окончания Великой Отечественной войны у него были огромные, как по службе, так и по общественным обязанностям. Он служил для народа, не думал о себе. В подполье не уходил, был всегда на виду.

Иван Никитич был большим патриотом Родины, который не щадил своей жизни для блага народа, для защиты Родины.

(Как-то Архипенко спросили по поводу ночной беседы с Кожедубом после знакомства с ним:

— Как же так? Ведь завтра боевые вылеты, а вы болтаете. Федор Федорович усмехнулся и объяснил:

— Когда в землянке, где ночуешь, с потолка сыпется песок, а земля ходит ходуном под ногами, не очень-то заснешь. Немцы, видать, пронюхали про аэродром и открыли по площадям огонь из орудий большого калибра. Так что пришлось обсуждать вопросы тактики.)

«Разогнав "шутинг старсов" и сбив пять самолетов противника, мы легли на обратный курс. На подходе к аэродрому у всех уже горела красная лампочка, сигнализировавшая, что горючее в баках на исходе, а в воздухе над аэродромом два полка, которым Кожедуб не дает посадки. Спрашивают:

— В чем дело?

— Спокойно, друзья, спокойно, — отвечает Кожедуб.

А кто-то из летчиков, находившихся в воздухе, добавляет:

— И ваша щетина превратится в золото…

Эти слова вызвали у всех улыбку, все вспомнили известную кинокартину, где эта фраза произносилась. Иван Никитович тут же скомандовал:

— Ну, ну там! Прекратить разговорчики.

А через пару минут он дал посадку одному из полков, приказав второму прикрыть посадку первого. Оказывается, группа «сейбров» приходила в район аэродрома с намерением подловить наши самолеты на посадке, зная ограниченный запас нашего полетного времени. Но благодаря выдержке и находчивости командира дивизии этого не случилось…»

«Наш знаменитый ас, трижды Герой Советского Союза Иван Никитович Кожедуб, непримиримый воздушный боец, человек редких бойцовских качеств, всегда был нацелен на бой с врагом. Обладая отличной техникой пилотирования (по окончании Чугуевского летного училища он два года был летчиком-инструктором), будучи необычайно сильным физически, он мог выжать в бою из самолета то, что не мог сделать другой летчик (напомню: тогда не было противоперегрузочных костюмов).

Ему были свойственны стремление быть всегда самостоятельным в бою, иметь свой почерк, основанный на блестящем владении самолетом, безграничную веру в свои силы, подкрепляемую успехами в проводимых им воздушных боях. В бою его отличали от других летчиков резкие, всегда неожиданные для врага тактические приемы, элементы маневрирования, решительность в действиях и неотвратимость атак независимо от количества самолетов противника, что являлось решающим стимулом для летчиков его группы.

И.Н. Кожедуб был летчиком чкаловского типа. Известный летчик Герой Советского Союза М.М. Громов характеризовал В.П. Чкалова как истребителя: летает напористо, храбро, но бесшабашно и несколько грубовато. Эти качества, за исключением бесшабашности, были присущи и И.Н. Кожедубу. Свойственна ему была и общая для всех асов черта, о которой так говорил Громов: "Надо быть самостоятельным в полетах, тем более в воздушном бою, в испытаниях. Делать не так, как остальные, в положительном, конечно, отношении, и не так, как ожидает противник".

И.Н. Кожедуб любил вспоминать воздушные бои, давал четкую, жесткую оценку действиям своих летчиков и тактике вражеских истребителей. Это был доброжелательный, отзывчивый человек, всегда готовый помочь товарищу, прекрасно знающий свое дело.

С И.Н. Кожедубом нашу боевую деятельность мы начинали одновременно, придя с должности летчиков-инструкторов, в Курской битве. 4 февраля 1944 года нам было присвоено звание Героев Советского Союза. В 1970 году я был назначен зам. командующего ВВС МВО по боевой подготовке, где первым замом командующего был И.Н. Кожедуб. Нашей главной задачей было переучивание на новые тогда самолеты МиГ-23 и МиГ-25 первых в ВВС полков. Совместная сложная и ответственная работа логично привела к тому, что мы стали хорошими друзьями.

Герой Советского Союза генерал-майор авиации в отставке Баевский.

27 сентября 2000 года».

«Ивана Кожедуба, как старшего нашей группы, увезли на КП 14-й воздушной армии, командовал которой генерал-лейтенант И.П. Журавлев. Командующий лично поставил нам задачу — вести повсеместную и беспощадную борьбу с немецкими воздушными охотниками. Для начала он предложил Кожедубу ознакомиться с новым для нас районом боевых действий, предупредив при этом, что, возможно, сразу придется драться с воздушными "охотниками" врага. Так и вышло в действительности. "Охотники" повстречались нам уже в первый день полетов.

В одной группе с Кожедубом я на боевые задания не летал. У меня ведомым был Николай Савин, а когда мы вылетали не парой, а четверкой, то второй парой бывали Витя Александрюк и Саша Васько. Мы друг друга понимали, как говорится, с полуслова в любой воздушной обстановке. Кожедуб летал с ведомым Димой Титаренко. Однако по рассказам летчиков я имел представление о том, чем силен в воздухе Иван Кожедуб. Главное его оружие — внезапность и скорость атак. Это может восприниматься как прописная истина, но тут уж все дело в степени, в своего рода "микронах" измерения. Иван Кожедуб был мастером ошеломляющих, молниеносных атак. Редко кому из противников удавалось уйти от его меткого огня.

Я начал воевать с первых дней Великой Отечественной, сам много провел различных воздушных боев, немало сбил фашистских стервятников. Со многими опытнейшими летчиками доводилось летать вместе и наблюдать их действия. Уж на что в 32-м ГИАП отличные подобрались пилоты, но такого смелого и решительного бойца, как Иван Кожедуб, встречать не приходилось.

Был у нас в 32-м полку Володя Орехов. Он в полной мере обладал ценнейшим для летчика качеством — видеть в воздухе все. Бывало, летим группой и никто еще ничем не обеспокоен, небо кажется чистым, а Орехов уже передает всем по радио предупреждение: "Вижу 'мессеров'". Очень много значит — заметить противника раньше, чем он заметит тебя, это уже можно считать залогом победы.

Так вот, Кожедуб замечал врага в воздухе еще раньше, чем Орехов!

И еще многими качествами аса обладал прославленный летчик. Он был на редкость вынослив, умел выдерживать большие перегрузки. Девизом Кожедуба можно было назвать сплав таких составляющих: внезапность и стремительность атаки, самая допустимо близкая дистанция открытия огня, настойчивость. Из боя он редко выходил, не сбив один, а то и несколько самолетов противника.

Кожедуб носился в небе словно метеор, и далеко не каждый летчик мог быть у него ведомым. Чтобы не отстать от него при выполнении маневров, требовалось быть очень сильным летчиком, владеть высочайшим мастерством пилотирования.

"Где Кожедуб — там победа!" — справедливо утверждали его боевые товарищи.

Этот невысокий коренастый летчик, будучи дважды Героем Советского Союза, нимало не кичился своим высоким званием и заслугами. Человеком он был скромным, компанейским, с сослуживцами жил в дружбе, всех уважал, и его все уважали. Он был действительно замечательным человеком и всем своим поведением на земле и в воздухе являл собой пример для всех нас».

«Мне не довелось воевать рядом с Иваном Никитовичем Кожедубом. Но он, мой инструктор, всегда был со мной рядом.

Еще до начала войны он научил меня технике пилотирования, воздушному бою, меткой стрельбе. Во всех восемнадцати победах, одержанных мною над гитлеровскими летчиками, чувствовались его выучка, его страстная любовь к авиации».

Из беседы с Героем Советского Союза П.В. Брызгаловым в Ступине в сентябре 1997 года:

«Это был бесстрашный воздушный боец. Он мог, если что-то не так, выйти из поединка со слабым соперником, но никогда, если была хоть какая-нибудь возможность, не уходил от боя с сильным летчиком или с серьезной машиной.

Как некоторые мальчишки ходят драться там, где могут встретить суровый отпор и испытать себя, так искал противника Иван. Услыхав разговор, что где-то появились асы (по именам мы их не знали во время войны, да и знать не хотели), он с ходу заводился и готов был идти в интересный для него бой хоть среди ночи.

Несколько раз встречали сильные немецкие пары. На каждое наше движение они тут же отвечали своим. Атаковать их было очень сложно. Он долго потом помнил эти встречи, чесал в затылке, посмеивался.

Пилотировал он резко, атаку строил стремительно, при этом всегда по-новому — повторялся редко, стрелял всегда точно.

Добрым словом надо помянуть и его механика Иванова. И мне довелось поработать с ним. Этот парень работал не за страх, а за совесть. Такой скромняга, русачок. Машину он доводил — лучше не бывает. Ни разу подготовленный им самолет не подвел».

«Мне посчастливилось прикрывать в воздушных боях прославленного аса трижды Героя Советского Союза И.Н. Кожедуба, то есть быть его ведомым. Это было и почетно, и ответственно. И на сей раз мы вылетели в паре на свободную охоту на самолетах Ла-7 в район Кюстрина, где встретили тринадцать ФВ-190 с бомбами. Иван Никитович атакой снизу сзади, сбил первый "фоккер". Но тут вывалился из-за облаков ФВ-190 и пытался атаковать Кожедуба. Я пошел ему наперерез, открыл огонь, он загорелся и упал. При заходе Кожедуба на вторую атаку справа, ниже, шел "фокке-вульф", и, убедившись, что командиру ничто не угрожает, я атаковал противника сверху, сзади, и сбил второго, а командир уничтожил третьего "фоккера". Вдвоем вывели из строя пять самолетов. За этот бой генерал Берзарин, на глазах которого происходила схватка, объявил нам благодарность».

Из книги дважды Героя Советского Союза К.А. Евстигнеева «Крылатая гвардия»:

«Среди нас была еще одна группа сержантов, прибывшая осенью из Чугуевской авиационной школы пилотов. Я сразу обратил внимание на одного крепыша невысокого роста. С густыми, нависшими на светлые глаза бровями, парень этот больше молчал, прислушивался, а когда говорил, будто тяжелым колуном рубил поленья: речь его была отрывистой, твердой и весомой. Под кажущейся нерасторопностью угадывалась порывистость. Весь его невозмутимо-спокойный облик как бы говорил: я знаю, зачем сюда пришел, и своего добьюсь. Это был Иван Кожедуб, будущий прославленный ас, трижды Герой Советского Союза.

Программу переучивания на новый самолет Иван освоил успешно. Но вдруг, нежданно-негаданно, вынужденная посадка! Обстановка создалась драматическая: растеряйся пилот, допусти малейшую ошибку, и все — катастрофа…

А дело было так. После взлета, в момент перехода самолета в набор высоты, как только летчик поставил кран уборки и выпуска шасси в положение "шасси убрано", винт внезапно перешел на малые обороты. Скорость тут же упала, машина начала зависать. Чтобы не сорваться в штопор, Кожедуб перевел ее в пологое планирование. Это единственно грамотное решение — другое здесь невозможно — идти на вынужденную посадку и производить ее не на колеса, а на фюзеляж (как говорят пилоты, на брюхо). Но куда?.. Впереди — препятствия, сугробы снега. Высота и скорость минимальны — не поманеврируешь. А земля приближается.

Во избежание лобового удара о препятствия Иван делает небольшой кренчик, затем убирает его и производит посадку прямо перед собой — по линии взлета. Ла-5, скрежеща днищем фюзеляжа, прополз по снежной целине и через несколько десятков метров остановился. Когда машину поставили на колеса, она была почти без повреждений, если не принимать во внимание неизбежность вынужденных посадок — погнутые лопасти винта.

Причину аварийной ситуации установили легко: отказал прибор, регулирующий обороты винта (в нем сломалась пружина), и тогда лопасти автоматически развернулись, винт перешел на большой шаг, обороты его упали. Такое начало полетов может вывести из душевного равновесия любого, но Кожедуб сохранил бодрый, оптимистический настрой и мужественно перенес еще одну неудачу: в первом боевом вылете — на отражение налета противника на наш аэродром и железнодорожный узел Валуйки.

