Кокон для Стены Плача

Иосиф

Иосиф живет с нами через стенку, один. Его и наша лоджии (Марина называла их «верандочками») отгорожены друг от друга символическими бордерлайнами — тонкой перегородкой с огромными брешами тривиальных форм — сердце, яйцо, глаз. При желании, немного сноровки, и ты, «через глаз или через сердце» — у соседа. Так что когда мы с Мариной и наш близкий (территориально) сосед находились на этих «верандочках» — сидели в креслах, курили, употребляли напитки, — мы были по сути вместе, но в то же время…

Мы с Мариной, на правах «тех, которых больше», поначалу пытались приглашать его, предлагая просто перешагнуть через хлипкий символ нашей разобщенности, чтобы выпить нового вина, приобретенного в баре.

Но Иосиф, используя весь присущий ему юмор, всегда оставался в своих владениях.

— Страсть как не люблю ходить в гости, ребята. И приглашать к себе — тоже. Так что извините. Это ведь самое прекрасное состояние человека — быть вместе с кем-то, и в то же время… у себя. Поэтому, к слову, я никогда в жизни не бывал на митингах, на каких-то таких сборищах. Ну, если не считать периода нашего славного прошлого, где все эти собрания, пленумы, симпозиумы были чем-то вроде ритуала, дождя, снега, когда нужно соответствующим образом одеться… Я понятно изъясняюсь? Вы, ребята, иногда меня одергивайте, я порой забываю, о чем разговор, поток сознания бежит впереди темы, и это выглядит, вернее, слышится, глупо, я понимаю.

Иосиф классически носат, кудряв и, сообразно возрасту, сед. Но крепок телом, сплошь покрытым рябинками, не сильно заметными благодаря загару. Его оптимизм внешне проявляется ярко и необычно: говоря о серьезных вещах он непременно улыбается, а если шутит, то хмурится и всячески старается сделать серьезное лицо.

Марина после первой же встречи с соседом прозвала его оптимистично-трагической энциклопедией.

Итак, мы сидим каждый на своей территории. Уютная местечковость.

Накатывает вечер. Здесь он действительно накатывает. Утром солнце восходит из-за иорданских бугров, начиная косыми лучами разогревать воду залива и египетский берег. В полдень светила с избытком хватает всей прибрежной горной пустыне, к которой лепится курортный комплекс. А уже в третий час после полудня огненная звезда начинает закатываться за синайские скалы, скоро творя тень сначала над отелем, затем над пляжной полоской, — и наконец сумрак гасит морскую синь и чернит иорданский берег, — тому вскоре надлежит покрыться огненной крошкой электрических фонарей, кои будут сказочно мерцать всю ночь…

— И наступает тьма египетская! — восклицает сосед-балагур.

Только что мы чокнулись бокалами через перегородку, дегустируя очередной напиток, на этот раз угощал Иосиф. Оказывается, спиртное он никогда не берет в курортных барах, всегда привозит с собой, закупая его в дьюти-фри «в достаточном количестве». Если учесть, что наш соседушка, сколько мы его видим, всегда в хорошем расположении духа, ясный взгляд, возвышенная речь, — то насчет достаточного количества он не преувеличивает. Правда, бывает, природа берет свое от организма с ограниченными возможностями, и тогда носителя этого организма не видно до обеда, или к вечеру он сонлив и неразговорчив. Как правило, обычный натюрморт на его столике, когда Иосиф на веранде, — бутылка, бокал (в легчайшем случае — баночка пива), ноутбук, в который хозяин настольной композиции иногда лениво поглядывает и снисходительно стучит там по клавишам одним пальцем, как цыплак по тарелке с просом. Иногда он преображается, и подается всем телом к экрану, и тогда обе его руки выдают скорострельное Морзе. Но такое явление, как правило, кратковременно — затем опять лень, снисходительность, бокал и несколько слов в экран или в адрес соседей.

— Мариночка, я хочу сделать вам комплимент! — Иосиф лучезарно улыбнулся Марине, а затем, переменив лицо, строго посмотрел на меня: — Можно?

Марина быстро отозвалась:

— На это, уважаемый Иосиф, никакого разрешения не нужно.

