Мэг рассказала Саксу все о своем визите к сэру Артуру. Она пыталась избежать упоминания о хлысте, но в конце концов выболтала все.
Граф коснулся рукой ее плеча.
— Жаль, что он оказался мертв, — сказал он.
— Я чувствовала себя так, словно меня вываляли в грязи, — прошептала Мэг.
— Могу себе представить.
— Я не знала…
— Конечно, не знала.
Хоть его прикосновение было легким, понимание и сочувствие грели ее, как еще одно одеяло — одеяло для души.
— А ты когда-нибудь?.. Нет, конечно же, нет, — одернула она себя.
Немного помолчав, он ответил:
— Вообще-то да. Однажды. Честно признаться, дорогая, хоть раз я испробовал в жизни почти все — обидно было бы что-нибудь упустить. Но бичевание, пассивное или активное, не доставило мне ничего, кроме отвращения.
Мэг лежала, пытаясь переварить это. Она почувствовала, что, повернувшись на бок, он смотрит на нее, хотя в полной темноте никто ничего не смог бы разглядеть.
— Ты огорчена? — спросил он.
— Нет. Да. Не знаю. Просто это кажется странным. Я могу себе представить, что хочется испробовать все. Но… но некоторые вещи кажутся такими дикими. Ты ведь не захотел бы попробовать отрезать себе руку, правда?
— Вряд ли. Я избегаю всего, что может привести к увечью. Что же касается дикости, то это весьма распространенная эротическая игра, причем не обязательно причинять кому-то сильную боль. Есть люди, которым это необходимо. Например, сэр Артур.
— Необходимо?
— Ты не можешь этого понять, правда? Некоторые люди не испытывают наслаждения без боли — испытываемой или причиняемой. Есть мужчины, которые без этого вообще не возбуждаются.
— А зачем тогда вообще…
Повисла пауза, потом он сказал:
— Должно быть, я не доставил тебе такого удовольствия, как хотел.
Господи помилуй, она его обидела!
— Ну конечно же, доставил! Я…
Он прикрыл ей рот рукой:
— Не лги. Может быть, это произошло потому, что ты была девственна. Но секс, в его вершинных проявлениях, стоит жертв.
Она вывернулась из-под его руки:
— Стоит того, чтобы заставлять других кричать от боли?
— Нет. Но я могу понять человека, у которого нет иной возможности. — Он погладил ее по щеке. — Быть может, нам следует сначала на практике выяснить, есть ли для тебя притягательность в сексуальной близости, а уж потом я продолжу свои объяснения…
Какая-то часть Мэг в восторге устремилась к нему и к тому наслаждению, которое он предлагал. Но она все же произнесла:
— Нет. Не думаю. Может быть, потом.
Он рассмеялся и отвел руку.
— Ну что ж, потом так потом. Тебе нравится предвкушать, не так ли? Ты не слышала, часы пробили уже одиннадцать? Когда наступит полночь, я продолжу обучать тебя ошеломляющей прелести физической любви.
— Я не уверена…
— Продолжай свою историю, — настойчиво предложил он, и она почувствовала по его голосу, что он улыбается. — У тебя не так уж много времени. После того как сэр Артур убрался к своей девочке, что стала делать ты?
Мэг поймала себя на том, что тяжело дышит, и сомкнула губы. Этот невозможный мужчина опять проделал с ней это — единственным касанием руки, несколькими словами привел ее в возбуждение, начал то, что, как она уже знала, закончится в полночь.
— Я решила поискать Шилу, — сказала она как можно спокойнее и тверже. — Если я нахожусь поблизости от нее, я обычно это чувствую — под кожей начинается какой-то зуд, если ты можешь это понять.
— О да, могу. Как у меня от тебя. Ты не почувствовала, какой зуд у меня под кожей?
Мэг с трудом сглотнула.
— Нет. Так вот, я проверила все комнаты, кроме спальни. Но если бы она была в спальне, я скорее всего почувствовала бы ее.