Тогда гитлеровские бомбардировщики подошли к нашему аэродрому неожиданно. Вслед за сигналом, предупреждающим об их появлении, послышались отвратительный свист, завывание, затем разрывы бомб. Но это не остановило нас: летчики взлетели по одному — кто как мог — и с ходу вступили в бой. Поднялся на своем истребителе и Кожедуб. На подходе к Валуйкам он встретил девятку "юнкерсов" и, долго не размышляя, навязал им бой, но увлекся атакой и попал под вражескую очередь. Снаряды прошли за бронеспинкой сиденья — пробили верх фюзеляжа, разнесли в клочья гидробачок, повредили систему выпуска и уборки шасси.

Иван вернулся на аэродром и сумел все-таки произвести посадку.

Мы — Амелин, Тернюк и я, доложив о полете командиру, подошли к Кожедубу. Он стоял около своего самолета и с досадой смотрел на него. Куртка на летчике не по росту, с длинными рукавами. Руки согнуты в локтях, словно в каком-то движении. Казалось, он колотил кого-то невидимого нашим глазам, поверженного.

Алеша Амелин спросил:

— Как дела, Иван?

Тот не спеша повернулся, тяжело вздохнул, подняв насупленные брови:

— Неприятности замучили — одна за другой. Смотрите, как гад врезал. — И он показал на пробоины, зияющие в фюзеляже самолета. — Но ничего, я еще жив. Я еще встречусь с ними и рассчитаюсь за все сполна: и за вынужденную, и за Шостку — за все, с чем они пришли к нам. И за это…

Короткие, энергичные движения его рук со сжатыми кулаками — напряженность человека, готового к схватке, — повторились. Немного успокоившись, Иван продолжал:

— Братцы, запомните: в бою смотри в оба! Я уже сделал этот вывод.

Кожедуб сдержал свое слово. Летчик мужал и рос в войне. Он уже был командиром эскадрильи, когда в боях за Днепр его самолет загорелся от вражеского снаряда. Пламя на плоскости росло, скольжение в сторону, обратную направлению огня, не помогало. Товарищи деловито советовали по радио своему командиру:

— Уходи за Днепр, к своим — там прыгай!

Кожедуб понимал серьезность положения: покинешь самолет — попадешь в плен, продолжишь полет — смерть от взрыва. И тогда Иван бросает машину в пике, все-таки пытаясь сбить пламя с плоскости. Секунды борьбы с огнем напряженны и томительны. Кажется, проходит целая вечность. Чего только не передумает человек, находящийся под тройным огнем: зениток с земли, самолетов противника в небе да еще пожара собственной машины…

Пламя Кожедуб все-таки сбил. Однако опасность возобновления огня не миновала. Иван вышел за Днепр и, не теряя высоты, безопасной для прыжка с парашютом, под прикрытием ведомого Василия Мухина дотянул до аэродрома.

Боевой путь Ивана Никитовича поразителен: 330 боевых вылетов, 120 воздушных боев — да еще каких! Всякое случалось — и битым бывал, но врагу не уступал. Преимущество гитлеровцев — качественное ли, количественное — никогда не останавливало его. Под градом пуль и снарядов врезался он в боевые порядки фашистов, нарушал огневое взаимодействие и бил врага. Нелегко это давалось, не раз приходилось смотреть смерти в глаза, но мужество, мастерство, умение приносили желанную победу.

62 самолета противника — два авиационных полка — уничтожил наш однополчанин Иван Кожедуб!

Немецкие летчики имели большой опыт воздушных боев. В люфтваффе Геринга были матерые асы, на боевом счету которых числились многие десятки сбитых самолетов разных стран. В их состав входили отборные группы — такие, как эскадрилья "Удет", укомплектованная головорезами высочайшего класса. Схватка с ними не у каждого заканчивалась удачно. Ведь в бою противник так же, как и ты, стремится к победе. Но вопрос "кто кого" решают не только сила и мастерство, но и моральный дух бойца.

Как-то Иван Кожедуб возвратился с задания разгоряченный боем, возбужденный и, может быть, потому непривычно словоохотливый:

— Вот, гады, дают! Не иначе как "волки" из эскадрильи "Удет". Но мы им холку намяли — будь здоров! — Показав в сторону КП, он спросил адъютанта эскадрильи: — Как там? Ничего больше не предвидится?

Периоды кратковременного затишья сменялись каждодневными тяжелыми боями — по 6—8 боевых вылетов в день. У некоторых летчиков психологическое напряжение доходило до критического: притуплялась реакция, физическая усталость сковывала маневр, терялась точность действий. После вылета такие пилоты буквально валились с ног. Но достаточно было двух-трех дней перерыва — и силы восстанавливались, интерес к небу возрастал — молодой организм требовал активного действия.

Кожедуб в период вынужденных перерывов, казалось, изнемогал от безделья больше других. Но, не полагаясь на один только опыт, силу, везение, он готовился к боям сам и тщательно готовил к ним своих летчиков. Как бы ненароком Иван заглядывал в свой "талмуд" — пухлый блокнот, испещренный одному ему понятными пометками. В нем он находил много нужного для своих деловых бесед с подчиненными.

— Правильно построенный маневр, стремительность атаки, чтобы ошеломить противника, не дать ему ни секунды на размышление, — и удар с предельно короткой дистанции! — так определял Кожедуб основу боя.

Порой кто-либо из молодых норовил подвести к советам комэска теоретические выкладки:

— Иван Никитович, а нас в школе учили…

— Правильно учили, — перебивал Иван Никитович, зная, к чему клонит новичок. — Но каждый бой — это тоже школа, и цена этой науки не поддается никакому сравнению. Безопасность полета в зоне и воздушный бой с противником — полярные понятия; в зоне тебе показывают, как надо делать правильно, а схватка учит, как поступать конкретно в данную секунду: атака чуть раньше — плохо, чуть позже — совсем гиблое дело. Воевать надо осмысленно, творчески. И в бою никогда не думать, что тебя могут сбить…

Не раз дружески спорили мы на тему: помогает ли в бою злость. Одни доказывали, что злость туманит голову, другие горячо утверждали обратное, а сами украдкой посматривали на комэска: что скажет он… Иван Никитович никогда не пытался давить своим авторитетом и не хитрил с однополчанами.

— Ребята, мне лично злость помогает, — откровенно делился он с нами. — А вот запальчивость, недооценка противника часто становится врагом. Надо хорошо изучить свои сильные и слабые стороны. Ведь каждый вкладывает в бой что-то свое, одному ему присущее.

Молчун Иван Кожедуб преображался до неузнаваемости, когда вопрос касался боя, полетов.

…Как-то Белобородое подсчитывал со мной наличие исправных машин, и тут на КП зашел Иван Кожедуб.

— Легок на помине… Иван, — обращаюсь я к товарищу, — рекомендуют пощипать немчуру. У меня звено в готовности. Как ты?

— Я — как штык. Сам идешь?

— В паре с Рыжим. И пара Тернюка.

— Порядок, — удовлетворенно кивает Иван. — Тогда я и Муха с вами.

Доволен и я: лететь на задание с такими бойцами — просто радость!

— Значит, решено, поднимаемся шестеркой. Амелин остается в резерве начштаба…

И вот в районе патрулирования появились шесть "фокке-вульфов". Высота примерно одинаковая, поэтому я делаю попытку затянуть противника на вертикальные маневры. "Фоккеры" стремятся увлечь Ла-5 вглубь своей территории, но им это не удается. Вот так некоторое время прощупываем силы и возможности друг друга. Постепенно активность вражеских истребителей повышается. Сближение на дистанцию огня становится все чаще, но гитлеровцы умело защищаются. Видно, что летчики они бывалые, опытные. Однако осторожничать надоедает, и Кожедуб не выдерживает первым:

— Кирилл, врежем?!

— Я — за! — летит в эфир мой незамедлительный возглас.

"Лавочкины" закружились с еще большей энергией. Радиусы атак становятся минимальными, от перегрузок темнеет в глазах, и немцы, не выдержав предложенного темпа боя, уходят восвояси.

Мы по-прежнему барражируем над своими войсками, зорко следим, не появятся ли вновь вражеские самолеты. Но их нет.

Пара Кожедуб — Мухин органически влилась в четверку моей эскадрильи — будто мы век вместе летали!

А в этом бою мне особенно понравился Мухин. Летчик не просто тащился за своим ведущим, а мастерски маневрировал с учетом возможных действий противника: как только "фоккер" приближался к Ивану, на его пути ложилась трасса огня от машины Мухина — и фашисту не до атаки.

…Да, погода по-прежнему была плохая. Мы занимались в землянках теорией, а чуть-чуть просвет в небе — выходили на учебные воздушные бои. Благо, что они скоротечны.

В один из таких дней вместе с Иваном Кожедубом решили поразмяться в воздухе. Высота 2000 метров. Расходимся, и на встречных курсах начинается показательный бой. Именно так нам не раз доводилось принуждать "мессершмиттов" к лобовой атаке. Каждый ждет: кто отвернет первым… Иван не из тех, кто за здорово живешь отдаст благоприятно складывающуюся обстановку сопернику. Но перед ним противник условный, и он закручивает левый вираж. Обождав какую-то секунду, когда он проскочит надо мной, устремляюсь в погоню. Поздно — момент упущен! Кожедуб подтягивает свою машину так энергично, что я оказываюсь в том положении, которое иначе не назовешь, как критическим, вот он сейчас вынесет перед моим самолетом точку прицела, короткая очередь — и пиши пропало…

Что только я не делал в том полете — Иван стоял словно на привязи. Выполнил целый каскад высшего пилотажа, добрая половина которого ни в какой инструкции не предусмотрена, — не отступает. Мы оба тогда не думали, что именно сейчас делаем, какова скорость наших машин, какие обороты мотора, как обстоит дело с температурой головок цилиндров, масла… Бой давно шел не по-писаному. Работала только интуиция летчика, мысль, воля. Силы у нас тогда были молодые, натренированные, летная школа одна, хотя и находились наши училища в разных местах страны. И характер тоже один — русский: если уж начал что делать, то доводит дело до конца. И не как-нибудь…

А на аэродром в это время надвигался коварный враг авиации — низкая облачность со снегопадом. Мы с Иваном заметили ее и вовремя закончили незапланированную нашу дуэль.

Без малого сорок лет прошло с той поры. Но я помню эту схватку во всех деталях, хотя за эти годы сменились поколения истребителей и в авиации уже возмужали наши дети и внуки…»

Воспоминания генерал-лейтенанта авиации заслуженного военного летчика СССР В.А. Коробейникова:

«Иван Никитович был летчиком "от Бога". Летал смело и точно. Стрелял исключительно, поражая цели с коротких дистанций. То, что "летал грубовато" — не согласен, летал он филигранно.

Человек он был очень умный и талантливый — не от академий, которые окончил, а от земли, от своего глубинного крестьянства.

…Помню, мы парой полетели с ним в Калинин — на полигон стрелять. Он на МиГ-17, я на Миг-21. Погода была неважная — наверху плотная облачность — сложные метеоусловия. Вдруг команда: "Всем ковер" — общая посадка всем. Пришлось возвращаться и садиться. На земле узнали — пропал самолет Гагарина и Серегина. Было это 27 марта 1968 года. Вскоре перестраховались и запретили летать Кожедубу вообще.

Другой случай. Вновь парой летим в Калинин. Где-то за нами девятку Су-7 ведет бомбить командир полка Степкин. И надо же — в этот момент на полигоне в Калинине разбивается Леня Кузнецов — прекрасный пилотажник, летчик-инструктор дивизии. Чуть-чуть не хватило ему высоты для вывода из пикирования, задел он березу и… Всем команда: "Возвращаться в Кубинку". Мы с Иваном Никитовичем вернулись, приземлились, вылезли из самолетов.

Смотрим, следом за нами идут на посадку "су седьмые", вся девятка, командир над аэродромом их распустил. И вдруг видим, один из самолетов идет на посадку, не выпуская шасси. А самолет-то с бомбами! Мы кричим, подпрыгиваем, размахиваем руками, но летчик не слышит ни нас, ни командира (позднее выяснилось, что у него запала кнопка включения связи).