Марина чувствует, что я зол на нее, поэтому весь вечер будет говорить за меня. Я и так не отличаюсь болтливостью, а во власти чувств молчалив вдвойне. Возможно, поэтому не сделал карьеру — всегда не хватало хладнокровия и выдержки. Только и научился с годами — не выплёскиваться, без умения особенно притворяться. Если скажу слово — выдам себя. Ты как большой ребенок, говорит Марина, в последнее время — постоянный зачинщик моих эмоций. А ведь на переживания мы с ней изначально не договаривались. Вернее, по молчаливому согласию, наспех сляпанное здание нашего союза исключало какие бы то ни было серьезные обязанности друг перед другом, а следовательно, аффекты были его архитектурным излишеством. Но мой порок по части хладнокровия дал свои плоды, и вот я зол (и молчалив).

— Спасибо! — Иосиф сидя изобразил начало поклона, подавшись вперед. — Вероятно, вы слышали про женщину-фараона Нового царства Древнего Египта из восемнадцатой династии…

— Ну!.. — с торопливой игривостью подбодрила Марина, захлопав ресницами, из чего явствовало, что не слышала (как и я).

— Ее имя Хатшепсут, — улыбнулся Иосиф, пряча снисходительность, — то есть «Находящаяся впереди благородных дам».

— Я произвожу такое впечатление? Вау! — Марина зашуршала пачкой, вынимая сигарету, сейчас «глубокомысленно» закурит.

Эти дурацкие междометия. Ей явно не хватает моего умения промолчать, когда стыдно. Но ведь, чтобы застыдиться, нужна совесть!

— Да, вы угадали. Я не мог раньше представить, как она выглядела в реальности, несмотря на каменные изваяния, дошедшие до нас. Теперь вопрос ее облика, вернее, образа, для меня отпал. Я его назначил. Вернее, переназначил. Только что.

Марина с деланой обидчивостью посмотрела на меня, жеманно пропела:

— Теперь тебе понятно, с каким образом ты… соседствуешь?

Смуглые курортные работники собирали матрацы с лежаков и шезлонгов. Мимо гостиничных строений, по мокрой песчаной полосе проходили отдыхающие, босые, с сандалиями в руках. Воздух насыщался запахом зелени, орошаемой костлявым поливальщиком в длинных шортах, — преобладал аромат райхона и неизвестного белого цветка, росшего на невзрачной колючке. С моря, с порывами ветерка, тянуло букетом из водорослей, йода и рыбьего жира.

— Вот, к примеру! — Иосиф щелкает костяшками ладони по плазме лэптопа. — Друг по социальной сети. Страна, язык которой мне знаком. Такое бывает редко, чтобы из френдов в друзья, да и поздно уже в этом возрасте для отношений, зовущихся дружбой. Любовь между мужчиной и женщиной — другое дело. Когда разбитые по своим жизням две судьбы, с размочаленными безнадежно краями, с обнаженными нервами, абсолютнейше, казалось бы, несовместимые, — шмяк друг к дружке как два куска еще живого мяса! И — как паззлы, оппа! Как там и былО! Я это о чем? А… Ну вот и мы с ним, казалось бы, душа в душу, друзья, полнейшее взаимопонимание, интересы и прочее. А тут он вдруг увлекся новыми веяниями, со старыми дырками, я прямо умираю. Я ему пишу, да понимаешь ли ты, что такое революция? Нет, смотрите на него, он думает, что после переворота будет то же самое, только лучше, ха! Надо же иметь такие куриные мозги?

Здесь Иосиф энергично пропел:

— «А вместо сердца — пламенный мотор!»

А отпев, добавил:

— Теперь уж ему бесполезно напоминать поговорку: «Лучше вареное яйцо в мирную пору, чем жареный бык в войну», — поздно, у него там уже вместо мозга…

Осёкся. Молча налил в свой бокал и, не предлагая тоста, выпил, выдохнул.

— Ох, ребята, извините, что без компании, задумался, индивидуалист. А также прошу прощения за ругань и вокал. Вы ведь знаете, что желать революции своей стране — что может быть хуже! Но всегда находятся. И эти «находчивые», скажу я вам, бывают двух категорий. Только двух. Только! Первая это непониманцы, от отсутствия образования, от нежелания заглянуть в учебники Её Величества насмешливой Истории, Робеспьер, гильотина, короче — дураки, а мягше сказать — бараны. Вторая — пониманцы, то есть провокаторы, то есть, мягше сказать — козлы, увлекающие баранье стадо на мясокомбинат. Третьего не дано! И если тебя душит мятежный дух, и при этом в энном месте играет «Пионерская зорька», то выбирай из этих двух вариантов, кто ты, мягше сказать… Третьего, повторяю, не-да-но!

— Иосиф, дорогой, — прервала Марина, — да что вам до какой-то… страны. Стоит ли переживать?