— А потом ты ушла? Через черный ход?
— Да.
— Кто тебя видел?
— Несколько слуг. Они сидели в кухне и ничего не делали. В том доме прислуга вообще нерадивая. — Она помолчала и добавила:
— И еще мужчина, который был с домоправительницей.
— Что?
Мэг была рада, что кругом темно и он не увидит, как она покраснела.
— Я же сказала, что заглянула во все комнаты, в том числе и в комнату домоправительницы. Поначалу мне показалось, что она просто сидит верхом на коленях у мужчины, что само по себе было странно. Но потом поняла…
— Да? — Сакс сделал вид, что не понимает.
— Негодяй. Ты ведь знаешь, что я хотела сказать.
— M-м… И тебе это понравится. Итак, домоправительница скакала верхом на одном из слуг, и он тебя увидел, а она нет.
— Она сидела спиной к двери.
— Он что-нибудь сделал?
— Он насторожился, а потом ухмыльнулся. Это… это была добрая улыбка.
— Но он наверняка не был добрым человеком. Дальше.
— К тому времени я уже просто хотела выбраться из дома. Наверное, все же я проверила не все комнаты. Вероятно, там были еще какие-то кладовки, куда я не заглянула. Но я совсем не чувствовала присутствия Шилы и не могла больше находиться в этом доме.
— Значит, когда ты проходила мимо слуг, вид у тебя был ошеломленный. Это нехорошо.
— Знаю.
Он обнял и покачал ее, словно ребенка.
— Хорошо хоть, что на тебе не было крови.
— Конечно, нет!
— Полагаю, тот, кто только что перерезал две глотки, должен быть перепачкан ею с ног до головы. А снаружи тебя кто-нибудь видел?
— Я, во всяком случае, никого не заметила. Потом я, нашла Мартыша, и мы побежали. А кто-то начал завывать и кричать.
Немного помолчав, граф спросил:
— Как точно это произошло?
— Как?
— Да. Когда человек находит два трупа, естественно предположить, что он приходит в замешательство. Но судя по тому, что рассказал Мартыш, они помчались за тобой почти сразу же.
Мэг стала припоминать.
— Должно быть, кто-то из тех слуг, что сидели в кухне, указал на меня толпе. — Она невольно поежилась. — Они гнались за мной, как свора гончих. И лаяли.
Он крепче прижал ее к себе.
— Слава Богу, Мартыш быстро соображает.
— Но они снова начнут меня преследовать, как только я окажусь на улице!
— Чепуха. Однако, — сказал он, уткнувшись носом ей в ухо, — мы могли бы уютно устроиться здесь навсегда.
— Это невозможно.
— Как жаль! — Он снова поцеловал ее, потом вдруг отодвинулся. Одеяла сползли, и когда он протянул руку, Мэг почувствовала прикосновение холодного воздуха.
— Что ты делаешь?
— Ищу свои карманные часы.
— Но здесь все равно ничего не видно!
Он не ответил, но через некоторое время снова лег и расправил одеяла.
— Там все еще адский холод.
— И едва ли станет теплее.
— Ты хочешь сказать, что никакие слуги не явятся развести огонь? Чума на них всех! Давай останемся в постели до тех пор, пока Оуэн не найдет нас здесь.
Какой-то звон заставил Мэг встрепенуться.
— Что это?
— Мои часы. Они показывают время даже в темноте. Послушай.
Прозвучало одиннадцать мелодичных ударов, потом звякнул колокольчик, потом еще раз.
— Половина двенадцатого, — сообщил Сакс, но часы не замолкали — теперь раздалось низкое «динь-дон». Граф продолжал считать. Когда наконец бой смолк, он сказал:
— У тебя осталось ровно восемнадцать минут, чтобы закончить свой рассказ. Поторопись, дорогая.