Поднимая снопы искр, Су-7 садится. Мы бросаемся к нашей "Победе" и мчимся к приземлившемуся самолету. За нами едет пожарная машина. Приземлившийся летчик — это был штурман полка Росляков, не может вылезти — заклинило фонарь. А в самолете, от разогрева нижней части фюзеляжа, начинают рваться снаряды. Иван Никитович бросается к пожарной машине, через секунды возвращается с какой-то железякой, ловко разбивает фонарь и помогает летчику выбраться наружу. Тот начинает рапортовать:

— Товарищ генерал! Я сам виноват. Готов понести любое наказание.

— Да подожди ты, — отмахнулся Кожедуб, — едем. И потянул летчика за собой к машине.

А ситуация складывалась непростая: самолет начал гореть, стали рваться снаряды боезапаса, один из осколков снаряда срезал мочку уха у инженера полка. Инспектора из Министерства обороны наблюдали посадку издалека, по-своему оценили ситуацию, поспешили ретироваться и уехали в Москву.

Сегодня, спустя полвека, я иногда думаю: зачем ему, трижды Герою и генералу, надо было тогда рисковать, бросаться к аварийному самолету, готовому взорваться, лично вытаскивать из кабины летчика? Ведь были и службы, и специально подготовленные для этого люди…

Кожедуб был замом у Героя Советского Союза генерал-полковника Горбатюка. Тот был толковым и грамотным командиром, но с Кожедубом у них складывались очень непростые отношения… Стоило им с Иваном Никитовичем куда-нибудь прийти, как Кожедубу тут же предоставлялось лучшее место, а то и кресло в президиуме, предоставлялось первое слово. Для честолюбивого Горбатюка терпеть это было трудно…

Когда Кожедуб служил в Ленинграде, Вероника Николаевна, его супруга, оставалась в Москве. Кожедуб жил то в крохотной кромнатушке в одной из гостиниц, то в одной из комнат съемной квартиры. В это время появился приказ министра обороны, согласно которому семьи офицеров и генералов должны были жить там, где они служат. С выходом приказа Кожедубу доставалось: его вызывали на партком, просили объяснить, рассказать, принять меры. Ивана Никитовича в этой ситуации было просто жалко.

Не раз я бывал в гостях у Кожедуба, на улице Горького, в доме, где был знаменитый магазин «Пионер». Запомнилось, что разговаривать в комнате, выходившей на улицу Горького, было просто невозможно — так было шумно. Мы уходили на кухню. Позднее он получил удобную квартиру в Сивцевом Вражке».

«Иван Никитович Кожедуб родился 8 июня 1920 года в маленькой деревне Ображеевке теперешней Сумской области. Область, как и соседние Полтавская и Черниговская, была на краю Русской земли, и жители этих мест стояли на ее защите, постоянно вели войны то с печенегами и половцами, то позднее с крымскими татарами, а затем в повстанческих отрядах сражались с белогвардейцами, белополяками и с немецкими оккупантами.

Поэтому и народ этих мест был свободолюбивый, инициативный и упорный. Именно из этих мест вышло много передовиков сельского хозяйства и промышленности, а в годы войны много доблестных воинов, много Героев Советского Союза. Только в одном выпуске 1941 года Чугуевской авиационной школы (находившейся в 20 км от Харькова) было 59 будущих Героев Советского Союза, в том числе Кожедуб, Лавриненко, Боровых.

В крестьянской многодетной семье Иван рос смышленым, трудолюбивым мальчиком. Рано научился читать и, окончив семилетку, поступил в Шосткинский техникум и одновременно аэроклуб. Окончив аэроклуб весной 1940 года, поступил в Чугуевское авиационное училище летчиков-истребителей и за год его окончил, освоив довольно сложный истребитель И-16 и получив воинское звание сержанта.

Как лучший курсант, был оставлен в училище инструктором и почти два года обучал молодых ребят искусству летать.

Всего Кожедуб за полгода сбил в нашем полку семнадцать самолетов и, доведя счет сбитых до 62, стал самым результативным летчиком-истребителем.

В 1949 году он окончил ВВА. В том же году был назначен заместителем, а затем и командиром 324-й ИАД. Мне посчастливилось служить в этой дивизии под началом И.Н. Кожедуба. В числе первых наша дивизия была вооружена истребителями МиГ-15 и МиГ-15 "бис". В конце 1950 года дивизия приняла самое активное участие в воздушных боях на территории Северной Кореи.

Летчики нашей дивизии, сражавшиеся в составе двух полков — 176-го ГИАП и 193-го ГИАП, одержали в воздухе 215 побед, потеряв 23 самолета и 10 летчиков. Этот исключительный в истории войн результат был достигнут под командованием полковника И.Н. Кожедуба.

Сам Иван Никитович в Корее не дрался. Это было ему строго-настрого запрещено. Но его тактическая грамотность, неутомимость, исключительная природная одаренность, великолепное чувство юмора внесли неоценимый вклад в боевую работу дивизии.

Дружба связывала нас до его последних дней. Мы дружили семьями, вместе встречали праздники, отмечали дни рождения, бывали на официальных приемах.

Мастер меткого и остроумного слова, он называл нас с Юлией Алексеевной, к нашему удовольствию, "слетанной парочкой"».

«Меня часто спрашивают:

— Вот вы воевали рядом с Иваном Никитовичем Кожедубом. Правда, что он сбил 62 самолета?

Примечательно, что эти вопросы задают не только молодые летчики, но и участники войны, хорошо знающие, что значит сбить вражеский самолет.

Отвечаю я всем одинаково:

— Конечно, правда. Сходите в Музей Военно-воздушных сил, и вы увидите там самолет Ла-7 под номером 27, на котором летал Иван Кожедуб. Вы увидите 62 звездочки на борту этой машины.

В одном бою — три самолета, за день — шесть самолетов, одной очередью — два самолета… Эти цифры кажутся фантастическими. Но никакой фантастики, никакого преувеличения тут нет. Воздушный бой был стихией Кожедуба. Ивана нетрудно было смутить чем-то на земле, поставить в тупик, но в воздухе он не знал ни сомнений, ни колебаний, ни неуверенности.

— Все ко мне! — летит его призыв. — Атакую группу противника в квадрате шесть.

Спешим туда и видим характерную картину. Иван со своим ведомым уже ведет бой, не дожидаясь подхода товарищей. И уже дымится очередной "мессер" или "фоккер", попавший под точный удар Кожедуба. Три фактора определяют успех атаки — огонь, маневр, внезапность, и каждым из них Иван пользовался блестяще.

Поразить цель с близкого расстояния легче, чем с дистанции, скажем, в 700—800 метров. Это аксиома. Для Кожедуба же расстояние не играло особой роли. Он настолько прицельно вел огонь, что с одинаковым успехом срезал фашистские самолеты и в упор, и с большой дистанции.

— Ты думаешь, подошел ближе — успех обеспечен? — учил молодых летчиков Иван. — Как бы не так! Фашист, он ведь тоже не лыком шит. Он тебя видит и готов упредить все твои действия. Значит, важно найти такую точку, выбрать такой момент, когда именно и нужно открывать огонь. Не раньше и не позже. Вот давай посмотрим, почему от тебя сегодня фриц целехоньким ушел…

И начинается кропотливый, я бы сказал, дотошный, разбор боя. Конечно, Иван был талантливым летчиком-истребителем. Чутье, летная выучка, высочайшее профессиональное мастерство — все это воспринималось чуть ли не как данное изначально, от рождения, что ли. Но чем ближе я знакомился с Кожедубом, тем отчетливее понимал — необыкновенным раскрытием своего летного характера Иван обязан был прежде всего самому себе, своей работоспособности. Каждый вылет, каждый бой для Кожедуба был уроком, из которого он извлекал пользу. При этом, учась сам, мастер учил и других.

Вот они приземляются с Титаренко после очередного вылета. И тут же начинается разбор. Говорит ведомый. Иван сидит молча, слушает. Красноречие Дмитрия наконец иссякает, и тогда Кожедуб начинает объяснять ведомому его промахи и ошибки. Я сижу поодаль и с интересом наблюдаю, как Титаренко пытается возразить своему ведущему. Дима показывает что-то руками, Иван скептически бросает две-три фразы, и я вижу, как грустнеет Димино лицо: контраргументов больше нет.

— Ладно, Дима, не сердись, — успокаивает Иван. — Давай лучше прикинем, как действовать в следующий раз. Вот, к примеру, складывается ситуация, когда тебе приходится быть ведущим, а мне ведомым. Как нам взаимодействовать в этом случае? Рассмотрим варианты…

И они склоняются над листком бумаги или просто что-то чертят на земле.

Надо сказать, что, будучи требовательным к себе, Кожедуб столь же высокие требования предъявлял и к окружающим. Одно из неукоснительных требований Ивана Никитовича — тщательный анализ своих действий в бою. Когда над Кюстринским плацдармом погиб Гриша Орлов, Кожедуб с ведущим Орлова старшим лейтенантом Стеценко самым тщательным образом разобрал ошибки, допущенные парой в этом бою.

— Что же делать оставалось Грише, — объясняет Стеценко, — ему ж податься было некуда. Вы смотрите, товарищ майор, Гриша атакует "фоккер", тот горит. Орлову надо бы уйти после атаки вверх, но облачность низкая, и Гриша, считая, что противник сбит, решает проскочить перед "фоккером". Кто же знал, что немец еще огрызнется?

— Законы боя нарушать нельзя, — возражает Кожедуб. — Проскакивать перед носом у противника — самоубийство. Это первая ваша ошибка.

— А вторая? — упавшим голосом спрашивает Стеценко.

— Вторая? Вторая заключается в том, что оба вы расслабились, поверили в легкую удачу. Дескать, противник уже не тот, жидковат стал, не сопротивляется. Запомни: пару, как боевую единицу, надо сохранять при любом стечении обстоятельств. Ведомый должен всегда быть рядом с ведущим, поддерживать его огнем, не отпускать вперед.

— Я понимаю…

— Сейчас-то понимаешь, а вот в воздухе, видать, не очень. — Кожедуб неумолим. — Гриша увлекся самостоятельными действиями, а про ведущего забыл. Дисциплина ведения воздушного боя была нарушена — и вот результат.

Сам Кожедуб необычайно серьезно относился к выполнению любого задания. Казалось бы, знаменитый ас, дважды Герой, он бы мог себе позволить хоть какое-то послабление… Не позволял!

— Здесь я бы мог сделать лучше! — такой фразой он заканчивал разборы многих своих полетов. И это даже тогда, когда его техник пририсовывал очередную звездочку к созвездию на фюзеляже.

— Саня, а как бы ты поступил на моем месте?

— А ты что скажешь, Серега?

— Дима, что посоветуешь?

Иван вбирал в себя частицы опыта других. Такой характерный штрих: Кожедуб вел дневник (чего никто из нас больше не делал). Записывал он туда все свои бои, бои своих товарищей и даже тактические приемы противника. Таким образом, на разборах или просто в разговорах с летчиками Иван мог с помощью своих дневников привести аналогичный бой годичной давности, сравнить его с нынешним.

— Хиба он роман сочиняе? — разводил руками Александ-рюк. — И пише, и пише. Ну, як Лев Толстой или Тарас Григорьевич Шевченко. Покажи, Иван, хлопцам свои вирши.

— Какой там роман, — возражал Титаренко. — Все проще: прошлой ночью Иван проиграл, а теперь вот сидит и рассчитывает, как бы отыграться. Сумма ж велика!

(Ночной преферанс был в полку очередным увлечением в последние месяцы войны — в нелетную погоду, разумеется. В нашей небольшой комнатке собиралась дружная компания — Кожедуб, Титаренко, Зарицкий и комэск-3 Щербаков. Сам я играл скверно и поэтому предпочитал отлеживаться на кровати, пытаясь заснуть. Кожедуб знал мои муки и, чтобы подлить масла в огонь, начинал "заводить" Ивана Щербакова. Иван слышал плоховато, поэтому и говорил громче других. А когда Кожедуб с Димой Титаренко подначивали его, то и вовсе орал. Я, лежа на своей койке, молча поднимал с пола сапог и бросал к ним на стол — карты разлетались, шум на несколько минут смолкал. Потом все повторялось: играли ребята азартно — организм требовал хоть какой-то разрядки после изнурительного дня боевых вылетов.)