— О, Марина, с Интернетом мир стал маленьким. Мирок! Да и раньше… Помните, как сказал поэт? Про то, что в жизни чувства — сближены. Будто сучья яблони. Покачаешь ближние — отзовутся дальние. А когда-то я даже Анну Герман ревновал, к… Польше. Такие вот у меня тараканы в голове. Тогда одни, сейчас другие. Не уверен, что меня понимают. Да и ладно.

— Иосиф, мы вас прекрасно понимаем, но… Мы совершенно не интересуемся политикой, ну совершенно!

— Я вас понял, о, совершеннейшая! — Иосиф поднял руки, было заметно, что он сильно захмелел. — Только завершу, с вашего позволения. Я ему вот сейчас напишу… нет, вот только сначала выпьем, а потом обязательно напишу. Что ты, френд моржовый… Чтоб тебе, Марату беспамятному, какая-нибудь соратница, какая-нибудь Шарлотта Корде, финкой задницу повредила. Слегка, а совсем не насмерть! Может, мозги на место… Всё, Мариночка, пардон за ругань, скобарь я питерский, заканчиваю, перехожу к морали. Мораль! Дружба между мужчинами бывает только в молодости, в студенчестве, например. Потому как в студенчестве — это музыка, поэзия, это… это… ну вы меня поняли, предлагаю тост!..

Как узнала ранее Марина, Иосиф большую часть времени за компьютером проводит не в социальных сетях, а на биржевых сайтах, поскольку является достаточно крупным интернет-трейдером, «с того и живет».

Иосиф смеется, кажется, он опять трезв. Удивительная способность.

— Странная у вас была бабушка, царствие ей небесное. Зачем завещать записку для Стены плача, если скоро будешь иметь очный разговор с Ним? Что она там написала, если не секрет, на каком языке?

Смеется и Марина:

— Бабушка была класс. В совершенстве знала только русский, и написала, без вариантов, по-русски. Но вот что? Неизвестно. Я вам покажу, у меня в номере… Она сделала маленький такой контейнер. Я сейчас принесу.

Марина убежала в номер, а Иосиф обогатил меня географическими новостями.

Он указал мне, где точно на той стороне залива расположены, справа налево, Саудовская Аравия, Иордан, и вон там, в уголочке, кусочек Израиля, там и граница, туда нам с Мариной предстоит идти, чтобы…

— Вот, — подскочила Марина, протянула (через «сердце» в перегородке), ладошку, на которой лежал знакомый мне белый контейнер.

Это был кокон тутового шелкопряда, вытянутый, как торпедка, чуть примятый в двух местах, с маленьким шовчиком у сужения.

— Осторожно! — предупредила Марина, перекладывая кокон, как драгоценность, в огромную ладонь Иосифа. — Не приминайте!

— Даже дышать не буду, — заверил Иосиф, — бережно держа необычную капсулу с посланием для Стены плача, наклоняя голову и выгибая шею, как петух, восхищенно оглядывая то справа, то слева только что снесенное сказочной цыпкой золотое яйцо.

— Видите шовчик? — вдохновенно, на этот раз с нефальшивым волнением, заворковала Марина. — Это дырочка, через нее когда-то вылезла бабочка. Моя бабушка записочку вовнутрь вложила, ваткой пустотки уплотнила, утрамбовала, чтобы яйцо не мялось. Потом аккуратно зашила и покрыла прозрачным лаком. Лак для ногтей. Ювелирная работа! Вскрывать запрещено, последняя воля. Говорила, что написано чернилами, тоненьким пером, мельчайшим почерком, свернуто как школьная шпаргалка, свитком. Поэтому поместилось много… информации. Просит за всех и для всех. За всех людей, за мою маму, за меня и за себя, кончено. Мало того — что-то туда наговаривала, нашептывала, наколдовывала, словом, программировала, как сказали бы сейчас. Так и объясняла, Мара, там и за тебя! Ты непутевая растешь, так что для тебя эта записка может быть последним вариантом. Вот так и сказала — вариантом. Говорит, не тяни только, чтоб не опоздать. Только вот, как говорится, пока не приспичит — не созреешь. Вот я и созрела. И несу контрабанду через границы. Контрабандистка.

— Мара, это ваше настоящее имя? — вежливо перебил Иосиф.

— Так бабушка называла.

— Мне нравится.

— Зовите, как нравится.

— Хорошо, Марочка. А надеялась ли ваша оригинальная бабушка сама попасть когда-нибудь в Иерусалим? — Иосиф напоследок потряс возле уха коконом и возвратил сокровище Марине.