Мэг снова тяжело задышала, и ей очень захотелось пнуть его. Она даже сама не понимала почему. Быть может, потому, что он снова становился насмешливым. Она даже не знала, что существуют такие часы, и не сомневалась, что они были баснословно дорогими.
— Полагаю, они украшены искусной эмалью и усыпаны драгоценными камнями, — пробормотала она.
— Вовсе нет, они из простого чеканного серебра. — Он нащупал рукой ее волосы и стал лениво перебирать их.
— Ты для меня загадка, Сакс, — призналась Мэг.
— Как и ты для меня. Но у нас впереди целая жизнь, чтобы разгадать друг друга. Так как же ты оказалась в логове у драконши?
— Драконши? — Мэг судорожно соображала. — Ты имеешь в виду вдовствующую герцогиню? Я подумала, что она будет вынуждена мне помочь, чтобы избежать скандала. И поначалу мне показалось, что она именно так и собирается поступить. — Мэг повернула к нему голову. — А почему бы и нет?
Сакс молча гладил ее волосы, потом ответил:
— Это подводит нас к моей истории. Думаю, мне надо было послушаться Оуэна и раньше рассказать тебе о герцогине все. Что он успел тебе сообщить?
Мэг надеялась, что не ставит мистера Чанселлора в неловкое положение.
— О женитьбе и смерти твоих родителей. Он сказал, что это все равно всем известно.
— Так и есть. Мне было десять лет. — Граф внезапно резко отстранился от нее, — Я горевал, конечно. Мой отец незадолго до того стал графом, и наша жизнь переменилась. Нам пришлось уехать из Бэнксайда и переехать в Хейвер-Холл — это прелестный дом, но слишком уж большой. Будучи вторым сыном, мой отец никогда не думал, что получит титул, и никогда к этому не стремился. К тому же он любил моего дядю, поэтому даже через несколько месяцев после его кончины отца ничто не радовало. Я хорошо это помню. Все были опечалены. Не уверен, но думаю, мне было бы легче, если бы их отняли у меня, когда все было хорошо. А может быть, и нет.
— Едва ли есть разница. — Мэг очень хотелось обнять его, но она чувствовала, что сейчас неподходящий момент.
— Кроме того, я был болен. Обычная простуда, но родители настояли, чтобы я остался дома. То должен был быть наш первый официальный лондонский визит — а для меня вообще первое посещение Лондона, — поэтому я дулся из-за того, что меня не берут. Вот что гнетет меня больше всего — что я сердился на них, когда мы прощались. Потом пришел этот незнакомец — лондонский епископ послал его, — чтобы сообщить мне, что вся моя семья погибла и что я отныне граф Саксонхерст. Поскольку со стороны Торренсов не было подходящей кандидатуры для того, чтобы стать моим опекуном, а отец не оставил на этот счет никаких распоряжений, была оповещена семья моей матери.
Мэг повернулась к нему, полная сочувствия.
— Как они погибли?
Сакс слегка придвинулся к ней.
— Они ехали навестить тетушку, мать Дафны, которая жила в Кенсингтоне. Считается, что на них напал разбойник.
— Так близко от города?
— Тогда на дальних окраинах Гайд-парка было довольно опасно, это теперь там дежурит вооруженный патруль. Пятнадцать лет назад, — она почувствовала, как его передернуло, — полагаю, там было гораздо менее спокойно. Но никто точно так и не узнал, что произошло на самом деле. Известно только, что отца застрелили. Они ехали в фаэтоне, и лошади, должно быть, понесли. Чертова беспечность…
Часы в отдалении пробили три четверти часа. Он положил руку на ее левую грудь.
— Вот так потерять всю семью, — вздохнула Мэг, придвигаясь ближе. — Такой маленький, и остался совсем один. Мои родители тоже не позаботились о нашем будущем. И это еще менее простительно, потому что мой отец долго и тяжело болел. Но я не верю, что мама хотела умереть. Так или иначе, они знали, что я обо всех позабочусь…
Она испытывала сильное искушение рассказать ему о подозрениях насчет Шилы и смерти родителей. Но он по-прежнему не верил в волшебство. И в любом случае сейчас был его черед рассказывать свою историю.