— Смейтесь, смейтесь, — отвечал Иван. — Книжкам моим после войны цены не будет. Все сбитые и несбитые фрицы тут.

И верно. При очередном разборе Кожедуб доставал заветную книжечку и комментировал бои летчиков полка. Иногда эти разборы заканчивались в воздухе: Иван поднимал свой "лавочкин" и на практике демонстрировал нам тот или иной элемент боя, с его точки зрения наиболее эффективный.

К замечаниям и советам Кожедуба мы все относились очень внимательно: авторитет его в полку был чрезвычайно высок. Когда я пришел в полк, первым, кто наглядно объяснил мне тактику свободной охоты, был Иван. Позже я много раз участвовал с ним в воздушных схватках, и всегда меня поражало отсутствие какой бы то ни было суетливости, удивительная расчетливость, целеустремленность Кожедуба. Если уж он атаковал, то сбивал самолет противника, как правило, одной очередью. Вообще атаки Кожедуба были очень короткими — в этом их достоинство: противник и опомниться не успевал, как снова и снова нес урон.

От внимания Кожедуба в бою ничто не ускользало. Казалось, нет у летчика в этот момент времени на советы, на анализ обстановки. Но Ивану хватало каких-то секунд, чтобы подсказать, как действовать тем, кто дерется с ним рядом. Особое внимание уделял Кожедуб взаимодействию со своим ведомым Дмитрием Титаренко. Майор Титаренко был начальником воздушно-стрелковой службы полка, опытным летчиком. Будучи старше Кожедуба года на четыре и имея большой летный стаж, он тем не менее всегда прислушивался к советам своего ведущего.

Титаренко был настоящим щитом Кожедуба. Когда они дрались с врагом, мы не слышали почти никаких команд — так прекрасно напарники понимали друг друга. Дмитрий знал все приемы ведущего (на земле заранее отрабатывались возможные варианты боя) и был готов к любым маневрам Кожедуба. Думаю, что своими успехами Иван в немалой степени обязан ведомому.

Но, разумеется, определяющим фактором было прирожденное умение Кожедуба ориентироваться в самых сложных перипетиях боя. И никогда не терять присутствия духа. Кожедуб принимал решение быстро, но не поспешно. В бою Иван никогда не отдавал инициативы противнику. Сражаясь группой, он, атаковав успешно первый самолет, тут же занимал позицию для атаки следующей машины. Конечно, чтобы так действовать, нужно было не только быть постоянно нацеленным на атаку, надо было отлично владеть машиной.

Иван летал прекрасно. Он был хозяином положения, хозяином неба всякий раз, когда поднимался в воздух. Недаром именно Ивану Кожедубу первым удалось сбить в бою немецкий реактивный истребитель "Мессершмитт-262".

За несколько дней до того, как Иван встретился с реактивным самолетом, мы в паре с П.Ф. Чупиковым преследовали "мессеров", имевших необычные очертания. Когда на земле проявили пленку, выяснилось, что речь идет о самолетах с реактивными ускорителями. И хотя немцы боя не приняли, мы понимали, что на вооружении врага появилась новая, дотоле невиданная техника. Константин Зарицкий подробно прокомментировал проявленную пленку и объяснил специфику действия реактивных двигателей.

— Новые машины, — подвел итог П.Ф. Чупиков, — опасны, но они погоды не делают. Думаю, что при известных условиях мы сможем уничтожать в бою и реактивные самолеты…

А вскоре Кожедуб, вернувшись из полета, доложил:

— Сбил реактивный!

— Где? Ну и что он — и вправду сбить можно?

Иван невозмутимо смотрел на окруживших его летчиков.

— Можно. Тут все дело в маневре. На прямой, конечно, его не достанешь. Значит, надо в момент атаки ведомому и ведущему действовать самостоятельно. Взять немецкий самолет в клещи.

Выяснилось, что, используя преимущество в скорости, реактивный истребитель пытался уйти от нашей пары, но очередь Титаренко вынудила его круто свернуть, и в этот момент Кожедуб открыл прицельный огонь.

Значение этого боя было очень велико. Мы еще раз убедились, что само по себе преимущество в технических данных ничего не решает. Все хвалили Ивана, сам же он довольно спокойно отнесся к происшедшему: "Ну, сбил. Не впервой же".

Хвастовства Кожедуб не терпел. Иной летчик, вернувшись из боя, начинал фантазировать.

— Представляете, братцы, я сегодня "фоккера" в упор срубил. Подошел, ближе некуда. Чуть не столкнулся. Ей-богу!

— Да ну? — удивлялся Иван. — Как же это я не заметил. Мы же рядышком были.

— Ну, как же, — не сдавался рассказчик, — я подхожу…

— На дистанцию 1000 метров, — добавлял Кожедуб.

— Открываю огонь…

— И противник уходит под тебя, — заключает Иван. — Ты его не сбил. Так — попугал немного. Не веришь? Жди, когда проявят пленку. Принесешь, покажешь. Если я не прав, сто граммов за мной.

Надо было видеть сконфуженное лицо летчика, когда проявили пленку: Кожедуб оказался прав. А Иван как ни в чем не бывало говорил в таких случаях:

— Пока не увидел горящий самолет или падающий, не болтай. Вот пленку проявят, тогда другое дело. И знаешь, что я тебе скажу? Дело даже не в том, сбил ты сегодня самолет или не сбил. Главное в другом: ты должен до конца прочувствовать этот бой. Только тогда ты настоящий летчик.

— Да я вроде прочувствовал, — задумывался собеседник.

— "Вроде" не считается. В следующий раз принеси мне такую пленку, чтоб крылья "фоккера" на ней не умещались в кадре. А чтоб такой кадр получился, подойди вплотную. И когда тебе глаза захочется закрыть — вот-вот столкновение произойдет, — открывай огонь. Тогда у тебя и получится снимок, о котором я говорю. Ну а если "фоккер" в кадре будет поменьше, то ты ко мне не приходи и снимков не носи. Договорились?

Разумеется, чтобы принести такую пленку, молодому пилоту требовался не один боевой вылет. Но шли дни, и наступал момент, когда летчик торжественно нес только что проявленную пленку заместителю командира полка.

— Товарищ майор, есть "фоккер" в кадре! Крылья не умещаются!

— Молодец! — хвалил Иван. — Вот теперь дело пойдет. Все понимали — Кожедуб на голову выше всех остальных летчиков, однако сам он никогда не демонстрировал своего превосходства: охотно объяснял молодым законы воздушного боя, натаскивал новичков в воздухе, накопленными за время войны "секретами" делился со всеми. И при всем этом был Иван чрезвычайно живым и непосредственным человеком. Вскоре после войны мы попали на праздник, организованный батальоном аэродромного обслуживания. Наша неразлучная четверка — Кожедуб, Титаренко, Зарицкий и я — с любопытством смотрела на танцующих, но присоединиться к ним мы не рискнули. Вдруг объявляют:

— Гопак! Приз за лучшее исполнение! Я говорю спутникам:

— Ну-ка, братцы-украинцы, продемонстрируйте свое искусство!

А те стоят, посмеиваются, но с места не двигаются.

— Ваш коронный номер, — продолжаю я. — Опять же — материальный интерес. Просто стыдно за вас!

В образовавшемся кругу между тем уже лихо отплясывали два представителя БАО.

— Ну что, хлопцы, дадим жизни? — Костя Зарицкий пошел в круг.

За ним потянулись и Титаренко с Кожедубом. Танцевали все азартно, но по-разному. Костя движений не знал, двигался как бог на душу положит и в конце концов первым вышел из круга. Дима танцевал лучше, даже пытался изобразить какие-то замысловатые коленца, но грузноватой его фигуре, видимо, было тесно на небольшом пятачке, и вскоре Титаренко присоединился к Зарицкому. Выдохлись и ребята из батальона обслуживания, а Кожедуб все ходил и ходил по кругу. Закончил он танец бурным финалом.

Под всеобщие аплодисменты Ивана объявили победителем и вручили приз — огромный торт. Возбужденный Кожедуб вернулся к нашей группе.

— Что будем делать, братцы?

— Делать будем вот что, — сказал я. — Танцевали вы все так замечательно, что каждый из вас заслужил кусок этого выдающегося произведения кулинарного искусства, но…

Выдержав паузу, я посмотрел на своих спутников.

— …Но вот обратите внимание, рядом стоят симпатичные девушки. Давайте отдадим этот торт им. Нам, мужчинам, просто неудобно пожирать это чудо.

— "Нам"? — ехидно спросил Титаренко. — Мы пахали…

— Нам, — твердо повторил я. — Нужно быть джентльменами.

— Правильно, Саня, — согласился Кожедуб. Зарицкий и Титаренко усмехнулись: первый — грустно, второй — иронически.

Мы торжественно отдали торт и вскоре вернулись к себе на базу. Но долго еще вспоминал мне Титаренко этот случай.

— А торт-то, Саня, ты чужой отдал. Не твоими ногами заработанный.

— Знаешь, Дима, у меня от сладкого всегда зубы болят, — отвечал я. — И мне бы очень не хотелось, чтобы у тебя они тоже болели…»

«Что касается ветеранов Великой Отечественной войны, служивших в 196-м полку, имевших большой боевой опыт и многие боевые награды, то за редким исключением они особенного желания воевать и агрессивности в воздушных боях не проявляли.

Я не имею в виду командира 324-й дивизии И.Н. Кожедуба. Ему Москва запретила участвовать в воздушных боях. Это было абсолютно правильным решением. Вполне вероятно, что на нашего прославленного аса устроили бы настоящую охоту.

Иван Никитович был очень добрым, внимательным человеком. Души не чаял в летчиках "своего" 176-го гв. ИАП, в котором воевал с июля 1944 года до конца войны. Естественно, мы, летчики братского по дивизии полка, немного ревновали Кожедуба к соседям.

В жизни мне довелось услышать разные оценки Кожедуба как авиационного командира. Но какие бы аргументы ни приводили в свою пользу критики этого выдающегося воздушного бойца, видного офицера, генерала, а в конце жизни и маршала, надо помнить, что и в новых для него условиях, в боях с иным соперником, с применением реактивной техники, он, один из редких в первые послевоенные годы подлинно боевых командиров дивизий, привел ее к победе, сделав результативнейшей истребительной дивизией советских ВВС во всей послевоенной истории.

Глубоко символичным представляется и тот факт, что именно Кожедуб еще в феврале 1945 года одержал первую в советских ВВС победу над реактивным самолетом, сбив на своем поршневом Ла-7 турбореактивный Ме-262.

Не имея возможности лично принимать участие в боевых действиях и воздушных боях, Иван Никитович с рассвета и до наступления темноты находился на командном пункте авиадивизии, отлучаясь в полки и эскадрильи в периоды затишья.

Его спокойный низкий голос с КП дивизии при выполнении боевых вылетов в значительной степени придавал летчикам, находящимся в воздухе, уверенность при ведении воздушных боев с противником. Часто во время групповых воздушных боев с КП был слышен его уверенный подбадривающий голос: "Бей гадов", "Бей интервентов" и т. п.

Иногда, в период неустойчивой погоды, когда, по данным радиолокационной разведки, мелкие группы истребителей-бомбардировщиков Ф-80 или Ф-84 действовали в прибрежной полосе, а поднять на перехват МиГ-15 "бис" не позволяла погода, Иван Никитович со своего КП по радио имитировал подъем "мигов" на перехват, наведение на эти группы своих истребителей, повторяя знакомые команды вроде таких, как "Бей гадов", "Атакуй", "Заходи со стороны моря"… Иногда такая "деза" по радио достигала цели, и самолеты противника уходили из района боевых действий.

Если на КП Кожедуб отсутствовал, сразу чувствовалось, что управление боевой работой становилось вялым, нерешительным, что, безусловно, отражалось и на построении летчиков, и на результатах боевых действий групп.