— В том-то и дело, что нет. Если бы сейчас — возможно. А тогда однозначно нет, вы же знаете. Сказала, что это сделаю я, ее внучка. Там, говорит, камни-то огромные, неровные, выбери щелочку поглубже, вставь попрочнее, да смотри не сомни! О, бабушка в своем репертуаре! Она говорила, что, во-первых, пусть частица меня, то есть ее, там будет.

— Это понятно, — пробормотал опять захмелевший Иосиф.

— Но главное, по ее убеждению, — продолжала Марина, — что из Стены информация богу подается напрямую, а те люди, кто к нему попадают, так сказать, на прием после земной жизни, еще неизвестно какую очередь выстаивают.

Все, в том числе и я, рассмеялись. Иосиф замахал руками:

— Знаю, знаю, что дальше. Ваша бабушка сказала, что, выстояв очередь в приемном отделении, и представ пред очи Всевышнего, она от волнения, возможно, не все выскажет, а потом еще небесные чиновники что-нибудь схалтурят с ее обустройством, там ведь тоже бюрократия, а по второму разу ходоков к Самому уже не пускают. А тут записка, пусть через много времени, но — напрямую. И Он это оценит и так дальше в таком же духе.

Марина состроила удивленные глаза, вскинула брови, но я знаю — она была действительно удивлена:

— Как вы догадались, чёрт побери?

— Во-первых, — смеясь, ответил Иосиф, — собираясь к Стене, не поминайте чёрта, а во-вторых, еврейские бабушки все одинаковые. Ваша бабушка была немного язычница. Ну, все люди в разной степени язычники, взять хотя бы бытовой фетишизм, все эти дарения на память совершенно пустяковых, или, иначе сказать, пустых предметов, предметиков, просто мусора. А вот всякое мумифицирование это уже более высокий порядок язычества, это я говорю для комплимента вашей бабушке, а через нее вам.

— Спасибо за бабушку!

— Так вот, в Египте, где мы сейчас с вами имеем счастье беспечно пребывать, греть животы и пить виски и прочую гадость, считалось, что если тело не мумифицировано, то никакого загробного мира не видать, как своих ушей. Поэтому всякий фараон с самого начала княжения был озабочен обеспечением для себя возможности именно такого отхода в мир иной, надежного и роскошного. Отсюда все эти великие захоронения: крепость, а в ней каменный кокон с куколкой фараона. Так что считайте, что в вашей капсуле от бабушки спрятан ма-а-ленький такой фараончик, сгусток информации, которая воплощается во что-то полезное только тогда, когда находит надлежащее место. Поэтому места погребения фараонов так охранялись. Но это, кончено, не спасало, большинство могил разграблено…

— Скажите, — просит Марина, — вот вы много лет прожили в Израиле, и все-таки возвратились. Это что?

— Всё просто, — небрежно отвечает Иосиф. — Знаете, как кошка себя ведет? Когда хозяин, допустим, вечером, приоткрывает дверь, до ветру сходить или как, кошка шмыг на улицу, думает, что там интересней — воля, мыши, коты. А потом, когда уже утром дверь опять открывается, хозяин на работу пошёл, кошка шмыг обратно в дом, думая, что там тепло, молоко, мыши и так дальше.

Совсем стемнело. Иосиф поворочался на пластмассовом кресле, лица его уже почти не видно, наверное, оно сейчас мечтательное:

— Когда двери приоткрылись, я уехал. И жил на земле обетованной два десятка лет, заработал израильскую пенсию. А по средствам массовой информации из России сплошные ужасы. Передел, бандиты, стрельба на улицах. Я, когда впервые после этих лет выбрался на родину, в Ленинград, который стал Петербургом, я с собой вез, вы не поверите, несколько газовых баллончиков! Вы меня поняли. Озирался по сторонам, начиная с Пулково, да что там, прямо с салона самолета! Вот так, озираясь, с баллончиком, вышел на Невский. А там!..

Опять скрипнуло кресло, наверное, Иосиф закинул руки за голову.

— Солнечный день, красота, девчонки в коротких юбочках! Смех, открытые лица! В кафе зайдешь — что изволите? Не тот мир, какой я покинул, и не тот, что видел через СМИ. Короче, я дождался пенсии, решил все вопросы с израильской женой, то есть развелся, и…Вернулся… А что удивительного? Душа-то в питерском дворике… Купил дом в пригороде…

— Но ведь… — начала фразу Марина, но не закончила.

— А какая это гармония, какой рай, когда душа и тело в одном месте! — пробормотал Иосиф и, собрав силы, пропел: — А не пора ли нам ба-а-ай?