Придвинувшись ближе, Сакс нашел губами ее губы.
— Когда все это закончится, напомни мне, чтобы я тщательнейшим образом привел в порядок все наши дела.
— Хорошо. — Она чувствовала, как не хочется ему рассказывать все, но считала, что ему самому это необходимо. Она погладила его густые шелковистые волосы и мягко напомнила:
— Итак, тебя забрали герцог и герцогиня Дейнджерфилд.
Какое-то время ей казалось, что он не будет продолжать, но он наконец сказал:
— Тогда я как бы окаменел. Все изменилось. Даже мое имя… — Голос его пресекся, и он прижался лицом к ее шее. Потом продолжил:
— В свое время родители велели слугам называть меня «мистер Фредерик». А теперь все обращались ко мне как к графу Саксонхерсту. Так звали моего деда или моего дядю, а может быть, отца, но не меня. Тем не менее герцогиня настаивала. Получалось, что мистер Фредерик Торренс просто перестал существовать.
Мэг закрыла глаза, ошеломленная представшей перед ее мысленным взором картиной: маленький, раздавленный горем мальчик, не старше Ричарда, окруженный незнакомыми людьми, в чужом доме. Познакомившись с герцогиней, она теперь представляла себе, какой холодной и суровой по отношению к нему она должна была казаться, хотя, безусловно, и горевала об утрате любимой дочери.
— Но они и не могли называть тебя по-другому, — возразила Мэг. Поскольку он ничего не ответил, она добавила:
— А как тебя начали называть Саксом?
Пошевелившись, он снова отодвинулся от нее.
— Это случилось позднее, когда я начал приходить в себя. Я не хотел оставаться Фредериком. Фредерик умер. Тогда я попросил людей, которых считал более близкими, называть меня Саксом. Особенно Оуэна.
— Он тоже там был?
— Он был сыном моего учителя. Оуэну разрешалось посещать уроки вместе с Кобхэмом и со мной.
— Кобхэмом?
— Это еще один кузен. Сейчас он наследник герцогского титула. Напыщенный и бесхарактерный. И весьма тупой! Попытки доктора Чанселлора вбить в него хоть какие-то основы знаний давали возможность нам с Оуэном немного полодырничать и развлечься, но так, чтобы герцогиня об этом не узнала. Кое-кто из слуг были нашими союзниками. Но мы старались не подводить их. Это не всегда получалось… — Он запнулся, потом продолжил:
— Когда я стал взрослым, я взял к себе в дом тех из них, кого смог разыскать. Прингла. Повара. Кларенса выгнали, выплатив ему жалкие гроши, хотя он был ни в чем не виноват.
Картина становилась яснее для Мэг, хотя истина все еще билась, словно бабочка, стремящаяся освободиться от куколки, — настолько хрупкая, что любым неосторожным словом, любым неосторожным движением ее можно было погубить.
— Понимаю, каким ужасным было для тебя то время. Герцогиня, видимо, была очень сурова, но ты ее, конечно же, не за это ненавидишь. Она была жестока?
— Жестока? — Он покатал слово во рту, словно пробуя его на вкус. — Физически — нет. Меня наказывали, когда я того заслуживал, но не жестоко. Иногда наказания были несправедливыми, с моей точки зрения, но за это я бы ее не возненавидел. — Он помолчал немного. — Она пыталась лишить меня моей жизни.
— То есть убить?