Безусловно, авторитет первого аса Отечественной войны среди летчиков дивизии был высок, непререкаем и положительно влиял на психологическую атмосферу и на сами результаты боевой работы. Правда, особенности воздушных боев реактивной авиации сильно отличались от воздушных боев поршневых самолетов, но основные принципы боя, его этапы и периоды оставались неизменными. Летчики всегда с большим интересом и вниманием встречались и беседовали с Иваном Никитовичем как на аэродроме, так и в гарнизоне. В этих встречах и беседах каждый обогащал свой опыт и приобретал какие-то нужные знания. Летчики интересовались приемами воздушных боев на Ла-5 и Ла-7, поведением противника в бою. Иван Никитович подробно расспрашивал и уточнял свое понимание боя на "мигах", в особенности на больших высотах…»

«17 апреля две победы одержал и И.Н. Кожедуб, сражавшийся в 176-м полку под командованием П.Ф. Чупикова. Это была особая часть, подчинявшаяся непосредственно командующему ВВС. Здесь — что ни летчик, то герой…

Иван Кожедуб надолго запомнил этот полет. В паре с Дмитрием Титаренко они встретили над Зееловскими высотами сорок "фокке-вульфов", шедших с бомбами к расположению наших войск. Развернувшись на предельной скорости, наша пара приблизилась к фашистам сзади-сверху. Кожедуб подошел вплотную к ведомому последней пары и меткой очередью сразил его. У гитлеровцев возникла паника. Кое-кто повернул назад, но остальные продолжали путь к цели. Как им помешать? Истребители вошли в пикирование и на предельной скорости пронеслись между "фоккерами". Те стали в оборонительный круг. Завязалась схватка, в которую вступили еще несколько наших самолетов. Вражеская группа была рассеяна. Кожедуб и Титаренко повернули домой. И вдруг Иван Никитович заметил, что один стервятник из тех, с которыми только что шел бой, продолжает полет к нашим войскам. Заметив нашу пару, он попытался скрыться. Но от Кожедуба уйти трудно. Тот быстро настиг фашиста и в упор расстрелял его. Это был шестьдесят второй сбитый им самолет».

Из книги дважды Героя Советского Союза маршала авиации Е.Я. Савицкого «Полвека с небом»:

«Когда наши войска вели бои на территории Германии, Кожедуб воевал в 176-м истребительном авиационном полку, который мы, летчики, называли между собой маршальским. Он находился в непосредственном подчинении командующего ВВС Главного маршала авиации А.А. Новикова. Полк этот был особым: многие летчики его носили звание Героя Советского Союза. Командовал им тоже Герой Советского Союза полковник П.Ф. Чупиков. А Кожедуб, который в то время носил погоны майора, был у него заместителем.

Случилось так, что во время Висло-Одерской операции 176-й полк временно передали в мое подчинение. Базировался полк на восточном берегу Одера, на аэродроме Морин. На западном врылись в землю немцы, и их минометы легко накрывали огнем летное поле и взлетно-посадочную полосу.

Однажды утром мы вместе с подполковником Полухиным приехали в полк поставить очередную боевую задачу и, не успев вылезти из "виллиса", попали сначала под минометный обстрел, а потом и под бомбежку. Над аэродромом встали в круг двенадцать "фокке-вульфов-190" и методично обрабатывали его и бомбами, и из пушек. Полухин куда-то исчез. Повсюду ухали разрывы мин и фугасок, и мне не оставалось ничего другого, как зарыться в первую попавшуюся щель. Ее только что засыпало землей от разорвавшейся неподалеку бомбы, и я решил, что второй раз с ней этого не произойдет. Отсиживались в защитных траншеях и летчики полка: взлетать под огнем противника никто не решался. Да это и бессмысленно. Скорости на взлете практически нет, и самолет какое-то время совершенно беззащитен.И вдруг я увидел бегущего к истребителю Кожедуба. Он бежал, огибая воронки от разрывов, без шлемофона и парашюта.

"Что же он делает? — подумал я. — Не успеет оторваться, как собьют". Но тут щель, в которой я укрывался, вторично накрыло, и меня засыпало землей и обрушившимися с ближайших деревьев ветками. "Вот черт! А говорят, в одну воронку две бомбы не падают!" — выругался про себя я, закрывая руками голову. Мне показалось, будто рядом кто-то то ли охнул, то ли застонал, но, сколько я ни вертел головой, нигде никого не увидел.

А Кожедуб в это время успел взлететь, моментально набрал высоту и с ходу ввязался в бой с "фоккером". Немец на наших глазах задымил и упал где-то в лесу. А у остальных, видно, кончалось горючее, и вся группа противника почти сразу же ушла. Кожедуб, сделав разворот, уже заходил на посадку.

Как по команде замолкли и вражеские минометы. В наступившей как-то враз тишине я вновь, теперь уже вполне отчетливо, услышал нечто вроде стона. На сей раз приглушенные звуки раздавались чуть ли не прямо подо мной. Раскидав руками землю, я обнаружил засыпанного с головой Полухина. Он выбрался из полуразрушенного окопа, отряхнулся от земли, и мы вместе с ним поспешили туда, куда спешили и все остальные, — в конец взлетно-посадочной полосы, где только что остановился истребитель Кожедуба. Туда же вслед за другими летчиками торопился и полковник Чупиков.

Кожедуб вылез из кабины и, широко улыбаясь, спросил:

— Ну как я его срезал?

Летчики лишь разводили широко руками: мол, нет слов! Кто-то поднял вверх большой палец, кто-то восхищенно сказал:

— Первый раз вижу такое!

— Второго, надеюсь, не будет, — раздался вдруг твердый голос Чупикова. Судя по тону, он не разделял общего одобрения. — Сбил немца — спасибо! А рисковал глупо. По-дурацки. Шансов у тебя было один на сто. Это во-первых. А во-вторых, взлетел без парашюта. Зелень зеленая и то так не делает.

Кожедуб, слушая, улыбался все шире, все веселее. По всему было видно, что и ему есть что сказать.

— Товарищ командир! Если бы я стал возиться в кабине с парашютом да шлемофоном, немцы бы меня как пить дать застукали. Утратил бы элемент внезапности. И тогда шансы мои — ни одного из ста. А так я улучил момент, когда "фоккеры" находились в небе в таком положении, что запросто могли прохлопать мой взлет. Вот и прохлопали… на свою голову! Да и горючее, я знал, у них на исходе, а значит, гоняться за мной вряд ли станут. Вот и вся арифметика. И шансов в ней теперь у меня, как видишь, все сто из ста.

Многие тогда считали, что помимо виртуозного владения машиной главное в боевой манере Кожедуба — его редкостная, чрезвычайная храбрость, которая, дескать, позволяла ему постоянно рисковать и выигрывать. Но храбро воевали многие. Однако одного этого, чтобы воевать так, как воевал он, явно недостаточно. Кожедуб умел точно и быстро взвесить обстановку, мгновенно находить в сложной ситуации единственно верный ход. Пример тому — хотя бы только что рассказанный эпизод. Но и этого мало. Еще одной отличительной чертой Кожедуба было неукротимое, прямо-таки ненасытное стремление учиться. Он не упускал ни одной, пусть самой малой крохи, если ее можно было добавить в копилку уже накопленного мастерства. Повсюду он носил с собой толстенную, переплетенную в непромокаемую клеенку тетрадь листов на двести, куда записывал все: итоги наблюдений, чертежи, графики, схемы — любую мелочь, если она касалась чего-нибудь необычного, нестандартного в бою с противником. Если по каким-то причинам сам он не мог принять участия в боевом вылете, то непременно дотошно расспросит летчиков, разберет вместе с ними буквально по косточкам все то, что привело к успеху или, наоборот, к неудаче.

Будучи ярко одаренным, талантливым человеком, он в то же время неизменно проявлял великую скромность. А тому, кто никогда не задирает носа, необременительно для души учиться у кого угодно, всюду черпать, где он только есть, пригоршнями чужой опыт. Ведь сколько его ни есть своего, у людей, окружающих тебя, всегда наберется еще столько же, а то и побольше.

О скромности Кожедуба говорили не меньше, чем о его боевом мастерстве или редком мужестве. Он, например, никогда не записывал на свой счет сбитый самолет противника, если сам не видел, как тот упал на землю. Даже не докладывал.

— Ведь загорелся же немец! Все видели, — говорил ему кто-нибудь из летчиков после возвращения на аэродром.

— А вдруг до своих дотянет, — возражал в ответ Кожедуб. Как-то я спросил, сколько он всего уничтожил вражеских

самолетов с начала войны, какой, словом, общий счет? Кожедуб усмехнулся:

— Счет большой. Но недостаточный.

— Как тебя понимать?! — удивился я. — Выходит, и много, и мало, что ли? Противоречие.

— Никаких противоречий. Сбил много. Но можно сбивать еще больше. И нужно сбивать больше. Да не всегда получается…

И Кожедуб многозначительно похлопал по клеенчатой обложке своей толстенной тетради, с которой никогда не расставался. Дескать, тут у меня все записано! И то, что помогает уничтожать в небе врага, и то, что мешает, когда не получается.

Но чаще всего получалось. И тогда, подсчитав после удачно проведенного боя потери противника, Кожедуб ходил счастливым и умиротворенным. Причем успеху товарища обычно радовался больше, чем собственному. Словом, воевал Иван Никитович, тщательно анализируя любую мелочь, стараясь учитывать абсолютно все, включая, разумеется, и потери противника; но воевал не ради самой статистики, не ради арифметики честолюбия, а ради того, чтобы как можно быстрее разделаться с самой войной.

А учитывать Кожедуб стремился все. Даже в горячке боя он умел отличать необходимое от излишнего.

Вскоре после бомбежки на аэродроме Морин мне довелось участвовать вместе с ним в боевом вылете. Задача перед нами стояла обычная — прикрыть с воздуха наши наземные войска. Подняв с аэродрома на окраине Штеттина восьмерку "яков", я взял курс к линии фронта. Кожедуб со своей четверкой шел сзади и выше нас в группе прикрытия.

На подходе к передовой появились "фоккеры". Завязалась схватка. Выбрав себе цель — ведущего звена "Фокке-Вульф-190", — я отдал по рации приказ своему ведомому подполковнику Новикову: "Прикрой, атакую!" Немец, заметив мой маневр, попытался уйти глубоким виражом. Но я уже успел сесть ему на хвост и жал на гашетки пушек. Длинная очередь прошила вражескому истребителю фюзеляж, машину охватил огонь, и я заметил, как летчик выбросился из нее с парашютом.

"Надо добить! — мелькнула мысль. — Довести дело до конца!" Мне почему-то показалось, будто немецкий летчик непременно приземлится на своей территории и, таким образом, уйдет живым. А завтра, следовательно, вновь поднимется в воздух на другом самолете. Я сделал разворот и перевел машину в пикирование, чтобы расстрелять парашют еще до земли.

И в этот момент в шлемофоне послышался голос Кожедуба:

— "Дракон"! Не спешите добивать. Ваш крестник, скорее всего, свалится в наши окопы. Одним языком будет больше.

Слова Кожедуба меня отрезвили. Фашисты всегда стремились добивать наших летчиков, если те выбрасывались из горящих машин на парашютах. Мы делали это только в случае необходимости. А сейчас ее не было. Кожедуб прав: мой крестник, как он выразился, и в самом деле поторопился, выпрыгнув с парашютом над нашей территорией. На всякий случай я снизился и, сделав вираж над самой землей, окончательно убедился, что немецкий летчик снижается прямо в руки нашей пехоты.

А Кожедуб тем временем вцепился в какого-то "фоккера", повторяя за ним все маневры. Через несколько секунд за немцем уже тянулся густой шлейф черного дыма.

— И как только он успевает все видеть?! — сказал позже Новиков. — Прикрывал во время атаки вас я, а куда летчик свалится, первым понял Кожедуб. Будто ему делать нечего, кроме как наблюдать… А сам, между прочим, тут же "фоккера" срезал.

Казалось бы, и впрямь, когда в небе такая карусель, когда рубка идет на обоих этажах сразу, где уж тут уследить за каким-то парашютистом. Не до того. Только успевай поворачиваться…

Но Кожедуб никогда не поддавался горячке боя. Он умел сохранить хладнокровие при любых обстоятельствах. Да и машиной владел виртуозно, мог управлять ею чуть ли не с закрытыми глазами. Все это создавало ему неоспоримое преимущество, как и многое другое: например, мгновенная реакция, способность быстро оценить ситуацию, чтобы тотчас принять единственно верное решение. И там, где у других возникал острый дефицит времени, его собственная секундная стрелка как бы замедляла ход, давая ему возможность контролировать все, что происходит вокруг него в воздухе.

Не знаю, летал ли тогда Кожедуб ночью или в сложных метеорологических условиях: истребители во время войны действовали обычно в светлое время суток. Но думаю, что, доведись поставить перед ним подобную задачу, он бы с ней безусловно справился».

«Сейчас, спустя десятилетия, я вспомнил, как однажды мартовским заснеженным днем 1944 года окружили мы Кожедуба, вернувшегося, как кто-то заметил, с "того света". В расстегнутой сверху кожаной куртке он был похож тогда на укротителя, усмирившего вышедшего из повиновения опасного зверя.

В том боевом вылете он сбил три вражеских самолета….

Быстро рос боевой счет, и прежде всего потому, что навстречу врагу выходил не просто храбрец, а человек светлой идеи, твердой воли, овладевший новой техникой, много знающий, много думающий. Как-то во главе восьмерки "ястребков" Кожедуб прилетел на "пятачок" рядом с линией фронта. Сели истребители скрытно, притаились. И когда появились "юнкерсы", на них сверху, точно огненные молнии, ринулись "лавочкины". Расстреляв вражеские машины, они так же внезапно исчезли. Вскоре снова совершили дерзкую атаку. Потом опять…

Риск? Невиданный. Но он был оправдан. Изобретательные действия летчиков вызвали восхищение командующего фронтом И.С. Конева.

Без скидок Кожедуб прошел все "адовы круги" войны. Он бился с врагом над Днепром, Днестром, Одером. Боевой путь закончился в поверженной гитлеровской столице. Вскоре после победы для Кожедуба началось новое испытание, не менее трудное, чем военное. Его послали учиться в академию. И опять прозвучало это требовательное "надо" — время повелевало готовить военачальников широкого профиля. И Кожедуб с присущим ему упорством, энергией брал новые рубежи. То же делали Александр Покрышкин, Владимир Лавриненков, Кирилл Евстигнеев. В двадцать девять лет прославленный летчик командовал авиадивизией.

Спустя годы узнали мы, что машины с таким звучно-крылатым названием — МиГ — учил летать и применять в боевых условиях вместе с боевыми друзьями Кожедуб. Когда-то об этом будут написаны книги и созданы кинокартины, а пока генерал-полковник авиации Кожедуб вспоминает, как штурмовали неизвестность.

Нелегко рождались те реактивные истребители, которых ждала мировая слава. Кожедуб вылетал на этих машинах, когда уже давала себя знать боль в голове, но он не любил "беспокоить" медицину, побеждал силой воли свои тревожные ощущения и усталость…

Затем опять учеба — уже в Академии Генерального штаба, потом командование крупными соединениями. Занятия, маневры. Он учит молодых орлят. Сколько птенцов, выпорхнувших из "гнезда" Кожедуба, стали асами-истребителями! С увлечением отдается служебным и общественным делам. Встречается с молодежью, ветеранами войны. Дважды приезжал в Молдавию. Был почетным гостем Кишинева. Написал книгу…

Сивцев Вражек. В высотном красивом доме этого старого московского переулка живет Иван Никитович. В рабочем кабинете генерала много фотографий. Есть интересные реликвии, памятные дары, сувениры. На видном месте медаль, выпущенная в честь 40-летия образования МССР, которой Кожедуб был удостоен в 1964 году. Рядом — миниатюрная копия молдавской каруцы — подарок кожушнянцев.

— Молдавская земля стала мне родной и близкой с воздушных боев весны сорок четвертого, — говорил Иван Никитович. — Особенно помнятся Бельцы. Здесь мне был вручен подарок от колхозника В.В. Конева — самолет "лавочкин-5" с номером 14 на фюзеляже. Вскоре на этом самолете я сбил вражеский бомбардировщик. В небе Молдавии я довел счет уничтоженных фашистских самолетов до 45.

На левом борту "лавочкина" была надпись: "Имени Героя Советского Союза Конева Н.", а на правом — "От колхозника Конева В. В.".

Пчеловод одного из колхозов на Волге В.В. Конев свои трудовые сбережения передал на постройку самолета и попросил назвать в честь своего односельчанина, геройски погибшего на войне. А летать на нем должен был лучший летчик фронта. Выбор пал на Кожедуба.

На столе у Ивана Никитовича — модель самолета-истребителя "лавочкин-7" с бортовым номером 27. На самолете-истребителе конструкции Лавочкина Ла-7 Кожедуб и закончил войну в небе над Берлином.

В кабинете генерала хранятся фотографии боевых друзей, известных советских космонавтов. Иван Никитович тесно связан с ними — он почетный председатель Федерации авиационного спорта СССР, член Президиума ДОСААФ. Кожедуб первым в нашей стране удостоен медали имени Гагарина».

«Перед Новым, 1945 годом командование 16-й воздушной армии провело в Бяло-Подляске конференцию лучших летчиков-истребителей и штурмовиков….

Здесь произошла моя первая встреча с будущим трижды Героем Советского Союза, будущим маршалом авиации Иваном Никитовичем Кожедубом, на счету которого к тому времени было 48 сбитых фашистских машин. 176-й гвардейский истребительный авиационный полк, где майор Кожедуб служил заместителем командира полка, в те дни был оперативно подчинен 265-й ИАД нашего корпуса, и мы не раз впоследствии встречались с ним на аэродромах. После войны вместе учились в Военно-воздушной академии, продолжительное время служили в войсках ПВО. Ну, это к слову: просто приятно сознавать, что воевал и служил рядом с прославленным асом Великой Отечественной войны, у которого было чему поучиться.

На конференции шел деловой разговор о тактических приемах воздушного боя при выполнении самых разнообразных боевых задач. Особое внимание было уделено прикрытию наземных войск способом "свободная охота". Здесь опыт Кожедуба, признанного мастера таких полетов, пригодился всем истребителям; его самолет издалека узнавали немецкие асы и сразу же покидали зону возможной встречи: драться с бывшим летчиком-инструктором, в совершенстве владевшим своим "лавочкиным", им было не под силу.

…Приземляясь на аэродроме Сохачев, я заметил несколько пожаров, вспышки недалеко от посадочной полосы, светящуюся сетку трассирующих пуль… Присмотревшись внимательно, я увидел замаскированные за различными укрытиями танки, ведущие огонь во внешнюю сторону, от аэродрома. Да-а-а, ситуация!

К вечеру бой стих, мы спокойно пошли на ужин. Встретился с Иваном Кожедубом.

— Ну как, тезка? — весело спросил он, уплетая ужин. — Страшновато?

Я кивнул:

— Непривычно…

— Будем привыкать, — согласился Кожедуб. — Зато рядом с танкистами, прикрывать их удобно. Еще бы вот только погода, паршивка, немного улучшилась, высоты нет, в воздухе драться невозможно.

Кожедуб был истинным асом, и каждый потерянный фронтовой день был для него непоправимым бедствием.

— Буду молиться, авось услышит, — указал он пальцем в потолок.

И надо же — на следующий день погода резко изменилась к лучшему. Можно было вылетать большими группами. Потом мы с Иваном Никитовичем смеялись, жалели, что он не помолился хотя бы на недельку раньше — сколько фашистских самолетов за это время пустили бы в расход!

…Видимость стала улучшаться, и было решено повторить наш вылет. А пока меня потащили в столовую. Как раз там допивал чай Иван Кожедуб. Увидел меня, поинтересовался:

— Как слетал?

— Да кое-что привез.

— Даешь, — засмеялся Иван Никитович, — в такую погоду даже наш полковой медведь заблудился, прибился к какой-то чужой машине на дороге, а солдаты, испугавшись, застрелили его, беднягу.

Я сказал Кожедубу, что лечу снова, и он посоветовал взлетать с обратным стартом, чтобы сразу выйти на железную дорогу и не крутиться потом в ее поисках. Мы с Тищенко так и сделали…»

«…Затем в Китай последовала моя, 324-я истребительная дивизия, которая базировалась тогда под Москвой. Дивизия была неполной, — вместо трех полков состояла из двух, число летчиков не превышало 80 человек. Ею командовал легендарный Кожедуб, он тоже отправился в Китай.

Сам он не летал, но часто собирал на разбор полетов. Невысокий, коренастый мужичок. Был прост в общении, но скрупулезен. Не любил приставленных для надзора партийных чинуш (да мы их все не любили), — пока не выпроводим их из комнаты, начистоту говорить опасаемся».

Воспоминания летчика-инструктора Чугуевской ВАШП в годы войны, впоследствии — военного летчика 2-го класса полковника П.А. Щербины. Павел Андреевич передал автору тонкую, на 22 листа, «Книжку учета усвоения летной программы Чугуевской военной авиационной школы пилотов», выписанную на имя курсанта 2-го звена 2-й эскадрильи Щербины П.А. На ее страницах он, тогда еще лейтенант, оставил свои живые воспоминания о Кожедубе, относящиеся к 1945-му — началу 1946 года. Записки Щербины публикуются впервые.

«Поезд "Алма-Ата — Москва" нес нас между снежными вершинами горных хребтов Азии по степным просторам, под казахстанским солнцем. Был июль 1944 года, Красная армия готовилась к решающему удару по гитлеровской Германии. Фронт требовал новые кадры летчиков-истребителей. И мы их давали. Необитаемые пустыни стали кузницами кадров. Летный состав находился порой без воды, хлеба, мяса. Жили в холодных землянках в холодную пору года, но никогда не жаловались на трудности, а преодолевали их, пополняя фронт новыми летчиками, готовыми умереть, но не уступить поле боя врагу.

Очередной выпуск нашего "бугра" направляется в Россию. Легче стало дышать, сил прибавилось, когда мы увидели Волгу-матушку, вдохнули свежий запах лесов и необъятных зеленых полей. Еще больше выросла любовь к нашей великой стране. Молодые летчики рвались скорее принять участие в разгроме ненавистного врага, посягнувшего на нашу землю. Их воодушевлял пример лучших летчиков — Героев Советского Союза. Им необходимо было видеть, ощутить таких людей.

В Сейме

На станцию Сейм мы прибыли днем. Встретили нас очень хорошо. Командир части, подполковник Акуленко, принял моих летчиков и имел с каждым из них беседу. Потом мне сказал:

— Ваших офицеров-чугуевцев я буду готовить на фронт и отправлю в первую очередь. Я думаю, что они будут достойны своего бывшего инструктора, сбившего 45 немецких самолетов. Можете с ним встретиться, он сейчас находится у нас.

Иван Никитович шел из столовой твердой уверенной походкой осмотрительного летчика-истребителя. Еще с расстояния 50—70 метров он узнал меня. Мы знали друг друга еще по совместной инструкторской жизни в школе в первые годы войны. Ну а в объятия к нему я не посоветую попадаться никому — косточки затрещат.

В прекрасно устроенной беседочке мы долго разговаривали с ним, и он интересовался нашей жизнью, работой. Когда к нам подошли бывшие его курсанты, приехавшие со мной, — младшие лейтенанты Хоменко, Пулех, Морозов и другие, то встреча с ним перешла на восторженные ноты. Так им было приятно видеть героя-капитана, в недавнем прошлом — инструктора-сержанта. В теплой дружеской беседе Иван Никитович поделился своим опытом, высказал ряд пожеланий и советов для успешного овладения боевым самолетом. В честь встречи слушатели попросили его сфотографироваться с ними. Позднее, подписывая фото, Кожедуб предупредил:

— Кто подведет в воздушном бою, пусть себя не считает чугуевцем.

Погода была нелетная, лишь изредка прояснялось небо, и то с половины дня. Мне нужно было сдать летчиков, а Ивану Никитовичу вылететь на новом самолете Ла-7. Почти полмесяца мы ожидали с ним хорошей погоды, находясь вместе.

Кожедуб не тратил времени попусту. В теплую погоду мы ходили купаться. Однажды после продолжительного плавания он стал тренироваться в стрельбе из пистолета. С расстояния в 25 метров он на спор попадал в горлышко бутылки. После нескольких выстрелов никто больше не ставил пол-литра, понимая, что проспорит.

Посещение библиотеки и читальни было системой в его рабочем дне. Он всегда живо интересовался всеми новинками тактики и техники. Самое необходимое записывал в свой блокнот.