— Нет. Лишить моей предыдущей жизни. Видишь ли, она ненавидела моего отца. Не выносила его, потому что считала, что он украл у нее любимую дочь. И не могла смириться с тем, что мать избегала ее только потому, что герцогиня ненавидела ее мужа. Ей было удобнее думать, что отец насильно удерживает мою мать. Она пыталась расстроить их брак. Когда это не удалось, попыталась погубить его в глазах общества и весьма в этом преуспела, поскольку он был одним из Торренсов и, следовательно, повесой. Но она не сломила его и не разрушила их брак — и не могла этого, перенести. Поэтому она постаралась отомстить им после их смерти. Она уничтожила все его портреты. У меня нет ни одного. Она запретила мне говорить о нем. Я мог говорить только о матери и сестре, но не об отце.
Мэг чуть не дрожала от ужаса.
— А как она могла тебе этого не позволить? Наказывала?
— Меня пороли каждый день. Но если я упорствовал, бить переставали. И били Оуэна. Она дьявольски изобретательная женщина. Я платил ей тем, что никогда не говорил ни о матери, ни о сестре. Вел себя так, словно моя прежняя жизнь никогда не существовала. Кроме одного дня в году — в годовщину их смерти я делал официальное заявление о том, что помню их, и Оуэна пороли за это.
Мэг пыталась представить себе, каково было десятилетнему страдающему мальчику говорить о своих погибших родных, которых он обожал, об отце, память о котором была полностью уничтожена. И этот кошмар длился многие годы! Ничего удивительного, что он теряет рассудок, когда вспоминает об этом. Удивительно, как мистер Чанселлор может столь мягко говорить о герцогине:
— Но все же, — Мэг откашлялась, чтобы прочистить горло, — все это в прошлом. Разве ты не можешь там это и оставить?
— Когда мне исполнился двадцать один год, герцогиня утратила контроль надо мной, — продолжал он. — Но она так и не отказалась от своих намерений.
— Сакс, — сказала Мэг, поворачиваясь к нему, — месть не приведет тебя ни к чему хорошему.
— А как насчет справедливости?
— Справедливости? Быть может, она уже свершилась? Герцогиню не назовешь счастливой женщиной.
— Это правда. И этим я утешаюсь в самые горькие моменты.
Мэг вздохнула. Теперь она лучше его понимала, хотя и продолжала думать, что своей ненавистью он больше вредит себе, чем бабке. Она уже не надеялась, что сможет его изменить или примирить их. Она нежно погладила его:
— Во всяком случае, больше она не может причинить тебе зла.
Сакс пошевелился.
— Мэг, она достает меня через тебя.
— Но она просто хотела женить тебя на Дафне. Ты знаешь, что у бедной Дафны даже подвенечное платье было приготовлено?
— Бедная Дафна! Ты знаешь, что она пришла ко мне? Чтобы спасти тебя.
— Это очень добрый поступок и заслуживает поощрения. Я думаю, что она запугана герцогиней.
— И не ошибаешься. Под настроение герцогиня может просто вышвырнуть ее на улицу. Или, если заблагорассудится, кинуть в Темзу. Точнее, приказать кому-нибудь это сделать: сама она не станет пачкать руки.
Чувствовать его ладонь, покоящуюся на ее груди, было для Мэг пыткой, но она старалась сдерживаться.
— Тогда ты бы о ней позаботился.
— О Дафне? Может быть. По-своему она права, когда говорила о помолвке в колыбели. Ее мать была старшей сестрой моей матери, и они, демонстрируя герцогине свое неповиновение, поддерживали связь. Поскольку мы почти ровесники, они говорили иногда о том, что хорошо бы нас когда-нибудь поженить. Вероятно, у нас иногда бывала общая няня и общая колыбель, и взрослые умилялись, глядя, как мы играем друг с другом, хватая друг друга за пальчики на ногах и все такое прочее. Но по крайней мере со стороны моих родителей, все разговоры о женитьбе были всего лишь шуткой.