— Ага! Вот такой "мессер" мне еще не попадался. Встречу — собью.

Как-то секретарь местного райкома комсомола попросил его побеседовать с молодежью одного отсталого совхоза. Иван Никитович согласился, но потребовал, как он говорил, от комсомольского бога дать ему сведения о работе отдельных комсомольцев совхоза. Мне пришлось с ним ездить на беседу, ибо он не привык быть без пары.

— Лишь тогда можно уверенно идти в атаку, — говорил он, — когда твой тыл обеспечен надежным прикрытием.

В совхозе он выступал очень уверенно, со знанием дела. Многие были удивлены, а кому-то пришлось краснеть, когда герой выступил с конкретной оценкой труда комсомольцев. Как опытный сельхозработник, Кожедуб смело вникал во все детали.

Полеты

Каждый летный день мы с Иваном Никитовичем присутствовали на полетах. В то время осваивался новый тип самолета Лавочкина, но летали на нем пока еще только опытные летчики. Готовясь освоить этот тип самолета, Кожедуб внимательно присматривался буквально ко всему. Наблюдая за полетами летчиков и беседуя с командиром звена Пашей Безуг-лым, он изучал конструкцию самолета, спрашивал, не изменился ли обзор, а маневренные характеристики считал главным мерилом данной машины.

Командир разрешил Кожедубу тренироваться на Ла-7, но тот не отказался от контрольного полета на Л а-5 — чтобы еще раз присмотреться к малознакомому аэродрому и к земле. Выполнив полет, он по-курсантски доложил о допущенных ошибках.

Подойдя к новому самолету, Иван Никитович тщательнейшим образом все осмотрел, проверил, настроил радио, после чего аккуратно взлетел. Некоторые из молодых летчиков ожидали от него чего-либо сногсшибательного — вроде иммельмана с выдерживанием. Но Кожедуб в полетах хотя и смел, но осторожен, знает, когда и где можно рисковать. Выполнив три инструкторских полета по кругу, он пошел на высоту опробовать самолет. На глазах всего старта Кожедуб красиво расписывал фигуры. Вот он пикирует со скоростью около 600 км/час. Самолет переходит на горку и после двух восходящих "бочек" делает иммельман с боевым разворотом на 90 градусов. Под конец Кожедуб прошел на бреющем, самолет скрылся за деревьями, и только гул говорил о продолжавшемся полете. После посадки Иван Никитович, получив замечания, при всех сказал, что Ла-7 — замечательная машина, и если он на Ла-5 сбил 45 немецких самолетов, то на Ла-7 догонит свой счет не менее чем до 60.

— Обзор из кабины Ла-7 позволяет драться на нем на бреющем, и я это использую в будущих боях.

Как все мы знаем, он сдержал свои слова и в отношении количества сбитых вражеских самолетов, и касательно тактики боя. С этого дня Иван Никитович настойчиво требовал от командования отправки его на фронт.

Воспитание

В каждом удобном случае Кожедуб всегда беседовал с молодыми летчиками, подчеркивая, что осмотрительность — это их жизнь и наша победа.

На фронте летчику требуется высокая дисциплина и скромность. Недисциплинированного зазнайку там не любят: он подведет в самый неподходящий момент, как норовистая лошадь. Он учил и лично показывал, как надо работать инструктору над воспитанием летчика, приводил примеры. Его бывший напарник Вася Мухин, воспитанник 4-й авиаэскадрильи, хорошо держался в паре и надежно прикрывал, но имел ряд происшествий по причине плохой отработки в школе некоторых элементов полета, в частности, посадки и расчета на посадку. По вечерам Иван Никитович никогда не отрывался от группы, вел себя сдержанно и скромно. Иногда, правда, имитировал атаку на "фоккера", но не сбивал, так как берег силы для настоящего "фоккера", немецкого[90].

В то время он ожидал присвоения ему звания Героя Советского Союза, ибо документы из армии были направлены в Москву еще в мае. Находясь среди товарищей, в обществе, он, повторюсь, никогда не хвастался, не кичился, не зазнавался. Общаться с ним было легко и просто. Тем не менее все присутствующие ощущали его исключительную силу воли и ведущую роль, роль лидера.

Все его поведение было построено на самовоспитании, самоусовершенствовании, наблюдении за каждым своим поступком и отдаче самому себе строгого отчета в своих действиях.

Благородно обращаясь с девушкой, он думал о необходимости освобождения своей Родины, о миллионах угнанных в рабство советских людей.

В пасмурное утро 12 августа я уехал в жаркий Казахстан продолжать подготовку летчиков. Очень неприятно было ехать в противоположную от фронта сторону, хотелось уйти воевать вместе с Кожедубом. Но тогда такой возможности не было.

Во время встречи я узнал много нового и в конечном счете был твердо убежден, что Кожедуб выйдет победителем в войне против германской силы и техники.

В память о нашей встрече он дал мне целый ряд статей, схем, фотографий, обещал писать с фронта. На прощание он сказал:

— Крепись, наша возьмет!

Впоследствии мы снова встретились в родной школе.

27 августа Иван Никитович был уже на фронте. В нашей школе тогда ходили самые разные слухи о Кожедубе, что, конечно, влияло и на дисциплину, и на воспитание курсантов и инструкторов. Не раз мне приходилось разбирать неверные суждения о его прошлом и настоящем.

Надо прямо сказать, что бывшее командование школы мало уделяло внимания передаче фронтового опыта и популяризации имен Героев Советского Союза — воспитанников школы. Помощник начальника школы майор Ильяш и другие даже отказались поместить уже нарисованный портрет дважды Героя Советского Союза Кожедуба в ДК школы.

Только новый начальник училища подполковник Ергунов и майор Юсин подняли на должную высоту традиции нашей школы, воспитывая летчиков на примере ее лучших выпускников.

Наша школа дала стране лучших летчиков, среди них 77 Героев Советского Союза, 6 дважды Героев, а Иван Никитович Кожедуб стал трижды Героем СССР.

Письма Кожедуба из Германии

Свое слово Иван сдержал и на все мои письма давал регулярные ответы.

В январе 1945 года он писал, что под Варшавой сбил уже 49-го "фоккера". Жаловался, что соли нет и кушать не хочется.

В марте 1945-го он пишет: "Вот она проклятая Германия[91] — наши войска подошли к Берлину на 50 км. Враг сопротивляется с упорством обреченных. Воздушные бои приняли ожесточенный характер. Противник пускает в воздух большие группы ФВ-190 под прикрытием опытных летчиков на хорошо вооруженных скоростных машинах. Но сбивать мы их все-таки сбиваем. Приходится действовать обдуманно и хитро. За последние дни счет достиг до 60-ти лично. Короче говоря, как выехал со школы — так переменился. Секрет победы, Павлик, описать очень трудно, но ты сам должен догадываться. За правду должен драться каждый летчик. Неправдивого не почитает правдивый, его может поддержать только неправдивый. Славу можно завоевать неправдой, но если есть у тебя совесть, она будет тебя мучить до твоего краха. Быстрота захода и прицельная стрельба с короткой дистанции решает судьбу жизни. Об осмотрительности даже и говорить не приходится — у летчика голова должна вращаться на коренных шарикоподшипниках. Павлик, пиши, какого мнения обо мне в школе. Легче побеждать, когда кто-то следит за тобой, переживает за тебя и твой труд оценивает".

В горячке боев он находит время писать письма, прислал мне фото из-под Берлина, на аэродроме, со штурманом части (с А.С. Куманичкиным. — Я. Б.).

В апреле 1945-го Иван присылает мне очередное письмо и фотографию:

"…Готовимся ко встрече с союзниками. Ребята марку держат. Наши Ла-7 с мордописами[92]. Уже многих я расписал и фрицев. Фото они получают на том свете. Погода очень теплая, но ласкового ничего нет, надо быстрее покончить с этой проклятой Германией, встретить своих старых друзей и обязательно встретиться в школе. Я вспоминаю свою глупость по молодости — в авиашколе чуть под суд не попал (Кожедуб вспоминает аварию, случившуюся с ним в 1941 году. — Н. Б.). Но этот риск был у меня с рассудком — я приучал себя прямо смотреть на каверзные вопросы и при этом извлекать долю правды, чтобы не допускать больше подобных ошибок. Сейчас, я думаю, на огромном примере Великой Отечественной войны любой летчик может воспитать в себе главные качества летчика-истребителя.

Павлик, только в бою, где встречаешься со смертью, узнаешь о себе много нового, начинаешь понимать, что такое жизнь и для чего она тебе дана. 118 воздушных сражений имею за потной спиной. Есть много перестраховщиков, которые стреляют с больших дистанций. Да это не стрельба, а дрожь. Эти люди думают, что победа достигается легко. Надо учиться и тренировать себя во всем. Высылаю тебе статьи по тактике.

Из школы письма только от тебя получаю, остальные обмишурились. К маю обещают третью Звезду, вторую еще не вручали. До скорой встречи, Павлик.

Твой друг дважды Герой СССР Иван Кожедуб.

07.04.45".

Из писем видно, что он верил в жизнь, боролся за нее и победил самого страшного врага человечества — немецкий фашизм. Его победы — результат упорного труда и постоянной учебы. С упорством, методичностью и настойчивостью исследователя он изучал уязвимые места немецких самолетов, их повадки и приемы.

Накануне Победы Иван Кожедуб прилетел в Москву, чтобы принять участие в Параде Победы.

В нашем училище ожидали его приезда с большим нетерпением. Когда по радио пришла радостная весть о присвоении Ивану Кожедубу звания трижды Героя Советского Союза, начальник училища подполковник Ергунов собрал митинг офицеров и курсантов, на котором решили послать приветственную телеграмму Кожедубу с приглашением посетить родное училище. К встрече своего друга и воспитанника мы все тщательно готовились. Помощник начальника училища майор Юсин вызвал меня в Чугуев, для встречи любимого Героя.

Кожедуб в родном училище

21 сентября 1945 года на чугуевский аэродром прилетел долгожданный "дуглас". Он приземлился, сделав над аэродромом два круга на бреющем и поприветствовав собравшихся покачиванием крыльев.

Когда мы прибыли на аэродром (выполняли спецзадание), то митинг уже закончился, а машина с дорогим гостем направилась в штаб училища.

Находившиеся со мной летчики — офицеры Босов, Беляев и другие, не раз посмеивавшиеся надо мной — дескать, "нечего ему тут делать", были удивлены, сконфужены, но искренне рады приезду выдающегося летчика.

Когда я, по вызову начальника училища подполковника Ергунова, прибыл в кабинет начальника училища, то увидел там такого же простого и сильного, как и раньше, Ивана Никитовича, но, как мне показалось, более мужественного внешне. На груди его сияли три Золотые Звезды. Поздоровавшись, мы крепко, по-русски, поцеловались. Я поздравил его с третьей Звездой и поблагодарил за приезд. Он поинтересовался моими делами. Подполковник Ергунов предложил ему поздравить меня с новым назначением по штату. Иван Никитович тепло меня поздравил и сказал:

— Ты все здесь кувыркаешься… а ведь это очень и очень надо — но ничего, держись, наша возьмет.

При посещении училища я еще раз поразился его исключительной памяти. Так, лейтенанта Босова до войны он видел не более двух-трех раз, а встретив здесь, протянул ему руку:

— Так, знаю этого цыгана!

Вспомнили они и друга Босова, бывшего инструктора, соратника и друга Кожедуба Героя Советского Союза Амелина. Со смехом вспоминали молодые проказы, как "просвежали" того водой из ведра после "заливки"…

Вечером командование устроило товарищеский ужин в честь Ивана Кожедуба. Были приглашены его друзья: механик Наумов, командир эскадрильи Алехов и другие. Открывая ужин, начальник училища подполковник Ергунов сказал:

— Приятно и радостно руководить таким училищем, из которого выходят такие прославленные герои! Сегодня к нам приехал в гости выдающийся летчик трижды Герой Советского Союза Иван Кожедуб — бывший наш курсант, наш инструктор. Он с великим русским сердцем, на русском самолете, с русским вооружением сбил 62 самолета врага. Иван Кожедуб не только прославленный летчик, испытанный в боях воин, но и верный сын народа, патриот, которому безмерно дорога честь и слава Родины. Я подымаю русскую за русского человека, за великого вождя советского народа, за товарища Сталина!

С ответной речью выступил Кожедуб:

— С большой радостью вижу здесь своих друзей по школе. Приветствую вас и благодарю за ту работу, которую вы самоотверженно проделали в период войны, готовя для фронта летчиков-истребителей. Больше двух лет мне пришлось сражаться против гитлеровских захватчиков. За это время я в 125 воздушных боях сбил лично 62 вражеских самолета. Чему меня научили эти бои? Побеждает в воздушном бою тот, кто имеет сильную волю, умеет глядеть в глаза любой опасности, кто обладает высокой летной культурой, кто ищет противника сам и первым навязывает ему бой.

Далее, в своей речи Кожедуб подробно рассказал о своем боевом пути. В конце он заявил, что во всей жизни, работе, учебе необходимо видеть в каждом человеке лучшие его стороны, расширять их и укреплять, уводить от ошибок — только так можно выковать настоящего летчика-истребителя.

— Благодарю вас за горячую встречу, пью за плоды вашей работы, за Победу!

Вечер прошел очень оживленно, в дружеской обстановке. Кожедуб был приветлив, открыто отвечал на любые вопросы. Дружный квартет с запевалой — подполковником Ергуновым спел ряд украинских и русских народных песен. Вскоре вечер встречи закончился. Иван Никитович ушел отдыхать.

На следующий день Иван Никитович, по приглашению УЛО (учебно-летного отдела) школы, осмотрел ряд классов и кабинетов. Оценил благородную работу преподавателей, особенно майора Куриловича, альбом по тактике которого сыграл важную роль для Кожедуба в первых воздушных боях. Тут же он высказал целый ряд пожеланий и предложений, которые были с восторгом приняты: ведь нет для учителя более высокой цели, чем видеть прославленным своего ученика.

…"ЗиС" и "эмка" уже стояли у подъезда, чтобы выехать на аэродром. Гость собирался лететь в Уразово. Кожедуб садится с подполковником Ергуновым в "ЗиС", я собираюсь укатить домой, когда слышу приглашение Ивана Никитовича:

— Павлик, иди сюда! Полетели со мной в Уразово?

Для меня было большим счастьем находиться рядом со своим другом, слушать его, учиться на его примере и учить на его опыте подчиненных. И вот мы, истребители, садимся в знаменитый "дуглас" и несемся над родными просторами. Туда, откуда Иван Никитович совершил свой первый боевой вылет, где получил первое боевое крещение. Там же находится та эскадрилья, где он учился и впоследствии работал инструктором. Вот под нами мелькает река Оскол и разбегается стадо коров, идущих в Уразово. Перескакиваем через железную дорогу и оказываемся над знакомым аэродромом. После посадки заруливаем прямо к собравшимся на митинг людям.

Иван Никитович выходит из самолета, друзья его подхватывают и несут к трибуне. Капитан Назаров пламенными словами приветствует воспитанника эскадрильи и несколько раз пожимает ему руку. Следом выступают его друзья. Говорят горячо, искренне. Рассказывают, как он учился, как закалял свой организм, как воспитывал силу воли. Выступая в родной авиаэскадрилье, Иван Никитович заметно волновался. Ведь здесь он начал свой боевой путь, здесь погибли его первые командиры и боевые друзья. Он предлагает почтить их память минутой молчания.

Потом вновь продолжает выступление. Простым, доходчивым языком он рисует свой путь побед. 62 немецких экипажа списал он со счета воздушных пиратов. Некоторые курсанты в беседах жаловались ему на трудности учебы, долгое пребывание в школе, говорили, что они больше не могут. Иван Никитович им отвечал:

— Когда люди приходят к убеждению, что они не в состоянии сделать то, к чему были призваны и что считали выполнимым, это значит, что они обессилели, что им изменила энергия, что они постарели внезапно. Поэтому нужно ежедневно заниматься самоусовершенствованием, следить за собой, не оставлять ни одной мелочи недоделанной, отдавать себе строгий отчет в своих поступках. Это не требует особенного времени. И напротив, иная жизнь, жизнь беззаботного плавания по течению, поглощает гораздо больше времени без пользы.

После обеда Иван Никитович осмотрел физплощадку, где узнал свою любимую двухпудовку, на которой тренировал свою силу. И тут же 5 раз одним пальцем выжал ее вверх.

Неподалеку на аэродроме стоит одинокий самолет, поблескивая свежими эмалевыми красками. Еще слышен острый запах эмалита.

Рассказывают, что капитан Назаров сам командовал поворотами самолета, вращая его "вокруг солнца", чтобы к прилету Кожедуба он был сухой. Бывший механик Кожедуба старшина Наумов четко докладывает о готовности самолета УТИ-4 к полетам. Иван Никитович, осматривая, узнает в ней свою инструкторскую машину, на которой он учился искусству пилотажа. На этом самолете обучался не один десяток летчиков. Иван Никитович легко и ловко садится в кабину. Корреспонденты и киноооператоры приходят в восторг, пытаются залезть на плоскость, сдирая краску. Несколько раз просят Кожедуба повторить свои действия. Иван Никитович спокойно и скромно повторяет их, заявляя: "Пускай, это их хлеб".

В память о посещении школы Иван Никитович подарил своим друзьям свое любимое охотничье ружье, офицерский кортик, некоторые другие вещи.

Характерно, что Кожедуб ничем и никогда себя не обременял лишним. И не запасался. Честный воин, офицер Красной армии, он никогда не "обарахлялся", хотя в Германии такие возможности были. Когда Иван Никитович что-либо доставал из чемодана или из кармана, то делал это быстро и никогда не задумывался, находя нужную вещь немедленно. В нем был порядок во всем и строгая последовательность. Этот порядок, четкость и память необходимы каждому летчику-истребителю как воздух.

Представьте себе, что летчик забыл, где какой кран или рычаг находится в кабине самолета в полете, да еще в сложной обстановке, и начинает "шарить" по всей кабине. Эта забывчивость может стать для него роковой.

23 сентября Кожедуб с майором Юсиным прилетели в Чугуев, где ждал их член Военного совета с приглашениями от командующего и от обкома партии посетить город и заводы. В 11.30 юркий "виллис" и голубая "эмка" помчались по шоссе в Харьков. Мне была предоставлена возможность по дороге в Харьков прикрывать героя до самого центра города.

Оставались последние дни пребывания нашего дорогого друга. После посещения Харькова трижды Героя ждали еще на двух отдаленных аэродромах. Туда пришлось ехать автомашинами. Иван Никитович пригласил меня ехать с ним на недавно вышедшем из ремонта "ЗиС-101". У руля — начальник училища. Все спешим. Но приходится останавливаться через каждый километр и доливать верхний бачок. При каждой остановке Иван Кожедуб предлагал вылезти и размяться, проветриться. День был очень жаркий.

Наш вездесущий майор Юсин развлекал нас по дороге всевозможными фигурами в воздухе на прославленном "лавоч-кине-7". Но, не выдержав нашей рваной поездки, ушел.

Вот знакомый Малиновский аэродром. Иван Никитович рассказывает об эпизоде своей инструкторской деятельности. Здесь он из-за ошибки курсанта, давшего из-за малого опыта высотный газ на взлете, "вмазал" в руливший самолет. Это была наука.

Всю дорогу Кожедуб напевал веселые песенки времен курсантской жизни.

Так, толкая и заливая свой "ЗиС", мы наконец-то приехали в Граково. Личный состав части давно нас ждал. Короткий митинг, горячие слова приветствия. После короткой беседы в кругу офицеров и курсантов мы несмотря на то, что нас ждал обед, выехали в хозяйство "Благодатный".

Наш "ЗиС" шел уже не останавливаясь, без заливки, ибо неисправность была устранена.

Приехали мы с большим опозданием, и майор Шаблий только собирал людей во второй раз — "не вгадал". Встречать трижды Героя здесь не особенно собирались. Не было ни портрета, ни знамен. Дети местной школы преподнесли букеты цветов, и каждый пообещал учиться "на отлично". По инициативе летчиков был приготовлен богатый украинский обед. Столы были плотно заставлены: и сметана, и вареники, и мед, и пироги, и арбузы, и свинина — в общем, все богатство подсобного хозяйства Павла Михайловича Савина из нашей школы было представлено на обеде. Старый друг Кожедуба, "списанный летчик" Юра Минацевич, примчался на мотоцикле с бидончиком "Московской". Иван Никитович расцеловал его и пошутил: "Зачем, Юрка, баки таскаешь — лишняя нагрузка на мотоцикл". Все хотели побеседовать, посидеть рядом с прославленным летчиком.

Иван Никитович благодарил нашу часть за то, что воспитала его, пожелал, чтобы еще лучше учили и воспитывали советских офицеров.

Вернулись мы в Чугуев поздно вечером. Богатый обед и дальняя дорога по ухабам дали о себе знать, и все себя чувствовали очень усталыми. Тем не менее Иван Никитович сумел прочесть лекцию в ДКА (в Доме Красной армии), и 24 сентября мы собрались на прощальный ужин.

Некоторые присутствовавшие, из числа любителей красивых слов, обещали поставить памятник Кожедубу. Иван Никитович со смехом отвечал, что умирать пока не собирается. От командования училища он получил несколько подарков — теоретические и методические разработки майора Юсина и подполковника Ергунова. Командование поблагодарило трижды Героя за большую честь — посещение нашей школы и пожелало ему отлично овладевать знаниями в Военно-воздушной академии. Здесь же было решено, что будет установлена мемориальная доска с именами всех героев-чугуевцев, и первым среди них будет Кожедуб. Было решено просить правительство о присвоении Чугуевскому авиаучилищу имени Ивана Кожедуба.

Иван Никитович пообещал держать тесную связь с родным училищем и со своими друзьями, а также пополнить свой накопленный опыт глубокими знаниями.

В 2 часа ночи Кожедуб предложил закончить вечер, так как завтра ему предстояло лететь на родину, в г. Шостка. Утром он попросил меня зайти к нему — поговорить.

Когда я пришел к нему, он занимался физзарядкой и обмывал тело холодной водой. На свежую память записал в свой блокнот свои замечания и что надо сделать в ближайшем будущем. Он показал мне свой альбом, где набросал вчерне картину "Русский Иван и разбитая в прах гитлеровская авиация".

Много работы провел в годы войны Иван Никитович. Ведь 62 немецких самолета не собьешь одним взмахом кулака, это целая эпопея, целая наука побеждать.

Он внимательно выслушал мой рассказ о работе инструкторов в школе. Спросил, сколько я обучил летчиков. Когда я ответил, что обучил 49 летчиков, а некоторые еще больше, то трижды Герой сказал:

— Обучить искусного летчика, тем более на самолете Лавочкина, — сложная и трудная задача, требующая исключительных терпеливости, настойчивости. По своему опыту работы я знаю, что, пожалуй, легче сбить несколько вражеских самолетов. Ваш благородный труд в сложных условиях войны должен быть достойно оценен, а я со своей стороны позабочусь об этом у "Главного". Недаром от него не раз слыхал — из инструкторского состава вышли выдающиеся летчики.

Иван Кожедуб отличается своей простотой и скромностью, необычной энергией. Это человек Сталинской эпохи, Чкаловской настойчивости, который достиг вершин авиационной культуры.

Кожедуб выехал на аэродром. Нач. штаба училища докладывает трижды Герою: "Личный состав выстроен для ваших проводов". С ним находится командующий ВВС Харьковского ВО генерал-лейтенант Пятыхин. Кожедуб прощается со всеми, горячо благодарит за теплый прием, обещает держать тесную связь и приезжать к нам. Моторы гудят, мы заходим в "дуглас". Еще раз пожимаем ему руку, он обнимает нас и отпускает только тогда, когда самолет трогается с места. Прощальный круг, и самолет ложится на курс.

…Таких людей выковала наша Родина под руководством вождя народов товарища Сталина. Наше училище гордится тобой, родной Кожедуб! Слава тебе, сталинский сокол! Пусть солнце Победы всегда золотит твои могучие крылья!

Лейтенант Павел Щербина.

21.1.46 г.».