Однако герцогиня восприняла эту идею всерьез. Когда меня привезли в имение Дейнджерфилдов, она часто приглашала Дафну, и та гостила подолгу, а герцогиня обращалась с ней как с моей нареченной. Если бы я согласился, мы бы уже в шестнадцать лет оказались перед алтарем. Но поскольку я наотрез отказался, она придумала самую соблазнительную уловку — если я смирюсь, она признает моих родителей. Она лгала, что мой брак с Дафной был их заветной мечтой и что я якобы связан словом чести. И еще — что если я женюсь на Дафне, то смогу говорить об отце, когда пожелаю. Она даже вынула наш семейный портрет, который я считал пропавшим.
— И он у тебя?
— Она сожгла его у меня на глазах.
Мэг закусила губу, ее глаза наполнились слезами.
— Она поселила Дафну в доме и заставила носить кольцо.
— Кольцо? — переспросила Мэг.
— Обручальное кольцо Торренсов. Кольцо моей матери. Мама его никогда не снимала.
Мэг сообразила, что кольцо было снято с руки его матери после смерти. Так обычно поступали с фамильными драгоценностями, которые надлежало передавать по наследству, но она не могла даже представить себе, какую боль он испытывал, каждый день видя кольцо на руке Дафны.
— И Дафна не противилась?
— Думаю, нужно быть не совсем нормальным, чтобы бороться с таким человеком, как герцогиня. К тому же Дафне нравилась идея стать графиней. Но главным образом ее покладистость была платой за избавление от своей постылой жизни, от страдающего подагрой отца, который топил боль в бутылке и становился невыносимым.
— В таком случае, не поступил ли ты с ней жестоко? Она ведь такая же жертва, как и ты.
— Жестоко? — Он коротко хохотнул. — Это была война, Мэг. Она даже раз или два пыталась меня соблазнить, но — хвала ее незыблемой добродетельности! — у нее это плохо получилось. Чего не скажешь о других.
— «Других»? — Мэг не желала слушать рассказов о его юношеских победах, но должна была выслушать все, что он захочет ей рассказать.
— Мы боролись, но я оставил свою кузину девственницей. Герцогиня нашла другие, очень соблазнительные экземпляры, особенно для молодого, здорового мужчины, жаждущего опыта. — Одним пальцем он нежно обводил ее сосок. — Позднее я к этому привык.
— Понимаю. — Мэг глубоко вздохнула, после чего смогла говорить спокойнее. — Но зачем? Я полагала, что по крайней мере в своей приверженности строгим моральным принципам герцогиня честна. Зачем ей было развращать тебя?
— Чтобы сделать слабым. — Он нагнулся и коснулся ее груди губами. — Это ведь очень ослабляет, не так ли?
— Очень. И именно поэтому мы дождемся полуночи.
Он отодвинулся. В этот момент его часы начали звонить.
— Осталось четыре минуты, Мэг.
Мэг боролась с искушением подвинуться к нему и послать к черту оставшиеся четыре минуты.
— Ладно. А каким образом женитьба на Дафне могла послужить воплощению планов герцогини?
— Она одержима. Дафна — ее выбор, она ее выпестовала и держит под контролем. Моя женитьба на Дафне могла как бы исправить прегрешение моей матери, которая взбунтовалась и вышла замуж за моего «неподходящего» отца. Кроме того, она уверена, что Дафна всегда останется у нее под каблуком и, таким образом, мои дети будут вылеплены ею по образцу, который она сочтет правильным, а не тем неподобающим образом, которым, по ее мнению, мои родители воспитали меня. Все это — маниакальное желание держать все в своей власти.
— Но в конце концов она все потеряла. Разве она не видела, что делает?
— Очевидно, нет. Она ведь всегда права, все ее действия справедливы, а если что-то идет не так, виноват всегда кто-то другой.
— Но…
Часы в отдалении начали бить, к ним с веселым звоном присоединились его карманные часы. Наступила полночь.
— Оставьте надежду, прекрасная леди! Время вашей свободы истекло.
Мэг хотела было запротестовать, просто из принципа, но вместо этого повернулась на бок и приникла к нему.
— Так же как и вашей, милорд.